Спекулянты в любви (гет)

Сигаретный дым витал в воздухе, заполняя тесное пространство полностью; блеклый, противный свет, источаемый упавшей на пол лампой, почти не проступал сквозь завесу, и Лили, щурясь, не понимала от чего: ее глаза едва что-либо могло напрягать. Потому что она ничего не видела.

Вдохнув полной грудью воздух, она лениво откинула руку в сторону, в которой между пальцами была сцеплена сигарета, и с нее, забавно кружась, падали искорки на пол.

Если бы сейчас рядом с ней была Роза, она бы воскликнула противно:

— Лил-с, ты сожжешь свое дорогое платье!

Но рядом Розы Уизли не было. И Лили плевать было, куда летели искорки, которым жить оставалось от силы полсекунды. Она даже не понимала, что в руке ее все еще тлеющая сигарета, и что весь этот дым от нее. И что сидит она в кромешной комнатке, где не было даже мебели — лишь старый, набитый всяким хламом шкаф.

Лили было плевать. Она вдыхала грудью воздух, и почему-то лениво думала о том, какой сухой запах у сигарет. Если в голове ее и были другие мысли, то они витали так далеко, что она даже не удосуживалась подумать над ними, потому что знала — будет больно. И она начнет задыхаться — не от того, что в этой чертовой коморке не осталось воздуха; а от того, что внутри нее дыра. Полость, в которую грудой летели все надежды и благополучие.

Боже. Какая дура. И вправду — идиотка. Потому что иного объяснения не было, не было причин убиваться. Только, если…

Но думать не хотелось. Лили бы предпочла прочно и плотно прикрыть двери в свое сознание и никогда не думать, не вспоминать, не мечтать, не испытывать нечто такое, что обычно называют «влюбленностью» или «симпатией». Что-то такое, что оставляет внутри эти огромные полости, которые больше не заполнишь. Которые только тянут болезненно вниз, вышибая воздух.

Злобно сверкнув глазами, Лили сжала в ладони окурок, который был еще слишком горячим, из-за чего ее рука непроизвольно разжалась, и он выпал прямо на пол.

— Черт, — слетело с губ, и Лили, вытащив карманное зеркальце, посмотрела в свое отражение.

Красавица — так обычно говорили ей, начиная лет с восемнадцати. Но Лили едва ли была с ними согласна, помня, как назло, что в детстве она всегда была в тени своих сестер. Тогда она напоминала скорее гадкого утенка с извечным хаосом на голове и красными пятнами на лице.

А потом кто-то или что-то решило все же воздать ей должное, и Лили действительно стала красавицей. Такой, которой смотрят вслед, такой, которая идет гордо и не видит перед собой никого, зная, точно зная, что она лучшая.

Лучшая, но не для него.

Тонкие пальцы вцепились в зеркальце с силой, и, достав тюбик с помадой цвета бургунди, Лили аккуратно вывела контур, делая острыми уголки. С минуты поглядев в зеркальце, она презрительно ухмыльнулась, понимая, что выглядит слишком хорошо, и, спрятав его обратно в сумочку, уверенно и резко поднялась с места.

Она вышла из комнаты, громко хлопнув дверью, с абсолютным безразличием к тому, увидит ли ее кто-нибудь. Ровная походка, твердый цок каблуков, искрящиеся глаза и уверенная улыбка — все знали ее по этим приметам. Лили видела, как оборачивались они, как заискивающе поглядывали в ее холодные глаза, в которых не было даже намека на заинтересованность.

Обычно о таких, как она, говорят «стерва». И Лили носила свое амплуа с присущим достоинством — она любила деньги, любила мужчин, которых, будь в ней побольше запала, с легкостью бы выбивала даже у самых роскошных женщин, любила внимание и никогда не оставляла за кем-то последнее слово.

О таких, как она, любят сплетничать в настоящем, и мало кому было интересно всматриваться в ее прошлое. Потому что красивой картинкой она стала только сейчас, пронеся себя сквозь страдания и боль: им едва ли была интересна история о замухрышке Лили Поттер, которая вынуждена была отрастить зубки. Которая терпела неудачи и разочарования, которая ненавидела себя до слез и которая все равно вынуждала себя работать.

