Вдоль распаханной борозды (джен)

Стук колес убаюкивал. Станислав смотрел в мутное стекло, сквозь которое с трудом различал картины покрытых снегом полей, редкие рощицы деревьев и снова бело-серую гладь, кажущуюся абсолютной и бесконечной. Необъятны просторы нашей родины. Он отвернулся от окна, откидываясь на жесткую спинку сидения. В вагоне, кроме него, никого не было, тишину едва нарушала возня проводницы в своем купе, и легко можно было поверить, что он тут совсем один и вокруг не существует ничего, кроме бесконечной заснеженной глади и стука колес. Безмолвие внушало тревогу.

Станислав досадливо встряхнул головой, прогоняя неясное чувство, зудевшее в висках и кончиках пальцев, и нарочито громко дернул на себя лежащий на соседнем сидении портфель, загремел застежками, извлекая на свет тонкую папку изборского дела — вот уж верно говорят, сколько веревочке не виться, а все одно выйдет. От изборской коровьей смерти Станислав Ленски бегал аж с сентября месяца, успел засветиться в международных отношениях, сходить в отпуск и встретить новый год, а она все равно его дождалась и настигла. Вместе с папкой на столик выскользнул телефон — Станислав мельком глянул на привычное «нет сети» и сунул его обратно в портфель.

Вагон мерно покачивался от движения, тихо шуршали страницы дела, а голова становилась все тяжелее и тяжелее, пока Ленски не стало казаться, что стук колес двоится и троится, накатывает волной и еще мгновение — поезд полетит прямо сквозь его голову. Станислав резко открыл глаза и прислушался — эхо колесного стука ему и впрямь не мерещилось. Воздух казался слишком густым, а очертания предметов зыбкими, за окном вместо привычной серости разливались цветные пятна — как от бензина на асфальте, они плыли, кружились, а стук отдалялся и вместе с ним терялись последние очертания привычного мира. Станислав отчетливо видел, как состав наклонился, входя в поворот, а оттуда, навстречу, летел точно такой же поезд, еще мгновение — и они столкнутся. В проходе раздался отчетливый стук каблуков, что-то скрипнуло, и бег цветных пятен замедлился. Ленски торопливо отвернулся от окна, стараясь подавить поднимающуюся горлом панику. Теперь он смотрел точно в конец вагона, на замершую с раскинутыми руками фигуру в простой черной форме. Где-то за гранью слуха звучал отчетливый напев и слышалось хлопанье крыльев. Стук колес становился все отчетливее и реальнее, но самым краем глаза Станислав продолжал видеть другой поезд, он скользил прямо сквозь них, или это они скользили сквозь него, смыкался и сжимался, будто сливался с отражением, и он видел себя самого, сидящего точно напротив. Его обдало холодом, будто и правда прошел сквозь зеркальную поверхность, пульс на мгновение замер, а потом с суматошной скоростью рванул вперед, стук колес надвинулся, зазвучал со всех сторон, вторя ему. За окном снова расстилалась серая гладь. Черная фигура опустила руки, обращаясь самой обыкновенной полноватой женщиной в форме проводника. Только на груди блеснула тусклым серебром эмблема с вороньими крыльями.

— Проскочили, — она энергично растерла запястья, шагнула вперед и как-то сразу оказалась рядом со Станиславом, — о как тебя приложило. Сверхчувствительный, что ли? Или помотало где недавно? Сейчас поправим, — она неодобрительно качнула головой и еще громче застучала каблуками, скрываясь где-то в своем купе.

— Оно… всегда так? — Станислав предпочел бы кофе, но в фирменном стакане на стальном подстаканнике плескался горячий чай, в который не поскупились сунуть аж три куска сахара.

— Пей давай, — проводница перебросила через плечо растрепанную русую косу и уселась напротив. Ответила она только после того, как Станислав со вздохом ополовинил кружку. — Расширяется, зараза. Еще немного, и Изборск с нашего направления отрежет. Вторую ветку уже закрыли, а мы еще проходим. Паша проводит, — с отчетливой гордостью добавила она.

Станислав кивнул. Мир вокруг никогда не отличался слишком большим порядком и стабильностью: страны появлялись и исчезали, карты менялись и перекраивались быстрее, чем их успевали нарисовать. Целые континенты растворялись в зыбком мареве, а на их месте возникали новые с такой уверенностью, будто были там всегда. Они действительно так думали. Иногда Ленски задумывался — а как давно на самом деле существуют они? Что живая, настоящая память, а что отголоски, подаренные кем-то еще, кто исчез перед ними? Возможно, об этом стоило спросить Аэламэля — с той стороны мир виделся иначе, но никто и никогда не решался задать вопрос. Некоторому знанию лучше оставаться неоткрытым. Но все же любопытство царапало изнутри острыми коготками, и тогда Станислав крутил безостановочно ручку приемника, улавливая передачи, голоса и языки, которых — он знал — не существовало нигде в их мире. Существовали ли они раньше или будут существовать потом? А может, они сами давно растворились в зыбкой границе яви и нави, а эти голоса — единственный звук реальности?

Но каким бы непрочным ни был расползающийся лоскутками мир, его крепкими стежками держали дороги. Твердыми и надежными — узлы рельс и шпал, оставляя железные дороги самым безопасным средством сообщения. Станислав читал, что раньше можно было пользоваться самолетами или кораблями, но уже очень давно ни один проводник не мог выстроить дорогу без опоры на что-то… существенное. Даже обычные дороги и тропы не являлись чем-то достаточно неизменным, с них легко было сбиться, пропустить и не заметить, как реальность яви сменилась иллюзиями нави. Проводники умели прокладывать путь — проводить сквозь зыбкие места не только себя, но и целые составы. Не было в мире экзорцистов сильнее, чем путейцы с символами вороньих крыльев.

Станислав потер пальцами подстаканник, всматриваясь в кованый узор — глаза, крылья и клювы. Чуть пристальнее взгляд, и вороны кажутся почти живыми. Птица-проводник, для которой нет разницы между явью и навью. Ворон принесет от колодцев живой и мертвой воды, криком предупредит о несчастье и заберет глаза — плату от увидевших слишком многое.

— Спасибо, — Ленски передвинул по столу пустую кружку и улыбнулся проводнице. Она кивнула, поднимаясь со своего места. Глядя на быстрые и ловкие движения, можно было легко забыть о широких темных зрачках, не замечающих света дневных ламп. Где-то над головой хлопали вороньи крылья.

* * *

Изборск показался внезапно: вот за окном расстилались поля, а вот откуда-то вынырнули и замелькали низенькие домики и высокая колокольня местного монастыря. Поезд замедлил ход, издавая пронзительный гудок, а потом весь как-то сжался-выдохнул, раскрывая двери и выпуская на перрон редких пассажиров. Станислав огляделся по сторонам и уверенно направился к восседавшему прямиком на ограждении мужчине в потертой кожаной куртке.

— Вы представитель Изборского Бюро?

— Я и есть Изборское Бюро, — мужчина белозубо ухмыльнулся, — сам себе начальник, сам себе подчиненный. Валентин, — протянул он руку, представляясь.

— Станислав, — Ленски на рукопожатие ответил, ощущая разбегающиеся по чужой ладони узкие нити не то выжженных, не то вырезанных символов. Застарелых, но вполне ощутимых отголосков чего-то далекого и сонно-могучего. Северный путь.

Размерами Изборск уступал даже Nску, напоминая скорее изрядно разросшуюся деревню, чем древний город, солидностью истории обгоняющий даже староимперский Петербург. Настоящий рай для любителей покопаться в загадках прошлого. Станислав искренне не любил ни то, ни другое, потому Изборск вызывал у него исключительно неприятно-тревожные чувства, которые экзорцист предпочитал связывать с предстоящим делом, а не с казавшимися слишком реалистично старинными улицами. Впрочем, предстоящее дело к приятным не относилось по определению.

Строгая зеленая табличка с надписью «Бюро экзорцистов. Изборское отделение» примостилась прямиком под вывеской местной кафешки, а условно рабочее место Валентина было отгорожено от общего зала импровизированной ширмой из трех вешалок.

