Вдоль распаханной борозды (джен)

Стук колес убаюкивал. Станислав смотрел в мутное стекло, сквозь которое с трудом различал картины покрытых снегом полей, редкие рощицы деревьев и снова бело-серую гладь, кажущуюся абсолютной и бесконечной. Необъятны просторы нашей родины. Он отвернулся от окна, откидываясь на жесткую спинку сидения. В вагоне, кроме него, никого не было, тишину едва нарушала возня проводницы в своем купе, и легко можно было поверить, что он тут совсем один и вокруг не существует ничего, кроме бесконечной заснеженной глади и стука колес. Безмолвие внушало тревогу.

Станислав досадливо встряхнул головой, прогоняя неясное чувство, зудевшее в висках и кончиках пальцев, и нарочито громко дернул на себя лежащий на соседнем сидении портфель, загремел застежками, извлекая на свет тонкую папку изборского дела — вот уж верно говорят, сколько веревочке не виться, а все одно выйдет. От изборской коровьей смерти Станислав Ленски бегал аж с сентября месяца, успел засветиться в международных отношениях, сходить в отпуск и встретить новый год, а она все равно его дождалась и настигла. Вместе с папкой на столик выскользнул телефон — Станислав мельком глянул на привычное «нет сети» и сунул его обратно в портфель.

Вагон мерно покачивался от движения, тихо шуршали страницы дела, а голова становилась все тяжелее и тяжелее, пока Ленски не стало казаться, что стук колес двоится и троится, накатывает волной и еще мгновение — поезд полетит прямо сквозь его голову. Станислав резко открыл глаза и прислушался — эхо колесного стука ему и впрямь не мерещилось. Воздух казался слишком густым, а очертания предметов зыбкими, за окном вместо привычной серости разливались цветные пятна — как от бензина на асфальте, они плыли, кружились, а стук отдалялся и вместе с ним терялись последние очертания привычного мира. Станислав отчетливо видел, как состав наклонился, входя в поворот, а оттуда, навстречу, летел точно такой же поезд, еще мгновение — и они столкнутся. В проходе раздался отчетливый стук каблуков, что-то скрипнуло, и бег цветных пятен замедлился. Ленски торопливо отвернулся от окна, стараясь подавить поднимающуюся горлом панику. Теперь он смотрел точно в конец вагона, на замершую с раскинутыми руками фигуру в простой черной форме. Где-то за гранью слуха звучал отчетливый напев и слышалось хлопанье крыльев. Стук колес становился все отчетливее и реальнее, но самым краем глаза Станислав продолжал видеть другой поезд, он скользил прямо сквозь них, или это они скользили сквозь него, смыкался и сжимался, будто сливался с отражением, и он видел себя самого, сидящего точно напротив. Его обдало холодом, будто и правда прошел сквозь зеркальную поверхность, пульс на мгновение замер, а потом с суматошной скоростью рванул вперед, стук колес надвинулся, зазвучал со всех сторон, вторя ему. За окном снова расстилалась серая гладь. Черная фигура опустила руки, обращаясь самой обыкновенной полноватой женщиной в форме проводника. Только на груди блеснула тусклым серебром эмблема с вороньими крыльями.

— Проскочили, — она энергично растерла запястья, шагнула вперед и как-то сразу оказалась рядом со Станиславом, — о как тебя приложило. Сверхчувствительный, что ли? Или помотало где недавно? Сейчас поправим, — она неодобрительно качнула головой и еще громче застучала каблуками, скрываясь где-то в своем купе.

— Оно… всегда так? — Станислав предпочел бы кофе, но в фирменном стакане на стальном подстаканнике плескался горячий чай, в который не поскупились сунуть аж три куска сахара.

— Пей давай, — проводница перебросила через плечо растрепанную русую косу и уселась напротив. Ответила она только после того, как Станислав со вздохом ополовинил кружку. — Расширяется, зараза. Еще немного, и Изборск с нашего направления отрежет. Вторую ветку уже закрыли, а мы еще проходим. Паша проводит, — с отчетливой гордостью добавила она.