Такая Лили Поттер нахер никому не сдалась.

— Французские акции поднялись в цене, Лил-с, вы слышали? — улыбки обступали ее с разных сторон, когда она распахнула тяжелые двери и с полной уверенностью вошла в зал, освещенный ярким светом.

Лили замерла внутренне, с придыханием окинув взглядом помещение, и натянув на свои губы улыбку, хмыкнула самодовольно.

— Вкладывались бы вы так в экономику Англии, мэм, может, и зажили по-другому, — мило улыбаясь, ровно сказала Поттер.

Лучезарная улыбка искрилась фальшью, потому и манила их всех. Они слетались к Лили, как мухи на падаль, и Лили кривилась, испытывая где-то настоящее удовольствие. Потому что унижать и уничтожать Лили Поттер любила только с улыбкой.

— Экономику Англии губят лишь такие, как вы, — холодно сказал голос за спиной. — Нувориши и спекулянты.

Дыхание ее оборвалось. Сорвалось. И отяжелевшие легкие даже не пытались прийти в строй. «Ублюдок», — пронеслось в голове, когда она медленно обернулась, и, улыбаясь еще более сладко, чем раньше, пролепетала:

— Не давайте волю своему задетому самолюбию, мистер Малфой. Не думаю, что для вас стал личной трагедией тот факт, что я обошла вас по количеству акций. Вы выглядите жалко.

Безэмоциональное лицо, смотрящее на нее прямо и ровно, выбивало почву, и она чувствовала, как от волнения на нее накатывает тошнота. Воспоминания, эмоции, чувства — все перемешивалось и не находило ответа напротив — в глазах, цвет которых она так до сих пор не могла понять.

Ее улыбка кривилась, превознося боль, пряча от посторонних глаз невыплаканную обиду.

А в голове, словно шарманка, растянутое по слогам слово «уб-лю-ю-док», сыплящее огневиски на кровоточащую рану — ей было больно. Больно от того, что она была лучшей — лучшей для любого здесь, кого ни возьми.

Любого, кроме него.

«Поттер, мы не можем быть вместе. И это тебе известно не хуже, чем мне. С.М».

Тонкая бумага дрожала — непонятно, правда, от чего: от сквозняка, что наполнял комнату лютым холодом; или из-за нее, сидевшей в ванной комнате с настежь открытой дверью.

Если бы кто-то сейчас зашел и увидел, как склонилась она над водой, прижимаясь щекой к холоду мрамора; если бы увидел, как замерла она, словно на мгновение умерев, то непременно испугался. Лили и сама боялась — боялась себя, потому что не чувствовала в первое время ничего. Не было ни злости, ни обиды, ни разочарования. Только неподдающаяся описанию пустота, которую она не понимала.

Ей было холодно — холодно, хотя было только начало сентября и вечера еще стояли теплые. Но она дрожала, и пальцы ее не могли больше ничего держать в руках. Она выпустила тонкую бумагу, которая, делая винт, бесшумно упала на пол, и Лили, бессмысленно переведя взгляд в раковину, прикрыла на секунду глаза.

— Милая, тебе лучше? Не тошнит больше? — участливо поинтересовался голос матери, раздающийся из-за ее двери, но Лили не двинулась. Не дернулась. Только приоткрыла веки, которые будто отяжелели и тихо сказала:

— Нет. Мне только больно, мам. Что-то болит.

И это «что-то» Лили ненавидела. Возненавидела уже после, когда сентябрь сменился октябрем и когда пустота была неплохо прикрыта мишурой.

Поначалу ей было невыносимо трудно. Она не плакала, не истерила, не била посуду, пытаясь прийти себя. Было что-то другое — она слонялась, как призрак, не живя, а существуя, и ничего, совершенно ничего ей не хотелось — ни денег, ни украшений, ни красивых платьев. Лишь бы лежать на кровати и отбивать пальцами ритм об пол.

