Nский треугольник (джен)

Софья Марковна прищурилась и отвела руку с бумажкой подальше. Буквы расплывались, но признавать, что возраст берет свое и ей не помешали бы очки для чтения, она не собиралась. Остался всего один магазин. Софья Марковна довольно кивнула сама себе, убеждаясь, что ничего не забыла, убрала список в сумку и решительно зашагала дальше по улице. По сторонам она не смотрела. До поворота оставалось ровно три шага.

— Стой, дура! Стой! — он взвыл, заметался и рассыпался чернильным дымом. Она не слышала. Она никогда его не слышала, с того самого проклятого дня.

Люди — глупы. Он всегда так думал, а уж когда они умудрились проделать проход на ту сторону — убедился окончательно. Раньше таким, как он, требовались круги — долгие и нудные хождения вокруг да около, мелкие трещинки, в которые просачивался лишь шепот. Но и тогда люди приходили к ним — просили власти, богатства, бессмертия… ничего не менялось: время шло, а человечество все так же вели страсть, корысть, зависть и месть. Теперь же вместо трещин зиял огромный разлом — и они все устремились в него, все, кто оказался поблизости и успел проскочить, прежде чем белый свет Божьего гнева закрыл провал под тем, что люди звали Чернобыльской АЭС.

Но вырваться было мало — мир слишком жадно пил их силы, и им нужен был носитель. Не скованный договором и глупыми обещаниями, он считал, что это будет пиршеством. И не слишком разбирался, зацепившись за первую подвернувшуюся человеческую женщину. И застрял. Он держался за чужую жизнь, неспособный ни прервать ее, ни отцепиться и последовать дальше. Он должен был соединиться с душой — присосаться к той невесомой субстанции, что связывала людей с горним миром, каналом, сквозь который шел чистый и незамутненный поток силы. Зацепиться, разъесть его медленно, по крупицам, выпить до дна и оставить пустую оболочку. Но… эта женщина не верила. Ни в горний мир, ни в него. В ней не было ни капли того, что звали душой, но она была не из опустошенных — и он не мог покинуть это тело, запертый в нем чужой неверой. Она была одержима им — ведь он вошел в ее тело, и она не была одержима — потому что не верила ни в него, ни в душу, которую он мог захватить.

Время застыло, он сам застыл в этой пустоте и больше всего на свете мечтал это прекратить. Но сейчас надрывался не слышимым никому криком, потому что там, всего в трех шагах, было нечто более страшное, чем пустота. Он видел поднимающиеся вверх серые усики хмари, готовые затянуть в себя и стереть все вокруг. Он не хотел провалиться в обещанное ими небытие.

Софья Марковна повернула за угол. Каблук звонко цокнул о мостовую.

Серость разлетелась в стороны. Он смотрел, как усики хмари испуганно прячутся между булыжников, как выцветшие камни обретают плотность и фактуру. Она шла — будто впечатывала каждый свой шаг в старую мостовую, и та не смела не существовать. От острых каблучков женских полусапожек разлетались искры.

* * *

Где-то под потолком жужжала муха. Нервно металась, ударяясь о псевдостеклянный пластик плафонов, обжигалась и снова ударялась, дезориентированная слишком ярким светом. Станислав щурился, следил за ней глазами и все никак не мог подловить момент, когда надоедливое насекомое спустится пониже и его можно будет достать очередным заявлением гражданки Матвеевой о вампирах в ее ванной, предусмотрительно свернутым компактной трубочкой. Из-за соседнего стола за мухой также неотрывно наблюдала Шурочка. Компьютеры мерцали девственной чистотой открытого документа. Квартальный отчет безмолвно вопиял.

— А что это у нас так тихо? — Соколов резко открыл дверь своего кабинета. Муха, почти соизволившая присесть на архивный шкаф, тут же нервно взвилась обратно к лампам.

— Ну Федор Григорьевич! — Шурочка всплеснула руками и устремила на начальство полный укоризны взгляд.

— Что? — Соколов подозрительно посмотрел на нее, потом на Станислава. — Отчет вчерашний где?

— В работе, — твердо ответил Стас. В конце концов, файл с нужным названием он создал. И даже открыл.

