Урод (гет)

Часть первая.

Lazarus

Ичиго вернулся в Уэко Мундо самым последним; вывалился из отвезнутого рта гарганты, на мгновение зажмурившись и представив бескрайнюю, спокойную пустыню, глубоко вдохнул холодный, сухой воздух и, наконец, решился последовать за Гриммджоу. Однако облегчения сакральный ритуал, призванный успокоить и без того взвинченного Куросаки, не принес. Мир Пустых из его воспоминаний вовсе не совпадал с тем, что он видел теперь. На сотни километров вперед песок был оплавлен и щедро полит кровью, повсюду образовались глубокие разломы, а некогда священная обитель арранкар превратилась в безобразные руины.

Сегодня праздник, день великой победы над ордами обезумевших от мести квинси, сегодня все пьяны и счастливы, и Куросаки снова, впрочем, как и всегда, всех спас. Только самому Куросаки хочется выть от горя. Сегодня день великой скорби. Сегодня у него на руках умер друг. Враг. Сложно оставаться все таким же всепрощающим и верящим в чудо, как Иноуэ, когда знаешь, что Исида добровольно пошел на предательство и счел месть за смерть матери важнее жизни среди близких. Ичиго снова ощутил металлический привкус обиды и гнева. Казалось теперь, что он стал чуть лучше понимать Орихиме, то, почему она тогда так вела себя после смерти Улькиорры, почему стала замкнутой и отстраненной, почему ее страх потерять снова кого-то близкого превратился в довольно сильные атакующие способности. Интересно, думал синигами, смогла ли она простить Сифера? Интересно, сможет ли он простить Исиду когда-нибудь?

У Гриммджоу, упрямо шедшего впереди, тоже не было повода праздновать. Его дом разрушен; квинси буквально выжгли Уэко Мундо дотла, а несогласных на их условия арранкар, словно в насмешку над Айзеном и его былым могуществом в этих краях, затравили до смерти, как диких зверей, мелкими отрядами солдат.

На развалинах Лас Ночес несколько офицеров из Четвертого отряда разбили лагерь для выживших арранкаров и теперь суетились, торопя и подбадривая друг друга. Нелл и Иноуэ тоже были здесь, без устали лечили раненых, пытаясь возвратить в тех волю к жизни дежурными увещеваниями, что, дескать, все еще можно восстановить. Никто из синигами давно не верил в это хотя бы потому, что нечего было восстанавливать. Но бывшие нумеросы и фрасьоны смотрели на девушку с явной благодарностью в глазах и словно знали, что она — их последняя надежда. Ичиго вспомнил, как Орихиме одной из первых попросила отправить ее в Уэко Мундо несмотря на все протесты убеждавших ее синигами, что ее способности нужнее в Готее. «Арранкарам некому помочь, — сказала она, — а я должна», — было ли это своеобразной попыткой искупить вину за смерть Сифера перед самой собой или ей двигало чувство ответственности за Пустых, которое внушил некогда ей Айзен, назвав Принцессой, богиней, Солнцем этого мира, Куросаки не знал, но смирился и снова последовал за ней. Невольно в памяти отозвались слова все того же Сифера: «Она уже одна из нас. Даже забрав ее отсюда, этого факта тебе не изменить», — возможно ли, что Кватро предугадал будущее поведение Иноуэ, детально изучив ее характер и реакции на различные события, мог видеть в ней то, чего остальные никогда не замечали, — ее тьму, ее отчаянье. А он — Ичиго — отнял у нее это. Теперь он понял, каково это — терять тех, кто знает тебя чуть лучше, чем все остальные. Это его крест, его наказание — лишать тех, кто ему дорог, всего, во что они верили когда-то. Отняв у Орихиме Улькиорру, сегодня он своими руками убил Исиду ради спасения человечества, равновесия всех миров, запечатал Яхве Баха в кристалл, сделав из того нового Короля Душ. Потому что знал, что если бы позволил Исиде убить его, то во всех реальностях, во всех вселенных жизнь перестала бы существовать, но… Какой во всем этом смысл, во всех этих жертвах, в нем самом, когда в итоге он один продолжает тащить за собой скарб из потерь и страданий, когда ему не с кем разделить свою гнетущую ношу, когда у него в груди дыра точь-в-точь, как у того Пустого. Он снова посмотрел на Иноуэ. Та старательно лечила раненых, словно старалась выплатить долг спасенными жизнями за смерть того единственного, кому она по-настоящему была нужна и кого отвергла.

Площадь разрушений была огромна! И Куросаки скорбно подумал, что даже если Гриммджоу, Нелл и остальные выжившие потратят всю жизнь, пытаясь восстановить Уэко Мундо, им не осилить и половины. Мир буквально рушился под ногами, все еще испытывая влияние витавшей в воздухе реацу квинси и последствия гибели истинного Короля Душ, рассыпался крошевом пемзы, зиял обугленными рытвинами, ямами и извергал клубы ядовитого, сизого дыма, плюясь ошметками тел погибших, напитавшись их кровью, их силой, их истлевшими душами в инстинктивной попытке себя спасти. Джагерджак хмуро плелся на два шага впереди и что-то бормотал себе под нос, осматривая развалины, и вдруг замер, когда в поле зрения попала истерзанная Халлибел.

— Пойду разыщу ее фрасьонов, — с неожиданным участием проговорил он и резко свернул в сторону, рыская глазами средь обломков замка.

Ичиго, оставшись один на один со своим надгробным камнем на душе, загипнотизировано таращился себе под ноги на липкий, бурый песок. Некогда серая, неприветливая, теперь пустыня словно расцвела яркими алыми бутонами, которые бесстыдно и пышно хвастались своими раскидистыми лепестками, источая запах гниющего мяса, созывали изголодавшихся Пустых к остаткам трапезы. Он бы так и стоял, увязнув по щиколотку во влажном песке, если бы краем глаза не заметил у одной из уцелевших стен Лас Ночес чью-то худую, бледную, сгорбленную спину. Арранкар сидел, низко склонившись вперед, и даже отсюда можно было разглядеть его многочисленные раны, однако никто не спешил перевязать их, и тот лишь старался из последних сил не потерять равновесие окончательно, изредка вздрагивая, словно борясь со сном. Куросаки направился к Пустому, вглядываясь в странно знакомые контуры дыры между седьмым и восьмым позвонками. Один из синигами подошел к раненому, что-то объясняя, но потом поспешил прочь, и Ичиго ускорил шаг, чтобы нагнать его.

