По ту сторону снов (гет)

Люциус пришел проведать пленников. Он не желал, чтобы кто-то из них умер в его доме. Слишком много смертей было вокруг. Но если смерти магглов не вызывали уже внутреннего отторжения, что само по себе являлось чудовищным, но не с точки зрения Пожирателя смерти, то возможная гибель чистокровных волшебников, да еще и не в честном поединке, а в результате плохого обращения, в застенках, все еще царапала что-то там внутри. Хотя порой Люциусу казалось, что там, внутри, у него все давно омертвело. Да и могли бы они разве выстоять в случае честного поединка, эти пленники — немощный старик и совсем юная девчонка?

Прошел уже месяц, как они вдвоем содержались в подземельях мэнора. Старик пробыл здесь гораздо дольше, почти целый год, и за это время сильно сдал.

Подземелья по сути представляли собой еще один мэнор, его зеркальное отражение — по площади, по количеству этажей. Предки Люциуса обустроили здесь и обширное хранилище для вин, и лаборатории для варки зелий, и пространства для выращивания магических растений, предпочитающих темноту и влажность яркому солнечному свету, в отличие от садовых роз, любовно пестуемых Нарциссой. Было под землей место и для разведения ночных магических животных, некрупных, но ценных в плане зельеварения. Северус Снейп весьма ценил и здешние лаборатории, и выращиваемые ценные ингредиенты, а более всего — изысканные вина.

Будучи ныне директором Хогвартса, Снейп не знал, что в одной из подземных темниц держат его студентку. Да и что он смог бы сделать, обладай он этим знанием. Ничего.

Так же, как почти ничего не мог сделать и Люциус. Разве только исподтишка проследить за сохранностью. Вмешиваться он не смел — не мог, например, применить Лечащее заклинание к Олливандеру, когда тот стонал от боли после очередного допроса. По идее, Люциус не мог даже Люмос наколдовать. Ведь Повелитель отобрал у него палочку. Приравнял таким образом к маггловским выродкам, какой позор. Наказание было унизительным. Палочка — проводник личной магии, «выбравшая волшебника» в год его одиннадцатилетия в той самой заветной лавке Олливандера, с годами воспринималась уже как часть тела. И лишиться ее на глазах у всего собрания Пожирателей было сродни публичной казни.

Конечно, потом Люциус подобрал себе палочку из числа хранящихся в мэноре палочек его предков. Несмотря на слухи, распускаемые мастерами волшебных палочек, палочки не обладали собственным разумом и волей. Палочка одной из прабабушек прекрасно подошла Люциусу. Но открыто пользоваться ею он не мог — слишком много было свидетелей того, что палочки у Люциуса больше нет. И при случае любой из этих свидетелей мог донести на Малфоя Повелителю. Такое вопиющее непослушание означало бы верную гибель. А гибнуть Люциус не собирался.

Люциус шел вниз за вином. Это была официальная версия. И он на самом деле вернется в верхние залы с бутылкой вина, и будет пить, и пить, и пить. А что он еще мог.

Пленники содержались в отдельных камерах. Всего камер в подземельях мэнора было восемь, часть из них закрывалась на тяжелые дубовые двери с небольшие окошками. Другие же представляли собой помещения с тремя каменными стенами, а та стена, что выходила в коридор, являлась прочной кованой решеткой. Окон не было ни в одной из камер, лишь вверху стен имелись отверстия для проветривания. Сквозь них в подземелья не долетал снаружи ни свет, ни звук. Свежий воздух, прошедший по узким земляным вентиляционным каналам, пропитывался сыростью и запахами плесени. Освещалась тюремная часть подземелья неяркими магическими факелами, закрепленными на стенах общего коридора.

Предки Малфоев понимали, что в хозяйстве все может пригодиться, и обустроили помещения, пригодные для содержания как магических животных, так и, как бы это ни было противоестественным и по сути своей отвратительным, людей. Должников, например. Раньше нередко приходилось вершить правосудие самостоятельно, руководствуясь собственными понятиями о справедливости. Кто сильнее или богаче, тот и прав. Да и темные времена ведь случались с определенной периодичностью, и Люциус отдавал себе отчет в том, что этот Темный лорд, образца второй половины двадцатого века — далеко не первый, и далеко не самый темный. Несмотря на все творимые им безобразия и всеобщий страх волшебников даже перед его именем.

Знакомясь после свадьбы с домом, где ей теперь предстояло жить, при виде этой части подземелий Нарцисса изобразила лишь снисходительную полуулыбку. У Блэков-то с их склонностью к темной магии камер было поболее. Кого древнейшие и благороднейшие там держали и что с ними творили, Нарцисса не рассказывала, а Люциус и не спрашивал. Ему хватило намеков, которые вскользь обронила его свояченица Беллатрикс Лестрейндж.

Люциус не любил все вот это. Его огорчала неэстетичность насилия. Его папаша Абраксас в какой-то момент махнул на него рукой и настаивал на присутствии Люциуса лишь при обязательных ежегодных жертвоприношениях. Но тогда требовалось умертвить некрупное животное типа голубя или петуха, чтобы добыть свежую кровь и напоить ею, как говорил отец, духов земли. Когда же для неких хитрых зелий возникала необходимость добыть кровь или внутренние органы фестрала или гиппогрифа, Абраксас делал все сам. После смерти Абраксаса от драконьей оспы зельеварни использовались нечасто. Люциус предпочитал политику и бизнес. Тонкими продуманными ходами влиять на министра магии или членов Визенгамота, склоняя их к принятию выгодных для Малфоев решений казалось Люциусу более привлекательным делом, чем по локоть в крови возиться в кишках какого-нибудь кельпи.

В настоящее время магических животных в подземельях мэнора не было. Ни в качестве пленников, ни в качестве надзирателей. Обычно в мэноре крутились двое-трое оборотней, чаще всего это были Фенрир Грейбек и его подручный с дурацкой кличкой Скабиор. Которую он вполне оправдывал, потому что то и дело принимался чесаться, словно блохастый. Конечно, оборотни магическими животными могли считаться с натяжкой, они ведь те еще твари, темные и страшные. Но Темный лорд — он на то и темный, чтобы привечать их и использовать на своей службе. Сегодня полнолуние, и твари, ввиду полной невозможности их контролировать в это время, убрались из мэнора в леса три дня назад и еще три дня здесь не появятся. Даже Грейбек.

Люциус свернул в сторону от винного подвала и приблизился к камерам. Опасливо оглянувшись по сторонам, он наколдовал Люмос своей тайной палочкой и заглянул в зарешеченное окошечко в камеру к Олливандеру. Старик скорчился на узкой койке у стены и тревожно спал, бормоча что-то вроде «Нет-нет, я ничего не знаю… вы не можете…» Что ж, вполне ожидаемо. Какого рода сведения надеялся выбить из старика Повелитель, Люциус предпочитал не знать. Потерпев оглушительное фиаско в истории с Пророчеством, а до того допустив пропажу и уничтожение черной тетради, он стал весьма не любопытным.

Люциус подошел к камере, где находилась Луна Лавгуд. Посветил в окошечко Люмосом. Направил палочку на замок и шепнул: «Алохомора».

Как и вчера, Луна лежала на койке с закрытыми глазами, натянув до подбородка тонкое грязноватое одеяло. Люциус, как вчера, хотел только посмотреть на нее поближе, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Неяркий шарик наколдованного света завис над головой Люциуса.

— Папочка, папочка! — Луна вдруг открыла глаза и села. Люциус от неожиданности замер, не зная, что делать. Луна протянула к нему руки и со слезами в голосе позвала еще раз. — Папочка!

Должно быть, спросонья приняла его за Ксенофилиуса. У того тоже были светлые волосы. Конечно, ухоженная роскошная шевелюра Люциуса ни в какое сравнение не шла с растрепанной несуразной прической Ксено — Малфой встречал Лавгуда в Косом переулке, но лично они знакомы не были. Однако магический мир настолько мал и тесен, что практически все волшебники друг другу не только что знакомые, а того гляди и родственники. Люциус знал наверняка, что с Лавгудами общих предков у Малфоев не было. По крайней мере, вот уже четыре поколения.

И со стороны девчонки звать его папочкой просто неправильно и возмутительно.

Пока он решал, возмущаться или нет, Луна позвала — его? — еще раз. И он уже решил возмутиться, но заметил, что Луна смотрит не ему в лицо, а на шарик света. Он вдруг понял, что девушка спит. Да, с открытыми глазами. Но ему было ясно, что она его не видит. Или видит — но не его, а свою фантазию. С длинными светлыми волосами.

«Это все полная луна виновата», — решил Люциус.

Он наклонился к Луне и шепотом сказал:

— Спи. Все хорошо.

Так же шепотом Луна ответила:

— Посиди со мной, папочка.

«Да какой я тебе папочка», — огрызнулся про себя Люциус, но послушно присел рядом с Луной и повторил:

— Спи.

Луна положила голову ему на плечо. Помешкав с минуту, Люциус обнял ее. Луна закрыла глаза и теперь по-настоящему заснула. А заснув, склонила голову так низко, что еще бы немного, и улеглась бы Люциусу на колени.

Он придержал ее за плечи и осторожно опустился на постели так, что Луна оказалась между ним и стеной и смогла устроиться почти лежа. Сам он застыл на самом краю узкой койки, одной ногой стоя на полу, отчасти проклиная неудобное во всех смыслах положение, но отчасти иррационально желая, чтобы оно продлилось подольше. Побыть наедине с хрупкой девушкой, доверчиво спящей на его плече, чувствуя, как она тихонько дышит ему в шею. Как обнимает его тонкой рукой. Как длинные белокурые ее волосы сливаются с его собственными волосами — и вправду не отличишь по цвету, будто и впрямь родственники… Но у него не было столь юных родственниц. И как-то совсем не по-родственному бурно реагировало его собственное тело на близость Луны. Когда Люциус это осознал, щеки его вспыхнули от стыда. «Вот тебе и «папочка», — с досадой на самого себя подумал Люциус. Он осторожно высвободился из объятий Луны, чтобы не потревожить ее сон, и поспешно покинул камеру.

Он все же зашел за вином, но выбирать долго не стал, взял первую попавшуюся бутылку. Вернувшись в свои комнаты, вино так и не открыл. Не зажигая света, сидел в кресле и думал, думал… И никак не мог успокоиться. Уже под утро он постучал в спальню Нарциссы.

— Люциус? Я же просила не приходить пьяным… — спросонья пожурила его Нарцисса.

— Я не пил. Правда, — Люциус приблизил лицо к ее подушке. Нарцисса слегка улыбнулась ему. И несколько минут спустя Люциусу показалось, что все у них по-прежнему, что они счастливы вместе как раньше. Однако стоны Нарциссы — а Люциус знал, как сделать ей особенно приятно — почему-то не могли заглушить этот звучащий в голове голосок, повторяющий «Папочка, папочка!»

Следующей ночью Люциус опять спустился в подземелья. И опять все повторилось. Луна снова, не просыпаясь, звала папочку и опять спала на его, Люциуса, груди. Это опять пробудило в Люциусе невероятно сильные эмоции. И он опять покинул камеру, испытывая сложные чувства.

Люциус — сначала где-то на самом краю сознания — отдавал себе отчет в том, что это абсолютно аморально — вожделеть девочку, на год младше его сына, которая так трогательно называла его «папочкой» и так доверчиво спала у него на плече. Он корил себя за этот выверт сознания — он, взрослый мужчина, счастливо женатый на роскошной красивой женщине, баснословно богатый, донельзя чистокровный… проваливший несколько важных поручений Темного лорда, побывавший в Азкабане, лишенный всех привилегий и даже собственной волшебной палочки… Все эти определения становились ничтожными, когда Люциус думал о ней, о Луне.

