Каркасовск (джен)

Холодные пустоши Полуострова не знают пощады, но надёжно хранят свои истории.

Ещё с начала Долгой Зимы жители бункеров слагали сказания, ставшие впоследствии фольклором нового мира. Шептались о тварях с поверхности, что, воцарившись на выжженной Земле, жутко выли и рычали. О призраках тех, кто не укрылся от ядерного огня, и ныне влача вечность, издавали стоны и крики из ржавых труб. О тех, кому повезло пережить Армагеддон, но спустя множество лет отдалились от культуры былого, заговорив на незнакомых языках и взмолившись новым богам. Мифами и слухами полнились радиоактивные земли и воды, где на месте старых империй росли и рушились новые, где в руины городов возвращалась и покидала вновь жизнь. Где ржавые автоматы противостояли дубинам и копьям, и где советский рубль вступал в конфликт с бартером или ракушками.

Удивительная природа человека позволяет тому не просто выжить в меняющемся мире, ведь он обладает тем, чего не достаёт иным видам фауны. Выбор. Подчиниться или подчинить? Нестись по течению реки фатума, или перенаправить её русло во имя урожая? Или же вовсе построить плотину, чтобы получать энергию и питать ею свои города?

А может, и выбора никакого нет? Кто знает, что есть иллюзия, а что есть реальность? Возможно, человек настолько преисполнился в своей гордыне, что, возомнив себя демиургом и сам того не заметив, полностью отдался воле случая? Доесть вчерашнюю рыбу или съесть ломтик хлеба — выбор? Или судьба? Та заветная цель, которую человек ставит перед собой, есть осознанное решение, или жребий, что ему выпал? Даже опустошительная война не сумела погасить пламя борьбы между свободой и определённым — ту, что шла бок о бок с человеком всю его историю.

Однако вступление несколько затянулось. События этой легенды произошли уж очень давно, а оттого со временем их затянуло туманом догадок, слухов и небылиц. Да и, разве можно рассказать хорошую историю без лёгкого налёта вымысла и приукрашивания? Многое переменилось в мире с тех пор, но именно то, что случилось тогда, далёкой зимой, надолго определило жизнь на полуострове. Ведь вам наверняка доводилось слышать хоть краем уха о Каркасовске — городе у самого Чёрного Моря, чьи ночные огни и по сей день ярко освещают сгоревшие степи на многие километры. Нет? Что ж, значит, пришло время. Ибо холодные пустоши Полуострова не знают пощады, но надёжно хранят свои истории.

* * *

-Дьна, кюта! Кюта! — истошно орала девушка и неустанно дёргалась, но холод одолевал и её.

Выглядела она, мягко сказать, неважно: полуголое и покрасневшее от пробирающего до костей морского ветра тело покрывалось рубцами, гематомами и шрамами. В узких заплаканных глазах читалась животная злоба, а на потрескавшихся губах запекалась свежая кровь. И как её вообще пришло в голову сбегать во рванье? Хотя, дикари народ довольно странный, а особенно южные. Но, признать стоило, даже цепи на запястьях и шее не могли сломить их жажду к вольной жизни в степях. Быть может, это горячая кровь предков отзывалась в них? Раз за разом их истребляли и порабощали, но дикари рано или поздно восставали и вели борьбу за свою свободу, что пронесли через века и ядерный пепел.

Не оттого ли она, дрожа и тщетно пытаясь согреться, всем своим гневом во взгляде прожигала пленителя насквозь? Типичный одиночка с пустошей, каких было много, всем своим видом проносивший отголоски довоенного мира. Старая дублёнка с меховым воротником, коричневая кожа на которой потрескалась, а нижняя пуговица давно отпала. Тёмно-синий шарф — чуть опалённый и рваный, но надёжно защищавший шею. Штаны с множеством заплаток и швов уходили в тяжёлые ботинки. Перчатки. Чёрная, припорошенная снегом, кепе. Именно так выглядели те, кто вырезал целые семьи и предавал огню дома. Те, кто приносил на свободные земли свою безжалостную и губительную цивилизацию.

Однако этот был особо труслив. Его мерзкое лицо скрывали бинты, хитрые глаза прятались за странными тёмными очками, а гнусный, а оттого и заслуженно обожжённый рот таился под респиратором. Дикарка видала такие у чужаков. Только этот был без того, что те называли фильтром.

