Каркасовск (джен)

Холодные пустоши Полуострова не знают пощады, но надёжно хранят свои истории.

Ещё с начала Долгой Зимы жители бункеров слагали сказания, ставшие впоследствии фольклором нового мира. Шептались о тварях с поверхности, что, воцарившись на выжженной Земле, жутко выли и рычали. О призраках тех, кто не укрылся от ядерного огня, и ныне влача вечность, издавали стоны и крики из ржавых труб. О тех, кому повезло пережить Армагеддон, но спустя множество лет отдалились от культуры былого, заговорив на незнакомых языках и взмолившись новым богам. Мифами и слухами полнились радиоактивные земли и воды, где на месте старых империй росли и рушились новые, где в руины городов возвращалась и покидала вновь жизнь. Где ржавые автоматы противостояли дубинам и копьям, и где советский рубль вступал в конфликт с бартером или ракушками.

Удивительная природа человека позволяет тому не просто выжить в меняющемся мире, ведь он обладает тем, чего не достаёт иным видам фауны. Выбор. Подчиниться или подчинить? Нестись по течению реки фатума, или перенаправить её русло во имя урожая? Или же вовсе построить плотину, чтобы получать энергию и питать ею свои города?

А может, и выбора никакого нет? Кто знает, что есть иллюзия, а что есть реальность? Возможно, человек настолько преисполнился в своей гордыне, что, возомнив себя демиургом и сам того не заметив, полностью отдался воле случая? Доесть вчерашнюю рыбу или съесть ломтик хлеба — выбор? Или судьба? Та заветная цель, которую человек ставит перед собой, есть осознанное решение, или жребий, что ему выпал? Даже опустошительная война не сумела погасить пламя борьбы между свободой и определённым — ту, что шла бок о бок с человеком всю его историю.

Однако вступление несколько затянулось. События этой легенды произошли уж очень давно, а оттого со временем их затянуло туманом догадок, слухов и небылиц. Да и, разве можно рассказать хорошую историю без лёгкого налёта вымысла и приукрашивания? Многое переменилось в мире с тех пор, но именно то, что случилось тогда, далёкой зимой, надолго определило жизнь на полуострове. Ведь вам наверняка доводилось слышать хоть краем уха о Каркасовске — городе у самого Чёрного Моря, чьи ночные огни и по сей день ярко освещают сгоревшие степи на многие километры. Нет? Что ж, значит, пришло время. Ибо холодные пустоши Полуострова не знают пощады, но надёжно хранят свои истории.

* * *

-Дьна, кюта! Кюта! — истошно орала девушка и неустанно дёргалась, но холод одолевал и её.

Выглядела она, мягко сказать, неважно: полуголое и покрасневшее от пробирающего до костей морского ветра тело покрывалось рубцами, гематомами и шрамами. В узких заплаканных глазах читалась животная злоба, а на потрескавшихся губах запекалась свежая кровь. И как её вообще пришло в голову сбегать во рванье? Хотя, дикари народ довольно странный, а особенно южные. Но, признать стоило, даже цепи на запястьях и шее не могли сломить их жажду к вольной жизни в степях. Быть может, это горячая кровь предков отзывалась в них? Раз за разом их истребляли и порабощали, но дикари рано или поздно восставали и вели борьбу за свою свободу, что пронесли через века и ядерный пепел.

Не оттого ли она, дрожа и тщетно пытаясь согреться, всем своим гневом во взгляде прожигала пленителя насквозь? Типичный одиночка с пустошей, каких было много, всем своим видом проносивший отголоски довоенного мира. Старая дублёнка с меховым воротником, коричневая кожа на которой потрескалась, а нижняя пуговица давно отпала. Тёмно-синий шарф — чуть опалённый и рваный, но надёжно защищавший шею. Штаны с множеством заплаток и швов уходили в тяжёлые ботинки. Перчатки. Чёрная, припорошенная снегом, кепе. Именно так выглядели те, кто вырезал целые семьи и предавал огню дома. Те, кто приносил на свободные земли свою безжалостную и губительную цивилизацию.

Однако этот был особо труслив. Его мерзкое лицо скрывали бинты, хитрые глаза прятались за странными тёмными очками, а гнусный, а оттого и заслуженно обожжённый рот таился под респиратором. Дикарка видала такие у чужаков. Только этот был без того, что те называли фильтром.

И она бы с радостью вцепилась ему в горло, или хотя бы бросилась бежать, однако, судьба распорядилась иначе. Мороз вцепился в неё крепкой хваткой, подобно ржавым цепям, что сковали её тело и дух, и спешно пожирал жалкие остатки сил дикарки. Ноги еле держали тело. Синие губы тряслись, а в глазах начинало мутиться. А попробуй удрать вновь, так кара не заставит себя долго ждать — человек в бинтах обходился жестоко. Чуть что, он сразу толкал её на землю, взмахом ноги метал острые, как нож, хлопья снега а спустя несколько секунд, когда немота разлилась бы по её телу, вновь ставил на ноги и тыкал своим мэлты — то, что с раскатом грома и яркой вспышкой побеждало любой клинок и копьё.

Но сейчас пленитель, припустив респиратор, курил папиросу, выпуская едва видимый на ветру дым вместе с хриплым выдохом. Человек с трудом зажёг живительную самокрутку — тройка спичек мигом погибла в начинавшейся пурге. А, затянувшись, он то перебирал ногами, то поправлял чуть ли не слетавшую кепе, то бросал взгляд на пленницу, то всматривался куда-то в сторону востока, вдоль одинокой и заснеженной трассы.

Вот, не думал он, что здесь, на юге бывшего, ставшего эхом забытого прошлого, СССР будет так холодно. Само собой, зимой на севере и по сей день красные с царём грызутся между собой за древесину и крохи топлива, но почему же здесь такой адский мороз? Сколько лет с войны прошло? Семьдесят, что ли? И, неужели, здесь холода до сих пор такие крепкие? Как это вообще возможно? Даже ему — человеку, что только азбуку в своей жизни и читал, непонятно, почему снега ещё не сошли? Нет, конечно, у учёных — в говне копчёных — объяснение наверняка найдётся. Очечки так важно поправят, лысиной своей поблестят для пущего вида, и с деловым видом заявят, мол нынешний уровень технологий пока не позволяет установить точную причину столь длительных зим, однако, цивилизация возрождается и прогресс только встаёт на рельсы, чтобы увести человечество в заветный космос. Эти слова мужчина надолго запомнил, хотя о космосе и понятия не имел. Около года назад это было, когда повстречался с одним таким профессором в Краснодаре. И там тоже дикари в округе жили, но не такие. У тех хоть какие-то слова разобрать можно было — чувствовалось что-то русское в них. А у этих… Совсем что-то чужое.