— Почему ему никто не помогает? — окликнул он офицера.

— Слишком тяжелые увечья. Он истощен и слаб — не проживет и суток. Даже силы той женщины не хватит, чтобы спасти его, — ситуация отозвалась в голове дежавю, как будто когда-то он уже слышал нечто подобное, только обращенное к нему самому. — Он больше не может накапливать реацу, его тело вообще ее не производит, судя по всему, — раздраженно отмахнулся тот. Первое, что бросалось в глаза, — это усталость, саваном опустившаяся на всех выживших, она тянула приступом острой тревоги в диафрагме, давила, душила, и синигами, заметив удивленный взгляд Куросаки, уже мягче добавил: — Этот Пустой… Удивительно, что он вообще жив. Его нашли в одном из бараков квинси… Он едва мог дышать, когда его вытащили оттуда. Поймите, он не выживет. Солдаты Яхве ставили над ним какие-то эксперименты и не только… — уклончиво добавил он, кидая косые взгляды на арранкара. — Поймите, для него на самом деле лучше будет умереть после всего, что он вынес.

— Что?! — Ичиго отступил назад, ошарашено и зло смотря на офицера, а потом резко обогнул его и упрямо зашагал к раненому, как будто его притягивало что-то в нем, что-то важное, настолько глубокое и истинное, как воспоминание из раннего детства, которое подсознательно ощущалось кончиками пальцев, обонянием, слухом, но не складывалось в общую картину.

Он остановился в паре метров, рассматривая обритую, в болячках голову Пустого, и решил, что если того уже не спасти, то надо хотя бы прикрыть чем-то его тело, чтобы никто не таращился на эти увечья с любопытством и отвращением, как смотрят на физические уродства, и стянул с себя черное верхнее косоде, готовясь набросить ему на плечи. Но тот вдруг как-то нервно и неестественно выгнул шею, словно пытаясь подавить судорожный припадок, и припечатал Куросаки ледяным, ничего не выражающим взглядом. Ичиго ощутил явственную дрожь в коленях. Быть не может, чтобы все это оказалось правдой. Быть не может. Арранкар медленно моргнул, издал утробный, хрипящий звук и снова свесил голову на грудь. И синигами не сразу сообразил, что Пустой не узнал его, что тот настолько слаб и вряд ли даже помнит самого себя. Он не спеша, еще раз вызывая в памяти лицо арранкара, думая, что может быть тот просто похож на его давно погибшего врага, опустился на корточки, а затем тихо позвал:

— Улькиорра? — и не дождавшись реакции, тронул его за плечо, но тот лишь вздрогнул и ссутулился сильнее, пытаясь уйти от прикосновения. — Улькиорра, это ты? — несмело прошептал Ичиго. — Что они сделали с тобой, Улькиорра… — безысходно выдохнул синигами, уставившись на обрубок левой руки и вспоминая, что сделал он сам.

Затем бережно, как будто перед ним было призрачное воспоминание из прошлого, а не живое существо, накинул на арранкара косоде. Сифер зябко передернул плечами, тут же вцепился в край одежды и потянул, пытаясь прикрыть дыру. Что-то щемящее было во всем этом, что-то настолько неестественное, ненормальное, что Ичиго машинально потер глаза. Кватро наблюдал за фрасьонами Халлибел. Те суетились вокруг нее, плакали и беспрестанно причитали, что по-прежнему в любую секунду готовы пожертвовать собой, лишь бы она выжила, а потом увели подальше, туда, где нет запаха смерти и крови. И в этот момент ему показалось, что в глазах Улькиорры мелькнуло что-то похожее зависть. Наконец, он оглядел Куросаки, но лицо его, обычно печальное и отстраненное, теперь застыло в ожидании боли, которую неминуемо причинят. Ичиго откуда-то отчетливо знал, что тот все еще не узнал его. Происходящее походило на бредовую галлюцинацию, вроде тех, что бывают, если получить сильное сотрясение или гематому, в которой Сифер никогда и не умирал, но был теперь слаб и уязвим, и нуждался в защите. «Это все из-за смерти Исиды. Это все из-за него», — подумал синигами, пытаясь выбросить из головы навязчивый образ жалкого, потерянного Кватро, тянущего руку к Иноуэ там, на крыше. Из оцепенения его вывел пристальный взгляд Улькиорры. Ичиго вздохнул и коснулся его левого плеча, провел вниз и наткнулся на пустоту в рукаве.

— Это ведь я сделал, — процедил он сквозь зубы, — из-за меня ты попал в плен, из-за меня ты стал неспособен себя защищать, — он виновато склонил голову, — это я сделал, — еще немного, и он разрыдался бы, если бы не…

— Ичи… — чуть слышно, хрипло, с большим усилием произнес Сифер и облегченно выдохнул, словно только что осознал, что вернулся из ада. — Ичиго… Ичи…

Это и был ад, Улькиорра никогда не возвращался из него, потому что теперь ад поселился в нем, плавил нутро, касался пламенным языком обветренных губ, заново заживо выжигая дыру внутри его и без того опустошенной души.

— Ичиго… — снова прошептал он, и этого хватило, чтобы в Куросаки снова пробудилось его непостижимое желание всех защищать.

— Все будет хорошо, Улькиорра, все закончилось. Потерпи. Надо потерпеть, слышишь? — он погладил его по выбритой голове, отмечая, что маски нет совсем и, видимо, из-за этого Сифер не может больше сохранять реацу. — Потерпи. Я найду кого-нибудь, кто поможет тебе, — тараторил он, судорожно озираясь по сторонам и надеясь найти какого-нибудь свободного врача. — Ему нужна помощь! — заорал он, указывая на Кватро. — Под мою ответственность! — но офицер лишь отрицательно помотал головой и сложил руки крестом. — Твою мать! — выругался Ичиго и направился прямиком к палатке четвертого отряда. — Тому арранкару срочно нужна помощь! Он бывший Эспада, и вы не можете бросить его, — грозно проговорил он, обращаясь к синигами, накладывавшему повязку одному из раненых. — Я Ичиго Куросаки. Под мою ответственность, — он угрожающе посмотрел на офицера, и тот, наконец, молча и неохотно последовал за ним.

