1+1 (джен)

Примечания:

Песня в фанфике: "В городе дождь" Uma2rman

Ноябрь тихонько протиснулся в Москву, и все здания города были нанизаны тонкими струнками холода и некой тоски. На улице уныло свистел ветер, подхватывая сухие листья высоко в небо, словно отправляя в дальний полет, чтобы опустить их в темень деревьев и переулков. Холодно, пасмурно. Там снаружи ни души. Не слышны крики или радостный смех людей, не слышно пение птиц или свист колес машин где-то вдалеке, только ветер пел свою долгую песню, заставляя громче шипеть ветви голых деревьев. Моросил небольшой дождик, и капельки тихонько стекали по стеклу, что отражали в себе черноту тучного неба, что затянулось над вечно живым городом, который выглядел словно сонным, безжизненным. Именно так себя чувствовал Олежа, что сидел на подоконнике и бездумно глядел в окно, изредка тяжело вздыхая.

Олежа давно смирился со своим новым положением. Для него момент переосмысления и перехода из одного состояния в другое было подобно тому, как врач вводит иголку под кожу: сначала страшно, больно и непонятно, а потом привыкаешь и становится не так дискомфортно. Однако смерть была нечто иным. Олежа слабо помнил, как именно он умер. Что чувствовал в тот момент и о чем думал. Все случилось настолько быстро, что он не ощутил боли, не услышал никаких звуков или ощущений, разве что кроме одного: тоски.

Парень и раньше был довольно зажатым, задумчивым и закрытым человеком, который изо всех сил старался быть идеальным. Старался помогать всем и был одним из успешных студентов института, но при этом всем он был одинок. У него не было друзей, не было никого, с кем бы он мог потусить, поговорить или просто погулять. Даже со своей сестрой он виделся редко из-за загруженности и усталости. Сам Олежа, несмотря на начитанность и смекалку, считал себя неинтересным, нелепым, и потому старался никого не подпускать близко: постоянно уходил от большого скопления людей, если была такая возможность, и всегда говорил тихо, ощущая себя ничтожным, жалким.

Хотя он искренне стремился к общению. Готовил диалог с одногруппниками за несколько дней, смотрел разные видео от психологов о социальной коммуникации и обретал уверенность, по крайней мере пытался ее имитировать. Однако, как только он к кому-то подходил, его начинало трясти, ощущал давку в груди и небывалый ужас, страх опозориться, и уходил, чтобы забыться за книгой или поплакать в одиночестве.

Но сейчас, когда он стал призраком и перешел черту Мира Живых, он перестал о чем-то переживать. Он понимал, что больше нет смысла жить. Нет смысла стараться быть идеальным, нет смысла стараться быть хорошим человеком, кому-то помогать и что-то говорить, в надежде что его услышат. Олежа постепенно понимал, что больше никому не будет важен, никому не будет нужен и полезен. И чем больше он пребывал в холодной комнате общежития вместе со своим грубым соседом, тем больше он жалел о всех поступках и желаниях, которые он хотел бы совершить.

Дима, непоседливый, дерзкий и хамоватый парень, что был разгильдяем и самим эталоном агрессии, был сломанной, но почти идеальной версией того архетипа, которым Олежа всегда хотел быть. Дима был сильным, уверенным в себе (иногда) до абсурда, он никогда не сдавался и умел защищаться. Мог кому угодно дать отпор, даже если этот кто-то выше и крупнее его. Олежа с грустной радостью смотрел на своего друга и вздыхал, когда видел, как он выясняет с кем-то отношения на улице, как в пылу ярости рассказывает «какие все одногруппники тупые» и как он отважно защищал других, когда преподы кого-то отчитывали. Подобной фигурой для подражания был лишенный грехов Антон Звездочкин, его настоящий кумир, о котором он начинал потихоньку забывать, как и об их крепких отношениях…

Олежа хотел быть таким же. Он хотел быть более смелым, резким, уверенным в себе и не бояться чужого мнения, не зависеть от него. Но что тогда, когда он был живым, что сейчас, он понимал, что это все было невозможно. Не в это время, не в этом теле, не в этой жизни.

—Олежа? Все хорошо?

Послышался знакомый грубоватый голос позади. Олежа даже не дергается на вопрос соседа и молча глядит в окно, обняв руками тонкий тугой хвост, конец которого исчезал в другой стороне рамы. Дима стоял посреди полутемной комнаты и немного обеспокоенно глядел на призрака, что в последнее время часто молчал, отвечал односложными предложениями и перестал читать книги, что встревожило даже такого пофигиста как Дима. Ему было страшно наблюдать, как из вечно суетливого и довольно нервного душнилы, он превращается в нечто более жуткое. Словно он превращался в серую оболочку себя, без чувств, без слов, без ничего того, что говорило о том, что он живой, хотя это и звучало странно.

Дима конечно не любил все эти «интровертские хотелки» Олежи, но он прекрасно видел насколько ему было плохо и одиноко. Ведь он сам пропадал на многочисленных вписках, временами пренебрежительно относился к товарищу и в целом, был настоящим мудаком, отчего Олежа страдал, а Диме было откровенно все равно. Но в последнее время ему стало невыносимо смотреть как чахнет его сосед и все думал, как развеселить его, приободрить. Он покупал ему книжки, пытался разговаривать больше десяти минут и старался быть с ним дольше, чем раньше, однако ничего не помогало. И вот однажды настал день, когда надо было прибегнуть к более решительным действиям.

— Олежа, прости что я так долго, я и то пытался пораньше свалить с тусовки, чтобы посидеть с тобой… Слушай, я понимаю что тебе плохо, но…

— Жизнь еще не кончилась?

Отозвался холодный, лишенный жизни голос призрака. Дима слегка вздрогнул, ощутив неприятную змейку, что проползла по его ребрам и нахмурился, справляясь с первыми признаками страха. Он беспрерывно, с легкой раздражительностью и обеспокоенностью смотрел на Олежу, что продолжал глядеть в серые тучи унылого небосклона и тихо вздыхал, отчего по спине пробегали мурашки. Однако Дима был не из трусливых и потому продолжил, сделав шаг вперед. Олежа не знал об одной черте характера буйного Димы — он был отчаянным защитником, спасителем близких ему людей. Ему было просто больно, когда он видел страдания родных или друзей и пытался всеми силами им помочь и поддержать, бросался в огонь и воду и никогда не сдавался. И даже ради такого надоедливого Олежу он готов был пропустить любые встречи и мероприятия, помочь ему реабилитироваться, приспособиться к новой жизни…

— Как ни странно бы не звучало, но да. Не закончилась… Пойми, я хочу помочь тебе. Я же вижу что тебе плохо, почему ты не подпускаешь к себе, я не пойму?

— Потому что это тебя не касается. У тебя другая жизнь-учеба, друзья, девушка, вечеринки… а я. А что я? Сам не видишь?

Выдыхает протяжно Олежа и прислоняется лбом к стеклу, вслушиваясь в более громкие удары капель об окно и слегка вздрагивая от раскатов грома где-то вдалеке. Он по-прежнему ничего не чувствовал. Единственное, что он хотел прямо сейчас, это исчезнуть, раствориться в воздухе и больше не существовать. Лишь бы больше не видеть детей, у которых вся жизнь впереди. Лишь бы не слышать музыку, под которую все могут танцевать. Лишь бы не вскрикивать каждый раз из-за кошмаров и воспоминаний, что давили на него с каждым днем все сильнее и сильнее… Лишь бы. Лишь. Бы. ЛИШЬ БЫ.

Но совершенно внезапно прозвучал лихой мотив и комната сразу же преобразилась, постепенно разливаясь в атмосферу печальной радости, отчего у Олежи возник некоторый диссонанс. Ноты, режущие, красивые и такие болезненные, волной ветвились где-то у него внутри, полностью обволакивая и стесняя движения, а послевкусие от них было теплым, спокойным и хорошим, словно он вернулся в те давние времена, когда был живым. Он повернул голову в сторону звука и увидел сидящего на кровати Диму, что перебирал пальцы по струнам гитары и слегка покачивался, стараясь попасть правильно и не ошибиться с аккордом. Это вызвало у него слабую усмешку. Но когда он запел, Олежа почувствовал, как его словно что-то взяло за живое.

Похоже, немного осталось совсем и скоро зима закружит

На десять минут, ну хотя бы на семь, у прошлого нас одолжить

Конечно, всё это глупости, но земля как волчок вертится

А вдруг, они как в каком-то старом кино когда-то ещё встретятся

Олежа слушал внимательно и когда Дима начал петь припев, он развернулся к нему всем корпусом и прикрыл глаза, вслушиваясь в красивые, но такие печальные и искренние слова. Дождь за окном только усиливался и приятно барабанил по крыше, создавая особое сопровождение немного кривой песне, что пел Дима очень старательно и душевно. Негромко, словно желая усыпить Олежу. Успокоить.

В городе дождь, а также по области

В городе дождь, холодный циклон встречай

Ты не придёшь, я знаю, меня спасти

Ты не придёшь, однажды сказав: «Прощай»

Строчки заставляют Олежу мелко вздрагивать, отчего глаза немного заслезились, а все внутри сжалось, отдаваясь фантомной болью. Он чувствовал с каким рвением Дима пытался ему помочь, напевая до боли знакомую песню, что когда-то пел он сам своему кумиру, Антону, вкладывая в этот смысл особые нотки расставания и веселой грусти. Строчки окунали его в пелену воспоминаний счастья, радостных мгновений за несколько дней до смерти и ему резко захотелось близости. Чтобы кто-то его обнял, укрыл, поддержал… Песня одновременно грела и причиняла боль, но несмотря на это он сдвинулся с места и мягко опустился рядом с Димой, сложив руки в замочек и слегка опустив голову, вслушиваясь в хрипловатое пение.

Дима старался не двигаться и спокойно играл на гитаре, внимательно наблюдая за реакцией Олежи, что тихо подпевал и покачивался, погрузившись в свои мысли. Он старался петь хорошо, спокойно и как можно мягко, чтобы понравилось Олеже и чтобы он более менее успокоился, так как ему был важен именно его комфорт и спокойствие. Он видел как постепенно Олежа преображался, как оживал и на его лице вытягивалась улыбка. Милая, ласковая и слабая, но она точно была. И была она живой.

Олежа привалился к Диме и осторожно обнял его за плечи, прижавшись лбом к его груди. Тот даже не дернулся и продолжил играть, позволяя Олеже прижиматься к себе. конечно он сам был против всей этой «петушни», но сейчас он решил откинуть все лишнее раздражение прочь, отдавая своему другу то, что он хотел долгое время — тепла, знания что его любят и помнят, близости. Когда Дима закончил петь, он отставил в сторону гитару и мягко, стараясь так, чтобы рука не прошла сквозь, обнял за плечи, похлопав по спине. Хвост слегка согнулся у ног парня, свечение призрака стало немного ярче, а холод от него постепенно приглушался. Дима слабо улыбнулся, вслушиваясь в спокойное дыхание Олежи… Помог.

— Спасибо.

— Не за что, обращайся.

В тот день Олежа впервые за долгое время почувствовал себя счастливым.

Примечания:

"А я готов расцеловать город Сочи

За то что свел меня с тобой!"

— Ну что, ты все положил?

— Ага, сейчас только закину контейнеры в рюкзак. А то ты опять будешь ворчать, что я нихрена не ем.

Стоял теплый день. Середина июня. Дима только-только окончил третий курс и, едва сдав курсовую и все экзамены, словно ума лишенный, собирался на каникулы к семье, чтобы наконец-то вырваться из оков скучной дисциплины института и отдохнуть. Повеселиться и, более того, взять Олежу с собой.

Он много раз видел, как его сосед с понурым видом смотрит из окна на улицу, где вовсю бегали детишки, что окончили учебный год, резвятся и играют под теплыми лучами солнца и ни о чем не жалеют. Ведь кто-то из них поедет куда-нибудь на море или же с семьей на дачу, а вот Олежа? Олежа никуда не мог деться из-за ряда причин и мог только грезить о поездке и более интересном отдыхе, чем киснуть и думать о смерти. Когда Дима предложил ему поехать на каникулы в Сочи, он очень обрадовался.

