Боль (джен)

Рыцаря Игардена Кавенда мучила страшная боль.

Мучила с тех пор, как почти месяц назад он оказался рядом с королевой, четырьмя принцессами и младшим принцем в королевском кортеже. Свадебном королевском кортеже — четвёртая из детей короля и королевы, принцесса Эрлея, забавная, кокетливая, смелая до отчаянности, с хитрым взглядом бездонных чёрных глаз и озорной улыбкой, в тот солнечный тёплый день выходила замуж.

Принцесса Эрлея... Самая красивая девушка среди всех ксанин⁽¹⁾ Элара. С неё писали портретов больше, чем с любой принцессы Миивов. Её благосклонности добивались всевозможные графы, герцоги, бароны и прочие гранды (за одного из этих грандов принцесса и выходила замуж). А принцесса Эрлея лишь хитро улыбалась и ночами бегала тайком на свидания к рыцарю Пламенного батальона⁽²⁾ Игардену Кавенду.

Игарден прекрасно запомнил, что на ней в тот день были чёрное⁽³⁾ платье с тончайшими борнгорнскими кружевами и диадема с самыми крупными чёрными жемчужинами, которые только смогли сыскать в Эларе. Принцесса Эрлея казалась довольной и даже счастливой. Она выходила замуж за человека, которого смогла выбрать сама. Эрлее было сорок пять — на год моложе наследной принцессы Иоланды, когда колокола звонили в честь её бракосочетания.

С того дня королевство Элар окрасилось в жёлтый⁽⁴⁾ цвет.

Торжественная процессия, которая должна была стать одним из самых радостных событий в Эларе за последние двадцать лет, обернулась трагедией для столь многих ксанин — знатных и простолюдинов. Трагедией, о которой и говорить было до сих пор тяжело. И, казалось, не было ни единого уголка в Эларе, в котором не был бы слышен плач.

Кто метнул ту роковую бомбу, Игарден не увидел и даже не успел почувствовать опасности, пока не стало слишком поздно — не иначе как кидавший был менталистом. Только стихию разума три рыцаря из Пламенного батальона могли проглядеть. Только менталист мог пробраться достаточно близко, чтобы швырнуть эту проклятую бомбу. Роковое сочетание пороха, гвоздей и сложного, многослойного магического плетения. Именно магия и была самой губительной составляющей этого ужасающего коктейля.

Потом говорили, что это были моурос⁽⁵⁾ из группировки «La liberté des gens» — запрещённой в Эларе организации, якобы выступавшей за права моурос. Может быть и выступавшей. Только была ли польза от призрачных надежд, подпитывавшихся такой ценой? Говорили так же, что того, кто кинул бомбу, уже арестовали и скоро должны были казнить — как только пройдут дни всенародного траура в Эларе. Лица того моурос Игарден не помнил. Он только знал, что сможет снова встретить его через две недели. На публичной казни, на которую, должно быть, стечётся столько народа, что на площади нельзя будет и вдохнуть без труда.

Зато Игарден прекрасно помнил, как успел лишь закрыть своим телом принцессу Эрдею, когда всё началось. Но... этого оказалось недостаточно. Принцесса Эрлея погибла на месте.

А Игарден Кавенд всё ещё был жив. И полностью здоров, словно того дня с ним и не случалось.

Боли — физической и душевной — не было конца и меры. Игарден не мог даже кричать. Боль словно выпивала его до дна. Вместе с его голосом. Вместе со всеми его силами. Боль напитывалась его разумом, его душой... Заставляла его стискивать зубы и повторять без конца мантры Пламенного батальона, которые Игардена заставляли заучивать в пору ученичества.

Эти мантры не могли заглушить в полной мере боль, но они весьма неплохо отвлекали Игардена от неё.

Отвлекали, словно глуша в нём те остатки человеческого, что не могли вытравить из него утомительные тренировки, больше похожие на пытки. Словно делали его чудовищем, которое так старательно пытались вырастить из всякого ребёнка, попадавшего в Пламенный батальон. Истинным Дюжинным рыцарем, кем мог стать не просто трёхстихийный изгой, которому место могло быть только среди таких же, как и он сам, но лишь тот, кто владел двумя ипостасями духа⁽⁶⁾.