— Я вижу, в какой он работе, — Соколов выразительно посмотрел на орудия мушиной охоты в руках подчиненных. — Муху поймать не могут… экзорцисты.

— Она не слетает, — взгляд Шурочки снова был прикован к жужжащему насекомому. Она наблюдала за ним с той жадной хищностью, с которой запертый в квартире кот смотрит на гнездящихся прямо на подоконнике голубей.

Соколов хмыкнул, оторвал от первой подвернувшейся под руку бумажки кусок, скатал его в компактный шарик и резко запустил в муху. Оглушенное насекомое с тихим шлепком упало на пол, и Соколов прихлопнул ее тростью.

— Отчет! — выразительно напомнил он, вновь скрывшись в своем кабинете.

— А? — Шурочка посмотрела на лампу, потом на упавший вслед за мухой бумажный шарик и выразительно взмахнула руками.

— Ага, — Станислав вернул ей полный недоумения взгляд и со вздохом уставился в компьютер. Над ухом больше ничего не жужжало, но цензурные слова, объясняющие творящуюся с отчетными графиками дичь, так и не подбирались.

— Кого хороним? — вернувшийся из рейда Петрович выглядел до неприличия довольным, каким бывал только хорошо и бесплатно отобедавши.

— Муху, — безмятежно отозвалась Шурочка. — Станислав Михайлович, ничего, если я стрелочки смещения активных зон бирюзовыми нарисую? А то синенькие мне не нравятся.

— Да хоть оранжевыми в крапинку, — Стас философски пожал плечами. Возможно, доверять Шурочке переносить в электронный формат отрисованные на бумаге схемы было несколько опрометчиво, но сам он отчет писал по рукописным, а Управление — не жалко. — И Коровью Смерть нарисовать им не забудь, а то вдруг не поймут.

— Я уже. Хотите посмотреть?

— Нет, я на нее вживую насмотрелся, — твердо ответил Стас. — Петрович, как там?

— Спокойно. Уже, — веско отозвался тот, осторожно водружаясь на предательски скрипнувший стул. Станислав искоса посмотрел на Петровича, который теперь тщательно протирал кадило, зачерпывал смолянистые остатки курений и принюхивался.

— У меня норма — одна плитка на район, а тут — вторую жечь пришлось. Бракованные, что ли? — Петрович растер сажу между пальцев и отряхнул руку.

— Может, усилились? — Шурочка любопытно заглянула в нутро кадила и тут же отпрыгнула, поморщившись от слишком сильного запаха ладана. — Да пахнет как обычно…

— С чего им усиливаться? — Петрович недоверчиво хмыкнул. — Полнолуние уже было, май к концу идет… не с чего.

— То-то и оно, что не с чего… — эхом отозвался Станислав. Отчет полз медленно. Показатели не стыковались ни с прошлогодними, ни с январскими прогнозами, выдавая то спады, то такие приросты мощности, что впору вторую промзону искать было. И ни одного внятного объяснения у него не было.

* * *

Станислав разгладил пострадавшее от мушиной войны заявление и вчитался в витиеватые старомодные буквы. Матвеева была жалобщицей известной, из тех, кого по одному шарканью безошибочно опознает ЖЭК, поликлиника и городская администрация. Участковый дьяк Афанасий вообще утверждал, что работает исключительно на Матвееву, а круглогодичный личный экзорцист для одной гражданки — это слишком много, потому стабильно брал каждые полгода отпуск и уходил в полную несознанку войны с зеленым змием, сваливая Матвееву и все ее заявления на оперативный отдел. Отдел тянул соломинки, и короткая в этот раз досталась Стасу. Как и в прошлые три раза. Но поймать коллег на нечестной игре никак не удавалось.

— Марина Петровна, открывайте, — Станислав для проформы потыкал в кнопку неработающего звонка. Он не сомневался, что бдительная гражданка Матвеева его появление зафиксировала еще от высокой дворовой арки: характерный блеск окуляров бинокля с балкона подло выдало по-летнему яркое майское солнце.

— Что-то вы долго, — дверь распахнулась раньше, чем Станислав отдернул руку от звонка. Матвеева оглядела его цепким взглядом поверх дверной цепочки.