Он пытался анализировать. Чего он хочет? Быть нежным и осторожным и нести возникшее чувство как невесомую бабочку на своем плече? Или же властно подчинить себе это чешуекрылое создание, смять крылья, намотать волосы на кулак и поставить на место?

Вопросов было больше, чем ответов. И чем больше он думал, тем сильнее ему хотелось. Сделать нечто, что потом нельзя будет оправдать или исправить.

Тем временем Лорд Судеб временно выехал из Малфой-мэнора по неотложным делам.

Все облегченно вздохнули, примерно как за три дня до каждого полнолуния и три дня после, но только гораздо более свободно. Нарцисса с удивлением наблюдала изменившееся поведение мужа. Люциус почти перестал пить. А в их спальне будто вновь настал медовый месяц. Но женское чутье все-таки шептало ей, что все не так просто. Нарцисса решила, что Люциус в свои сорок боится приближающейся старости и не желает просто так сдавать позиции. О том, что ее муж может увлечься какой-то полоумной пигалицей, Нарцисса и подумать не могла. Да и разве уделяют столько внимания жене, мечтая о другой женщине?

А с Люциусом творилось нечто неописуемое. Днем он запрещал себе думать о Луне, запрещал себе ходить в подземелья — но глубокой ночью, когда все в мэноре, в том числе счастливая Нарцисса, крепко спали, он все же спускался туда, на третий подземный этаж, светил в окошечко Люмосом, заходил в камеру.

Луна сквозь сон тянула к нему руки. «Папочка, папочка!» И Люциус обнимал ее, гладил по голове, шептал какие-то несвязные слова, укладывал спать на своем плече. Ему чудилось, будто пока он держит на руках Луну, время и застывает, как свечной воск, и летит, как бешеный гиппогриф, вперед и вперед…

На дежурство в подземелье вернулись оборотни. Люциус по привычке решил проведать пленников, но едва он спустился на третий уровень, как стал свидетелем безобразной сцены.

Егерь Скабиор, не замечая ничего вокруг, светил палочкой в окошко на двери камеры Луны. Он держал палочку в левой руке, а правую спрятал под свое пальто и что-то энергично там наглаживал чуть ниже пояса. И приговаривал приторно-ласковым голосом, изредка вздыхая особенно глубоко и тогда срываясь на рычание:

— Ну же, красавица, повернись ко мне, покажи сисечки! Они у тебя такие кругленькие, такие мягенькие! Я бы их облизал, пощекотал бы языком твои твердые сосочки, ты же любишь это? Все вы это любите, все… Или хочешь, чтобы я полизал тебе между ножек? Ммм, ты такая сладенькая, я чую твой запах, я знаю, что ты все слышишь, не закрывай ушки… Не закрывай ушки, не закрывай глазки, не отворачивайся. Я буду смотреть на твое красивое личико, солнышко, когда буду брать тебя, и в твой первый раз и потом, много-много раз, буду трахать тебя, тебе понравится, ты будешь извиваться и кричать «Скабиор! Еще!» Вы всегда так кричите. Еще, еще…

Скабиор делал паузы в своей похабной речи, чтобы ускориться рукой под пальто. Огонек на конце его волшебной палочки, освещающий камеру Луны, дергался в такт его движениям.

Малфой застыл словно каменное изваяние, наблюдая за происходящим.

По телу оборотня прошла крупная дрожь, он застонал и уперся лбом в дверь, переводя дыхание.

— Ох, солнышко мое!

По дубовым доскам много чего за двести лет повидавшей двери стекали капли вязкой светлой жидкости. Егерь глянул на них, направил палочку:

— Эванеско!

Капли исчезли. Скабиор вновь посветил в окошечко.

— Ничего, красавица, однажды я до тебя доберусь… Сладенькая моя, — он причмокнул губами.

С трудом обретший дар речи Люциус подошел к нему и ринулся в словесную атаку.

— Ты дракклов бездельник! Тебя поставили охранять, а ты что творишь?! — возмутился Люциус.

Егерь ухмыльнулся, поправляя штаны, и заявил:

— Так я и охраняю. Стерегу сокровище день и ночь, как дракон. Скоро начну огнем дышать. Горячая штучка! — егерь закатил глаза и облизнулся, совсем по-звериному.

— Держись от нее подальше, — проговорил Люциус, сдерживаясь, чтобы не достать свою запасную палочку и не проклясть егеря.

— А вы бы, мистер Ма-а-алфой, — нагло растягивая гласные, проговорил егерь, — лучше бы позаботились о своих делах.

Люциус задохнулся от гнева:

— Да что ты себе позволяешь, пес шелудивый!

Егерь демонстративно почесал голову. Там, где он только что поскреб ногтями, волосы были красного цвета. Словно бы он дочесался до крови, а мытьем головы пренебрегал.

Люциуса передернуло от отвращения.

— Стоит рассказать Фенриру, чем ты здесь занимаешься! — Малфой подумал, что имя начальника отрезвит наглого егеря. Тот в ответ лишь заржал:

— Да Фенрир спит и видит, как бы натянуть эту красотку! А потом сожрать! Ты в курсе, мистер Ма-а-алфой? А я — нежный.

Однако от двери похотливый стражник все-таки отошел. Медленно, будто делая одолжение.

Люциус предупредил:

— Еще раз ты в моем доме оскорбишь моих гостей…

Егерь мерзко засмеялся и удалился в сторону камеры Олливандера, позволив себе еще раз высказаться с безопасного расстояния:

— Не дай Мерлин оказаться в таких «гостях»! Мистер Ма-а-а-алфой!

Люциус скрипнул зубами в бессильной злобе. Заглянул к Луне. Люмос зажигать поостерегся — вдруг этот Скабиор вернется и засечет его палочку — но снял со стены факел и посветил в камеру.

Луна сидела на койке, отвернувшись от двери и зажав уши руками.

Люциус не посмел ничего сказать, вернул факел на место и быстро ушел наверх. Остаток вечера провел в раздумьях — чем он, Люциус Малфой, по сути отличается от мерзкого похотливого пса по кличке Скабиор? Никогда раньше такие мысли не приходили ему в голову. Но Луна… Луна действовала на него, как и ее тезка на оборотней — заставляла терять голову.

Люциус вернулся в подземелье днем. На свой страх и риск он велел Луне перейти в камеру к старику Олливандеру. Подумал, никто не станет выяснять, чей это был приказ. Любопытство не приветствовалось, равно как и чрезмерная инициативность. Но Люциус надеялся на удачу. В конце концов, какая разница, где именно заперты пленники. Да и потом, девчонка сможет ухаживать за стариком, вот и готово оправдание.

— Соберите ваши вещи, мисс Лавгуд, — сказал Люциус, заглядывая в окошко. — Вы будете теперь в другой… комнате.

Луна молча кивнула. Когда он запер за ней решетчатую дверь другой камеры и глуховатый голос Олливандера начал что-то неразборчиво бормотать из темноты, девушка обернулась и устремила на Люциуса ясный взгляд. Прямо в душу.

— Спасибо, мистер Малфой, — сказала она без улыбки.

Она так и стояла у самой решетки с этим свои нелепым чемоданом в руке, пока Люциус нарочито неторопливо, с очень прямой спиной шел к лестнице.

По стечению обстоятельств, с тех пор оборотни стали реже появляться в мэноре. Фенрир нашел своим подчиненным работу помасштабней, чем сидеть в мэноре и охранять стены. Гоняться по лесу за грязнокровками — самое подходящее дело для темных тварей.

Люциус продолжил по ночам ходить в подземелья. Смотреть из-за двери, как спит Луна. Иногда она что-то говорила во сне, но он не мог разобрать, что именно. Ему очень хотелось войти, вновь обнять ее, но теперь рядом был Олливандер, да и мерзкая сцена с егерем все время стояла перед глазами. «Имею ли я право, или я суть пес смердящий, тварь дрожащая», — размышлял Люциус. Раздираемый разными желаниями, чувством вины за всё перед всеми, в первую очередь перед собственной женой и сыном, Люциус снова взялся за неумеренную дегустацию вин.

И, Мерлин, как же он был счастлив, когда этот ненормальный эльф Добби наконец унес из мэнора и Луну, и всех ее друзей. И Гарри Поттера впридачу. Теперь-то все встанет на свои места, и сердце Люциуса вместе с разумом тоже. Он думал тогда, что искренне хочет этого.

События развивались стремительно. Повелитель дал знак к началу решающего события — нападения на Хогвартс. Захватить волшебную школу, чтобы убить Поттера, потом безнаказанно подчинить себе магический мир. Много планов у Темного лорда. Много страха, много боли для всех остальных. Люциус отдавал себе отчет в том, что просьба Повелителя «найти Северуса» — это приглашение на казнь, но он не мог ослушаться. И Северус не мог. Все они в эту майскую ночь были покорны судьбе, шли по заранее определенной дороге. Каждый в своем направлении. Каждый сочетал в себе черты и орудия судьбы, и ее жертвы.

Стоя в шеренге Пожирателей смерти во дворе Хогвартса и отчаянно ища глазами в толпе Драко, Люциус вдруг споткнулся взглядом о хрупкую фигурку девушки в нелепой яркой вязаной кофте. Длинными белокурые волосы были спутаны, лицо перепачкано землей и пылью. Он знал, он помнил, какие у нее ярко-голубые глаза. И помнил этот зов: «Папочка, папочка!» Люциус потерялся в своих мыслях и не сразу понял, что как-то уже оказавшийся рядом с ним Драко дергает его за рукав и шепчет: «Папа, идем, идем…» Началась дуэль между Поттером и Волдемортом. Все — и те, кто защищал школу, и те, кто на нее нападал— застыли в ожидании. Малфои быстро и незаметно покинули Хогвартс.

* * *

Спустя четыре года после войны Люциус остался в Малфой-мэноре один. Нарцисса еще в девяносто девятом получила в Министерстве разрешение на выезд за границу и уехала во Францию. Сказала, что не может находиться в доме, где все напоминает об ужасном времени, когда у них «гостил» Волдеморт. «Понимаешь, Люциус, все эти смерти, эти люди — они все время встают у меня перед глазами словно привидения, я чувствую, что еще немного — и я в буквальном смысле сойду с ума…» Заявлениями о возможном сумасшествии у представителей древнейшего и благороднейшего дома Блэков нельзя пренебрегать. Тем более на той стадии, пока они сами могут это осознавать и некоторым образом контролировать. Люциус с тяжелым сердцем отпустил жену. Ему самому как бывшему Пожирателю смерти было запрещено покидать страну. Хорошо, что в Азкабан не посадили.

Драко уехал вслед за матерью в две тысячи первом. Общий язык с отцом они так и не нашли, хотя и пытались. Даже один раз напились вместе по предложению Люциуса, но ничего хорошего из этого не вышло — Драко оказался совершенно не стойким к алкоголю и банально заснул после второго бокала. «Разучилась пить молодежь», — посетовал Люциус.

Малфой-мэнор опустел. Домовики не могли составить Люциусу достойную компанию. Прежние друзья кто отбывал срок в Азкабане, кто сумел уехать за границу. Положение человека по фамилии Малфой в обществе находилось примерно на уровне минус третьего этажа подземелий. Нужно было встряхнуться, заняться, подняться. Но сил не было. Поражение Волдеморта и Пожирателей смерти будто бы пожрало и все жизненные силы Люциуса.

А еще были сны. И в них голос, непрестанно зовущий: «Папочка, папочка!» Светлые волосы. Хрупкая, невесомая, нереальная лунная бабочка. «Отпусти меня», — умолял Люциус во сне. И боялся, что отпустит и не прилетит более. Но она прилетала, и особенно яркими были их свидания в полнолуние.

Одинокие дни и полные отчаяния и чаяния ночи.