Станислав кивнул. Мир вокруг никогда не отличался слишком большим порядком и стабильностью: страны появлялись и исчезали, карты менялись и перекраивались быстрее, чем их успевали нарисовать. Целые континенты растворялись в зыбком мареве, а на их месте возникали новые с такой уверенностью, будто были там всегда. Они действительно так думали. Иногда Ленски задумывался — а как давно на самом деле существуют они? Что живая, настоящая память, а что отголоски, подаренные кем-то еще, кто исчез перед ними? Возможно, об этом стоило спросить Аэламэля — с той стороны мир виделся иначе, но никто и никогда не решался задать вопрос. Некоторому знанию лучше оставаться неоткрытым. Но все же любопытство царапало изнутри острыми коготками, и тогда Станислав крутил безостановочно ручку приемника, улавливая передачи, голоса и языки, которых — он знал — не существовало нигде в их мире. Существовали ли они раньше или будут существовать потом? А может, они сами давно растворились в зыбкой границе яви и нави, а эти голоса — единственный звук реальности?

Но каким бы непрочным ни был расползающийся лоскутками мир, его крепкими стежками держали дороги. Твердыми и надежными — узлы рельс и шпал, оставляя железные дороги самым безопасным средством сообщения. Станислав читал, что раньше можно было пользоваться самолетами или кораблями, но уже очень давно ни один проводник не мог выстроить дорогу без опоры на что-то… существенное. Даже обычные дороги и тропы не являлись чем-то достаточно неизменным, с них легко было сбиться, пропустить и не заметить, как реальность яви сменилась иллюзиями нави. Проводники умели прокладывать путь — проводить сквозь зыбкие места не только себя, но и целые составы. Не было в мире экзорцистов сильнее, чем путейцы с символами вороньих крыльев.

Станислав потер пальцами подстаканник, всматриваясь в кованый узор — глаза, крылья и клювы. Чуть пристальнее взгляд, и вороны кажутся почти живыми. Птица-проводник, для которой нет разницы между явью и навью. Ворон принесет от колодцев живой и мертвой воды, криком предупредит о несчастье и заберет глаза — плату от увидевших слишком многое.

— Спасибо, — Ленски передвинул по столу пустую кружку и улыбнулся проводнице. Она кивнула, поднимаясь со своего места. Глядя на быстрые и ловкие движения, можно было легко забыть о широких темных зрачках, не замечающих света дневных ламп. Где-то над головой хлопали вороньи крылья.

* * *

Изборск показался внезапно: вот за окном расстилались поля, а вот откуда-то вынырнули и замелькали низенькие домики и высокая колокольня местного монастыря. Поезд замедлил ход, издавая пронзительный гудок, а потом весь как-то сжался-выдохнул, раскрывая двери и выпуская на перрон редких пассажиров. Станислав огляделся по сторонам и уверенно направился к восседавшему прямиком на ограждении мужчине в потертой кожаной куртке.

— Вы представитель Изборского Бюро?

— Я и есть Изборское Бюро, — мужчина белозубо ухмыльнулся, — сам себе начальник, сам себе подчиненный. Валентин, — протянул он руку, представляясь.

— Станислав, — Ленски на рукопожатие ответил, ощущая разбегающиеся по чужой ладони узкие нити не то выжженных, не то вырезанных символов. Застарелых, но вполне ощутимых отголосков чего-то далекого и сонно-могучего. Северный путь.

Размерами Изборск уступал даже Nску, напоминая скорее изрядно разросшуюся деревню, чем древний город, солидностью истории обгоняющий даже староимперский Петербург. Настоящий рай для любителей покопаться в загадках прошлого. Станислав искренне не любил ни то, ни другое, потому Изборск вызывал у него исключительно неприятно-тревожные чувства, которые экзорцист предпочитал связывать с предстоящим делом, а не с казавшимися слишком реалистично старинными улицами. Впрочем, предстоящее дело к приятным не относилось по определению.

Строгая зеленая табличка с надписью «Бюро экзорцистов. Изборское отделение» примостилась прямиком под вывеской местной кафешки, а условно рабочее место Валентина было отгорожено от общего зала импровизированной ширмой из трех вешалок.

— Арендуем у муниципалитета рабочее место, — Валентин стянул куртку, обнажая руки, покрытые вытатуированными узорами рунной вязи, и приземлился на деревянную скамью. — Раньше во-он там сидели, — он кивнул в окно на старинное здание напротив, — но местечко оказалось с сюрпризом. Так что тут оно получше. И в буфет бегать далеко не надо.

— Действительно, — Станислав повесил пальто и тоже сел, положив перед собой неизменный портфель. Очередная оптимизация, прокатившаяся по регионам, создавала и не такие казусы, но все-таки как можно работать под бесконечный шум и разговоры посторонних людей, Ленски не представлял. Сами бы так попробовали, оптимизаторы.