-Дьна, кюта! Сокы! Мен цене ытрэм! Цен ысе че, сокы! — вывела пленница его из размышлений, за что получила в солнечное сплетение — опять.

И что она сейчас сказала? Нехорошее что-то, наверное. Ну, а как же? Сбежать думала, а не получилось. Вот и ругается, поди. Зато следующее мужчина понял сразу — девушка согнулась и застонала, а тот бросил папироску под ноги в снег и затушил подошвой.

-Угомонись, коза. Я по-вашему не балакаю, — таков был его вывод. Может, по-русски не говорит, но понимает точно. И взглянув на часы, он с негодованием выдохнул. — И где этот чёрт?

Бескрайние поля стелились вокруг них, и тёмные воды отравленного моря казались краем этого спешно темнеющего мира. Неподалёку лежало несколько заброшенных деревень, куда только недавно, судя по всему, стала возвращаться жизнь. Наверное, тот умник был отчасти прав — рано или поздно, человечество устанет влачить жизнь в бункерах, да и уровень радиации станет ниже, а потому люди начнут потихоньку приходить в себя и отстраивать города, осваивать сельское хозяйство. Вот, взять тот же Каркасовск…

Но холод одолевал любые мысли. Близился вечер, а вместе с ним и более жуткая стужа.

Наконец, сквозь вой ветра раздался рёв двигателя. С миганием фар и гудками с востока близилось ржавое корыто, и мужчина хотел уже было схорониться где-нибудь, да только то подъехала старая синяя Нива. Человек в бинтах сразу успокоился и вальяжно достал ещё одну папиросу. С водительского сидения вышел невысокий, но крепкий мужчина в солнцезащитных очках и натянутой по уши шапке. В руках он перебирал чётки, а из-под чёрного ватника торчал красный, как советский флаг, пиджак — мода на них добралась и сюда.

-Здорово, Удав, — протянул он руку с мерзким оскалом и кивнул пленнице. — Чё, эта сука брыкалась?

Мужчина в дублёнке кивнул и вновь закурил.

-Я чуть не замёрз, пока тебя ждал. Что так долго?

Невысокий мужчина, потирая усища и тоже закуривая, просто пожал плечами.

-Да шеф наш, конечно… Не говори только ему, хоккей? Странный иногда… Ладно, чё яйца морозить? Поехали уже, по дороге попыхтим.

-Да ладно? — не без сарказма в голосе воскликнул Удав. Он грубо дёрнул цепь, отчего и без того ослабленная пленница безвольно подалась вперёд, выругалась, за что и получила кулаком в лоб. — Садись.

Девушка с ужасом взглянула на Удава, и её губы задрожали.

-Пожалуйста, — зашептала она на ломанном русском. — Зинъар. Кирэмь. Пожалуйста.

-Говоришь, всё-таки? — он дёрнулся, но через силу толкнул девушку. — Садись, давай.

И, прорываясь через нараставшую пургу и приближавшуюся тьму ночи, Нива помчалась обратно — к единственному городу полуострова, где жизнь не просто осталась, но и сумела восстать из атомного пепла. Под шум магнитолы и песни старого мира — наверное, одно из главных наследий культуры ушедших времён, — довоенная легковушка, чьи оригинальные детали давно уступили место кустарным запчастям от местных кудесников послевоенного автопрома, неслась навстречу маяку посреди пустошей, оазису в заражённых землях и чуду нового юга бывшей империи. Какая ирония. Самый древний город давно канувшего в лету Союза не просто пережил многих своих младших собратьев, но и расцвёл, как первый ландыш по весне. О как закрутил! И это прочитав только букварь, который когда-то принёс отец, упокой его душу.

Всё-таки жалко девчонку — пускай, она и дикарка. Ей и так нелегко жилось, раз, судя по всему, сбежать решила почти в чём мать родила, а тут ещё и обратно тащат. Благо, Удав вникать не стал — только тяжелее бы стало, и воспоминания бы пробудились. А этого совсем не нужно. Что угодно, только не вспоминать.

-Ну, рассказывай, Мексика, — сурово начал Удав, вслушиваясь в древние песни.

Мексикой мужичка прозвали за характерные усы — визитную карточку — и смуглую от природы кожу. Длинный острый нос и кривая ухмылка дополняли картину, но завершал её удивительный для пустоши представительный мамон, каким не обладал даже самый авторитетный авторитет.

-Короче, жена шефа, она же театралка, да? Короче, отвезти её надо было. А бабы эти, сам знаешь! Может, где в других местах в лохмотьях расхаживают, а эта платье выбирала долго. Вот так. И повёз я их, значит, в театр. А там ж это, мордовороты шефа ещё. Их ждали тоже. Палыч-то это, мнительный мужик. Мало ли, на улице кто попробует пулю в мóзгу прям пустить. Вон, этот, как его? Четыре покушения уже было! Но ты как сказал, что суку эту нашёл, так шеф сразу оживился. А то негоже шлюхам сбегать. Тем более, таким экзотическим, гыгы.

Пленница грелась рядом с Удавом и с понурым видом смотрела в окно, но тот знал — не к добру это. Конечно, никаких её соплеменников бы не выскочило посреди дороги, но пакость могла выкинуть. Небольшую, конечно. Но могла. А потому и сидела под дулом верного отцовского тэтэшника.

-Чё? — вновь заговорил Мескика, стряхивая пепел в окно. — Тяжело ловить было?

-Да не, знаешь, — вздохнул Удав. — Пряталась в Ленино у семьи какой-то. Я им расклад объяснил, а они и сдали её сразу. Не захотели с Палычем связываться, — и, подумав, добавил. — Только ему не говори.

-Это правильно, — кивнул водитель и обратился к загадочно утихшей пленнице, на глазах у которой уже наворачивались слёзы. — Ты ж, дорогая, это…пойми ж, что нам-то посрать так-то. Это шеф мне бошку бы открутил. А этот, палач твой ужасный, чудище в бинтах, вообще за услугу в пустоши попёрся. Он ж по делу тут, а не так просто. Мы люди подневольные, а не душегубы. Мне так вообще семью кормить надо…

Тут Удав резко вздохнул.