Однажды Люциус понял, что надо брать себя в руки. Он стал ненадолго выбираться из мэнора, чтобы побыть среди людей. Сколько можно было сидел взаперти, так и человеческий облик потерять можно было вовсе потерять. Он понемногу приходил в себя, возвращал прежнего Люциуса. Перестал пить. Проводил много времени в семейной библиотеке, изучал то родословные, то книги по зельеварению, то разучивал неизвестные чары…

Неожиданно для себя подписался на журнал «Придира». Чтение потока сознания, который являли собой статьи «Придиры», сперва повергло Люциуса в недоумение. Затем в гнев. Потом он незаметно втянулся и нашел в сумбурных текстах скрытые ранее смыслы. А когда ни с того ни с сего надумал выписать из поразившей его воображение статьи о черном бархатном круглоухе первые буквы всех слов и в результате получил красивое емкое философское изречение, пришел в полный восторг.

«Придира» выходил раз в два месяца. Люциус решил раздобыть подшивку журнала за прошлые годы и отправился в рейд по букинистическим лавкам Косого переулка. Проще всего, конечно, было написать в редакцию. Но именно с редакцией Люциус дела иметь не хотел, словно бы боялся чего-то. А вот привести себя в порядок, элегантно — хотя и не так шикарно и броско, как раньше — одеться и выйти на публику он был бы не прочь.

Он переместился камином в «Дырявый котел». Думал, что, выйдя из камина, сразу же натолкнется на презрительные взгляды других волшебников — но сидящие за столиками посетители и головы не повернули. Бармен Том ответил на его приветствие дежурным легким кивком. Такая реакция — обычная, как будто ничего и не было — приободрила Люциуса. Он вышел в Косой переулок и пошел по самой середине тротуара, поглядывая по сторонам и нарочито рассеянно изучая витрины магазинчиков.

Прохожие спешили по своим делам. В магазинах шла торговля. В кафе за столиками сидели посетители. Никому не было дела до Люциуса Малфоя.

И надо же было такому случиться — именно сегодня Люциусу было суждено встретить Луну и Ксенофилиуса Лавгудов.

Они выходили из магазина «Волшебный зверинец». На плече Луны сидел небольшой белый зверек. Ксенофилиус говорил:

— Что за люди — пока своими глазами не увидят, не поверят! Совершенно ненаучный подход!

— Да, папа, — Луна кивнула, крупные круглые серьги качнулись у щек. Зверек — а это оказалась крыса, чистенькая и упитанная — приподнялся на задние лапки, схватился передними за висящую над плечом девушки серьгу и принялся с аппетитом ее грызть. Луна засмеялась:

— Мистер Люсьен, как же вы любите редиску!

Она наклонила голову вбок, чтобы обеспечить питомцу удобный доступ к лакомству.

Ксенофилиус с улыбкой смотрел на дочь.

— Все же гены пестроватого мальтийского голохвоста заметно повысили интеллект этого существа! — заметил он. — Нужно продолжить исследования его поведения и речи. Ты ведешь записи, Луна?

—Да, папочка, — ответила Луна. — Люсьен делает большие успехи. Он просто умница!

Мистер Люсьен оторвался от редиски и кивнул.

— Нас ждет множество открытий, — убежденно сказал Ксенофилиус. — Для настоящей науки общественный скепсис не помеха.

Он оглянулся на дверь «Волшебного зверинца».

— Уж здесь-то много всего повидали, почему не поверили?

— Люди видят лишь то, чего хотят видеть. Ты же сам так всегда говорил, папа, — голос Луны звучал нежным колокольчиком. Крыса сгрызла половину редиски и спряталась в волосах девушки.

Лавгуды двинулись в сторону кафе Фортескью.

Малфой хотел было быстро уйти, скрыться в ближайшей лавочке — или подворотне, но опоздал. Загляделся.

Поравнявшись с Люциусом, Луна произнесла:

— Добрый день, мистер Малфой!

Это прозвучало так просто и буднично, словно они были дружными соседями и здоровались по крайней мере три раза на неделе. Словно не прошло четырех лет, как закончилась — или не происходила вовсе — история с пленом.

Люциус замешкался на пару мгновений дольше, чем надо, но взял себя в руки и ответил:

— Добрый день, мисс Лавгуд. Мистер Лавгуд.

Ксенофилиус коротко кивнул. На лице его не отразилось никаких эмоций. Он смотрел будто бы сквозь Люциуса.

«Что бы я сделал, встреть я на улице тюремщика своей дочери?» — подумал Люциус. Он окинул Лавгуда быстрым изучающим взглядом.

Одежда Ксенофилиуса выглядела опрятно, хоть и несколько старомодно и, пожалуй, чересчур ярко, но волшебники вообще большие оригиналы по части костюма, так что в Косом никто и не думал удивляться или показывать пальцем на странно одетого собрата. Прическа же оставляла желать лучшего. Светлые, почти белые волосы, хоть и были аккуратно подстрижены и в длине не уступали, но по части ухоженности и гладкости ни в какое сравнение не шли с волосами Люциуса.

— Папа, пойдем, — произнесла Луна, беря отца под руку.

Люциус поймал себя на том, что испытывает острую зависть к главному редактору «Придиры». Он посмотрел вслед удаляющимся Лавгудам и направился в букинистическую лавку за журналами, как и собирался. «Зачем отступать от намеченного плана», — подумал он.

Что-то ныло в области сердца.

Примерно через неделю Люциус вновь вышел на люди и вновь совершенно случайно столкнулся в Косом переулке с Луной.

Это произошло у лавки Олливандера.

Люциус уже достаточно долго прогуливался и теперь раздумывал, отправиться ли обедать домой или пойти в «Дырявый котел». Решив не искушать судьбу — вдруг кто-то все же припомнит ему его пожирательские подвиги, он собрался уже вернуться в Малфой мэнор. Но судьба подкинула ему искушение иного рода.

За прошедшие годы Люциус так и не купил себе новую палочку. Привык к прабабушкиной. Но иногда все же скучал по той, своей, из вяза и сердечной жилы дракона, которую собственноручно отдал Темному лорду. Фактически, предал.

«Почему бы не сегодня», — подумал Люциус, проходя мимо пыльной витрины с единственной палочкой в раскрытом футляре. Он толкнул дверь под вывеской «Семейство Олливандеров — производители волшебных палочек с 382 года до нашей эры» и вошел в лавку. Волнуясь даже сильнее, чем волновался перед поступлением в Хогвартс. Он же не знал тогда, что спустя тридцать лет в его доме, в клетке, словно животное, будет больше полутора лет находиться мастер Гаррик Олливандер, и заточение столь пагубно скажется на его здоровье, что он вовсе перестанет изготавливать новые палочки. Запасов пока хватало — но что будет, когда они иссякнут?

Магазин Олливандера, как и все старые магазины в Косом переулке, обладал особой аурой. В тишине и прохладе заставленного стеллажами помещения в многочисленных коробках с палочками дремала скрытая магия.

Дребезжащее звяканье колокольчика над входной дверью вклинилось в разговор, который старый Олливандер вел с кем-то, стоящим за стеллажами и невидимым от входа.

— А я повторяю, что несмотря на отсутствие доказательств, палочки обладают душой и могут примитивно мыслить! Они сами выбирают волшебника! — Гаррик говорил слегка раздраженно.

— Конечно, мистер Олливандер, я согласна с вами, — раздался из глубины магазина знакомый голос.

Здесь была Луна. Зачем он вообще поперся к Олливандеру именно сегодня, рассердился на себя Люциус.

— Но эти новомодные теории утверждают, что палочка всего лишь бездушный проводник личной силы волшебника! Скажи, тебе же подходит палочка, что я сделал тебе тогда?

— Да, очень хорошо подходит, — с этими словами Луна вышла в основной зал магазина, прижимая к себе стопку коробок с палочками.

—Что только подтверждает мои слова… — мастер явно хотел что-то добавить, но его перебили:

— Вы противоречите своим собственным словам, мистер Олливандер!

Кто тянул Люциуса за язык? Он что, заделался ученым? Куда делать его обычная выдержка? Начитался всяких журналов и готов раздавать направо и налево непрошеные советы?

Олливандер наконец развернулся к вошедшему Малфою. Окинул его тяжелым взглядом. Холодно и твердо произнес глуховатым старческим голосом:

— Будьте любезны покинуть мой магазин, мистер Малфой. И впредь не переступать его порога. Вам здесь не рады.

Луна опустила глаза на коробки в своих руках и не смотрела на Люциуса.

Люциус выскочил на улицу, словно за ним гналась разъяренная мантикора. Выхватил из рукава прабабушкину палочку и аппарировал домой.

Прошлое хотело догнать его и добить.

А может быть, это просыпалась совесть?

Насчет совести он не был уверен на сто процентов, но вторая за неделю встреча с Луной пробудила в нем так до конца и не заснувшие — что? Чувства? Ощущения? Желания? Дикая смесь всего этого будоражила кровь Люциуса, будто по венам порхали хищные бабочки. Они резко взмахивали крыльями, разрывая ему внутренности, не давали возможности вздохнуть полной грудью, скручивали спазмами горло.

Помучившись пару дней, Люциус обратился в больницу Святого Мунго.

Дежурный колдомедик, выслушав жалобы Малфоя, прописал ему Успокаивающий бальзам.

— И чаще бывайте на свежем воздухе, — напутствовал Люциуса усталый волшебник в лаймовой мантии. Судя по его красным глазам и бледному лицу, сам он на воздухе бывал редко.

Выйдя из кабинета колдомедика, Люциус столкнулся с Луной.

— Добрый день, мистер Малфой, — как ни в чем ни бывало поздоровалась она.

Люциус ответил на приветствие, с непонятной ему самому тревогой оглядывая девушку. Не заболела ли?

Но Луна выглядела здоровой. В руках у нее был букетик незабудок. На плече примостился крыс мистер Люсьен.

Будто прочитав мысли Люциуса, Луна развеяла его сомнения относительно своего здоровья:

— Я навещаю здесь мистера Локхарта. Он хотя и не помнит, что был нашим преподавателем, но всегда радуется посетителям. Он продолжает писать, и «Придира» время от времени публикует его рассказы.

«Теперь ясно, откуда берутся самые бредовые статьи», — подумал Люциус. Точно, он же видел опусы за подписью Гилдероя в журнале.

Совесть снова кольнула его. Если бы не та черная тетрадь, Локхарт был бы здоров.

«И продолжал бы стирать людям память и присваивать чужие подвиги», — напомнил ей Люциус.

— Хотите пойти со мной? — спросила Луна.

Люциус очень, очень хотел пойти с ней. Но не в палату к сумасшедшему, а куда-нибудь в более приятное место. Однако он сказал:

— С удовольствием, мисс Лавгуд.

Лифт привез их на этаж, где находилось отделение ментальных заболеваний.

— Вам необязательно заходить в палату, мистер Малфой, если вам неприятно, — будто прочитав мысли Люциуса, сказала Луна. Люциус, который как раз искал предлог подождать в коридоре, услышав это предложение, возмутился:

— Мисс Лавгуд, раз уж я сопровождаю вас, то пойду с вами до конца.

Луна улыбнулась ему. За эту улыбку он был готов посетить всех психов Мунго.

Гилдерой сидел на кровати и черкал на пергаменте причудливые каракули. Некогда роскошные золотые кудри его были очень коротко подстрижены. Нежно-сиреневая больничная пижама подчеркивала бледность и худобу его лица. Локхарт мало походил на себя прежнего, времен громких презентаций во «Флориш и Блоттс» и призов за самую обворожительную улыбку по версии журнала «Ведьмополитен».

На прикроватном столике небрежно лежали стопки прочитанных писем. Поклонницы не забывали своего кумира даже после стольких лет.

Луна поздоровалась с Локхартом. Он вскинул на нее глаза, полные надежды. Видимо, силился распознать, кто же это к нему пришел.

