О доброте (гет)

«Я не делаю ничего дурного», — говорит себе Алисент. Она помогает ближнему — утешает Визериса в его горе. Слишком хорошо она знает, каково это — потерять дорогого человека и быть окруженной людьми, облегчить твою боль не способными. Даже отец не мог поддержать её после смерти матери — ему и самому не помешала бы опора в те печальные дни. Подавленные, они бродили по коридорам Красного замка — два призрака, почти одинаково неспособные объясниться друг с другом, выплакать свое горе.

Алисент думает об этом каждый раз, как переступает порог покоев короля Визериса с очередной книгой, когда читает ему истории об ушедших временах, сочиненные давно истлевшими в земле летописцами. Настоящее Визериса мало интересует — «оттого что и думать о настоящем слишком больно», — но он оживляется, когда они говорят о былом, о сказаниях прошлого, о много лет как отгремевших битвах, о людях, которые умерли так давно, что смерть их уже не несет в себе оттенок печали: они стали легендой, историей. Стали бессмертными, в каком-то смысле.

Алисент переворачивает страницы очередной книги, и это успокаивает извечный зуд в кончиках её пальцев — словно в те мгновения, когда она прикасается к бумаге, благословение богов нисходит на неё, даря телу и душе успокоение.

Доброта — не то, что лежит у истоков большинства поступков её отца, это Алисент знает совершенно точно. Доброта — даже излишняя добродетель для мужчины; она к лицу женщине или служителю богов, но тот, кто принес обеты государству, не может допускать её в свое сердце слишком часто, более того — обязан безжалостно выкорчевывать, если эта черта его натуры мешает выполнению долга. Рыцарь на поле брани не может быть добр к противнику, иначе сам не вернется из боя. И глава семьи не должен забывать об интересах своего рода, даже если их соблюдение невыгодно для других. Говоря о знаменитых мужах древности, летописцы пишут об их храбрости, уме, изворотливости, порой коварстве, а в сказках герои отважно сражаются с великанами и обманывают злых ведьм, но никто еще не покорил сердце принцессы добротой. Доброта — женский удел, ведь женщины слабы от природы, это лишь одна из их многочисленных слабостей.

«Я хочу, чтобы ты навестила короля в его покоях, — говорит отец Алисент, взывая к её доброму сердцу. — Надень платье своей матери».

(Но им самим движет не доброта.)

Алисент спрашивает себя, как выглядит в материнских нарядах. Это одежда женщины, а не девушки, едва созревшей для брака. Синее платье облегает её ладную фигурку, руки, скрытые длинными рукавами, обхватывают переплет книги. Какой увидел её Визерис в тот момент, когда она вошла в его покои? Что он в ней увидел?

Доброта — нищенка, кормящаяся объедками при дворе, где правят бал властолюбие, зависть и корысть; где гнев и злоба сплетаются в неистовом танце, а коварство и хитрость едят из одного блюда и поднимают друг за друга хвалебные тосты. Доброта сидит за порогом главной залы, вместе с состраданием и милосердием, и может лишь надеяться, что на этом празднестве найдется пару кусочков и для неё.

Визерис — неплохой человек, и, по правде говоря, Алисент его искренне жаль: он выглядит таким потерянным после смерти жены. Проводит целые дни в своих покоях, замкнувшись в себе, даже с Рейнирой разговаривать стал гораздо меньше — а ведь его дочь тоже нуждается в утешении. Порой до Алисент доходят слухи — она пресекает любые попытки пересказать ей их напрямую, потому что это недостойно, но не может заткнуть уши и не слышать вовсе — о дне, когда умерла королева Эйма. О том, что король позволил мейстерам вскрыть её чрево, чтобы достать младенца, и бедняжка на его глазах умерла от потери крови. Эти слухи... пугают. Каким человеком должен быть тот, кто позволил разделать свою жену, как поросенка, спрашивает себя Алисент. И затем: какой груз должен быть на сердце у того, кому пришлось принять такое решение?

Алисент достает из сундука материнское платье — это она еще не надевала. Ткань тяжелая и чуть шершавая, её прикосновение успокаивает. Алисент взвешивает платье в руках, словно прикидывая меру ответственности, которую предстоит на себя взять. Её пальцы искусаны и обгрызены: ни дня не проходит со смерти матери, чтобы на её руках не появились новые метки.

Знает ли Рейнира об этих слухах, думает она. О том, как умерла её мать, королева Эйма. О том, почему она умерла? Король был одержим мыслью о наследнике мужского пола. Рейнира не могла не знать. Но понимала ли она?

Визерис оживляется при виде Алисент: радость вспыхивает в его глазах, поникшие плечи выпрямляются. Король не мастер говорить девушкам комплименты: кто-нибудь другой уже наплел бы с три короба о розах на её щеках, и о том, что стан её похож на молодое деревце, а глаза — как лесные озера, в которых отражается небо, но Визерис предпочитает рассказывать ей о древней Валирии и слушать, как она читает ему вслух.