И она бы с радостью вцепилась ему в горло, или хотя бы бросилась бежать, однако, судьба распорядилась иначе. Мороз вцепился в неё крепкой хваткой, подобно ржавым цепям, что сковали её тело и дух, и спешно пожирал жалкие остатки сил дикарки. Ноги еле держали тело. Синие губы тряслись, а в глазах начинало мутиться. А попробуй удрать вновь, так кара не заставит себя долго ждать — человек в бинтах обходился жестоко. Чуть что, он сразу толкал её на землю, взмахом ноги метал острые, как нож, хлопья снега а спустя несколько секунд, когда немота разлилась бы по её телу, вновь ставил на ноги и тыкал своим мэлты — то, что с раскатом грома и яркой вспышкой побеждало любой клинок и копьё.

Но сейчас пленитель, припустив респиратор, курил папиросу, выпуская едва видимый на ветру дым вместе с хриплым выдохом. Человек с трудом зажёг живительную самокрутку — тройка спичек мигом погибла в начинавшейся пурге. А, затянувшись, он то перебирал ногами, то поправлял чуть ли не слетавшую кепе, то бросал взгляд на пленницу, то всматривался куда-то в сторону востока, вдоль одинокой и заснеженной трассы.

Вот, не думал он, что здесь, на юге бывшего, ставшего эхом забытого прошлого, СССР будет так холодно. Само собой, зимой на севере и по сей день красные с царём грызутся между собой за древесину и крохи топлива, но почему же здесь такой адский мороз? Сколько лет с войны прошло? Семьдесят, что ли? И, неужели, здесь холода до сих пор такие крепкие? Как это вообще возможно? Даже ему — человеку, что только азбуку в своей жизни и читал, непонятно, почему снега ещё не сошли? Нет, конечно, у учёных — в говне копчёных — объяснение наверняка найдётся. Очечки так важно поправят, лысиной своей поблестят для пущего вида, и с деловым видом заявят, мол нынешний уровень технологий пока не позволяет установить точную причину столь длительных зим, однако, цивилизация возрождается и прогресс только встаёт на рельсы, чтобы увести человечество в заветный космос. Эти слова мужчина надолго запомнил, хотя о космосе и понятия не имел. Около года назад это было, когда повстречался с одним таким профессором в Краснодаре. И там тоже дикари в округе жили, но не такие. У тех хоть какие-то слова разобрать можно было — чувствовалось что-то русское в них. А у этих… Совсем что-то чужое.

-Дьна, кюта! Сокы! Мен цене ытрэм! Цен ысе че, сокы! — вывела пленница его из размышлений, за что получила в солнечное сплетение — опять.

И что она сейчас сказала? Нехорошее что-то, наверное. Ну, а как же? Сбежать думала, а не получилось. Вот и ругается, поди. Зато следующее мужчина понял сразу — девушка согнулась и застонала, а тот бросил папироску под ноги в снег и затушил подошвой.

-Угомонись, коза. Я по-вашему не балакаю, — таков был его вывод. Может, по-русски не говорит, но понимает точно. И взглянув на часы, он с негодованием выдохнул. — И где этот чёрт?

Бескрайние поля стелились вокруг них, и тёмные воды отравленного моря казались краем этого спешно темнеющего мира. Неподалёку лежало несколько заброшенных деревень, куда только недавно, судя по всему, стала возвращаться жизнь. Наверное, тот умник был отчасти прав — рано или поздно, человечество устанет влачить жизнь в бункерах, да и уровень радиации станет ниже, а потому люди начнут потихоньку приходить в себя и отстраивать города, осваивать сельское хозяйство. Вот, взять тот же Каркасовск…

Но холод одолевал любые мысли. Близился вечер, а вместе с ним и более жуткая стужа.

Наконец, сквозь вой ветра раздался рёв двигателя. С миганием фар и гудками с востока близилось ржавое корыто, и мужчина хотел уже было схорониться где-нибудь, да только то подъехала старая синяя Нива. Человек в бинтах сразу успокоился и вальяжно достал ещё одну папиросу. С водительского сидения вышел невысокий, но крепкий мужчина в солнцезащитных очках и натянутой по уши шапке. В руках он перебирал чётки, а из-под чёрного ватника торчал красный, как советский флаг, пиджак — мода на них добралась и сюда.

-Здорово, Удав, — протянул он руку с мерзким оскалом и кивнул пленнице. — Чё, эта сука брыкалась?

Мужчина в дублёнке кивнул и вновь закурил.

-Я чуть не замёрз, пока тебя ждал. Что так долго?

Невысокий мужчина, потирая усища и тоже закуривая, просто пожал плечами.

