По ту сторону камер (джен)

Даня тяжело выдыхает, полностью облокачиваясь об спинку стула, услышав характерный, но весьма мелодичный скрип, проскочивший вдоль сжатых позвонков. По телу разливается приятная влага, обволакивая свинцовые мышцы, вызывая изнутри неприятную будоражущую дрожь, заставив Даню слегка нахмуриться. Сегодня был очень напряженный, полный стресса съемочный день, длящийся непозволительно долго и сумбурно, отчего было сложно сконцентрироваться на своей роли. Но выдержки хватило чтобы не пнуть так раздражающего остротой Илью и не накричать на Анатолия с его: «Простите, забыл реплику… одну. Наверное…». Чаще всего казалось, что все вокруг стараются выбесить его. Без разрешения взять своими кошмарно-длинными пальчиками нервы, натянуть на подобие струн и одним движением оторвать, чтобы причинить как можно больше боли. Точнее вызвать как можно больше эмоций.

В гримерной непривычно тихо. Он сбежал (именно так, сбежал) от бессмысленных разговоров режиссера с актерами и был целиком отдан себе, чувствуя, что вот-вот снова взорвется. Эмоции подобно пулям с несколькими насечками скребутся в его душе, заставляя все фантомное спокойствие, которым он пытается укрыться на протяжении пути минут, слетать с плеч, оголяя его неуравновешенное, травмированное нутро. Даня хмурит густые брови и подлокотники жалобно скрипят от сильного давления пальцев, однако внешне он остается спокойным — зачем привлекать к себе лишнее внимание, верно? В голове вспыхивают один за другим моменты сегодняшнего дня: нелепые шутки Ильи щеголяющий в зеленых штанах, непонятный гундеж Анатолия и вечно недовольные серо-зеленые глаза режиссера, которые невольно напоминали ему далекие степи. В них едва-едва мелькают ромашки, фиолетовые листочки, по темно-синему моря плывут клочья сизых облаков, закрывая нависшее над головой солнце, а ветер, прохладный, остужающий, приятно проветривает рубашку, заляпанную кровью.

Даня резко открывает глаза и чуть ли не заваливается вперед, в последний момент удержавшись об край стола. Сердце отстукивает быстрый темп где-то в ушах, горло сдавило и было трудно вдохнуть, но он тут же берет себя в руки, хмыкнув, и медленно поднимает голову к зеркалу. На него смотрит приятного на вид мужчина с каштановыми волосами, которые приходилось обязательно зачесывать, оставляя челку беспорядочно висеть. Лицо его было угловатым, с глубокими мятными глазами, изображающие особую задумчивость, грусть и легкое безразличие ко всему, которое отмечали все его коллеги. Его тело было крепким, подтянутым и довольно накаченным, что было на руку для игры обыкновенного подростка из Сочи со сложной сверхзадачей. И не смотря на то что этот парень постоянно травил шуточки, был грубоватым и порой невыносимым, было то одно качество, что прочно связывало их. Желание помогать людям. Желание любить, быть рядом и быть нужным по-настоящему.

Даня тихо вздыхает, расслабляя перенапрягшие плечи и, чуть пригладив нависшую на глаза челку, открывает ящик столика, глядя то на свое отражение, то на руки. Пальцы, недлинные, цепкие и всегда плохо стриженными ногтями, перебирают какие-то записки, бумажки, пузырьки и мази, в поисках определенной вещи, напевая какую-то мелодию под нос, которая всегда его успокаивает. Это было своеобразным началом его ритуала. Необходимо было сделать определенную комфортную атмосферу любыми подручными средствами, и мелодия из какого-то старого ужастика 80-х идеально подходила для него. Заставляет отвлечь навязчивые мысли и позволить им витать, подобно тем же облачкам над степью. Главное на смотреть вниз. Не смотреть на рубашку и вдыхать запах свободы. Главное не смотреть вниз.

Наконец, изогнув кисть под неудобным углом, вперившись костяшками об небольшую перекладину ящика, пальцы упираются о гладкую поверхность необходимой вещи. При прикосновении Даня ощущает некоторое приятное тепло, пробежавшее по позвоночнику. Он осторожно, стараясь не поцарапать, дотягивается до крышки вещи, нащупав несколько выпирающих деревянных палочек, которые собирались в одну красивую розу, переплетающая лепестками друг с другом. И несмотря на то что некоторые палочки в некоторых местах были сломаны или отсутствовали вовсе, Даня очень сильно любил эту вещь. Он бережно стирал с нее пылинки, прятал в самых укромных местах, чтобы до нее никто не добрался и всегда возвращался как к старой подруге, что сохранит любой твой секрет, спрячет твои слезы, горечь и смех от чужих глаз, оставаясь всегда чистым и свежим. Недоступным.