-Так, заткнись, — сурово приказал он водителю и поднял указательный палец руки. — Ну-ка, всем молчать. Ща припев будет! — и глядя на дикарку, запел. — КАПИТАН КОРАБЛЯ! ТУТУ-ТУРУ. ПАУ! ТОЛЬКО ВЕТЕР БУЙНЫЙ ПОЁТ ЗА КОРМОЙ! ЧИО-ЧИО САН, Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ! ТОЛЬКО ВОЛНЫ БЬЮТСЯ О БЕРЕГ КРУТОЙ! ЧИО-ЧИО САН, Я ХОЧУ БЫТЬ С ТОБОЙ!

-Да, — протянул Мексика, — Хорошая песня. Новые тоже хорошие, на самом деле, душевные, но есть в довоенных что-то такое… — и защёлкал пальцами. — Не знаю, странное что-то. Крутое. Но странные. Потому что, наверное…

-Мертвецы, чьи голоса эхом разносятся по сгоревшей планете через кассеты и магнитолы, — закончил за него Удав.

-Да ты книжек, небось, умных читал, — усмехнулся Мексика. — А на это что скажешь?

Вечерний Каркасовск встречал их во всём своём великолепии, служа доказательством того, что человек не станет терпеть лихую власть холодов и голода, что, какими бы не были пророчества пессимистов, человек не просто не уподобится животным, но и вновь покажет своё превосходство и сохранит цивилизацию. Кто-то бы сказал, что городу просто повезло, и на него не обрушился атомный ужас, как на Севастополь или Евпаторию, однако, какое-то время будущий Каркасовск и вправду был городом-призраком, пока бандиты и дикари не наводнили его. Но даже тогда из головорезов возвысились одни, приобретя довоенный вид, и пали в небытие другие. Начали вновь стягиваться и люди, неся с собой утраченные культуру и знания, а с ними и вести о том, что творилось и в других землях.

Удаву довелось видеть другие города — пожранные войной и дикими потомками выживших. Бродя по бескрайним просторам бывшего Союза, видя рождавшиеся и падавшие княжества, ханства, республики и союзы, он прослеживал некоторую общность. Почти везде города брошены, и едва ли где восстановили электропитание, не говоря уж о чистой воде и достойном пропитании. Сам он впервые попал в Каркасовск около трёх дней назад. Да, он помнил, как изнеможённым вышел со стороны полей и увидел, как в низине сияли ночные огни. Редко когда в городах зажигали хотя бы костры, а тут местами целое электричество. Да мало того, кипела жизнь. Люди без страха ходили по старым широким улицам — чистым и по-старинному красивым.

На въезде перед мостом Ниву встречали грифоны — потрескавшиеся от беспощадного времени, но всё такие же гордые и благородные. Своим величественным видом они будто бы говорили: «Да, были тяжёлые годы, и будут тяжелее. Но мы всё так же будем сторожить наш горячо любимый город и хранить его давнее, ещё древнегреческое прошлое, пронося сквозь года». А за мостом стоял и первый блокпост — местная армия самоотверженно несла службу, несмотря на холода и опасности пустоши, и не пропускала в Каркасовск дикарей и проходимцев. Если им не заплатить, конечно.

И когда Удав вышел к одному такому, его не пристрелили или, чего хуже, пустили на базарное мясо. Приказали сдать оружие, повели на допрос, а, убедившись в его цивильности, и вовсе направили к нужным людям.

Ибо человек с крестом скрылся в Каркасовске, а Удав последовал за ним.

Остановились они у блокпоста — важного вида старшина осмотрел машину, потребовал у Мексики документы, но тот лишь припустил очки и бросил короткое: «У нас работа от Палыча. Вот, товар везём». А тот и дал приказ пропустить.

Там, где раньше сутулились ряды низеньких изб, теперь зияли пустыри и гнили старые дома — там селились бедняки и наркоманы, сжигавшие остатки заборов, древнюю мебель и доски, чтобы согреться и осветить свои жалкие дворы. Дальше справа угрюмо ждала вечность старая исправительная колония, которую то и дело разворовывали на бетон и металл. Там, на окраинах люди до сих пор пытались прийти в себя и выжить, но дальше, за блокпостом у мечети горели первые фонари и не царило никакого декаданса. Вдоль улицы затянулся старый канал, через который тянулись многочисленные мостики. Вот, вывески магазинов и светящиеся окна квартир проплывали мимо машины, а с ними и усталого вида люди в довоенной одежде или её имитации. Кто-то шёл с работы домой, иные отправлялись в клубы, где можно было бы пропустить пару стаканов самогона и потянуть цигарки, развлечься с какой-нибудь не больной девчонкой или покорить танцпол под Таню Буланову. И те же солдаты с автоматами наперевес бродила из стороны, словно выискивая среди прохожих нежелательных гостей или дикарей, сумевших просочиться через заставы. Ведь, как говорили, город не раз подвергался нападениям, а что главное на пустошах? Безопасность. Каркасовск жил, Каркасовск дышал — пускай, пока пеплом и смогом редких машин, которые удалось восстановить, но дышал. А это главное.

Но город не отвлёк мужчину от цели. Ибо человек с крестом скрылся в Каркасовске, и Удав уже почти настиг его.

Добравшись до «Пушкина» — так, по крайней мере, гласила вывеска на фасаде театра, Удав ещё раз понял, что Каркасовск точно станет колыбелью нормальной жизни на полуострове. С афиш, что висели на стенах, ему улыбались нарисованные артисты, певцы и своими яркими красками приглашали на новое выступление. Старые пьесы соседствовали с новыми сюжетами, а имена древних драматургов перемешивались с народным творчеством, современными именами и прозвищами тех, кто так и не раскрыл миру свою подлинную личность. Прямо как Удав.

Ему не хотелось воспоминать. В конце концов, прошлое на то и прошлое, что оно прошло. Не бесследно, но всё же осталось позади. Куда важнее, что грядёт. А слухи ползли разные. Пустоши Полуострова ветром шептали, что ветер этот — лишь предвестник бури, которая изменит всё. И правда. Кубанская ССР росла, неизбежно расширяясь на север, где её ждал Ростов. О казаках с Сечи говорили уже в Джанкое. Да и Удав проходил Армянск — видел, как там жили люди.

