Шрамы (джен)

Аластор никогда не хотел быть аврором. Повеса и разгильдяй, он знал, какого цвета нижнее белье предпочитает почти каждая из его сокурсниц, в чьей компании он коротал вечера, но совершенно не хотел знать все пятнадцать способов применения лирного корня. Он готов был уделять учёбе ровно тот необходимый минимум времени, который требовался, чтобы держаться на «Удовлетворительно» или «Выше ожидаемого», но ни секундой больше.

Богатый и красивый наследник чистокровного рода, он мог не работать и дня, и денег в семейном сейфе хватило бы на жизнь и ему, и его детям. Аластор не хотел идти по стопам родителей, прозябая в Аврорате и ежедневно рискуя жизнью. Он мечтал о более приземленных вещах: открыть бар с хорошей дешевой выпивкой или даже бордель, куда он обязательно проводил бы личный отбор будущих сотрудниц. А лучше и то, и другое!

Но мистер и миссис Грюм не оценили мечту сына, который не хотел продолжить семейное дело. Отец и вовсе пригрозил, что если оценки Аластора за ТРИТОНы окажутся такими же низкими, как за ЖАБА, то его лишат и доступа к семейному сейфу, и наследства.

Увы, родители никогда не разбрасывались пустыми угрозами, поэтому Аластору действительно пришлось взяться за ум. Сменить короткие юбки легкомысленных однокурсниц на длинные — отличниц. Обхаживать их на порядок дольше, чтобы те были согласны поднатаскать Аластора, а уж он знал, как расплатиться, чтобы даже самая скромная девушка жаждала следующего дополнительного занятия. Так что тылы Аластор прикрыл, завершив обучение в Хогвартсе почти на все «Превосходно». Но на этом его мучения не закончились.

Следующий ультиматум отца касался уже будущего Аластора. Он наивно надеялся, что если окончит Хогвартс с хорошими оценками, то родители смягчатся и позволят ему жить своей жизнью. Но все надежды разбились о требование отца хотя бы два года отработать в Аврорате и только после этого принимать взвешенное решение.

Так Аластор попал на подготовительные курсы Аврората и уже гораздо серьёзнее подошёл к вопросу подготовки, чтобы не посрамить имя Грюмов. Последнее, чего он хотел — это пренебрежения от сокурсников и разговоров, что он попал в Аврорат лишь по протекции родителей-авроров. Так что Аластор, взявшись за ум, стремился стать лучшим на потоке, чтобы его допустили к вступительным экзаменам раньше срока.

Его куратор, старший аврор Нейтан Роджерс, такую инициативу только поощрял, потому что это означало, что он быстрее мог отделаться от обучения лоботрясов и вернуться к полевой работе уже с новым напарником.

* * *

— Шрамы украшают аврора, Аластор!

Звонкий смех Нейтана ещё долго стоял в ушах у юного Аластора Грюма, который попал на больничную койку в Мунго сразу после успешной сдачи выпускного экзамена в Аврорате. И даже не с серьёзной травмой, а так, с царапиной! Зато с предписанием лечить нервы.

Двадцатилетний Аластор повода для веселья старшего аврора Роджерса не разделял. Ведь, несмотря на лучший результат на потоке и лежащий на тумбочке заслуженный значок младшего аврора, он был в отчаянии! А виной тому было не что иное, как его собственное отражение в зеркале.

Во время итоговой дуэли он пропустил заклинание — режущее проклятие из категории тёмных прошло по касательной, отрезав кончик носа Аластора и обезобразив его прекрасное лицо!

А внешностью своей Грюм гордился. У него были пшеничного цвета волосы, которые он отпустил до плеч, что очень нравилось девушкам, красивое симметричное лицо, квадратный волевой подбородок, глубокие карие глаза, спрятанные под густыми бровями, один изгиб которых заставлял девушек вокруг томно вздыхать. О-о-о, от девушек у Аластора отбоя не было и после выпуска из Хогвартса. А со значком аврора их должно было стать только больше, но тут это дурацкое режущее!

Колдомедики сказали, что его экзаменатор использовал нестандартную формулу проклятия, так что кончик носа восстановить не получится. Что было дальше, Аластор помнил смутно, но, кажется, у него случилась форменная истерика!

А теперь он лежал в палате, слушал вполуха своего наставника, который искренне потешался над ситуацией, а сам продумывал, какие чары лучше наложить на маскирующий артефакт, чтобы скрыть это недоразумение. И что теперь придётся разыгрывать новое амплуа — неприступного аврора, который слишком суров, чтобы целоваться. А то ещё кто-нибудь обратит внимание на грубый шрам, оставшийся на месте отрезанного кусочка носа!

