По ту сторону снов (гет)

Люциус пришел проведать пленников. Он не желал, чтобы кто-то из них умер в его доме. Слишком много смертей было вокруг. Но если смерти магглов не вызывали уже внутреннего отторжения, что само по себе являлось чудовищным, но не с точки зрения Пожирателя смерти, то возможная гибель чистокровных волшебников, да еще и не в честном поединке, а в результате плохого обращения, в застенках, все еще царапала что-то там внутри. Хотя порой Люциусу казалось, что там, внутри, у него все давно омертвело. Да и могли бы они разве выстоять в случае честного поединка, эти пленники — немощный старик и совсем юная девчонка?

Прошел уже месяц, как они вдвоем содержались в подземельях мэнора. Старик пробыл здесь гораздо дольше, почти целый год, и за это время сильно сдал.

Подземелья по сути представляли собой еще один мэнор, его зеркальное отражение — по площади, по количеству этажей. Предки Люциуса обустроили здесь и обширное хранилище для вин, и лаборатории для варки зелий, и пространства для выращивания магических растений, предпочитающих темноту и влажность яркому солнечному свету, в отличие от садовых роз, любовно пестуемых Нарциссой. Было под землей место и для разведения ночных магических животных, некрупных, но ценных в плане зельеварения. Северус Снейп весьма ценил и здешние лаборатории, и выращиваемые ценные ингредиенты, а более всего — изысканные вина.

Будучи ныне директором Хогвартса, Снейп не знал, что в одной из подземных темниц держат его студентку. Да и что он смог бы сделать, обладай он этим знанием. Ничего.

Так же, как почти ничего не мог сделать и Люциус. Разве только исподтишка проследить за сохранностью. Вмешиваться он не смел — не мог, например, применить Лечащее заклинание к Олливандеру, когда тот стонал от боли после очередного допроса. По идее, Люциус не мог даже Люмос наколдовать. Ведь Повелитель отобрал у него палочку. Приравнял таким образом к маггловским выродкам, какой позор. Наказание было унизительным. Палочка — проводник личной магии, «выбравшая волшебника» в год его одиннадцатилетия в той самой заветной лавке Олливандера, с годами воспринималась уже как часть тела. И лишиться ее на глазах у всего собрания Пожирателей было сродни публичной казни.

Конечно, потом Люциус подобрал себе палочку из числа хранящихся в мэноре палочек его предков. Несмотря на слухи, распускаемые мастерами волшебных палочек, палочки не обладали собственным разумом и волей. Палочка одной из прабабушек прекрасно подошла Люциусу. Но открыто пользоваться ею он не мог — слишком много было свидетелей того, что палочки у Люциуса больше нет. И при случае любой из этих свидетелей мог донести на Малфоя Повелителю. Такое вопиющее непослушание означало бы верную гибель. А гибнуть Люциус не собирался.

Люциус шел вниз за вином. Это была официальная версия. И он на самом деле вернется в верхние залы с бутылкой вина, и будет пить, и пить, и пить. А что он еще мог.

Пленники содержались в отдельных камерах. Всего камер в подземельях мэнора было восемь, часть из них закрывалась на тяжелые дубовые двери с небольшие окошками. Другие же представляли собой помещения с тремя каменными стенами, а та стена, что выходила в коридор, являлась прочной кованой решеткой. Окон не было ни в одной из камер, лишь вверху стен имелись отверстия для проветривания. Сквозь них в подземелья не долетал снаружи ни свет, ни звук. Свежий воздух, прошедший по узким земляным вентиляционным каналам, пропитывался сыростью и запахами плесени. Освещалась тюремная часть подземелья неяркими магическими факелами, закрепленными на стенах общего коридора.

Предки Малфоев понимали, что в хозяйстве все может пригодиться, и обустроили помещения, пригодные для содержания как магических животных, так и, как бы это ни было противоестественным и по сути своей отвратительным, людей. Должников, например. Раньше нередко приходилось вершить правосудие самостоятельно, руководствуясь собственными понятиями о справедливости. Кто сильнее или богаче, тот и прав. Да и темные времена ведь случались с определенной периодичностью, и Люциус отдавал себе отчет в том, что этот Темный лорд, образца второй половины двадцатого века — далеко не первый, и далеко не самый темный. Несмотря на все творимые им безобразия и всеобщий страх волшебников даже перед его именем.

Знакомясь после свадьбы с домом, где ей теперь предстояло жить, при виде этой части подземелий Нарцисса изобразила лишь снисходительную полуулыбку. У Блэков-то с их склонностью к темной магии камер было поболее. Кого древнейшие и благороднейшие там держали и что с ними творили, Нарцисса не рассказывала, а Люциус и не спрашивал. Ему хватило намеков, которые вскользь обронила его свояченица Беллатрикс Лестрейндж.

Люциус не любил все вот это. Его огорчала неэстетичность насилия. Его папаша Абраксас в какой-то момент махнул на него рукой и настаивал на присутствии Люциуса лишь при обязательных ежегодных жертвоприношениях. Но тогда требовалось умертвить некрупное животное типа голубя или петуха, чтобы добыть свежую кровь и напоить ею, как говорил отец, духов земли. Когда же для неких хитрых зелий возникала необходимость добыть кровь или внутренние органы фестрала или гиппогрифа, Абраксас делал все сам. После смерти Абраксаса от драконьей оспы зельеварни использовались нечасто. Люциус предпочитал политику и бизнес. Тонкими продуманными ходами влиять на министра магии или членов Визенгамота, склоняя их к принятию выгодных для Малфоев решений казалось Люциусу более привлекательным делом, чем по локоть в крови возиться в кишках какого-нибудь кельпи.