— Он умрет, — констатировал он, бегло осмотрев раны Сифера.

— Нет. Вы поможете ему поправиться, — упрямился Ичиго, перехватывая арранкара под мышками и приподнимая. — Давай, Улькиорра, надо встать, — и обратил внимание, что левая нога Кватро сильно изуродована и почти не работает. — Помогите мне, — скорее, приказал Куросаки, нежели попросил, и синигами смиренно принял Пустого с другой стороны, помогая тому встать. — Мы отведем тебя в палатку четвертого отряда. Ничего не бойся, все закончилось, — если бы только Ичиго мог себе когда-нибудь представить, что будет говорить нечто подобное врагу, который без труда одолел его дважды, он бы просто расхохотался, но сейчас ничего лучшего не приходило в голову при виде растерянного и израненного Сифера.

— Какие жуткие раны, — угрюмо выдавил офицер. — Эти квинси… Не встречал никого более жестокого.

Ичиго молчал, потому что знал, кто на самом деле причинил Кватро эти увечья, кто, пусть и косвенно, но все же явился причиной, по которой Улькиорра попал в плен, и то, что арранкар после всего этого по-прежнему оставался в разуме, было не иначе как чудо.

Они почти подошли к палаткам, когда Сифер застонал, его снова скрутило судорогой, он выгнул шею назад и начал задыхаться. Иноуэ, направлявшаяся в это время к гарганте, вздрогнула и замерла, уставившись на арранкара, не обращая внимания на торопивших ее синигами.

— Иноуэ-сан, нам нужно спешить, — девушка потянула ее за рукав. — Главнокомандующий Кеораку умирает. Медлить нельзя, — Нелл впереди пригласила всех войти. — Пожалуйста.

— Да… но там… — Орихиме дрожала, вцепившись в плечи, — там Улькиорра… — робко прошептала она.

— Иноуэ-сан, об оставшихся арранкарах позаботятся. Вы сейчас нужнее в Готее, — девушка бодро зашагала вперед.

— Но… — она все следила, как Сифера подвели к палатке, как его силуэт скрылся в ней, и думала, что тот должен был заметить ее тоже, должен был ее узнать, иначе и быть не могло, он должен был. С тревогой и надеждой одновременно она последовала за синигами.

Пока Улькиорру мыли и перевязывали, Куросаки сидел на входе в палатку, терпеливо ожидая результатов. Было неприятно и странно: вроде бы это действительно был Кватро, его лицо, его тело, его едва ощутимая реацу, но все это больше не вызывало трепетного страха и уважения, и жалости не вызывало, внутри таилось странное ощущение отвращения и тошноты. Он размышлял над тем, правильно ли поступил, когда попросил синигами оставить арранкара на дальнейшее лечение в Обществе Душ, хотя мог бы и сам заняться восстановлением его тела, мог бы обратиться к Урахаре в крайнем случае, но перспектива каждый день сталкиваться с живым свидетельством того, к чему в итоге привел его конфликт с внутренним Пустым, к чему привели его гордыня и глупость, раз он не смог разглядеть и принять собственный занпакто, отзывалось дискомфортом в душе.

— Чего ты здесь сидишь? Где девка? — Гриммджоу, как обычно, не церемонился и был настроен воинственно.

— Слушай, ты знаешь, Улькиорра выжил. Я нашел его у стен Лас Ночес. Его лечат сейчас, — смешанно пробормотал Куросаки и тут же стушевался.

— Чего?! — Секста ввалился в палатку четвертого отряда и уставился на сидящего на кушетке обнаженного Кватро.

Гриммджоу двинулся на него, оттолкнул пытавшуюся помешать медсестру и одним ударом в голову сшиб и без того еле живого Сифера на пол.

— Я тебя до смерти забью, мразь! Это ты виноват! — рычал он, нависая над задыхавшимся арранкаром. — Если бы ты тогда выполнил приказ и убил Куросаки, мы не были сейчас в такой жопе! — он зло пнул Улькиорру в бок и готовился ударить снова, когда в помещение влетел Ичиго и сцепился с Джагерджаком.

— Убирайся! Не трогай его! — заорал он, хватая Сексту за ворот одежды и намереваясь ударить, и осекся, когда заметил Сифера. Тот лежал на боку, стараясь подтянуть колени к груди и прикрыть голову рукой, дрожал и хрипел от натуги.

— Сам подохнет! — Гриммджоу высвободился из захвата, кинул разъяренный, насмешливый взгляд на Куросаки и вышел.

Ичиго прикрыл глаза и глубоко вдохнул через нос, беря свой гнев под контроль. Это непостижимо. Видеть его таким — невыносимо мучительно, ненормально. С другой стороны, он ничем не может помочь Улькиорре, все, что он мог, уже сделал, если только Иноуэ согласится. Хотя и в этом не было уверенности, потому что однажды она уже наблюдала спокойно и смиренно, как тот умирал, и не спасла его, не помогла. И Куросаки думал, что понимает причины, по которым она не решилась, но потом чудовищно тяжело переживала смерть Сифера, хотя и не говорила никому ничего.

Он и остальные офицеры ушли из пустыни к вечеру; изнуренный и подавленный, Куросаки, тем не менее, сразу же решил разыскать Иноуэ и рассказать ей обо всем. Та дремала под раскидистым абрикосовым деревом в усадьбе капитана Укитаке, где развернули теперь дополнительные лечебные корпуса для раненых. Лучи закатного солнца забирались ей в волосы, путались в них, перебирая пряди и превращая их в красное золото. Ей снился Сифер, словно он стоял позади и буравил ее своими ледяными глазами, потом все смешивалось, и безэмоциональный взгляд становился испуганным и жалобным, болезненным, как сегодня, когда она заметила его истощенную фигуру вдалеке. Иноуэ очень хотелось спросить, как он выжил, но она не решалась, боялась услышать, ощутить всю скорбь и тоску, застывшую в этих глазах еще раз, зная наверняка, что в нем что-то сломалось, разрушилось. Было нехорошо и страшно, во сне она ощущала практически детскую потребность прижаться к чьей-то теплой, родной груди в поисках защиты от этих проникающих сиферовых глаз.