— Я принесла вам незабудки, мистер Локхарт.

— О, благодарю вас! — воскликнул Гилдерой и взял у нее из рук цветы. — Признаться, это очень мило. А то мне вечно кажется, что я что-то забыл. А что забыл, я не помню.

— Все, что мы теряем, обязательно к нам вернется. Пусть и не так, как мы того ждем, — медленно и мелодично, словно обращаясь к ребенку, произнесла Луна.

«Неужели она всерьез думает, что немагические незабудки могут преодолеть последствия Обливиэйта?» — подумал Люциус, стоя у самой двери палаты. Она была прикрыта неплотно, и Люциус, мельком глянув в коридор, увидел выходящего из соседней палаты Невилла Лонгботтома.

Луна простилась с Гилдероем, тот не отреагировал, рассеянно вертя в руках букетик простых голубых цветов. Казалось, он недоумевал, откуда они взялись.

Люциус чуть замешкался, придерживая для Луны дверь, и оказался в коридоре чуть позже девушки.

Должно быть, Луна не ожидала увидеть в коридоре Лонгботтома, который стоял, отвернувшись к наколдованному окну, и разглаживал в руке яркий конфетный фантик, потому что она остановилась как вкопанная — шедший сзади Люциус чуть было не наткнулся на нее — и лишь через пару минут произнесла:

— Здравствуй, Невилл.

Колокольчик в ее голосе звучал надтреснуто и печально.

Невилл вздрогнул и очень медленно обернулся.

— Здравствуй, — ответил он.

Они стояли и смотрели друг на друга как-то слишком долго, так что Люциус вынужден был слегка кашлянуть.

— Эм, мистер Лонгботтом? — сказал он вопросительно.

Невилл уже было набрал воздуха в грудь, чтобы ответить Люциусу — и тому почему-то показалось, что ничем хорошим это не кончится, но Луна преувеличенно бодро взяла Люциуса под руку и громко сказала:

— Идемте же, мистер Малфой!

Она вцепилась в рукав Люциуса с такой силой, что ему даже стало больно, и буквально потащила его по направлению к лифту. Они вышли на улицу.

— Вы очень заняты сегодня, мистер Малфой? — спросила Луна. У нее был очень подавленный вид.

Люциус, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног, словно он вновь стал юным и готов взлететь и обнять весь мир, ответил:

— Нет. Я собирался только зайти в аптеку за Успокоительным бальзамом.

«А Успокоительный бальзам мне прописали, чтобы я перестал сходить по тебе с ума», — вслух он этого, разумеется, не сказал.

— Можно мне с вами? — с надеждой попросила девушка. — Папа уехал на несколько дней, и дома одной так тоскливо…

Крыс мистер Люсьен выбрался из-под воротника на плечо своей хозяйке и встал на задние лапки. Луна почесала его по шейке кончиком пальца.

Люциус неприязненно покосился на зверька, но ответил:

— Я в полном вашем распоряжении, мисс Лавгуд.

И она снова улыбнулась. «Да!»

Потом они долго бродили по переулочкам магической части Лондона. Держались за руки. О, это было очень волнующе и откровенно — в первый раз взять ее за руку. Опьяненный чувствами, Люциус будто бы забыл, что он, вообще-то, бывший Пожиратель смерти, что его, вообще-то, до сих пор может кто-то узнать и предъявить за прошлое, и уж конечно то, что он, вообще-то, до сих пор еще женат. Все это имело исчезающе малое значение по сравнению с ощущением тепла этой маленькой ладони, которое передавалось его пальцам и рассылало искры по всему его телу. Волшебно.

Они зашли и в аптеку, и во «Все для квиддича», и в книжную лавку. Во «Всевозможные волшебные вредилки» заходить не стали — Люциус опасался показаться смешным. Но в «Кондитерскую Шугарплама» они заглянули, и Люциус купил несколько шоколадных лягушек и тянучих леденцов.

Так, смеясь и разговаривая о всяких пустяках, Люциус и Луна гуляли по Косому переулку. Никто не косился на них. Настал вечер, а им все не хотелось расставаться.

Консьерж в гостинице «Горошина на вилке» выдал им ключ от уютного номера в зеленоватых тонах с мягким ковром на полу. И большой кроватью под балдахином.

— Луна… — Люциус обнял девушку. Но впервые в жизни не знал, что сказать. Слишком сильны были его чувства.

Прикосновение ее губ, теплых и пахнущих вишней, явилось главным аргументом за скорейшее продолжение отношений.

Луна была так близко. Как тогда в подземелье. Люциус почувствовал, что теряет над собой контроль.

Наконец между не было никаких преград. Не было ни сна, ни расстояния, ни времени. Ни одежды. Осторожно водя по спине девушки ладонями, Люциус будто бы неосознанно искал там крылья бабочки. Он боялся ее спугнуть. Опасался, что эта невозможная близость сейчас просто-напросто обернется сном.

Глядя ему в глаза своими нереальными голубыми озерами, Луна впервые назвала его по имени. Тихо промолвила:

— Люциус…

Люциус не сумел скрыть разочарования. Он, долго мечтавший о том, как она наконец произнесет его имя, оказывается, жаждал услышать в свой адрес это ее срывающееся «Папочка, папочка». И плевать, что это как-то там неправильно или что-то там извращает.

Луна наверняка умела читать мысли.

— Папочка! — услышал Люциус сокровенное. И вполне сошел с ума.

Они сходили с ума вместе и весьма часто. В квартире, которую Люциус снял в Косом переулке. «Я боюсь приходить в мэнор», — заявила Луна на приглашение прийти к нему домой. Люциус не стал тогда настаивать. Мысль о том, что его родовое поместье могло вызывать неприятные ассоциации, царапнула Люциуса словно крысиным коготком по краю сознания, но была отодвинута на задний план восторгом, который дарила ему близость с Луной.

Наслаждаться молодым телом было увлекательно и волшебно.

Но Люциус все чаще ловил себя на мысли, что начинает уставать. Нет, в постели он был всегда на высоте. Он это точно знал. Луне было не на что жаловаться. Она кончала под ним по несколько раз за ночь. Да и сам Люциус был словно окрыленный. Слышать, как она раз за разом стонет его имя или это свое «папочка», смотреть в ее затуманенные глаза на пике оргазма — было великолепно. Примерно полгода все шло просто прекрасно.

Но были моменты, которые вызывали у него все больше и больше раздражения.

Луна по-прежнему наотрез отказывалась встречаться в Малфой мэноре. «Почему я не могу любить тебя в своей собственной постели?»

Луна всегда говорила, что думала. По любому поводу. «Будь немного сдержанней».

Луна любила и всегда носила с собой свою крысу. «Он смотрит на нас, даже когда мы трахаемся».

Люциус стал избегать встреч. Ссылался на дела. Она верила и расстраивалась. Он чувствовал вину и назначал новое свидание. На котором трахал ее уже с каким-то исступлением, чувствуя, что из глубины души поднимается что-то темное. Она будила в нем нечто, что он предпочел бы спрятать в своих душевных подземельях навсегда.

Романтический флер рассеялся, и Люциус вспомнил, как в алкогольном угаре тогда, в девяносто восьмом, пытался выбросить мысли о Луне из своей головы. Все свои фантазии тоже вспомнил. И решил, что теперь может воплотить их в жизнь.

Луна какое-то время послушно терпела. Быть может, ей даже нравилась эта его грубость. Он стал намеренно причинять ей боль. Она не возражала. А быть может, просто прислушивалась к себе, пытаясь для себя определить границы дозволенного. И когда Люциус эти границы все-таки перешел, Луна сказала: «Не надо так со мной».

Отныне совы возвращались обратно с его непрочитанными записками. После третьей совы он подумал: «Ну и слава Мерлину».

Спустя полгода в Лондон вернулась Нарцисса. Все в Малфой мэноре стало как раньше.

Разве что Люциус увлекся коллекционированием бабочек. И перестал читать «Придиру».

И снова иногда пил.

Все случилось так неожиданно. В Хогвартс-экспресс ворвались егеря. Они обыскали поезд и забрали Луну с собой. Она не сопротивлялась, пошла с ними спокойно.

А папочка будто знал, что произойдет. Все каникулы не отходил от Луны. Читал ей новые статьи, все время готовил чай. В саду немного работы зимой, но и здесь они работали вместе, как раньше. И еще Луна рисовала иллюстрации для нового номера «Придиры». Журнал стал выходить реже, и нужны были новые идеи, чтобы привлечь новых подписчиков. «Придира» не был так популярен, как «Ежедневный пророк», но своя аудитория у него была. Луна предложила папе создать новую рубрику, для детей, которые еще не поступили в Хогвартс: короткие рисованные истории с минимумом текста. Папе идея понравилась.

Уже сидя в купе Хогвартс-экспресса, Луна стала делать карандашные наброски в блокноте, который всегда носила с собой. В дороге она придумает историю, а раскрасит уже в Хогвартсе и отошлет с совой папе через день-другой.

Путешествие в поезде нравилось Луне, проносящиеся мимо холмы, леса, речки завораживали, и без того богатая фантазия неслась вперед, только успевай рисовать. На страницах появилась задорная птичка, сидящая на открытой дверце клетки. Птичка смотрела вверх и готовилась взлететь — крылышки были расправлены, лапки чуть согнуты. Сейчас она ими оттолкнется и взмоет в небо.

Луна тщательно вырисовывала перышки, когда в купе вошли егеря.

Луна понимала, почему из поезда вывели только ее, почему именно ее. Папа и словом не обмолвился, но, делая уборку в типографии, она наткнулась на письма с угрозами — свернутые в трубочку и заткнутые под печатный станок пергаменты.

Неизвестные люди настойчиво советовали Ксенофилиусу не касаться текущей политической повестки и не подвергать сомнению действия Министерства Магии. Министр Пий Тикнесс был абсолютно безгрешен, это всем известно. Поголовно известно, мистер Лавгуд. Всё четко, всё посчитано — поголовье чистокровных уважаемых волшебников, поголовье полукровок и маггловских выродков. И лучше бы вам, господин главный редактор «Придиры», заниматься поголовьем редких магических животных, или, например, проблематикой смены времен года. А не придираться к справедливым решениям Визенгамота и безукоризненным действиям Аврората. Справедливость ведь может прийти и к вам в дом, вы понимаете?

Луна свернула пергаменты в еще более тугую трубочку и засунула их еще дальше. Не следовало расстраивать папу тем, что она теперь знает.

На платформе 9 и ¾ Ксенофилиус до последнего момента держал дочь за руку. Луна помахала ему в окно, когда поезд тронулся.

Отчего-то на миг стало очень горько и грустно, как никогда раньше.

Ее заперли в комнате с каменными стенами и тяжелой деревянной дверью. На двери было маленькое зарешеченное окошечко, сквозь него из коридора проникал свет — тусклый, блеклый, ничего толком не освещающий. Словно набросок настоящего, яркого солнечного света, оставшегося теперь только в воспоминаниях.

Луне оставили ее багаж, только волшебную палочку отобрали. В небольшом коричневом чемодане с чарами расширения пространства и облегчения веса умещались не только учебники по всем предметам и чистые пергаменты, но и вся необходимая Луне в течение семестра одежда и обувь в количестве несколько большем, чем на самом деле нужно, а также принадлежности для рисования и рукоделия.