— Арендуем у муниципалитета рабочее место, — Валентин стянул куртку, обнажая руки, покрытые вытатуированными узорами рунной вязи, и приземлился на деревянную скамью. — Раньше во-он там сидели, — он кивнул в окно на старинное здание напротив, — но местечко оказалось с сюрпризом. Так что тут оно получше. И в буфет бегать далеко не надо.

— Действительно, — Станислав повесил пальто и тоже сел, положив перед собой неизменный портфель. Очередная оптимизация, прокатившаяся по регионам, создавала и не такие казусы, но все-таки как можно работать под бесконечный шум и разговоры посторонних людей, Ленски не представлял. Сами бы так попробовали, оптимизаторы.

— А ты, выходит, из городского? — Валентин запустил руку в коробку с надписью «Прием заявлений» и выгреб половинку кекса, тщательно обернутую листом, исписанным кривоватым старческим почерком. Станислав успел разобрать что-то вроде «доколе» и «дармоеды», прежде чем Валентин отправил бумажку в корзину, а кекс — по прямому назначению в желудок. — Я думал, вас тут опять понабежит, как той осенью, а ты один. Или это, как его, авангард?

— Больше дураков не нашлось, — суховато ответил Станислав, не желая углубляться в тему: вполне очевидно было, что результата никто не ждет, но за его отсутствие все равно спросят. — Так что там с вашей коровьей смертью? Кроме того, что в отчете значится.

— Да погоди-то про работу, — Валентин досадливо поморщился, — сейчас Лидуся чаю сообразит, потом поговорим. Дурное это дело — в обед работать.

— Обед? — Станислав недоуменно моргнул и покосился на часы — стрелки показывали час дня, самое начало обеденного перерыва в любой уважающей себя государственной организации. Вот только он отчетливо помнил — вокзальные часы тоже отбивали час.

— Тут всегда обед, — Валентин философски пожал плечами и вдруг расплылся в такой улыбке, что Стас сразу понял — вот эти каблучки, застучавшие за спиной, и есть та самая Лидуся.

— Добро пожаловать в Изборск! — Лидуся сверкнула фирменной улыбкой и расставила на столе крепкие деревянные кружки. — Что-нибудь к чаю?

— Спасибо, не нужно, — Станислав покачал головой и принюхался к содержимому чашки — за отчетливым травяным запахом чайный аромат совсем не различался.

— Зря ты так, — Валентин неодобрительно покачал головой, а Станислав как-то очень отчетливо ощутил — не получится: начавший было налаживаться контакт растворился, а с ним шанс узнать хоть что-то не вошедшее в официальное дело. Но неформальные отношения с коллегами никогда не были его коньком. Это с родным отделом Станиславу еще повезло, а вот раньше, в Петербургском управлении…

— Домой хочется побыстрее, — Ленски виновато развел руками.

— Ну, читай, только ничего интересного там нет, — Валентин открыл высокий несгораемый сейф, дико смотревшейся в обстановке кафе, и положил перед Станиславом пухлую папку.

Коровья смерть всегда считалась нечистью мелкой и несерьезной, а ритуалы по ее изгнанию входили в общий список, который назубок знал любой участковый экзорцист. Проводили их по необходимости когда придется, а для профилактики — аккурат в середине февраля, на Агафью. Казалось — ничего, что могло бы потребовать вмешательства оперативников аж из самого райцентра. Но изборская коровья смерть оказалась особенной, стандартным ритуалам неподдающейся. Впервые о ней в Nске услышали еще год назад, когда начался массовый падеж скота по всему Изборскому району. Тут-то и выяснилось, что во время февральских ритуалов какая-то тварь сбежала из ограждающего круга. Но сбежала в леса и сбежала — дикое зверье экзорцистам неподотчетное. Впрочем, лес ей быстро наскучил: коровью смерть как магнитом тянуло к жилью, а сквозь ритуальные борозды она шастала только так. Изгоняли ее еще четырежды, нечисть уходила, укрывалась где-то и через недельку другую появлялась на новом месте. После того, как коровья смерть добралась до большого Печорского хозяйства, проблема выросла до размеров областной и с первых строчек сводок не сходила с завидным упорством. Осенью в Изборск согнали половину оперативного состава со всей области, а наглеющая с каждым днем нечисть помахала облезлым хвостом перед каждым экзорцистом и две недели таскала группу по всему району, а потом за одну ночь ополовинила все хозяйства к западу от Изборска. И пропала. Всю зиму о нечисти не было ни слуха, ни духа, пока на Агафью она демонстративно не прошлась прямиком по свежевспаханным бороздам, прихватив молодняк из последнего отела.

На новую волну жалоб из Изборска областное Управление отреагировала строжайшим предписанием разобраться и немедленно, от которого районные Бюро хитро открестились проблемами весеннего сева, весеннего же обострения и длиннющими списками подконтрольных демонологов. У Соколова и городского Бюро все демонологи, как назло, оказались дисциплинированными, и даже вечная головная боль промзоны сдалась под напором эльфийской экологии: крыть было нечем, пришлось исполнять предписание. Ленски было запросил себе в напарники Петровича, но после мартовских своих экзерсисов пребывал в глубокой опале, потому вместо Петровича получил на складе баклажку святой воды и душевное напутствие обойтись в этот раз без непредусмотренных регламентов фокусов. Станислав клятвенно обещал, но что он сможет один там, где провалились аж четыре группы оперативников, не представлял даже с учетом всех недокументированных фокусов.

Загадка. Станислав обреченно потер переносицу: все указывало на то, что-либо дело было совсем не в коровьей смерти, либо означенная нечисть под усиливающимся влиянием нави превратилась во что-то совсем непотребное, с чем разбираться придется с нуля, а импровизации Ленски страсть как не любил, даром что заниматься ими приходилось с завидной регулярностью.

— Ну как? — пока он знакомился с делом, Валентин успел куда-то отлучиться, притащил кусок мясного пирога и целый самовар, переворошить всю коробку с заявлениями и теперь раскладывал их в какой-то странной последовательности. Станиславу упорно казалось, что сортируются они по понятности почерка заявителя.

— Да ерунда какая-то, — честно ответил Ленски.

— Все так говорят, — Валентин довольно кивнул и смел часть заявлений в мусор, — вот только ей плевать, ерунда или нет. Вон, опять развлеклась, — он показал бумажку, против остальных отпечатанную на компьютере и с замысловатой шапкой. — Печорское хозяйство изволят жаловаться. Съездишь, а? А то у меня тут текучки — как блох у дворовой псины.

— Давай, — Стас кивнул, забирая бумажку. — Туда добраться хоть реально?

— А то — они работников своих каждое утро забирают от вокзала, с ними и доедешь. И обратно, если день провозишься.

— Спасибо, — гостеприимное кафе отчего-то хотелось покинуть побыстрее. Но природу странного чувства Ленски осознал только на улице: материалы местного дела почти ничем не отличались от тех, что он изучал еще в поезде, но ни в тех, ни в других не оказалось одной весьма существенной детали. Коровья смерть никогда не заводится сама собой. Ей кто-то должен указать дорогу. Почему никто не спросил об этом? Станислав поежился от налетевшего порыва ветра и поднял выше воротник пальто. Он никогда не считал себя гением оперативной работы и сомневался, что все, кто занимался этим делом, забыли о таких простых вещах. Он тоже не забыл. Но вопроса Валентину так и не задал, доверившись смутному голосу интуиции, подсказывающему, что так просто ответов не отыскать. И не для всех необходимо задавать вопросы.

Гостиница, в которой Станислав забронировал номер, находилась в новой, специально для туристов пристроенной части города, которая хоть и усиленно косила под старину, но торчащие то тут, то там коробки кондиционеров и подсвеченные неоном вывески безотказно выдавали новодел.

Узкая улочка неуклонно вилась вверх, приветливо сверкая яркими вывесками сувенирных лавок, рекламными щитами с объявлениями об экскурсиях. Погруженный в свои размышления Ленски краем глаза отметил, как постепенно вокруг исчезли рекламные щиты и подсветка, а вместо тротуарной плитки нога коснулась булыжника. Медленно, очень медленно, Станислав сделал шаг назад, стараясь точно попасть в свой собственный след, потом еще и еще один, до тех пор, пока по глазам не ударило яркой неоновой вспышкой. Он смотрел прямо перед собой, не замечая порывов холодного ветра, легко достигающих промокшей насквозь рубахи, а впереди медленно плыли клочья серого тумана. Если смотреть слишком пристально — в них без труда можно было различить силуэты, а слуха касались перестук тележных колес и звук чужих, незнакомых голосов.