— Иноуэ… вот ты где, — Ичиго присел рядом, приветливо улыбаясь.

— Куросаки-кун… Это ты, — девушка потянулась и погладила его по щеке, отмечая, что тот выглядит обеспокоенно. — Что случилось? — синигами чуть дернул уголками губ, подавляя смущение, и поймал ее ладонь. — Это из-за Улькиорры? — спросила она напрямую. Верно. Она всегда могла чувствовать его лучше других, всегда замечала даже малейшие перемены в его душе, а сейчас и тем более было не сложно догадаться.

— Не то чтобы… — невнятно пробурчал Ичиго. — Просто это кажется действительно невозможным, но он жив, — Куросаки нервно сглотнул и серьезно посмотрел на Орихиме.

— Я видела его… как ты вел его… Он будет здоров? — и синигами вздрогнул от ее тона. Неужели за столько времени она так и не простила Сифера? Неужели он тоже никогда не сможет простить Исиду?

— У него тяжелые раны… — голос его сквозил постылым чувством вины, скрутившим грудь. — Он… То есть я хотел бы тебя попросить, чтобы ты помогла ему… Если хочешь, конечно, — добавил он невпопад, перебирая пальцами травинки.

— Ичиго… Послушай, — она говорила непривычно вкрадчиво и мрачно, внимательно смотря Куросаки в глаза, — не знаю, готова ли я сейчас видеть его. Я много думала над этим… Знаю, что, наверно, поступаю неправильно, но…

— Ничего… Я понимаю, — перебил синигами, чувствуя странное облегчение и ласково гладя девушку по волосам.

— Ты знаешь, я подумала… Скоро мы закончим школу и наверняка после уже никогда не увидимся, — она задумчиво и грустно посмотрела на ветви дерева. — И я хотела сказать… Точнее, попросить… — она покраснела и замялась. Куросаки терпеливо ждал. — Давай проведем этот год вместе… — выпалила она и спрятала лицо за копной волос.

— Иноуэ, ты чего? Мы и так всегда вместе, — синигами хмуро, но по-доброму улыбался.

— Да, но… Я столько хотела сказать тебе, Куросаки-кун, но в итоге все перепутала, — почти сдалась она, когда Ичиго снова взял ее за руку, подбадривая. — Послушай… Я люблю тебя, — грустно, глядя в пол, прошептала Химе. — Пожалуйста, давай проведем этот год вместе… Хотя бы этот последний год, — она заплакала, когда поняла, что Куросаки вздрогнул и чуть отстранился от нее, ошарашенный.

Повисла тишина. Безусловно, Ичиго всегда догадывался о чувствах Иноуэ, но полагал, что ее детская влюбленность давно прошла. По крайней мере, ему крайне удобно было так думать, ведь тогда не нужно отвлекаться на переживания девушки и можно с головой окунуться в мир битв и сражений. И сейчас, когда ситуация требовала от него действий, он спасовал. Он чувствовал себя загнанным в угол, лишенным кислорода, почти мертвым и боялся снова причинить боль и без того внутренне израненной Орихиме, все еще ощущая вину за то, что искалечил Сифера, за то, что забрал его когда-то у нее.

— Иноуэ, — только и выдавил он, тяжело вздохнув. Девушка наклонилась к нему и поцеловала, робко и мягко, едва прикасаясь к губам, словно скрепила, сплела их невидимой нитью. И Куросаки ощутил, как надгробный камень на его душе многократно вырос в размере.

Все изначально пошло в ее жизни не так, все переворачивалось с ног на голову с самого ее рождения, предметы оказывались на потолке и не падали, висели, как приклеенные, и она вместе с ними также свисала, зажимая длинную юбку промеж ног. Ее фантазия, слишком яркая и ненормальная, слишком нездоровая, безумная, всегда выдавала в ней человека, всем своим естеством желающего отгородиться от этой реальности, исчезнуть, завязнуть в чужих душах и страданиях, не забывая возводить в абсолют свои. Вот и в отношениях с Куросаки Ичиго все складывалось совсем не так. В мечтах она шла под руку с возлюбленным, вечно угрюмым, но очень добрым на самом деле, уж она-то точно знала его чувства, шла и весело болтала о школе и новых пирожных, которые завезли на днях в булочную на углу, где она подрабатывала. И синигами, как обычно, сначала молчал, а потом сгребал ее в медвежьи объятия и целовал пылко, заставляя девушку смущаться. И они стояли в ее мечтах под бледно-розовым дождем из лепестков сакуры, пока не пришли бы Пустые. Хотя нет, когда она мечтала об Ичиго, в ее фантазиях не было Пустых, зато были дни, полные обычных житейских забот. Но они с Куросаки были бы так счастливы, что даже домашний быт принимали бы с радостью. И не было бы ни войн, ни врагов, ничего, что грозило бы их разлучить. Однако в жизни все вышло не так, и их отношения еле продержались пару недель, когда Ичиго, затравленный пылкой любовью Орихиме, почти на издыхании выдавил скомканное и невнятное: «Я так больше не могу, Иноуэ, прости. Но я правда так больше не могу, прости», — и ушел в Готей. А сама Химе, сдавшись, сгорбившись, перепугавшись, что еще одного подобного опыта предательства, как она подсознательно ощущала себя, не выдержит, в панике уехала на Окинаву. Потому что лишь бы подальше отсюда, хоть в Ад, хоть в пресловутый Лас Ночес.