Но неважно. Пока, они все далеко, а его ждало дело.

Нива встала перед чёрным Жигулём, где сидел сурового вида водитель. А судя по тому, что из здания стали выходить неплохо одетые люди, очередной спектакль подошёл к концу, и вскоре должен был показаться заказчик. Мексика повернулся к наёмнику и махнул ему рукой.

-Ты выходи, а я тут посижу. Шефа с женой и этой сукой мне везти ещё надо, а ты…ну…блин, прости, мужик. Работа, сам понимаешь.

На что Удав спокойно кивнул.

-Подождёт, — заверил он. — Сейчас девчонка согреется, придушит тебя, и мне опять её искать. У вас что тут на ходу? Рубли или ещё какая срань?

-Да, рубли или облигации новомодные там МЛНа, — покачал головой шофёр и потрепал усы. — Недавно вошла сюда, у них отделение на старом автовокзале. Но так, её не очень тут любят, мало кто принимает. А рубли ещё древние которые, монетками. Ну, или на крайняк, посуду помыть всю в гостинице, а там переночевать дадут, не знаю.

Удав задумчиво кивнул и вновь взглянул на пленницу. Едва заехав на улицу, она встрепенулась, да и вообще как-то оживилась: сопела, бубнила что-то под нос. Мужчине так и хотелось узнать, что же произошло, разобраться в деле, но и вникать лишний раз не хотел. Не его дело. Так будет легче.

-Ты живая? — он легонько потрепал её за плечо.

Пленница тихо ругалась и качала головой. Бедняге совсем плохо сейчас — в машине совсем размякла, не попыталась вырваться, ничего. А говорили, местные дикари — народ гордый и стойкий. Смирилась, видимо. Впрочем, а какой у неё был выбор? На пустошах она бы долго не продержалась, если бы семье той не надоела, но и у тех свои заботы: трое детей, еле хозяйство поднять пытаются. Ладно, они там ей одежду новую дать хотели, наверное, раз раздели — не голой же она из города бежала. А там что? Нашли бы ей работу? Быть может. Так бы и жила себе. Но, похоже, в Ленино она не хотела задерживаться. Неужели, её кто-то ждал? Или она так бы и шла куда глаза глядят, лишь бы не возвращаться? И свалилась бы замертво где-нибудь в степи от радиации какой-нибудь, или с первой вьюгой. Куда ни посмотри, везде её ждала бы смерть — разница в причине и том, как быстро бы она наступила. А Палыч убивать её не собирался.

Но Удав всей ситуации не знал. И если между авторитетом и гибелью дикарка выбрала смерть, то, интересно, какой Ад ей пришлось пройти? Прям как с… Нет, неважно. Это прошло.

И, наконец, он вновь узрел небезызвестного Палыча — сурового вида мужчину с блестящим озером в лесу на голове и вставными золотыми зубами. Одет он был здорово, конечно. Даже здесь редко такие костюмы увидишь. Красная тройка с чёрной рубашкой под длинным пальто, а на ногах модные довоенные туфли. А рядом с ним молодая жена — Елена Станиславовна — в широкой шубе и на каблуках. Причёска модная, на шее колье, и на запястьях золотые браслеты. Муж явно баловал её, но оно и так ясно. Быть парой авторитета здесь очень престижно, судя по всему.

В окружении трёх амбалов Палыч вышел из театра, словно древний барин ступал на крыльцо своей усадьбы в желании посмотреть на работу крестьян. Дав знак, охрана села в машину впереди, а сам авторитет подошёл к Ниве и открыл заднюю дверь.

-Вижу, — авторитет протянул руку Удаву. — Дело сделано. Отлично, беркут. Молодец. Где нам сесть только, работничек?

-Хотел убедиться, что пленница бы не сбежала, — тот ответил ровно и спокойно, но Мексика же сморщил лицо — наверное, так с бандитами общаться не принято. — Держал её на мушке всю дорогу.

С золотой улыбкой Палыч расстегнул пальто и обнажил пистолет. Пленница рядом вовсе затряслась, зашептала что-то на своём и начала дёргать Удава за руку, но очередной профилактический удар вновь угомонил беглянку.

-Ну что ты так с девушкой грубо? — усмехнулся бандит. — Надо нежнее с ней, парень. По пузу хуйнуть, соски отрезать. Эх, вот молодёжь пошла. Где она была, хоть?

-Котик, мне холодно, — заныла Елена Станиславовна, но Палыч резко осёк её.

-Завали пасть. Где беглянка пряталась?

Удав мельком взглянул на изнеможённую и до ужаса напуганную дикарку, а затем на такого же Мексику, а потом вновь на вмиг ставшего жутким и суровым Палыча. С одной стороны, можно и правду сказать, но что будет с той семьёй непонятно. А с другой…

-Да, — отмахнулся Удав. — По пустоши брела.

Мужчина покинул салон и, сменившись на посту с Палычем, задал главный вопрос в своей настоящей жизни — тот, ради которого он и пришёл в Каркасовск и тот, который волновал его больше всего на свете.

-Что по поводу моей просьбы?

Палыч на секунду замолк, а потом, мельком глянув на севшую на переднее сидению жену, выпалил:

-По поводу твоих мудаков. Да, видели их тут. Одного даже отловить удалось, а вот со вторым… Но он сейчас никуда не скроется. Ты завтра ко мне зайди с утра в офис, а пока, — он раскинул руки. — Весь Каркасовск в твоём распоряжении. Можешь сходить на набережную, там у меня кафе «Веранда» есть. Скажешь, что от меня. Всё, трогаем, кучер.

Но не успели они закрыть дверь, а Удав отправиться восвояси, как Палыч вскрикнул, а беглянка ехидно засмеялась.

-Во падаль! — провопил бандит и со всей силы дал дикарке по носу. Кровь брызнула на стекло Нивы, но смех — этот полный мести и гадкого наслаждения смех — не прекратился.

-Алысы, сокыла! — прокричала девушка с видом победителя, но тут же ещё раз получила по лбу пистолетом, отчего завыла и откинула голову. — Бе ба кытрчебе!

А по сидению под ней росло тёплое влажное пятно, чья вонь быстро разнеслась по машине.

-Обоссалась, паскуда! Во сука-то, а? Съёбываем, Мексика. Этой потом пизды выпишем. Вот… — ещё один удар. — Вот пизда тупая!

