Не Сказки (джен)

Жил да был в одной деревне Иван. Вырос он статным красавцем: косая сажень в плечах, глаза цвета летнего неба, да волосы, что золотистая пшеница, и при этом рукастый — и дом сам сколотил, и воротца к нему поставил, даже на колодце диковинные цветы вырезал да каменьями дорожку к нему устелил, чтобы ноги не мочить. Свахи да сваты сами платить готовы были, чтобы от Иванова имени кланяться да невесту ему просить.

Ну а краше всех в его деревне была краса-девица Василиса. Две косы толщиной в руку, и глаза большие, как озёра. Носила она в косах синие ленты, и каждый встречный провожал её взглядом да приговаривал: «Загляденье наша Василисушка, ярче солнца».

И вот, как весна пришла, стали сваты по домам разъезжать да крепкие семьи сколачивать, сосватали Василисушку для Ивана. Молодые родительскому решению были, конечно, рады, ждали своего часа, а при встрече перемигивались и алели.

Свадьбу играли аж три дня и три ночи, мёд тёк рекой, песни пелись до хрипоты, и даже была дрессированная свинья, которая гостям на входе кланялась да по три раза хрюкала. А потом, как водится, гости шумною толпою отнесли молодых на руках в опочивальню, закрыли на семь засовов да пошли дальше праздновать, чтобы таинству не мешать.

Только вот таинство отчего-то не задалось. Стоит Василисушка босая, стыдливо косами чресла прикрывает, пока Иван дружка-петушка покукарекать уговаривает. Петушок слышит, да не шелохнётся. То ли завистники в свадебный мёд наплевали, то ли бабка какая сглазила, но так и легли почивать без таинства.

А с первой зорькой пришлось Василисе по хозяйству хлопотать. Вымела она терем начисто, коровку Машку подоила да оладушек напекла и со сметанкой их на резной стол поставила. Как говаривала её покойная бабка Авдотья, после сметанки и каплун кукарекает. Вот только Иван оладьи съел, рукавом утёрся да пошёл в поле работать, даже не поцеловав молодую жену на прощание.

День у них так минул, второй да третий. А через месяц не выдержала краса-Василиса да огрела Ивана ночным ведром по спине.

— Шёл бы ты, Иван, — говорит, — в лес. Да разыскал бы Бабу Ягу и совета бы у оной спросил, как свою малохольную птицу разбудить да петь заставить. А покудова не сходишь да проблему не решишь, домой можешь не возвращаться!

Терем, конечно, Иван строил и был в нём хозяином, да и жена у него, как тоненькая осинка, подвинуть с дороги одной правой можно. Вот только мамка у Василисы — Марфа, вот та размером с дуб, если Марфа на подмогу придёт, то переломает Ивану весь хребет тем же нужником, да ещё и на всю деревню разнесёт, что его петушок не кукарекает. Неизвестно, что хуже!

Понурился Иван да побрёл куда послано — в лес. Долго ли, коротко ли, бродил Иван по чаще, питаясь ягодами и грибами, но пришёл всё же на опушку, где Яга жила. Сначала не поверил. Глядь, а у порога девка румяная крутится, ягоды малиновые с куста рвёт. У самой губы алые, как те самые ягоды, да волосы чернявые, словно дёготь, так и лоснятся на солнце, и персям в цветастом сарафане тесно сидеть, так что они половинками к солнцу тянутся и переливаются.

— Что смотришь, добрый молодец? — девка Ивану усмехается да ягодку красную в рот отправляет. — Заблудился али по делу ко мне?

Иван в нерешительности с ноги на ногу переминается, слов подобрать не может, а чернявая девка над ним потешается:

— Ты немой, что ли, или, может, божевольный?

Тут Ивану пришлось признаться, что он Бабу Ягу ищет, но не по своему хотению, а по велению жены своей красы-девицы Василисушки. Тут девка ему и рассказала, что она Яга, и в избушку свою пригласила. Если бы не попросила с порога десять медяков за свой совет, не поверил бы Иван, что перед ним ведьма, уж больше она на Ягову внучку походила, чем на чёртово отродье. Но как речь о деньгах зашла, всё на свои места и встало. Погнали Ягу из её родной деревни в тёмный лес, потому что замуж не шла, дитятей не рожала, ещё и бесовские речи вела, что, дескать, сама на хлеб с маслом заработает без всякого малохольного деревенского дурня в мужьях. Ну разве станет нормальная баба с первого красавца деревни десять медяков брать да на его беде наживаться?

Закручинился Иван, да делать нечего, домой без совета не вернёшься, там его Василиса с нужником поджидает, пришлось поискать по карманам да выложить на стол десять монеток. Яга их сразу в плетёную корзинку смахнула да небрежно у оконца поставила, а сама голову руками подперла, чтобы Иванову беду выслушать.

Рассказал ей Иван, что дружок-петушок петь отказывается, а Василиса его за это в терем не пускает и нужником грозит, а Яга ну хохотать. Недаром мерзкую бабу из деревни погнали, надо было вдогонку ещё и дрыном огреть. Наконец, утёрла она выступившие слёзы подолом сарафана и промолвила:

— Не кручинься, Иван, знаю я одно заклятье от твоей недомоги. Как солнце сегодня сядет, пусть твоя Василисушка встанет на колени да покликает петушка: «Птичка-невеличка, не сиди на яичках, встань передо мной, как лист перед травой», тут твоя немога и отступит. Запомнил?