Память древних городов была слишком тяжелой, чтобы просто так отпустить потомков. Сколько рассказывали историй о тех, кто, сделав шаг вперед, оказывался слишком далеко позади, так что и не отыскать обратной дороги. Это выросший в Петербурге Ленски знал особенно хорошо, и потому особенно любил вполне себе современный, не отягощенный грузом истории Nск. Дышать там было определенно легче и оглядываться по сторонам приходилось не в пример реже. Совсем рядом, возвращая к реальности, раздался отчетливый колокольный звон — Станислав посмотрел на наручные часы. Стрелки на циферблате показывали час пополудни.

Не пей из копытца, козленочком станешь. Глупая строчка из детской сказки назойливой мухой вертелась в голове. Станислав, чувствуя спиной пристальные взгляды, щелкнул камерой телефона, запечатляя предъявленное ему свидетельство совершеннейшей наглости коровьей смерти — слегка размытый глубокий след копыта. Все бы ничего, да только отпечатался он аккурат по центру охранной борозды, да еще в гордом одиночестве.

— Совсем страх потеряла!

Станислав на мрачное замечание только кивнул. Сам по себе след его не слишком интересовал — экзорцист вообще был не уверен в своей способности отличить коровий след от козьего, разве что полагал, что лошадиные должны содержать отпечатки подков, потому факт принадлежности конкретного этого неуловимой коровьей смерти вызывал в нем здоровые сомнения, но спорить и что-то доказывать — дело изначально гиблое. А фотографию он потом к протоколу приложит, лишним не будет.

— Господа! — Ленски обернулся к окружившим его труженикам доблестного Печорского хозяйства и тут же поправился: — товарищи! Давайте мы все займемся каждый своей работой, если будут какие-то вопросы — я их непременно задам.

Вряд ли его слова возымели какой-либо эффект, но тут из-за поворота дороги раздался отчетливый гул мотора, в котором многоопытные печорцы опознали директорскую машину, и всех любопытствующих как ветром сдуло. Станислав облегченно вздохнул и снова повернулся к борозде. Работать под чужими взглядами он не любил, а уж всякие замечания под руку и вовсе не терпел ни в каком виде. Единственный исключением, только подтверждающим общее правило, являлся Аэламэль: тяжелый взгляд кельтской нелюди раздражал с любого ракурса, а согнать того с облюбованного места мог только душевный экзорцизм Петровича.

Не успел Станислав как следует настроиться и выбрать подходящий амулет, как за спиной раздались тяжелые шаги.

— Что это ты тут делаешь? — чужой голос так и лучился неприязнью и подозрением.

— Работаю, — Ленски постарался придать голосу побольше нейтральной вежливости и развернулся, демонстрируя служебное удостоверение. — Старший оперуполномоченный Бюро экзорцистов, Станислав Ленски, — привычной скороговоркой представился он. — Произвожу проверку вашего заявления. Вы же тут директор?

— Я.., — на холеном лице местного хозяина жизни отобразилось недоумение. — А Валентин где?

— Работает, — Станислав пожал плечами, — а ваше дело передано в область, а оттуда — в наше управление. Постановление на проведение осмотра и ритуалов первого круга подпишите, — пока почтенный руководитель печорского хозяйства пытался уложить в голове хитросплетения бюрократии, Ленски ловко подсунул ему бумаги. Теоретически, сделать это следовало в самом начале, а потом уже подозрительные следы осматривать, но то теория, а практика всегда подсовывала сюрпризы.

— А если не подпишу? — сомкнувшиеся было на ручке пальцы остановились, и Станислава ожгли еще одним неприязненным взглядом.

— Составлю акт о воспрепятствовании и не буду проводить проверку, — подобные заявления обычно здорово выбивали из равновесия молодежь, но Ленски к таковым давно себя не относил.

— Благодарю, — вожделенные подписи на всех бумагах появились в течение следующей минуты, Ленски небрежно засунул их обратно в портфель и вернулся к изучению следа, который успел растаять почти наполовину. Будто отпечатался не на песке, а на воде, обретшей слишком большую плотность, а теперь неуклонно возвращающейся в исходное состояние.

Опахивание в Печорском хозяйстве провели на совесть — борозда вышла ровная, глубокая, тщательно присыпанная вязким речным песком. Амулет на ладони вибрировал густо, звучал басовитыми струнами. Ни единого разрыва или надлома. Защита стояла никем не потревоженная, а на песке медленно стирался чужой след.

— Как же ты сюда пролезла? — Станислав нахмурился и зашагал к хозяйственным постройкам. Впереди ждала самая нелюбимая им часть работы — долгие бесполезные разговоры.

— Эт-то что? — Станислав застыл у загона, потрясенно запрокинув голову. Сверху на него любопытно смотрела голова на длинной тонкой шее.

— Страус, — охотно пояснил местный зоотехник, выданный ему в сопровождение, — заграничный, значит. Яйца — во! И мяса поболе, чем с курицы будет.

— И как они… здесь? — экзорцист наконец опустил глаза и теперь разглядывал жесткие черные перья.

— Прижились, — зоотехник пожал плечами, — не сразу, конечно, но мы Валентина-то вызвали, он походил-поглядел, какой-то погремушкой потряс, рожу страшную на забор привесил, — тут зоотехник махнул на зловещего вида маску, покачивающуюся на привратном колышке, — и все! И зерно наше клевать принялись и несутся прилично.

Станислав задумчиво покивал, поводил ладонью с амулетом над маской, но ничего особенного не почувствовал — сам зоотехник и то фонил больше из-за повязанного на куртке ремешка на три узелка.

— И что же, Коровья Смерть их… не того? — блестящий амулет живо заинтересовал заграничную птицу, и экзорцист едва успел отдернуть руку от любопытного клюва.

— Даже и не приблизилась! Смерть-то она нашенская, а птица — заграничная, — как само собой разумеющееся пояснил зоотехник. Станислав недоверчиво покачал головой, но развивать тему не стал.

— Ладно, показывайте, что у вас тут еще есть.

Станислав полагал, что после страусов его уже ничем не удивишь. И пусть олени выглядели намного менее экзотично, но точно не являлись той живностью, что ожидаешь встретить в обычном хозяйстве.

— А эти… как, — осторожно спросил он все того же зоотехника. На оленей последний взирал практически благоговейно.

— Это хозяин все, — открестился зоотехник, — говорит, что козы тут на каждом хуторе, надо это… отделяться от стереотипов. Вот. Эти попривередливее страусов оказались — Валентин сколько с бубном не прыгал, все равно свой ягель требовали, чуть не перемерли все. А потом ничего… пообвыклись, вон, борщевик жрут и не морщатся, — на последней фразе благоговение перед чудной живностью трансформировалось практически в священный экстаз. Станислав же только про себя подивился разнопрофильности местного умельца. Все же в городе с этим… проще, а когда ты единственный экзорцист на район — и с бубном обучишься плясать, и вудистские маски заговаривать.

— Этих Коровья Смерть тоже не трогала?

— Да как же не трогала, половину стада в ту осень выкосила, в этот смилостивилась — стороной обошла. Она вон там похозяйничала, — и зоотехник указал на крытое здание коровника.

Внутри было пусто. Разве что тянуло поверх тяжелой смеси запаха животных, навоза и молока легким душком разложения. Выжившую скотину переправили в карантин, трупы убрали. Станислав коснулся висящего у входа амулета — измазанных дегтем лаптей — и тут же отдернул руку — оберег теперь годен был только заразу приманивать, а никак не отпугивать. Экзорцист прошелся от одной стены до другой, но так ничего и не почувствовал. Будто вся сила нечисти ушла в амулет. Но трупы-то остались. И след.

Посмотреть на жертв распоясавшейся нечисти не получилось — трупы уже отправили на утилизацию. Ехать на скотомогильник не хотелось от слова совсем, так что известие о том, что смотреть там нечего, Станислав воспринял со смешанными чувствами — с одной стороны, посмотреть было необходимо, а с другой, возможность отложить это дело до следующего визита нечисти (а в том, что он будет, экзорцист не сомневался) выглядела слишком соблазнительно. В результате Ленски клещом вцепился в живых свидетелей, пытаясь выцарапать хоть крохи информации из доярок, скотников, сторожей и всех, кто мог хотя бы случайно пройти мимо злополучного коровника.