А потом ее захлестнула ярость. И энергия, которая, казалось, словно покинула ее, нахлынула дикой волной — она не просто ожила, а воскресла, похоронив в себе все прошлое, уничтожив его и словно забыв. Уверенная Лили стала непробиваемым механизмом, действие которого ничто не могло остановить.

Люди шептались, смотрели с опаской и словно ждали, когда она, сгусток чудовищной силы, взорвется, уничтожив себя.

Глупые, глупые люди. Они думали, что Лили Поттер такая от природы, не понимая, что все, что заставляло ее жить — это боль. Боль, от которой нельзя бы так просто спрятаться, которая выглядывала сквозь ширму и приговаривала.

«Ты красавица, Лили Поттер. Ты во всем хороша: у тебя обеспеченная семья, прекрасное образование, ты умна от несчастья и лицо у тебя такое, как нужно. Ты хороша, да. Но не для него».

Эта боль прорывалась ночью, в мгновения, когда она оставалась одна, запертой в своей комнате, когда лунный свет, блеклый и такой же несчастный, проникал в комнату, и она, словно наяву, слышала его хриплый голос:

— Ты странная, Лили.

— Мы такие разные.

— Поедешь со мной?

Его голос проникал в голову, и в такие минуты ей хотелось оборвать свою жизни: чтобы не слышать, чтобы не вспоминать, чтобы больше ничего не испытывать. Потому что это было больно. Больно было видеть его перед собой и думать, что она все придумала, что все — лишь ложь.

А потом, проваливаясь в свою ненависть, она шептала мысленно «ублюдок» и убойная доза виски вынуждала ее засыпать. Только там — спасения не было. Она вновь видела его высокий профиль и бесцветные глаза, которые следили за ней, что бы она не делал, и в которых, право, ничего нельзя было увидеть. Лишь чувствовать — как накалялась между ними атмосфера, как сердце ее билось бешенным ритмом и как бесконечно сильно и искренне рядом с ним хотелось улыбаться.

Какая чудовищная тупость, они провели вместе всего лишь одно лето, а у Лили снесло крышу так, словно они общались не меньше десяти лет. Самоуверенная, улыбчивая, такая приторно солнечная Лили Поттер никого по-настоящему не любила, и ей, право, совсем не везло в любви. Ей казалось, что она будет навеки одинока и что никто больше, после бесконечной череды разочарований, не прорвет оковы ее сердца.

Ей казалось, что она всегда будет такой непробиваемо сильной: веселой, но между тем холодной. Взрывной, но такой отчужденной.

А потом появился он. Чертов Скорпиус Малфой, и море, скрепившее их, снесло все ее оковы.

Но все это было в прошлом. А в настоящем она стояла в центре зала на вечере акционеров и, точно зная, что он будет здесь, с волнением оглядывались по сторонам, пока он сам не окликнул ее, не заставил выпрямить спину и посмотреть в его лицо.

Они не общались три месяца, и все это время Лили думала, как ей стоило вести себя — игнорировать? Улыбнуться и уйти? Сделать вид, что не знает? Все это казалось таким глупым именно сейчас, когда она стояла и не могла пошевелить даже пальцем, чувствуя, как внутри все рушится, и мишура, что так безвкусно прикрывала пустоту, летела в Тартарары.

— Добрый вечер, — сказала она с ослепительной улыбкой.

Она всегда улыбалась — наверное, поэтому он в результате так любил проводить с ней время.

— Давно не виделись, — еще более весело воскликнула Лили, зная, что ее улыбка сплошная фальшь, но такая яркая, что мало кто об это догадался.

Она всегда была такой. Веселой до безумия, улыбчивой, будто бы светлой, но едва ли кто по-настоящему любил ее за это — напротив, чем более счастливой казалось она, тем больше людей ее ненавидели.

Энергичная.

Полная жизни.

Словно открытая книга.

Наверное, так о ней думали чаще всего, не понимая, что все лишь от боли и от пустоты внутри. Что ей не весело, что она не хочет улыбаться, что счастье ее подделано — все было ложью ровно до тех пор, пока она не оставалась наедине с ним. И тогда, правда, действительно хотелось улыбаться. Улыбаться потому, что она испытывала счастье, а не боль.