Сифер снился ей каждую ночь, неустанно глядел на нее своими нефритовыми глазищами, хмурился пуще прежнего, а потом говорил что-то с укором, но Иноуэ никогда не могла разобрать его слов, словно в ушах разлился целый океан, шумел, создавая помехи. Орихиме хотелось стать пылью под этим взглядом, хотелось превратиться в воздух, лишь бы не натыкаться больше на это требовательное, осуждающее лицо, паранойя настолько захлестывала, что, просыпаясь, она подолгу шарила по комнате, проверяя, не входил ли кто. Иногда в его глазах читалась мольба, и в такие моменты девушка думала, что было бы легче, не знай она никогда ни Сифера, ни Куросаки, никого, кто втянул ее это бесконечное марево смертей и страданий. А однажды Улькиорра, словно бы все это происходило наяву, а не в ее снах, протянул ей руку, прикоснулся к щеке, потом повел вниз по шее к груди, и там, где он трогал ее, оставались красные, кровавые, воспаленные следы и пылали так, словно под кожу залили жидкое пламя. Тогда Орихиме знала, что заслужила это, что так и должно было быть. Однако потребовалось не так много времени, как она предполагала изначально, чтобы заставить себя ответить на очередной звонок Куросаки. И хотя тот не сказал ничего важного, на душе стало легче.

Дни тянулись, плыли, растекались по полу, по телу, по зданиям и деревьям, заставляя чуть окрепшего Сифера опасливо подтягивать ноги на больничную койку в непривычном ощущении страха перед временем; заставляя чуть восстановившуюся после неудачи Орихиме задумываться о возвращении в Каракуру, о невыполненном обещании, что она дала сама себе перед отъездом. «Я не забыла тебя, Улькиорра, но сейчас мне надо побыть одной», — думала она, когда садилась в самолет до Наха — столицы Окинавы. В то время как сам Кватро мечтал лишь о том, чтобы хватило сил дождаться мятежную Женщину, и беспокоился, что не продержится, потому что так долго врать себе ему еще не приходилось. В ту пору Орихиме казалось, что через эти странные сны Улькиорра пытался донести до нее что-то, и она приходила в себя в поту и с ощущением страха перед невыносимой физической болью. Сифер не боялся боли хотя бы потому, что сложно было представить более жуткие пытки и унижения, чем те, что принесли ему квинси. Жидкое осеннее небо лилось на деревья в Обществе Душ, на дома, землю, делая все предметы размытыми, почти мягкими, волокнистыми и бесформенными. Вещи разбухали, напитавшись влагой и обостряя собственные запахи, и казалось, прикоснись к ним, и они внезапно окажутся липкими, пристанут, прирастут к пальцам, пустят корни, смешиваясь с ДНК и распространяя вирус осени.

Сифер стоял у огромного окна в рост уже полчаса и завороженно следил за потоками дождя на стекле, хлеставшими, будто в истерической, отчаянной попытке намеревались пробить его своей упоенной верой и настойчивостью. Улькиорра сквозь навязчивый шум и морок в голове рассеянно заметил себе, что эти капли точь-в-точь как та самая Женщина, которая так расточительно бросалась некогда верой и добротой, а он — Сифер — как это стекло — холодный, упрямый и неприступный. Был когда-то. Он чуть приподнял голову, приложил ладонь к стеклу и подышал, раздумывая, что бы написать, но так ни на что и не решился, и снова поник. Он ждал ее уже полгода. Уже полгода он пытался примерить на себя шкуру своей бывшей пленницы. Он видел, как мир расцветал под ярким солнцем параллельного мира, как жили и умирали растения, которые Женщина когда-то носила в волосах, и наблюдал теперь, как сад напротив лечебных корпусов четвертого отряда снедали цвета Уэко Мундо. «Наверное, хватит уже», — бессильный перед временем прошептал он, все же рисуя на стекле знак бесконечности. Кто знает, может, он слишком мало ждал, может, душа Пустого и вовсе не способна на веру, а уж тем более на жертву, может, нужно было сильнее, может, нужно было не думать о бывшей Принцессе совсем, может, не стоило и вовсе возвращаться с того света. Но терпения хватало лишь на то, чтобы сдержать очередную судорогу в руке. Он прекрасно понимал, что ему просто позволяют здесь находиться из уважения к заслугам Ичиго Куросаки, прекрасно знал, что однажды это закончится и предстоит решить, что делать дальше, осознавал, что с таким уровнем духовной силы в пустыню ему путь закрыт, а остаться в Сейрейтее ему не позволят, впрочем он и не хотел. Где угодно, лишь бы не здесь. И все равно, сколько не запрещал себе, думал, что, возможно, только возможно, когда Женщина придет, то поможет восстановить его тело, чтобы он был в состоянии сам о себе позаботиться. Ведь она не могла не прийти, не могла оставить его. Но уже полгода никто не навещал его. «Наверное, хватит», — неужели он настолько ослеп, что перестал видеть реальность? Реальность выла северным ветром, принося тлетворный дух безнадежности. Он машинально перехватил свою левую руку, мучимый фантомными болями, но ощутил лишь пустой рукав. Ему казалось, что вместе с природой умирал и он сам, сбрасывал яркие листья, увядал вместе с цветами совершенно немыслимых оттенков и готовился заснуть потом, скованный холодом и пустотой. Медленно, держась за стену, он сел на корточки перед окном, по-прежнему не отрывая взгляда от нитей дождя; в руках неумелого мастера старые, гнилые волокна рвались, узор не складывался, и общий фон картины выходил уродливым и серым в тон наступающей осени. Улькиорра с тревогой думал, что его занесет здесь, если кому-то в голову придет открыть эти гигантские окна. Сначала пылью, потом настойчивые бисеринки песка заберутся под одежду и в волосы, вызывая зуд на коже, а после он покроется хлопьями-струпьями ненастоящего сейрейтейского снега, и окончательно заледенеет в своем «превеликом» отчаянье, превратится в несуразную статую, вроде тех, что он видел в саду у местных аристократов, когда кому-то вздумалось похвастать перед ним красотами мира синигами, и будет поставлен на заднем дворе между ржавыми бочками с водой. Он чувствовал, как вместе с секундами бесконечного космического времени исчезал и рассудок, который ненасытная вера и преданность, надежда и ожидание дожирали, смакуя каждую нервную клетку его мозга. Они, как присосавшиеся мелкие Пустые-паразиты, вытягивали из него последние силы. И он сдался. Сдастся. Осталось немного. Думая, что в конечном итоге все эти полунадуманные, гипертрофированные эмоции, вызванные подорванной нервной системой, отвратительным чувством жалости к себе и состраданием Куросаки из-за плена у квинси, не следовало вообще впускать в свою голову. Хотя что он мог тогда… Тогда он едва осознавал, что был спасен и синигами не намерены причинять ему вред. Тогда ему просто повезло, и вечно страдающий от чувства вины Ичиго подобрал его у стен Лас Ночес, но всему приходит конец. И в итоге он думал о смерти, о том, что, возможно, в его случае смерть вообще не имеет места быть. Он ведь уже облажался однажды. И с этими мыслями неизменно приходил образ Женщины, всегда одетой в белое платье. Осталось ли хоть что-то от той Орихиме, что он знал когда-то?! Остался ли хоть намек от того Сифера, что она знала когда-то?!.. И вспомнил случайно, что где-то читал, будто в той стране, откуда родом Принцесса, белый — цвет траура.

