Спекулянты в любви (гет)

Сигаретный дым витал в воздухе, заполняя тесное пространство полностью; блеклый, противный свет, источаемый упавшей на пол лампой, почти не проступал сквозь завесу, и Лили, щурясь, не понимала от чего: ее глаза едва что-либо могло напрягать. Потому что она ничего не видела.

Вдохнув полной грудью воздух, она лениво откинула руку в сторону, в которой между пальцами была сцеплена сигарета, и с нее, забавно кружась, падали искорки на пол.

Если бы сейчас рядом с ней была Роза, она бы воскликнула противно:

— Лил-с, ты сожжешь свое дорогое платье!

Но рядом Розы Уизли не было. И Лили плевать было, куда летели искорки, которым жить оставалось от силы полсекунды. Она даже не понимала, что в руке ее все еще тлеющая сигарета, и что весь этот дым от нее. И что сидит она в кромешной комнатке, где не было даже мебели — лишь старый, набитый всяким хламом шкаф.

Лили было плевать. Она вдыхала грудью воздух, и почему-то лениво думала о том, какой сухой запах у сигарет. Если в голове ее и были другие мысли, то они витали так далеко, что она даже не удосуживалась подумать над ними, потому что знала — будет больно. И она начнет задыхаться — не от того, что в этой чертовой коморке не осталось воздуха; а от того, что внутри нее дыра. Полость, в которую грудой летели все надежды и благополучие.

Боже. Какая дура. И вправду — идиотка. Потому что иного объяснения не было, не было причин убиваться. Только, если…

Но думать не хотелось. Лили бы предпочла прочно и плотно прикрыть двери в свое сознание и никогда не думать, не вспоминать, не мечтать, не испытывать нечто такое, что обычно называют «влюбленностью» или «симпатией». Что-то такое, что оставляет внутри эти огромные полости, которые больше не заполнишь. Которые только тянут болезненно вниз, вышибая воздух.

Злобно сверкнув глазами, Лили сжала в ладони окурок, который был еще слишком горячим, из-за чего ее рука непроизвольно разжалась, и он выпал прямо на пол.

— Черт, — слетело с губ, и Лили, вытащив карманное зеркальце, посмотрела в свое отражение.

Красавица — так обычно говорили ей, начиная лет с восемнадцати. Но Лили едва ли была с ними согласна, помня, как назло, что в детстве она всегда была в тени своих сестер. Тогда она напоминала скорее гадкого утенка с извечным хаосом на голове и красными пятнами на лице.

А потом кто-то или что-то решило все же воздать ей должное, и Лили действительно стала красавицей. Такой, которой смотрят вслед, такой, которая идет гордо и не видит перед собой никого, зная, точно зная, что она лучшая.

Лучшая, но не для него.

Тонкие пальцы вцепились в зеркальце с силой, и, достав тюбик с помадой цвета бургунди, Лили аккуратно вывела контур, делая острыми уголки. С минуты поглядев в зеркальце, она презрительно ухмыльнулась, понимая, что выглядит слишком хорошо, и, спрятав его обратно в сумочку, уверенно и резко поднялась с места.

Она вышла из комнаты, громко хлопнув дверью, с абсолютным безразличием к тому, увидит ли ее кто-нибудь. Ровная походка, твердый цок каблуков, искрящиеся глаза и уверенная улыбка — все знали ее по этим приметам. Лили видела, как оборачивались они, как заискивающе поглядывали в ее холодные глаза, в которых не было даже намека на заинтересованность.

Обычно о таких, как она, говорят «стерва». И Лили носила свое амплуа с присущим достоинством — она любила деньги, любила мужчин, которых, будь в ней побольше запала, с легкостью бы выбивала даже у самых роскошных женщин, любила внимание и никогда не оставляла за кем-то последнее слово.

О таких, как она, любят сплетничать в настоящем, и мало кому было интересно всматриваться в ее прошлое. Потому что красивой картинкой она стала только сейчас, пронеся себя сквозь страдания и боль: им едва ли была интересна история о замухрышке Лили Поттер, которая вынуждена была отрастить зубки. Которая терпела неудачи и разочарования, которая ненавидела себя до слез и которая все равно вынуждала себя работать.

Такая Лили Поттер нахер никому не сдалась.

— Французские акции поднялись в цене, Лил-с, вы слышали? — улыбки обступали ее с разных сторон, когда она распахнула тяжелые двери и с полной уверенностью вошла в зал, освещенный ярким светом.

Лили замерла внутренне, с придыханием окинув взглядом помещение, и натянув на свои губы улыбку, хмыкнула самодовольно.

— Вкладывались бы вы так в экономику Англии, мэм, может, и зажили по-другому, — мило улыбаясь, ровно сказала Поттер.

Лучезарная улыбка искрилась фальшью, потому и манила их всех. Они слетались к Лили, как мухи на падаль, и Лили кривилась, испытывая где-то настоящее удовольствие. Потому что унижать и уничтожать Лили Поттер любила только с улыбкой.

— Экономику Англии губят лишь такие, как вы, — холодно сказал голос за спиной. — Нувориши и спекулянты.

Дыхание ее оборвалось. Сорвалось. И отяжелевшие легкие даже не пытались прийти в строй. «Ублюдок», — пронеслось в голове, когда она медленно обернулась, и, улыбаясь еще более сладко, чем раньше, пролепетала:

— Не давайте волю своему задетому самолюбию, мистер Малфой. Не думаю, что для вас стал личной трагедией тот факт, что я обошла вас по количеству акций. Вы выглядите жалко.

Безэмоциональное лицо, смотрящее на нее прямо и ровно, выбивало почву, и она чувствовала, как от волнения на нее накатывает тошнота. Воспоминания, эмоции, чувства — все перемешивалось и не находило ответа напротив — в глазах, цвет которых она так до сих пор не могла понять.

Ее улыбка кривилась, превознося боль, пряча от посторонних глаз невыплаканную обиду.

А в голове, словно шарманка, растянутое по слогам слово «уб-лю-ю-док», сыплящее огневиски на кровоточащую рану — ей было больно. Больно от того, что она была лучшей — лучшей для любого здесь, кого ни возьми.

Любого, кроме него.