Нарглы в Хогвартсе порой вели себя бесцеремонно и прятали личные вещи Луны и даже домашнюю работу. К счастью, нарглы были равнодушны к искусству, поэтому альбомы, карандаши, кисти и краски оставались нетронутыми. Также от их внимания ускользали вязальные спицы и крючки. Наверное, шустрым нарглам проказничать нравилось больше, чем создавать что-то. А Луна любила вязать — спицы она чаще всего зачаровывала, чтобы они вязали сами, а крючком вязала без магии, он же почти как волшебная палочка превращал нитку то в цветок, то в листок, то в кофту, то в сумочку. А когда ниточка заканчивалась, нарглам надоедали их игры, и пропавшие вещи находились. Луна распускала старые кофты, шапки и вязала новые из тех же ниток. Ей нравилось думать, что и время так же бесконечно, как и нить в клубке. Не прерывается и непрестанно превращается.

В первые же дни своего заточения Луна сделала несколько открытий. Рисовать в полумраке сложно, но можно, и лучше всего карандашом. Краски же утратили цвета. Луна не расстраивалась — она закрывала глаза и мысленно переносилась куда угодно: в залитый летним солнцем сад у своего дома или в засыпанный снегом Хогвартс. Блокнот заполняли новые рисунки. Они были маленькие: Луна нарочно ограничивала рукой место на странице, где рисовала, отсчитывала квадратики по ширине ладони и придерживалась границ. Не хотела, чтобы все рисунки получились друг на друге, из-за того, что она в темноте промахнулась.

Нарисованная почти что наощупь птичка летела к солнцу. Солнце улыбалось такой знакомой и родной улыбкой.

Были и неприятные открытия.

Темницу охраняли егеря. Егеря были оборотнями. Их было обычно один-двое. От кого охраняли, трудно сказать. Скорее всего, просто слонялись по подземелью вроде бы без дела. На самом деле их манил винный погреб. Они совершали туда регулярные набеги и потом спали в коридоре на соломе. Храпели и ругались во сне. Иногда приходил третий оборотень, со страшным голосом. Застав их спящими, он пинками поднимал их на ноги, ругал и бил. А они униженно просили: «Фенрир, мы больше ни-ни!»

В камере было достаточно темно, чтобы Луна подумала: «Никто ничего не увидит», когда решила переодеться. Но не учла, что оборотни даже в человечьем обличье прекрасно видят и почти в полной темноте. И этот — странный тип с ласковым голосом и безжалостными глазами — разглядел все, что она стремилась скрыть. Ей раньше не приходило в голову, что кто-то может на нее смотреть так — не отрываясь, жадно, бесстыдно. Она привыкла жить с отцом и не бояться присутствия мужчины рядом. Не то чтобы дома она в открытую переодевалась, где вздумается, нет, но только теперь ей пришлось осознать, что не все мужчины ведут себя по-отечески.

С того дня для девушки начался форменный ад. Но оказалось, это было только чистилище. Папа иногда рассказывал о маггловских воззрениях на строение части мира, расположенной за гранью, об адском огне и вечном холоде, о злых чертях, что мучают грешников… Магглы верили, что получат возмездие за гранью за плохие поступки, совершенные в земной жизни. Луне стало казаться, что к ней приставлен персональный черт.

За что ей такое? И — она, вроде бы, еще жива?

Оборотень приходил и смотрел, смотрел в окошечко. Подсвечивал Люмосом. Умолял девушку развернуться к нему лицом и дать ему. Наглядеться. И совершить другие действия. Какие? Он в подробностях рассказывал. «Давай, красавица. Тебе понравится».

От него невозможно было спрятаться.

В углу у двери стояло зачарованное ведро — всё, что туда попадало, через несколько минут бесследно исчезало. Луне приходилось пользоваться им только лишь тогда, когда она была точно уверена — оборотней поблизости нет.

Когда через неделю пребывания в камере у Луны начались обычные женские проблемы, она слегка запаниковала. С палочкой-то все решалось легко — заклинание исчезновения, заклинание магических бинтов нужной формы — обычно этим премудростям своих дочек учили мамы, а магглорожденным или тем, у кого мам не было, все показывала мадам Помфри. Но вот без палочки… Пришлось пожертвовать одной из рубашек. Зачарованное ведро исправно поглощало использованные лоскуты.

Неотвязный оборотень, к несчастью, в эти дни присутствовавший в мэноре, казалось, совсем сошел с ума. Чуял запах крови и чуть ли не скреб когтями по двери. Беспрерывно говорил, что конкретно он сделает с Луной, расписывал чуть ли не каждое свое движение.

Луна как могла крепко закрывала уши, но все равно слышала его голос. Было мерзко. Поначалу Луна уговаривала себя, что это он не про нее рассказывает, а просто так шутит. Так неумно и грубо. Так откровенно. «Ну что, солнышко. Ждала меня?» Она ждала. С отвращением прислушиваясь к тишине. Он двигался абсолютно бесшумно, поэтому его появление всегда заставало ее врасплох. Полумрак, тишина. И вдруг совсем рядом звучало: «Привет, красавица». Вкрадчиво и обманчиво скромно. «Как ты сегодня? Все такая же мокренькая?»

Луна ни слова не отвечала ему. И это только раззадоривало оборотня. Луна как могла пряталась от проклятого приставучего егеря. Приходилось сидеть почти под самой дверью, рядом с волшебным ведром. Так оборотень хотя бы не видел Луну. Но чуял он ее превосходно, и столь же превосходно она слышала через дверь его голос, его тяжелое дыхание и короткие яростные стоны.

Луну раньше не интересовало то, о чем он говорил. В свои шестнадцать она в теории знала, что и как происходит во время секса. А однажды она видела, как это делают фестралы. Зрелище не для слабонервных, но Луну оно не шокировало. Однако сейчас она сама стала объектом пристального внимания — и грязных рассказов — и испытывала крайнюю неловкость и стыд.

Только не это. Нет. С ней не может произойти ничего подобного.

И только не с ним.

Луна думала, что егерь отстанет от нее, когда неприятный период закончится, но не тут-то было. Уловив своим острым нюхом изменение запаха, оборотень придумал новые фантазии. «Привет, красавица. Ммм, что это за запах? Ты уже чистенькая? Ты пахнешь ванилью!»

Как и какую он умудрился учуять ваниль в помещении, где несколько недель без ванны или хотя бы волшебной палочки взаперти держат человека, оставалось загадкой.

Луна закрывала глаза и представляла себе море. Затыкала уши и представляла себе шум прибоя.

Настойчивый голос егеря проникал и сквозь воображаемый прибой.

Луна слышала, как оборотень со страшным голосом, Фенрир, строго предупреждал свою шайку, чтоб пленников и пальцем никто не трогал. «Они нужны Повелителю целыми и неповрежденными!»

Но несмотря на это, ночью Луне начало сниться, что егерь все-таки преодолевает запертую дверь камеры. Подходит. И воплощает свои фантазии. И от него невозможно отстраниться. Невозможно скинуть его руки со своего тела. И не получается проснуться. Егерь всегда получает свое. Начинает жадно и грубо и становится почти нежным к финалу.

Самым гадким было то, что, просыпаясь, Луна иногда обнаруживала свои собственные руки там, где ей только что снились прикосновения егеря. От этого она расстраивалась.

В подземельях невозможно было понять, когда наступает день или ночь. Магические факелы освещали коридор своим тусклым светом всегда одинаково. Луна старалась не спать, чтобы кошмары не повторялись. Просто лежала под тоненьким одеялом и думала о своем доме. Как там папа?

В какой-то момент егеря не появились в темнице. Их не было несколько дней, и Луна хотела верить, что они уже никогда не придут. Она спокойно засыпала, и ей снилось что-то очень хорошее. Она, правда, не помнила, что.

Через месяц неприятности с женскими проблемами и ошалевшим егерем под дверью повторились. Но в облегченном варианте: мистер Олливандер был человеком деликатным. И часто спал. Егерь в его присутствии не смел так откровенно домогаться Луны, но подглядывать не прекратил и его «Привет, красавица» все так же заставляло девушку вздрагивать.

Когда в их с мистером Олливандером камеру втолкнули сначала Дина Томаса с гоблином, а потом и Гарри Поттера с Роном, Луна очень обрадовалась. Она знала — всё скоро закончится. Радость померкла, когда до темницы донеслись ужасающие крики Гермионы.

С появлением милого домашнего эльфа с чудесными огромными глазами трехмесячный ужас плена для Луны закончился.

Коттедж «Ракушка» на берегу моря был средоточием покоя и мира.

Эльфа Добби похоронили среди песчаных дюн.

После возвращения в Хогвартс Луна пряталась в Выручай-комнате вместе с почти сотней других студентов. Показываться на глаза профессорам Кэрроу или директору Снейпу было бы безрассудно. Студенты жили дружно, хотя и держались группками в соответствии с факультетской принадлежностью. Просто по привычке.

Луна написала отцу письмо и пообещала, что скоро пришлет и рисунки. Она раскрашивала их по ночам. Не могла спать — всё время вспоминался чертов егерь.

Папе, конечно, не следовало об этом знать.

Он же и так приходил в подземелья ее спасать — как в детстве, обнимал и укутывал в одеяло. Так, что становилось тепло и нестрашно.

Наверно, появление отца только снилось Луне. Мерещились и светлые волосы, и объятия. Так же, как и то, что егерь добивался своей цели. А по правде он ни разу не заходил к ней.

Девушка постоянно мысленно возвращалась в Малфой мэнор. Иногда даже вздрагивала, когда кто-нибудь подходил к ней и что-то спрашивал. Не могла сразу переключиться. Она и так-то никогда не могла сразу вынырнуть из своих мыслей, а после всего пережитого возвращаться в реальность было в разы трудней. Хорошо еще, что никто особо к ней и не подходил. Нарглы в Выручай-комнате не водились, что Луна считала большой удачей. «Наверное, магия так действует», — думала она.

Иногда рядом с Луной оказывался Невилл Лонгботтом. Он не стремился завести беседу, только здоровался и, дождавшись кивка, садился рядом. Луне нравилось вместе молчать. Присутствие Невилла успокаивало. Он излучал уверенность. Рядом с ним не верилось в кошмары.

Выручай-комната создала внутри себя подобие факультетских гостиных, с множеством кресел, стульев и диванчиков, а также спальных мест — мягких и уютных фиолетовых спальных мешков, так похожих на те, в которых студентам пришлось ночевать, когда Невилл учился на третьем курсе, а Луна, соответственно, на втором, и в школе опасались нападения Сириуса Блэка.

Казалось, все это происходило в какой-то другой, очень далекой жизни. Давным-давно.

Сидя на маленьком темно-бордовом диване рядом с Луной, Невилл наблюдал, как она рисует или вяжет. Спицы так и мелькали в руках. Серьги в виде редисок покачивались, когда Луна переводила взгляд с вязания на ярко-желтые светильники, которых вокруг дивана образовалось штук пять, не меньше. Выручай-комната словно бы дарила Луне солнце, возвращала ей свет и цвет, которые у нее отнял мрак Малфой мэнора.

Прошло около двух недель, когда в поисках того, неизвестно чего, спрятанного там, не знаю где, в школу вернулся Гарри Поттер. Луна смело высказала свою догадку о том, где же спрятана диадема Рейвенкло. Хоть ее слова редко воспринимали всерьез, Луна всегда говорила, что думала. Вероятно, эта ее черта и раздражала нарглов. Но кто же учитывает мнение нарглов, когда вокруг происходят такие важные события.

Студенты покинули Выручай-комнату, чтобы подготовиться к обороне школы.

В разгар битвы за Хогвартс к Луне подбежал взбудораженный и почему-то очень счастливый Невилл.

— Луна, ты мне очень нравишься! — выпалил он, хватая ее за руки и заглядывая ей в глаза. Луна слегка улыбнулась, кивнула.

— Я знаю, Невилл. Ты мне тоже нравишься, — неспешно проговорила она и хотела добавить, что Невилл ее настоящий друг и что ей нравятся все ее друзья, но не успела. Невилл порывисто обнял ее и, воодушевленный, убежал вверх по лестнице. «Наверно, он все-таки что-то иное имел в виду», — подумала Луна.