(Алисент знает, что красива, но красота эта для неё нечто столь привычное, что не приносит сама по себе ни радости, ни печали. Как и всякая красивая девушка, она привлекает взгляды мужчин, и порой, когда она отвечает на такой взгляд, внутри у неё что-то вздрагивает — как тогда, на турнире, когда принц Деймон попросил у неё знак отличия. Но дальше этого дело не идет.)

Удивительно, но Алисент, пожалуй, тоже рада видеть Визериса: с ним ей интереснее, чем с глупыми юнцами, которые могут лишь навязчиво флиртовать да отпускать неумные шуточки, пытаясь произвести на неё впечатление, а интересуются лишь охотой, турнирами и тем, как залезть женщине под юбку.

Но к радости примешивается беспокойство, то, что заставляет её грызть ногти перед каждой встречей с Визерисом и неизменно — после.

(Отто Хайтауэром в этой жизни редко движет забота о ближнем, преследует Алисент неотвязная мысль.)

Из-за этих встреч с Визерисом наедине она стала реже видеться с Рейнирой, но не уверена, что та это заметила — принцесса всегда окружена огромным количеством людей. Её Высочество бывает на заседаниях королевского совета, летает на драконе — со времен смерти королевы эти полеты сильно участились, словно в высоте неба Рейнира ищет утешения, и конечно, у принцессы немало других дел — важных и не очень. О своих встречах с королем Визерисом Алисент подруге не рассказывает.

Она не уверена до конца, чего добивается отец — Отто Хайтауэр не делится замыслами даже с любимой дочерью, — а спросить боится, но точно знает: его планы не имеют ничего общего с желанием утешить Визериса после смерти жены, потому что доброта — не из числа качеств, которые ценит десница короля.

Она слушает Визериса, чуть напряженно улыбается, поддакивает. Ей, пожалуй, нравится этот немолодой, но еще достаточно привлекательный мужчина — не как возлюбленный (при одной мысли о прикосновениях Визериса к её обнаженному телу Алисент ощущает приступ паники), но как друг, собеседник, с которым ей интересно бывает поговорить. Рейнира умеет развеселить её, и с ней Алисент будто согревается душой, но принцесса не способна разделить её любовь к книгам и старине.

(Дружба — такая же слабость, как и доброта, решит Алисент много позже, глядя на себя в зеркало, пока горничная будет зашнуровывать на ней зеленое платье.)

Хочет ли отец, чтобы она стала любовницей Визериса, с невольной дрожью думает Алисент, разглядывая миниатюрный макет древней Валирии в покоях короля. Придется ли ей лечь под него, презрев девичью добродетель? Немало девиц было обесчещено, чтобы их отцы могли получить лишний земельный надел или должность. Невозможно жить при дворе и оставаться неосведомленной о таких вещах, будь ты хоть трижды невинная дева. Да и в летописях нет-нет да промелькнет подобная история. «Он не поступит так со мной», — Алисент хочется верить в это. Она любит своего отца, но доброе сердце — это не про него. Доброта вообще не в чести при дворе.

Она могла бы рассказать о своих встречах с Визерисом, о неясных замыслах отца принцессе Рейнире — и была бы свободна от страха за свою честь, но какова будет цена? Лорд Корлис Веларион сватает свою дочь Лейну Визерису — брак, говорят, дело почти решенное, трудно вообразить более выгодную партию для обеих сторон. Владетель Дрифтмарка будет разгневан и оскорблен, если узнает о попытках Отто влиять на короля через Алисент. Десницы лишались должности и из-за меньшего. И что подумает Рейнира? Как объяснить ей, что у Алисент и в мыслях не было дурного? Что она не соблазнительница, не развратная женщина, готовая служить честолюбию отца?

(Так ли это? Она наряжалась для короля, читала ему книги, которые он любил, развлекала разговорами. Злые языки сочтут это достаточным, чтобы заговорить о том, как дочка десница обольстила короля, окрутила несчастного вдовца, воспользовавшись его горем. Она нравится Визерису, Алисент не слепая. Однажды он решит, что одних разговоров ему мало, и что тогда? Возьмет её силой на том же столе, где лежат его любимые книги? Это совсем не похоже на Визериса, он кажется человеком добрым, деликатным, он всегда любезен с ней, и никто никогда не обвинял его в дурном обращении с женщинами — «он приказал выпотрошить свою жену, как поросенка», — но Алисент слышала достаточно таких историй, и ей страшно. Возможно, то лишь фантазии пугливой девицы. Возможно, она впустую выдумывает, и ничего плохого не произойдет. Возможно...)

Алисент обкусывает кожу вокруг ногтя, сидя на кровати. Рядом лежат очередная книга и материнское платье.

Она слабая женщина, но еще — она дочь десницы, дочь своего отца, и служить должна в первую очередь своей семье.