Дима никогда не забудет, как тот словно начал светиться ярче, на его исхудалом лице расцвела улыбка, а он сам стал еще более красивым, активным, как будто вновь стал живым.

Олежа очень любил этот город. Когда он был маленьким, он ехал туда каждое лето с семьей и с каждым разом это место, овеянное теплыми ветрами, морским вольным запахом и милой атмосферой, становилось еще более родным, добрым и внушало мальчику чувство надежды на лучшее.

Там он любил играть со своей сестренкой в догонялки по набережной, кататься на небольших корабликах и нырять в теплые воды Черного моря, воображая себя пиратом или быстрой опасной рыбкой. С помощью наскоро сделанных им ластам из деревяшек, он ловко плавал и пугал других отдыхающих, что ему очень нравилось.

И больше всего, помимо всех игр, развлечений, полезного воздуха и экскурсий, (на которые с особым энтузиазмом тянула мама), он любил смотреть на лунную дорожку тихой водной глади, когда Сочи настигало полотно ночного неба. Что-то манящее и сказочное было в этом, казалось бы, обычном природном явлении. Мальчик мог часами разглядывать как белые острые линии едва качаются на волнах, сменяясь одну на другую, пока он топает по холодному песочку за руку с сестрой. Что за беззаботные времена!

И когда Олежа узнал о возможности повторения тех ощущений из детства, целую неделю до даты отъезда он был очень возбужден и энергичен. Он во всех красках рассказывал уставшему после занятий Диме о Сочи, свои впечатления и некоторые веселые истории, например, как он однажды внезапно упал с катамарана, проплыл под ним и резко вынырнул, чем до чертиков напугал родителей. Он также составлял заранее список вещей и в целом жизнь, а вместе с ней настроение призрака, улучшилась в разы. И это не могло не радовать соседа.

Он сам давно хотел поехать к родителям, многочисленным сестренкам и снова вдохнуть полной грудью морской воздух, что ассоциировался для него со свободой и легкостью. Чтобы солнышко снова грело его щеки, расслабляя перенапрягшее тело от сидячего образа жизни. Чтобы забыть о всех делах, выкинуть учебники в окно (что Олежа настоятельно запретил) и каждый день купаться в бассейне и ни о чем не думать, попивая коктейли и гуляя с красивыми девчонками или с семьей.

Дима наконец-то засунул кое-как последние вещи в пузатый чемодан, надавил двумя руками и с усилием закрыл. Он облегченно вздохнул и выпрямился, потягивая немного затекшую спину.

Солнечные лучи весело ударили парня по глазам и он слегка зажмурился, вдыхая прогретый воздух, в котором ощущался запах скошенной травы, какой-то резины и особый, сладкий, «Московский» запах, ассоциирующийся с железом, чем-то алым и тканевым, чем-то похожим на плащ. Диме было легко и хорошо.

Он наблюдал как Олежа что-то напряженно разглядывал в своем блокнотике, бормоча себе под нос и подогнув хвост в сидячем положении, сквозь которого пронизывали лучи солнца, однако тот из-за своей организованной суеты и не замечал этого. Дима закатил глаза с улыбкой, подошел ближе к призраку и мягко коснулся его плеча, практически невесомо, отчего тот слегка вздрогнул, но тут же улыбнулся в ответ, встретившись с мятными глазами парня.

— Ну че, погнали? Я все вроде собрал, можем идти. Оля нас заждалась уже.

— Да, пошли. Я и забыл, что с нами идет Оля.

Слабо усмехнулся Олежа, неловко потирая локоть. Дима покачал головой, закинул на плечо сумку, не забыв положить туда и конспект, и отправил Оле короткое сообщение, что совсем скоро придет.

Пока Дима нес тяжелый чемодан по коридору общежития, его внезапно осадили странные, тяжелые мысли.

Он с Олежей прожил более года, но так мало знал его, не так часто общался и взаимодействовал, однако каждый раз, когда смотрел на него, слегка прикасался или ловил на себе неловкий взгляд голубо-лазурных глаз, Дима ощущал некое разливающее по телу тепло, от которого хотелось улыбаться и расслабляться. Он определенно вызывал у парня хорошие, светлые эмоции: несмотря на душевную сломанность призрака, именно его голос, смех, улыбка и само присутствие лечило Побрацкого.

Такого грубого, злого, замкнутого человека, который никого не любил, никому не хотел помогать, а всего лишь тусить, выпивать и ничего не делать. Олежа хорошо влиял на Диму. Он не знает, либо это солнце напекло голову, либо действительно это были истинные чувства, но он любил Олежу. Любил его как своего старшего брата, или младшего (он еще не определился), любил его таким занудным, доставучим, заботливым и сломанным, которого хотелось оберегать, защищать и помогать при любых сложностях, даже в самых незначительных. Хотя все эти чувства и эмоции были странными, ведь они не были кровными родственниками или друзьями, по крайней мере до смерти Душнова.

Но когда Дима начал чаще проводить с ним время, граница между «грубияном» и «заучкой» начала стираться, и он уже не понимал каким себя обозначать. Кто он на самом деле и что с ним сделал этот плохой и вредный призрак из проклятой комнаты «213»?

Олежа покорно летел за парнем, иногда приподнимая чемодан рукой, чтобы тот не заваливался набок от тяжести, и его тоже, хотя он давно привык к этому явлению, посещали тяжелые, но странные мысли.

Дима был необычным субъектом. Имея неразвитую способность к эмпатии, постоянные блоки на чувства, порой агрессивное поведение, он нравился ему. Нравился как друг, который казался единственным живым существом, кто был с ним и не позволял ему умереть от скуки в одиночестве. Поначалу Дима не внушал доверия. Он был жесток, груб, холоден, не брезговал лишний раз ударить об стену конспектом или нахамить, заставив сделать какую-то работу за него.

Но сейчас, после всего того небольшого, что они пережили, Дима изменился. Да, он остался тем самым ленивым мудаком, которого надо бы потаскать за уши в наказание за грубоватые слова, однако он был очень внимательным и заботливым. Пусть и в своем стиле, конечно. Он был для Олежи новым смыслом жизни, не совсем уж «Идолом», как некогда Антон Звездочкин, и не родственником, как Оля или мама, а чем-то большим. Он был некой прослойкой между определениями «Идол», «Родственник» и «Друг», утешительным призом от Судьбы за все прожитые страдания после смерти. Как бы возможность отдохнуть, успокоиться и довериться такому нелепому, неряшливому, но такому теплому и интересному человеку как Дима.

И обе эти души, раненые, неприступные, но такие близкие и родные, тянулись друг к другу, стараясь преодолеть все щиты сомнений и неуверенности, потаенной злобы и тоски, чтобы воссоединиться, стать одним целым и больше не покидать, скрыть от всех напастей и согреть. Потому что этого они недополучили извне.

Мама Олежи, разумеется, любила своих детей и старалась заботиться, любить, но отец все портил, и из-за него в семье был дисбаланс. Было много места для ругани, злости и неуважения. В то время как в семье Побрацких были недалекие люди, потому и родители не всегда понимали все переживания и эмоции парня, его поступки, когда он пытался завоевать любовь к ним. Однако их он сердечно любил и уважал, было за что.

Олежа узнал об этом когда спрашивал Диму о родителях и тот неохотно говорил о них, даже с неприязнью. И ему теперь было гораздо понятнее, почему он решил переехать в общежитие, вдали от них. Чтобы, грубо говоря, построить новую жизнь. И он совсем не заметил, как этим желанием, он заставил духа начать все заново. И им самим, пусть они не показывали этого внешне, было интересно к чему это приведет.

— Дима!

Радостно крикнула девушка с фиолетовыми волосами и в полуоткрытом костюме, красиво обтягивающий ее фигуру. Дима поднял голову на звук и на его лице вытянулась полуулыбка, благодаря чему все тяжелые и такие запутанные мысли и чувства ушли куда-то вглубь души, а в груди стало очень тепло и хорошо, что немного сняло напряжение от тяжести чемодана.

Олежа с некоторой любовью и грустной заботливостью смотрел на свою сестру, немного впечатлившись ее нарядом, легонько провел ладонью по ее волосам, отчего та лишь передернулась и посмотрела куда-то вверх. Она порой ловила себя на мысли что ее умерший брат где-то рядом. Она иногда слышала его голос, чувствовала прикосновения и даже некоторые мысли. Но она не обращала на это внимания, предаваясь короткими объяснениями, вроде: «Это все нервы», «Это ветер» или «Я верю он смотрит на меня с небес и гордится мной».

Олежа это слышал и с тоской понимал, что она ничего не поймет и не поверит, что он все еще рядом, все еще здесь и тоже собирается на каникулы в Сочи. В их любимый город теплых воспоминаний с детства. Но он обещал себе, что никогда ее не покинет и будет ценить каждое проведенное с ней мгновение. Пусть он и ревностно относился к Диме, но в конце концов, это его жизнь, верно? И он верил в свое существование в этой «новой» жизни Димы.

Оля подошла ближе к парню и мягко обняла, уткнувшись лбом в его плечо и слегка потершись, отчего Дима довольно улыбнулся. Олежа усмехнулся и посмотрел в сторону машины, у которой стояли родители Димы: Анна и Сергей. Тот помахал им, переглянулся с призраком и пошел к машине, ощущая как пение птиц, летняя атмосфера грядущей свободы и радости делали его счастливым, более добрым и теплым. Все наконец-то налаживалось.

— Долго стояла?

— Нет, не долго. Твои родители прикольные. Только вот заставили много еды купить…

— Ну спасибо! Ты как?

— Я в норме, наконец-то свобода, да?

— Ага…

Они подошли к машине, уложили багаж. Перед тем как войти в машину, Дима обернулся на Олежу, встретившись с его голубыми, красивыми глазами.

Призрак замер в недоумении, по телу прошла короткая дрожь и он завороженно глядел в зеленые глаза Димы, стараясь найти в них ответ загадочного молчания. Вот он шанс. Высказать все, что было у них в душе, там, далеко воткнутые чувства, переживания и страхи, то, чего души хотели давно сказать, поведать.

Однако бренные смертные тела не собирались этого отдавать. Не позволяли сказать ни слова. И они оба ощущали ком в горле, мешанину мыслей в голове и адскую боль из-за неозвученности, недосказанности. Но что-то говорило внутри, что еще придет время. Просто не сейчас, не в этом месте, не в это время. Дима слабо улыбнулся и кивнул головой в сторону салона, как бы приглашая. Олежа поднял бровь и покачал головой, влетая рядом с ним. Этот разговор они решили оставить на потом.

— Каникулы?

Шепотом спросил Дима, посмотрев в глаза призраку. Тот улыбнулся и ответил, так же тихо проговорив:

— Каникулы.

И они были уверены, что эти теплые дни в Сочи будут незабываемыми.

Примечания:

AU Мафия.

Олежа всегда ненавидел шум. Он был очень собранным и ответственным человеком, который не допускал, чтобы какая-нибудь мелочь его отвлекла от важных обязанностей. Ему было важно, чтобы дверь в его большом кабинета всегда была плотно закрыта, сквозь темно-фиолетовые шторы не проникал ни один лучик солнца и чтобы никакой звук не проникал в его Темное Царство тишины, порядка и величия, о котором так трепетно и внимательно заботился он.

Многие до конца не понимали, как этот импульсивный, чересчур чувствительный молодой человек мог стать лидером Московской мафии, и более того, управлять, организовывать невероятно сложные мероприятия и блистательно, практически без осечек, совершать грациозные убийства и устраивать угрозы некоторым зажравшимися людям, чтобы заполучить желаемое. Олежа просто не походил на типичного босса мафии: он был очень худым, высоким, его лицо, немного вытянутое, заспанное, но красивое, не выражало какой-то угрозы или власти, а лишь холодную ярость и мрачную задумчивость, а его хитрая, «лисья» улыбка всегда вызывала психологическое напряжение. Он никогда не убивал кого-то лично, предпочитая это «грязное» дело своим людям и в крайнем случае использовал револьвер отца, который погиб от его руки. Парень давно хотел стать главарем мафии. Следил за деятельностью отца, наблюдал и оценивал действия, анализировал речи и, когда он узнал всю нужную информацию для себя, он просто избавился от него, запомнив на всю жизнь одну фразу: «Либо ты их, либо они тебя».