Даня осторожно просовывает пальцы дальше и, зацепившись за заднюю стенку вещи, тянет на себя. Он слышит, как она тяжело скользит по дну ящика, сминая листочки, бумагу, раздвигая впереди стоящие пузырьки, подобно статной императрице, рассекающую толпу грешных горожан для своих нужд. И наконец вещь показалась на свету желтоватых ламп гримерной, за дверью которого то и дело слышатся тихие шаги и неразборчивый гомон, в который Даня особо не вслушивается. Сейчас весь его мир замыкается в пропитанном духами, потом и запахом дорогой ткани гримерной, существующая отдельно от остального, слишком сложного, шумного и невыносимого внешнего мира алчности, боли и лжи. Он аккуратно, с некоторой нежностью и легкостью, просунул большой палец под дно вещи и поднял перед собой, вглядываясь в пузатую фигуру подруги. Это была небольшая шкатулка из темного дерева, имеющая потертый временем замочек, декоративные «львиные» ножки и, конечно, же ту самую розу на ее крышке, что даже сейчас спустя долгое время, притягивало глаз. Даня рассматривал шкатулку с некоторой нежностью, что утопала в его мутно-зеленых глазах вперемешку с любопытством и любовью, на которую он способен был.

Эту шкатулку он нашел еще в детстве. В холодном, голодном и опасном детстве сироты, сбежавший из детдома, в котором он так и не нашел друзей, пускай ему очень хотелось, но он пугал детишек своей грубостью, вспыльчивостью и гиперактивностью, потому он всегда чувствовал себя одиноко. Как-то раз, прогуливаясь по темным переулкам и кутаясь в рваную курточку, он прижимал к груди плюшевую собачку по имени «мистер Пау-Вау», пока не увидел в окне пугающего, но любопытного особняка ту самую шкатулку, что сразу притянула к себе детское внимание. Шкатулка была раскрыта и в ней блестело переливающими камнями содержимое, истощая приятный запах каких-то трав и цветочков, что немного дурманило мозг и влекло сильнее. Но не успел маленький Даня приблизиться к распахнутому окну, на его плечо легла тяжелая рука, из-за чего тот вздрогнул и испуганно взглянул на незнакомца, что совершенно внезапно оказался рядом. Это был высокий, просто огромный мужчина в строгом костюме, который из-за темноты ночи как бы сливался с телом. Лица было не видно, но Даня хорошо запомнил острые как бритва зубы с золотым клыком и хитрые щелки глаз, глядящие прямо ему в душу. Так же Даня отметил на его голове шляпу, совсем как в мультиках про ковбоев, и дымящуюся сигару меж пальцев. От него тянуло каким-то обволакивающим и приятном запахом величия и грации. Крепкая ладонь, полностью покрытая золотыми перстнями, могла с легкостью сломать плечо мальчишке при усилии, однако тот ничего не делал. Он слегка нагнулся к Дане и спросил своим прокуренным голосом с бархатистыми нотками:

— Хочешь эту шкатулку, парень?

Даня растерянно кивнул и прижал Пау-Вау к груди, глядя настороженно и немного испуганно на мужчину, что не отрывал от него пронзительных глаз. Даня никогда не забудет, как он прислонил к губам сигару и неожиданно выдохнул удушливый дым прямо ему в лицо, заставив закашляться и зажмуриться. Однако Даня ни кричал, ни дергался и ни убегал, лишь покорно стоял напротив, стараясь не показывать свой страх. Свои эмоции.

— Ты не из разговорчивых, да? Полезная особенность. Что ж, раз ты так ее хочешь, то тебе нужно отрабатывать, сынок. Не волнуйся, с тобой ничего плохого не будет, я не настолько сумасшедший. Принципы есть. — Тут его ладонь опустилась Дане на спину, слегка надавив вперед к стороне двери особняка. Холодный ветер ерошил его волосы, внутри было сразу несколько тысяч мыслей и ощущений, о которых он решил умолчать, чтобы лишний раз не нарваться на неприятности. Мужчина задумчиво хмыкнул. — Добро пожаловать в твой новый дом.

Даня снова раскрывает глаза, чудом не выронив шкатулку и осторожно поставил на столик, глубоко вздохнув. Воспоминания до сих пор гложили его душу. Несмотря на то что его жизнь кардинально изменилась в более безопасный и творческий путь, отголоски прошлого все еще клубились в его сознании, ударяясь об его бетонные стенки. Они вращались в адской пляске с новыми психическими установками, прятались в других людях и вещах, подкарауливали в подъездах и прятались за деревьями, грозясь вот-вот неожиданно напасть и напомнить о себе, особенно на фоне пережитого стресса. Иногда Даня сравнивал себя с баночкой, в которой скапливаются плохо осязаемые эмоции и чувства появившиеся за день. И, подобно бабочкам, копошились внутри, пока баночка не трескалась и выпускала из себя целый рой разноцветных насекомых, оставляя после себя звенящую пустоту. Все люди по разному выливают эмоции: кто-то играет в видео-игры, гуляет по паркам, тусуется с ночи до утра, сидит у камина с книгой, но у Дани было кое-что другое. И этот способ он особенно любил.