Он надеялся, что два года, отведенные отцом на попытку влюбить Аластора в Аврорат, пройдут без ущерба его внешности, но реальность не всегда соответствовала желаниям.

* * *

Служба в Аврорате оказалась куда опаснее, чем представлял Аластор. Он надеялся на ленивую работу с бумагами, редкие патрулирования и разовые рейды лишь по крупным наводкам, чтобы остаток времени проводить с очередной пассией из числа тех, кому крайне нравилась игра в аврора и преступницу. Значок аврора на мантии статного юноши действительно привлекал всех свободных ведьмочек, желающих развлечься. И как Аластор мог им отказать?

Однако реальность оказалась неблагосклонна к юному повесе, или неблагосклонен был Роджерс, напарником которого назначили Грюма. Они срывались с места на любой вызов вне зависимости от того, крупное или мелкое правонарушение, были пострадавшие или нет, скрылся преступник или нет. Так что, стоило бумажному самолётику свернуть к их столу в Аврорате, Роджерс тут же надевал форменную мантию, и Аластору, только устроившемуся в кресле, не оставалось ничего другого, кроме как следовать за ним. А спустя несколько каминов и аппараций они оказывались в самой гуще событий!

Аластор мысленно проклинал Роджерса за поспешность каждый раз, когда они попадали в засаду, — что это случалось чаще, чем ему бы хотелось! — а потом у него не оставалось времени на лишние мысли. Стычки с так называемыми Пожирателями смерти происходили все чаще, и Аластор каждый раз после того, как они с Роджерсом едва выбирались из очередной заварушки, клял все на свете и хотел бросить Аврорат, несмотря на то, что это оставило бы его без сикля в кармане. Число шрамов на его теле росло, и количество чар на скрывающем их артефакте — тоже. Но все же от поспешных решений его удерживали две вещи. Во-первых, он никогда не отступал от данного слова, и если уж поклялся отцу, что отработает в Аврорате два года — так он и собирался сделать. А во-вторых, хоть ему и сложно было признаться в этом самому себе, но ему было приятно чувствовать искреннюю благодарность спасенных им людей.

* * *

— Когда ты уже снимешь эту побрякушку? — пренебрежительно бросил Роджерс, кинув неприязненный взгляд на подвеску в виде монеты с гербом Грюмов, которую Аластор превратил в маскирующий его ранения артефакт.

— Не в твою смену, Нейтан, — уже привычно огрызнулся Аластор. — Так что придётся тебе и дальше терпеть мою смазливую морду. — Он улыбнулся напарнику в тридцать два зуба, зная, как того раздражает то, что из-за маскирующих чар Грюм выглядит неуязвимым, тогда как он сам уже был изрядно потрепан жизнью.

Нейтан недовольно вздохнул, вызывая смешок у Аластора.

— Идёт война, Аластор, — сухо произнёс он. — Ты ещё слишком юн, чтобы понимать серьёзность ситуации, но пора бы уже задуматься о более важных вещах, нежели свой внешний вид.

— Это не моя война, Нейт, и ты это знаешь. — Грюм откинулся в кресле, потягиваясь, и перевёл глаза на другой конец общего зала, где стояли столы его родителей. — Я здесь ненадолго, так что не нужно взваливать на меня ответственность за ситуацию в стране.

Роджерс встал с кресла, горой нависнув над Аластором.

— Пока ты носишь мантию и значок аврора, — он ткнул пальцем в металлическую плашку на груди Аластора, — это твоя ответственность в том числе, хочешь ты того или нет, — сухо отчеканил Нейтан. — А вот внешность — это последнее, о чем должен печься аврор!

Он попытался было перехватить медальон и сорвать его с шеи Аластора, но тот оказался быстрее и спрятал его под рубашку.

— Я могу печься о чем хочу, Нейтан, и это не твоё дело, — Аластор нахмурился, исподлобья глядя на наставника.

— Глупый ты мальчишка, — разочарованно качнул головой Роджерс, возвращаясь на место.

* * *

Но все изменилось в один день.

Нейтан был на совещании, и Аластор сидел за столом один, заполняя отчёт о вчерашней поимке поджигателя в окрестностях Шеффилда, когда на их с Роджерсом стол приземлился самолётик с данными о новом нападении. Аластор лениво бросил взгляд на дверь кабинета, где его напарник отчитывался о том же деле, по которому он писал отчёт, и вернулся к работе.