К обеду Станислав перезнакомился со всеми представителями Печорского хозяйства, выслушал душераздирающую историю последнего происшествия в десяти разных вариациях, в трех из которых откуда-то затесались вампиры, а в одной — оборотень, которым по уверению местного сторожа являлся зоотехник. Последнего Станислав на всякий случай проверил, но ничего подозрительного верный амулет не выявил, зато выяснил, что на этот раз коровья смерть прошлась исключительно по поголовью бычков, проигнорировав находящихся в том же коровнике телок. Совершенно нехарактерная избирательность.

Станислав засунул в портфель последний совершенно бесполезный протокол и снова остановился у борозды. Сейчас она выглядела девственно чистой: никаких лишних и подозрительных следов. Почему тот след продержался нетронутым почти три дня и исчез буквально за несколько часов, стоило ему на него посмотреть. Что ты хочешь мне показать? Окончательно пересекая границу хозяйства, Ленски уже не сомневался — это было послание. Вот только было ли оно адресовано ему?

* * *

Не знаешь откуда начать — начни с начала. Эту немудрящую присказку Соколова — своего непосредственного начальника — Станислав не слишком любил, но временами приходилось следовать именно ей. Правда, направляясь на хутор неподалеку от Печорского хозяйства, на результат он особенно не рассчитывал — первое явление коровьей смерти случилось уже больше года назад, потому никаких эманаций и следов там остаться не могло. Но все же хотелось взглянуть собственными глазами — строчки чужих отчетов казались слишком далекими, пустыми и словно затертыми. Будто за каждым из них было что-то еще.

Аннинский хутор выглядел… добротно. Слово это казалось современному языку чуждым, но именно оно крутилось на языке у Станислава, когда он оглядывал высокий забор-сетку и низкие крыши хозяйственных построек. Низкорослый кустарник обгладывали животные, в которых Ленски с некоторым трудом признал коз — слишком уж непривычно выглядела темно-рыжая шерсть и широкие черные полосы вдоль хребта. «Ну не страусы — уже хорошо», — мысленно подбодрил сам себя экзорцист.

— А чой это ты пялишься? — далекий от дружелюбия голос раздался в точности за спиной, и Станислав вздрогнул от неожиданности, с некоторой опаской оборачиваясь. Уперев руки в бока, его разглядывала женщина того неопределенного возраста, что в зависимости от настроения и освещения плавно скользит от сорока к шестидесяти, нигде надолго не задерживаясь.

— Станислав Ленски, Nское бюро экзорцистов, — торопливо представился Станислав, разворачивая удостоверение. Хворостина в руках женщины выглядела достаточно убедительно, чтобы как можно быстрее уверить ее в своих самых положительных намерениях. — Расследование по делу Коровьей Смерти. Ваши козочки?

— Мои, — женщина подслеповато прищурилась, рассматривая документ, — надо ж… из самой области. Что вам опять неймется? Год уж прошел…

— Так опять шалит же, — Станислав сунул удостоверение в карман, — а вы Наталья Петровна? — припомнил он имя первой заявительницы.

— Она самая. Ладно, чего уж там. Пойдем в дом — поговорим. Хотя я уже все рассказывала. И Валентину нашему, и этим… пришлым.

— Что делать, — Станислав виновато развел руками и последовал за хозяйкой, внимательно оглядываясь по сторонам. — Смотрю, борозду не вели в этот раз?

— А я ее и в тот не вела — нельзя мне. Мы, хуторские, по-другому делаем. Колокольцы вяжем и ладно, — Наталья Петровна усадила гостя на диван и сама тяжело опустилась на стул.

— И никто не ведет? — удивленно переспросил Станислав. В деле про отсутствие борозд информация была, но он списал ее на местную безалаберность, а не на традицию.

— Деревенские делают, их много. Печорские вон тоже каждый год ведут. А мы по-своему ладим, кто сам может, кому Валентин подскажет. Он мужик хваткий, голова на месте.

— Я заметил, — Ленски вежливо улыбнулся и посмотрел в окно. Черно-рыжая коза оставила в покое куст и теперь увлеченно обдирала молодое деревце, поднявшись на задние ноги.

— Понравились мои чешки? — голос хозяйки отвлек его от этого крайне занимательного зрелища.

— Кто? — Станислав удивленно посмотрел на Наталью Петровну, гадая про себя при чем тут обувь.

— Да козы. Я их чешками зову. В Печорах мы их взяли. У хозяина тамошнего как год — так новая блажь. То коз этих из-за границы выписал, то теперь птиц каких-то. А козы надоели — вот он их и продавал, место высвобождал.

— А давно взяли? — о происхождении коз ничего в деле не было, хотя это название — «чешки» — он точно встречал, но не связал, определив в очередную небрежную опечатку, которыми всегда пестрели сделанные впопыхах опросы очевидцев.

— Так той зимой и взяли. Он все нахваливал — хорошие, крепкие, молока — хоть залейся. Ну про молоко, положим, не соврал, а вот только Коровья эта смерть знатно коз моих проредила. И чешек этих, и других захватила.

— Много потеряли на них? — не то чтобы Станиславу было любопытно, но хоть как-то поддержать беседу требовалось.

— Да не особенно, он дешево отдавал, — Наталья Петровна покачала головой, — надо было тогда еще подумать. Хотя шерсть с них и правда хорошая.

— Так молоко или шерсть?

— Все хорошее. Молоко — под сыр, шерсть на варежки. У нас ничего не пропадает.

Станислав только неопределенно хмыкнул — торговок с сыром и шерстью по всему Изборску хватало, и каждая норовила свой сыр еще как-то по-особенному обозвать.

— Ясно. Спасибо вам за помощь.

— Да не за что, — Наталья Петровна махнула рукой, — этого. Провожать не буду, дорога у нас чистая, не заплутаешь.

Не было путей надежней, чем железные дороги, но на стабильных участках пользовались и обычными путями. Только оберегов вешали, как на елку под Новый год игрушек. Тарахтение старенького автобуса мешалось с помехами, издаваемыми радио в салоне, сквозь которые доносились обрывки популярной песни. Станислав отвернулся от мутного окна и вновь раскрыл папку с делом. Съездить на остальные хутора он сегодня точно не успевал, а вот кое-что посмотреть — очень даже мог. Ущерб, причиненный Коровьей Смертью, все пострадавшие описывали очень старательно и временами слишком подробно, но сейчас Ленски этому был очень рад: в списках с каждого из четырех хуторов присутствовали «козы, рыжие».

Коровья Смерть не приходит сама. Ее нужно привести. А можно ли ее передать? Ленски снова зашуршал бумагами, выверяя даты нападений. Если его мысль верна, то Печорское хозяйство должно было пострадать первым, а потом уже таким оригинальным образом отвадить беду от себя. Но Печоры Коровья Смерть затронула только после того, как знатно покуролесила по хуторам, и раньше это казалось вполне логичным — твари надо было набраться сил, прежде чем соваться на тщательно огражденную ритуалами территорию. Но теперь-то он знал — на хуторах ритуалы тоже были. Только свои, северные. Пожалуй, только что у него появилась целая куча вопросов к Валентину.

* * *

Его будто качало на волнах. Мерное медленное движение убаюкивало, веки становились слишком тяжелыми, но сквозь них упрямо пробивался яркий солнечный свет. А может, дело было в голосе, едва различимым шепотом текущем в уши? Станислав вслушивался, но не мог разобрать ни слова. Он отворачивался, но свет будто следовал за ним, не давая толком открыть глаза и оглядеться. Все, что он мог видеть — смутные обрывки, залитые слепящим светом. Кусочек дороги, высокое тележное колесо и чья-то смутная тень совсем рядом. Кто-то сидел совсем близко и силуэт казался таким знакомым, что казалось — поверни голову, разгляди еще хоть что-нибудь, и все станет на свои места.

Станислав резко распахнул глаза и чихнул: в комнате оглушительно пахло яблоками. Смутным отголоском сна он заметил соскользнувшую с телеги тень.