Олежу не привлекали деньги, власть, роскошь или торговля наркотиками и оружиями. Нет, он был гораздо выше всего этого. Больше всего ему нравилось наблюдать за людьми. Наблюдать насколько низко они могут упасть, если что-то «пошатнуть» в их психике, заставить их страдать или сделать то, чего бы они никогда не сделали. Ему нравилось наблюдать за процессом смерти человека. Нравилось смотреть как он кричит в агонии, захлебываясь собственной кровью. Или когда им настолько больно, что они сами падают на колени и просят о смерти, чтобы закончить эти страдания. И эта черта характера перекрывала все его другие качества, такие как: высокая дисциплинированность, холод, ядовитость и маниакальные наклонности, и именно это пугало большинство его коллег. Да и не только их.

Однако даже в такой, на первый взгляд, идеальной империи криминала со своими правилами, был один изъян, клякса, которая носила в себе буквально все то, чего молодой мафиози ненавидел.

Это был Дима Побрацкий. Или же телохранитель по кличке «Шут», что всегда был рядом с Олежей при любых обстоятельствах. Это был высокий мужчина с широкими плечами, крепкой фигурой и отличающийся особым агрессивным и грубым характером, из-за которого он часто попадал в передряги, но ему всегда удавалось выйти сухим из воды. Он был хорошо обученным воином и стратегом, способный выживать в любых критических ситуациях, обладал повышенной выносливостью, силой и никогда не считал нужным говорить о себе и своих чувствах. Он, в отличии от богатой и теплой жизни Олежи, вырос в тяжелых условиях. Родители умерли слишком рано и его подобрали в одну террористическую группу, которая воевала против всех мафий в стране за лидерство. С малых лет Диму научили держать в руках оружие, видел, как его сотоварищей убивали и разбивали головы «плохим людям», видел кровь, взлетающие от взрывов органы и быстро понял, что весь мир — очень опасная и неблагодарная штука. И поэтому он учился обороняться. Стирал пальцы до крови, учился драться, каждый день тренировался. И, игнорируя пот и слезы, добился того, что стал правой рукой лидера группы и предложил свой план нападения на мафию «Заря», у которой совсем недавно появился новый босс. Правда, Дима не знал, что и тот был не лыком шит и потерпел поражение, попал в плен вместе с товарищами. И после нескольких дней изнурительных пыток, он сдался, и по приказу Олежи убил всех выживших друзей, собратьев его группы.

С тех самых пор Дима стал телохранителем Олежи. В то время как Император был холодным, спокойным и осторожным, Шут был яростен и агрессивен к любому врагу, готовый по щелчку раскромсать его на кусочки, вырвать внутренности или хорошенько пригрозить, чтобы выведать нужную информацию. Дима был предан своему боссу. Старался нигде не ошибаться, выполнял, пусть и не совсем идеально, его поручения, приказы. Однако он мог позволить себе сказать ему что-нибудь грубое, сделать замечание или накричать в ярости, за что Олежа либо наказывал его, либо лишь смеялся ему в ответ, с интересом наблюдая за его реакцией. Для него этот человек был сломанным механизмом. Механизмом, которого не хотелось доламывать дальше, а лишь сыпать что-нибудь маленькое и острое, чтобы его коротило и смотреть что из этого вытечет. Он видел его душевные терзания, видел его пьяным, видел его улыбку и другие эмоции помимо агрессии, и мог сказать точно: Дима был безупречен. Он был почти что идеальным воином, пусть и неряшливым, неидеальным и хамоватым, но все-таки воином, преданным слугой и человеком, которого хотелось узнать получше. И хоть немного сделать счастливым, а это желание Олежа упорно скрывал от всех, как и от самого Димы.

В просторном кабинете было довольно холодно. Был едва слышен шелест покачивающихся занавесок из-за ветра, создающий особую атмосферу задумчивости, некой утонченной красоты и спокойствия. За столом сидел Олежа, не сводя глаз с раскрытой перед ним толстой тетради, мягко проводя ручкой по бумаге, и что-то напевая под нос. На нем, как и обычно, был надет его излюбленный белый пиджак, некогда принадлежавший отцу, поэтому был большим и создавал некую громоздкость худому парню. Он был одет в жилетку с галстуком, красиво подчеркивая его фигуру. Весь он оказался собранным, идеальным, одетый с иголочки, а его осанка и спокойное выражение лица вызывали некоторое гнетущее настроение, хотя он попросту выполнял скучную, на первый взгляд, работу, а не убивал человека голыми руками. С самого утра у Олежи было довольно уставшее состояние: внутри было как-то мутно и черно, в голове бороздили комья различных тревожных мыслей, а тело приходило в яростное недоумение при каждом движении, отдаваясь фантомной болью в спине. Но он старался игнорировать это неприятное состояние и занимался простыми делами, вроде подписанием каких-то бумаг и договоров, прокламаций, оповещающих о каком-то новом герое Дипломаторе. Однако чем больше он пытался это игнорировать, тем больше настроение ухудшалось и он хотел уйти на свежий воздух или куда-нибудь в бар развеяться, но не мог. Потому что рядом не было его Шута, а без него он не собирался выходить куда-то далеко, ведь на него давно объявили охоту и теперь каждый ума лишенный бандит мог подойти сзади и перерезать Олеже горло. А умирать в довольно молодом возрасте он не собирался.

Мысли неприятно давили на сознание. С каждым новым шелестом ручки по бумаге непонятная энергия нарастала внутри и ему было трудно дышать. Он слышал как его собственная душа кого-то звала. Выла, ныла об одном человеке, о его близости здесь и сейчас, чтобы слышать его басистый тембр, смеяться от его ворчаний и просто прикасаться. Видеть, наблюдать как он мнется и отводит взгляд, а потом послушно смотрит в глаза и хмыкает, вызывая у Олежи недоумение и восторг. Он не считал это желание чем-то зазорным. На самом деле, даже обладая огромной империей, он хотел близости. Хотел чтобы его защищали и любили, и причем любили так, как он сам этого хотел и желал, буквально заставив играть определенную роль, чтобы такой человек выполнял все его прихоти и делать так, как хочется ему. И это, по его мнению, могло принести такому человеку счастье.

Но тут его мысли мигом разлетелись в стороны, услышав знакомые шаркающие шаги по коридору. Едва уловимые, но такие знакомые, что Олежа сразу же их узнал и усмехнулся, услышав отдаленные болезненные вздохи. Дима был отправлен на задание, в котором он должен был защищать важный товар для одного мафиози, и судя по всему он был ранен. В такие моменты Олежа не подпускал Диму к себе, предпочитая, чтобы он лечил себя сам, испытывая невообразимое, даже эстетическое удовольствие от его сдавленных стонов и иногда подглядывал за ним, когда он сам себе зашивал глубокие раны, и как он слегка жмурится из-за неприятной боли.

И сейчас, когда хотелось близости, когда хотелось немного поговорить и нарушить тишину в своем Темном Царстве, он, поломавшись, решил впустить его. Так, из-за жалости. Наверно. Олежа встал со стула, ровной грациозной походкой подошел к двери и открыл ее, практически сразу сталкиваясь с уставшими, но такими яркими зелеными глазами Шута.

Дима был в порванном костюме, в синей жилетке, брюках, и весь он был в крови: в теле было полно пулевых ранений, из которых сочилась кровь, из плеча торчал небольшой ножик, а правая рука, за которую придерживался он, была сломана и неестественно болталась сама по себе. Грудь нервно подымалась от тяжелых вздохов, он еле-еле стоял на ногах и как-то особенно болезненно, злобно смотрел на босса, опираясь плечом об противоположную от двери стену. Он выглядел немного помятым, из-за растрепанных непослушных волос, один глаз был подбит и под ним был надутый кровью синяк, угрожающий вот-вот лопнуть. Олежа видел насколько парню было больно. Видел насколько ему было некомфортно и неуютно, стоять напротив босса, в крови, и этим самым показывать свою слабость, чего он просто никогда не допускал. И Олежа этот героизм бы одобрил, но не сейчас. У него были другие намерения.

Олежа протянул руку телохранителю, раскрыв тонкие «паучьи пальцы» и кивнул в сторону комнаты, приглашая внутрь. Дима приподнял бровь и задумчиво хмыкнул, сверкнув глазами. Он не ожидал такого «благородного» жеста от такого неприступного и холодного человека, но возражать ему не хотелось. Да и злиться особенно не было сил, из-за ужасающей и раздражающей боли во всем теле. Он кивнул и шагнул в комнату, незаметно стиснув зубы от боли в поврежденной ноге. Как же унизительно он себя чувствовал!

Олежа тем временем развернулся на пятках и подошел к шкафчику из темного дерева в готическом стиле, чтобы найти аптечку и все другие принадлежности. Дима невольно загляделся на него: такой тонкий, высокий, стройный и странный, он ему всегда напоминал фарфоровую куклу или восставшего из могилы мертвеца с довольно привлекательной внешностью, которая и злила его и как-то странно влияла. Несмотря на то что он был выше своего босса, у него было желание защищать его. Причем не только из-за чувства долга, а так, как будто что-то внутри говорило об этом. Буквально на подсознательном уровне, и это раздражало его больше всего, потому что он ни разу не любил копаться в своих чувствах и переживаниях, потому что «не воинское это дело». И все-таки в Олеже было что-то особенное. Но вот что, Диме еще предстояло узнать.

— Босс? С чего вдруг вы решили мне помогать? Я бы и сам себе помог, знаете это и без меня.

Проворчал Дима, осторожно усаживаясь на кровать, не сводя взгляда с Олежи, что все еще копался в шкафчике и шуршал чем-то непонятным.

— Молчать. — Спокойным голосом приказал Олежа, разворачиваясь к Диме. Его глаза горели той самой холодностью, вместе с каким-то ядовитым оттенком, а его улыбка снова вызвала у Димы едва уловимый трепет, но он тут же это подавил, переводя взгляд на аптечку в его руках. — Это лично моя инициатива, Дмитрий. Я не могу смотреть на тебя, когда ты в таком подбитом состоянии, а мне нужно чтобы ты разносил моих врагов в пух и прах, понимаешь? Ты у меня сильный… но твое тело не вечно.

Олежа подошел ближе к Диме, приказал ему снять верхнюю одежду и сел позади него, окинув его тело беглым взглядом. Он был крепким, подкаченным в меру убийцей и Олеже было больно смотреть на несколько глубоких порезов, пулевых ранений и вскрытые старые шрамы, окрашивающие кровью практически всю спину. Дима тихо дышит, оперевшись руками об кровать и старается не закрывать глаза, чтобы снова не отключиться. Он чувствует, как мягкие, но холодные и гладкие ладони ползут по его телу, как больно щиплет обезболивающее и как от непонятных внутри чувств разгораются эмоции и ощущения.

Дима тихо и порывисто дышал, слегка вскрикивая, когда игла больно втыкалась в раненый участок кожи и слабо дрожал — физиологическая реакция на боль. От которой было трудно думать, мысли смешивались в один непонятный сгусток и ему хотелось рычать, материться и стонать, но он едва держался, чтобы не усугубить свое позорно «слабое» положение.

В это же время Олежа не испытывал к нему отвращение. Наоборот, он восхищался его силой, его спокойствием, иногда вылетающим матам, делая все предельно аккуратно. Вынимал все пули, бережно и как можно нежно зашивал раны и дезинфицировал их, напевая что-то милое, чтобы успокоить его. И вся атмосфера особого величия, холода и загадочности стиралась на нет и Дима ощущал себя более в безопасности здесь, в этой запретной зоне. Парню было неприятно и некомфортно, однако он пытался хотя бы немного расслабиться, чтобы облегчить работу босса и покончить с этим побыстрее. Но Олежа никуда и не спешил. Он хотел растянуть это мгновение надолго. И он знал, что этому никто ему не помешает.