— Пустой, пора ужинать, — окликнул его полноватый синигами-смотритель. — Хватит стоять здесь. Никто не придет, — сурово подытожил он.

Сифер перевел на него мрачный, чуть удивленный взгляд, подавив приступ паранойи, и сильно хромая на левую ногу, поплелся прочь. Когда он ступил на лестничную площадку, кто-то грубо дернул его за плечо, заставляя обернуться, и Улькиорра едва удержал равновесие. Перед ним стояли двое его соседей по палате. Догадавшись, что те задумали, арранкар попытался развернуться спиной к стене, чтобы снизить урон, но банально не успел. Один из синигами схватил его за юката, обнажая дыру.

— Не трогай! — Сифер выставил вперед плечо, запахивая края одежды, словно стыдясь.

— Как ты живешь с такой дырой в теле, Пустой? — с издевкой спросил второй, приближаясь и заставляя Улькиорру отступить. Отвратительное чувство загнанной в угол жертвы грызло его изнутри, насмехалось над его беспомощностью теперь и былым могуществом тогда. Когда-то он точно так же запугивал Ичиго Куросаки, хвастая перед ним своей силой, сейчас рядовые офицеры, а иначе мусор, делали с ним то же, упиваясь его почти звериным оскалом от страха.

— Убирайтесь. Не трогайте меня, — выдавил он, едва не задыхаясь от нового приступа дрожи. — Только не сейчас, пожалуйста, пусть это случится не сейчас, — думал он, отступая как можно ближе к стене. Периодически возникающие судорожные припадки, перемежающиеся с минутами острого психоза, — это то, чем наградили его квинси, когда пытали и ставили эксперименты над его телом. — Не прика… — его оборвал тяжелый удар в челюсть, и Сифер, медленно хлопая ресницами и раскрыв рот, повалился на пол бессловесной грудой костей.

Те били в немой, жестокой злобе; в грудь, в голову, в пах, в живот, снова в грудь — ненависть и отвращение их были настолько сильны, что им едва удавалось сдерживать всполохи собственной реацу. Удары выходили смазанными и нервными, рассеянными и неточными. Кватро, так и не успевший доползти до стены, лежал теперь полубоком, равнодушно, безмолвно, безысходно принимая побои и борясь с приступом удушья. Пусть бьют, думал он, потому что это все равно не его тело — просто очередная плоть, которая каким-то чудом восстановилась после его так называемой смерти, пусть бьют, потому что когда Женщина вернет ему силу, он отрастит себе новое, пусть избивают, потому что регенерация научила его не обращать внимание на мелкие недоразумения вроде синяков и переломов костей. Когда все стихло, он краем сознания ощутил, как его схватили за обрубок руки и скинули под лестницу.

Он очнулся уже в палате, ощущая себя так, словно ему раздробили череп. Боль не оставляла сил даже приподнять голову, как будто та успела пустить корни в подушку, и он лишь хрипло, протяжно застонал. Через какое-то время сквозь полудрему он услышал шаги возле кровати.

— Давай, Пустой, поешь, — теплые руки осторожно приподняли его, поддерживая затылок, и влили в рот горячий, пряный бульон. Сифер уловил сочувственные нотки в голосе синигами и узнал в нем того смотрителя, с которым столкнулся в холле.

Он делил окружающих теперь его бывших врагов на тех, кто откровенно ненавидел его, и тех, кто сострадал, если можно так выразиться. По всей видимости, этот офицер был из второй категории, а потому Кватро позволил себе немного расслабиться, надеясь хотя бы сейчас обойтись без параноидных навязчивых мыслей. Тем, кто изредка оказывал ему посильную помощь, был и сосед по палате — высокий, смуглый синигами из одиннадцатого отряда. Время от времени он интересовался самочувствием арранкара, а однажды даже спросил, кто такая эта «Женщина», которую Сифер зовет во сне.

От пряной жидкости по телу разливалось мягкое тепло, ненавязчиво уводя сознание в состояние полудремы. Сквозь морок ему снились собственные мысли, что, дескать, если бы раньше кто-то сказал, что он окажется в подобном месте, что ему придется спать в общем палате и есть в столовой, пользоваться общей санитарной комнатой, то он бы даже не убил наглеца, приняв его за сумасшедшего. И дело было даже не в том, что он находился теперь на позорной, постыдной милости врагов, а в том, что его — гордость Эспады, гордость Айзена-сама — сравняли с посредственным, бездарным мусором. А в целом, если смирить остатки самоуважения, все было вполне сносно, кроме препаратов, которыми его начали пичкать последние пару недель из-за начавшего возрастать уровня реацу. Синигами боялись его, даже сейчас, когда он настолько слаб, что был не в состоянии самостоятельно заботиться о себе, синигами все равно со страхом и трепетом подходили, прикасались к нему, говорили с ним приглушенным тоном, тщательно подбирая слова. С одной стороны, это немного льстило, но с другой — вызывало отвращение, потому что выглядело так, словно они прощупывали почву перед тем, как ударить в спину.