Словно из человеческого в Игардене сейчас оставалась лишь боль.

Игарден даже не мог сказать, где у него болело. Он остался практически невредим тогда — с его тела даже исчезли старые шрамы, полученные за годы обучения и службы. И это можно было бы считать чудом, если бы в тот день Игарден не потерял тех двоих, кто был дорог ему почти преступно сильно — так, как никто не должен был быть дорог рыцарю из Пламенного батальона.

Потерял принцессу Эрлею, больше похожую на болезненное и яркое наваждение, нежели на каменное изваяние, которые, по мнению многих, должны были напоминать истинные принцессы. Потерял наставника Георга Прауде, Дюжинного рыцаря, человека, полного чести и достоинства.

Потерял даже тот шрам, случайно оставленный принцессой Эрлеей в порыве страсти.

И между тем, казалось, не было в его теле ни единой точки, которая бы не была подвержена этой чудовищной пытке, непохожей ни на что, доселе испытанное Игарденом Кавендом.

Болело в груди, и эта боль, в отличие от другой, была вполне понятна. Там, на месте у самого сердца, у Игардена остался единственный уродливый рубец необычной формы — так и не сумевший зажить за этот месяц. А Игарден любил понятные, объяснимые вещи. И ненавидел загадки, если только те не были связаны с тем, почему улыбалась ему принцесса Эрлея, почему приходила, пусть даже тайком, почему целовала так пылко и смело...

Но болела еще шея, болела рука, болели лицо, спина и бедро — всё именно с левой стороны. Иногда вспыхивали болью предплечья обеих рук. Игарден не мог этого понять. Всё это болело совсем иной болью — словно это ощущение и не было его болью. Словно её чувствовал кто-то другой. Не он сам. И только мантры Пламенного батальона помогали не задумываться о ней.

Только был ли в этом какой-то смысл?

Принцесса Эрлея погибла на месте — эта строчка заключения Полины Девитс врезалась Игардену в память так крепко, что её теперь едва ли возможно было чем-то вытравить. Остальные — и он в том числе, как следовало из заключения всё той же Полины Девитс — тоже погибли, и оставалось лишь надеяться, что смерть их не была мучительной. Выжил только младший принц Эвеллус Миив, который оказался крайне серьезно ранен, но всё же не смертельно.

Только кто мог хотя бы на миг предположить, что второй стихией младшего принца Эвеллуса окажется дух, и при том — столь редкая его разновидность? Кто знал, что он сумеет вдохнуть жизнь в израненное тело рыцаря из Пламенного батальона и излечить его раны, стереть его шрамы, словно рисунок на запотевшем стекле? Кто знал, что младший принц, донельзя избалованный матерью и всеми вокруг, вообще способен на что-либо?

И кто теперь мог ответить за то, что принц Эвеллус стал Отмеченным судьбой ⁽⁷⁾ для новоиспечённого Дюжинного рыцаря? Кто мог ответить за то, что магия связала их дважды да ещё так сильно?

Эту связь было теперь никак не разорвать. Обе её составляющие.

И это была вторая самая паршивая новость за этот месяц.

Игарден знал от всё той же Полины Девитс, что принц Эвеллус был ранен месяц назад. Ранен настолько, что не смог даже посетить похороны матери, сестёр и племянниц, состоявшиеся спустя пять дней после трагедии. Когда Игардену пришлось увидеть гробы, он едва сумел удержаться от самого опрометчивого поступка в своей жизни. Лишь какое-то чудо удержало его от того, чтобы не кинуться к одному из гробов.

Королеву Агнессу, принцессу Алессандру и принцессу Мэриан хоронили в закрытых гробах, но лица принцесс Эрлеи и Рахили были открыты, и обе девушки казались словно спящими. Только вот это была всего лишь иллюзия — дело рук жрецов, что знали, как сделать мёртвое тело похожим на живое. Если, конечно, было то, что стоило сделать похожим.

Принцесса Эрлея была такая бледная, такая крохотная и совсем не такая прекрасная, как при жизни, и Игардену безумно хотелось зарыдать, броситься на колени, покрывать поцелуями её белые холодные пальцы и умолять — то ли проснуться, то ли забрать его за собой. Но Игарден не мог. Просто не имел на это права — даже касаться кожи принцессы, не то что рыдать над её телом.