В настоящее время магических животных в подземельях мэнора не было. Ни в качестве пленников, ни в качестве надзирателей. Обычно в мэноре крутились двое-трое оборотней, чаще всего это были Фенрир Грейбек и его подручный с дурацкой кличкой Скабиор. Которую он вполне оправдывал, потому что то и дело принимался чесаться, словно блохастый. Конечно, оборотни магическими животными могли считаться с натяжкой, они ведь те еще твари, темные и страшные. Но Темный лорд — он на то и темный, чтобы привечать их и использовать на своей службе. Сегодня полнолуние, и твари, ввиду полной невозможности их контролировать в это время, убрались из мэнора в леса три дня назад и еще три дня здесь не появятся. Даже Грейбек.

Люциус свернул в сторону от винного подвала и приблизился к камерам. Опасливо оглянувшись по сторонам, он наколдовал Люмос своей тайной палочкой и заглянул в зарешеченное окошечко в камеру к Олливандеру. Старик скорчился на узкой койке у стены и тревожно спал, бормоча что-то вроде «Нет-нет, я ничего не знаю… вы не можете…» Что ж, вполне ожидаемо. Какого рода сведения надеялся выбить из старика Повелитель, Люциус предпочитал не знать. Потерпев оглушительное фиаско в истории с Пророчеством, а до того допустив пропажу и уничтожение черной тетради, он стал весьма не любопытным.

Люциус подошел к камере, где находилась Луна Лавгуд. Посветил в окошечко Люмосом. Направил палочку на замок и шепнул: «Алохомора».

Как и вчера, Луна лежала на койке с закрытыми глазами, натянув до подбородка тонкое грязноватое одеяло. Люциус, как вчера, хотел только посмотреть на нее поближе, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Неяркий шарик наколдованного света завис над головой Люциуса.

— Папочка, папочка! — Луна вдруг открыла глаза и села. Люциус от неожиданности замер, не зная, что делать. Луна протянула к нему руки и со слезами в голосе позвала еще раз. — Папочка!

Должно быть, спросонья приняла его за Ксенофилиуса. У того тоже были светлые волосы. Конечно, ухоженная роскошная шевелюра Люциуса ни в какое сравнение не шла с растрепанной несуразной прической Ксено — Малфой встречал Лавгуда в Косом переулке, но лично они знакомы не были. Однако магический мир настолько мал и тесен, что практически все волшебники друг другу не только что знакомые, а того гляди и родственники. Люциус знал наверняка, что с Лавгудами общих предков у Малфоев не было. По крайней мере, вот уже четыре поколения.

И со стороны девчонки звать его папочкой просто неправильно и возмутительно.

Пока он решал, возмущаться или нет, Луна позвала — его? — еще раз. И он уже решил возмутиться, но заметил, что Луна смотрит не ему в лицо, а на шарик света. Он вдруг понял, что девушка спит. Да, с открытыми глазами. Но ему было ясно, что она его не видит. Или видит — но не его, а свою фантазию. С длинными светлыми волосами.

«Это все полная луна виновата», — решил Люциус.

Он наклонился к Луне и шепотом сказал:

— Спи. Все хорошо.

Так же шепотом Луна ответила:

— Посиди со мной, папочка.

«Да какой я тебе папочка», — огрызнулся про себя Люциус, но послушно присел рядом с Луной и повторил:

— Спи.

Луна положила голову ему на плечо. Помешкав с минуту, Люциус обнял ее. Луна закрыла глаза и теперь по-настоящему заснула. А заснув, склонила голову так низко, что еще бы немного, и улеглась бы Люциусу на колени.

Он придержал ее за плечи и осторожно опустился на постели так, что Луна оказалась между ним и стеной и смогла устроиться почти лежа. Сам он застыл на самом краю узкой койки, одной ногой стоя на полу, отчасти проклиная неудобное во всех смыслах положение, но отчасти иррационально желая, чтобы оно продлилось подольше. Побыть наедине с хрупкой девушкой, доверчиво спящей на его плече, чувствуя, как она тихонько дышит ему в шею. Как обнимает его тонкой рукой. Как длинные белокурые ее волосы сливаются с его собственными волосами — и вправду не отличишь по цвету, будто и впрямь родственники… Но у него не было столь юных родственниц. И как-то совсем не по-родственному бурно реагировало его собственное тело на близость Луны. Когда Люциус это осознал, щеки его вспыхнули от стыда. «Вот тебе и «папочка», — с досадой на самого себя подумал Люциус. Он осторожно высвободился из объятий Луны, чтобы не потревожить ее сон, и поспешно покинул камеру.

Он все же зашел за вином, но выбирать долго не стал, взял первую попавшуюся бутылку. Вернувшись в свои комнаты, вино так и не открыл. Не зажигая света, сидел в кресле и думал, думал… И никак не мог успокоиться. Уже под утро он постучал в спальню Нарциссы.

— Люциус? Я же просила не приходить пьяным… — спросонья пожурила его Нарцисса.

— Я не пил. Правда, — Люциус приблизил лицо к ее подушке. Нарцисса слегка улыбнулась ему. И несколько минут спустя Люциусу показалось, что все у них по-прежнему, что они счастливы вместе как раньше. Однако стоны Нарциссы — а Люциус знал, как сделать ей особенно приятно — почему-то не могли заглушить этот звучащий в голове голосок, повторяющий «Папочка, папочка!»