Пару секунд, и Нива с рёвом двигателя и криками пассажиров унеслась за угол, оставив после себя клубы дыма, но и они вскоре исчезли. Оставшись один посреди шумного города, Удав поначалу растерялся, как в первый раз, но уже спустя несколько минут пришёл в себя. Падал снег, и городские фонари резко зарябили — городская система ещё не настолько устойчивая.

Уже совсем стемнело. День близился к своему концу, а с ним и обжигающий мороз пустоши и морей неподалёку, печального вида семья из Ленино, беглая и буйная дикарка уходили вместе с ним. И правильно. Нечего прошлому задерживаться — нужно думать о завтрашнем дне. А там что? Топать к Палычу только утром, а потому Удав направился туда, куда душа звала его сильнее всего. В ближайший бар.

Но мысль о дикарке почему-то не отпускала его — как бы он ни старался. Как и та песня в машине — такая же прилипчивая, но отчего-то грустная. Впрочем, хороший самогон смоет все его тревоги.

-И волны приняли тело, — Удав припустил респиратор и закурил папиросу. Пачка почти опустела, а значит точно в бар — купить новую. И продолжил напевать себе под нос.

Сестры японских гор.

А над водою летела

Песня, словно укор.

Ничто не вечно, и, в конце концов, даже серый унылый декаданс сменяется ярким и наполненным надеждой ренессансом. Но и это не столько аксиома бытия, сколько выбор, который каждый для себя делает сам, ведь даже спустя семьдесят с лишним лет человек так и остался человеком — со всеми своими страстями, пороками, смекалкой и поразительной способностью не просто выживать в новых условиях, но и приспосабливать их под свои нужды.

Война — та самая, последняя в Старом Мире, — затронула всех без исключения, но не поставила точку в истории рода человеческого. А когда Долгая Зима дала слабину, когда радиация в некоторых землях отступила, человек покинул укрытие, ставшее ему и его потомству домом, сделал вдох и вновь принял бразды правления над миром в свои по локоть кровавые руки. Но история циклична, а мир во всём мире — пускай, и уничтоженном, — так и будет утопией. Наконец, лицемерие и интриги канули в лету хоть на время, и право сильного стало законом выживания. Ибо всегда будут те, кто, споткнувшись, не сумеет подняться вновь, как бы ни старались. Иные же и вовсе решат ползать, но оставшиеся не просто поднимутся, но и воспарят выше, чем раньше. Так, первые со временем сгинут, и жестокая пустошь не оставит от них и следа; вторые на долгие годы падут в варварство и невежество, а третьи будут всеми силами восстанавливать утраченное, или же изберут нечто новое, однако, всё равно именно им предстоит вершить судьбу своих сообществ, а вслед и всего мира.

И в Каркасовске это понимали так, как нигде на Полуострове. Когда Удав шёл к нему через бескрайние мёрзлые степи, словно мотылёк на одинокую лампу, он слыхал и о том, как обычный город-призрак — не так пострадавший, как Севастополь, или Евпатория с Симферополем — буквально восстал из мёртвых, прогнал дикарскую диаспору и сумел восстановить электроснабжение, несмотря на отсутствие электростанций на Полуострове. Одни считали это чудом и ссылались на благословение судьбой, а другие уважали жителей за их стремление выжить и вернуть забытые технологии в жизнь. Да, пустоши суровы, и ошибок не прощали — это Каркасовск тоже быстро уяснил и сделал свои выводы. Дикарей и бездельников здесь не жаловали, однако, трудолюбивых и честных чужаков, готовых взяться за работу, привечали всегда — не зря на стенах висели предложения потрудиться охранником, вступить в армию, устроиться на катер или разгружать ящики.

За те жалкие три дня Удав успел собрать минимальную информацию о городе, но сейчас, когда впереди его ждала целая ночь, он наконец мог познакомиться с городом поближе.

Улица Театральная тянулась почти до самой набережной, но прежде Удав задержался у площади, где людей бродило немного, и то в основном не гуляло, а, скорее, шло по домам. Ветер с моря тянул с собой вязкий морской холод, какой и врагу не пожелаешь, хотя, впрочем, местные не видели в нём серьёзную угрозу. Всего лишь ветер — сказали бы они.

Вот, из старого католического собора вышел старик. Пряча рот и нос в воротнике куртки, точно в поисках спасения, он запер дверь и спешно пронёсся вверх по улице. А мимо него прошагала влюблённая парочка — молодой рыжий парнишка прямо на ходу сорвал с себя телогрейку и накинул на молодую пассию, видимо, частично дикарского происхождения. Он тут же задрожал от холода, его зубы скрипели, однако, не прекратил рассказывать какую-то байку про Аджимушкайские Каменоломни. А девчонка то охала, то ахала, то качала головой со словами «пиздец» — наигранно, конечно, но а как иначе? Впереди них шёл человек с мешком за спине. Очевидно, пришёл из пустошей в поисках работы или ночлега. Удав хотел было подойти к нему, но с привычки было полез в порванный карман дублёнки за пистолетом. Таковы уж правила там, за яркими огнями городов и селений. И, что интересно, у того бродяги в руках целое ружьё! Наверное, местные силовики не против, чтобы люди ходили с оружием наперевес. Может, потому тут так часто попадались патрули. Вот, один такой из трёх человек волок куда-то пьянь в обносках, что вздумала кричать похабщину и клянчить мелочь у прохожих стоя у фонтана. В давние времена подобные картины никого бы не удивили, но мужчину почему-то одолевало странное любопытство. В иных общинах редко и дорогу от мусора чистили, а тут даже буйных разгоняли.

Докурив, Удав сначала призадумался, а затем выбросив бычок в ржавую урну, двинулся через площадь. Красиво, ничего не скажешь. В других городах здесь бы разбили лагерь или открыли рынок, но здесь площадь как площадь. Даже церковь — очень старую, судя по всему, не отвели под склад или жилище старосты. Удав огляделся ещё раз. Впереди уходило в горизонт море, а навстречу берегу шла маленькая грязная баржа и низким гулом оповещала своих сестёр о прибытии. Моряки смелые люди. Несмотря на всю радиацию, что таили в себе воды, несмотря на отравленную и больную рыбу, от которой счётчик Гейгера подозрительно щёлкал, несмотря на не знавшие милости ветра и волны, несмотря на сказки об огромных морских чудовищах, которыми пугали детей перед сном, эти бравые люди каждый день уходили в серые дали и возвращались с крупным уловом, шедшим на рынок, забегаловки или вовсе отдельным лицам, терпеливо ждавших у берега с автоматами и заготовленными мешками.