— Расслабься.

Сказал Олежа, слегка пригибаясь к его уху, отчего парень вздрагивает, но порывисто выдыхает, хмурясь от тупой боли. Этот вечер Дима никогда не забудет. О нем впервые позаботились и конечно он это запомнил, и просто так не оставит. И именно этот своеобразный шум из вздохов, скулежа и рычания Димы больше всего нравился Олеже.

Примечания:

AU Школа

С самого раннего детства нам твердят, что все мы уникальные. Что мы сами выбираем какими нам быть, что менять в своей жизни, кого приглашать, а от кого уходить. Нас учат, что кругом все только добрые и хорошие, и часто это понятие определяется как «вежливость», «заботливость» и «взаимная помощь». Нам всю бессознательную жизнь, когда мы зависимы от родителей и их решений, твердят, что, повзрослев, мы станем самостоятельными, умными и сильными. Что станем счастливыми и ни от кого не будем зависеть. Они выстраивают, так называемую, «Стену иллюзий», чтобы защитить нас от невидимого врага, чтобы мы смотрели на мир через розовые очки. Думали проще, доступнее и как можно более ярко, потому что «Реальность» и «Взросление» являются жестокими и мерзкими явлениями в жизни любого человека. Как только ребенок сталкивается с шипами Реального мира, как только он начинает показывать свои уязвимые места, или вести себя неподобающе, то этот монстр тут же добивает его своими клыками и рычащим голосом, чтобы превратить его в такого же послушного и правильного раба, кормильца, благодаря которому, эта Реальность будет только расти, и, к сожалению, только в негативном ключе.

Олежа тоже, как и все дети в его возрасте, столкнулся с этой тварью. Он разрушил Стену Иллюзий в семь лет, когда только поступил в школу. С самого первого обзывательства, с самой первой драки и грубых слов в его сторону, он крепко разбился об неустойчивую Стену, осколки которой впились в голову, оставляя болезненные воспоминания о всех тех событиях. Каждый раз, когда Олежу избивали, как отбирали и вытряхивали содержимое из рюкзака, как задирали или же угрожали порезать ножом за невыполненное за кого-то задание — он приходил домой в слезах, в синяках и сильно трясся, что вызывало гнев и недоумение у отца семейства. Михаил был строгим, холодным и учтивым человеком. А каким нужно было быть лидеру огромной компании? Он ненавидел любые проявления эмоций и каждый раз, когда сын приходил и плакал, он кричал на него, давал подзатыльники и доводил его до истерик, после которых его успокаивала сестра и глубоко любящая мама. Олеже было больно. Ему было больно, что многие мальчики в классе его обижали просто за то, что он знает немного больше остальных, что всегда приходит вовремя, является любимчиком учителей и делает все на пятерки. Он предполагал, что за это его будут любить, уважать и слушать, признавать в конце концов. Но за это он лишь получал в лоб ярлыком «Заучка!» или «Душнила!», а потом могли и надавать сильных пинков, чтобы отбить желание вообще что-либо делать.

Он просто не понимал что с ним не так. Изо дня в день он вел себя очень дружелюбно, мило и спокойно. Помогал если кому-нибудь что-то было нужно, активно поддерживал почти любой разговор, рассказывал о себе и пытался завести друзей, так как свято верил в силу дружбы, взаимопомощи и любви. Он изо всех сил пытался быть хорошим другом, старался не расстраивать никого, всегда со всем соглашался, делился последней булочкой или конспектом с урока, подсказывал правильные ответы и искренне радовался, когда к нему обращались за советом. Однако мальчик и не думал, что за пеленой улыбок, благодарностей и словами «друзей» было лишь желание использовать его в своих целях. За этой дружбой, о которой Олежа слышал много всего хорошего, стояла безликая черная магма предательства, равнодушия и злости, частички которой выплескивали на него так называемые «друзья», как на самого жалкого и слабого человечка в классе. И Олежа понял свое положение, когда его друг Петя, с которым они были знакомы два года, просто проигнорировал просьбу помочь, когда его снова избивали школьные задиры. Предательство всегда ранит. А первое предательство, как правило, самое болезненное и запоминающееся. В тот день ему было невероятно больно, что-то лопнуло внутри его души, а в голове помутнело так, что перед глазами встал черный дым. Проснулся он на следующий день только в больнице. Невыносимо.

Раз детям не удалось угодить, тогда Душнов решил угодить своему требовательному отцу. Он делал буквально все, чтобы его впечатлить: учился всегда на отлично, никогда не допускал двоек, помогал маме по дому и мыл посуду, делал все домашние задания идеально, ложился спать в одно и то же время, сам выключал телефон, и все это он делал ради него. Ради него он пошел на секции бокса, чтобы стать смелее и сильнее, начал тренироваться, делать пробежки по утрам. Он всегда пребывал в нервном состоянии, но это не мешало ему пытаться быть «Правильным» и «Идеальным» ребенком. Оля и мама с некоторым ужасом наблюдали за сыном. Вместо игрушек у него были только тетради и ручки, вместо мультиков он смотрел документальные и научные фильмы, и в целом из доброго и милого паренька он неожиданно превратился в типичного задолбавшегося студента. Хотя ему на тот момент было всего лишь одиннадцать лет. Однако, с сестрой он часто сбегал по ночам, чтобы отдохнуть от учебников, играли где-нибудь в подворотне и смотрели на мерцающие звезды в ночном небе, вдыхая запах свободы и веселья. Именно с ней ему не стыдно было быть ребенком, что наивно верит в Деда Мороза, любит бултыхаться в снегу, играть в догонялки и читать книжки про космос. И сколько бы часов Олежа не уделял учебе, занятиям, тренировкам и домашним делам, ему гораздо было интереснее быть ребенком. Жить настоящим, верить в лучшее, играть и просто… быть. Отец постоянно его подстегивал. «Нужно больше.» «Нужно смелее.» «Не бояться! «Выражаться четко».

А Олежа не хотел быть для кого-то простым набором чисел и наград. В глубине души он хотел быть хорошим и добрым человеком. Он хотел быть счастливым и делиться своим счастьем. Быть любимым и дарить свою любовь несмотря ни на что. Ему хотелось быть важным, нужным и смелым, но не через страдания — а через игру, мягкость, через что-то, что можно было изменять как ты хочешь. Что-то наподобие пластилина. Предавать любую форму, катать, растягивать и сжимать, чтобы сделать все как можно более комфортнее. И именно поэтому, когда в шестнадцать лет он случайно услышал рассказ родственника о каком-то спектакле, заинтересовался актерским делом.

Он редко посещал театр. Точнее, он посещал детские, кукольные театры, которые только пугали мальчишку и не представляли для него ничего хорошего и полезного. Скорее, вызывали отвращение от слишком громкой музыки, противных голосов актеров и визгов перевозбужденных детей. Однако, когда он, вместе с мамой и сестрой пошел в настоящий театр на спектакль «Гроза», по одноименной пьесе Островского, весь мир перевернулся перед глазами. Олежа был буквально потрясен буйством красок отовсюду, был захвачен особой атмосферой величия и эстетической красоты, осматривая высокие потолки с лепнинами, гравюрами, переполненными балкончиками и вдыхая душистый, но приятный запах старого занавеса. Музыка, красивая, пластичная и грациозная, лилась по его легким и венам, наполняя его чувством истинного блаженства и культурного восхищения, что оставалось с ним до самого финального акта. Он не мог оторвать глаз со сцены. Он наблюдал как актеры, совсем близко, не такие как в телевизоре, играют свои роли, действуют, показывая свои разные характеры, «Темное Царство» и конечно же ему запомнилась Катерина. Мечтательница, словно как сам Олежа, мечтающий о другой жизни, о любви, о свободе, сыгранная милой девушкой, да так хорошо, что он верил ей. Так же верил как и другим, но ей хотелось верить больше, потому что она буквально его отражение. Она стала его музой и он понял в чем его истинное призвание — лицедейство.

Олежа хотел дарить радость людям, хотел будоражить души своими речами, движениями и красотой. Иметь способность менять облики, отыгрывать сложные психологические роли и буквально растворяться в этом искусстве, быть частью Святейшего Храма и не думать ни дня о том, что он «Неправильный» и «Неидеальный». А творить. Творить ради искусства, ради обогащения других людей и себя в том числе. Впервые у мальчика появилась своя мечта, своя миссия. И больше ничья. С того самого мгновения мальчик отбросил тяжелый график дня и начал углубленно изучать театральное искусство: смотрел спектакли в свободное от дел и занятий время, слушал некоторые курсы с Ютуба, читал статьи, интересовался актерами и записывал всю информацию себе в блокнотик, тщательно скрывая свои увлечения от отца. Он с особой энергией рассказывал Оле о театре, спорил об актерах и какие режиссеры лучше. Иногда, если позволяли деньги и время, ходил с ней в театр, на что сестра была вовсе не против. Ей наоборот было радостно, что ее суетливый братец наконец-то становится живым. Не машиной для выполнения каких-то скучных задач, а именно живым обычным ребенком, человеком, у которого было любимое увлечение и цель в жизни, что разожгла его загнанное сердце.

Однако, как и обычно бывает, за светлой полосой в жизни приходит темная, что может подарить целый букет негативных чувств. И именно этот букет вручил сыну Михаил, узнав о его «Запретном занятии». Однажды утром, пока Олежа все еще спал перед походом в школу, отец решил порыться в вещах сына, чтобы понять, почему он в последнее время стал очень веселым, радостным и заинтересованным чем-то «ненужным», что его очень настораживало. Он не был сторонником проявления эмоций, так как они могли показать слабость человека, а Михаил не хотел видеть Олежу слабым и никчемным — он хотел сделать его идеальным строгим лидером, каким являлся он сам. И все его надежды рассыпались в прах, когда он нашел тот самый блокнотик в груде бумаг и листочек на дне тумбочки. Описания актеров, театральных терминов, хореографии и прочего, чего он сердечно ненавидел, повергли его в невообразимую ярость. Он заревел, криками разбудил мальчика и, крепко взяв за ухо, хорошенько выпорол ремнем, игнорируя его попытки вырваться, не слушая стоны боли и слезы. Олеже было страшно. Спросонья он не понимал что сделал не так, чем вызвал гнев у отца, но когда он опустил взгляд в пол, он увидел разорванные листы блокнотика. Того самого, с его мечтой и он все понял. Он не мог сдержать слез. Но ему на помощь подбежала разъяренная мама и всеми силами отпихнула Михаила от ребенка, глядя на него с ужасом и сожалением. В тот день это было последней каплей. Она возненавидела своего мужа.

Пока родители ругались, Олежа крепко обнимался с сестрой, пытаясь успокоить новые порывы слез. Ему было больно, страшно, силы стремительно кончались и ему хотелось буквально исчезнуть, прямо здесь и сейчас провалиться под землю и забыть о театре навсегда. Он понял, что не заслуживает этого удивительного мира грез и фантазий, не заслуживает ничего хорошего и доброго кроме страданий и боли, и, вырвавшись из объятий сестры, убежал прочь из дома. Олежа чувствовал себя ничтожеством. Ведь его снова ранила Реальность.

Олежа сидел на своей же курточке, облокотившись об темную стену. Он находился у черного входа в школу. Эта дверь была всегда закрыта на ключ и, судя по грязному крылечку, старому неухоженному дворику и мусору, за ним никто не смотрел и никто не обращал внимания. Как и за самим бедным ребенком. За стенами проходили занятия. Слышались бормотания учителей и звонкие голосочки детей, но Олеже было все равно. Он обнимал колени и совсем тихо, сдавленно, так как в легких не хватало воздуха, плакал, ощущая себя ничтожным, слабым и жалким существом. Существом, которое поверило в хорошее, которое дает слабину своими никому ненужными эмоциями и существованием. Ему было немного холодно. Дул февральский ветер, вороша его волосы, легкую домашнюю одежку и заставляя слегка содрогаться, отчего все внутри свернулось. Бедра ощутимо болели после наказания, в голове был снова шум и пепел, а все нутро отдавалось ужасающей болью, которую трудно было выразить словами или душевно. Он просто не знал куда себя девать. Он не знал, стоило ему было идти домой, идти в школу или вообще уехать из города? Из страны? На остров, где он будет счастлив, или вообще на другую планету, где было бы лучше. Было бы счастливее и радостнее, чем торчать в этой невыносимой, неблагодарной черной дыре под названием «Земля». Он не знал что делать. Не знал ничего и просто ожидал неизвестного, содрогаясь от плача и большой обиды, которая пожирала его изнутри.