Следующей ночью Люциус опять спустился в подземелья. И опять все повторилось. Луна снова, не просыпаясь, звала папочку и опять спала на его, Люциуса, груди. Это опять пробудило в Люциусе невероятно сильные эмоции. И он опять покинул камеру, испытывая сложные чувства.

Люциус — сначала где-то на самом краю сознания — отдавал себе отчет в том, что это абсолютно аморально — вожделеть девочку, на год младше его сына, которая так трогательно называла его «папочкой» и так доверчиво спала у него на плече. Он корил себя за этот выверт сознания — он, взрослый мужчина, счастливо женатый на роскошной красивой женщине, баснословно богатый, донельзя чистокровный… проваливший несколько важных поручений Темного лорда, побывавший в Азкабане, лишенный всех привилегий и даже собственной волшебной палочки… Все эти определения становились ничтожными, когда Люциус думал о ней, о Луне.

Он пытался анализировать. Чего он хочет? Быть нежным и осторожным и нести возникшее чувство как невесомую бабочку на своем плече? Или же властно подчинить себе это чешуекрылое создание, смять крылья, намотать волосы на кулак и поставить на место?

Вопросов было больше, чем ответов. И чем больше он думал, тем сильнее ему хотелось. Сделать нечто, что потом нельзя будет оправдать или исправить.

Тем временем Лорд Судеб временно выехал из Малфой-мэнора по неотложным делам.

Все облегченно вздохнули, примерно как за три дня до каждого полнолуния и три дня после, но только гораздо более свободно. Нарцисса с удивлением наблюдала изменившееся поведение мужа. Люциус почти перестал пить. А в их спальне будто вновь настал медовый месяц. Но женское чутье все-таки шептало ей, что все не так просто. Нарцисса решила, что Люциус в свои сорок боится приближающейся старости и не желает просто так сдавать позиции. О том, что ее муж может увлечься какой-то полоумной пигалицей, Нарцисса и подумать не могла. Да и разве уделяют столько внимания жене, мечтая о другой женщине?

А с Люциусом творилось нечто неописуемое. Днем он запрещал себе думать о Луне, запрещал себе ходить в подземелья — но глубокой ночью, когда все в мэноре, в том числе счастливая Нарцисса, крепко спали, он все же спускался туда, на третий подземный этаж, светил в окошечко Люмосом, заходил в камеру.

Луна сквозь сон тянула к нему руки. «Папочка, папочка!» И Люциус обнимал ее, гладил по голове, шептал какие-то несвязные слова, укладывал спать на своем плече. Ему чудилось, будто пока он держит на руках Луну, время и застывает, как свечной воск, и летит, как бешеный гиппогриф, вперед и вперед…

На дежурство в подземелье вернулись оборотни. Люциус по привычке решил проведать пленников, но едва он спустился на третий уровень, как стал свидетелем безобразной сцены.

Егерь Скабиор, не замечая ничего вокруг, светил палочкой в окошко на двери камеры Луны. Он держал палочку в левой руке, а правую спрятал под свое пальто и что-то энергично там наглаживал чуть ниже пояса. И приговаривал приторно-ласковым голосом, изредка вздыхая особенно глубоко и тогда срываясь на рычание:

— Ну же, красавица, повернись ко мне, покажи сисечки! Они у тебя такие кругленькие, такие мягенькие! Я бы их облизал, пощекотал бы языком твои твердые сосочки, ты же любишь это? Все вы это любите, все… Или хочешь, чтобы я полизал тебе между ножек? Ммм, ты такая сладенькая, я чую твой запах, я знаю, что ты все слышишь, не закрывай ушки… Не закрывай ушки, не закрывай глазки, не отворачивайся. Я буду смотреть на твое красивое личико, солнышко, когда буду брать тебя, и в твой первый раз и потом, много-много раз, буду трахать тебя, тебе понравится, ты будешь извиваться и кричать «Скабиор! Еще!» Вы всегда так кричите. Еще, еще…

Скабиор делал паузы в своей похабной речи, чтобы ускориться рукой под пальто. Огонек на конце его волшебной палочки, освещающий камеру Луны, дергался в такт его движениям.

Малфой застыл словно каменное изваяние, наблюдая за происходящим.

По телу оборотня прошла крупная дрожь, он застонал и уперся лбом в дверь, переводя дыхание.

— Ох, солнышко мое!

По дубовым доскам много чего за двести лет повидавшей двери стекали капли вязкой светлой жидкости. Егерь глянул на них, направил палочку:

— Эванеско!

Капли исчезли. Скабиор вновь посветил в окошечко.

— Ничего, красавица, однажды я до тебя доберусь… Сладенькая моя, — он причмокнул губами.

С трудом обретший дар речи Люциус подошел к нему и ринулся в словесную атаку.

— Ты дракклов бездельник! Тебя поставили охранять, а ты что творишь?! — возмутился Люциус.

Егерь ухмыльнулся, поправляя штаны, и заявил:

— Так я и охраняю. Стерегу сокровище день и ночь, как дракон. Скоро начну огнем дышать. Горячая штучка! — егерь закатил глаза и облизнулся, совсем по-звериному.

— Держись от нее подальше, — проговорил Люциус, сдерживаясь, чтобы не достать свою запасную палочку и не проклясть егеря.

— А вы бы, мистер Ма-а-алфой, — нагло растягивая гласные, проговорил егерь, — лучше бы позаботились о своих делах.