— Да чтоб тебя, — все еще сонно моргая, Ленски двинулся к окну. Его мысли крутились вокруг недавнего смутного сна. Прошлое или будущее? Или просто сон, на который не стоило обращать внимания? Станислав резче, чем следовало, раздернул шторы и неприязненно посмотрел на тонкую яблоневую веточку, накрепко вцепившуюся в лацкан висящего на стуле пиджака. До знакомства со слишком самостоятельными яблонями и прочими эльфами никакими необычными снами он не страдал. Веточку же перед отъездом Ленски буквально впихнул Аэламэль — тот самый «инцидент международного характера», благодаря которому Станислав присоединился к почетной миссии поимки Коровьей Смерти в Изборске, а проще говоря, был услан подальше с начальственных глаз. От веточки, как и от всего, связанного с эльфом и его яблонями, Станислав ничего хорошего не ждал, но выбросить ее рука не поднялась: когда хотел, Аэламэль умел быть очень настырным и убедительным. Воспоминания о нехороших эльфийских предчувствиях спокойствия Ленски не добавили, как, впрочем, и утренние пейзажи.

Солнце еще не взошло, и серый холодный туман струился по улицам сквозь редеющие сумерки. Она стояла на противоположной стороне, в точности напротив распахнутого Станиславом окна. Тощая рыжая корова, похожая больше на обтянутый кожей скелет, чем на живое существо. Острый глаз экзорциста приметил и обломанный кончик рога, и странно молчаливый колокольчик на свалявшейся грязной веревке. Другой ее конец уходил куда-то в туман. Несколько долгих мгновений Коровья Смерть смотрела на него зеленоватыми огоньками пустых глазниц, а потом медленно, будто нехотя, пошла по дороге. Туман вокруг нее редел, а тротуарная плитка под копытами сменялась древним булыжником.

— Чур меня! — пальцы Станислава сами собой сложились в ограждающий знак. Мгновение — и на улице не осталось ничего, кроме излишне густого тумана. Откуда-то издали ветер донес звон колокольчика.

— Не получается! — Станислав укоризненно посмотрел на ряд мелких, будто букашки, черных циферок, словно именно они были виновны в том, что такая красивая и стройная версия рассыпалась, как карточный домик.

Он трижды сверил все даты явлений Коровьей Смерти, состыковал все показания, коих в изборском деле набралась аж целая толстая папка, но либо все работники Печорского хозяйства врали поголовно и удивительно складно, что с людьми, особенно когда дело касается такой тонкой материи, как даты, не случается, либо никакого подвоха тут не было и Коровья Смерть действительно начала свое победное шествие с хуторов. Версию было откровенно жалко — очень уж она выходила всёобъясняющая. С другой стороны, перспективу она демонстрировала все равно нерадостную и к разгадке текущих событий не приближала совсем.

Так кто же все-таки привел на хутора нечисть? Станислав высыпал в чашку коричневатый порошок, выдаваемый местным магазинчиком за кофе, и залил его кипятком. Аппетитным поплывший по номеру аромат назвать можно было только совсем уж отчаявшись, но слишком отчетливый яблочный дух он глушил превосходно. Экзорцист подержал ладонь над чашкой, оценивая температуру, и вновь приблизил к себе листы со скрупулезно выписанными цифрами. Что-то в них все-таки было, нечто смутно царапающее интуицию и не позволяющее отправить листочки в мусор раньше времени.

Стас бездумно смотрел в пространство, карандаш в его пальцах отбивал неровный, то и дело сбивающийся ритм, а какая-то скользкая мысль вертелась на самом краю сознания и никак не могла определиться — исчезнуть ей окончательно или все же оформиться в нечто более осознанное и понятное. Станислав безнадежно посмотрел на собственные разрозненные записи, придвинул к себе чистый лист бумаги побольше и занялся самым ненавидимым лично им, но весьма любимым начальством делом — подводить статистику. Даты визитов Коровьей Смерти выстроились в стройную вертикаль, горизонталью легли места, а клеточки постепенно заполнялись количеством. Для Печорского хозяйства клеточки выходили самые большие, в них Станислав старательно вписывал всю разношерстную живность. Считать оленей вместе с коровами ему казалось практически кощунственно: последние борщевик — бич всех полей — не жрали! Новые ряды циферок радовали своей стройностью, но угнетали откровенной бесполезностью, что не помешало Стасу взяться за карандаш, вновь подвинуть к себе папку с протоколами и попытаться свести фактические заявления с цветистыми показаниями.

Таблица упорно не сходилась. С хуторами проблемы не возникли, а вот Печорское хозяйство Ленски выверял в четвертый раз, а смутное подозрение, что-то ли работники не помнили, сколько какой живности у них обитало, то ли составлявший заявления человек брал нехороший пример с известного героя старого фильма, у которого один пиджак упорно двоился при каждом новом пересказе истории, оставалось. Стоило навестить Печоры еще раз.

Печорское хозяйство встретила Станислава как родного: знакомый уже зоотехник почти силком поволок любоваться страусами, которые после недавнего визита Коровьей Смерти начали нести яйца в удвоенном количестве.

— Так, давайте мы с вами все-таки немножко сверимся, а то у меня какая-то ерунда получается, — Ленски с некоторым трудом вклинился в бурный монолог зоотехника, который уже успел вывести целую теорию насчет полезности влияния местной нечисти на заграничную птицу.

— А? — зоотехник, оборванный на особенно патетичной ноте, моргнул, как-то растеряно рассматривая Станислава, будто и забыл уже, кто являлся его благодатным слушателем, — да, давайте. Что там у вас?

— Вот скажите, кто у вас падеж считал для заявлений? — Ленски развернул скатанную в трубку табличку.

— Все считали: и я, и директор, и бухгалтерия. Осенью цельный акт составляли об уроне! — зоотехник набрал в грудь побольше воздуха, явно намереваясь в красках живописать высокую комиссию, и Станислав поспешил продолжить:

— А весной тоже акт составляли так? Когда первый падеж был?

— Не знаю, — зоотехник покачал головой, — я тогда в отпуске был.

— Хорошо, — Станислав полез в неизменную папку, доставая копию вожделенной бумажки, — смотрите, по акту были: козы рыжие сорок три головы и коровы дойные сто двадцать четыре головы. Могло так быть? — зачитал он.

— Не, это вы путаете что-то, — зоотехник задумался, беззвучно шевеля губами и подсчитывая что-то в уме. — Коров у нас по той весне столько и не было. Дальний коровник пустой стоял.

— А куда ж они делись? — Ленски прищурился: кажется, версия с «тремя пиджаками кожаными» начинала обретать под собой вполне реальную почву.

— Откуда ж я знаю? — зоотехник развел руками, — Может, директор кому продал, может, на мясо сдал. Только то еще зимой было, а падеж он в марте пошел. Это я точно помню, потому как в апреле уже проверка была. Как вы прям — везде лазили, в каждый коровник заглядывали.

— И вы с ними ходили?

— Бухгалтерия. По их душу ж приезжали.

— Вот оно как. Спасибо, — Станислав задумчиво кивнул и пропустил момент, когда над оградкой вновь показалась голова на длинной шее — резкое движение и злосчастная таблица исчезла в страусином клюве, тут же поднявшемся на недосягаемую высоту.

— А я говорил, что вы ему понравились! — гордо заявил зоотехник, с умилением глядя на обнаглевшую птицу.

— Плохо не будет… с бумажек-то? — Ленски тихонько вздохнул: плод своих утренних трудов было жалко, но не настолько, чтобы пытаться отобрать у страуса добычу, которая к тому же уже исчезла где-то в бесконечно длинной шее.

Зоотехник в ответ жизнерадостно помотал головой.

Станислав глубоко затянулся. Горьковатый дым царапал горло, но никак не мог перебить мерзкого привкуса, поселившегося во рту после разговора с зоотехником. Не было ничего странного в том, что кто-то попытался списать недостачу под падеж, вот только по всему выходило, что история с Печорским хозяйством имела куда более неприятный душок. Они готовились заранее. Кусочки головоломки один за другим вставали на места, и Ленски без всяких таблиц видел — каждый элемент, один за другим. Проданные по дешевке козы с довеском в виде оставленной лазейки для Коровьей Смерти, пустые коровники, в которых весной якобы прогулялась Коровья Смерть. Станислав даже не стал пересчитывать — и так знал, что несчастные сорок три козы, списанные Печорским хозяйством под весенний падеж, одна в одну сойдутся с рыжими «чешками», обретающимися по хуторам. Но даже это не было пределом. В конце концов, люди — всегда люди.