Прислушиваясь к звукам битвы, Луна вспоминала чьи-то длинные светлые волосы и уютные теплые объятия. И то, что все ночные кошмары отступали, когда тот человек сидел с ней рядом. Прикинув так и эдак, она пришла к выводам, что это был не Ксенофилиус. Ощущения были совсем иными, нежели от привычного с детства присутствия отца. «Наверное, это папочка послал мне его, чтобы я не боялась», — подумала Луна. Сейчас ей было страшно при виде великанов, троллей, дементоров… Ее единственным защитником мог бы стать… Ну, конечно! Она покрепче сжала палочку рукой и произнесла заклинание:

— Экспекто патронум!

Светящийся заяц соткался в воздухе и закружил вокруг Луны.

Дементор, подбиравшийся к девушке сзади, отпрянул и улетел в неизвестном направлении.

Когда шум сражения ненадолго стих, Луна вышла во двор перед главным входом в школу. И вместе с другими защитниками Хогвартса — студентами, преподавателями и жителями Хогсмида — стала свидетелем того, как Хагрид принес на руках тело Гарри. Как издевательски звучали слова Волдеморта. Как храбро Невилл возразил темному лорду и как он ловко ударом меча Гриффиндора снес голову огромной страшной змее.

Как в последний раз мелькнули далеко за воротами замка светлые волосы Люциуса Малфоя.

Всеобщая печаль и безысходность сменились отчаянной надеждой, когда погибший Гарри Поттер неожиданно поднялся и вступил в бой с Волдемортом.

На глазах у всех от того, кого нельзя было называть, остались лишь недобрые воспоминания.

Пожиратели смерти в спешке покинули Хогвартс. Никто и не подумал их задерживать.

Ликующие защитники Хогвартса плотным кольцом окружили Гарри. Всем хотелось взглянуть на избранного, дотронуться до него, разделить свою радость от долгожданной победы… Никто не хотел замечать, насколько трудной была эта победа для Гарри, вернувшегося из-за последней грани.

Луна пришла на помощь своему другу. Она вдруг громко крикнула: «Смотрите, морщерогий кизляк! Там, в окне!» Пользуясь тем, что внимание окружающих переключилось на неведомое магическое существо — быть может, опасное — Гарри Поттер накинул плащ-невидимку и выбрался из толпы.

В замке царила суматоха. Мадам Помфри оказывала помощь раненым, профессор МакГонагалл выясняла, кто из студентов остался в школе. Профессор Флитвик и профессор Спраут также сверяли списки своих студентов. Нужно было наводить порядок — Минерва оставалась заместителем директора и по-прежнему отвечала за все. Несмотря на все потрясения и даже разрушения, его величество учебный процесс требовал внимания. Пусть не прямо сегодня, когда все падают с ног от усталости и эмоций, но уже завтра начнется восстановление — и стен, и привычного образа жизни.

Судьба Северуса Снейпа, вылетевшего с директорского поста прямо в окно, оставалась неизвестной. От Гарри все, и даже темный лорд в последние минуты своей жизни, узнали, что бывший профессор зельеварения на самом деле всю жизнь боролся за дело света. Но предстояло пролить свет на то, где он сейчас и выжил ли.

Минерве пришлось нелегко.

Невилл почти не отходил от Луны. Он уже передал Распределяющую шляпу и меч Гриффиндора своему декану профессору МакГонагалл, и Минерва с благоговением приняла реликвии.

— Спасибо вам, мистер Лонгботтом, — декан склонила голову в знак признательности.

Невилл кивнул в ответ и поспешил возвратиться к Луне.

— Я провожу тебя до башни? — сказал Невилл и, не дожидаясь ответа, взял Луну за руку.

Луна молча зашагала рядом с Невиллом, внимательно глядя под ноги — тут и там на полу попадались камни, выбитые из стен, осколки стекла…

Но чем дальше они уходили от Большого зала, тем меньше разрушений попадалось им на пути. Только еще не осевшая каменная пыль скрипела и скрипела на зубах.

До башни Рейвенкло было не слишком далеко, но Невилл и Луна, словно заблудившиеся первокурсники, кружили и кружили по запутанным коридорам школы. Луна едва доставала Невиллу до плеча. Она иногда спотыкалась о каменные обломки и почти теряла равновесие, вскользь прикасаясь щекой к рукаву пыльного вязаного кардигана парня. У Невилла тогда перехватывало дыхание. Его слегка трясло от эмоций, он чувствовал себя и бесконечно сильным — высказал Волдеморту все, что думает, и убил страшную змею, и одновременно — вновь ужасно не уверенным в себе, когда дело касалось Луны. И когда его рука касалась ее руки, и когда она касалась головой его плеча. Когда ее маленькая ладошка терялась в его руке. Он знал, что он должен действовать прямо сейчас, но они шли и шли, молчали. И держались за руки.

И когда до Рейвенкло осталось пройти всего два поворота, Невилл, собрав всю свою гриффиндорскую смелость, снова обнял Луну

— Ты мне очень нравишься, Луна, — тихо произнес он.

Луна взглянула на него прозрачными голубыми глазами. Не говоря ни слова — что было удивительно для нее, она всегда говорила что-то странное и невпопад, и этим сначала вводила Невилла в недоумение, но когда он понял, а он действительно в какой-то момент понял ее, быть может, тогда, когда разглаживал и складывал в специально отведенный для этого конверт очередной фантик, подаренный матерью, ее странная манера высказываться перестала его удивлять и понравилась — Луна потянула его в сторону и открыла дверь класса, в котором никогда не проводились уроки.

Там она и сама обняла его, молча удивляясь, как хорошо и уютно может быть в кольце сильных рук. Она — сознательно или нет? — искала некую опору, что-то надежное, безопасное. И, кажется, нашла? После всех волнений этого длинного дня и особенно после трех месяцев, проведенных в Малфой мэноре.

Никто из них не останется прежним, никогда. Ни один человек.

Луна повернула голову и встретилась губами с Невиллом.

Все должно измениться, все.

Перед глазами вставали сцены недавнего сражения и темнота подземной камеры, освещаемой слабым огоньком Люмоса. И чьи-то светлые волосы мелькали вдали. В ушах звучал ненавистный голос егеря. «Привет, красавица. Ждала меня сегодня?»

Луна встряхнула головой. Она отчаянно хотела избавиться от этого наваждения. Он не должен больше говорить ей такие вещи! Не должен оставаться в ее памяти. Она уничтожит его слова.

Ворот рубашки Невилла и так был расстегнут, но Луна протянула руку и расстегнула еще одну пуговицу. А потом еще одну.

— Луна… Ты уверена? — Невилл слегка отстранился от девушки, не в силах, однако, полностью разомкнуть объятия.

— Не нужно останавливаться, Невилл, — голос Луны звучал, как всегда, спокойно и мелодично, ну, быть может, паузы между словами были чуточку более длительными из-за сбившегося дыхания. Рукой девушка коснулась его брюк, сжала спереди, чуть ниже ремня.

Одежда хаотично полетела на пол. Невилл и Луна целовались жадно — и неумело, сталкивались зубами, но не отрывались друг от друга. Обоим хотелось перейти за грань ранее дозволенного. Стать одним целым. Пусть и на минуты. Поставить точку, перевернуть страницу, закрыть книгу прошлого. Это прошлое, как «Чудовищная книга о чудовищах», должно было захлопнуть свою пасть. И для этого казалось правильным гладить не обтянутый шкурой переплет, а друг друга. Без одежды — и в надежде на чудо.

Никто не останется прежним. Ни один человек.

Проведя лето дома, в сентябре того же девяносто восьмого года Луна вернулась в Хогвартс. Теперь она была студенткой седьмого курса. Последний год в школе стал самым счастливым временем для Луны.

В девяносто девятом году Луна получила два важных письма. Одно пришло летом из Министерства магии и содержало результаты ЖАБА. Оценки были высокими, и Ксенофилиус с гордостью поздравил дочь. Другое письмо прилетело осенью. В нем Невилл сообщал о помолвке с Ханной Аббот.

Папа нечасто, почти совсем никогда, не касался в разговорах личных тем. Не рассказывал о своих чувствах к ее маме, например. Луна понимала — он слишком сильно ее любил, и ему до сих пор больно оттого, что он потерял ее, и просто не мог обратить в слова и свою тоску, и свою любовь. Душа требовала хранить это чувство в тайне, оставить невысказанным, сокровенным. Ксенофилиус как создатель журнала «Придира» много писал на самые разные темы, очень часто далекие от привычной действительности, но вопросов человеческого поведения, взаимоотношений не касался. «Для этого есть «Ведьмополитен», — считал он.

Разговоры по душам с отцом были краткими, часто Ксенофилиус ограничивался невпопад брошенными фразами. Привычная к этой манере Луна потом размышляла над его словами и делала для себя какие-то выводы. Как-то, когда Луна на первом курсе приехала домой на рождественские каникулы, он вдруг сказал, что выяснять отношения не стоит, что если надо объяснять, то объяснять не надо. «На проказы нарглов не стоит обращать внимания», — напутствовал он дочь.

«Нарглы, это все нарглы». Луне хотелось плакать, и она наконец-то плакала. Слезы смывали с души что-то темное. Все, что было нанесено нарглами. И — людьми. Только закончив школу — вот оно, письмо из Министерства — Луна смогла осознать, как тяжело на самом деле ей было в школе.

А пришедшее в октябре того же года известие от Невилла можно было сравнить с гвоздем в крышке гроба ее прошлой жизни.

Странные, но живые и теплые отношения, закончившиеся неожиданно, наотмашь, этим письмом-пощечиной.

Луна много позже узнала, что Невилл писал свое послание практически под диктовку.

Она ничего не имела против Ханны и желала всяческого счастья Невиллу. Ее безумно огорчало, что он не решился сказать ей в глаза то, о чем написал в письме. Но самое главное — она не могла понять причину такого изменения отношения. Ведь у них с Невиллом все было хорошо.

Луна все время прокручивала перед глазами события прошлого.

Невилл, Невилл. Все воспоминания, связанные с ним, были окутаны теплотой и душевностью.

Луна вновь и вновь принималась плакать.

Почему. Почему всё так?

Ксенофилиус будто бы отстраненно наблюдал за этими страданиями, а потом взял, да и объявил дочери, что они уезжают в экспедицию. Изучать магически модифицированных животных и традиционные верования малых магических народов.

На одном из островов Луна познакомилась с мистером Люсьеном. Едва покрывшийся белым пушком крысенок был последним в выводке магических крыс-мутантов, самым маленьким и слабым. Ему грозило стать ингредиентами для зелий. Но Ксенофилиус купил его у аптекаря и подарил Луне.

Так у Луны появился настоящий друг. В отличие от выдуманных друзей, белый крыс с маленьким серым пятном на голове не давал хозяйке надолго отрываться от реальности. Луна разговаривала с Люсьеном и была уверена — он все-все понимает. Иногда крыс вел себя чересчур разумно. Но потом словно спохватывался и опять становился просто милым питомцем.

Он не любил сидеть в клетке. Спал у Луны на подушке. С удовольствием грыз редиску. Не выносил одиночества. Всегда сопровождал хозяйку, куда бы та ни отправилась. Внимательно смотрел своими черными глазками на мир с высоты ее плеча.

Время шло, и многое забылось. Ветер странствий унес горечь потерь. Ну, Луна тогда думала, что насовсем.

Подробности плена в Малфой-мэноре иногда являлись в снах. Снился противный егерь с вкрадчивым голосом. Снились и чьи-то теплые объятия. Луна неожиданно для самой себя однажды поняла, что скучает по Люциусу.

Иногда снился Отдел Тайн — бесконечные стеллажи с хрупкими стеклянными шарами пророчеств, которые падают, падают, разбиваются — и освобождают будущее от оков — нигде не записанное, оно вольно течет, так, как само этого хочет.