Некоторые моряки не доживали и до тридцати. И если сухая пустошь не ведала милосердия, то море и подавно. Простуда без своевременного лечения и лучевая болезнь быстро скашивали их, но на место одних тут же приходили другие, ведь, платили очень и очень неплохо.

Дядю Удав плохо помнил. Так, может в самом раннем детстве. Бывало, он пропадал почти на месяц, но возвращался с разными гостинцами, главным из которых была сушёная рыба. Настоящий деликатес. А пахла она как! Только в какой-то момент дядя не вернулся совсем. Отец, помнилось, горевал какое-то время, но затем, казалось, и вовсе забыл о брате. А на вопросы, «почему» отвечал лаконично: «Потом будем. Не то время».

И сейчас вспоминать нет времени. Человек с крестом где-то рядом, и завтра Удав станет ближе к нему, как никогда до этого. Тому долго удавалось ускользать, но не в этот раз. Здесь, в Каркасовске, всё и закончится.

Но по-прежнему уже никогда не будет.

Ночами Удаву приходили в голову страшные мысли. Нет, не о кошмарном прошлом или пугающем настоящем — там всё ясно. Прийти, спросить, отправиться дальше, найти, уничтожить. И никакие дикари, никакие адепты новых религий, никакие вожди и грабители не остановят его. Нет, это всё неважно.

А что дальше?

Именно оно терзало Удава перед сном у трещавшего во тьме костра. Вкрадывалось в разум и хрипло шептало в тишине, становившейся вмиг невыносимой и давящей, от которой хотелось только убежать, а не выбить все зубы или прострелить колени.

А что дальше? Найдёт он человека с крестом, превратит его последние часы жизни в ад, но что дальше?

И мужчина, вдруг, почувствовал, как ему стало тесно. Среди невысоких зданий по бокам, моря перед лицом и огромной, нависавшей грозной тенью, горы, что виднелась почти из любой точки города. Митридат. В далёкие времена, когда и Каркасовск не был Каркасовском, когда и бывших империй не существовало даже как идеи, на вершине Митридата лежало нечто поистине удивительное, а оттого и по-своему прекрасное. Ибо то, в чём глупцы увидели бы просто камни в виде прямоугольников, на деле гордо носило название Пантикапей — древний город, сохранившийся в виде развалин и по сей день, спустя несколько бесконечно долгих и жестоких тысячелетий. А из вершины стремился в небеса полуразваленный обелиск, только дополнявший некую зловещую, но и величественную ауру в облик Митридата.

Удав обязательно поднимется наверх, но потом, если задержится в городе. Ведь, наверное, сверху город казался таким маленьким и беспомощным, а наблюдатель чувствовал себя таким большим и сильным, а оттого по-настоящему свободным. Быть может, никакие проблемы не могли последовать за человеком по ступеням, оставаясь внизу из-за своей тяжести. Не оттого ли они злобно пыхтели и громко дышали — понимали, что вес помешал бы им подняться без одышки?

Да, стало бы легче. И обязательно станет. Но потом. Не то время.

С этими мыслями Удав свернул на Адмиралтейский проезд, откуда двинулся переулками. Чуть мерцавший свет фонарей на улице мешался с танцами свечей и работавшими от дизельных генераторов лампами внутри низких зданий. Так, он и дошёл до небольшого здания, что пускало дым из самодельной трубы на крыше, с ржавой стальной вывеской — «У Миколы». Наконец, можно и выпить. Только чуть-чуть.

И стоило мужчине открыть дверь, как он сразу же ощутил, будто прикоснулся к чему-то старому, и оттого отчасти сакральному. От интерьера так и веяло тем самым, довоенным, духом, а скрипевшие под подошвой доски, облезлые обои в кружева и причудливые узоры, потрескавшиеся рамки выцветших фотографий с видами города, почерневшие пластиковые столы и стулья с погнутыми металлическими ножками так всем своим видом и кричали: «Посмотрите на нас! Будто и не было никакой войны. Ну и что, что потрёпанные годами? Зато всё так же, как и более семидесяти лет назад! Разве, это не здорово?»

-Куда? — грозного вида охранник в кожанке словно возник из ниоткуда и жестом остановил мужчину. — Рожу покажи.

Впрочем, Удав и не стал сопротивляться: таковы обычаи местных, да и здешняя мнительность понятна. Он лишь снял респиратор, обнажив губы и нос, и думал уже после очков разматывать бинты на лице, но охраннику хватило и этого.

-И кто тебя так? — криво умхыльнулся, а из внутреннего карман куртки показалась рукоять пистолета. — Оружием не свети, только. Проходи.

Насыщенные кислотой вспышки били в глаза и поочерёдно окрашивали бар то в фиолетовый, то в красный, то в жёлтый, то в зелёный. В дальнем углу одиноко стояла печка-буржуйка, в которую то и дело подбрасывал дрова чумазый мальчишка — похоже, центральным отоплением обеспечивали не всех. Столы шли вдоль стен в два ряда, оставляя посредине пустое пространство, где плясали уже изрядно повеселевшими горожанами — Сюткин, как никак, певец на все времена. Красная не то от спирта, не то от плясок молодёжь знакомилась с девушками, рыночные торгаши обсуждали дневной навар, доедая мидии и похлёбывая странный на запах чай, а угрюмые армейцы и усталые с дороги путники пропускали одну за одной, несмотря на трудности грядущего дня. Порой, к танцевавшим то и дело подходил странный мужичок и предлагал какой-то пакетик, а затем скрывался где-то в подсобке кафе. А три молодых девчонки кружили у столов и будто бы нарочно наклонялись к гостям, а те были и рады. Иногда, официантки наигранно ойкали от лёгких шлепков по ягодицам, а затем обязательно оглядывались с игривым взглядом.

Одна такая подлетела к Удаву — пригласила за столик, но тот лишь бросил:

-Да я у стойки сяду. Чтоб не отходя от кассы.