Сигарета прогорела до фильтра, и Станислав отбросил окурок на землю. Первым на место происшествия должен был прибыть участковый экзорцист. И Ленски совершенно не верил в то, что Валентин не смог бы отличить место, где порезвилась нечисть, от просто пустого коровника. К тому же Коровью Смерть должен был кто-то призвать.

* * *

Вывеска Изборского Бюро все так же зеленела в тени яркого транспаранта кафе, а Валентин в окружении самовара и многочисленных чашек восседал за огороженном вешалками столом. Разве что стопка заявлений в коробке была не в пример меньше прошлого раза.

— Коровья Смерть добралась до Печорского хозяйства только осенью, не раньше, — Станислав никогда не умел вести долгие многозначительные разговоры и вообще говорить намеками.

— Да? А что же тогда той весной было? — Валентин улыбался так же открыто, как в их первую встречу, но Ленски интуитивно ощущал, как тот весь подобрался.

— Вот ты мне и расскажи, что там было, — Стас сел напротив и подпер подбородок сцепленными в замок руками. — Как в пустых коровниках нечисть ловил…

— Мораль читать будешь? — Валентин откинулся назад на скамью и досадливо фыркнул, — все вы такие… столичные. Только вот ты уедешь, а мне здесь еще жить и работать. Мое дело нечисть гонять, а не за справедливость биться.

Станислав кивнул, подтверждая собственные мысли: о манипуляциях с коровами Валентин явно знал и подписал не глядя все, что Печорское хозяйство по своему падежу представило. Сказали — Смерть, значит, Смерть.

— А я про нечисть и спрашиваю. Четыре хутора, Валентин. Четыре огражденных хутора! Не подскажешь, как эта тварь не потревожила ваших северных колокольцев?

— Не знаю я, как она пролезла. Не хочу знать, — улыбки больше не было, только ощущение чего-то далекого и холодно-могучего, от чего беззвучно вибрировали серебряные браслеты оберегов. — Но думай что хочешь, я свою работу делал на совесть. Я изгонял ее четырежды по весне, а то, что пришло осенью — не смог.

— Кто ее призвал, тоже не знаешь? — Станислав не знал, в первый ли раз Валентин говорит все это или уже объяснялся осенью с областным управлением. Было бы слишком самоуверенно предположить, что только он раскопал всю эту историю, но тем не менее, дело так и осталось аккуратно подчищенным от всего лишнего. Профессиональная солидарность, чтоб ее. Да и если Валентин не врал, а уж ложь Ленски не мог не почувствовать, на хуторах он отработал как и положено, а осенью по Изборску гуляла совсем другое существо, которое к Печорскому хозяйству и его манипуляциям отношение имело разве что косвенное. Если бы она не появилась — то все грязное белье осталось бы в своих шкафах.

— Не знаю, — Валентин улыбнулся почти ласково, — дурное дело оно не хитрое, а обряд тут простой.

— Я в ваше дело лезть не собираюсь, — Станислав покачал головой. Поиски справедливости в его компетенцию также не входили, да и не было в этом никакого смысла — слишком много прошло времени, чтобы была возможность доказать хоть что-то. Но все же времени, потраченного на пустое расследование, было жаль. — Меня больше волнует осенняя тварь. Откуда-то же она вылезла. Я бы сказал, кто-то слишком поверил в то, что ее нельзя изгнать, но должно быть что-то еще. Почему именно осень? Что особенного?

— Труворово городище, — Валентин слушал внимательно, и Станислав чувствовал, как с каждым словом уменьшается давление, пока не исчезает совсем, сменяясь прежней открытой улыбкой.

— Что Труворово городище? — не понял Ленски.

— Оно «упало», — объяснил Валентин. — Это старый город, первое поселение. Там, конечно, уже ничего не было — холм, старая церковь и могилы. Ну еще несколько памятных знаков. Но осенью оно опустилось на ту сторону и тогда же вторую ветку отрезало.

Станислав медленно кивнул: слова проводницы из поезда сами собой всплыли в голове. Вторую ветку уже закрыли, а мы еще проходим. Паша проводит. Значит, вот когда это было. В том, что старый Изборск постепенно «тонет», не было ничего удивительного: такова участь всех древних городов, особенно когда на них не «наслаивается» ничего нового. Груз старых, более… живых и реальных времен давит, пока окончательно не перевешивает, и тогда город, а иногда целый район просто проваливается, растворяясь в белом молочном тумане. Именно так десять лет назад провалился Псков, а условной столицей области стал Nск — город молодой и не обремененный древней историей, а потому особенно стабильный. Никто не знал, что происходит с «провалами», но возле них часто появлялась и странная нечисть, и вообще аномалия на аномалии. В таком свете изборская Коровья Смерть выглядела почти… нормально.

— Покажешь, где это было? — не то чтобы Станислав никогда не видел провалов или надеялся узнать там что-то новое, но интуиция упрямо звала туда. Нужно увидеть собственными глазами.

— Было бы на что смотреть, — Валентин пожал плечами, но за курткой потянулся без споров.

Труворово городище стояло. Молочный туман поднимался вверх, вился узкими пламенными лепестками вокруг бревенчатых стен старой крепостной стены, играл колоколами церквушки. Сквозь распахнутые ворота виднелись дома и люди — смутные силуэты, то исчезающие, то возникающие вновь, а искаженное эхо доносило голоса.

Станислав и Валентин стояли на границе старого и нового кладбища и смотрели, как «упавший» город ткется заново, а туман расползается все дальше и дальше. До слуха Ленски донесся знакомый звон колокольчика.

Вверх по дороге медленно поднималась она. Все та же тощая рыжая корова, сквозь бока которой торчали кости. Она шла так, будто двигалась против сильного ветра, но упрямо приближалась к воротам давно мертвого города, пока не уперлась в какую-то черту. Коровья Смерть обернулась, и Станислав готов был поклясться — зеленые огоньки из пустых глазниц смотрят на него и только на него.

— Уезжай, — хриплый голос Валентина раздался совсем близко. Станислав моргнул, и видение пропало. Только стелился перед глазами молочно-белый туман. Он обернулся, глядя на экзорциста: тот побледнел и как-то враз осунулся. — Уезжай, — еще раз повторил Валентин, — здесь скоро все рухнет, и никому уже не будет дела ни до этой твари, ни до чего.

— Эвакуировать людей? — собственный голос казался Станиславу кощунственно ровным и бессмысленным.

— Никто отсюда не уедет, — Валентин закрыл глаза, — к нам приезжают, а мы уехать не можем. Нет поезда, который приходит в час пополудни.

Будто в такт словам Валентина колокол над Труворовым городищем отбил час. Ленски встряхнулся, прогоняя накатившее ощущение безнадежности.

— Рухнет-то оно рухнет. Но откуда мы знаем когда. Может, еще лет десять так стоять будет, — упрямо произнес он. Никаких закономерностей в разрастании провалов не было, иногда им требовалось несколько часов, иногда — годы. Петербург падал уже почти столетие и собирался падать еще столько же, если не больше.

— Может, и так, — Валентин усмехнулся, — а может, и завтра… кто знает. Но в чем-то ты прав — надо жить. По пиву? — последнее предложение прозвучало совершенно буднично.

— Пошли, — Станислав согласно кивнул.

Станислав Ленски всегда имел собственный взгляд на идеальное утро. Где-то в самой глубине подсознания оно отпечаталось смутным образом неторопливо восходящего солнца, теплым запахом свежесваренного кофе и отсутствием необходимости куда-то спешить. Ленски с ходу не смог бы припомнить ни одного своего утра, которое начиналось бы именно так. Звон будильника, который любую, даже самую приятную слуху мелодию превращал в противное завывание, начальственный рык Соколова в трубку «где тебя носит» или скулеж соседской собаки, которую никто не хотел выгуливать в выходной с утра пораньше — все это регулярно превращало утро в нечто хмурое и неприятное. Но, пожалуй, сегодняшнее утро, начавшееся с настойчивого стука в дверь номера, Станислав назвал бы одним из самых неприятных.