-Да шеф наш, конечно… Не говори только ему, хоккей? Странный иногда… Ладно, чё яйца морозить? Поехали уже, по дороге попыхтим.

-Да ладно? — не без сарказма в голосе воскликнул Удав. Он грубо дёрнул цепь, отчего и без того ослабленная пленница безвольно подалась вперёд, выругалась, за что и получила кулаком в лоб. — Садись.

Девушка с ужасом взглянула на Удава, и её губы задрожали.

-Пожалуйста, — зашептала она на ломанном русском. — Зинъар. Кирэмь. Пожалуйста.

-Говоришь, всё-таки? — он дёрнулся, но через силу толкнул девушку. — Садись, давай.

И, прорываясь через нараставшую пургу и приближавшуюся тьму ночи, Нива помчалась обратно — к единственному городу полуострова, где жизнь не просто осталась, но и сумела восстать из атомного пепла. Под шум магнитолы и песни старого мира — наверное, одно из главных наследий культуры ушедших времён, — довоенная легковушка, чьи оригинальные детали давно уступили место кустарным запчастям от местных кудесников послевоенного автопрома, неслась навстречу маяку посреди пустошей, оазису в заражённых землях и чуду нового юга бывшей империи. Какая ирония. Самый древний город давно канувшего в лету Союза не просто пережил многих своих младших собратьев, но и расцвёл, как первый ландыш по весне. О как закрутил! И это прочитав только букварь, который когда-то принёс отец, упокой его душу.

Всё-таки жалко девчонку — пускай, она и дикарка. Ей и так нелегко жилось, раз, судя по всему, сбежать решила почти в чём мать родила, а тут ещё и обратно тащат. Благо, Удав вникать не стал — только тяжелее бы стало, и воспоминания бы пробудились. А этого совсем не нужно. Что угодно, только не вспоминать.

-Ну, рассказывай, Мексика, — сурово начал Удав, вслушиваясь в древние песни.

Мексикой мужичка прозвали за характерные усы — визитную карточку — и смуглую от природы кожу. Длинный острый нос и кривая ухмылка дополняли картину, но завершал её удивительный для пустоши представительный мамон, каким не обладал даже самый авторитетный авторитет.

-Короче, жена шефа, она же театралка, да? Короче, отвезти её надо было. А бабы эти, сам знаешь! Может, где в других местах в лохмотьях расхаживают, а эта платье выбирала долго. Вот так. И повёз я их, значит, в театр. А там ж это, мордовороты шефа ещё. Их ждали тоже. Палыч-то это, мнительный мужик. Мало ли, на улице кто попробует пулю в мóзгу прям пустить. Вон, этот, как его? Четыре покушения уже было! Но ты как сказал, что суку эту нашёл, так шеф сразу оживился. А то негоже шлюхам сбегать. Тем более, таким экзотическим, гыгы.

Пленница грелась рядом с Удавом и с понурым видом смотрела в окно, но тот знал — не к добру это. Конечно, никаких её соплеменников бы не выскочило посреди дороги, но пакость могла выкинуть. Небольшую, конечно. Но могла. А потому и сидела под дулом верного отцовского тэтэшника.

-Чё? — вновь заговорил Мескика, стряхивая пепел в окно. — Тяжело ловить было?

-Да не, знаешь, — вздохнул Удав. — Пряталась в Ленино у семьи какой-то. Я им расклад объяснил, а они и сдали её сразу. Не захотели с Палычем связываться, — и, подумав, добавил. — Только ему не говори.

-Это правильно, — кивнул водитель и обратился к загадочно утихшей пленнице, на глазах у которой уже наворачивались слёзы. — Ты ж, дорогая, это…пойми ж, что нам-то посрать так-то. Это шеф мне бошку бы открутил. А этот, палач твой ужасный, чудище в бинтах, вообще за услугу в пустоши попёрся. Он ж по делу тут, а не так просто. Мы люди подневольные, а не душегубы. Мне так вообще семью кормить надо…

Тут Удав резко вздохнул.

-Так, заткнись, — сурово приказал он водителю и поднял указательный палец руки. — Ну-ка, всем молчать. Ща припев будет! — и глядя на дикарку, запел. — КАПИТАН КОРАБЛЯ! ТУТУ-ТУРУ. ПАУ! ТОЛЬКО ВЕТЕР БУЙНЫЙ ПОЁТ ЗА КОРМОЙ! ЧИО-ЧИО САН, Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ! ТОЛЬКО ВОЛНЫ БЬЮТСЯ О БЕРЕГ КРУТОЙ! ЧИО-ЧИО САН, Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ!