Нет, с девчонками он развлекаться точно не станет. Так, купит пачку папирос, если будет, закинет немного за воротник, да пойдёт искать, где переночевать можно. Хотя, прежде мужчина бывал в забегаловках, где есть комнаты для ночлега. Может, и здесь такие будут? А хотелось бы.

Удав сел за стойку и, расстегнув дублёнку, с характерным выдохом припустил шарф. Мешок он перекинул к себе на грудь, чтоб ничего не украли. Огляделся и, достав из пачки папиросу, закурил.

-Вечер добрый, — молодой парнишка-бармен с улыбкой очутился перед ним. — Вам чего?

На стене за ним висела старая школьная доска, где мелом огласили скромный прейскурант: и полстакана самогона за триста рублей, и уха из кефаля за пятьсот, и пачка сигарет за тысячу. Но что поразило больше всего, так это самый центр доски, где «наименования товаров» аж выделили кружками и восклицательными знаками:

«ДИАНА — 5000 р

ЖАННА — 5000 Р

АНЖЕЛОЧКА — 5000 Р»

«Ну и ценник, конечно. И так в открытую?» — даже удивился Удав, но, чуть помычав, дал ответ:

-Полкружки самогона и пачку самокруток.

Он порылся во внутренних карманах дублёнки, вытащил монетки пятидесятирублёвые и, посчитав, положил на стойку. Выпустив дым, Удав решил послушать, о чём толковали горожане сегодня, поймать сквозь рёв старенького магнитофона какие-нибудь новости и животрепещущие темы.

-…И говорит, значит, всё — Армянск под Сечь встал, понял? А та уже и на Джанкой смотрит. Глядишь, до нас скоро дойдёт, — с тревогой в голосе вещал мужик с седеющей шевелюрой, сидя за столиком неподалёку.

-Да ну, нах, — отвечал тому второй — в рубашке, — Нам тут своих бандюганов хватает с головой, так ещё и этих потом кормить. На всех рыбы не хватит. Но, знаешь, чё? Им ещё дойти до нас надо, там ж Симферополь, все дела…

-Тут, как бы, совки с Кубани паромы не починили, понял? — перебил первый, — А то я слышал уже, мол пытаются чё-то.

-Чё? — второй поморщился.

-Да я сам охерел, когда мне кум рассказал, — развёл руками тот. — Он ж в море ходит, понял? Говорит, дело вечером было. Возвращались уже с уловом, а он ж на востоке, понял? И вот, вышел перекурить, а там вдали у Тузлы огни какие-то. Походу, всё скоро. Кубаноиды придут, блин.

-Ну, — мужик в рубашке почесал лысину. — Хер его знает. Может, и к лучшему. Хоть порядок наведут тут.

-Да в пизду такой порядок! — воскликнул тот с шевелюрой. — Уж лучше под братвой ходить, понял? Чем в очереди стоять, чтобы тряпку с их богом-Лениным целовать!

-А как ещё? — мужик в рубашке вскочил. — Чё, этим дальше рыбку с мидиями на стол ставить, а самим хер без соли доедать? Или на Сечь батрачить, пока эти головорезы наших жён ебать будут? И это ещё, слава тебе Господи, дикарей всех погнали, а то хуй знает, что бы тут было! Чё, забыл, как они нашим заточкой в почку тыкали?

-Да, главное, чтоб не эти, — только так успокоился первый и долил остатки самогона по гранёным стаканам. — Но как хана их вальнули, так всё. Ебать, раздолье пошло. Я даже, понял? Пару таких вальнул. Ну, тип, просто по улице шёл в выходной свой, а навстречу мне эти идут, понял? А у меня ж это, волына всегда при мне. Я так достал, короче…Дрогнем?

-Дрогнем.

Они чокнулись и залпом осушил стаканы, после чего седеющий принялся жестами дополнять рассказ.

-Те руки подняли, на своём загалдели. Проклинали, походу, понял? Я одному в тыкву промеж глаз, и второму зарядил. А там, понял, ещё? Армейцы шли. Палыча, Елизарыча — не помню уже. Так они мне, прикинь, понял? Ничё не сделали ваще, так ещё и кивнули так одобрительно, мол, заебись, мужик — молоток.

-О, уважаю, братишка, — закачал пальцем второй. — А то, блять, они на улицах срали, помню. Ну, два года назад ещё. Иду так по Карла Маркса, а передо мной эта обезьяна. Садится посреди улицы, штаны спускает и срать начинает. Ему все «фу, как так можно?», а он на своём материть начал. Ну, тогда никто ничё сделать толком не мог — с их ханом себе дороже было связываться.

-Точняк, тему говоришь. На улицах срали, да...Я так наступил, однажды, короче…

Но Удаву уже принесли выпивку — мутную, но терпкую. Опрокинув стакан, мужчина потушил папиросу о пепельницу и чуть прикрыл глаза.

Наверняка кто-то таращился на него из-за бинтов, и думал, как бы украсть чего. Не получилось бы. Пустоши учили бдительности и прививали здравую паранойю, какую Удав нет-нет, да замечал у некоторых посетителей кафе. И ведь многие шли в город в поисках лучшей жизни, о какой и не могли мечтать, прозябая в сёлах и городах, пострадавших сильнее этого. Кого бы Удав не встретил на пути туда, все говорили о квартирах, безопасности и семье, которую уж лучше создать бандитов, нежели дикарей и совсем уж конченных отморозков. В конце концов, какой ещё должна быть жизнь? Не вокруг же них Земля крутится, да? Главное, чтоб рядом близкие были, а с ними любые трудности по плечу. Так отец учил, по крайней мере.

Вот, отца Удав помнил очень хорошо. Жаль, что подольше не протянул. Увидел бы, каким его ужик стал. Хотя, может, и к лучшему? Ведь ничто не вечно. И счастье тоже.

Интересно, кого поймал Палыч? Вряд ли человека с крестом — было бы слишком просто, этого надо оставить на сладкое. Того противного, получается? О, да. Их двое и осталось. Таких мразей Удав ещё никогда не видел. И как их вообще свет носит? Ну, носил. Носит теперь только двоих. Один увидит свой последний рассвет завтра, а там и до второго недалеко. Тогда, всё и закончится. Можно поставить точку.

А что дальше?

Нет, не надо думать так наперёд. И назад оглядываться тоже нельзя. Но не получается как-то. Вот, их деревушка, вот и Лиза…

И когда звучит на радиоволне

Медленный фокстрот,

Знай, что это я вспомнил о тебе,

И печаль пройдет… — пел Сюткин из древнего динамика, а Удав тем временем становился смурнее.