Как не имел права рыдать и над телом любимого наставника, столько для него сделавшего — отличие было лишь в том, что в случае с Георгом Прауде Игарден обязан был молча и неподвижно смотреть за тем, как останки пожирает пламя, а не как их засыпают землёй.

Все рыдания должны были остаться за закрытыми дверями.

Король был разбит горем, пусть и старался держаться. Игарден видел его посеревшее лицо, вмиг постаревшее и осунувшееся. Король был единственным, кто в тот день и после не надел жёлтое — просто не имел на это право⁽⁸⁾. Король тоже не имел права на то, чтобы выражать своё горе. И в этот момент Игарден Кавенд даже чувствовал некое сродство с ним.

На принцессе Эрлее было свадебное чёрное платье — то, которое шили для её сестры Алессандры, что должна была выйти замуж двумя месяцами позже. Это платье было слишком широким, слишком громоздким для тоненькой фигурки Эрлеи. И всё же было у него определённое достоинство — огромные, широкие рукава, способные скрыть изувеченную правую кисть.

И Игардена, коль уж говорить прямо, передёргивало от одной мысли, что этот изнеженный мальчишка, уже пришедший к тому моменту в сознание, посмел не явиться на похороны, посмел не проститься с матерью и сёстрами, любившими его гораздо больше, чем он того заслуживал.

Принцесса Иоланда едва могла стоять — только чудом не потеряла сознание, когда мимо проносили гробы с телами её дочерей. Король опирался на руку одного из старших сыновей, Аелла, тогда как второй, Аластор, был среди тех, кто нёс эти гробы.

Но Эвеллус прятался в своих покоях. Трусливо прятался, словно имел на это право. Словно только он потерял в тот день своих близких, что определённо заслуживали того, чтобы с ними хотя бы попрощались — проводили их в последний путь, пусть даже собрав все моральные и физические силы в кулак просто для того, чтобы явиться.

Служанки, разговор которых Игардену довелось подслушать, говорили, что у постели младшего принца неустанно дежурили сиделки. И не по одной — по три-четыре за раз, будто бы помощи одной было недостаточно. Как будто бы этот ничтожный, жалкий мальчишка был хрустальным. Как будто бы его теперь следовало оберегать, словно зеницу ока, прятать от малейшего дуновения ветерка и укоризненного взгляда.

Игардену хотелось проклинать этого мальчишку — принцу только-только исполнилось девятнадцать⁽⁹⁾ — за то, что тот, должно быть, сам того не ведая, обрёк его на это унылое существование. Хотелось ненавидеть за то, что он лишил его этой смерти, тогда как... принцесса Эрлея — самая красивая девушка во всём Элленгорне — лежала теперь под тяжёлой могильной плитой. Хотелось проклинать за то, что Игарден видел, как её хоронят. Хотелось ненавидеть за то сочувствие, которое слышалось в голосе всякого слуги, кто говорил о несчастном принце. Хотелось ненавидеть за то, что сам Игарден Кавенд не был в праве рассчитывать на чьё-либо сочувствие — рыцарям Пламенного батальона оно не было нужно. Хотелось ненавидеть за то, что выжил именно он — негодный ни на что младший принц, — тогда как пятеро замечательных людей, определённо заслуживающих большего, чем могильная плита на королевском кладбище или пара зарубок на поминальном камне Пламенного батальона, больше никогда не откроют своих глаз.

И Кавенд ненавидел так искренне, как только был теперь способен.

Теперь, спустя месяц после трагедии Игарден был обязан навестить принца, обозначив своё понимание их нынешнего положения. Будто бы мало было того, что теперь их магия пульсировала в унисон — по правилам Игарден теперь должен был преклонить колено перед избалованным юнцом, который едва ли хотя бы на каплю понимал, какие горизонты перед ним открывались и какая ответственность теперь на нём лежала.

Его ведь этому не обучали, пришла в голову Игардена мысль, от которой его почти затошнило. Эвеллуса Миива, шестого принца, обучали достаточно для любого гранда, но для принца его образование было никуда не годным — Эрлея как-то почти завистливо обмолвилась о том, что её брата никогда не учили магии нитей Элара, языкам, на которых говорили рыцарские ордена вроде Пламенного батальона, теории мироздания и прочим «совершенно ненужным для не наследных принцесс и принцев вещам».