— Документы показывать? — претензию Станислав привычно проигнорировал. По святому убеждению Матвеевой, экзорцисты на ее заявления должны были реагировать быстрее, чем скорая помощь на звонки в четыре утра, которыми уважаемая гражданка стабильно осаждала местное отделение.

— Да помню я тебя, — Матвеева сняла цепочку и приглашающе распахнула дверь в квартиру, обдавая застарелым амбре из кошатины и сдохших в подполе мышей. — Заходи.

Станислав вдохнул поглубже последние крупицы относительно чистого воздуха и зашел. Будто пловец под воду нырнул. Матвеева торжественно привела его к балкону и указала на установленную на штатив подзорную трубу.

— Смотри!

Ленски посмотрел на предложенное оборудование, потом на непреклонно скрестившую руки на груди Матвееву. Провел на всякий случай над трубой амулетом и осторожно заглянул.

— Видишь?

— Что вижу? — сквозь трубу открывался вид на старую котельную, и ничего подозрительного в ней Станислав решительно не наблюдал.

— Вампира!

— Вампира — не вижу. А вы — видите? — Ленски выпрямился и с интересом посмотрел на Матвееву.

— И я не вижу. Три дня уже, паразит такой, на глаза не показывается. Ни завываний в трубе, ни тумана по утрам.

Станислав моргнул. Вся предшествующая кипа жалоб, оказывавшаяся на его столе, касалась как раз непотребного поведения означенного вампира, с которым Матвеева вела позиционную войну с самого момента заселения нечисти в котельную. Матвеева строчила жалобы на вампира, вампир не оставался в долгу и жаловался в ответ, упирая на невозможность вести нормальную потустороннюю жизнь в драконовских условиях тотальной слежки. Жалоб на отсутствие вампира он еще не получал.

— И что вас не устраивает в законопослушном поведении соседа?

— Да какое законопослушное! — Матвеева всплеснула руками. — Замышляет что-то, стервец. Ты сходил бы, проверил. А то ж потом поздно будет… изрисуете тут вашими кругами все, клумбу потопчете, — и она указала на узкую полоску земли под балконом, на которой виднелись чахлые зеленые травины, подозрительно напоминающие сорняки.

В любой другой ситуации Станислав бы уже развернулся и отправился в Бюро — писать рапорт о ложном вызове. Но с Матвеевой сталось бы накатать жалобу в Управление, Петербург, местную газету и, отдельно, в спортлото. А писать объяснительные всегда выходило дольше, чем один краткий протокол об отсутствии подозрительной активности. Так что Ленски вздохнул и пошел инспектировать вампира.

Технически обитатель котельной, предпочитавший представляться бароном Майгелем вместо указанной в лицензии неблагозвучной фамилии, вампиром не был. Или был, а вампиры никогда не были тем, что описывали старые сказки. Просто однажды будущий недобарон пожелал жить вечно и не придумал ничего умнее, чем заключить контракт. И теперь действительно жил — вселившийся в него демон поддерживал существование доставшейся оболочки свежей кровью (донорской, выдаваемой по лицензии в нормативе три литра на календарный месяц).

Станислав аккуратно выдвинул из пазов давно подпиленный замок и распахнул дверь котельной. Не работала она уже лет десять, с тех пор, как микрорайон перевели на новую, построенную для больших домов новостройки, и служила прибежищем для всякого рода маргинальных личностей, пока не превратилась в совершенную вампирью собственность. Насколько помнил Стас, недобарон Майгель предпочитал винтаж и имел претензию на аристократизм, для чего обзавелся парой венских стульев и приволок откуда-то рояль, на котором обитался старинного вида гроб.

— Барон? — Ленски поднял руку с амулетом, вычисляя местоположение вампира — большого любителя подкрадываться со спины и говорить прямо в ухо (особенно, когда к нему никто и не обращался), и озадаченно остановился. Поднес амулет к глазам, покрутил, постучал костяшками пальцев и встряхнул. Ничего не изменилось. Если верить китайской игрушке — никаких вампиров и вообще ничего потустороннего в старой котельной не фиксировалось. Признал поражение и отселился куда-то еще? Станислав медленно обошел котельную — никаких венских стульев и, тем более, рояля. Даже котлы, которых он тут не видел ни в один из визитов, стояли на месте. Аккуратно подсоединенные к трубам и очищенные от ржавчины.