Встречи с Малфоем-старшим в Косом переулке что-то перевернули в Луне.

Вновь нахлынули воспоминания.

Луна подумала, что это знак. Появление на новом этапе ее жизни человека из прошлого, несомненно, могла означать только одно. Что папа был, как всегда, прав, и потерянное возвращается. В глазах Люциуса читался явный интерес. Луна почувствовала, как от него в ее сторону идут теплая волна — значит, он по-доброму был расположен к ней.

Считала ли она Люциуса заменой Невиллу? Или же видела в нем больше отцовскую фигуру? В том смысле, что после всех ее переживаний она в первую очередь искала в мужчине проявлений защиты, заботы о ней? Невилл хорошо справлялся в тот год, пока они были вместе, но он уже не рядом. Что же было делать Луне? Как оценивать Люциуса? Он более чем в два раза ее старше. Он не ее родственник. Он похож на Ксенофилиуса внешне. Он позаботился о ней в своем жутком мэноре — переселил в темницу к мистеру Олливандеру, чтобы хоть немного оградить от приставаний егеря.

Речи егеря, его непристойный интерес к ней разбудили в Луне чувства, в принципе, соответствующие ее тогдашнему возрасту. Конечно, впервые влюбляться и все остальное гораздо приятнее в компании сверстников где-нибудь в школе или на отдыхе за городом, в обстановке более подходящей, чем мрачное подземелье вдали от дома. Но и в школе обстановка была напряженной, из-за нарглов, из-за постоянных насмешек… После сражения за Хогвартс, конечно, появились и надежды, и мечты. И любовь. Так хотелось верить во все хорошее!

Луне было трудно справляться со своими чувствами. Всегда. Расставание с Невиллом сильно пошатнуло ее веру во всё. Быть может, с Люциусом получится как-то иначе? Они случайно столкнулись трижды за две недели после того, как несколько лет не виделись. Наверняка, это означает что-то хорошее!

Полгода спустя Луна все спрашивала и спрашивала себя, что же она сделала, почему же Люциус стал таким холодным и даже жестоким? Сначала она купалась в его внимании и заботе, потом он все чаще стал высказывать свое недовольство. Стал нетерпимым и грубым.

А его поведение в постели изменилось настолько, что Луна не понимала, действительно ли это тот же самый человек по имени Люциус Малфой, который, как он сам в конце концов признался, в девяносто восьмом приходил по ночам разгонять ее ночные кошмары. Теперь он словно бы перекинулся в неистового злобного зверя, внешне оставаясь человеком.

Словно бы некий оборотень завладел его сущностью.

Луна перелистывала старые мамины записи. Хотела найти то самое заклинание, которое мама произнесла последним. Зачем жить, если всё — так?

Только верный мистер Люсьен не соглашался с этим. И изгрыз, превратив в мельчайшие клочки, а потом еще и описал одну из маминых записных книжек! До которой Луна не успела добраться.

Боролся за Луну как мог. Всем своим крысиным существом.

Луна оценила благородство маленького друга. И попросила у него прощения за то, что хотела бросить его одного.

— Прости, мистер Люсьен, я совсем голову потеряла. Развела мозгошмыгов, а о тебе и забыла.

Совы приносили записки от Люциуса. Крыс не давал им приземлиться на столе, шипел и бесстрашно бросался на огромных птиц.

— Мистер Люсьен, они же тебя склюют! — пугалась Луна. — Кыш, сова, улетай.

Совы недовольно ухали и улетали, тяжело и бесшумно взмахивая крыльями. Совиный почтовый кодекс не позволял им обедать питомцами адресатов.

Луна стала редко выходить из дома. Вязала, занималась в саду грядками с цветами и неизменной редиской. Отвечала на письма от лица редакции «Придиры». Много рисовала для журнала. Ее детская рубрика пользовалась успехом и у взрослых читателей.

Однажды, когда уже наступило лето две тысячи первого, Луне все же пришлось посетить Косой переулок. И надо же было такому случиться, что именно в этот самый день и мадам Лонгботтом, бабушка Невилла, наведалась по делам на главную улицу магического Лондона.

Луна сидела в кафе и кормила мистера Люсьена огурцом. Чтобы не смущать других посетителей, которые не всегда благосклонно относились к крысам в заведениях общественного питания, она выбрала столик в углу, скрытый от остального зала развесистым фикусом.

Августа Лонгботтом, которую Луна не видела из-за фикуса, отчитывала внука тихим, но раздраженным голосом:

— Невилл, сколько это может продолжаться?! Нужно назначить дату свадьбы! Вы с Ханной уже два года помолвлены, сколько можно еще тянуть? На месте Ханны я бы уже тебя бросила!

— А и бросила бы! Я не хотел всего этого!

— Ты хотел жениться на этой! Той, которая…

— Бабушка, давай все же соблюдать приличия! Я не желаю, чтобы ты так отзывалась о Луне!

— Смотрите-ка, не желает он! Честь семьи для тебя пустой звук? Ты готов был заключить брак с этой непристойной девкой…

— Бабушка!

— … которая якшалась с егерями? Я ни на миг не поверю, что… — Августа перешла на шепот, но Луна расслышала каждое слово.

Луна сидела ни жива ни мертва. Вот, значит, в чем причина. В якобы поруганной чести. Поруганной многократно и в особо извращенной форме.

Интересно, а Люциус был в курсе этих слухов?

— Так, Невилл. Сейчас дождемся Ханну и все обговорим, — в голосе мадам Лонгботтом слышалась сталь.

— Делайте что хотите, — а в голосе Невилла слышалось, что он сдался. Побороть змею Волдеморта одно, а победить собственную бабушку не удалось бы и самому Гриффиндору.

Луна не могла сдвинуться с места, словно бы услышанное навалилось на нее огромной горой и придавило к стулу. Она слышала, как пришла Ханна, как тепло приветствовала ее Августа.

Луна все же нашла в себе силы подняться. Под прикрытием фикуса она проскользнула к боковой двери, что вела на кухню, и выскользнула на улицу.

Перешла на другую сторону переулка и не удержалась, взглянула в сторону кафе.

Сквозь стекло витрины Луна увидела Невилла и Ханну. Они собирались выходить из кафе. Можно было, конечно, пройти мимо или даже поздороваться. Они всегда здоровались. Но не сегодня. Сегодня у нее не хватит самообладания. Сегодня всего слишком.

Луна развернулась и быстро ушла. Не хватало еще, чтобы Невилл заметил ее.

Проход между домами, ведущий в Лютный переулок, показался ей вполне подходящим местом, чтобы спрятаться. Трусливо? Она подумает об этом позже. Девушка свернула.

В Лютном было как… в Лютном. Луна бывала здесь пару раз с папой. Сейчас-то она, конечно, не пойдет вглубь квартала, а просто постоит, переждет минут пять, пока Невилл с Ханной не пройдут по Косому.

Почему она, выйдя из кафе, сразу не аппарировала домой? Взыграла гордость? Не захотела показывать, что избегает встречи? А сейчас — зачем она стоит в Лютном, тяжело прислонясь спиной к каменной стене? Почему не аппарирует, здесь ведь никто не видит ее, да и знакомых здесь у нее нет: перед кем разыгрывать комедию под названием «Мне все безразлично»?

Домой, надо отправляться домой. Сейчас. Вот только возьмет себя в руки и сразу же произнесет «Аппарейт».

Откуда слезы, ведь она уже все себе объяснила про Невилла. Много-много раз. Почти столько же, сколько и про Люциуса.

Невилл поступает, как велит ему долг перед родом. Люциус поступает так же. Семья — это святое, это незыблемо и несомненно. А она, Луна, просто тень от бабочки над этими монолитами.

Новые подробности подкосили ее.

Откуда слезы? Ведь она же всегда справлялась с тем, чтобы постоянно быть отверженной. Всегда оставалась спокойной. Была выше этого всего. Смотрела вглубь явлений и вещей. Невольно развивала интуицию, легко считывала эмоции окружающих, разве что мысли различала не особенно отчетливо. Они являлись Луне в виде странных существ, для них придумывались странные названия.

Но сейчас. Все резануло как-то слишком глубоко. Слишком по сердцу. Так, что не получается отстраниться, заслониться. Что если представить себе море?

Луна повернулась и прижалась щекой к шершавому, позеленевшему от времени камню стены. Море. Ласковые волны одна за другой накатывают на берег и торопятся вернуться обратно в родную стихию. Вода шуршит между камешками. Безмятежное яркое солнце раскрашивает бликами поверхность воды.

Луна почти совсем успокоилась, когда над самым ухом у нее прозвучало:

— Привет, красавица. Давненько же мы с тобой не виделись.

Луна не вздрогнула. Только пальцы нащупали в кармане палочку.

Мужчина оперся рукой о стену рядом с плечом Луны. Она несколько секунд рассматривала потертый кожаный рукав, появившийся у нее перед самым носом, черную перчатку, не скрывавшую пальцев. Пальцев было меньше, чем положено человеку от природы. Она развернулась, стараясь не дотронуться до этой руки.

Проклятый егерь. Тот самый. Только лицо страшнее, чем она запомнила тогда в Малфой мэноре — через всю правую щеку от виска к подбородку идет большой шрам. От этого злобная ухмылка выглядит еще более отталкивающей: более-менее хорошо двигается только левая сторона лица, правая же будто застыла. Вторую руку егерь также разместил на стене, так что Луна оказалась как бы в кольце. Егерь не дотрагивался до нее, но все равно стоял очень близко. И пристально разглядывал.

— Руки свои убери, — голос девушки прозвучал глухо и грубо. Как же она устала. Чувствовала себя старой, как эта замшелая каменная стена. Твердость камня просочилась и в голос, и в мрачный взгляд, которым Луна наградила егеря. Он проникся и быстро отступил на шаг назад, помахал поднятыми руками, дескать, уже убрал.

— Да чё ты кипятишься, красавица. Не рада мне?

Недоумение в голосе егеря было почти искренним.

Луна не ответила. Она почувствовала себя вымотанной в сто раз сильнее, чем после неслучившейся встречи с Невиллом и Ханной. Наверняка они уже ушли. Значит, и ей можно идти. Луна как-то потеряла логическую нить, и забыла, что собиралась аппарировать домой.

Вместо этого она пошла вглубь Лютного переулка. Мужчина догнал ее и пошел рядом. Он хромал, хотя двигался достаточно плавно. Луне было все равно. Со щек стекала соленая, как море, вода.

— Ты чего, плачешь, что ли? — спросил егерь.

Луна не ответила.

— Ты из-за парня, что ли? Я срисовал этого змееруба там, в Косом, он с девчонкой был. Из-за него? — мужчина подстроился под ее шаг.

— Да какая тебе разница. Зачем ты идешь за мной? — не было печали, называется.

— Ну, как бы, в Лютный приличные барышни не ходят. Мало ли что может случиться, — подмигнул егерь.

— А я не приличная барышня! И что может случиться хуже тебя?! — Луна остановилась и в упор взглянула на мужчину. Тот кивнул, соглашаясь, что он — эталонный образец всего самого плохого.

— А с каких пор ты стала неприличной барышней? — заинтересовался егерь.

— Как это «с каких»? С момента ежедневных оргий в мэноре: я и десять егерей, — отчеканила Луна. Егерь присвистнул.

— Я чего-то не знаю? Не было же ничего!

— Расскажешь это мадам Лонгботтом? — горько усмехнулась Луна.

— Погоди-ка… Про тебя стали болтать, и ты рассталась со змеерубом? А что ж Олливандер не заступится? Одни палочки на уме?

Луна махнула рукой.

— А Малфой? Он точно все знал!