Скорпиус кивнул ей головой, и уголки губ его приподнялись. Но между ними была толпа людей, которые словно сковывали его — он всегда становился замкнутым и будто уходил в самого себя, если рядом были те, кто априори нес с собой опасность. Вот и сейчас, стоило ему отвести от нее взгляд, как лицо его становилось хладнокровной маской, такой мрачной и будто неживой.

Раньше ей казалось, что она особенная, потому что рядом с ней он улыбался и словно открывался.

А потом картинка идеального мира покачнулась, и она поняла, что никогда не была особенной. Просто так сложились обстоятельства. Просто…

— Не хочешь поехать опять на море? — спокойно спросил он, поравнявшись рядом с Лили, когда она, углубившись в воспоминания, отошла в самый край комнаты и уже ничего не видела перед собой.

Внутри нее словно сжались в комок нервы, и Лили, нервно сглотнув, скользким взглядом прошлась по плечам, будто игнорируя глаза. Так было всегда. Она никогда не могла заставить себя посмотреть в них, потому так и не узнала их цвет.

— Не знаю. Надо подумать.

— Думай. Я опять буду там. Поэтому…

В начале сентября ей казалось, что с окончанием лета пришел конец и им. А потом он вновь ворвался в ее жизнь так, словно ничего не произошло, опять звал куда-то с собой, смотря на по-малфоевски холодно, не выражая ничего ни глазами, ни жестами, прячась как и от мира, так и от самого себя.

Он был ее наркотиком. И Лили, помешанная, никогда не могла отказаться от лишней дозы… чего? Боли? Блаженства на грани отчаянья? Поттер была просто идиоткой. Поэтому она всегда принимала его приглашения, уезжала без спроса из дома к нему, в его загородный дом на отшибе Англии и, скуривая нервно сигареты, от ненависти забывала потушить тлеющей огонь, который обжигал ее губы.

— Мне казалось, ты все сказал, что хотел… в записке.

Лицо ее невольно сморщилось, но она не отрывала своих тяжелых карих глаз от его лица, ища желанное подтверждение тому, о чем она уже даже не смела мечтать… ровно до того мгновения, как он не появился перед ней вновь и не позвал опять к себе, касаясь пальцами ее запястья.

— Я не изменил своего мнения. Мы вместе быть не сможем.

— Но почему? — почти яростно, громко спросила Лили, невольно подскочив с места. Сигарета упала на дорогой ковер, и она непроизвольно со смакованием провела туфлей по ней, пытаясь в этом жесте сконцентрировать всю свою ярость.

У Скорпиуса на лице была непроницаемая маска, броня, но она знала, она нутром чувствовала, что чувств в нем не меньше, чем в ней. Только он всегда боялся, прятался, у него не получалось прорвать оковы предрассудков, запретов семьи. Малфой — трус. Но она любила его таким, любила до безумия.

— Я женюсь через полгода. А на следующей неделе я опять уезжаю из Англии. Видишь, Поттер. Наши пути никогда не пересекаются.

— Увиливаешь.

Она подошла к нему, посмотрела сверху-вниз. Помолвка. Мерлин всемогущий, она знала о ней с самого начала, видела даже его невесту — хорошенькая, богатая дура с улыбкой до ушей. Таких Поттер размазывала с особым смаком, потому что ненавидела за то, что им всегда доставалось то, что должно было принадлежать ей — очарование общества, безупречность внешнего амплуа.

— Ты не отвечаешь на мой вопрос. Говоришь категориями, которые меня не интересуют. Эта свадьба для тебя такой же пустой звук, как и для меня, — она резко обвила его шею руками, усаживаясь на колени, боясь заглянуть в глаза отчего-то. — Ни ты, ни я не являемся моралистами, чтобы это стало проблемой. Не поэтому ли ты позвал меня сюда? Сейчас, будучи уже помолвленным. Но, — она сжала его рубашку в области сердца, и взгляд ее стал по-настоящему злым. — Ты не отвечаешь мне, почему твоя невеста не я.