— А ты, выходит, из городского? — Валентин запустил руку в коробку с надписью «Прием заявлений» и выгреб половинку кекса, тщательно обернутую листом, исписанным кривоватым старческим почерком. Станислав успел разобрать что-то вроде «доколе» и «дармоеды», прежде чем Валентин отправил бумажку в корзину, а кекс — по прямому назначению в желудок. — Я думал, вас тут опять понабежит, как той осенью, а ты один. Или это, как его, авангард?

— Больше дураков не нашлось, — суховато ответил Станислав, не желая углубляться в тему: вполне очевидно было, что результата никто не ждет, но за его отсутствие все равно спросят. — Так что там с вашей коровьей смертью? Кроме того, что в отчете значится.

— Да погоди-то про работу, — Валентин досадливо поморщился, — сейчас Лидуся чаю сообразит, потом поговорим. Дурное это дело — в обед работать.

— Обед? — Станислав недоуменно моргнул и покосился на часы — стрелки показывали час дня, самое начало обеденного перерыва в любой уважающей себя государственной организации. Вот только он отчетливо помнил — вокзальные часы тоже отбивали час.

— Тут всегда обед, — Валентин философски пожал плечами и вдруг расплылся в такой улыбке, что Стас сразу понял — вот эти каблучки, застучавшие за спиной, и есть та самая Лидуся.

— Добро пожаловать в Изборск! — Лидуся сверкнула фирменной улыбкой и расставила на столе крепкие деревянные кружки. — Что-нибудь к чаю?

— Спасибо, не нужно, — Станислав покачал головой и принюхался к содержимому чашки — за отчетливым травяным запахом чайный аромат совсем не различался.

— Зря ты так, — Валентин неодобрительно покачал головой, а Станислав как-то очень отчетливо ощутил — не получится: начавший было налаживаться контакт растворился, а с ним шанс узнать хоть что-то не вошедшее в официальное дело. Но неформальные отношения с коллегами никогда не были его коньком. Это с родным отделом Станиславу еще повезло, а вот раньше, в Петербургском управлении…

— Домой хочется побыстрее, — Ленски виновато развел руками.

— Ну, читай, только ничего интересного там нет, — Валентин открыл высокий несгораемый сейф, дико смотревшейся в обстановке кафе, и положил перед Станиславом пухлую папку.

Коровья смерть всегда считалась нечистью мелкой и несерьезной, а ритуалы по ее изгнанию входили в общий список, который назубок знал любой участковый экзорцист. Проводили их по необходимости когда придется, а для профилактики — аккурат в середине февраля, на Агафью. Казалось — ничего, что могло бы потребовать вмешательства оперативников аж из самого райцентра. Но изборская коровья смерть оказалась особенной, стандартным ритуалам неподдающейся. Впервые о ней в Nске услышали еще год назад, когда начался массовый падеж скота по всему Изборскому району. Тут-то и выяснилось, что во время февральских ритуалов какая-то тварь сбежала из ограждающего круга. Но сбежала в леса и сбежала — дикое зверье экзорцистам неподотчетное. Впрочем, лес ей быстро наскучил: коровью смерть как магнитом тянуло к жилью, а сквозь ритуальные борозды она шастала только так. Изгоняли ее еще четырежды, нечисть уходила, укрывалась где-то и через недельку другую появлялась на новом месте. После того, как коровья смерть добралась до большого Печорского хозяйства, проблема выросла до размеров областной и с первых строчек сводок не сходила с завидным упорством. Осенью в Изборск согнали половину оперативного состава со всей области, а наглеющая с каждым днем нечисть помахала облезлым хвостом перед каждым экзорцистом и две недели таскала группу по всему району, а потом за одну ночь ополовинила все хозяйства к западу от Изборска. И пропала. Всю зиму о нечисти не было ни слуха, ни духа, пока на Агафью она демонстративно не прошлась прямиком по свежевспаханным бороздам, прихватив молодняк из последнего отела.