— Что случилось? — серый рассвет, едва проглядывающий сквозь молочный туман, заполнивший улицы, красил мир во вполне соответствующие настроению краски, а до злосчастного будильника оставался целый час.

— Коровья Смерть у нас случилась. Опять, — стоящий на пороге Валентин поморщился, как от зубной боли, и без приглашения прошел в номер. — Одевайся, я пока расскажу.

Станислав внутренне покоробился с такой бесцеремонности, но спорить сейчас о приличиях и личном пространстве было верхом абсурда, потому он только кивнул.

— Опять Печоры?

— Нет, — Валентин покрутил головой, как-то по-особенному принюхиваясь, и повел перед собой рукой, — ты глянь-ка, к тебе туман этот и не забрался почти. Только яблоками пахнет, что не продохнуть. Чем ты его?

Ленски неопределенно пожал плечами. Яблоневый запах он уже практически не ощущал: то ли принюхался, то ли тот был не настолько сильным, как показалось Валентину.

— Так куда едем-то? — уточнил он торопливо щелкая кнопкой на чайнике и засыпая в чашку растворимого кофе.

— Да тут рядом совсем, частное хозяйство под городом. Козы, чтоб их. А без этого нельзя? — Валентин нетерпеливо мотнул подбородком на урчащий чайник. — Следы ж…

— Нельзя, — Станислав с трудом подавил зевок, ощущая, как под челюстью что-то хрупнуло, — если тебе, конечно, нужен второй экзорцист, а не столб.

Но все же за походной чашкой, снабженной соответствующей крышечкой, Ленски все-таки в чемодан полез. Пить кофе он может и на пути к очередным козам.

Они напоминали вату. Белые, свалявшиеся комки в разводах весенней грязи. Станислав чуть поморщился, отправляя в желудок остатки холодного кофе, и отправил стакан в портфель. Пока Валентин расспрашивал хозяйку почивших коз, ему следовало заняться следами. Он еще раз украдкой глянул на козьи трупы — непривычно белые и простые среди местной рыжей экзотики — и подошел к борозде.

Маленькое пригородное хозяйство в этом году защитили на совесть: Ленски видел и колокольчик над входом в хлев, и борозду, надежно ограждающую владения. Нетронутую борозду. Вот только в отличие от Печорского хозяйства, тут с Козьей Смертью они разминулись едва ли на час, и Станислав видел отчетливый след белого тумана, протянувшийся сквозь борозду. Он повел над ним выскользнувшим из рукава амулетом: тот молчал, подтверждая то, что Ленски уже понял и сам.

— Ну что тут? — Валентин с явным облегчением оставил причитающую хозяйку и встал рядом, хмуро рассматривая борозду.

— Это не Коровья Смерть, — Станислав убрал бесполезный амулет и потянулся за сигаретами.

— Вот те раз! А что же тогда? Или с ними общий сердечный приступ случился? — экзорцист выразительно показал на мертвых коз, все так же царапающих своей неправильной белизной зрение.

— Не приступ. Но и не Коровья Смерть, — Ленски вздохнул, подбирая слова для крепнущего внутреннего ощущения, — не та Коровья Смерть, которую мы называем Коровьей Смертью. Вот смотри, — он указал кончиком сигареты на борозду, — что ты видишь?

— Ну борозда. Нетронутая. Опять, — Валентин фыркнул и скрестил руки на груди.

— Все? — недоверчиво переспросил Станислав.

— Все, — уже спокойнее ответил участковый экзорцист и заинтересованно уточнил: — а ты видишь что-то еще?

— Я вижу проход, — Ленски выдохнул, наблюдая, как едва заметный след тает в сигаретном дыму, — она не ходила сквозь борозду. Там… где она прошла, борозды нет.

— Не понял. Ты давай, попроще тут, — Валентин подошел к самой борозде, чуть ли не обнюхивая ее, но явно ничего необычного не видел.

— Борозда чертится от нечисти. Это круг, граница между нашим миром и той стороной. Слабую тварь остановит, сильная ее проломит. Но ты просто пройдешь сквозь нее. И я пройду, и коза, будь она неладна. И наша тварь ходит. Потому что борозда ее не видит. Не для нее и не от нее проведена.

— А что же она такое? Тульпа, что ли? — Валентин оторвался от созерцания и теперь заинтересованно рассматривал коллегу.

— Может быть. В той части, что она Коровья Смерть — точно тульпа, — подумав, согласился Станислав. Еще раз вздохнул, ощущая, что понятнее ничего не стало, и продолжил, — люди поверили, что Коровью Смерть нельзя изгнать, и когда тварь пришла — она стала Коровьей Смертью. Потому что это была лакуна, которую она могла занять. Пустое место в этом мире, — медленно повторил он, не замечая, как сигарета тлеет, прогорая до фильтра, и обжигает пальцы.

— А откуда она пришла? — Валентин слушал внимательно и самую суть ухватил мгновенно. — Из провала ведь? — предположил он, так и не дождавшись ответа, но без труда восстановив хронологию событий. — Но как она всюду лазает, все равно не понимаю, — экзорцист досадливо ударил ладонью по бедру.

— Она строит дорогу, — Станислав произнес это уверенно, как само собой разумеющееся, — правда не видишь? Над и сквозь борозду, — он бросил окурок вперед, будто дымным следом чертил видимую ему дорогу.

— Как путейцы, что ли? — недоверчиво переспросил Валентин.

— Похоже на то, — Станислав пожал плечами, поджигая кончик новой сигареты.

— Ты из путейцев, что ли, раз видишь? — пристальный взгляд участкового экзорциста Ленски отчетливо не понравился, но он только покачал головой:

— Какой из меня путеец? — Железнодорожный институт когда-то так и остался недосягаемой мечтой, как и черные вороньи крылья, и вспоминать о том сейчас было в высшей степени глупо и неуместно.

— Ну ладно. Что делать-то с ней будем? Если она не нечисть, то как ее обратно отправить? — Валентин уже явно отбросил все странности, сосредоточившись на одной текущей задаче. Этим он отчетливо напоминал Станиславу Петровича — тот тоже не любил рассуждать о высоких материях, предпочитая действовать здесь и сейчас. «Вначале — благословим, а там разберемся, как быть надо», — любил он приговаривать, опуская на протестующе поскрипывающий стол фирменное пудовое кадило. Но здесь, пожалуй, и кадило не помогло бы. Вот Шурочка с ее умением поговорить с кем угодно пришлась бы кстати. Только и Шурочка, и Петрович остались в далеком Nске, а здесь и сейчас располагать Ленски мог только самим собой.

— Уж как-то придется, — тихо произнес он. — Будем думать, — добавил уже громче. Белесый туман поднимался все выше, и его клочья холодным неуютным плащом ложились на плечи. Времени оставалось совсем мало.

* * *

Она стояла на тротуаре — в точности там, где Ленски видел ее в самый первый раз.

— Пойдем, — в горле пересохло, Станислав сглотнул, будто пытался протолкнуть сквозь глотку целый пучок колючей степной травы. — Пойдем со мной.

Она медленно наклонила рогатую голову, уставилась темными провалами глазниц. В темноте плясали зеленоватые огоньки. Станислав ждал, чувствуя, как холод медленно расползается от самых кончиков пальцев, поднимаясь к сердцу. Он звал беду за собой.

— Пойдем, — в третий раз повторил он, медленно поворачиваясь. Дорога сама строилась перед глазами — тротуарная плитка и булыжники мостовой, они плясали, сменяли друг друга, когда экзорцист сделал шаг вперед. По мостовой глухо ударило копыто.

Они шли совсем рядом — облезлая рыжая шерсть то и дело касалась предплечья. Тихо позванивал колокольчик на гнилой веревке. Звук манил к себе — протянуть руку, прекратить его или заставить звучать громче, но Станислав не обращал внимания, только до боли вглядывался в поднимающийся вокруг молочно-белый туман, в растворяющиеся улицы, которые сменялись совсем другими.