-Да, — протянул Мексика, — Хорошая песня. Новые тоже хорошие, на самом деле, душевные, но есть в довоенных что-то такое… — и защёлкал пальцами. — Не знаю, странное что-то. Крутое. Но странные. Потому что, наверное…

-Мертвецы, чьи голоса эхом разносятся по сгоревшей планете через кассеты и магнитолы, — закончил за него Удав.

-Да ты книжек, небось, умных читал, — усмехнулся Мексика. — А на это что скажешь?

Вечерний Каркасовск встречал их во всём своём великолепии, служа доказательством того, что человек не станет терпеть лихую власть холодов и голода, что, какими бы не были пророчества пессимистов, человек не просто не уподобится животным, но и вновь покажет своё превосходство и сохранит цивилизацию. Кто-то бы сказал, что городу просто повезло, и на него не обрушился атомный ужас, как на Севастополь или Евпаторию, однако, какое-то время будущий Каркасовск и вправду был городом-призраком, пока бандиты и дикари не наводнили его. Но даже тогда из головорезов возвысились одни, приобретя довоенный вид, и пали в небытие другие. Начали вновь стягиваться и люди, неся с собой утраченные культуру и знания, а с ними и вести о том, что творилось и в других землях.

Удаву довелось видеть другие города — пожранные войной и дикими потомками выживших. Бродя по бескрайним просторам бывшего Союза, видя рождавшиеся и падавшие княжества, ханства, республики и союзы, он прослеживал некоторую общность. Почти везде города брошены, и едва ли где восстановили электропитание, не говоря уж о чистой воде и достойном пропитании. Сам он впервые попал в Каркасовск около трёх дней назад. Да, он помнил, как изнеможённым вышел со стороны полей и увидел, как в низине сияли ночные огни. Редко когда в городах зажигали хотя бы костры, а тут местами целое электричество. Да мало того, кипела жизнь. Люди без страха ходили по старым широким улицам — чистым и по-старинному красивым.

На въезде перед мостом Ниву встречали грифоны — потрескавшиеся от беспощадного времени, но всё такие же гордые и благородные. Своим величественным видом они будто бы говорили: «Да, были тяжёлые годы, и будут тяжелее. Но мы всё так же будем сторожить наш горячо любимый город и хранить его давнее, ещё древнегреческое прошлое, пронося сквозь года». А за мостом стоял и первый блокпост — местная армия самоотверженно несла службу, несмотря на холода и опасности пустоши, и не пропускала в Каркасовск дикарей и проходимцев. Если им не заплатить, конечно.

И когда Удав вышел к одному такому, его не пристрелили или, чего хуже, пустили на базарное мясо. Приказали сдать оружие, повели на допрос, а, убедившись в его цивильности, и вовсе направили к нужным людям.

Ибо человек с крестом скрылся в Каркасовске, а Удав последовал за ним.

Остановились они у блокпоста — важного вида старшина осмотрел машину, потребовал у Мексики документы, но тот лишь припустил очки и бросил короткое: «У нас работа от Палыча. Вот, товар везём». А тот и дал приказ пропустить.

Там, где раньше сутулились ряды низеньких изб, теперь зияли пустыри и гнили старые дома — там селились бедняки и наркоманы, сжигавшие остатки заборов, древнюю мебель и доски, чтобы согреться и осветить свои жалкие дворы. Дальше справа угрюмо ждала вечность старая исправительная колония, которую то и дело разворовывали на бетон и металл. Там, на окраинах люди до сих пор пытались прийти в себя и выжить, но дальше, за блокпостом у мечети горели первые фонари и не царило никакого декаданса. Вдоль улицы затянулся старый канал, через который тянулись многочисленные мостики. Вот, вывески магазинов и светящиеся окна квартир проплывали мимо машины, а с ними и усталого вида люди в довоенной одежде или её имитации. Кто-то шёл с работы домой, иные отправлялись в клубы, где можно было бы пропустить пару стаканов самогона и потянуть цигарки, развлечься с какой-нибудь не больной девчонкой или покорить танцпол под Таню Буланову. И те же солдаты с автоматами наперевес бродила из стороны, словно выискивая среди прохожих нежелательных гостей или дикарей, сумевших просочиться через заставы. Ведь, как говорили, город не раз подвергался нападениям, а что главное на пустошах? Безопасность. Каркасовск жил, Каркасовск дышал — пускай, пока пеплом и смогом редких машин, которые удалось восстановить, но дышал. А это главное.