Люциус задохнулся от гнева:

— Да что ты себе позволяешь, пес шелудивый!

Егерь демонстративно почесал голову. Там, где он только что поскреб ногтями, волосы были красного цвета. Словно бы он дочесался до крови, а мытьем головы пренебрегал.

Люциуса передернуло от отвращения.

— Стоит рассказать Фенриру, чем ты здесь занимаешься! — Малфой подумал, что имя начальника отрезвит наглого егеря. Тот в ответ лишь заржал:

— Да Фенрир спит и видит, как бы натянуть эту красотку! А потом сожрать! Ты в курсе, мистер Ма-а-алфой? А я — нежный.

Однако от двери похотливый стражник все-таки отошел. Медленно, будто делая одолжение.

Люциус предупредил:

— Еще раз ты в моем доме оскорбишь моих гостей…

Егерь мерзко засмеялся и удалился в сторону камеры Олливандера, позволив себе еще раз высказаться с безопасного расстояния:

— Не дай Мерлин оказаться в таких «гостях»! Мистер Ма-а-а-алфой!

Люциус скрипнул зубами в бессильной злобе. Заглянул к Луне. Люмос зажигать поостерегся — вдруг этот Скабиор вернется и засечет его палочку — но снял со стены факел и посветил в камеру.

Луна сидела на койке, отвернувшись от двери и зажав уши руками.

Люциус не посмел ничего сказать, вернул факел на место и быстро ушел наверх. Остаток вечера провел в раздумьях — чем он, Люциус Малфой, по сути отличается от мерзкого похотливого пса по кличке Скабиор? Никогда раньше такие мысли не приходили ему в голову. Но Луна… Луна действовала на него, как и ее тезка на оборотней — заставляла терять голову.

Люциус вернулся в подземелье днем. На свой страх и риск он велел Луне перейти в камеру к старику Олливандеру. Подумал, никто не станет выяснять, чей это был приказ. Любопытство не приветствовалось, равно как и чрезмерная инициативность. Но Люциус надеялся на удачу. В конце концов, какая разница, где именно заперты пленники. Да и потом, девчонка сможет ухаживать за стариком, вот и готово оправдание.

— Соберите ваши вещи, мисс Лавгуд, — сказал Люциус, заглядывая в окошко. — Вы будете теперь в другой… комнате.

Луна молча кивнула. Когда он запер за ней решетчатую дверь другой камеры и глуховатый голос Олливандера начал что-то неразборчиво бормотать из темноты, девушка обернулась и устремила на Люциуса ясный взгляд. Прямо в душу.

— Спасибо, мистер Малфой, — сказала она без улыбки.

Она так и стояла у самой решетки с этим свои нелепым чемоданом в руке, пока Люциус нарочито неторопливо, с очень прямой спиной шел к лестнице.

По стечению обстоятельств, с тех пор оборотни стали реже появляться в мэноре. Фенрир нашел своим подчиненным работу помасштабней, чем сидеть в мэноре и охранять стены. Гоняться по лесу за грязнокровками — самое подходящее дело для темных тварей.

Люциус продолжил по ночам ходить в подземелья. Смотреть из-за двери, как спит Луна. Иногда она что-то говорила во сне, но он не мог разобрать, что именно. Ему очень хотелось войти, вновь обнять ее, но теперь рядом был Олливандер, да и мерзкая сцена с егерем все время стояла перед глазами. «Имею ли я право, или я суть пес смердящий, тварь дрожащая», — размышлял Люциус. Раздираемый разными желаниями, чувством вины за всё перед всеми, в первую очередь перед собственной женой и сыном, Люциус снова взялся за неумеренную дегустацию вин.

И, Мерлин, как же он был счастлив, когда этот ненормальный эльф Добби наконец унес из мэнора и Луну, и всех ее друзей. И Гарри Поттера впридачу. Теперь-то все встанет на свои места, и сердце Люциуса вместе с разумом тоже. Он думал тогда, что искренне хочет этого.

События развивались стремительно. Повелитель дал знак к началу решающего события — нападения на Хогвартс. Захватить волшебную школу, чтобы убить Поттера, потом безнаказанно подчинить себе магический мир. Много планов у Темного лорда. Много страха, много боли для всех остальных. Люциус отдавал себе отчет в том, что просьба Повелителя «найти Северуса» — это приглашение на казнь, но он не мог ослушаться. И Северус не мог. Все они в эту майскую ночь были покорны судьбе, шли по заранее определенной дороге. Каждый в своем направлении. Каждый сочетал в себе черты и орудия судьбы, и ее жертвы.

Стоя в шеренге Пожирателей смерти во дворе Хогвартса и отчаянно ища глазами в толпе Драко, Люциус вдруг споткнулся взглядом о хрупкую фигурку девушки в нелепой яркой вязаной кофте. Длинными белокурые волосы были спутаны, лицо перепачкано землей и пылью. Он знал, он помнил, какие у нее ярко-голубые глаза. И помнил этот зов: «Папочка, папочка!» Люциус потерялся в своих мыслях и не сразу понял, что как-то уже оказавшийся рядом с ним Драко дергает его за рукав и шепчет: «Папа, идем, идем…» Началась дуэль между Поттером и Волдемортом. Все — и те, кто защищал школу, и те, кто на нее нападал— застыли в ожидании. Малфои быстро и незаметно покинули Хогвартс.