— Чего ты хнычешь?

Олежа чуть не подпрыгнул от внезапного голоса и замер, сам не понимая от чего сжался всем телом. Ему было страшно и непонятно, но все-таки надо было проверить кто это был. Хотя ему сейчас не хотелось говорить ни с кем и хоть как-то контактировать с людьми. Он медленно поднял заплаканные глаза и увидел перед собой высокого парня в расстегнутой куртке, с непослушными каштановыми волосами, с широкими плечами и красивыми, затуманенными глазами мятного цвета, что немного обеспокоенно, но внимательно смотрели на мальчика. Олежа тихо сглотнул, разглядывая незнакомца, у которого меж пальцами дымилась сигарета. На лице, простоватом, но отдающийся какими-то приятными добрыми нотками, были едва заметные шрамики, что создавало впечатление опасного вояки или гопаря, о которых мальчик много слышал. Однако тот не проявлял какой-либо агрессии и потому ему не было так страшно, однако долго молчать и смотреть ему стало стыдно и Олежа, глубоко вздохнув и вытерев локтем слезы, ответил:

— Я не плачу. Ты кто? Что тебе надо от такого ничтожества как я?!

Последняя фраза вырвалась у него случайно. Сдавленно, словно кричал не он, а его измученная душа. Это заставило незнакомца чуть отшатнуться, но он не отошел, а приблизился и осторожно положил руку на его худое плечо. На что Олежа неожиданно крепко сдавил руками куртку и вжался в грудь, продолжая тихо плакать. Парень вовсе не осудил его. Не оттолкнул, не упрекнул, а лишь молча сидел с ним рядом и держал за плечо, покуривая сигарету. Ему было очень жаль этого мальца. И он уже примерно догадывался что с ним.

— Прости…

Пробормотал Олежа, когда наконец-то рыдания прекратились. Он медленно отстранился от парня, с опаской взглянув на него, и снова обнял колени, устремив пустой взгляд куда-то в сторону. Ему было очень плохо. И даже не задумывался о человеке, что с ним сидел. Что он хотел? Почему он здесь? Мальчик не знал. Да и не хотел знать. Думать ему сейчас было тяжело. Незнакомец выдохнул очередной клуб дыма, задумчиво что-то пробормотал, затем потушил сигарету об носок ботинка и повернул голову к пареньку, что только что плакал ему в рубашку. Взгляд был не злым. А спокойным и каким-то грустным. Ему очень хотелось защитить этого человечка, хотя он с ним не был знаком.

— Не извиняйся, все нормально. Ты как?

— Не очень.

— Родаки?

Олежа чуть хмурит брови. Он не понимал значения этого слова и повернул голову к парню, озадаченно взглянув на него. Тот слабо усмехнулся.

— Ну, родаки тебя довели, да? Родители.

— Ну да… точнее один из них. Мне просто хочется умереть.

Олежа снова спрятал лицо в колени и тяжело вздохнул, слегка содрогаясь от холода. Незнакомец молча смотрел на него. Конечно, это была его жизнь, но он не мог просто бросить какого-то бедного паренька на произвол Судьбы. Одного. Без поддержки. Он вздохнул, накрыл на плечи Олежи свою куртку и придвинулся чуть ближе, но не слишком, чтобы ноги не касались друг к другу.

— Пацан, я все понимаю, поверь. У меня такая же херня с родаками… Хочешь поговорить об этом?

— А почему тебе интересно? Я думал люди вроде тебя счастливы… ну, ты же… сколько тебе?

— В моем возрасте пиво могут пить. Восемнадцать. И знаешь, я нихуя не счастлив.

— Правда?

Мальчик поднимает голову и удивленно таращит глаза на подростка, просто не веря услышанному. В его понятии подростки, восемнадцати лет и старше, были самыми счастливыми людьми: они могли гулять где захотят, делать и покупать что угодно, ощущая безграничную свободу и радость. Но видя перед собой эти тусклые глаза, уставший взгляд, лицо и басистый, грубоватый тембр, Олежа начал понимать, что далеко не все так радужно. Незнакомец усмехнулся.

— Ага. Как думаешь, чего я добился? У меня родаки ебанутые люди, у которых только одно бухло на уме, вечно меня бьют. Ты ведь тоже думал, что когда вырастешь, сможешь делать че хочешь? Не, нихуя. Я хотел стать музыкантом и бряцать на гитаре как Брайан Мэй или Джим Симмонс, знаешь их? Я брал гитару у ребят и тренировался, был очень рад этому делу… до тех пор пока мой батя не разъебал гитару об пол. И еще много всякой хуйни было. Меня бросали, предавали, пытались пару раз на наркоту подсадить и в целом, жизнь не сахар. А у тебя что?

Олежа слушал его с некоторым трепетом и вниманием, ощущая в этом звучном голосе и рассказе некоторую тоску, что заставляла невольно съеживаться, то ли от холода, то ли от представления всей ситуации. Он сильнее укутался в куртку незнакомца, пытаясь согреться и переварить услышанное. Мальчик нередко слышал сотни подобных историй, в которых чьи-то родители были алкашами и избивали собственных детей. Потом эти же дети заводили знакомства с плохой компанией, а дальше беспорядочные половые связи, алкоголь, сэкс и прочие прелести гнилой жизни. Раньше он думал что все это не меньше чем фантазии телевизионщиков. Однако, смотря на изможденное лицо парня, слушая его рычащий и как будто бы сломанный голос, не такой какой должен быть у «радостного 18-ти летнего подростка», он понимал, что все иначе. Ему стало очень жаль его.

— Я хотел бы стать актером… знаешь, я обожаю театр. С этой атмосферой, занавесом, декорациями и костюмами. Это меня притягивает, понимаешь? Ведь когда ты актер, ты сможешь стать кем угодно. Принцем, генералом, графом, героем или злодеем, но… Мой папа запрещает мне думать об этом. Он говорил что актер — жалкая профессия, и что я должен стать лидером компании. Даже учил меня разным организаторским вещам, но… посмотри на меня:

Олежа развернулся всем корпусом парню, осмелившись взглянуть заплаканными глазами в изучающие напротив. Его коротко стрельнула дрожь, но он не дал виду, лишь продолжил неспешный рассказ, ощущая странно нарастающее тепло где-то внутри.

— Я маленький, хилый, эмоциональный и просто… не правильный, понимаешь? Я очень умный, но мои знания никто не ценит. Я пытаюсь быть правильным, быть идеальным и приносить пользу, но всем всё мало и я просто не понимаю что мне делать. Как мне быть и что говорить. И такое ощущение, что я должен исчезнуть, потому что… не достоин жить в этом мире. И скажи, кому я такой нужен?

Подросток внимательно слушал Олежу, вглядываясь в эти невинные голубые глаза, в которых читалась кристальная доброта, доверие и тоска. Ему хотелось прямо сейчас обнять этого маленького зашуганного котенка, взять на ручки и унести куда-нибудь в безопасное место, чтобы ему стало легче и спокойнее. Чтобы не было деспота отца и не было места для боли и ненависти. И пока он слушал мальчика он невольно узнавал самого себя: когда-то и он хотел быть нужным, важным и полезным. Помогал всем подряд, старался быть правильным, изредка грубил и скрывал свою агрессию, боясь кому-нибудь навредить. Однако из-за постоянного игнорирования собственных чувств и эмоций его здоровье пошатнулось и тогда он оттолкнул всех от себя, начав новую жизнь с другими людьми. И в этой жизни впервые появился такой человек как Олежа. Словно младший брат, которого ему всегда не хватало.

Парень улыбнулся, он мягко положил руку на плечо мальчика и тот озадаченно, пугливо посмотрел на него, однако не отшатнулся и не двигался, словно от этого прикосновения его резко парализовало. Настала тишина. Короткая, приглушенная воем ветра, трелью звонка за стеной школы и радостными криками детей, но такая нужная сейчас, родная и теплая, что Олежа слабо улыбнулся, краем глаза заметив на пальце подростка глубокий шрам. его снова чуть передернуло.

— Ты самый нормальный ребенок. Поверь мне. Тебе не нужно пытаться быть идеальным и правильным, понимаешь? Тебя, я уверен, любит твоя мама, может, сестра, братья, просто за то, что ты есть. Знаешь, я бы все отдал чтобы у меня был такой человек, который любит и ценит тебя не за оценки или правильные мысли в башке, а за просто так. Будь собой. Не надо гнаться за кем-то, это такая неблагодарная хуйня, наверно ты уже это понял. И ты достоин жить, поверь мне, каждый достоин, если поймет что всем людям друг на друга наплевать. Делай то что тебе нравится, смотри, изучай, будь тем кем захочешь, а остальных, кто говорит что это херня, шли в жопу. Я уверен что ты справишься.

Олежа внимательно выслушивал парня и его нутро мелко тряслось от тепла, что обволакивало все его тело, согревало голову, разводило плечи и он ощущал такое воодушевление, что ему хотелось расправить крылья и взлететь ввысь, не замечая никого и ничего. Эти слова, искренние, такие важные и необходимые сейчас, вмиг успокоили мальчика. Ему снова захотелось жить и он был приятно удивлен что такой сломленный жизнью человек решил помочь маленькому неудачнику вроде Олежи. Может, Реальность не такая уж и сука?

Душнов улыбнулся и коротко кивнул, глядя блестящими глазами на него. Подросток усмехнулся и с его лица как будто пропали все шрамы, оголяя молодое, красивое лицо, пусть и самое простое и обычное. Он точно был особенным и Олежа это чувствовал.

— Спасибо!

— Обращайся.

Пожал плечами парень, похлопал Олежу по плечу и встал с крылечка, взглянув куда-то вдаль. Тот немного порезал на месте, ощутив тупую боль в бедрах, зажмурился и встал позади, заинтересованно глядя на незнакомца. он же так и не узнал его имени!

— Прости, а… Как тебя зовут?

— Я Дима. А тебя?

Дима развернулся к нему и снова улыбнулся. Слабо, полуулыбкой, сверкнув мятными глазами. Олежа мог поклясться что в этот момент что-то екнуло в его груди, когда он встретился с его взглядом. Он скрепил два пальца в смущающем жесте и ответил, слегка потупив взгляд:

— Я Олегсей. Не Олег. Но ты можешь называть меня Олежа!

— Хорошо, Олежа, запомню. А пока… погуляем немного? У нас, кажется, незапланированный свободный день. В школу все равно не хочется.

— А куртка? Тебе отдать?

— Оставь пока себе, мне не холодно.

Олежа недолго думая кивнул и подбежал ближе к Диме, весь улыбаясь от счастья и радости, на что Дима только усмехнулся. С того дня для них обоих открылась новая страница, и они обещали друг перед другом что проживут жизнь так, как они хотят, поддерживать друг друга, находиться рядом и помогать, не взирая на злую «Реальность» и мерзкое «Взросление. Этот день для них был особенным.

Примечания:

Специальные благодарности Риваю Кислому за идею.

Примечания:

Кроссовер с произведением Федора Достоевского "Бесы"

Петр Степанович — Олежа

Иван Шатов — Дима

Алексей Кириллов — Женя Селезнев

Варвара Ставрогина — Полина

Степан Верховенский — Михаил

Дмитрий никогда не любил Рождество. Будучи довольно закрытым человеком, его раздражали все эти огоньки кругом, праздничный шум с хоровыми пениями на улицах, а также смех резвящихся детей в снегу и запах елок, что стояли на каждом шагу, распустив свои лапы и издавая неприятный шорох от ветра. Он был человеком грубым, задумчивым и никогда не понимал четкого смысла в этом веселье, в праздничных угощениях. Не вникал в особую атмосферу волшебства и какого-то томительного ожидания чего-то хорошего, неизвестного, но приятного, что непременно сделает жизнь лучше. Только вот Дмитрий давно ничего ни от кого не ждал.