Но город не отвлёк мужчину от цели. Ибо человек с крестом скрылся в Каркасовске, и Удав уже почти настиг его.

Добравшись до «Пушкина» — так, по крайней мере, гласила вывеска на фасаде театра, Удав ещё раз понял, что Каркасовск точно станет колыбелью нормальной жизни на полуострове. С афиш, что висели на стенах, ему улыбались нарисованные артисты, певцы и своими яркими красками приглашали на новое выступление. Старые пьесы соседствовали с новыми сюжетами, а имена древних драматургов перемешивались с народным творчеством, современными именами и прозвищами тех, кто так и не раскрыл миру свою подлинную личность. Прямо как Удав.

Ему не хотелось воспоминать. В конце концов, прошлое на то и прошлое, что оно прошло. Не бесследно, но всё же осталось позади. Куда важнее, что грядёт. А слухи ползли разные. Пустоши Полуострова ветром шептали, что ветер этот — лишь предвестник бури, которая изменит всё. И правда. Кубанская ССР росла, неизбежно расширяясь на север, где её ждал Ростов. О казаках с Сечи говорили уже в Джанкое. Да и Удав проходил Армянск — видел, как там жили люди.

Но неважно. Пока, они все далеко, а его ждало дело.

Нива встала перед чёрным Жигулём, где сидел сурового вида водитель. А судя по тому, что из здания стали выходить неплохо одетые люди, очередной спектакль подошёл к концу, и вскоре должен был показаться заказчик. Мексика повернулся к наёмнику и махнул ему рукой.

-Ты выходи, а я тут посижу. Шефа с женой и этой сукой мне везти ещё надо, а ты…ну…блин, прости, мужик. Работа, сам понимаешь.

На что Удав спокойно кивнул.

-Подождёт, — заверил он. — Сейчас девчонка согреется, придушит тебя, и мне опять её искать. У вас что тут на ходу? Рубли или ещё какая срань?

-Да, рубли или облигации новомодные там МЛНа, — покачал головой шофёр и потрепал усы. — Недавно вошла сюда, у них отделение на старом автовокзале. Но так, её не очень тут любят, мало кто принимает. А рубли ещё древние которые, монетками. Ну, или на крайняк, посуду помыть всю в гостинице, а там переночевать дадут, не знаю.

Удав задумчиво кивнул и вновь взглянул на пленницу. Едва заехав на улицу, она встрепенулась, да и вообще как-то оживилась: сопела, бубнила что-то под нос. Мужчине так и хотелось узнать, что же произошло, разобраться в деле, но и вникать лишний раз не хотел. Не его дело. Так будет легче.

-Ты живая? — он легонько потрепал её за плечо.

Пленница тихо ругалась и качала головой. Бедняге совсем плохо сейчас — в машине совсем размякла, не попыталась вырваться, ничего. А говорили, местные дикари — народ гордый и стойкий. Смирилась, видимо. Впрочем, а какой у неё был выбор? На пустошах она бы долго не продержалась, если бы семье той не надоела, но и у тех свои заботы: трое детей, еле хозяйство поднять пытаются. Ладно, они там ей одежду новую дать хотели, наверное, раз раздели — не голой же она из города бежала. А там что? Нашли бы ей работу? Быть может. Так бы и жила себе. Но, похоже, в Ленино она не хотела задерживаться. Неужели, её кто-то ждал? Или она так бы и шла куда глаза глядят, лишь бы не возвращаться? И свалилась бы замертво где-нибудь в степи от радиации какой-нибудь, или с первой вьюгой. Куда ни посмотри, везде её ждала бы смерть — разница в причине и том, как быстро бы она наступила. А Палыч убивать её не собирался.

Но Удав всей ситуации не знал. И если между авторитетом и гибелью дикарка выбрала смерть, то, интересно, какой Ад ей пришлось пройти? Прям как с… Нет, неважно. Это прошло.

И, наконец, он вновь узрел небезызвестного Палыча — сурового вида мужчину с блестящим озером в лесу на голове и вставными золотыми зубами. Одет он был здорово, конечно. Даже здесь редко такие костюмы увидишь. Красная тройка с чёрной рубашкой под длинным пальто, а на ногах модные довоенные туфли. А рядом с ним молодая жена — Елена Станиславовна — в широкой шубе и на каблуках. Причёска модная, на шее колье, и на запястьях золотые браслеты. Муж явно баловал её, но оно и так ясно. Быть парой авторитета здесь очень престижно, судя по всему.

