Белый ворон (джен)

— …Позволь утерявшим великую нить обрести ее вновь, и да приведет она сбившихся с пути обратно домой. Милостью судьбы… — С улицы, совсем близко, точно на самом пороге святилища, раздался глухой грохот, вынудив жреца вздрогнуть. Задрожал и его голос, а из-под ресниц сорвалась малодушная слеза, но молитвы своей он не посмел прекратить: — Милостью судьбы дети твои храбры и сильны, так пускай же их помыслы останутся чисты и верны…

Снаружи грозный шум и людской гвалт усиливались. На пороге повторился грохот, раздался и через миг же оборвался робкий стук в тяжелые двери. Жрец крепко зажмурился и плотно сжал челюсти, пытаясь совладать с охватившим его душу страхом. Что ни говори, но даже самые храбрые и сильные беспомощны против смутной толпы.

Этой ночью прольется много крови.

Жрец был наслышан о волнениях, охвативших города внешнего кольца. Все больше и больше жителей, поддавшись речам лживых пророков, губили свои души и отворачивались от богов. Они отвергали великие учения, оскверняли и жгли святыни да отнимали жизни тех, кто силился их вразумить. Малые культы быстро пали под натиском этой чумы, точно и некому было сопротивляться. Но кто мог вообразить, что отступники окажутся способны распространить ее так близко к сердцу Империи. Что им хватит дерзости посягнуть на величие самой судьбы!

Жрец догадывался, что всему виной северная война. Что-то изменилось в те годы, сломалось, пошло по иному руслу. Что-то, непостижимое простым смертным, но отчетливо ощутимое при каждой молитве.

Боги гневались. И, похоже, не сыскать теперь покоя ни на одной стороне бытия.

— Отгороди, убереги, направь… — Вложив в эти слова последние крупицы надежды, жрец открыл веки и взглянул сквозь марево слез на белокаменный алтарь.

Возвышающийся над ним восьмилапый истукан по обыкновению хранил холодное безмолвие. Как и должно. Ведь покуда судьба справедлива — она неотвратима и неколебима. Жрец посвятил всю жизнь тому, чтобы познать самому и обучить других понимать и принимать эту истину. Но сегодня она давила на сердце с особой тяжестью.

Опустив взгляд, жрец перевел его на притаившихся в углу послушников. Полдюжины юношей и дев, которые едва ли успели познать вкус жизни, но уже отважились принять на свои хрупкие плечи великую ношу — стать проводниками для нуждающихся душ. Была ли справедливость в отчаянии, с которым смотрели они на двери святилища, когда в них снова, но в этот раз громко и требовательно, заколотили? Жрец так не думал. Но судьба не утратила равнодушия даже в миг, когда двери принялись выламывать, вынуждая юнцов в ужасе жаться друг к другу и еле дыша нашептывать одними губами молитву.

В неменьшем отчаянии жрец поднялся с колен, встречая свой страх лицом к лицу. Отступники — и мужчины, и женщины, и некогда мирные жители, и ощетинившиеся сталью нукеры — разъяренным роем вломились в зал, впустив за собой из ночи запахи гари и гнева, да окружили плотным кольцом жреца и забившихся за алтарь учеников.

— Это священное место, здесь не пристало находиться с оружием в руках, — потухшим голосом проговорил жрец, вглядываясь в перекошенные лица.

— Захлопни пасть! — рявкнул один из изменников. Судя по мареновой тунике, сегодня он нарушил клятву беречь покой горожан. Как и другие мятежные стражники, которые кинулись к истукану и грубо похватали послушников.

— Молю, не причиняйте им вреда!

Но в ответ жрец получил лишь тяжелый удар в спину, поваливший его на пол.

— Пожалуйста, они же ни в чем не виноваты…

Жрец не видел ничего, кроме ног оголтелой толпы, норовящей его затоптать. Однако звонкие крики и слезы, прожигая душу насквозь, не позволяли ему сдаться. Не обращая внимания на боль, жрец пытался подняться и дотянуться до учеников. Но мятежники не желали внимать ни его просьбе, ни голосу разума. Они, точно дикое зверье, крушили все вокруг, галдели наперебой, сыпали проклятиями и ударами, будто во всех их бедах всегда был виноват лишь старый жрец и сходящие с ума от ужаса дети.

— Да что же вы творите! — в отчаянии взвыл жрец. — Прошу…

И в этот самый миг он перестал слышать мольбы послушников. Но не успел он испугаться об их судьбе, как вслед за ними умолкли и отступники, а зал святилища наполнился заливистым детским смехом.

Толпа отпрянула в стороны, и жрецу открылась жуткая картина. Его воспитанники стояли, закатив глаза, подле развороченного алтаря и смеялись так, как будто и впрямь не выдержали да помутились рассудком.

— Глупцы! — вдруг крикнули они все разом, единым, холодящим жилы голосом и повернули искаженные гневом лица к обступившим их людям. — Своим невежеством вы лишаете силы единственного, в чьей власти спасти ваши души. Ваши усилия лишь помогают общему врагу. Эту войну начали не вы и не вам ее вести! Прочь. Прочь! Только она может указать верный путь…

И на этих словах юноши и девы как подкошенные повалились на пол. Не помня себя, жрец снова попытался к ним прорваться. Он не хотел понимать, что с ними произошло, о чем и о ком они говорили. Все, чего он желал, — знать, живы ли они. Но толпа отмерла и не на кого ей было больше обрушить свою злобу, до краев наполненную страхом, кроме как на обессиленного жреца у их ног.

Приговор вынесли, не нарушая холодного безмолвия.

— Моя судьба в воле Иснана, — смиренно прошептал жрец и закрыл глаза, чтобы не видеть занесенного над головой меча…