На новую волну жалоб из Изборска областное Управление отреагировала строжайшим предписанием разобраться и немедленно, от которого районные Бюро хитро открестились проблемами весеннего сева, весеннего же обострения и длиннющими списками подконтрольных демонологов. У Соколова и городского Бюро все демонологи, как назло, оказались дисциплинированными, и даже вечная головная боль промзоны сдалась под напором эльфийской экологии: крыть было нечем, пришлось исполнять предписание. Ленски было запросил себе в напарники Петровича, но после мартовских своих экзерсисов пребывал в глубокой опале, потому вместо Петровича получил на складе баклажку святой воды и душевное напутствие обойтись в этот раз без непредусмотренных регламентов фокусов. Станислав клятвенно обещал, но что он сможет один там, где провалились аж четыре группы оперативников, не представлял даже с учетом всех недокументированных фокусов.

Загадка. Станислав обреченно потер переносицу: все указывало на то, что-либо дело было совсем не в коровьей смерти, либо означенная нечисть под усиливающимся влиянием нави превратилась во что-то совсем непотребное, с чем разбираться придется с нуля, а импровизации Ленски страсть как не любил, даром что заниматься ими приходилось с завидной регулярностью.

— Ну как? — пока он знакомился с делом, Валентин успел куда-то отлучиться, притащил кусок мясного пирога и целый самовар, переворошить всю коробку с заявлениями и теперь раскладывал их в какой-то странной последовательности. Станиславу упорно казалось, что сортируются они по понятности почерка заявителя.

— Да ерунда какая-то, — честно ответил Ленски.

— Все так говорят, — Валентин довольно кивнул и смел часть заявлений в мусор, — вот только ей плевать, ерунда или нет. Вон, опять развлеклась, — он показал бумажку, против остальных отпечатанную на компьютере и с замысловатой шапкой. — Печорское хозяйство изволят жаловаться. Съездишь, а? А то у меня тут текучки — как блох у дворовой псины.

— Давай, — Стас кивнул, забирая бумажку. — Туда добраться хоть реально?

— А то — они работников своих каждое утро забирают от вокзала, с ними и доедешь. И обратно, если день провозишься.

— Спасибо, — гостеприимное кафе отчего-то хотелось покинуть побыстрее. Но природу странного чувства Ленски осознал только на улице: материалы местного дела почти ничем не отличались от тех, что он изучал еще в поезде, но ни в тех, ни в других не оказалось одной весьма существенной детали. Коровья смерть никогда не заводится сама собой. Ей кто-то должен указать дорогу. Почему никто не спросил об этом? Станислав поежился от налетевшего порыва ветра и поднял выше воротник пальто. Он никогда не считал себя гением оперативной работы и сомневался, что все, кто занимался этим делом, забыли о таких простых вещах. Он тоже не забыл. Но вопроса Валентину так и не задал, доверившись смутному голосу интуиции, подсказывающему, что так просто ответов не отыскать. И не для всех необходимо задавать вопросы.

Гостиница, в которой Станислав забронировал номер, находилась в новой, специально для туристов пристроенной части города, которая хоть и усиленно косила под старину, но торчащие то тут, то там коробки кондиционеров и подсвеченные неоном вывески безотказно выдавали новодел.

Узкая улочка неуклонно вилась вверх, приветливо сверкая яркими вывесками сувенирных лавок, рекламными щитами с объявлениями об экскурсиях. Погруженный в свои размышления Ленски краем глаза отметил, как постепенно вокруг исчезли рекламные щиты и подсветка, а вместо тротуарной плитки нога коснулась булыжника. Медленно, очень медленно, Станислав сделал шаг назад, стараясь точно попасть в свой собственный след, потом еще и еще один, до тех пор, пока по глазам не ударило яркой неоновой вспышкой. Он смотрел прямо перед собой, не замечая порывов холодного ветра, легко достигающих промокшей насквозь рубахи, а впереди медленно плыли клочья серого тумана. Если смотреть слишком пристально — в них без труда можно было различить силуэты, а слуха касались перестук тележных колес и звук чужих, незнакомых голосов.

Память древних городов была слишком тяжелой, чтобы просто так отпустить потомков. Сколько рассказывали историй о тех, кто, сделав шаг вперед, оказывался слишком далеко позади, так что и не отыскать обратной дороги. Это выросший в Петербурге Ленски знал особенно хорошо, и потому особенно любил вполне себе современный, не отягощенный грузом истории Nск. Дышать там было определенно легче и оглядываться по сторонам приходилось не в пример реже. Совсем рядом, возвращая к реальности, раздался отчетливый колокольный звон — Станислав посмотрел на наручные часы. Стрелки на циферблате показывали час пополудни.