Даня открыл шкатулку и из нее сразу же повеяло приятным запахом, напоминающие далекие степи, шелест высоких трав, меж которых копошились озабоченные шмели. Их гул перекрывал протяжную песнь ветра, что одиноким волком рыскал по округе в поисках жилья. Уголки губ дрогнули в слабой улыбке, чувствуя, как от наваждения по перенапрягшему позвоночнику разливается мед, постепенно обволакивая ребра, благодаря чему стало легче дышать. На дне шкатулки были несколько перегородок, в которых лежали небольшие пучки различных трав: шиповник, одуванчик, ромашка и клевер, бережно обмотанные тонкими красными нитями из конского волоса. Даня глубоко вздохнул, задержал воздух на четыре секунды и протяжно выдохнул на четыре счета, методично вытаскивая из ячейки пучок шиповника. На душе становилось постепенно спокойнее, мысли начинали постепенно выветриваться из головы, скапливаясь где-то в пальцах, становясь частью какой-то заученной, странной, но такой необходимой Дане системы. Он снова глубоко вздохнул, закрыл глаза, полностью сосредотачиваясь на дыхании и выдыхает, складывая рядом пучок одуванчика. Он чувствовал, как с каждым новым пройденным «этапом» весь мир замедляется в несколько раз, как гримерка все больше отделяется от кино-съемочных павильонов, выстраивая вокруг себя полупрозрачную пленку, обеспечивающая своего хозяина безопасностью и комфортом. Даня окинул взглядом ряд растений, что выжидающе смотрели на него, подобно солдатам на генерала, и коснулся пальцем сухих стеблей одуванчиков, едва-едва прижимая к поверхности стола. Дыхание постепенно выравнивалось, напряжение уходило с каждым разом когда Даня касался растений. Осторожно, бережно и с осознанностью, как его учили на психологических сеансах.

Даня откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул. Он провел ладонью по стеблям растений, что слегка покачивались при прикосновении и издавали родной запах, который заставлял его снова вспоминать о прошлом доме. О прошлой жизни. Воспоминания легкими, едва видными кинопленками всплывали в тающем сознании, мягко надавливая куда-то в лобовые доли и растекаясь подобно широкому экрану в кинотеатре, демонстрируя короткие сцены: вот Даню принимают в «Семью» под громкую музыку, звон бокалов и прокуренный смех. Вот он видит, как у человека раскалывается надвое голова от удара топора, от которого с омерзительным звуком летит всплеск крови, челюсти вместе с выбитыми зубами и глаза с противными на вид розов-красными хвостиками, что упали на ботиночки мальчику и приветливо (по крайней мере так ему казалось) подмигнули. Вот Даня видит, как его отбрасывает от отдачи винтовки, как он глохнет от выстрелов ППШ и начинает привыкать к повсеместной резне и перестрелкам, которые всегда были во благо и что его «Семья» борется только за хорошее. Вот момент, когда Даня, уже повзрослевший и натренированный, самолично пресекает внезапное нападение какого-то «ненормального мусора в кепке», ломая тому кастетом нос, ударяет в солнечное сплетение и напоследок сворачивает шею с громким хрустом, напоминавший тогда хруст сельдерея. Даня никогда не забудет, как тот полицейский сопротивлялся, брыкался и сдавленно кричал от боли, стараясь выпутаться из хватки, но когда он затих от сломанных позвонков, его захлестнула паника, котоаря тут же была подавлена всегда улыбающимся мужчиной в шляпе.

Так Даня просидел почти весь вечер, медленно касаясь, вдыхая запах трав и утопая в воспоминаниях. Они медленно распадались с каждым прикосновением, навсегда впечатываясь в стебельки, что молча смотрели на своего друга и не мешали всему важному, и такому успокаивающему процессу. Прошлая жизнь Дани была наполнена болью, запахом стали и крови, жуткому звуку ломающихся костей и мотору дорогих автомобилей, что казалось тогда обыденной жизнью, за чертой которой другого ничего не было, да и другого не хотелось. Однако, он решил изменить прежний уклад вещей. В глубине души ему было противно и жалко убивать невинных людей, слышать их крики боли и плач, как затухают в их глазах жизнь и как на его руках застывает чужая кровь, прожигая все его тело горечью и яростью к себе. Он открыл себе новый дом. Он нашел для себя новый смысл в качестве некоторого извинения перед людьми.

Ведь искусство всегда должно вызывать эмоции. Искусство оживляет и обогащает лучше любых оружий, насилия и неконтролируемой агрессии. Прошлый Данька Серый умер от несчастного случая в горах — новый Даниил Серый вступил на новый путь. Путь очищения.