Он шел, согнувшись и спрятав руки в карманы шубы. Глядел себе под ноги, стараясь не слушать веселый звон колокольчиков повозок, хоровые пения и не обращая внимания на общую атмосферу грядущего праздника. Ему было холодно, противно, неуютно здесь. Обычно в уезде всегда было людно. Было много рынков, народ ходил в церковь, происходили странные события, грабежи, авантюры, скандалы… Но по крайней мере было не так шумно и раздражающе как сейчас. Вот мимо него, задорно хихикая и спотыкаясь, пробежали детишки, что бросали друг в друга снежки, отчего Дмитрий чуть не упал, крикнув что-то грубое им вдогонку. Многие замечали, что он не очень-то любил людей. На любого человека он смотрел до невозможности придирчиво, недружелюбно и разговаривал с какой-то злостью в голосе. Даже если этот незнакомец ничего плохого ему не сделал. В спорах он всегда был жесток и достаточно консервативен, и почти не допускал ошибок никому, особенно по работе.

Побрацкий являлся главным редактором местной типографии. И его сложный, далеко не приятный характер мало кто мог вынести из подчиненных. Он то и дело критиковал редакторов за какие-то незначительные ошибки, постоянно просил переписывать и перепечатывать листы текста, не позволял делать хотя бы одной опечатки никому. В целом он везде искал идеал. До которого никогда и ни при каком случае нельзя было достичь, однако он свято верил в этот идеал и продолжал его искать, все сильнее и сильнее изнуряя весь персонал типографии. Собственно, поэтому другие люди его не очень любили, а Дмитрий относился к этому равнодушно — ему было важнее сдать какую-нибудь книжку вовремя и получить скромное жалование. Благодаря которому он проживал пару недель в старом домике вместе с Селезневым. Пожалуй, практически единственным человеком, который его не раздражал.

Настроение было не самым лучшим. Однако стоило выйти хотя бы ради разнообразия, так как в выходные дни было нечего делать, а ходить из угла в угол в своей комнате, пить чай с идейным философом Евгением изрядно ему надоело, потому он и вышел. Хотя бы просто подышать. Правда, из-за количества шума, красок, света и всей праздничной кутерьмы ни о каком расслаблении речи было не могло. Ему просто хотелось остановиться, вобрать в легкие воздух и со всей дури закричать так, чтобы всех людей смело ветром. Чтобы не было этого галдежа, не было звуков, а было только молчаливое спокойствие. Потому что ему был равнодушен к этому семейному, глупому празднику для таких же глупых верующих. Дмитрий был атеистом и очень сильно этим гордился. В честь этого он даже носил на шее обычную веревочку без креста, чтобы всем продемонстрировать свой маленький бунт, до которого мало кому было дела. А бунтовать он очень любил. Но так, понарошку. Напакостить, резко, грубо и бесцеремонно, а потом уйти, чтобы никто не трогал и не вспоминал.

— О, а я вас повсюду ищу! — Внезапно прозвучал звонкий голос позади. Дмитрий невольно вздрогнул, но не подал вида. Он лишь ускорил шаг, вжав голову в плечи. Однако тонкая ладонь настойчиво коснулась его локтя, отчего пришлось резко остановиться. — Дмитрий, не уж то меня не признали?

— Признал. Только тебя и не хватало в этот вечер.

Сквозь зубы пробормотал он и развернулся, встретившись со знакомыми, но такими раздражающими глазами.

Это был человечек чуть выше среднего роста с темными поднятыми волосами, открытыми, совершенно невинными глазами, островатым носом и невероятной худобой, из-за чего Дмитрий удивлялся, как он не мерзнет с его строением тела. Его звали Олегсеем Михайловичем, среди знакомых и друзей ласково называли Олегом или Олежей, на что он практически никак не реагировал. Являлся сыном генеральши Полины Звездочкина и писателя, бывшего учителя, Михаила Душнова, чья чувствительность и эмоциональность перешла к нему. Олежа был очень умным, хитрым и до боли разговорчивым человеком, обладающий особой проницательностью и умением выведать нужную информацию, чтобы использовать в своих целях. В Высшем обществе его просто обожали. Холили и лелеяли за известную фамилию, за его находчивость и галантность, называли «Человеком будущего», однако далеко не таким светлым он был. Те, кто близко с ним был знаком, искренне боялись его. Он обладал такой информацией, что, казалось, он знал абсолютно каждого человека в уезде, мог поднять громкое дело против любого, кто перейдет ему дорогу и точил зуб на своего отца, на которого он затаил давнюю обиду. А кто с ним был близок? Члены небольшого революционного кружка, в котором косвенно был и сам Дмитрий. Олежа был подлым человеком, о котором много было слухов и легенд, но все знали точно: один раз ты с ним свяжешься, и не отстанет никогда.

— Чего тебе надо? Опять чего-то накуролесил и меня хочешь впутать?

— Ты, смотрю, не в духе… Сегодня же праздник! Рождество, огоньки кругом… Я хотя и сам не верую, но все это довольно симпатично, если не вдаваться в контекст. Ну, ладно, я не по этому поводу. Просто хотел разделить компанию, погулять, поговорить. Понимаете, скучно одному ходить по улице, вот и решил вас поймать и походить… Пойдем?

— У меня дела. Очень важные.

— Какие же? С Селезневым спешите поговорить? Или же чай стынет? Я могу вас провести и до дома! Неужели не хотите?

— Нисколько. Меня сейчас все раздражает.

Дмитрий недовольно нахмурился, выдернул руку из ястребиной хватки Олежи и пошел куда-то вперед вдоль двориков, пытаясь ни с кем не сталкиваться. День становился еще хуже. Сначала сон странный, потом ссора с Евгением, шум везде, и еще этот паршивец привязался, точно клоп, и не слетает. Вон, бежит к нему, впопыхах что-то пытается прокричать:

— Минуточку! Ну куда же вы! Что вас раздражает? Неужели люди вас раздражают? Почему же? Что они вам сделали такое? Обидели чем? Может вы не любите Рождество? Так давайте же уйдемте отсюда и куда-нибудь в лес… или на озеро. Да, например к озеру пойдем! Ну чего вы кукситесь, как баба?!

— Отвяжись от меня, ты!

Рыкнул Дмитрий через плечо, еще быстрее ускоряя шаг. Он сильнее вдавил голову в плечи и зажмурился, пытаясь спастись, укрыться от всего мира красок и шума, который не понимал его.

Который по сути сделал его таким. Он же не всегда был таким злым, задумчивым и требовательным. Когда-то он был очень добрым и чувствительным человеком, наивностью которого многие пользовались для своей выгоды. И так было постоянно: его частенько предавали друзья, знакомые, коллеги и прочие люди, которые-то и не хотели сделать зла этому человеку — а сделали это по неопытности своей, случайно. А Побрацкий принимал это слишком близко к сердцу, обижался, уходил в себя и становился злее, грубее. Ведь он настолько привык к убеждению «Злых людей» и что они якобы повсюду, что сам стал таковым. И этот образ он не мог, а может и не знал, как снять с себя.

И вот сейчас, убегая как совершенный идиот, ему вдруг закралась в голову мысль. Может, общество с Олегсеем Михайловичем неплохая альтернатива? В том плане, что с ним можно немного скоротать время, успокоиться, погулять где-нибудь и задремать под его неразборчивую воркотню. Конечно, он не любил этого подлого и совершенно мерзкого человека, но видя с каким усилием он пытается привлечь его внимание, остановить и поговорить, Дмитрий решил сжалиться. Он резко остановился напротив заснеженной часовни, слыша как в ушах бьется сердце, а воздух словно выбило из легких. Олегсей чуть ли не налетел на широкую спину мужчины, но вовремя остановился и с особым трепетом и блеском в глазах взглянул на него. Тот ухмыльнулся и закатил глаза, потупив голову в пол, как бы в раздумьях. Чувство ярости и желчи стало постепенно сходить на нет, заменяясь на усталость и желание уйти куда-нибудь, чтобы выпустить пар и отдохнуть. И раз Бог, если он вообще был, прислал ему в попутчики беса, что сейчас отряхивал брюки от снега и отдышивался, то пусть так и будет. Может быть это к лучшему, будет неплохим подарком в этот ужасный день.

— Олеж?

— Да, Побрацкий? уже расхотели убегать? Успокоились?

— Ну типо того… что вы там говорили об озере? Проведете меня?

Олежа весь засиял от радости, видя перемену на лице его вечно сварливого друга. Он ловко подхватил его под руку и повел куда-то в сторону от часовни, подальше от огней и раздражающего гула.

Дмитрий изначально знал, что день будет хуже некуда. Однако сейчас он предвкушал пусть и неприятную, но по крайней мере интересную прогулку с человеком, которому не было все равно на него. Олегсею всегда было дело до него.

Примечания:

Читайте хорошие книги)

— Ну Олежа!

— Я сказал, пошел отсюда прочь, пьянь подзаборная!

— Я всего лишь одну выпил. Ну может быть две, три… пусти!

— Пошел отсюда!

Дима что-то злобно проворчал и еще сильнее дернул за ручку, однако дверь не поддалась, а щелкание второго замка явно намекало на настроение хозяина квартиры. Парень тяжело вздохнул, чуть опустил голову от раздражающего света лампочки над головой и потер переносицу. Внутри него, словно в котле, варились мысли и воспоминания вместе со странной тяжестью в желудке, что вызывало еще больше злости. Ужасно хотелось блевать. Хотелось упасть на месте, устроиться у порога квартиры и уснуть, показывая свой небольшой бунт недружелюбному человеку. А еще больше ему хотелось молча сесть на колени, крепко обнять ноги Олежи и долго плакаться. Словно последняя сучка, вымаливая прощение во всю Ивановскую, чтобы ошеломленные соседи повылазивали из теплых уголков и поглазели на такого идиота, придурка по имени Дмитрий Побрацкий, который посмел своим грязным языком сказать плохое невинному существу.

Казалось бы, что могло привести к разлуке двух необычных и задорных друзей? Они любили подтрунивать друг над другом, помогали в самых нужных моментах, например, когда дело касалось учебы или душевного спокойствия. Они жили душа в душу, слушали друг друга, понимали и надеялись. Однако Дима сам по себе никогда не был романтиком. Его язык предназначался для шуток, каких-то глупых подколов и издевок, но никак для более глубоких и нужных Олеже разговоров. Он буквально нуждался в поддержке, в подтверждении своей значимости и нужности чуть ли не на постоянной основе. В утешительных словах и объятьях, в то время как Диме этого не нужно было. Парень старался как мог, говорил с ним, поддерживал, но все это было мало, потому что он толком и не умел поддерживать как надо, и частенько корил себя из-за этого. И вот из-за этой скупости он совсем не думая, не желая как-то обидеть, сказал самые мерзкие и болезненные для Олежи слова, что ранили его в самое сердце:

Ты просто жалкое ничтожество!

О, Дима никогда не забудет, что тогда случилось. Не забудет, как в голубо-ясных глазах проскочил блеск, как вздрогнули плечи и сжался, согнулся, как от сильнейшего удара. Парень буквально ощутил насколько сильно забилось сердце в этом хрупком слабом теле. Ведь он не знал что эти слова резали больнее, чем лезвия, вонзались глубже пули, в самую душу и поселялись в голове надолго. Такое особенно любил говорить его требовательный отец, который ничего не видел в своем сыне кроме как набор цифр, что должен был быть идеальным для всех и всего. И парень просто надеялся, что рядом с таким душевным, пусть иногда и невыносимым человеком, это болезненное прошлое выветрится, испарится из его жизни. Но видимо Судьба решила более основательно поиздеваться над ним и потому привела такого ужасного и злого Диму, чтобы помучить. И в который раз напомнить его место.