* * *

Спустя четыре года после войны Люциус остался в Малфой-мэноре один. Нарцисса еще в девяносто девятом получила в Министерстве разрешение на выезд за границу и уехала во Францию. Сказала, что не может находиться в доме, где все напоминает об ужасном времени, когда у них «гостил» Волдеморт. «Понимаешь, Люциус, все эти смерти, эти люди — они все время встают у меня перед глазами словно привидения, я чувствую, что еще немного — и я в буквальном смысле сойду с ума…» Заявлениями о возможном сумасшествии у представителей древнейшего и благороднейшего дома Блэков нельзя пренебрегать. Тем более на той стадии, пока они сами могут это осознавать и некоторым образом контролировать. Люциус с тяжелым сердцем отпустил жену. Ему самому как бывшему Пожирателю смерти было запрещено покидать страну. Хорошо, что в Азкабан не посадили.

Драко уехал вслед за матерью в две тысячи первом. Общий язык с отцом они так и не нашли, хотя и пытались. Даже один раз напились вместе по предложению Люциуса, но ничего хорошего из этого не вышло — Драко оказался совершенно не стойким к алкоголю и банально заснул после второго бокала. «Разучилась пить молодежь», — посетовал Люциус.

Малфой-мэнор опустел. Домовики не могли составить Люциусу достойную компанию. Прежние друзья кто отбывал срок в Азкабане, кто сумел уехать за границу. Положение человека по фамилии Малфой в обществе находилось примерно на уровне минус третьего этажа подземелий. Нужно было встряхнуться, заняться, подняться. Но сил не было. Поражение Волдеморта и Пожирателей смерти будто бы пожрало и все жизненные силы Люциуса.

А еще были сны. И в них голос, непрестанно зовущий: «Папочка, папочка!» Светлые волосы. Хрупкая, невесомая, нереальная лунная бабочка. «Отпусти меня», — умолял Люциус во сне. И боялся, что отпустит и не прилетит более. Но она прилетала, и особенно яркими были их свидания в полнолуние.

Одинокие дни и полные отчаяния и чаяния ночи.

Однажды Люциус понял, что надо брать себя в руки. Он стал ненадолго выбираться из мэнора, чтобы побыть среди людей. Сколько можно было сидел взаперти, так и человеческий облик потерять можно было вовсе потерять. Он понемногу приходил в себя, возвращал прежнего Люциуса. Перестал пить. Проводил много времени в семейной библиотеке, изучал то родословные, то книги по зельеварению, то разучивал неизвестные чары…

Неожиданно для себя подписался на журнал «Придира». Чтение потока сознания, который являли собой статьи «Придиры», сперва повергло Люциуса в недоумение. Затем в гнев. Потом он незаметно втянулся и нашел в сумбурных текстах скрытые ранее смыслы. А когда ни с того ни с сего надумал выписать из поразившей его воображение статьи о черном бархатном круглоухе первые буквы всех слов и в результате получил красивое емкое философское изречение, пришел в полный восторг.

«Придира» выходил раз в два месяца. Люциус решил раздобыть подшивку журнала за прошлые годы и отправился в рейд по букинистическим лавкам Косого переулка. Проще всего, конечно, было написать в редакцию. Но именно с редакцией Люциус дела иметь не хотел, словно бы боялся чего-то. А вот привести себя в порядок, элегантно — хотя и не так шикарно и броско, как раньше — одеться и выйти на публику он был бы не прочь.

Он переместился камином в «Дырявый котел». Думал, что, выйдя из камина, сразу же натолкнется на презрительные взгляды других волшебников — но сидящие за столиками посетители и головы не повернули. Бармен Том ответил на его приветствие дежурным легким кивком. Такая реакция — обычная, как будто ничего и не было — приободрила Люциуса. Он вышел в Косой переулок и пошел по самой середине тротуара, поглядывая по сторонам и нарочито рассеянно изучая витрины магазинчиков.

Прохожие спешили по своим делам. В магазинах шла торговля. В кафе за столиками сидели посетители. Никому не было дела до Люциуса Малфоя.

И надо же было такому случиться — именно сегодня Люциусу было суждено встретить Луну и Ксенофилиуса Лавгудов.

Они выходили из магазина «Волшебный зверинец». На плече Луны сидел небольшой белый зверек. Ксенофилиус говорил:

— Что за люди — пока своими глазами не увидят, не поверят! Совершенно ненаучный подход!

— Да, папа, — Луна кивнула, крупные круглые серьги качнулись у щек. Зверек — а это оказалась крыса, чистенькая и упитанная — приподнялся на задние лапки, схватился передними за висящую над плечом девушки серьгу и принялся с аппетитом ее грызть. Луна засмеялась:

— Мистер Люсьен, как же вы любите редиску!

Она наклонила голову вбок, чтобы обеспечить питомцу удобный доступ к лакомству.

Ксенофилиус с улыбкой смотрел на дочь.

— Все же гены пестроватого мальтийского голохвоста заметно повысили интеллект этого существа! — заметил он. — Нужно продолжить исследования его поведения и речи. Ты ведешь записи, Луна?

—Да, папочка, — ответила Луна. — Люсьен делает большие успехи. Он просто умница!

Мистер Люсьен оторвался от редиски и кивнул.

— Нас ждет множество открытий, — убежденно сказал Ксенофилиус. — Для настоящей науки общественный скепсис не помеха.

Он оглянулся на дверь «Волшебного зверинца».

— Уж здесь-то много всего повидали, почему не поверили?

— Люди видят лишь то, чего хотят видеть. Ты же сам так всегда говорил, папа, — голос Луны звучал нежным колокольчиком. Крыса сгрызла половину редиски и спряталась в волосах девушки.

