1+1 (джен)

Примечания:

Песня в фанфике: "В городе дождь" Uma2rman

Ноябрь тихонько протиснулся в Москву, и все здания города были нанизаны тонкими струнками холода и некой тоски. На улице уныло свистел ветер, подхватывая сухие листья высоко в небо, словно отправляя в дальний полет, чтобы опустить их в темень деревьев и переулков. Холодно, пасмурно. Там снаружи ни души. Не слышны крики или радостный смех людей, не слышно пение птиц или свист колес машин где-то вдалеке, только ветер пел свою долгую песню, заставляя громче шипеть ветви голых деревьев. Моросил небольшой дождик, и капельки тихонько стекали по стеклу, что отражали в себе черноту тучного неба, что затянулось над вечно живым городом, который выглядел словно сонным, безжизненным. Именно так себя чувствовал Олежа, что сидел на подоконнике и бездумно глядел в окно, изредка тяжело вздыхая.

Олежа давно смирился со своим новым положением. Для него момент переосмысления и перехода из одного состояния в другое было подобно тому, как врач вводит иголку под кожу: сначала страшно, больно и непонятно, а потом привыкаешь и становится не так дискомфортно. Однако смерть была нечто иным. Олежа слабо помнил, как именно он умер. Что чувствовал в тот момент и о чем думал. Все случилось настолько быстро, что он не ощутил боли, не услышал никаких звуков или ощущений, разве что кроме одного: тоски.

Парень и раньше был довольно зажатым, задумчивым и закрытым человеком, который изо всех сил старался быть идеальным. Старался помогать всем и был одним из успешных студентов института, но при этом всем он был одинок. У него не было друзей, не было никого, с кем бы он мог потусить, поговорить или просто погулять. Даже со своей сестрой он виделся редко из-за загруженности и усталости. Сам Олежа, несмотря на начитанность и смекалку, считал себя неинтересным, нелепым, и потому старался никого не подпускать близко: постоянно уходил от большого скопления людей, если была такая возможность, и всегда говорил тихо, ощущая себя ничтожным, жалким.

Хотя он искренне стремился к общению. Готовил диалог с одногруппниками за несколько дней, смотрел разные видео от психологов о социальной коммуникации и обретал уверенность, по крайней мере пытался ее имитировать. Однако, как только он к кому-то подходил, его начинало трясти, ощущал давку в груди и небывалый ужас, страх опозориться, и уходил, чтобы забыться за книгой или поплакать в одиночестве.

Но сейчас, когда он стал призраком и перешел черту Мира Живых, он перестал о чем-то переживать. Он понимал, что больше нет смысла жить. Нет смысла стараться быть идеальным, нет смысла стараться быть хорошим человеком, кому-то помогать и что-то говорить, в надежде что его услышат. Олежа постепенно понимал, что больше никому не будет важен, никому не будет нужен и полезен. И чем больше он пребывал в холодной комнате общежития вместе со своим грубым соседом, тем больше он жалел о всех поступках и желаниях, которые он хотел бы совершить.

Дима, непоседливый, дерзкий и хамоватый парень, что был разгильдяем и самим эталоном агрессии, был сломанной, но почти идеальной версией того архетипа, которым Олежа всегда хотел быть. Дима был сильным, уверенным в себе (иногда) до абсурда, он никогда не сдавался и умел защищаться. Мог кому угодно дать отпор, даже если этот кто-то выше и крупнее его. Олежа с грустной радостью смотрел на своего друга и вздыхал, когда видел, как он выясняет с кем-то отношения на улице, как в пылу ярости рассказывает «какие все одногруппники тупые» и как он отважно защищал других, когда преподы кого-то отчитывали. Подобной фигурой для подражания был лишенный грехов Антон Звездочкин, его настоящий кумир, о котором он начинал потихоньку забывать, как и об их крепких отношениях…

Олежа хотел быть таким же. Он хотел быть более смелым, резким, уверенным в себе и не бояться чужого мнения, не зависеть от него. Но что тогда, когда он был живым, что сейчас, он понимал, что это все было невозможно. Не в это время, не в этом теле, не в этой жизни.

—Олежа? Все хорошо?

Послышался знакомый грубоватый голос позади. Олежа даже не дергается на вопрос соседа и молча глядит в окно, обняв руками тонкий тугой хвост, конец которого исчезал в другой стороне рамы. Дима стоял посреди полутемной комнаты и немного обеспокоенно глядел на призрака, что в последнее время часто молчал, отвечал односложными предложениями и перестал читать книги, что встревожило даже такого пофигиста как Дима. Ему было страшно наблюдать, как из вечно суетливого и довольно нервного душнилы, он превращается в нечто более жуткое. Словно он превращался в серую оболочку себя, без чувств, без слов, без ничего того, что говорило о том, что он живой, хотя это и звучало странно.

Дима конечно не любил все эти «интровертские хотелки» Олежи, но он прекрасно видел насколько ему было плохо и одиноко. Ведь он сам пропадал на многочисленных вписках, временами пренебрежительно относился к товарищу и в целом, был настоящим мудаком, отчего Олежа страдал, а Диме было откровенно все равно. Но в последнее время ему стало невыносимо смотреть как чахнет его сосед и все думал, как развеселить его, приободрить. Он покупал ему книжки, пытался разговаривать больше десяти минут и старался быть с ним дольше, чем раньше, однако ничего не помогало. И вот однажды настал день, когда надо было прибегнуть к более решительным действиям.

— Олежа, прости что я так долго, я и то пытался пораньше свалить с тусовки, чтобы посидеть с тобой… Слушай, я понимаю что тебе плохо, но…

— Жизнь еще не кончилась?