Ленски отстегнул амулет от общего браслета и опустил в карман. Еще пять минут ему потребовалось, чтобы убедиться в том, что он и так уже знал — никакого потустороннего присутствия в котельной не фиксировалось. Никогда. Станислав перебирал старые протоколы с отметками уровня зафиксированного искажения энергетического фона и смотрел на белый меловой круг на полу котельной. Если верить ему — все эти протоколы просто не могли существовать.

* * *

Томная майская духота лилась в окно сладким запахом сирени. Станислав резко чихнул, рука дрогнула, и вставленный в циркуль грифель вместо аккуратной окружности украсил рабочую карту неровной линией. Станислав беззвучно выругался и потянулся за ластиком. Его стараниями карта района покрылась множеством овалов, кругов, карандашных линий, соединяющих самые разные точки, и походила на сборник геометрических фигур, под которыми собственно карту было уже и не разобрать.

— Станислав, ну что ты окно раскрыл! Так и простудишься скоро, вон чихаешь уже. Не май месяц на дворе, — Софья Марковна возникла в дверях совершенно беззвучно. Тот факт, что «на дворе» как раз май и был, ее не смущал. Как и собственное пребывание в квартире вот уже два года как бывшего зятя. Выставить Софью Марковну вон не получилось даже у Петровича, намеки Станислава она не воспринимала вовсе. Софья Марковна возникала в квартире с периодичностью и неминуемостью квартального отчета, гостила положенные ее собственным внутренним графиком две недели и исчезала обратно.

— И поздно уже, что свет палить? — не дождавшись реакции на свои слова, Софья Марковна обнаружила еще одно несоответствие своей идеальной картине бытия.

— То же и у вас можно спросить, — Станислав всеми силами старался в перепалку не вступать: спорить с Софьей Марковной было бесполезно, а энергию она тянула почище любого вампира. И никакие амулеты не помогали — ни стандартные китайские, ни новомодные японские, специально для этого дела из столицы выписанные.

— Мне твой свет мешает, — оскорблено выдала Софья Марковна и величественно удалилась. Станислав посмотрел на тусклую настольную лампу, освещавшую едва ли четверть комнаты, недоверчиво хмыкнул и снова вернулся к карте, погрыз карандаш и мрачно уставился на собственные геометрические узоры, расползающиеся перед глазами похлеще шурочкиного авангарда. Безнадежно. Ленски поморщился, достал чистую карту и начал заново. Синий — прошлогодний график активности аномалий, зеленый — составленный в январе прогноз, штриховка — прогнозное отклонение с учетом опыта прошлых лет. Черный — реальная карта аномалий. Черные линии все так же дурашливо скакали, игнорируя зелень и синеву. Должно быть что-то еще.

Станислав аккуратно отложил в сторону районную карту и полез за областной. Стандартный черный грифель в циркуле сменился красным, и Ленски прочертил две большие окружности: Псков и Изборск. Два провала, утянувшие за собой почти всю Псковскую область. Когда составлялся прогноз — Изборск стоял. Стас тихо чертыхнулся и полез за справочником — искать погрешности, которые наложило на аномалии падение Пскова. Лежавший рядом лист медленно покрывался новыми колонками цифр. Зеленая штриховка сдвигалась, отдаляясь от синевы, и даже временами касалась черных линий. Значит, все дело в Изборске? Мало.

Единичные провалы не считались слишком опасными — попробуй отыскать место, где их бы не было. Появление второго говорило ясно — область уходит. Два провала всегда притягивали к себе третий. Где? Станислав расчерчивал карту снова и снова, строил бесконечные колонки цифр, пытаясь вычислить слабое место. Точку, которая окончательно замкнет образующуюся псково-изборскую воронку.

В окна заглядывал серый рассвет. Линии теряли резкость и расплывались. Станислав устало потер воспаленные глаза и в который раз за последний месяц подумал, что ему бы не помешали очки. После Изборска со зрением творилось что-то странное. Он залпом допил холодный и кислый кофе, оставшийся с ночных бдений. Провалы провалами, а опоздание ему Соколов вряд ли простит.