Рядом с дверями комнат принца дежурили фрейлины его покойной матери — те, кого не оказалось рядом с королевой и принцессами в тот роковой день. Кажется, вторая половина оставшихся в живых фрейлин проводила свои дни рядом с наследной принцессой Иоландой, что была совершенно раздавлена смертью обеих своих дочерей. Фрейлины, завидев Игардена, поклонились ему, и отошли в сторону — Отмеченные судьбой не могли нанести друг другу физического и магического вреда, а ещё имели право на приватность разговоров.

В комнатах, что встретились Игардену Кавенду ещё до спальни, было ещё несколько женщин — двоих из них Игарден Кавенд даже сумел узнать. Одной из них была Кармели Лоса, супруга дожа измерения Левинк, второй — её младшая дочь, Агнесса, названная так в честь королевы, выступавшей восприемницей девушки.

Они тоже, откланявшись, ушли.

Как и те три сиделки, что дежурили у самой постели младшего принца — у одной из сиделок была россыпь крупных круглых родинок на левой щеке, и это почему-то отпечаталось в памяти Игардена Кавенда едва ли не крепче, чем все события последних двух недель.

Принц Эвеллус, знал Игарден по их мимолётным предыдущим встречам, обладал средним ростом, но сейчас он, словно истончившийся за месяц своей болезни, лежащий в огромной постели, накрытый множеством одеял, казался крошечным и хрупким, словно бабочка. Эвеллус был ещё совсем мальчиком — ему не исполнилось даже двадцати. Ребёнком по сути — необразованным и избалованным всеми вокруг.

Мальчишкой, которому Игарден Кавенд теперь обязан был служить.

Эвеллус, заметил Игарден Кавенд почти сразу, был обезображен — его лицо слева было покрыто страшными рубцами, что едва ли удастся залечить полностью даже самой сильной магией. Он был обречён носить эти шрамы. И пусть шрамы были бы вполне уместны на коже рыцаря, на лице младшего принца они будут смотреться чужеродно. Чудо ещё, что не задело глаз.

Глаза у принца были заплаканные, словно он прорыдал весь этот месяц с момента взрыва. Должно быть, так оно и было. Должно быть, Эвеллус ревел каждый день весь этот проклятый месяц с того момента, как пришёл в себя. Глаза принца и сейчас блестели, будто бы слёзы вот-вот польются.

Обезображенное рубцами лицо Эвеллуса болезненно скривилось, когда мальчишка сообразил, кто именно вошёл в его покои. Он словно едва не разрыдался снова, лишь завидев Игардена Кавенда.

— Ты! — воскликнул мальчишка, и Игарден вдруг — крайне запоздало — сообразил, что чувствовал он теперь его боль. Не свою. — Ну почему ты?! Почему это не мог быть кто-то другой?!

Это у Эвеллуса лицо и шею с левой стороны покрывали страшные рубцы — похожие и не похожие на тот, который Кавенд теперь носил на сердце. Это у него они никак не могли зажить — и, должно быть, смогут лишь спустя многие годы и лишь благодаря помощи самых талантливых целителей Элара. И эта боль, должно быть, была привычна изнеженному принцу куда меньше, чем рыцарю из Пламенного батальона.

«Почему это не мог быть кто-то, кого я люблю?!» — повисло в воздухе. Игарден не спешил отвечать. В душе Игардена внезапно вспыхнувшее сочувствие к этому несчастному подростку боролось с той ненавистью, которую он испытывал много дней подряд до этого момента.

Недолго.

Ненависть всё же была гораздо привычнее. И куда менее болезненна.

Игарден чувствовал его злость — почти физически. И сумел бы почувствовать, даже если бы в чёрных глазах принца не плескалась жгучая, болезненная ярость. Почти ненависть. Ненависть от бессилия и невыносимой боли — взаимная и горькая. И настолько сильная, что вмиг осушила подступающие слёзы.

И Игарден знал, что означали те слова — Эрлея могла оказаться жива, если бы вместо неё безвозвратно погиб он сам. Могла, если бы всё пошло хотя бы чуть-чуть иначе. Могла, если бы магия не решила сыграть с ними злую шутку, воскресив отчего-то именно Игардена Кавенда, а не кого-либо из королевской семьи.