Лавгуды двинулись в сторону кафе Фортескью.

Малфой хотел было быстро уйти, скрыться в ближайшей лавочке — или подворотне, но опоздал. Загляделся.

Поравнявшись с Люциусом, Луна произнесла:

— Добрый день, мистер Малфой!

Это прозвучало так просто и буднично, словно они были дружными соседями и здоровались по крайней мере три раза на неделе. Словно не прошло четырех лет, как закончилась — или не происходила вовсе — история с пленом.

Люциус замешкался на пару мгновений дольше, чем надо, но взял себя в руки и ответил:

— Добрый день, мисс Лавгуд. Мистер Лавгуд.

Ксенофилиус коротко кивнул. На лице его не отразилось никаких эмоций. Он смотрел будто бы сквозь Люциуса.

«Что бы я сделал, встреть я на улице тюремщика своей дочери?» — подумал Люциус. Он окинул Лавгуда быстрым изучающим взглядом.

Одежда Ксенофилиуса выглядела опрятно, хоть и несколько старомодно и, пожалуй, чересчур ярко, но волшебники вообще большие оригиналы по части костюма, так что в Косом никто и не думал удивляться или показывать пальцем на странно одетого собрата. Прическа же оставляла желать лучшего. Светлые, почти белые волосы, хоть и были аккуратно подстрижены и в длине не уступали, но по части ухоженности и гладкости ни в какое сравнение не шли с волосами Люциуса.

— Папа, пойдем, — произнесла Луна, беря отца под руку.

Люциус поймал себя на том, что испытывает острую зависть к главному редактору «Придиры». Он посмотрел вслед удаляющимся Лавгудам и направился в букинистическую лавку за журналами, как и собирался. «Зачем отступать от намеченного плана», — подумал он.

Что-то ныло в области сердца.

Примерно через неделю Люциус вновь вышел на люди и вновь совершенно случайно столкнулся в Косом переулке с Луной.

Это произошло у лавки Олливандера.

Люциус уже достаточно долго прогуливался и теперь раздумывал, отправиться ли обедать домой или пойти в «Дырявый котел». Решив не искушать судьбу — вдруг кто-то все же припомнит ему его пожирательские подвиги, он собрался уже вернуться в Малфой мэнор. Но судьба подкинула ему искушение иного рода.

За прошедшие годы Люциус так и не купил себе новую палочку. Привык к прабабушкиной. Но иногда все же скучал по той, своей, из вяза и сердечной жилы дракона, которую собственноручно отдал Темному лорду. Фактически, предал.

«Почему бы не сегодня», — подумал Люциус, проходя мимо пыльной витрины с единственной палочкой в раскрытом футляре. Он толкнул дверь под вывеской «Семейство Олливандеров — производители волшебных палочек с 382 года до нашей эры» и вошел в лавку. Волнуясь даже сильнее, чем волновался перед поступлением в Хогвартс. Он же не знал тогда, что спустя тридцать лет в его доме, в клетке, словно животное, будет больше полутора лет находиться мастер Гаррик Олливандер, и заточение столь пагубно скажется на его здоровье, что он вовсе перестанет изготавливать новые палочки. Запасов пока хватало — но что будет, когда они иссякнут?

Магазин Олливандера, как и все старые магазины в Косом переулке, обладал особой аурой. В тишине и прохладе заставленного стеллажами помещения в многочисленных коробках с палочками дремала скрытая магия.

Дребезжащее звяканье колокольчика над входной дверью вклинилось в разговор, который старый Олливандер вел с кем-то, стоящим за стеллажами и невидимым от входа.

— А я повторяю, что несмотря на отсутствие доказательств, палочки обладают душой и могут примитивно мыслить! Они сами выбирают волшебника! — Гаррик говорил слегка раздраженно.

— Конечно, мистер Олливандер, я согласна с вами, — раздался из глубины магазина знакомый голос.

Здесь была Луна. Зачем он вообще поперся к Олливандеру именно сегодня, рассердился на себя Люциус.

— Но эти новомодные теории утверждают, что палочка всего лишь бездушный проводник личной силы волшебника! Скажи, тебе же подходит палочка, что я сделал тебе тогда?

— Да, очень хорошо подходит, — с этими словами Луна вышла в основной зал магазина, прижимая к себе стопку коробок с палочками.

—Что только подтверждает мои слова… — мастер явно хотел что-то добавить, но его перебили:

— Вы противоречите своим собственным словам, мистер Олливандер!

Кто тянул Люциуса за язык? Он что, заделался ученым? Куда делать его обычная выдержка? Начитался всяких журналов и готов раздавать направо и налево непрошеные советы?

Олливандер наконец развернулся к вошедшему Малфою. Окинул его тяжелым взглядом. Холодно и твердо произнес глуховатым старческим голосом:

— Будьте любезны покинуть мой магазин, мистер Малфой. И впредь не переступать его порога. Вам здесь не рады.

Луна опустила глаза на коробки в своих руках и не смотрела на Люциуса.

Люциус выскочил на улицу, словно за ним гналась разъяренная мантикора. Выхватил из рукава прабабушкину палочку и аппарировал домой.

Прошлое хотело догнать его и добить.

А может быть, это просыпалась совесть?

Насчет совести он не был уверен на сто процентов, но вторая за неделю встреча с Луной пробудила в нем так до конца и не заснувшие — что? Чувства? Ощущения? Желания? Дикая смесь всего этого будоражила кровь Люциуса, будто по венам порхали хищные бабочки. Они резко взмахивали крыльями, разрывая ему внутренности, не давали возможности вздохнуть полной грудью, скручивали спазмами горло.

