Последыш (джен)

Король Илдвайн, одним жестом отослав фрейлин, шагнул в спальню Эвеллуса и остановился, не смея ступать дальше.

В этой душной комнате, за расшитым золотом бархатным пологом — жёлтым⁽¹⁾ пологом — лежал сейчас его мальчик. Не вставал с постели дольше, чем на пару минут, уж больше месяца — с того самого ужасного дня. Эвеллус постоянно плакал, если верить докладам дежурившим в его покоях фрейлинам и сиделкам — то горько и с завываниями, то тихо, бесшумно. И даже Илдвайн, владыка Элара, не смел спросить — от боли или от горя.

Младший принц, шестое дитя короля, последыш, горячо любимый и отцом, и покойной матерью, был чуть больше месяца назад тяжело ранен. Смертельно ранен — если верить отчётам гранд-лекарей, — но всё же не убит, и магия (должно быть — самого Элара, сама судьба) распорядилась создать самую крепкую связь из всех возможных в мире⁽²⁾, предоставив возможность жить сразу двоим.

Сердце короля разрывалось от мыслей о той боли, что должен был испытывать его ребёнок — ведь даже связь Отмеченных, спасшая жизнь Эвеллусу, не могла излечить все раны. Илдвайну хотелось дежурить у постели сына сутками, и между тем он, первый из ксанин⁽³⁾, не имел на это права. Не имел права лишать Элар ещё и короля.

Король не имел права на горе на глазах у собственных подданных. Не имел права и на траур. Королю следовало носить золото, пурпур и чёрный, но никогда — жёлтый. Даже если в гробу лежали его дети.

Эвеллус, девятнадцатилетний мальчик, совсем ещё дитя⁽⁴⁾, был тяжело ранен в тот ужасный день, что унёс в одночасье жизни королевы Агнессы, четырёх принцесс. Навсегда изуродован той злосчастной магической бомбой — лучшие лекари лишь качали головами и вздыхали, что не сумеют ничем помочь. И всё же шрамы — даже те рубцы, что теперь — были меньшей из проблем.

Больше короля тревожило то, что, по словам всё тех же лучших лекарей Элара, магия принца навсегда должны была остаться нестабильной. Сочетание электричества и духа⁽⁵⁾ само по себе не просто так считалось нехорошим (не настолько опасным, как сочетание духа с огнём, но между тем — весьма неприятным), но сочетание электричества и духа, способное в любой миг выйти из-под контроля... Магия могла начать разъедать своего носителя изнутри в любой момент, если только решит, что тот недостаточно силён.

Эвеллус же и без того был слаб духом — последыш королевской четы, избалованный, залюбленный донельзя покойной ныне матерью, он с детства рос изнеженным и порой даже капризным, — но теперь любое нервное перенапряжение могло привести к самой настоящей катастрофе. Если магия начинала бунтовать, её носителю это причиняло страдания.

Порой выход из-под контроля магии был по мучительности равен отречению⁽⁶⁾ от мира — самому суровому наказанию, которому только возможно было подвергнуть сколько-нибудь сильного мага.

Нельзя было этого допустить.

Нельзя было допустить, чтобы боли в жизни их с королевой мальчика стало ещё больше, чем теперь. Нельзя было допустить, чтобы их с королевой последыш подвергся столь страшной участи.

— Ты винишь меня, отец? — донеслись до слуха короля тихие, едва слышные слова, и он вздрогнул.

Это было неправильно. Настолько неправильно, что король с трудом мог это выносить. Их с королевой мальчик не должен был произносить ничего подобного. Их с королевой мальчик не должен был проводить время в постели, не в силах встать. И эта неправильность только бередила не успевшую зажить (и вряд ли способную когда-нибудь зажить) рану — то, что в могилах лежали четыре чудесные девочки из королевской династии Миивов, тоже было ужасно неправильно.