И от этих слов ему было так больно, что хотелось причинить страдания и этому жалкому юному принцу, который, пожалуй, был виноват в сложившихся обстоятельствах не больше самого Игардена.

— Вашей матери и сёстрам было бы за вас стыдно! — безжалостно отчеканил Кавенд, вложив в свою речь всё презрение и всю боль, что он только сейчас испытывал. — Вы обязаны были почтить их память своим присутствием на их похоронах. И им было бы стыдно за вашу слабость и трусость.

Эвеллус открыл рот. Он опять болезненно скривился, и несколько мгновений бессильно глотал воздух ртом, будто бы желая найти хоть какие-то слова в своё оправдание. А потом выражение этого обезображенного лица стало холодным и практически бесстрастным — переменившись за один миг.

Эвеллус поднялся с постели. Скорее даже — выполз из-под тяжёлых одеял, едва не запутавшись в жёлтой шёлковой рубашке, что была ему почти до щиколоток. Ворот рубашки был приоткрыт, а рукава аккуратно подшиты почти у локтей, так что прекрасно видны были рубцы на светлой коже. На шее, на ключице, на плече, полосы словно от лезвия на обоих запястьях. И особенно уродливый — на тыльной стороне левой ладони. Таких же формы и размера, как тот, что красовался на груди Игардена Кавенда.

Принц Эвеллус едва сумел удержаться на ногах — для этого ему пришлось схватиться за прикроватную тумбочку. И всё же он, покачиваясь и едва не теряя равновесие, сделал несколько шагов по направлению к Игардену Кавенду, выпрямил спину и посмотрел на того. Злость в чёрных глазах стала лишь ярче.

— Подите прочь, сир Кавенд! — в других обстоятельствах Игарден, должно быть, сумел оценить всю ломкость этого мнимого высокомерия в голосе Эвеллуса, но сейчас тон принца лишь раздражал. — Я пошлю за вами, когда вы мне понадобитесь.

Игарден поклонился младшему принцу почти издеваясь — правильно технически с той точки зрения, как следовало кланяться рыцарю Пламенного батальона кому-то из монаршего семейство, и по-ученически медленно. Лицо у Эвеллуса от этой неприкрытой издёвки дрогнуло, но он сам остался стоять неподвижно.

Дверь за собой Игарден Кавенд захлопнул с такой силой, с какой никогда раньше не позволял себе этого делать. Казалось, что сами стены алькасара зашатались. Но на это отчего-то было... плевать.

Из-за двери послышались горькие рыдания, и Игарден поспешил покинуть покои младшего принца.

1) Ксанин — в мире Элар раса магов, владеющих сразу двумя или тремя стихиями; во времена правления Миивов пользовались привилегированным положением

Вернуться к тексту

2) Пламенный батальон — влиятельный рыцарский орден в мире Элар, обладающий чрезвычайными полномочиями в области внутренней магии мира, а так же сохранении его магической и физической целостности. Служат в этом ордене только трёхстихийные ксанин обоего пола

Вернуться к тексту

3) В королевстве Элар чёрный является цветом торжественных мероприятий королевской семьи

Вернуться к тексту

4) В королевстве Элар жёлтый — цвет скорби

Вернуться к тексту

5) Моурос — в мире Элар раса магов, владеющих одной из шести стихий: вода, земля, огонь, воздух, электричество, сознание

Вернуться к тексту

6) Дух — седьмая стихия, подвластная только некоторым из ксанин. Считается «проклятой» стихией.

Вернуться к тексту

7) Отмеченный судьбой — связанный магически с рыцарем Пламенного батальона представитель семьи законного правителя Элара. Подобная связь довольно редка, необратима, а так же даёт довольно много магических привилегий.

Вернуться к тексту

8) Правящие короли и королевы Элара не надевают траурных одежд. Им дозволяется быть в жёлтом только в момент собственных похорон

Вернуться к тексту

9) У Ксанин принято отмечать четыре основных вехи взросления: окончание младенчества в семь, физическое совершеннолетие в двадцать, магическое совершеннолетие в сорок и полное совершеннолетие в шестьдесят.

Вернуться к тексту