— Блять…

Тихо выдохнул Дима, опустив голову и зажмурив глаза. Так плохо ему не было никогда. Эмоции копились в его душе, сильно надавливая на стенки, в легких оставалось очень мало воздуха и ему хотелось просто во всю силу закричать, ударить по двери и начать долго и горестно просить прощения. Он просто не мог без Олежи. Он ненавидел себя за тот день, за те дрянные слова и ему хотелось вернуть все как было. Вернуть те неловкие взгляды, улыбки, легкие издевки и взаимную помощь, заботу, в которой сам Дима нуждался очень сильно. Будучи очень закрытым и грубым человеком он нуждался в ласке и доброте и ему одновременно было страшно и интересно ее просить — от родителей этого не дождешься, как и от сестренок и братьев, а от корешей с вечеринок тем более. Ведь для всех он был ходячим образом сильного человека без всяких комплексов и всего лишнего. Однако, как и все люди, у него были свои страхи и самым главным из них было — одиночество.

Парень крепко взялся за волосы и тяжело вздохнул, осознавая, что больше двадцати минут тупо пялится на закрытую дверь, за которой находилось то, к чему он так стремился и чего так хотел. Он буквально тянулся к нему, как цветочек к утреннему солнышку. Тянулся всеми руками и ногами, пытаясь ухватить, прижать и больше никогда не отпускать. Чтобы тот не уходил, не кричал и не плакал, а дарил любовь и научил его делать так же. Но ощущение, что он так не может сделать заставляло чувствовать бессилие. И это неимоверно злило. Потому, собственно он и выпил, чтобы заглушить эти мысли. Однако эти же мысли и привели его сюда. В этот холодный дом, в котором жило его обиженное счастье. Так что именно они, эти чувства, и победили его примитивный и злобный нрав. И этого было отрицать нельзя.

Дима понуро бродил по холодным улочкам, стараясь не обращать внимания на людей вокруг, которые куда-то спешили. Кто-то на работу, кто-то побыстрее в теплый дом, где было полно друзей или любящих родственников, что с особым трепетом ожидали их. Чтобы побыстрее увидеть, обнять, прикоснуться и увести на кухню, чтобы угостить чем-нибудь вкусным. А Диму никто не ждал. Дима жил в съемной квартире, на которую он накопил на подработке после учебы в институте и явно гордился, что теперь жил один. Мог вставать и засыпать когда хотел, никто не прикажет тебе почистить вовремя зубы или погонит поесть, как несносного мальчишку. Он был сам себе хозяин, сам себе лекарь, утешитель и защитник. Но только это все меркнет под томящим и просто выедающим страхом одиночества. Ему нужен был Олежа. Он хотел испытать это чувство еще раз — когда его ждут, когда любят, такого злого мудака как он и ценят несмотря ни на что.

Но помутненное от алкоголя сознание говорило иное: этого больше никогда не произойдет. Дима сильнее убрал руки в карманы, нахмурился и ускорил шаг, стараясь ни с кем не сталкиваться, ему сейчас были противны любые люди. Даже обычные детишки, что резвились на площадках или бабушки, что вполне приветливо улыбались парню. Ему просто хотелось уйти. Уехать из этого города прочь, но он не мог. Не думал что это все изменит, да и был ли смысл в изменениях? Был ли смысл в принципе быть таким? Жить дальше одним, наедине со своим скверным характером?

Эти мысли сильно гложили его, насиловали мозг зажженными спичками, оставляя после себя болезненные ожоги, отчего парень сильнее хмурился и почти бежал. Бежал прочь как трус, игнорируя всех и все вокруг, тело просто не выдерживало и словно надувалось, сердце угрожающе быстро забилось, а ребра так сильно затрещали, что Диме хотелось на всю улицу закричать, схватиться за волосы, упасть на колени и зарыдать. Зарыдать как глупый щенок, чтобы все видели, все смотрели и знали какое он жалкое чмо, что причинил боль маленькому существу. Олеже, что всегда был готов помочь и заботиться. Чтобы забросили его камнями или публично выпороли розгами, лишь бы больше не испытывать ничего гнетущего, искупить свою вину и упасть замертво перед Олежей, захлебываясь своей кровью.

Но вдруг совершенно неожиданно он остановился, чуть ли не падая на землю вместе с какой-то девушкой, что пыталась его обойти. Дима виновато и наскоро извинился, потирая затылок и уставился на что-то яркое. Немного сощурив глаза, он подождал когда зрение нормализуется и увидел висящую цветастую вывеску кондитерской: «Север». Это небольшое здание с огромными окнами и уютной атмосферой, имело особую популярность в городе. Здесь всегда было тепло, спокойно. В воздухе витали запахи пирожных, эклеров, ароматного кофе с сиропами и другими вкусностями. Здесь часто проводились свидания, дни рождения, а благодаря хорошему, пусть и неидеальному сервису, можно было хорошо провести время за чашечкой чая и дописать курсовую, реферат, книгу — к чему душа лежит. И эту кондитерскую Олежа очень любил. Он любил зависать там часами, кушать десерты и читать книгу, или поговорить с другом, то есть с Димой. Они любили туда ходить. В то время как Дима ворчал на некоторую безалаберность официантов и жесткие диваны, другой же, как ребенок, смотрел на все с восхищением, приятно радуясь каждому мгновению проведенному здесь. А Побрацкий лишь ухмылялся, невольно разглядывая его красивую, искреннюю улыбку — она была прекрасна. И раз он хотел увидеть ее снова, значит нужно постараться это заслужить.

Внутри было очень хорошо и уютно. Для опьяненного человека это было просто большим и приятным пластырем, который мог снизить тяжесть в голове, а аромат кофе держал глаза открытыми, именно по этой причине он мог более менее трезво думать и не заваливаться набок. Хотя ему очень хотелось лечь, но помириться и вернуть Олежу ему хотелось больше. Дима стоял за спиной какого-то невысокого парня и пытался отыскать в кармане деньги. Все-таки какие-то смятые купюры там были и это придало немного уверенности. За витринами были различного вида десертов: от маленьких «пимпочек», как любил называть парень, до больших тортов с красивыми узорчиками, заварным кремом и прочей сладкой лабудой, в которой хорошо разбирался Олежа. Он долго смотрел, выбирал так, чтобы хорошо подходило и по внешнему виду и по ситуации, пытаясь угомонить неразборчивый ком в голове после количества выпитого и после стресса, который медленно растворялся из его души. И все-таки он остановился на одном милом выборе.

— Здравствуйте, чем могу помочь? Вы что-нибудь выбрали?

Спросила девушка-консультант. Невысокая и статная с карими волосами и голубыми глазами. Дима немного опешил, когда встретился с ее взглядом, но тут же опомнился, слабо улыбнулся и ответил, указав пальцем на витрину.

— Могу ли я забрать это?

— Конечно. Вам с собой или здесь?

— Ага, с собой. Пожалуйста не повредите…

Консультант улыбнулась и кивнула, наклоняясь к тортику. Дима немного помялся и вытащил несколько купюр, пару раз пересчитал точную сумму и глубоко вздохнул, пытаясь угомонить гул и сильное сердцебиение. Он надеялся что все получится. Он надеялся что его нелепый, но милый презент успокоит Олежу, поможет его вернуть. Хотя в голове всплывали некрасивые сценарии в которых Олежа приходит к нему домой и мажет этим же тортиком в морду, а потом еще потешается и избивает. Но это все нервы. Нервы и больше ничего.

Дима аккуратно взял коробку, поместил в пакет, расплатился с консультантом и что есть мочи побежал прочь из кондитерской, боясь что вот-вот не успеет. На душе было и тревожно и радостно, и он надеялся, что все будет хорошо.

* * *

Олежа весь день просидел один в квартире. На душе было очень тяжело и тоскливо, словно из него выкачали всю радость и счастье, и он начинал медленно гнить. Он уже не помнил какую по счету выпил зеленый чай с мелиссой и сколько еще осталось страниц дописать рассказ. Из-за тяжести, боли и невыносимой тоски ему было одиноко, он не мог сконцентрироваться на работе и что-нибудь придумать, кого-нибудь позвать, чтобы развеять скуку. Олежа сидел на подоконнике, укутавшись в дурацкий, но такой любимый и теплый плед с котиками, который с рынка ему подарил Дима. Пил чай из одной и той же кружки, что ему подарил Дима и почти не сводил взгляда с монитора телефона, словно что-то ожидая. А что можно было ожидать?

Он тупо пялился в диалог с ним и не понимал что он хотел. Позвонить? — А зачем? Написать сообщение? — А для чего? Что такому гордому и грубому человеку нужно от «жалкого ничтожества»? Однако что-то звало к нему. Душнову очень сильно хотелось прийти к парню, обнять, просить прощения за тот разговор и за то, что только что так грубо прогнал с порога. Он просто ненавидел себя. Ненавидел себя за эмоциональность, за такое бессилие и глупость, за то, что вообще появился на свет.

Ему очень сильно хотелось к Диме. Хотелось утешения, хотелось просто быть рядом с ним и чувствовать себя в безопасности, что было ему жизненно необходимо. Олежа был очень слабым, ранимым человеком, редко мог дать сдачи, был очень зажатым и скромным человеком, а его добротой пользовались все подряд. И когда он начал работать над собой и отстаивать свои границы, что у него даже стало получаться, происходили трудности, срывы и сомнения по поводу своего нового поведения. Ведь быть собой и жить без маски «отличника» было гораздо проще, но сложнее. И именно Дима был той самой опорой в его изменении, подтверждением, что он делает все правильно. И теперь он понимал что перегнул палку. Олеже надо справляться самим и стараться ни на кого полагаться. Потому что мало у кого хватает сил и терпения поддерживать такого неудачника как он. Невыносимо.

Олежа тяжело вздохнул и опустил голову, снова погружаясь в томительные раздумья, как вдруг раздался звонок в дверь. Он буквально пронзил квартиру и парень резко вскочил с подоконника, тревожно вглядываясь в пустоту. Он знал кто за дверью. Кто так хочет войти, но он не решался открывать, так как ненависть к этому человеку маленькой змейкой скользила вдоль легких, заставляя его задыхаться. Сердце неистово быстро забилось, расстроенные нервы умоляюще шипели и расшатывались, угрожая вот-вот выпасть из тела, как шестеренки из большого механизма, а в голове взорвался целый фонтан мыслей и чувств. Олежа не думая побежал к двери, очень долго, но не менее яростно и активно разбирался с замком, распахнул и… никого не было. Лишь пустой проход, лифт, двери в соседние квартиры. Голова закружилась от частых вздохов, ноги гудели от непонятной боли и напряжения, а язык совсем отсох, из-за чего он не мог ничего сказать, даже звука не мог издать. Он озирался по сторонам, пытаясь уловить димино движение, его несуразную челку, мятные глаза или услышать его голос, но все было тщетно. Видимо это очередные шутки уставшего сознания от стресса. Не более.

Парень протяжно вздохнул и опустил голову, устремив взгляд себе под ноги, чувствуя себя просто выжатым. Олежа чувствовал себя ужасным, ослабленным и ему хотелось уснуть и не просыпаться следующие несколько месяцев, а может быть и лет. Но внезапно в глаза попалось что-то яркое. Олежа немного удивился и нахмурился, приподняв голову и перед его взором оказалась красивая красная коробка. Небольшая, с изображением марки «Севера» и двух белых мишек, обмотанная фиолетовыми ленточками, а сбоку висела бирка, написанная кривым почерком: «От Димы. прости пж».

Руки парня мелко затряслись, на лице показалась нервная улыбка и сердце радостно забилось в груди, видя этот милый, совершенно с виду нелепый, но прекрасный подарок, ощущая как его душа мигом расцветает из-за счастья и любви. Он тут же подпрыгнул к подарку, крепко схватил обеими руками и вбежал назад в квартиру, вдыхая приятный запах кондитерской и необычный сладкий запах тортика. Печаль тут же сошла на нет. Ему снова хотелось прыгать от счастья, веселиться, петь и любить все вокруг. Олежа торопливо набрал номер Димы и позвонил, поставив чайник.

Этот вечер они проведут прекрасно. Никто и не сомневался в этом.