Двадцать минут спустя отчёт уже закончился, а вот совещание — нет. Аластор отложил папку с делом и бросил беглый взгляд на самолётик — любопытство, куда они отправятся, как только Нейтант придет, брало верх над его рациональной стороной, которая пыталась убедить импульсивную в том, что лезть в документы начальника нехорошо и лучше дождаться его возвращения. Импульс победил. И Аластор уверенно развернул самолётик, но, стоило ему вчитаться в текст, он побелел как полотно и уже спустя несколько секунд сорвался прочь, не дожидаясь Роджерса.

Бумажка медленно планировала на стол, являя всему Аврорату свое содержимое: «Грюм-мэнор. Нападение, возможны жертвы».

* * *

Когда Аластор выкатился кубарем из камина в гостиной, его встретила тишина. Кресла и диваны были перевернуты, обивка тут и там взрезана или опалена заклинаниями, от рояля в углу остались лишь щепки и лопнувшие струны, качающиеся от дуновения ветерка из разбитых окон. Здесь была бойня! У одной из дальних стен сидел незнакомый мужчина в белой маске и чёрной мантии — он сполз по стене, оставляя за собой кровавый след на обоях, и не шевелился. Аластор кинул лишь диагностическое — мёртв! — и тихими шагами направился к выходу из гостиной. С личностью трупа они разберутся позже. Сейчас главным для него было найти родителей.

В холле их особняка тоже был погром. Статуи, ранее стоявшие в нишах по сторонам, оказались разбиты, тут и там валялись обломки гипса и осколки от раритетных ваз, ковра на лестнице не было — Аластор увидел лишь завернутого словно куколка человека в углу, который явно попал под горячую руку его матери: она любила креативно использовать трансфигурацию в бою. Этот мужчина тоже был мёртв.

Аластора напрягала звенящая тишина, но он боялся подать голос, позвать родителей — вдруг это все постановка и засада на самого Аластора и он так просто выдаст свое местоположение. Так что он набросил на себя чары хамелеона и заглушающее заклятие, после чего быстрым шагом пошёл наверх. Следы битвы говорили о том, что сражающиеся переместились выше — в левое крыло здания.

Аластор шёл, и с каждым шагом ему становилось все страшнее. Брызги крови на стенах, части тел, неизвестно кому принадлежавшие, валялись вперемешку с остатками богатого интерьера их дома. Он не знал, сколько было нападавших, смогли ли его родители отбиться, и боялся того, что он мог увидеть в каждой новой комнате. Он заглянул в спальни — они были нетронуты, битва шла в коридоре и перемещалась все дальше. Библиотека тоже осталась цела. Оставался лишь кабинет отца, расположенный в самом конце коридора, и Аластор нерешительно замер перед дверью, не в силах нажать на ручку.

Но тут дверь распахнулась сама, с лёгким звоном рассыпалось заглушающее заклинание, наложенное на кабинет, и Аластор, отпрыгнувший в угол, где его не должны были задеть, увидел около пяти волшебников в масках Пожирателей, выходящих из кабинета.

— Приберись здесь, Эйвери, — отдал приказ главарь группы, уверенно идущий первым. Один из мужчин в масках кивнул, притормаживая у входа и пропуская спутников. — Каркаров, позаботься о телах внизу. Нельзя, чтобы их опознали.

Аластор мысленно выругался. Пожиратели заметали следы, и совсем скоро трупы внизу перестанут нести информацию о том, кто за маской, а он даже не удосужился посмотреть! Но сейчас его больше волновали не улики, которые могли бы указать на личность Пожирателей и восстановить их круг, а то, что находилось за дверью кабинета, в который шагнул мужчина, названный Эйвери, пока главарь группы аппарировал, а его приспешники разбрелись по разным комнатам — видимо, мародерствовать.

Аластор скользнул внутрь вслед за Эйвери, и застыл на месте, не в силах сделать и шага.

Его отец, один из лучших авроров своего поколения, висел на стене, пришпиленный к ней, словно бабочка, всеми ножами и шпагами из своей же коллекции. На его бледном лице застыло выражение такой боли, что самому Аластору показалось, что это он висит на этой стене, проколотый в двух десятках мест, истекая кровью и чувством вины.

А потом он перевёл взгляд на стол, где лежала его мать в порванной одежде, которую с неё стягивали явно недобровольно, со связанными руками, со следами изнасилования и со свернутой под неестественным углом шеей. Над ней надругались и убили. Аластор даже не знал, надеяться ли ему на то, что это происходило в такой последовательности, или нет.

Посреди комнаты стоял один из людей, ответственных за смерть родителей Аластора. Эйвери. Грюм не знал, кто он, максимум слышал фамилию, но словно в другой жизни. Сейчас его волновал лишь незнакомец, повернувшийся к нему спиной и нахально положивший руки на разведенные бедра его матери.