В окружении трёх амбалов Палыч вышел из театра, словно древний барин ступал на крыльцо своей усадьбы в желании посмотреть на работу крестьян. Дав знак, охрана села в машину впереди, а сам авторитет подошёл к Ниве и открыл заднюю дверь.

-Вижу, — авторитет протянул руку Удаву. — Дело сделано. Отлично, беркут. Молодец. Где нам сесть только, работничек?

-Хотел убедиться, что пленница бы не сбежала, — тот ответил ровно и спокойно, но Мексика же сморщил лицо — наверное, так с бандитами общаться не принято. — Держал её на мушке всю дорогу.

С золотой улыбкой Палыч расстегнул пальто и обнажил пистолет. Пленница рядом вовсе затряслась, зашептала что-то на своём и начала дёргать Удава за руку, но очередной профилактический удар вновь угомонил беглянку.

-Ну что ты так с девушкой грубо? — усмехнулся бандит. — Надо нежнее с ней, парень. По пузу хуйнуть, соски отрезать. Эх, вот молодёжь пошла. Где она была, хоть?

-Котик, мне холодно, — заныла Елена Станиславовна, но Палыч резко осёк её.

-Завали пасть. Где беглянка пряталась?

Удав мельком взглянул на изнеможённую и до ужаса напуганную дикарку, а затем на такого же Мексику, а потом вновь на вмиг ставшего жутким и суровым Палыча. С одной стороны, можно и правду сказать, но что будет с той семьёй непонятно. А с другой…

-Да, — отмахнулся Удав. — По пустоши брела.

Мужчина покинул салон и, сменившись на посту с Палычем, задал главный вопрос в своей настоящей жизни — тот, ради которого он и пришёл в Каркасовск и тот, который волновал его больше всего на свете.

-Что по поводу моей просьбы?

Палыч на секунду замолк, а потом, мельком глянув на севшую на переднее сидению жену, выпалил:

-По поводу твоих мудаков. Да, видели их тут. Одного даже отловить удалось, а вот со вторым… Но он сейчас никуда не скроется. Ты завтра ко мне зайди с утра в офис, а пока, — он раскинул руки. — Весь Каркасовск в твоём распоряжении. Можешь сходить на набережную, там у меня кафе «Веранда» есть. Скажешь, что от меня. Всё, трогаем, кучер.

Но не успели они закрыть дверь, а Удав отправиться восвояси, как Палыч вскрикнул, а беглянка ехидно засмеялась.

-Во падаль! — провопил бандит и со всей силы дал дикарке по носу. Кровь брызнула на стекло Нивы, но смех — этот полный мести и гадкого наслаждения смех — не прекратился.

-Алысы, сокыла! — прокричала девушка с видом победителя, но тут же ещё раз получила по лбу пистолетом, отчего завыла и откинула голову. — Бе ба кытрчебе!

А по сидению под ней росло тёплое влажное пятно, чья вонь быстро разнеслась по машине.

-Обоссалась, паскуда! Во сука-то, а? Съёбываем, Мексика. Этой потом пизды выпишем. Вот… — ещё один удар. — Вот пизда тупая!

Пару секунд, и Нива с рёвом двигателя и криками пассажиров унеслась за угол, оставив после себя клубы дыма, но и они вскоре исчезли. Оставшись один посреди шумного города, Удав поначалу растерялся, как в первый раз, но уже спустя несколько минут пришёл в себя. Падал снег, и городские фонари резко зарябили — городская система ещё не настолько устойчивая.

Уже совсем стемнело. День близился к своему концу, а с ним и обжигающий мороз пустоши и морей неподалёку, печального вида семья из Ленино, беглая и буйная дикарка уходили вместе с ним. И правильно. Нечего прошлому задерживаться — нужно думать о завтрашнем дне. А там что? Топать к Палычу только утром, а потому Удав направился туда, куда душа звала его сильнее всего. В ближайший бар.

Но мысль о дикарке почему-то не отпускала его — как бы он ни старался. Как и та песня в машине — такая же прилипчивая, но отчего-то грустная. Впрочем, хороший самогон смоет все его тревоги.

-И волны приняли тело, — Удав припустил респиратор и закурил папиросу. Пачка почти опустела, а значит точно в бар — купить новую. И продолжил напевать себе под нос.

Сестры японских гор.

А над водою летела

Песня, словно укор.