Король сделал шаг, отдёрнул полог, с грустью взглянул на съёжившуюся под одеялами хрупкую фигурку. Даже за этими одеялами чувствовалось — за этот месяц Эвеллус похудел слишком сильно. Настолько, что, возможно, следовало начать кормить его насильно — как рекомендовал королю один из гранд-лекарей, порядком обеспокоенный состоянием младшего принца.

Король присел на край кровати. Осторожно, боясь ненароком причинить ещё большую боль сыну, коснулся худого плеча, заметил остриженные неровно волосы. Коротко, едва ли ниже ушей — так носили волосы только воины или же моурос⁽⁷⁾. Эти неровные пряди словно укололи короля в самое сердце, и он едва сумел заставить себя говорить.

— За что мне винить тебя, дитя? — голос короля прозвучал хрипло, словно от долгого молчания.

— Моя магия воскресила не матушку и не сестёр, и даже не девочек Иоланды, — тут же донеслось в ответ, и Илдвайн едва не скривился от боли.

Даже думать о том, что он, родной дед Рахиль и Мэриан, был где-то в глубине души рад, что, коль уж выжить надлежало только кому-то одному, в живых осталось его дитя, было мерзко. Ведь он, из душевной слабости, признаться в которой самому себе было выше его сил, пусть никогда и не сумел бы выбрать между Алессандрой, Эрлеей и Эвеллусом, предпочёл бы любого из своих детей внучкам или жене.

А между тем состояние Иоланды, наследной принцессы Элара, стремительно ухудшалось с каждым днём — смерть дочерей превратила её в бледную тень самой себя, но Илдвайн не знал, как её утешить. Да и не чувствовал себя вправе. Его дочь таяла на глазах, постепенно теряя разум, магия могла в любой момент начать убивать его младшего сына, а король Элара не знал, что ему делать.

Он чувствовал себя беспомощным настолько, что от этого хотелось кричать.

А кричать он... не мог.

Что-то не позволяло крику вырваться из его груди, слететь с его уст и зазвенеть колоколом под сводами алькасара. Что-то в глубине души короля, так привыкшей за эти тысячи лет к трону, короне и бесконечным ограничениям, которые накладывала власть, не давало вымолвить и лишнего слова.

И в этом было что-то правильное.

Что-то совершенно необходимое, если Илдвайн желал процветания своему королевству, своим подданным, своему древнему роду и своей семье, что в одночасье стала вдвое меньше. Есть что-то неумолимо правильное в том, чтобы не дозволять королю права чувствовать.

И всё же, кажется, забывшись, потерявшись в собственных мыслях, Илдвайн сжал плечо сына чуть сильнее, чем того хотел. И тут же дёрнулся, отпуская, не заметив сразу, что тот и не попытался сбросить его руку. Напротив — словно даже потянулся за ней, будто бы не желая терять это прикосновение.

Эвеллус, грустно улыбнулся воспоминаниям король, всегда охотно льнул к рукам. Подставлял доверчиво голову под ожидаемые ласки — искренне убеждённый в том, что нежные руки матери взъерошат ему волосы или поглядят по голове, а, может быть, темноволосой макушки коснутся родные губы. Эвеллус льнул так же и к фрейлинам — минуя, разве что, сеньор Лимадис и Лоса, которых отчего-то недолюбливал, — и к сёстрам и братьям, которых подобное поведение лишь веселило, и к отцу, которого в отрочестве несколько побаивался.

— Магия самого Элара сделала этот выбор, — король ласково провёл рукой по неровно остриженным прядям, — и не нам с тобой решать за Элар.

Король вспомнил, как нравилось королеве Агнессе расчёсывать волосы сына. И иногда она, в те летние недели, когда королевский двор выдвигался в резиденцию Аконгорн, расположенную на берегу тёплого моря, позволяла себе притянуть своего последыша к себе и долго-долго возиться с расчёской над его волосами...

Эвеллус едва ли захочет отрастить их снова, подумал вдруг король с сожалением. Ножницами Эвеллус словно попытался разделить свою жизнь на «до» и «после», будто бы шрамов и смертей было недостаточно, будто надо было сделать что-то почти показательно. Назло кому-то неведомому — может быть даже почтенной сеньоре Лимадис, ответственной за воспитание и обучение младших детей королевской четы. А, может быть, назло самому себе.