— А мы с тобой неплохо порезвились, да, Айрис? — В голосе мужчины звучало неприкрытое возбуждение. — Даже жаль, что Каркаров свернул тебе шею. Сопротивляющейся ты мне нравилась больше. — Он провел пальцами по её щеке и потянулся к ширинке. — Впрочем, у нас ещё есть время…

— Петрификус Тоталус! — взревел Аластор в гневе, выдавая себя, но Эйвери успел уклониться от луча заклинания, и оно оставило лишь вмятину в стене.

— О, и кто же у нас здесь? — гадко протянул Эйвери, невербально накладывая на себя щиты, мерцающие разными цветами радуги в полумраке кабинета.

— Инкарцеро! Экспеллиармус! Редукто! — Аластор посылал заклятия в противника, не думая даже, какого эффекта он хотел добиться. Лишь бы зацепить. Хоть чем-нибудь.

— Гоменум Ревелио. — Заклинание Эйвери накрыло всю комнату, снимая невидимость с Аластора, и тому резко пришлось уходить с линии огня следующих заклинаний.

— О, это же малыш Грюм, — издевательски протянул Эйвери, обнажая кривые зубы. — Пришёл присоединиться к родителям?

— Ступефай! — выкрикнул Аластор, выглядывая из-за кресла и тут же прячась назад.

— И это — младший аврор?! — со смехом отразил заклинание Пожиратель. — Министерство недолго простоит, если у них такой подход к отбору кадров!

Кресло разлетелось в щепки от невербального заклинания Эйвери, и Аластора откинуло к стене силой взрыва. Несколько щепок вонзилось ему в лицо: он почувствовал боль во лбу, в щеке, и самое отвратительное и болезненное — он перестал видеть левым глазом. В ужасе и оцепенении, он потянулся рукой к лицу, ощупывая его через боль. Левая щека была мокрой — от крови — и Аластор с ужасом осознал, что одна из щепок попала ему точно в глаз. Он нащупал кончик короткой деревяшки, которая торчала из глазницы, и едва не потерял сознание.

— Инкарцеро! Силенцио!

Заклинания Эйвери прилетели из-за поднявшейся от взрыва кресла пыли внезапно. От боли Аластор перестал соображать и забыл, что находится посреди битвы. Заколдованные веревки связали его по рукам и ногам, палочка откатилась в сторону, и Аластор поднял взгляд на нависшую над ним темную фигуру.

— Не переживай, малыш, скоро ты присоединишься к родителям, — почти ласково произнёс Эйвери, наклонившись к Аластору и обдавая его своим смрадным дыханием.

Грюм попытался извиваться в веревках, чтобы освободиться, но это было бессмысленно — Эйвери наложил заклинание на совесть.

— Пока-пока, аврорское отродье, — с удовлетворением произнёс Эйвери, наступив на палочку Аластора, которая легко сломалась под весом его сапога, и лёгкой походкой направился к выходу из кабинета. — Огонь уберет все следы и ненужного свидетеля. Инсендио!

Он поджег палочкой родовой гобелен Грюмов и вышел из комнаты, плотно затворив за собой дверь. Аластор же остался один: раненый, связанный, раздавленный. И, пока огонь разгорался, пожирая остатки некогда дорогого убранство и тела его родителей, в душе Аластора разгоралась столь же горячая ненависть: к себе — за то, что не относился к предупреждениям Роджерса серьёзно, к ублюдкам Пожирателям, которые действительно объявили войну всему магическом миру, к родителям — за то, что те, вместо того чтобы искать спокойной жизни и сбежать подальше от войны, лезли на рожон и, более того, тащили за собой Аластора! А теперь они мертвы. И сам Аластор уже без пяти минут как мёртв. По крайней мере, в его душе что-то оборвалось безвозвратно.

В комнате разгорался пожар. За дымом уже не было видно отца, распятого на стене, пропадала в белесых клубах мать, а Аластор, смирившийся со своей жалкой судьбой, смог лишь завалиться на бок, чтобы, если умереть, то не от удушья, а от пламени, которое уже перекинулось на персидский ковёр. Огонь, жгучий и голодный, легко принялся за одежду Аластора: правая штанина начала тлеть, а от неё схватилась и веревка, связывавшая ноги Грюма. Несколько неловких движений — и Аластор разорвал её, высвобождая хотя бы ноги. Но сил бороться за жизнь не было — да и зачем.