— Вот, Пустой, это надо выпить, — полноватый смотритель протянул Кватро две крупных белых капсулы и еще одну желтую таблетку поменьше.

— Что это… — процедил арранкар, чуть дернув подбородком в сторону, когда синигами поднес лекарства к его лицу.

— Это поможет тебе восстановиться после того, что квинси сделали с тобой, — уклончиво пробормотал тот. — Давай, глотай.

— Вы врете, — отрезал Сифер, стараясь высвободиться от захвата медбрата.

— Ладно, — приглушенно проговорил тот и прижал Улькиорру к кровати, затягивая ремни на груди и руке. — Это нужно, чтобы обезопасить других от тебя. Ты Пустой, бывший Эспада, — терпеливо объяснял синигами, открывая рот арранкару и заставляя проглотить лекарства.

— Я не могу из-за них думать… и… — он тяжело задышал, ощущая, как нарастает отупение в голове, — мне из-за них тяжело контролировать свои движения, — он попробовал поднять руку, чтобы доказать, но ремень больно врезался в запястье, — и… из-за них меня постоянно тошнит, — совсем по-детски жаловался он, чувствуя, как волной по нервам прокатывается расслабленность, но сами мышцы по-прежнему остаются скованными, — и… все время клонит в сон, но я не могу спать… я как будто мертвый из-за них… не могу думать… — он протяжно застонал, когда синигами расслабил ремни, решив, что Кватро можно больше не опасаться, по крайней мере до следующей дозы препаратов. — Нет… Уйдите, — прошептал он бессвязно, слабо дернувшись, когда в палату вошли его соседи.

— Снова его накачали? — спросил тот самый синигами, который сочувствовал арранкару. — Что ему дают такого, что после них он вообще становится неадекватным, даже есть не может? — недовольно проворчал он, схватил за рукав смотрителя.

— Он бывший Эспада. Надо быть с ним настороже, — спокойно ответил он.

— Тогда почему его держат здесь, а не в Гнезде личинок? — не отставил раненый.

— Личная просьба Куросаки Ичиго, — сухо проговорил тот и вышел.

Улькиорра стонал, часто и тяжело дышал, непрерывно сглатывая и стараясь бороться с подступающей рвотой. Он попытался сесть и спустить ноги на пол, но тело не отзывалось, и он так и остался полулежа, опершись рукой о стену. Когда первая волна тяжелого, наркотического морока схлынула, ее место заняла глухая, как бетонная стена, апатия. Кватро медленно ворочал белками глаз, то и дело вздрагивая от сводящего с ума напряжения и покалывания в мышцах. Белые стены, потолок, синигами с рябыми лицами на трех кроватях впереди, ровно 4 тумбочки, одна из которых его — Сифера. Если долго смотреть на стену перед собой, то можно заметить, как она расползалась, приоткрывала свое нутро, и ее Y-обазный разрез обнажал истлевшие внутренности. Но и за ними скрывалось что-то. В каждом системе, в каждом органе, в каждой клетке и молекуле, и атоме хранилось что-то такое знакомое, влекущее, но ему — Сиферу — недоступное, потому что он чужой, даже среди Пустых чужой, даже среди сородичей чужой, чужой даже в глазах этой Женщины, и это великое что-то — душа. Озарение снизошло на Сифера судорогой. Он снова упрямо противился ей и пытался встать. Вот же — в каждом предмете, в каждом камушке, песчинке и самой мельчайшей частице, вот же — во всем живом есть душа, и хотелось увидеть ее, потрогать, забрать себе, потому что он тоже живой, он тоже хочет заполнить свою пустоту. Почему всем можно, а ему нет? Чем он плох? Чем он хуже? Почему он один ущербный?

Вытянув руку вперед, словно стараясь схватить что-то, Улькиорра поднялся и попытался сделать шаг. Там — бездна, там — пульсация сверхновой, там — гравитационное поле черной дыры, там — Млечный путь поедает Стрельца* — и у всего этого тоже есть душа. На пределе сил Сифер протянул руку. Он должен успеть. Должен. Он ведь поклялся себе во что бы то ни стало познать Женщину. Там — Женщина.

— Ну и куда это ты собрался? — один из синигами настороженно встал напротив Кватро. Улькиорра резко вдохнул и дернулся в сторону, словно прозрев, изгибая брови дугой, как в приступе невыносимой боли, и осел на пол, схватившись за голову.

— Больно… — жалобно простонал он, — не могу… — он прижал ладонь к виску, а потом с удивлением посмотрел на соседа по палате.

— Нужно позвать кого-то… — задумчиво проговорил тот. — Он так покалечит себя, — и уже направился к двери, как Сифер схватил его за край юката. — Чего тебе, Пустой? — с сочувствием спросил синигами. — Давай, или вставай, или я пойду за кем-то из офицеров, — он наклонился к нему. Улькиорра убрал руку и попытался встать, но сумел лишь чуть приподняться, вцепившись в простыню и стащив ее на пол. — Вот дурак… — беззлобно выдохнул мужчина, помогая арранкару лечь на кровать.

Сифер то кутался в одеяло, то снова скидывал его, вертелся на постели и стонал, стараясь найти удобную позу, которая облегчила бы головную боль. Мысли рассыпались образами и отдельными деталями, пустые и обрывочные, как лоскутки осеннего неба, трепетали, накладывались одна на другую, и не давали никаких здравых заключений. Кое-как устроившись на правом боку, Улькиорра заснул, чтобы снова запутаться в мечтах и воспоминаниях, а утром принять очередную дозу лекарств. Иногда к желтым и белым таблеткам добавляли коричневые, пахнущие травами и сладкие на вкус. А иногда, когда он особенно яростно сопротивлялся и окатывал синигами всполохами своей плазмообразной, черной реацу, ему ставили уколы. От них исчезала боль, но ощущение реальности исчезало тоже, и приходилось выбирать между физическими страданиями и способностью мыслить. Со временем ему стало казаться, что дыра в груди начала расти, и он машинально, в бреду очерчивал ее контуры, чем немало пугал синигами. После курса так называемого медикаментозного лечения Улькиорра по-прежнему проводил почти все время в вестибюле, наблюдая за изменениями природы, но больше уже не думал ни о бывшей пленнице, ни об Ичиго, ни о самом себе. Осознание, что никто не придет забрать его отсюда, выхолостило разум, оставив взамен белесое ничто, которое, как мантру, твердило: «Не нужен. Не нужен. Не нужен», — но Сифер не помнил, кому и кто теперь больше не нужен, и потому, чтобы не слышать навязчивый голос, садился на корточки, закрывая себе ухо рукой, и подолгу кричал, пока не приходил кто-то из офицеров четвертого отряда и не унимал несчастного арранкара. После очередного приступа капитан Котецу, занявшая место почившей Уноханы, наконец, решилась вызвать Ичиго Куросаки в Готей.