Примечания:

Этот рассказ написан в коллабе с https://vk.com/iskorki_forever

Ссылка на пост: https://vk.com/peiring_durazkiy?w=wall-215942953_3034

Кто не любит день рождения? Этот прекрасный праздник с особым трепетом ожидает каждый ребенок, чтобы приятно провести время с семьей, попробовать тортик, что так бережно приготовила мама или же купила в хорошей кондитерской, получить подарки и ощутить волшебное чувство. Волшебное чувство, что ты стал на шаг старше, умнее и сильнее, что воодушевляет и вселяет надежду на светлое будущее. В котором, как и обычно, исполняются все мечты и там нет места злу, мраку и чувству безысходности. Ты можешь контролировать свою жизнь как угодно, можешь быть кем хочешь и когда захочешь. Но только всего лишь, детская наивная мечта, что разбивалась об холодную реальность.

Сегодня бы Олеже исполнился двадцать второй год. Собственно, ему было совершенно безразлично на этот праздник. Так как ничего не имеет значения, когда ты ужасно одинок, а особенно когда ты мертв. Обычно этот день он ждал с особым энтузиазмом и нетерпением. Представлял во всех красках и подробностях как пройдет праздник, помогал маме украшать квартиру. Пытался узнать что ему подарят и интересовался что придумала его озорная сестренка, которая всегда удивляла его своим подходом к подаркам, ведь у нее был особый вкус на это. Раньше этот день был для Олежи самым радостным. Наряду с Новым Годом, праздником, в котором собиралась вся семья и от этого ему становилось радостнее и легче на душе. Он чувствовал себя живым, настоящим. Ведь для него было важнее всего ощущать себя любимым, важным и нужным. Это чувство окрыляло его, вносило в его жизнь смысл и надежду на светлое будущее. Даже несмотря на то что путь на сцену ему был закрыт из-за требовательного отца, а его нервы порой шалили из-за бессонных ночей и каждодневного стресса, он верил.

Но сейчас Олежа уже давно ни во что не верил. В холодной комнате общежития номер «213» не было никаких шариков. На полу не пестрели конфетти и с потолка не свисали разноцветные флажки, как любила развешивать их мама. Здесь не было радостного смеха сестры, бормотания отца и не разносился запах выпечки и печенья. Лишь чувство выедающей, сильной и просто зверской тоски, что заставляла призрака съеживаться сильнее, подгибая хвост. Он сидел, как и всегда, на подоконнике и понурым взглядом глядел в окно, наблюдая, как с деревьев спали почти все листья, из-за чего они казались полуголыми, некрасивыми и приносили особую тяжесть внутри. На улице резвились дети. Кто-то гулял с собаками, кто-то шел парочками и везде, куда бы Олежа не глядел, кипела жизнь. Жизнь шла полным ходом: и в этом скудном дворе общежития, и в вечно живом городе, из которого разносились громкие звуки машин, приглушенная музыка, смех, краски — но только ему было все равно.

Какой смысл праздновать то, что никак не вязалось с его положением? Какой смысл радоваться тому, что совсем не приносит никакого удовольствия, только лишь позорное напоминание о тех днях, когда было проще, светлее и добрее. Душнову больно было это вспоминать, пусть он давно разучился определять свои чувства, но ему было очень горестно и печально. Если бы Судьба сжалилась над ним, над таким слабаком, он сделал бы все чтобы вернуть эти мгновения. Чтобы снова оказаться в кругу семьи, радоваться, ощущать хоть что-нибудь кроме тоски и желания о смерти. Он ради этого готов даже сделать что-нибудь стыдное, извиниться перед Антоном, стать смелее, сильнее, выполнить все, что было в том проклятом списке не жалея себя. Но он понимал — это было невозможно.

Невозможно, потому что Мир Мертвых так не действует. Жалкие души не могут повлиять на него. И раз ты застрял между мирами, то рано или поздно Смерть заберет тебя. Она заберет все, включая твои чувства, эмоции, воспоминания и все-все. Превратит в бесформенную субстанцию, из которой появится новая жизнь. И наверно, она будет куда радостнее и интереснее, чем унылая жизнь Душнова.

Даже Диме было плевать на скучного призрака. Конечно, есть дела поважнее, чем день рождения какого-то неудачника, поэтому он и ушел на очередную вписку с друзьями, чтобы развеяться, хорошенько выпить и вернуться в комнату совершенно неадекватным, уставшим. Жизнь с Димой была сложной, муторной. Призрак терпел грубые слова парня, старался ему помочь с учебой, разговаривал с ним. Однако, не смотря на невыносимый характер соседа, он пытался ему помочь. По-своему, может быть нелепо и неаккуратно, но старался. Дима поддерживал, переживал за него, ворчал, когда тот снова нервничал из-за какой-то ерунды и в целом он был хорошим другом. Не без недостатков, но с ним было интересно общаться вечерами, чувствуя удушающий запах сигареты, и невольно вглядываясь в его мятные, обжигающие глаза. Но сейчас Олежа был одинок. Рядом не было грубого баса, непонятных злых выражений, шарканий по полу и искаженного звука из динамика компьютера — лишь могильная тишина и съедающая изнутри печаль.

Неужели я в чем-то провинился?

Неужели я заслужил такие страдания?

Неужели я всегда буду одинок?

Но почему?! Я не хочу быть мертвым! Что мне сделать?!

Как мне быть?.. И есть ли смысл «быть»?

Мысли крутились в его уставшем сознании дьявольским хороводом и ему было все тяжелее и тяжелее. Из-за чего он ощущал себя беспомощным, жалким и одиноким. Это давило сильно изнутри, отдаваясь где-то в груди, там, где раньше было сердце и от этого Олежа сжался посильнее. Он схватился за волосы и начал часто дышать, чувствуя, как в уголках глаз скапливалась странная влага, чем-то напоминающая слезы. Пусть. Плевать. Уже никто не упрекнет его за слезы, никто не скажет, что он «слабак», «тряпка», если прямо сейчас разрыдается от бессилия и страха. Никто не скажет «прости». Никто не придет, не утешит и не спасет от его положения. Лишь только Смерть будет дышать в спину, а ужас и страх будут разъедать изнутри. Невыносимо.

Дух собрал столько сил, сколько мог, и только хотел закричать, как вдруг услышал странный звук.

Олежа поднял внезапно потяжелевшую голову и взглядом начал искать источник звука. Глаза были наполнены слезами, тело мелко тряслось от неудержимого плача и весь мир перед ним мелко рябил, дрожал, отдаваясь неприятной болью в висках. Но вдруг звук повторился и Олежа увидел перед собой на полу конспект. Обычная зеленая тетрадка, страницы которой переворачивались от легкого дуновения ветерка, издавая тихий шелест, схожий с шорохом ткани. Парень слабо усмехнулся, разглядывая когда-то самый обычный, а сейчас важный предмет его новой «жизни», к которой он был привязан. Он не понимал почему, но эта вещь немного успокаивала его. Что-то было в этом обычном переворачивании страниц манящего, спокойного и гипнотического. Отчего у Олежи потихоньку спадала дрожь, а слезы непроизвольно текли по щекам, чего он совсем не ощущал.

Призрак чуть опустился к конспекту, протянул было руку, но тут же осекся, вспомнив, что он не может прикасаться к нему. Волнительное и какое-то неопределенное ощущение поселилось в нем, пока он наблюдал за страницами, что медленно переворачивались и как бы слегка светились особой янтарно-голубой аурой, от которой веяло теплом и каким-то уютом. Но тут листы остановились. Олежа внимательно вгляделся в конспект, чуть нахмурив брови и он невольно напрягся, не понимая что происходит. Что эта вещь хочет ему сказать? Неужели это просто иллюзия, обычное явление от ветра или же какой-то знак? Особое значение? Мысли клубились в воспаленном сознании, а тело снова начало дрожать, но все резко прекратилось, когда на странице начали появляться буквы.

Сначала буквы едва-едва проглядывались на бумаге, смешиваясь с клеточками. Потом начали проглядываться, становиться объемнее и вскоре они складывались в предложения. В бессвязный, глупый, но довольно приятный и интригующий текст, похожий на слова… слова Димы? Олежа прищурил глаза, подлетая почти вплотную к листу и начал внимательно читать, чувствуя как где-то внутри, там где должно было быть сердце, колеблется и громыхает от чувств:

Олежа, в общем, ну… с днем рождения тебя короче. Знаю, желать что-то на будущее бессмысленно, так что скажу так: прост спасибо что ты есть. Вот правда. Ты хороший человек, душнила тот еще конечно, но клевый. Мне хорошо с тобой, ну знаешь, в нормальном смысле. Ты умный, интересный. Болтать с тобой прикольно и пожалуйста — не раскисай! Да, может быть ты и мертв, но твоя текущая жизнь все еще продолжается. Я буду с тобой и помогу всем, чем могу. Да, я не всегда знаю как, но помни что я рядом. И если чо не ссы, все будет прекрасно, я смогу помочь. Так что давай, я скоро приду. Подожди меня. С др еще раз!

Руки мелко дрожали, а в горле застрял ком, из-за чего он не мог выдать ни слова. Приятная дрожь и дымка обволакивают его, наполняя все нутро теплом. Тем самым родным теплом как в детстве, о котором он так давно просил. На лице непроизвольно вытянулась улыбка и в глазах показался блеск. Блеск радости. Ведь все-таки Олежа был важен, нужен, даже такому, казалось бы, безобразному человеку как Дима. Ласковые строки приятно гладили по его израненному сознанию, наполняя его надеждой, любовью и забытым чувством, отчего призрак начал неосознанно смеяться. Он смеялся совсем тихо, словно он был каким-то школьником, которому подарили валентинку и он это пытался от всех скрыть. Плечи тряслись, а слезы на щеках высушивались, оставляя после себя еле различимый след.

Надежда была. Этот день рождения еще не испорчен.

Внезапно замок в двери щелкнул два раза и в комнату вошел сам Дима. Как обычно, помятый, немного пьяный. Однако он более менее стоял на ногах и что-то прятал за спиной, чуть хмурясь от похмелья и холода с улицы. Олежа улыбнулся ему и выпрямился, украдкой заглядывая в мятные глаза. Дима непонимающе посмотрел на него и слабо улыбнулся, немного сжав плечи от неловкости, но тут же опешил и протянул духу красиво обмотанную лентами коробку.

— Олеж, слушай, прости пожалуйста что ушел. Просто ребята позвали, а я хотел еще за тортом сгонять. Днюха ведь у тебя, я не могу про-

Но его резко перебили. Олежа внезапно подлетел ближе и крепко обнял Диму, прижавшись всем телом. Парню было немного холодно от прикосновений призрака, но ему сейчас до этого не было дела. Он был рад видеть его таким: счастливым, радостным и спокойным. Что смог поднять настроение даже в такой унылый, бессмысленный для него день, поэтому он обнял его в ответ, позволил прижаться к себе и его взгляд упал на раскрытый конспект, на котором были написаны знакомые слова… Побрацкий ухмыльнулся, узнав в них свои мысли. Странная магия, верно? Но может быть это особая связь?

— Спасибо, Дим.

Прошептал Олежа, кладя голову ему на плечо. Дима закатил глаза и вздохнул, потормошив того по волосам.

— Тебе спасибо.

— За что?

— За то что ты есть.

Этот день рождения Олежа никогда не забудет. Будет с особой теплотой и лаской помнить, проигрывать в голове каждый раз, когда ему становилось плохо или одиноко. И этот день, те мгновения, те слова и касания не покинут его сознание вплоть до самого последнего момента своего существования. Вплоть до перерождения, о котором Олежа никогда не думал, а Дима всегда знал. Поэтому он постарается сделать каждый день таким же незабываемым, как и этот день рождения, являясь Лучиком в Мире Мертвых.

Примечания:

Ну вот мы и подошли к концу Дурацкой недели! Это было очень волнительно, интригующе и интересно. Я познакомилась со многими крутыми ребятами в фендоме, практиковалась в писательстве и в том числе развивала навык. Спасибо всем кто читал и ждал мою работу!

Я получила большущее удовольствие от написания каждого рассказа и буду рада принять участие еще раз или в чем-то подобном. Теперь могу спокойно отдохнуть немного.

Впереди у нас много интересных историй, спасибо что вы рядом!