Огонь жег, захватив уже почти всю правую штанину. Аластор перевернулся на спину, чтобы не видеть того, как кожа на его ноге начинает покрываться волдырями. Это было больно. Он чувствовал, как плоть начинает гореть заживо, чувствовал слезы из единственного оставшегося глаза, которые были чуть ли не холодными на фоне температуры в комнате… И он понял, что он не готов умереть так. Долго, больно и бессмысленно.

Аластор сцепил зубы и попытался перевернуться на живот. Получилось не с первой попытки. Встать на колени, когда одна нога уже буквально горела, оказалось изощренной пыткой, но он уже был на неё готов. Он хотел выжить. Ну или сдохнуть, не сгорев заживо, а быстрее.

Взгляд Аластора упал на окно, едва видимое сквозь дым, и решение пришло само. Все ещё связанный, с трудом балансирующий на ногах, он сделал три неимоверно сложных шага, после чего собрал все остатки своих сил, чтобы сделать рывок и выскочить головой вперёд в окно, разлетевшееся под весом его тела.

Аластор упал со второго этажа, сильно ударившись головой, отбив плечо, бок, точно сломав ногу… Но какого-то Мордреда он все ещё был жив.

Последним, что Аластор услышал, прежде чем потерять сознание, были отдаленные крики.

* * *

Аластор пришёл в себя уже в больнице. Болело всё. Он не знал, сколько времени минуло, кто его спас и почему он все ещё жив, а не кормит червей, но сейчас это и не было важно. Главное, он жив, а значит, он приложит все усилия, чтобы выкарабкаться и отомстить.

Он открыл глаза. На стуле рядом с его койкой сидел Нейтан, осунувшийся и обеспокоенный.

Аластор попытался что-то сказать, но из горла, обожженного дымом его прошлой жизни, раздался лишь хрип.

— Эй, тихо, тихо. — Нейтан привстал, ограждая Грюма от лишних движений. — Тебе нельзя пока говорить. Врачи сказали, это чудо, что ты вообще выкарабкался!

— Моё состояние?.. — коротко прохрипел Аластор вопреки прямому запрету.

— Ожоги третьей степени, два десятка переломов, правую ногу пришлось ампутировать ниже колена, левый глаз не восстановить… — Нейтан перечислял и перечислял травмы Грюма, пока тот с трудом пытался все это осознать.

— Я наложил новые чары на твой артефакт… — Нейтан показал Аластору его монетку, обуглившуюся и обожженную по краям. — Если не захочешь видеть себя таким…

Аластор завороженно смотрел на артефакт, отрезавший его от действительности, позволявший отрешиться от проблем, которые он не хотел считать своими, снимавший с него ответственность за чужие судьбы, и видел лишь сизый дым, заволакивающий тела родителей, которые наверняка до последнего вздоха ждали, что сын-аврор примчится на помощь и поможет дать отпор Пожирателям. Но Аластор писал отчёт, не сорвался на вызов с той же скоростью, с какой это делал Нейтан, и поплатился за свое промедление всем.

— Выброси, — коротко прохрипел Грюм, смаргивая злые слезы. — Он мне больше не нужен.

* * *

Спустя три неимоверно долгих месяца Аластор, несмотря на то, что оговоренные с отцом два года уже закончились, вернулся в Аврорат. Теперь, когда он был последним Грюмом, а убийцы его родителей разгуливали на свободе, он не мог и дальше прятать голову в песок. Война пришла в дом Аластора и унесла дорогих ему людей, чудом не забрав и его самого. И теперь он жаждал правосудия.

Его настоящий облик, не скрытый артефактом, привёл коллег в ужас. Шрамы — новые и старые — украшали лицо двадцатидвухлетнего Аластора, а на месте потерянного глаза крутился новый — магический артефакт, закрепленный на ремнях; на месте ампутированной ноги был новенький деревянный протез в форме когтистой лапы. Аластор уже довольно неплохо освоился и ходил на нем, почти не прихрамывая.

— Чего уставились?! — гаркнул он в повисшей тишине общего зала. Голос, который он, несмотря на все запреты врачей, продолжал использовать, так и не восстановился, оставшись хриплым. — Аврор Роджерс долго жаловался, мол, морда у меня слишком смазливая. Так что придётся вам теперь привыкать к моему новому виду, — оскалился Аластор, усаживаясь на свое место, по правую руку от Нейтана. Зачарованный глаз позволял Грюму видеть, как перешептываются коллеги за спиной, но его это не заботило.

— Эйвери и Каркаров, — сказал напарнику Аластор, записывая на лежащий перед ними пергамент две фамилии. — Найдём их — найдём и остальных ублюдков. Они все поплатятся.