У Скорпиуса на устах была кривая улыбка, и он даже не спешил с ответом. Смаковал каждую эмоцию на ее лице, сжимал ее талию, поглаживая пальцами ее тонкую талию. Он всегда был жесток к ней, отчего Лили прямо сейчас хотелось разревется, но она силилась, вспоминая все: их прошлое лето, наполненное всплеском эмоций, его холодный, расчетливый взгляд, которым он окидывал ее еще в Хогвартсе.

Это он сделал ее такой. Он уничтожил в ней доброту, порядочность, жалость. Вынудил повзрослеть, завоевать положение в обществе, начать спекулировать и грести деньги, чтобы… чтобы потом не признать ее даже ровней.

— Ты полукровка Поттер.

Он ее бесит. И всегда бесил. Тем, что скрывал свои чувства, тем, что подменял понятия, дразнил ее, одурманивал. И в конце концов, когда она стала такой яркой, волнующей сознание женщиной, он все равно предпочел не ее.

— Поэтому я могу быть только шлюхой? Мило.

Лили была дурой. Хотя бы потому, что позволяла после всего себя целовать, хотя бы потому, что ей никогда не хватало сил уйти от него навсегда.

Она была дурой, потому что верила, что эмоции однажды возьмут над ним верх, потому что ей чудилось, что его губы целуют так только ее, что больше он никому и никогда не показывает эту чувственность.

Лили Поттер ждала. И знала — он все равно всегда будет только ее.

Даже если выбор Скорпиуса Малфой никогда на нее не упадет.

— Не понимаю, Скорпиус. Если ты все равно никогда не собирался быть со мной по-настоящему, почему тем летом не сдержался? Зачем показал мне свое нутро?

Морщась, она внимательно рассматривала его лицо, по которому скользил теплый солнечный луч. Он освещал лишь половину его лица, затемняя другую, и Малфой казался от этого еще более красивым, чем был.

Вокруг была тишина и только прибой моря методично раздавался из открытого окна. Но эта методичность не замечалась, потому что все внимание Лили было сконцентрировано на том, что они лежали вместе и что утро вновь застало их врасплох.

Скорпиус шумно вздохнул и откинулся на подушку, чтобы, наверное, не смотреть в ее злое, противное лицо. Право, в это мгновение она себя ненавидела, ненавидела свой характер и то, как много было внутри нее ярости, что уничтожала место для любви.

— Ты жалеешь о том лете? — невольно тихо спросила наконец Лили, сжимая пальцами простынь, боясь услышать ответ.

А перед глазами эта же комната, такое же яркое утро, такой же бессмысленный прибой. Только они лежали не так — не порознь, а рядом, обнимая друг друга, смеясь над какой-то ерундой. И Скорпиус был совсем другим — от его холодной маски остались лишь ошметки, и он улыбался, рассказывал ей про забавные случаи из Хогвартса, о том, как прекрасна Италия летом и до чего незабываемы рассветы в Марселе, в доме у бабушки и дедушки.

Он многое ей говорил — о том, что замечал Лили еще в Хогвартсе, что он восхищен ее волей, ее хваткой. И что он всегда выделял ее из толпы. Благодаря ее харизме. Благодаря тому, что она всегда стояла за себя.

Но в итоге… кого в итоге выбрал Скорпиус?

— Послушай, Поттер.

Серьезный голос у него всегда был пугающим. Внутренне у нее все сжалось, ожидая неизбежное, а на лице — злая ухмылочка и полной ненависти взгляд. «Н-е-н-а-в-и-ж-у тебя, слышишь?», — выбито в глазах.

— Я ни о чем никогда не жалел. Ровно до тех пор, пока не поддался… Но это ничего не поменяет, мне казалось, что ты знала это с самого начала. Моя семья никогда тебя не примет. Наш удел — тайные встречи изредка вдали от моей семьи. Никто не поймет, если мы вдруг открыто выразим наши чувства миру. И в конце концов ты только возненавидишь меня.