Иван обрадовался, что наконец-то его беда разрешится, поблагодарить Ягу за помощь забыл. Подхватил свою шапку со стола, да ну домой бежать, чтобы поскорее свою Василису обрадовать. Нашёл её у колодца, воду набирающую, да поскорее за руку в терем поволок, чтобы купленный у Яги совет опробовать.

Василиса обрадовалась, стала петушка кликать, как велено, а тот спит и не просыпается. Она и тихо пробовала, и громко, не работает, а тут Иван возьми да вспомни, что Яга велела кликать после захода солнца. Василиса страшно на него обозлилась за то, что он всю магию испортил, подхватила из угла метлу, которой сор из опочивальни выметала, да гнала Ивана до самых ворот, велев к Яге возвращаться и просить её всё исправить.

Плёлся Иван по лесу да встречные мухоморы ногами пинал. Только долго ли, коротко ли, снова вышел к избушке на опушке. Яга, как водится, над ним потешалась до слёз, но потом сжалилась и налила ему стакан сбитня да новый стишок рассказала, чтобы дружка-петушка заговорить. А поскольку не было у Ивана с собой больше медяков, забрала Яга его вышитый кушак, на свадьбу ему дарёный.

Лишь только зашло солнышко ясное, снова стали Иван с Василисушкой петушка кликать, но то ли Яга не всё сказала, то ли Иван сам что-то напутал, но спит непробудным сном треклятая птица и не просыпается. До хрипоты молодые пробовали, пока солнце снова не встало и вся магия не развеялась.

Повадился с тех пор Иван из сундука прикроватного монет набирать да к Яге за новыми заклятиями ходить. С каждым днём он становился всё пасмурнее, потому что ни одно волшебство не работало, а под утро у Ивановых ворот собирались все селяне и кликать более запрещали, обещая угостить его тумаками. Да и сама Яга перестала быть приветливой и больше не смеялась, видать, тоже расстроилась мерзкая баба, что никакая её магия Иванову беду побороть не может. Как увидела вновь добра молодца на своём пороге, так аж крынку с молоком выронила и разбила, так её перекосило.

— Да что ж ты ходишь всё сюда, как привороженный? — возмущается Яга. — Иди отсюдова! Надоел ты мне, сил больше никаких нет.

— А как же петушок-то? — Иван голову опустил, нос рукавом утирает.

Яга крынку разбитую ногой отодвинула, подошла к нему и как зашипит:

— Осталось тебе, Иван, последнее средство испробовать. Но магия та самая что ни на есть чёрная, так что если и она тебе не поможет, то не поднимет твой петушок клюв к солнцу уже никогда.

Иван побледнел, но десять положенных монет Яге протянул.

— Волшебный огурец тебе надобен, Иван! Ищи такой, на который другой не посмотрит и не сорвёт, корявый весь, ершистый, а на одном боку жёлтое пятно. Так его и признаешь. Сорви этот огурец в полночь да вставь себе в гузно, так твой петушок поймёт, что делать надобно, и будет кукарекать, как полагается.

Ох и чёрную магию Яга ему продала, да делать нечего, пошёл Иван к дому, обливаясь горючими слезами. А когда Василисушка его уснула, пошёл он волшебный огурец искать. Все грядки обошёл, нет такого, тогда перелез Иван через забор к соседу своему — Илье, и там искать продолжил. И вот в высокой траве и поджидало его счастьюшко. Жены у Ильи не было, а сам он был мужик ленивый, вот и пропустил он один огурчик с грядки. Тот знатно перерос и в одном месте треснул, зато волшебством пропитался как надо: и корявый, и ершистый, и пятно жёлтое на боку, как Яга сказала. На дворе у Ильи темно, ещё и лопухи разрослись так, что ни зги не видно. И решил Иван, что под покровом ночи тёмные таинства лучше всего работают, сделал всё, как Яга велела, и чудо-чудное диво-дивное, ожил вмиг его петушок, вот-вот закукарекает.

Побежал Иван поскорее к дому с Василисушкой счастьем делиться, а она лежит носом в угол да похрапывает. Тут вся магия и развеялась, и заснул петушок снова. Видно, дело было не в том, что Яга ему плохое волшебство продавала, а в том, что очень уж Иван неудачно женился на непутёвой бабе. Плюнул он в сторону кровати, а волшебный огурец бережно завернул в полотенце да в сундук припрятал. Мало ли когда ещё магия пригодится, а её в этом мире не так часто и встретишь, особенно за десять медяков.

И вот с тех пор стали они с Василисой жить чинно да ладно. Она по дому хлопочет, ни слова мужу поперёк не молвит, за нужник чуть что не хватается, и Иван спокойно хозяйством занимается: утром на пахоту с мужиками уходит, а вечером огурцы на грядках выращивает. Самые вкусные и хрустящие, вся деревня их полюбила да приговаривала: «Ай и золотые руки у Ивана, всё-то в них ладится».

А огурец тот и правда оказался волшебным, ибо по осени народился у Ивана сынок. Рябой, правда, на Илью-соседа чем-то похожий, но стоит ли дивиться, коли волшебный огурец на Ильёвой грядке рос? Главное ведь, что есть в этом мире ещё чудеса.