Помучившись пару дней, Люциус обратился в больницу Святого Мунго.

Дежурный колдомедик, выслушав жалобы Малфоя, прописал ему Успокаивающий бальзам.

— И чаще бывайте на свежем воздухе, — напутствовал Люциуса усталый волшебник в лаймовой мантии. Судя по его красным глазам и бледному лицу, сам он на воздухе бывал редко.

Выйдя из кабинета колдомедика, Люциус столкнулся с Луной.

— Добрый день, мистер Малфой, — как ни в чем ни бывало поздоровалась она.

Люциус ответил на приветствие, с непонятной ему самому тревогой оглядывая девушку. Не заболела ли?

Но Луна выглядела здоровой. В руках у нее был букетик незабудок. На плече примостился крыс мистер Люсьен.

Будто прочитав мысли Люциуса, Луна развеяла его сомнения относительно своего здоровья:

— Я навещаю здесь мистера Локхарта. Он хотя и не помнит, что был нашим преподавателем, но всегда радуется посетителям. Он продолжает писать, и «Придира» время от времени публикует его рассказы.

«Теперь ясно, откуда берутся самые бредовые статьи», — подумал Люциус. Точно, он же видел опусы за подписью Гилдероя в журнале.

Совесть снова кольнула его. Если бы не та черная тетрадь, Локхарт был бы здоров.

«И продолжал бы стирать людям память и присваивать чужие подвиги», — напомнил ей Люциус.

— Хотите пойти со мной? — спросила Луна.

Люциус очень, очень хотел пойти с ней. Но не в палату к сумасшедшему, а куда-нибудь в более приятное место. Однако он сказал:

— С удовольствием, мисс Лавгуд.

Лифт привез их на этаж, где находилось отделение ментальных заболеваний.

— Вам необязательно заходить в палату, мистер Малфой, если вам неприятно, — будто прочитав мысли Люциуса, сказала Луна. Люциус, который как раз искал предлог подождать в коридоре, услышав это предложение, возмутился:

— Мисс Лавгуд, раз уж я сопровождаю вас, то пойду с вами до конца.

Луна улыбнулась ему. За эту улыбку он был готов посетить всех психов Мунго.

Гилдерой сидел на кровати и черкал на пергаменте причудливые каракули. Некогда роскошные золотые кудри его были очень коротко подстрижены. Нежно-сиреневая больничная пижама подчеркивала бледность и худобу его лица. Локхарт мало походил на себя прежнего, времен громких презентаций во «Флориш и Блоттс» и призов за самую обворожительную улыбку по версии журнала «Ведьмополитен».

На прикроватном столике небрежно лежали стопки прочитанных писем. Поклонницы не забывали своего кумира даже после стольких лет.

Луна поздоровалась с Локхартом. Он вскинул на нее глаза, полные надежды. Видимо, силился распознать, кто же это к нему пришел.

— Я принесла вам незабудки, мистер Локхарт.

— О, благодарю вас! — воскликнул Гилдерой и взял у нее из рук цветы. — Признаться, это очень мило. А то мне вечно кажется, что я что-то забыл. А что забыл, я не помню.

— Все, что мы теряем, обязательно к нам вернется. Пусть и не так, как мы того ждем, — медленно и мелодично, словно обращаясь к ребенку, произнесла Луна.

«Неужели она всерьез думает, что немагические незабудки могут преодолеть последствия Обливиэйта?» — подумал Люциус, стоя у самой двери палаты. Она была прикрыта неплотно, и Люциус, мельком глянув в коридор, увидел выходящего из соседней палаты Невилла Лонгботтома.

Луна простилась с Гилдероем, тот не отреагировал, рассеянно вертя в руках букетик простых голубых цветов. Казалось, он недоумевал, откуда они взялись.

Люциус чуть замешкался, придерживая для Луны дверь, и оказался в коридоре чуть позже девушки.

Должно быть, Луна не ожидала увидеть в коридоре Лонгботтома, который стоял, отвернувшись к наколдованному окну, и разглаживал в руке яркий конфетный фантик, потому что она остановилась как вкопанная — шедший сзади Люциус чуть было не наткнулся на нее — и лишь через пару минут произнесла:

— Здравствуй, Невилл.

Колокольчик в ее голосе звучал надтреснуто и печально.

Невилл вздрогнул и очень медленно обернулся.

— Здравствуй, — ответил он.

Они стояли и смотрели друг на друга как-то слишком долго, так что Люциус вынужден был слегка кашлянуть.

— Эм, мистер Лонгботтом? — сказал он вопросительно.

Невилл уже было набрал воздуха в грудь, чтобы ответить Люциусу — и тому почему-то показалось, что ничем хорошим это не кончится, но Луна преувеличенно бодро взяла Люциуса под руку и громко сказала:

— Идемте же, мистер Малфой!

Она вцепилась в рукав Люциуса с такой силой, что ему даже стало больно, и буквально потащила его по направлению к лифту. Они вышли на улицу.

— Вы очень заняты сегодня, мистер Малфой? — спросила Луна. У нее был очень подавленный вид.

Люциус, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног, словно он вновь стал юным и готов взлететь и обнять весь мир, ответил:

— Нет. Я собирался только зайти в аптеку за Успокоительным бальзамом.

«А Успокоительный бальзам мне прописали, чтобы я перестал сходить по тебе с ума», — вслух он этого, разумеется, не сказал.