Телефон, который Рукия дала Ичиго для связи с Сообществом Душ, разрывался уже битый час, в то время как сам синигами благополучно спал. Наконец, на ощупь дотянувшись до него, он рявкнул в трубку грозное:

— Да!

— Это капитан четвертого отряда Исане Котецу, — раздался чуть растерянный женский голос.

— Э… Слушаю. Что-то случилось? — уже мягче спросил Куросаки, садясь на кровати.

— Да. Ичиго Куросаки, вы должны сообщить мне, что собираетесь делать с Пустым, которого оставили почти год назад в нашем отряде на попечение, — строго потребовала девушка.

— А… Что собираюсь делать?! — растерянно и сонно пробормотал синигами.

— Именно. Он больше не может оставаться у нас. Физически он абсолютно здоров, — отрапортовала она.

— Физически? — уточнил Ичиго.

— Да. Вы, наверно, знаете, что он пробыл в плену у квинси около года и те ставили над ним различные эксперименты, видимо, из-за его необычной реацу. И это кроме пыток и насилия, — серьезно добавила она, покашляв для солидности. — Последние три месяца его реацу стабильно растет, хотя это, казалось бы, невозможно, учитывая отсутствие маски и прочие серьезные повреждения. Мы беспокоимся, что он может быть опасен для больных, а потому настоятельно рекомендую вам забрать этого Пустого, — она помолчала, видимо, ожидая реакции Куросаки, но решила продолжить. — Повторяю, физически он абсолютно здоров. Конечно, настолько, насколько вообще возможно с его увечьями.

— Почему… Почему вы не позвонили мне раньше? — подавленно прошептал синигами. Узнавать о Сифере такие вещи… О том самом Сифере, который единственный из всех бесчисленных врагов мог с легкостью помножить его на ноль, который в итоге спас их всех, о том самом Сифере…

— Мы не были до конца уверены в его выздоровлении, — необычайно холодно ответила Котецу. И Ичиго показалось, что она что-то скрывает.

— Когда я могу его забрать? — выпалил он, желая поскорее закончить этот разговор.

— Завтра днем, — капитан положила трубку.

Сломленный, смятый этой информацией Куросаки на автомате набрал Иноуэ. Та ответила не сразу, и когда все же прозвучало ее усталое «алло», он подумал, что Орихиме не рада его слышать.

— Привет, — растерянно пробормотал юноша.

— Что случилось, Куросаки-кун? — не церемонясь, спросила Химе. — Наверное, что-то очень важное, раз ты звонишь мне в четыре утра.

— Прости. Слушай, Иноуэ, — синигами чуть замялся и продолжил. — Завтра я забираю Улькиорру из четвертого отряда. Помнишь, я просил тебя помочь ему? — он выдержал паузу, надеясь, что девушка сама продолжит, но та молчала. — Будет неплохо, если ты прилетишь завтра…

В трубке слышалось спокойное дыхание Орихиме. Увидеть Сифера слабым — значит, снова быть затянутой в этот ад его обугленной души, притом сейчас даже хуже, чем когда-либо, сейчас даже хуже, чем когда он скитался в одиночестве по пустыне и пытался себя убить; увидеть Сифера слабым — значит, снова начать сомневаться в себе и снова впустить в свою голову его пагубные мысли и сомнения, значит заново окунуться в бесконечные войны между Пустыми и синигами, и квинси, и еще черт знает кем.

— Иноуэ? Алло? — позвал Куросаки. — Ему очень нужна твоя помощь… У него серьезные увечья, ты же помнишь. Он почти не ходит, и левой руки нет, и он…

— Из-за твоего Пустого, — отрезала Орихиме непривычно, ненормально холодным тоном, словно это и не она вовсе, а кто-то чужой, другой, с кем Ичиго и знаком не был. — Эти раны сохранились с тех времен.

— Да, — мрачно согласился юноша. — Мне сказали, что квинси пытали его, и… И я думаю, что ему сейчас будет лучше находиться с теми, кто знал его прежде.

— Почему ты не забрал его раньше? — припечатала Химе. — Ты мог оставить его в больнице своего отца. Ты мог хоть каждый день навещать его. Почему у тебя не нашлось места для того, благодаря кому мы все живы? — с вызовом выкрикнула девушка. — Почему ты бросил его, Ичиго? — было слышно, как она плачет. А еще было ясно, что Иноуэ проецирует их разрыв в отношениях на Улькиорру.

— Ты прилетишь? — сдавленным голосом спросил он.

— Да. Возьму билет на двенадцать дня, — спокойнее произнесла Орихиме.

— Мы будем у Урахары-сана. Улькиорре нужен гигай, — он помолчал. — Иноуэ?

— Что, Куросаки-кун?

— Прости, — и в телефоне послышались гудки.

------

* Наш Млечный Путь содержит в себе остатки множества небольших галактик, поглощенных в прошлом. А сейчас наша галактика поглощает карликовую галактику Стрельца, случайно оказавшуюся рядом. В свою очередь, в далеком будущем Млечный Путь сольется с галактикой Андромеды, приближающейся к нам со скоростью 500 000 километров в час. Выглядит это все вот так http://s003.radikal.ru/i204/1512/d9/4f94720c4596.jpg