— Ты стал таким правильным, — к Луне вдруг вернулось ее обычное отстраненное состояние и безмятежный голос. Что толку горевать о прошлом. Казавшееся таким страшным в тусклом свете факела из тюремного окошка или горьким в неровных строках письма, оно вдруг становится далеким, или предстает искалеченным, как этот потертый бывший егерь. Теперь она его не боится.

— Никогда не был правильным! Но это всё — точно неправильно.

Скабиор уставился на Луну. Он молчал чересчур долго, оглядывая ее с головы до ног. Потом сказал:

— Хочешь поговорить?

Предложение «поговорить» из уст этого человека, весьма качественно отравившего своими разговорами ей существование в самый тяжелый период ее жизни, было таким неожиданным, что неожиданно для себя Луна согласилась. Подумала, вот он, шанс высказать мерзкому егерю все, что накопилось на душе. А что? Папа всегда учил не отворачиваться от своих страхов, а смело смотреть им в лицо.

Тому, кто все потерял, уже ничего не страшно. А у Луны куда-то резко пропали все чувства. Она будто бы в шаре для предсказаний наблюдала, как она идет по Лютному рядом с восставшим мз ада самым своим большим кошмаром. И ей все равно.

Вслед за егерем Луна зашла в неприметную дверь. Все двери в Лютном неприметные — никогда не знаешь, куда попадешь и где пропадешь. Крошечная комнатка в конце длинного коридора своими размерами и полумраком напомнила камеру Малфой мэнора. Но здесь, помимо узкой, аккуратно застеленной кровати были еще стол, стул и умывальник в углу.

Мистер Люсьен выбрался из нагрудного кармана платья, где он все это время спал, к Луне на плечо и запищал.

Егерь обернулся на необычный звук.

— Кто это у тебя? — спросил он, подходя к девушке и приглядываясь.

— Это мистер Люсьен, — представила друга Луна.

— Здорово, Люсьен, — мужчина протянул палец, и крыс стал его настороженно обнюхивать. — А я Скабиор.

— А я Луна, — сказала Луна.

— А я знаю, — ответил Скабиор, коротко и как-то непонятно взглянув на девушку. — Ну чё, Люсьен, пищишь? Голодный? Иди сюда.

Он осторожно снял крыса с плеча хозяйки, а тот даже не возмутился. Скабиор посадил его на стол.

Луна вытащила из уха серьгу-редиску и дала ее крысу. Скабиор хохотнул:

— Ох, Люсьен, братан, ну чем она тебя кормит! На вот, чё у меня есть!

С этими словами Скабиор выудил из кармана пальто корочку хлеба и протянул ее зверьку. Крыс схватил корочку в лапки и принялся быстро-быстро грызть.

— Скажи спасибо, мистер Люсьен, — велела Луна.

Крыс на миг оторвался от хлеба и кивнул. Скабиор присвистнул.

— Ничё себе! Он магический?

— Он немного доработанный генетически, — объяснила Луна. Егерь не стал допытываться, что это значит.

Некоторое время они стояли у стола и глядели на то, как мистер Люсьен управился с хлебом и взялся за редиску. Луна вытащила вторую сережку и положила на стол.

— Удобно, — заметил Скабиор.

Они вновь замолчали. Хотя вроде бы пришли сюда поговорить?

Но охота говорить пропала у обоих. Луна повернулась к бывшему егерю и смотрела на него. Ах, как здесь все-таки темно, в этой комнате.

Скабиор тоже развернулся и смотрел на Луну. Мысли его не то чтобы путались, но текли в одном определенном направлении.

Он разглядывал ее, она разглядывала его, но потом они заглянули друг другу в глаза и так залипли на какое-то бесконечное время. Чувствуя, что в комнате почему-то становится жарко.

Луна решила наконец прервать затянувшееся молчание.

— Ты думаешь о том же, о чем и я? — спросила она. Протянула руку и тронула его чуть выше локтя. Именно на этом месте он когда-то носил красную повязку егеря. Он положил ладонь поверх ее руки, чтобы она не убирала ее, и ответил:

— О том, чтобы устроить оргию в мини-формате? Только я и ты? — глаза Скабиора расширились от удивления. Ну надо же. Он не зря почуял в девчонке что-то такое. Еще тогда.

— Да. Чтоб всё сказанное стало правдой. Должна же быть на свете хоть какая-то правда! — Луна с горечью почти выкрикнула эти слова, обвела рукой по кругу, словно бы призывала в свидетели стены этой замызганной комнатушки. Или мистера Люсьена, который отреагировал на громкий голос хозяйки и взглянул на нее, не переставая точить зубками редиску.

— Правда — это очень хорошая штука. Я — за правду! — согласился бывший егерь. — Ведь, по правде, я ради чужой правды чуть не сдох. А чтоб у нас с тобой сейчас случилась правда — так я всегда готов. Ну, ты знаешь, — небрежно качнул он головой.

Луна задумчиво заметила:

— И правда, кое-что с годами не меняется. Но как же мы… Ты же был ранен, — она кивнула на его шрамы, на руку, на ногу.

— Поверь, там у меня все прекрасно сохранилось, — сказал егерь с легкой обидой. — Убедись сама.

Луна взглянула ему ниже пояса. Задержала там взгляд.

— У тебя есть дети? — вдруг спросила Луна.

— Нет. У оборотней не бывает. А это что-то меняет?

— Нет. Спросила просто.

Луна приблизилась к Скабиору. И крайне удивила его тем, что не потянулась целоваться, как все девчонки, а сразу стала расстегивать его штаны. А потом еще больше удивила, когда без каких-либо колебаний опустилась перед ним на колени и взяла в рот член. С явным удовольствием принялась ласкать его языком и сосать, сначала нежно, потом активней и активней, не стремясь, однако, снять с него всю кожу. Скабиор коротко застонал. «Мерлин, дай сил».

Луна хоть и часто витала в облаках, но всегда была хорошей ученицей. Предрассудки явно не были ее пороком. Стесняться же она и не думала. Перед кем тут было стесняться?!

Скабиор обеими руками держал голову Луны и старался насадить ее ртом на член глубже, еще глубже… Луна одной рукой немного сдерживала проникновение. Обхватила его ладонью и старательно сжимала. А другой рукой ухватила Скабиора за задницу. Скабиор почувствовал, как шаловливые пальцы продвинулись между ягодиц и весьма немилосердно трогали его там, то щекоча, то проникая внутрь, то вдруг сдвигались вперед и ласкали ему яйца. «Ох, ну и чертова ведьма!» Ощущения были сильными. И ему очень все нравилось. Он расставил ноги пошире. Луна убрала руку от члена и, запустив ее под платье, стала гладить себя между ног.

Скабиор вытащил член у нее изо рта и с явным сожалением отстранился от губ девушки.

— Не, погоди, всё не так.

— Почему? Тебе не нравится?

Она взглянула на него снизу с недоумением. Покрасневшие щеки и неровное дыхание выдавали ее возбуждение.

Скабиор залюбовался, но решил следовать мгновенно созревшему у него в голове плану.

— Нравится.

Тон его был таким жарким, что рассыпался у Луны внутри яркими искрами.

— Так, зверь, иди сюда, — скомандовал бывший егерь мистеру Люсьену, подставил руку, и крыс послушно вскарабкался ему на плечо. Потом Скабиор подал руку и Луне.

Луна поднялась с колен и уставилась на Скабиора. В распахнутом пальто, со спущенными штанами, с растрепанными волосами мужчина выглядел дико. «Дико привлекательно». — вдруг поняла Луна. Его вкус на языке будил в ней весьма яркие эмоции. Безумно хотелось продолжения.

— Не здесь, — ответил он на невысказанный вопрос Луны и аппарировал их куда-то.

Приходя в себя после аппарации — после перемещения всегда пару секунд мутило — Луна открыла глаза и тут же вновь их закрыла, ослепленная ярким солнцем.

— Где мы? — спросила она егеря. — Здесь что, рядом море?

Шум прибоя был ей ответом.

— Да я подумал, хорошо бы рассмотреть тебя на ярком солнышке. А то под землей с Люмосом всё как-то не так… — беспечно ухмыляясь, постарался сказать очередную пошлость Скабиор. Глаза его, прищуренные от света, были, тем не менее, серьезными.

Луна бросилась ему на шею, крепко обняла. Он еле на ногах устоял.

— Ты… Ты просто не представляешь, что ты сделал…

Она поцеловала его в губы. Потом в шрам на щеке. Прижалась лицом к его лицу.

Конечно же, он не представлял себе масштабов того, что он сделал с жизнью Луны, к каким последствиям привело их давнее несчастливое знакомство во тьме Малфой мэнора. И происходящее прямо сейчас — чем являлось? Подарком судьбы? Компенсацией потерь? Или чем-то большим?

— А чё я, я ничё. Оборотни так-то не особо любят дневной свет, — Скабиор развел руками, но тут же вернул их Луне на плечи и стал стягивать с нее платье. — Так на чем мы остановились, красавица?

— На оргии! — засмеялась Луна.

Папочка, зачем же ты мне врал,

Что вернется то, что я теряю?

В Отдел Тайн унес меня фестрал.

Я сама себя не понимаю.

 

Вот раздался резкий звон стекла.

Нет пророчеств больше в тайном зале.

Мы тогда еще не знали зла,

Ничего опасного не знали.

 

В школе было просто, хоть порой

И несладко от чужой насмешки.

Я ботинок прятала второй,

Чтоб не утащили нарглы в спешке.

 

В подземельях потеряла я себя.

Словно солнце вдруг во мне погасло.

Я во снах звала, звала тебя…

Там противно было и опасно.

 

Злобный егерь грязью поливал,

Вел рассказ о всяком непотребстве.

Кто-то приходил и обнимал,

Так, как делал ты в далеком детстве.

 

Олливандеру по старости его

Помогала я во всяком деле.

Больше я не помню ничего.

Дни, часы переросли в недели.

 

Добрый эльф унес оттуда нас.

Жизнь свою отдал за дело света.

Свет в глазах больших его погас.

Не вернется ведь потеря эта?

 

Битва в Хогвартсе кипит. Ох, Мерлин мой!

Как же страшно, как нелепо и кроваво.

Как отчаянно мне хочется домой.

Гарри Поттер победил. О, Гарри, браво.

 

Прислонилась Невиллу к плечу.

Хогвартс кровью пахнет, копотью и потом.

Я забыть, забыть про все хочу!

Мне «люблю» сказал сейчас Лонгботтом.

 

Детская любовь прошла как сон.

Да, с годами множатся потери.

С Ханной Аббот уж помолвлен он.

Папа, больше я тебе не верю.

 

Вдруг вернулся из небытия

Люциус. Ах, Мерлин, что за встречи.

Может быть, о нем мечтала я?

Просто раньше был он не замечен?

 

Он в моих тревожных снах меня

На руках держал в своей темнице.

Только это больше среди дня

Никогда уже не повторится.

 

Власть семьи сильна, сильнее всех.

Я чужого милого не трону.

Вновь звучит жены в поместье смех.

Люциус вернулся к эталону.

 

Говорят, трагедия как фарс

Дважды повторяется, с возвратом.

Море-слезы вытирая с глаз,

С егерем я встретилась помятым.

 

Видно, что спускался парень в ад,

Передать чертям привет попутно.

Этот егерь был мне даже рад.

Прогулялись в переулке Лютном.

 

Выполнил он давние свои

Обещанья, и весьма успешно.

Видно, черти Луне припасли

От себя такой подарок грешный.

 

Папа, ты обманывал меня.

Все, что мы когда-то потеряли,

Задыхаясь, плача, всё кляня,

То вернется к нам уже едва ли.

 

Ну а что хотелось оттолкнуть

Навсегда и больше не встречаться,

Нагло рядом продолжает путь.

Жизнь, по сути, форменное бл@%ство.