Эвеллус вздрогнул и обернулся через плечо. Посмотрел недоверчиво, чуть обиженно, а потом и вовсе перекатился на другой бок, оказавшись теперь лицом к отцу, слабо коснулся его пальцев.

Король с трудом не закрыл глаза, увидев рубцы на лице своего мальчика. Рубцы эти были меньшей из всех проблем, напоминал себе Илдвайн. Рубцы — это всего лишь рубцы, в то время как с магией шутки плохи. Со шрамами вполне можно было жить — никто в алькасаре не посмеет сказать принцу и слова по поводу появившихся на лице отметин, а зеркала, в конце концов, всегда можно было завесить.

И всё же, смотреть на то, как изуродовано оказалось лицо сына, нежными чертами которого так гордилась покойная королева Агнесса, было почти физически больно. Настолько, что королю ужасно хотелось отвести глаза. Не смотреть. И не думать, какую боль сейчас испытывало его младшее дитя.

— Я связан с этим... с этим... — Эвеллус жалобно всхлипнул, а потом, подавшись вперёд, упал в объятья отца, — на целую вечность!..

Должно быть, не нужно говорить Эвеллусу, что только воскрешение Игардена Кавенда могло не дать дыханию жизни покинуть его самого, подумал король. Для Эвеллуса это ничего не меняло — меняло только для самого Илдвайна, который боялся подумать, что магия могла воскресить кого-то другого. Дочерей Иоланды, Агнессу или даже фрейлин, по несчастливой случайности оказавшихся в свадебном кортеже. Что магия могла забрать у него Эвеллуса, не вернув взамен Алессандры или Эрлеи. Что магия могла лишить его ещё одного ребёнка.

— Я думал, что ты не придёшь, — услышал король ещё один тихий жалобный всхлип, и даже наклонился, чтобы получше расслышать слова, — думал, что ты на меня злишься...

Эвеллус отстранился на мгновенье, посмотрел на отца, зажмурился, кинулся вновь в объятья и зарыдал. Горько и безутешно. Надрывно. Орошая слезами парчовый дублет короля Илдвайна, вжимаясь носом в плечо и порой переходя на то ли завывания, то ли на всхлипы.

Король невесомо коснулся спины сына, провёл по вздрагивающим плечам, а потом, не сдержавшись, сгрёб того в охапку и принялся целовать темноволосую макушку и правую сторону лица, не тронутую уродливыми рубцами.

1) В королевстве Элар жёлтый — цвет скорби

Вернуться к тексту

2) Отмеченный судьбой — связанный магически с рыцарем Пламенного батальона представитель семьи законного правителя Элара. Подобная связь довольно редка, необратима, а так же даёт довольно много магических привилегий.

Вернуться к тексту

3) Ксанин — в мире Элар раса магов, владеющих сразу двумя или тремя стихиями; во времена правления Миивов пользовались привилегированным положением

Вернуться к тексту

4) У Ксанин принято отмечать четыре основных вехи взросления: окончание младенчества в семь, физическое совершеннолетие в двадцать, магическое совершеннолетие в сорок и полное совершеннолетие в шестьдесят.

Вернуться к тексту

5) Дух — седьмая стихия, подвластная только некоторым из ксанин. Считается «проклятой» стихией.

Вернуться к тексту

6) Отречение — магическая процедура связанная с отделением магии человека от магии мира. Очень болезненная, как физически, так и психологически, в результате неё нередко человек теряет часть магических способностей или вовсе лишается магии, реже — сходит с ума. Обычно используется как исключительная мера наказания (многими считается хуже смертной казни), хотя существуют движения, пропагандирующие добровольное отречение от мира с целью обретения свободы от него.

Вернуться к тексту

7) Моурос — в мире Элар раса магов, владеющих одной из шести стихий: вода, земля, огонь, воздух, электричество, сознание

Вернуться к тексту