Лицо Скорпиус перестало освещаться солнцем, и оно будто бы потемнело. Серая гладь беспокойно затрепетала, и Лили хотелось вскочить с кровати и просто заткнуть его рот. Но она молчала, не смея прервать, ощущая, как внешние глыбы ярости раскалываются под натиском его слов.

— Потому что все вокруг начнут тыкать в меня, говорить о том, что я Малфой, что я сын Пожирателя смерти, что в моем доме нет ничего не наворованного и что весь мой род в крови. Наши чувства сильны сейчас. И я никогда не заберу свои слова, что говорил тогда — мои чувства не изменились. Но нет никакой гарантии, что под гнетом недоверия окружающих, под науськиванием общества в один из дней мы не проклянем друг друга и то мгновение, когда поддались эмоциями.

Он запнулся на секунду, и его кадык дернулся. «Лили Поттер, радуйся, он показывает тебе чувства! Радостно? Нет, ни капли!».

— Мы никогда не сможем быть вместе.

— Тогда… — прошептала она, и глаза ее увлажнились, а рука сильнее вцепилась в простыню, когда Лили слегка приподнялась. — Зачем ты позвал меня сюда? Опять.

Скорпиус молча смотрел в ее лицо, когда тяжелый вздох сорвался с его уст, но больше — ничего. И Лили Поттер уходила, не оглядываясь, видя перед собой бескрайнюю гладь моря, мечтая в нем утопиться.

В ней все было хорошо, она это знала. Знала, что стоит лишь щелкнуть пальцем и к ее ногам упадут многие. Знала, что у нее крупный счет в Гринготтсе, что ее ненавидят и боятся, что о ее спекуляциях на бирже ходят легенды. Но как бы не была она успешна, как бы не превозносила и ненавидела ее толпа, Поттер не чувствовала себя счастливой. Ее сердце разрывалось на куски, а сигарета уже стала словно шестым пальцем, от которого нельзя было избавиться.

Она курила даже тогда, когда под свадебный марш красавица невеста шла по устланной цветами ковровой дорожке напрямик к алтарю. Люди вокруг были радостными и оживленными, они перешептывались и бросали иногда на Лили Поттер неприязненный взгляд. Потому что буйство красок Лили Поттер разбавляла черным, коротким платьем, оголявшем ее красивые ноги; а серый дым заполнял пространство сладостным запахом.

Они все смотрели на нее, и Лили чувствовала их упреки и липкие взгляды. Но сама она не обращала внимание ни на что из того, что волновало нормальных людей; она смотрела лишь на Скорпиуса Малфоя в элегантном смокинге, на то, как он дает клятвы и надевает невесте на палец кольцо.

Когда церемония была совершена и все наперебой стали поздравлять молодоженов, Лили хмыкнула, откинув сигаретку в строну. А потом, поднявшись, спокойно и элегантно направилась напрямик к ним. Люди, оглядываясь, слегка расступались в сторону, позволяя ей не изменять своему размеренному шагу.

Она остановилась в двух шагах от деланно счастливой пары, лениво посмотрела на слегка померкнувшую улыбку невесты, а потом вперила живой взгляд в Скорпиуса Малфоя, чье лицо, как всегда непроницаемо, в этот раз было будто бы еще более неживым, чем всегда.

Она смотрела молча, смакуя каждую минутку, смотрела и чувствовала, как в сердце ее боль наперебой сменяется нежностью и как глупая, влюбленная улыбка все время лезет на уста.

Лили Поттер просто любила его. Любила таким, каким он был — не приукрашивая, не подменяя понятия. Ее любовь была то штормом, то легким бризом, и она знала, что обладает всем… да, всем, и ей недоставало лишь одного. Но?

— Когда разведешься, Скорпиус, — сказала она, смотря только на него. — Когда наиграешься в обязательства перед семьей, Скорпиус, — говорила она, улыбаясь. — Когда вновь дашь волю эмоциям, Скорпиус, — на секунду на губах ее заиграла тоскливая улыбка. — Я буду ждать тебя на нашем месте.

Потому что у Лили Поттер просто был такой характер. И она всегда получала свое, зная, что она лучше любой, лучше для любого, кого ни возьми.

Для любого, кроме него.