— Можно мне с вами? — с надеждой попросила девушка. — Папа уехал на несколько дней, и дома одной так тоскливо…

Крыс мистер Люсьен выбрался из-под воротника на плечо своей хозяйке и встал на задние лапки. Луна почесала его по шейке кончиком пальца.

Люциус неприязненно покосился на зверька, но ответил:

— Я в полном вашем распоряжении, мисс Лавгуд.

И она снова улыбнулась. «Да!»

Потом они долго бродили по переулочкам магической части Лондона. Держались за руки. О, это было очень волнующе и откровенно — в первый раз взять ее за руку. Опьяненный чувствами, Люциус будто бы забыл, что он, вообще-то, бывший Пожиратель смерти, что его, вообще-то, до сих пор может кто-то узнать и предъявить за прошлое, и уж конечно то, что он, вообще-то, до сих пор еще женат. Все это имело исчезающе малое значение по сравнению с ощущением тепла этой маленькой ладони, которое передавалось его пальцам и рассылало искры по всему его телу. Волшебно.

Они зашли и в аптеку, и во «Все для квиддича», и в книжную лавку. Во «Всевозможные волшебные вредилки» заходить не стали — Люциус опасался показаться смешным. Но в «Кондитерскую Шугарплама» они заглянули, и Люциус купил несколько шоколадных лягушек и тянучих леденцов.

Так, смеясь и разговаривая о всяких пустяках, Люциус и Луна гуляли по Косому переулку. Никто не косился на них. Настал вечер, а им все не хотелось расставаться.

Консьерж в гостинице «Горошина на вилке» выдал им ключ от уютного номера в зеленоватых тонах с мягким ковром на полу. И большой кроватью под балдахином.

— Луна… — Люциус обнял девушку. Но впервые в жизни не знал, что сказать. Слишком сильны были его чувства.

Прикосновение ее губ, теплых и пахнущих вишней, явилось главным аргументом за скорейшее продолжение отношений.

Луна была так близко. Как тогда в подземелье. Люциус почувствовал, что теряет над собой контроль.

Наконец между не было никаких преград. Не было ни сна, ни расстояния, ни времени. Ни одежды. Осторожно водя по спине девушки ладонями, Люциус будто бы неосознанно искал там крылья бабочки. Он боялся ее спугнуть. Опасался, что эта невозможная близость сейчас просто-напросто обернется сном.

Глядя ему в глаза своими нереальными голубыми озерами, Луна впервые назвала его по имени. Тихо промолвила:

— Люциус…

Люциус не сумел скрыть разочарования. Он, долго мечтавший о том, как она наконец произнесет его имя, оказывается, жаждал услышать в свой адрес это ее срывающееся «Папочка, папочка». И плевать, что это как-то там неправильно или что-то там извращает.

Луна наверняка умела читать мысли.

— Папочка! — услышал Люциус сокровенное. И вполне сошел с ума.

Они сходили с ума вместе и весьма часто. В квартире, которую Люциус снял в Косом переулке. «Я боюсь приходить в мэнор», — заявила Луна на приглашение прийти к нему домой. Люциус не стал тогда настаивать. Мысль о том, что его родовое поместье могло вызывать неприятные ассоциации, царапнула Люциуса словно крысиным коготком по краю сознания, но была отодвинута на задний план восторгом, который дарила ему близость с Луной.

Наслаждаться молодым телом было увлекательно и волшебно.

Но Люциус все чаще ловил себя на мысли, что начинает уставать. Нет, в постели он был всегда на высоте. Он это точно знал. Луне было не на что жаловаться. Она кончала под ним по несколько раз за ночь. Да и сам Люциус был словно окрыленный. Слышать, как она раз за разом стонет его имя или это свое «папочка», смотреть в ее затуманенные глаза на пике оргазма — было великолепно. Примерно полгода все шло просто прекрасно.

Но были моменты, которые вызывали у него все больше и больше раздражения.

Луна по-прежнему наотрез отказывалась встречаться в Малфой мэноре. «Почему я не могу любить тебя в своей собственной постели?»

Луна всегда говорила, что думала. По любому поводу. «Будь немного сдержанней».

Луна любила и всегда носила с собой свою крысу. «Он смотрит на нас, даже когда мы трахаемся».

Люциус стал избегать встреч. Ссылался на дела. Она верила и расстраивалась. Он чувствовал вину и назначал новое свидание. На котором трахал ее уже с каким-то исступлением, чувствуя, что из глубины души поднимается что-то темное. Она будила в нем нечто, что он предпочел бы спрятать в своих душевных подземельях навсегда.

Романтический флер рассеялся, и Люциус вспомнил, как в алкогольном угаре тогда, в девяносто восьмом, пытался выбросить мысли о Луне из своей головы. Все свои фантазии тоже вспомнил. И решил, что теперь может воплотить их в жизнь.

Луна какое-то время послушно терпела. Быть может, ей даже нравилась эта его грубость. Он стал намеренно причинять ей боль. Она не возражала. А быть может, просто прислушивалась к себе, пытаясь для себя определить границы дозволенного. И когда Люциус эти границы все-таки перешел, Луна сказала: «Не надо так со мной».

Отныне совы возвращались обратно с его непрочитанными записками. После третьей совы он подумал: «Ну и слава Мерлину».

Спустя полгода в Лондон вернулась Нарцисса. Все в Малфой мэноре стало как раньше.

Разве что Люциус увлекся коллекционированием бабочек. И перестал читать «Придиру».

И снова иногда пил.