Дивные цветы (джен)

За мою долгую жизнь мне встречалось множество совершенно разных растений. Удивительных, опасных, дурманящих, редких. Каждый из этих цветов мог бы занять по праву место «самого»: самый ядовитый, самый высокий, самый яркий. Но одно растение всё же стоит обособленно в этом длинном списке. Вовсе не потому, что ничем не выделяется, затерявшись в буйном цвете прекрасных представителей флоры. Оно просто совершенно другое. Оно совсем не блёклое на фоне тропических цветов, пусть его лепестки и светятся лишь молочной белизной. Оно не теряется среди крупных ухоженных бутонов садовых гигантов, хоть его цветки вдвое мельче спичечного коробка. С виду оно совсем как плетистые розы, чьи тонкие, изящные, покрытые цепкими шипами лозы усыпаны мелкими белоснежными цветами.

Увидев это растение впервые среди карнавала всевозможных красок и форм в тропической глуши, я, признаться, был сильно удивлён. Эти цветы смотрелись на диво экзотично, подчёркивая местный колорит и вычурность своими ползучими тонкими побегами и при этом притягивая взгляд обильным цветением изящных махровых цветов. К счастью, тогда мой инфантильный порыв срезать небольшую часть растения для более детального рассмотрения был остановлен одним из проводников. Вечером того дня, укрытые бесконечной глубиной ночного неба, мы расположились у костра, предназначение которого заключалось не столько в обогреве нашей группы, но и в отпугивании диких зверей, чьи голоса разносились со всех сторон, сливаясь в уже привычную для моих ушей симфонию. Этот-то проводник, как единственный, кто хоть как-то понимал мою речь, и поведал о таинственных цветах, так чтимых его народом, чьё сложно произносимое название я, как человек изучивший немало религиозных аспектов перевёл с местного диалекта как "apokalypsis". Зная об этом растении то, что знаю теперь, я в полной мере удовлетворён своим выбором. Вот уж и правда: и откровение, и конец старого мира ради светлой надежды на лучшее будущее.

В маленькой деревушке, которую не найти ни на одной карте, под изумрудными кронами исполинских деревьев, до сего дня не вкусив плодов цивилизации, обитает невысокий, смуглый, но всё же непривычно "бледный" для этих мест народец. Сколько человек насчитывает население, мой собеседник умолчал, лишь окинул недовольным взглядом ярко-голубых, почти синих глаз, которыми мог похвастаться каждый из моих сопровождающих. Я могу охарактеризовать жителей той деревни как людей выносливых, ловких, жилистых, молчаливых. Хотя в последнем позже я усомнился. Но об этом потом. Возвращаясь к растению. У людей этого племени есть красивая и вместе с тем печальная традиция — украшать ложе умирающего, густо обвивая его лозой, усеянной множеством крохотных, плотно закрытых бутонов. Если бы меня после не допустили до этого таинства, я, несмотря на то, что успел повидать многое, скорее всего, усомнился бы в правдивости слов проводника. Счёл бы лишь местной легендой, не более чем страшной детской сказкой на ночь. Однако, мне довелось увидеть всё собственными глазами. А им я привык доверять.

Когда умирающему остаётся совсем недолго, колючие лианы начинают жить собственной жизнью. Как тонкие щупальца неведомого хищника, они тянутся к распростёртому на постели, более всего похожей на жертвенный алтарь, человеку. Медленно, миллиметр за миллиметром, они преодолевают и без того незначительное расстояние, всё сокращая и сокращая его. Действо, должен сказать, чарующее, почти гипнотическое и всё же отталкивающее. Вот они уже оплетают тело страдальца, забираясь под кожу, беззвучно впиваясь, терзая, окутывая, словно муху в паучьи сети. Чем меньше остаётся нетронутой, пока ещё живой плоти, тем тише стоны умирающего. Лишь мелодичное пение подобия флейт прорезает сгущающуюся тишину и дурманит голову, пока на лице только что изгибавшегося в предсмертных муках старика не отражается вселенский покой и умиротворение. Чтобы мгновением позже скрыться среди расправляющих свои бледные лепестки цветов.

Проводы, больше похожие на шумные праздничные гуляния, будут длиться ещё несколько дней, пока не распуститься последний бутон и не окрасится в тёмно-бурый, как запёкшаяся кровь, цвет. Как сказал мой проводник, его народ верит, что дарованные их богами цветы призваны забирать всю боль от предсмертных страданий. Им принадлежит и последний вздох, который помогает бутонам раскрыться и своим чистым сиянием осветить путь в иной мир, к другой жизни. Иначе душа попросту заблудится. Я же считаю, что всё обстоит куда прозаичнее. Но развенчивать чужие многовековые мифы и легенды я тогда не пожелал. Всё же глумление над чужими идолами, пусть и такими, я всегда считал недостойным проявлением человеческой нетерпимости и снобизма. По крайней мере, пока эта вера не приобретает фанатичный характер и не причиняет больше вреда, чем пользы.

Яд, содержащийся в этих плотоядных лозах, очевидно, воздействует на организм жертвы как довольно сильное наркотическое вещество с усыпляющим, отупляющим эффектом. Это не только дарует тихую смерть уходящему в мир иной, но и сглаживает чувство потери и безысходности у его соплеменников. И кто я, чтобы разрушать эту наивную идиллию холодными, бездушными, пусть и правдивыми фактами. К тому же, говоря откровенно, в минуты, быть может, даже часы, что я наблюдал за открывшейся для моих глаз картиной, я и сам проникся.

Как бы мне не хотелось увидеть, что будет дальше, время моё было ограниченно, так что я был вынужден довольствоваться лишь рассказом и просто поверить на слово. Когда всё растение приобретает настолько тёмный цвет, что даже солнечный свет безвозвратно тонет в этой непроницаемой черноте, тело, окутанное ею, вовсе не сжигают и не закапывают. Его уносят в некое подобие склепа, расположившееся глубоко под землёй, куда меня, к моему глубочайшему сожалению, не допустили. Поскольку лоза всё ещё представляет опасность. Даже перенос этого кокона выглядит как чрезвычайно сложный ритуал. В склепе тело будет покоиться не один год, пока растение не «заберёт своё». Когда же останутся лишь хрупкие кости, оно постепенно начнёт приобретать невиданную прочность, словно эластичный металл — ещё один дар их богов. Из этого материала изготовлено всё нехитрое оружие местных охотников и воинов, почти вся утварь и даже несущие конструкции их скромных домов.

Всего этого я бы никогда не узнал, если бы не мой словоохотливый собеседник, который, видимо, нашёл во мне благодарного слушателя. Пускай о том, что делают с костями усопшего после, он мне по какой-то причине не рассказал, как и не дал пояснений некоторым вызывающим вопросы моментам. Но для того, чтобы лучше понять его народ, их традиции и узнать о дивном цветке, несущем погибель для всего живого, чтобы затем даровать начало чему-то совершенно новому, мне и этого было достаточно.