Отозвался холодный, лишенный жизни голос призрака. Дима слегка вздрогнул, ощутив неприятную змейку, что проползла по его ребрам и нахмурился, справляясь с первыми признаками страха. Он беспрерывно, с легкой раздражительностью и обеспокоенностью смотрел на Олежу, что продолжал глядеть в серые тучи унылого небосклона и тихо вздыхал, отчего по спине пробегали мурашки. Однако Дима был не из трусливых и потому продолжил, сделав шаг вперед. Олежа не знал об одной черте характера буйного Димы — он был отчаянным защитником, спасителем близких ему людей. Ему было просто больно, когда он видел страдания родных или друзей и пытался всеми силами им помочь и поддержать, бросался в огонь и воду и никогда не сдавался. И даже ради такого надоедливого Олежу он готов был пропустить любые встречи и мероприятия, помочь ему реабилитироваться, приспособиться к новой жизни…

— Как ни странно бы не звучало, но да. Не закончилась… Пойми, я хочу помочь тебе. Я же вижу что тебе плохо, почему ты не подпускаешь к себе, я не пойму?

— Потому что это тебя не касается. У тебя другая жизнь-учеба, друзья, девушка, вечеринки… а я. А что я? Сам не видишь?

Выдыхает протяжно Олежа и прислоняется лбом к стеклу, вслушиваясь в более громкие удары капель об окно и слегка вздрагивая от раскатов грома где-то вдалеке. Он по-прежнему ничего не чувствовал. Единственное, что он хотел прямо сейчас, это исчезнуть, раствориться в воздухе и больше не существовать. Лишь бы больше не видеть детей, у которых вся жизнь впереди. Лишь бы не слышать музыку, под которую все могут танцевать. Лишь бы не вскрикивать каждый раз из-за кошмаров и воспоминаний, что давили на него с каждым днем все сильнее и сильнее… Лишь бы. Лишь. Бы. ЛИШЬ БЫ.

Но совершенно внезапно прозвучал лихой мотив и комната сразу же преобразилась, постепенно разливаясь в атмосферу печальной радости, отчего у Олежи возник некоторый диссонанс. Ноты, режущие, красивые и такие болезненные, волной ветвились где-то у него внутри, полностью обволакивая и стесняя движения, а послевкусие от них было теплым, спокойным и хорошим, словно он вернулся в те давние времена, когда был живым. Он повернул голову в сторону звука и увидел сидящего на кровати Диму, что перебирал пальцы по струнам гитары и слегка покачивался, стараясь попасть правильно и не ошибиться с аккордом. Это вызвало у него слабую усмешку. Но когда он запел, Олежа почувствовал, как его словно что-то взяло за живое.

Похоже, немного осталось совсем и скоро зима закружит

На десять минут, ну хотя бы на семь, у прошлого нас одолжить

Конечно, всё это глупости, но земля как волчок вертится

А вдруг, они как в каком-то старом кино когда-то ещё встретятся

Олежа слушал внимательно и когда Дима начал петь припев, он развернулся к нему всем корпусом и прикрыл глаза, вслушиваясь в красивые, но такие печальные и искренние слова. Дождь за окном только усиливался и приятно барабанил по крыше, создавая особое сопровождение немного кривой песне, что пел Дима очень старательно и душевно. Негромко, словно желая усыпить Олежу. Успокоить.

В городе дождь, а также по области

В городе дождь, холодный циклон встречай

Ты не придёшь, я знаю, меня спасти

Ты не придёшь, однажды сказав: «Прощай»

Строчки заставляют Олежу мелко вздрагивать, отчего глаза немного заслезились, а все внутри сжалось, отдаваясь фантомной болью. Он чувствовал с каким рвением Дима пытался ему помочь, напевая до боли знакомую песню, что когда-то пел он сам своему кумиру, Антону, вкладывая в этот смысл особые нотки расставания и веселой грусти. Строчки окунали его в пелену воспоминаний счастья, радостных мгновений за несколько дней до смерти и ему резко захотелось близости. Чтобы кто-то его обнял, укрыл, поддержал… Песня одновременно грела и причиняла боль, но несмотря на это он сдвинулся с места и мягко опустился рядом с Димой, сложив руки в замочек и слегка опустив голову, вслушиваясь в хрипловатое пение.

Дима старался не двигаться и спокойно играл на гитаре, внимательно наблюдая за реакцией Олежи, что тихо подпевал и покачивался, погрузившись в свои мысли. Он старался петь хорошо, спокойно и как можно мягко, чтобы понравилось Олеже и чтобы он более менее успокоился, так как ему был важен именно его комфорт и спокойствие. Он видел как постепенно Олежа преображался, как оживал и на его лице вытягивалась улыбка. Милая, ласковая и слабая, но она точно была. И была она живой.

Олежа привалился к Диме и осторожно обнял его за плечи, прижавшись лбом к его груди. Тот даже не дернулся и продолжил играть, позволяя Олеже прижиматься к себе. конечно он сам был против всей этой «петушни», но сейчас он решил откинуть все лишнее раздражение прочь, отдавая своему другу то, что он хотел долгое время — тепла, знания что его любят и помнят, близости. Когда Дима закончил петь, он отставил в сторону гитару и мягко, стараясь так, чтобы рука не прошла сквозь, обнял за плечи, похлопав по спине. Хвост слегка согнулся у ног парня, свечение призрака стало немного ярче, а холод от него постепенно приглушался. Дима слабо улыбнулся, вслушиваясь в спокойное дыхание Олежи… Помог.

— Спасибо.

— Не за что, обращайся.

В тот день Олежа впервые за долгое время почувствовал себя счастливым.