Пять грехов из семи (гет)

Адам Наколаевич миновал тяжелые ворота и ступил на дорожку, ведущую в сад, над которым, как Левиафан, возвышался огромный, бесформенный дом. Ветви деревьев, отягощенные плодами, спускались низко. Персики дразнили светящимися солнечными боками; глянцевые, распираемые соком, яблоки чуть ли не падали в ладони.

— Адам, Адам! Идите же сюда! — Бехема Карловна, высунувшись из окна веранды, помахала рукой. — Как хорошо, что вы наконец-то к нам выбрались.

Адам Николаевич заулыбался, закивал и поспешно зашагал к крыльцу.

Валтасар Никифорович шагнул ему навстречу, принял в объятия:

— А вот и Адам наш, прошу любить и жаловать. Долгожданный Адам, пожалуйте к нашему шалашу. Чем богаты, тем, само собой разумеется, и рады, — жесты Валтасара Никифоровича были широки и раздольны, а голос уютен и раскатист. Адам Николаевич тут же почувствовал себя совершенно как дома, в кругу старых друзей, хоть никого из сидящих за безбрежным столом он не знал лично, хоть и был, бесспорно, наслышан.

— Присаживайтесь, дражайший Адам, — пригласила Бехема Карловна, и погладила пустующий стул по прихотливо изогнутой спинке, — Вам будет здесь очень удобно.

Адам Николаевич снова благодарно улыбнулся, неловко присел на краешек стула, вдруг чего-то застеснявшись, но тут же ощутил небывалую мягкость и ласковую готовность сидения создать ему максимальный комфорт. Он сел удобнее, и тут же почувствовал, как истаивает напряжение, и спинка стула и поддерживает, и приобнимает.

— Хорошо? — Валтасар погладил стул по подлокотнику. — Эксклюзив. На заказ. Ну, вы сами оценили, да? Принципиально иной уровень комфорта. А позвольте мне вам порекомендовать эту буженинку. Для начала, для начала.

Кусок буженины, розовеющий на срезе, лежал на блюде прямо перед Адамом. Валтасар навис над столом, острейшим ножом начал отрезать широкий, увесистый кусок, который и шмякнулся истомлено на тарелку, среди алых брызг брусничин. Под правой рукой Адама Николаевича объявилась длинная, румяная, булка, он потянулся за ножом, но был остановлен Бехемой Карловной:

— Нет, нет, хлеб надо ломать руками. Поверьте, ощущения совершенно другие, — Адам кивнул, отломил хрусткую, осыпающуюся мельчайшими крошками, золотую корочку и вдохнул аромат кружевной хлебной мякоти.

— Тарелка-то у вас сиротка. Сиротка, сиротка, — приговаривали сбоку, серебряной лопаточкой подкалывая Адаму прозрачно-загорелые кусочки гаспаччо и бледного, украшенного зефирным жиром, карбоната, мраморно-затейливой шейки и кичащегося собственным великолепием хамона. Розовый, мясистый, оплакивающий только что отрезанную половинку, помидор покачивался, словно корабль, спущенный на воду.

— Не смущайтесь, Адам. Ешьте. Очень рекомендую обратить внимание, — Валтасар указал на огромное блюдо, на котором расположились нежно-желтые, масляно-мягкие пластины нежнейших сыров, и белые, подернутые нежной плесенью, и зеленоватые, пахучие, и твердые. — Исключительно для аппетита, — он плеснул в бокал Адама аперитив.

— А попробуйте этот салатик, — интимно шептала Бехема Карловна, протягивая Адаму Николаевичу тонкостенную салатницу. — И вот с этим соусом. Совсем немного, я вас умоляю, соус должен звучать фоном.

— Благодарю, мне совсем немножко, — смущенно попросил Адам Николаевич, уже неприлично сытый. Кто-то справа глянул на него иронично, тая ухмылку.

Бехема Карловна блистательно и нежно улыбнулась, лучисто глядя на Адама:

— Просто смотрите и берите то, что вам захочется, — посоветовала она напевно.

Кивнув вежливо, Адам Николаевич окинул взглядом бесконечный стол, на котором все пребывали блюда, подносы, вазы, супницы и креманки. Казалось ему, что пожелать чего-нибудь съестного он уже не в состоянии, но румяный, задорный поросенок подмигнул ему, сжимая в улыбающейся пасти печеное, сморщенное яблоко.

— Мне бы совсем небольшой кусочек, — попросил Адам и добавил, сам себе удивляясь, — с корочкой.

— Браво, браво. Конечно же с корочкой, — Валтасар обрадовался и вонзил нож в золотисто-коричневый, тут же зарыдавший прозрачным жиром, поросячий бок.

Фаршированный уткой, индейкой и апельсинами фазан тоже привлек внимание Адама Николаевича, а также и плов, и томленая в горшочке лосятина, и французская обманная курица, без единой косточки внутри. Адам Николаевич сыто прикрыл глаза, а Валтасар нашептывал ему:

— Очень советую пельмешки. По-нашему, по-русски, просто. Самая здоровая еда. Хотите — со свининой и говядиной, или вот этих — с семгой?

— Пельмешки? — вяло ужаснулся Адам Николаевич, глядя на груду задорных, тонкостенных пельменей, сквозь тончайшую, сморщенную тестяную кожу которых просвечивало наверняка сочное мясо. — Но это невозможно, в меня просто не влезет. Даже не соблазняйте…

— Какой же это соблазн? — Валтасар широко улыбнулся. — Соблазн — когда вы хотите и не берете, вот тогда у вас соблазн. Съешьте соблазн, и он перестанет вас соблазнять.

— Это главное, — пропела Бехема Карловна ему на ухо, — Ешьте не чтобы насытиться. Ешьте не насыщаясь. Насыщение банально, вы должны стать выше него. Стань пустотой, почувствуй ее внутри, Адам.

Бехема, улыбаясь, поглаживала по голове бронзового бегемота, отверзшего зияющую пасть.

— Да, да. Вот бегемот, которого Я создал, как и тебя; он ест траву, как вол; вот, его сила в чреслах его и крепость его в мускулах чрева его; поворачивает хвостом своим, как кедром; жилы же на бедрах его переплетены; ноги у него, как медные трубы; кости у него, как железные прутья; это — верх путей божиих. Верх путей божиих, прошу заметить, — Валтасар заглянул в побледневшее Адамово лицо, — может, вам выйти в сад? Прогуляетесь. Там уже и шашлыки скоро подоспеют.

Адам Николаевич качнулся вперед, силясь подняться.

— Куда же вы? — послышалось с другого конца стола, — Ведь сейчас будут пицулиннички. Вы, считайте, что ничего в жизни не ели, если не пробовали пицулиннички Бехемы Карловны.

— Да, это вы, друг мой Адам, просто не имеете права пропустить, секретный рецепт. Сама готовит, — сообщил Валтасар полушепотом и подмигнул Адаму.

Ветер из сада подбросил легкие занавеси, обласкал бронзового бегемота, принес острые, дымные ароматы шашлыка. Адам Николаевич, кажется, различил запах запеченной на углях осетрины, и щекочущий небо — свинины на косточке, и баранины, истекающей соком на шипящие угли. Он проглотил слюну, оглядел гостей и потер руки:

— А что же пицулиннички все не несут? — спросил Адам Николаевич. Все зааплодировали.

— Верх путей божиих, — шептала Бехема, — Не все можно понять, не все можно почувствовать, но нет ничего, что нельзя было бы съесть.