-Повторить? — парень на баре убрал стакан и положил перед ним заказанную пачку. — Или вам что-нибудь поинтереснее? — тот хитро улыбнулся. — Шпак, девочки. Вы с пустошей, судя по виду, вам бы…

-Да не, спасибо, но… — мужчина вновь закурил и хотел было вернуться к мыслям, но бармен вновь отвлёк. Наверное, так было бы лучше. Словно в последний момент хватал за руку перед прыжком в тёмную бездну. О как. И откуда он этого понабрался? Только ж азбуку читал.

-Что там нового за городом?

Удав пожал плечами.

-Да, я сам издалека, толком и не знаю.

-Ого, — у того поднялись брови. — С Кубани, что ль? Хотя, вряд ли…

-Да, неважно. Можете повторить?

-А то знаете, как, — бармен поспешил налить новую порцию и бросить монеты в кассу. — Сколько у стойки не садится человек с дороги, так сразу байки начинают рассказывать. А интересно же, как на пустошах живут. Я сам местный.

Удав выпил до дна и покивал.

-Не, так только в рассказах бывает, — махнул рукой он. — А у вас девочки как? В комнату ведут, я так понимаю?

-Да, в этом плане всё цивильно. Одну секунду, — бармен удалился к новому заказу, и вернулся только через пару минут. — По поводу девочек, значит, — и затараторил, словно по бумажке, — Сегодня свободны эти три, что на доске. Если вам кто-то из официанток понравился, то завтра приходите. Ну, или с переплатой. Любой каприз за ваши деньги. Цены за всю ночь. Выбираете бабочку, я её подзываю, а она ведёт Вас в комнату. Диана это та красотка с чёрными волосами. Бомбическая девчонка, такое ротиком вытворяет, что и словами не описать. Жанна конфетка такая, с коричневыми. Или как это называется? Но она на клиента сначала смотрит — может и не пойти. Но если пойдёт, то точно не пожалеете — растяжка что надо. А Анжела наша гордость, потому что и в жопу даёт. Фигура — во, сиськи — во, на всё согласна, ещё и папочкой называет. С ней и пожёстче можно.

-Не, это всё интересно, — засмеялся Удав скромно. — А просто комнату даёте? Или, знаете, где переночевать поблизости можно?

-Ну, — почесал тот затылок, но тут же удалился на новый заказ.

А народ всё подтягивался. Бедные официантки, то и дело метались между кухней и залом в жажде угодить всем, но посетители только входили в кураж и просили ещё. Парни уводили накачанных самогоном девчонок с танцпола, а те и не были против. Вот, подтянулась и братва в драных спортивках и шубах, жадно поглядывавшая на свободных девушек. Ну, или мягко намекавшая кавалерам уступить своих дам. Там и бродяги с пустошей медленно потянулись под стол за оружием. Раздались первые крики с армейских столов, а за ними последовали и толчки в грудь. Стоявший до того у входа охранник неожиданно исчез с поля зрения. Наверное, отправился «погулять немного».

Но Удава то мало волновало, хоть он и сам инстинктивно пустил руку к кобуре. Задерживаться он, конечно, не планировал, если ночлега не предоставят.

-Увы, — бармен вернулся к нему, чтобы убрать стакан. — Такой услуги нет. Но есть ночлежка дальше по переулку, где пансионат бывший. Там круглосуточно, и места есть обычно. Повторить?

Разведя руками, Удав встал, натянул респиратор и застегнул дублёнку.

-Спасибо Вам, — положил на стол ещё сто рублей. — И хорошей смены.

-Да, Вам тоже доброй ночи, — и резким движением руки убрал монеты к себе в карман.

Ирония бытия заключалась в том, что Удав, сам того не зная, умел очень вовремя уйти. Случалось, что ему стоило только пересечь порог и вдохнуть свежего воздуха, как там, где он сидел часам, начиналась жёсткая потасовка или вовсе поножовщина: женщина, неудачная шутка, взгляд не такой. И завертелось — Удав только потом узнавал, что происходило спустя пару минут его ухода, и то совершенно неожиданно и между делом. Если и была судьба, то она часто уводила его от подобных бед. Однако и брала высокую цену. Потом. Когда мужчина совсем того не ждал.

О драке в «У Миколы» он узнает только, когда вернётся туда ещё раз. А пока же он вдыхал свежий морозный воздух и двигался вверх по улице, засунув руки в карманы дублёнки. Пускай, на улице и не души, но ослаблять внимание не стоило. Всё-таки Каркасовск криминогенный город — это понятно и без подслушанных разговоров за стойкой. Ведь даже пара пьяных тел, что браво преодолевала девятый вал и двигалась прямо по курсу домой, могла наброситься и потребовать денег. А их осталось не так много, к слову.

В глазах заплыло. Всё-таки хороший самогон. Может, намешали чего туда? Не зря ж тот мужичок на танцполе пакетики предлагал. Дурь какая-то! Нет, не терять бдительности. Как там? Вверх по переулку? Бывший пансионат…И что это за слово такое? Ну, «пан» — это как «хан», только «пан». Значит, дикарское что-то. «Сион» — это евреи! Точно евреи! Отец рассказывал. А «ат» — это…Ад, наверное? Что ж получается? Дикарский еврейский Ад? Куда его хочет завести бармен? Уж не дикарь ли он сам? Нет, таких не пускают…

Стоп. Чем он вообще занимается? Какой хан, какие евреи, какой Ад? Что за бред? Это всё от того, что не ел ни черта, не спал толком последние дни нормально — на окраинах только да у автовокзала где-то. Может, до него вообще дойти? А, нет, там буйные какие-то все, ну их лесом. Ладно, пансионат этот, значит…

Наконец, из тьмы выплыло невысокое кирпичное здание с неброской надписью на ржавом листе стали на фасаде. Словно корабль, Удав уверенно устремился сквозь сердце алкогольного шторма к спасительной «Ночлежке», хоть судно вот-вот и дало бы пробоину. Взяв чуть влево, Удав пришвартовался к стене и позволил себе облегчить душу, устранив тем потопления нижней палубы. И только затем — с чистой совестью и зажжённой папиросой — победоносном вошёл в порт.

И когда это он начал мыслить по-моряцки?