Вскоре Изборск остался позади, перед ними расстилалось поле. Заснеженное, покрытое весенними проплешинами и быстрыми ручейками, горячее и дышащее перед севом, царапающее ладони жесткими колосьями, опадающее скошенным сеном под ноги, снова затягивающееся снегом. Они шли, а впереди все отчетливее поднималась панорама города. Огромного древнего города, что звал их колокольным звоном и песней ярмарки.

— Иди, — у самых ворот поземка стремительно сменялась зеленой травой, осыпалась желтыми кленовыми листьями, быстрее и быстрее, так что в их круговерти совсем ничего нельзя было различить. — Иди! — почти прокричал Станислав, пытаясь перекричать налетающие порывы ветра. Над головой отчетливо хлопали вороньи крылья.

Она колебалась. Сейчас Ленски видел ее совсем отчетливо — облезлая шкура стекла с плеч, потерялись сбитые ветром рога. Он трепал густую рыжую косу, дергал из стороны в сторону как тростинку. Она обнимала себя руками, тряслась, как язык все еще висящего на шее колокольчика, и что-то безостановочно шептала: Станислав видел, как шевелятся губы, но ветер сносил в сторону слова. Он прищурился, до рези глаз всматриваясь, пытаясь разгадать слова по движению. Имя, назови имя.

Внутри стало совсем холодно. Будто разом навалились все зимы, что он когда-либо видел, выстудили тело до звенящей чистоты, до болезненного холода в костях, до морозов, что сковывают слезы, не давая глазам закрыться. Станислав не знал ее имени, не думал об этом и не спрашивал, но оно само просилось на язык, обдирало кожу ледяной крошкой, рвалась ошметками кожи с губ.

— Иди, Полина.

Гнилая веревка треснула. Колокольчик в последний раз звякнул, осыпаясь медной пылью, а она — коровья смерть, проводница Полина, побежала, так быстро, как только могла, опадая вниз и дробно стуча копытами, пока не ввинтилась в узкую воротную щель — будто в собственную тень скользнула.

Станислав облегченно выдохнул и прикрыл глаза. По щеке скользнуло что-то теплое, болезненно тянущее кожу. Он недоуменно стер это ладонью, взглянул на нее, разглядывая бурые разводы. Времени не осталось. Чужая мысль ткнулась в виски, и он суматошно оглянулся, пытаясь отыскать дорогу, по которой пришел, но вокруг расстилалась только сплошная бело-серая гладь, поднималась вверх густыми клочьями тумана. Станислав неуверенно сделал шаг вперед, другой, замер, понимая, что совсем не сдвинулся с места, только тумана вокруг стало больше.

Туман густел, подбирался к самым носкам ботинок, поднимался вверх, цепляясь за одежду серыми клочьями вьюнков. Дороги не было. Станислав не знал, с какой стороны он пришел, не помнил, где остался мелькнувший в тумане город. На самом деле, он не был даже уверен, что по-прежнему стоит на земле. Могла ли эта серо-белая густота быть облаками? Седая прядь тумана мазнула по лицу, Ленски дернулся от нее в сторону, как от ядовитой змеи, наткнулся спиной на что-то массивное, тут же распавшееся ошметками все того же тумана, и побежал. А может быть, так и остался на месте?

Туман все так же кружился вокруг, стирая последние ощущения верха и низа. В нем уже не удавалось разглядеть даже собственные руки, а каждый звук бесследно растворялся, не успев достигнуть слуха. Беззвучие угнетало. Вымывало мысли, оставляя только застилающий разум страх. Казалось — еще мгновение и не останется ничего, кроме сплошного тумана.

Станислав сощурился, стараясь разглядеть за пеленой хоть что-нибудь, выделить хоть что-то отличающееся от серо-белого тумана, пусть даже это будет все тот же туман, но другой плотности или оттенка. За туманной пеленой двигался силуэт. Ленски рванулся туда, не успев даже толком задуматься, но лишь снова провалился в туманное марево, закружился, пытаясь нащупать что-то ускользнувшее от него.

— Зачем? — голос, странно искаженный туманом, раздался совсем рядом, но Станислав так никого и не увидел, только различил слабый звук шаркающих шагов, будто кто-то с трудом заставлял себя идти вперед или тащил невероятную тяжесть.

— Дороги назад больше нет, — удивительно равнодушно произнес все тот же голос, в котором Станислав с трудом опознал свой собственный. Охрипший, будто сорванный бесконечным криком.

— Дорога найдется, если знать, к чему идти, — второй голос казался эхом первого, он звучал еще более странно и искаженно, и Ленски никак не мог узнать его, пусть тот и казался удивительно знакомым. Будто отзываясь на него, в груди что-то кольнуло резко и горячо.

— И к чему мы идем? — собственный голос раздался практически в самом ухе, Станислава обожгло холодом, будто что-то прошло буквально сквозь него. Он прижал руку к груди, ощущая, что там по-прежнему нечто отчаянно колется и бьется, просясь наружу. Тонкая яблоневая веточка с завядшими уже листьями тлела в пальцах. Усики дыма беспорядочно вились над ней, будто пытались пробиться к чему-то далекому.

— Придумай — и придем, — второй голос, Станислав был уверен, что обращался он совсем не к нему, зазвучал уже в некотором отдалении, едва различимый за пеленой тумана, но дым от веточки потянулся к нему, выстраиваясь стрелой. Туман чуть расступился, и на мгновение Ленски показалось, что он вновь видит движущийся за туманом силуэт. Или их все-таки было два? Думать об этом было решительно некогда.

Станислав и не думал — побежал вперед за дымным следом, надеясь только на то, что короткой веточки, что уже практически рассыпалась в пальцах от странного жара, хватит, чтобы вывести его хоть куда-нибудь. В любое место, где тумана будет чуточку меньше.

* * *

Стук колес убаюкивал. Станислав отвел взгляд от окна: слишком уж серо-белая гладь полей напоминала давешний туман. Он зябко поежился и крепче стянул воротник пальто, ссутулился, будто пытался удержать так хоть крупинку тепла и уставился на перемотанные бинтами пальцы — доказательство того, что туман ему отнюдь не почудился. Ожоги были реальностью, будто и правда пытался удержать в руке горящее дерево. Только боли от них почему-то не было.

— Гадкая сегодня погода, — проводница, та самая, чье имя он в прошлый раз так и не сумел рассмотреть на бейджике, остановилась в проходе и звучно поставила на столик чай. Станислав был уверен, что даже подстаканник — тот же самый, что и в прошлый раз. Поддерживать разговор не хотелось, но в тоже время иррационально не хотелось оставаться в одиночестве. Наедине с клочьями тумана, подступавшими из-за уголка глаза.

— Будто осень, а не весна, — Ленски погладил кончиками пальцев стеклянный бок стакана, молчаливо радуясь исходящему от него живому теплу.

— Ну, разница между ними не то чтобы слишком большая, — проводница пожала плечами, но фразу так и не закончила, замерев и прислушиваясь к чему-то далекому.

Станислав не успел спросить, что случилось — почувствовал сам.

Холод, нарастающий от кончиков пальцев к самому сердцу. Будто прямо за спиной резко распахнули дверь в самое сердце зимы. Мир вокруг будто натянулся, болезненно затрещали нити, проходящие сквозь него самого, стол, стекло, потертые кожаные сидения — все они будто разом потускнели, растягиваясь и размываясь, цепляясь за что-то, в то время как нечто иное тянуло назад, срывая холодными когтями ошметки кожи. Мир зазвенел, трескаясь и рассыпаясь бесконечной стеклянной крошкой.

Поезд тряхнуло, он рванулся вперед, будто подстегнутый чем-то, со звоном рассыпался стакан, расплескивая вокруг горячий чай, Станислав прикрыл глаза, защищаясь от горячих капель. Где-то за гранью слуха невидимые часы отбили время — час пополудни.

— Изборск, — голос проводницы звучал глухо. Перед глазами все расплывалось, но даже смаргивая непонятно откуда взявшуюся муть, Станислав видел, как подрагивают ее руки, вытирающие стол непонятно откуда-то взявшейся тряпкой.

— Изборск, — Ленски согласно кивнул. В голове было удивительно холодно и пусто. Падение может длиться столетиями, а может занять всего пару дней. Никто так и не смог установить никаких закономерностей, кроме одной — если падение началось, оно непременно завершится.