У самых дверей Станислав оглянулся. Карта все еще лежала на столе, едва видимая в серых солнечных лучах. Только красные круги провалов пылали с небывалой отчетливостью. Движимый неясным внутренним чувством, он шагнул обратно, медленно взял со стола карандаш и четко, как по линейке, провел еще две линии, замыкая треугольник. Nск. Странное предположение, которое следовало проверить еще множеством расчетов. Результат которых был уже совершенно не важен. Потому что Станислав знал — третий провал откроется здесь. И единственное, что по-настоящему имело значение — когда.

* * *

— Что ты чувствуешь? — Станислав сидел на гнутом остове непонятого происхождения, предусмотрительно подстелив газетку, и пытливо смотрел на растянувшегося вопреки гравитации и собственным габаритам на тонкой ветви цветущей яблони эльфа. Аэламэль перебирал пальцами белые цветы, умудряясь не сорвать ни лепестка, и, казалось совершенно его не слышал. Только длинное острое ухо чутко дергалось на каждый звук. Станиславу упорно казалось, что все прошлые разы уши у эльфа были короче. К весне, что ли, отросли?

— Скоро лето, — меланхолично сообщил Аэламэль и окончательно зарылся носом в яблоневый цвет.

— Замечательное наблюдение, — Ленски рефлекторно потянулся к карману с сигаретами, но в последний момент отдернул руку. — У нас есть второй провал. Ты знаешь?

— Теперь — да, — эльф не соизволил поднять головы, но, видимо, почувствовал что-то, и потому продолжил, — провалы есть везде. Ты все равно ничего не сделаешь. К чему говорить?

— К тому, что где два — там и третий, — Станислав все-таки достал сигареты и теперь крутил в руках нераспечатанную пачку. — Что происходит с теми местами, которые падают? Ну, с вашей стороны.

— Ничего, — Аэламэль, поняв, что человек от него просто так не отстанет, соскользнул вниз. Стрелка молодой травы текла за ним, расцветая полевыми цветами под каждый шаг. — Для нас они просто перестают существовать. Как будто их никогда не было. Пустота.

Он устроился рядом со Станиславом, проходя хлопнув его по запястью. Руку мгновенно прострелило болью от сработавшего оберега, да так, что Ленски выронил сигареты. Пачка мгновенно исчезла под поднявшейся травой. Шарить в ней было бесполезно — в этом Стас уже убеждался.

— Аэламэль!

— Я предупреждал, — эльф невозмутимо приземлился на тот же остов. — Когда-то давно у нас была граница — четкая и ясная, такая, что навь нельзя было спутать с явью. Но существовать друг без друга они не могли, — Аэламэль улыбнулся, и Станислав отчетливо увидел слишком острые по человеческим меркам зубы. — У вас были желания и много того, что вы так и не научились ценить, у нас — возможности исполнять и… жажда. Тогда появились договоры. Простые условия пересечения границ. Так родился обмен. Конечно, его условия нарушали множество раз, граница смещалась, но в сущности это не меняло ничего.

— А что сейчас? — в экскурсах в историю Станислав не нуждался, да и навьим мнением на миропорядок не интересовался. Этим пусть контактеры развлекаются.

— Сейчас… все проще. И сложнее. Границы больше нет, и наш мир льется в ваш, как молоко из прохудившегося кувшина. Повод для радости? Нет. Раньше миры были равны — на каждую крупинку нави существовала явь. А теперь явь почти исчезла, и скоро навь передерется за последние оставшиеся у вас искры.

— Невеселая перспектива, — Ленски хмыкнул. Для него слова Аэламеля означали лишь ширящиеся аномалии, усиливающуюся и потерявшую тормоза от голода нечисть.

— Мы заполняем ваши пустоты — но кто заполнит нас?

Ответить Станислав не успел: телефон надсадно заголосил входящим звонком, и сквозь поврежденный динамик прорвался недовольный голос Соколова:

— Стася, где ты ходишь? У нас ЧП! Бросай все и дуй в центр к Петровичу.