Урод (гет)

Часть первая.

Lazarus

Ичиго вернулся в Уэко Мундо самым последним; вывалился из отвезнутого рта гарганты, на мгновение зажмурившись и представив бескрайнюю, спокойную пустыню, глубоко вдохнул холодный, сухой воздух и, наконец, решился последовать за Гриммджоу. Однако облегчения сакральный ритуал, призванный успокоить и без того взвинченного Куросаки, не принес. Мир Пустых из его воспоминаний вовсе не совпадал с тем, что он видел теперь. На сотни километров вперед песок был оплавлен и щедро полит кровью, повсюду образовались глубокие разломы, а некогда священная обитель арранкар превратилась в безобразные руины.

Сегодня праздник, день великой победы над ордами обезумевших от мести квинси, сегодня все пьяны и счастливы, и Куросаки снова, впрочем, как и всегда, всех спас. Только самому Куросаки хочется выть от горя. Сегодня день великой скорби. Сегодня у него на руках умер друг. Враг. Сложно оставаться все таким же всепрощающим и верящим в чудо, как Иноуэ, когда знаешь, что Исида добровольно пошел на предательство и счел месть за смерть матери важнее жизни среди близких. Ичиго снова ощутил металлический привкус обиды и гнева. Казалось теперь, что он стал чуть лучше понимать Орихиме, то, почему она тогда так вела себя после смерти Улькиорры, почему стала замкнутой и отстраненной, почему ее страх потерять снова кого-то близкого превратился в довольно сильные атакующие способности. Интересно, думал синигами, смогла ли она простить Сифера? Интересно, сможет ли он простить Исиду когда-нибудь?

У Гриммджоу, упрямо шедшего впереди, тоже не было повода праздновать. Его дом разрушен; квинси буквально выжгли Уэко Мундо дотла, а несогласных на их условия арранкар, словно в насмешку над Айзеном и его былым могуществом в этих краях, затравили до смерти, как диких зверей, мелкими отрядами солдат.

На развалинах Лас Ночес несколько офицеров из Четвертого отряда разбили лагерь для выживших арранкаров и теперь суетились, торопя и подбадривая друг друга. Нелл и Иноуэ тоже были здесь, без устали лечили раненых, пытаясь возвратить в тех волю к жизни дежурными увещеваниями, что, дескать, все еще можно восстановить. Никто из синигами давно не верил в это хотя бы потому, что нечего было восстанавливать. Но бывшие нумеросы и фрасьоны смотрели на девушку с явной благодарностью в глазах и словно знали, что она — их последняя надежда. Ичиго вспомнил, как Орихиме одной из первых попросила отправить ее в Уэко Мундо несмотря на все протесты убеждавших ее синигами, что ее способности нужнее в Готее. «Арранкарам некому помочь, — сказала она, — а я должна», — было ли это своеобразной попыткой искупить вину за смерть Сифера перед самой собой или ей двигало чувство ответственности за Пустых, которое внушил некогда ей Айзен, назвав Принцессой, богиней, Солнцем этого мира, Куросаки не знал, но смирился и снова последовал за ней. Невольно в памяти отозвались слова все того же Сифера: «Она уже одна из нас. Даже забрав ее отсюда, этого факта тебе не изменить», — возможно ли, что Кватро предугадал будущее поведение Иноуэ, детально изучив ее характер и реакции на различные события, мог видеть в ней то, чего остальные никогда не замечали, — ее тьму, ее отчаянье. А он — Ичиго — отнял у нее это. Теперь он понял, каково это — терять тех, кто знает тебя чуть лучше, чем все остальные. Это его крест, его наказание — лишать тех, кто ему дорог, всего, во что они верили когда-то. Отняв у Орихиме Улькиорру, сегодня он своими руками убил Исиду ради спасения человечества, равновесия всех миров, запечатал Яхве Баха в кристалл, сделав из того нового Короля Душ. Потому что знал, что если бы позволил Исиде убить его, то во всех реальностях, во всех вселенных жизнь перестала бы существовать, но… Какой во всем этом смысл, во всех этих жертвах, в нем самом, когда в итоге он один продолжает тащить за собой скарб из потерь и страданий, когда ему не с кем разделить свою гнетущую ношу, когда у него в груди дыра точь-в-точь, как у того Пустого. Он снова посмотрел на Иноуэ. Та старательно лечила раненых, словно старалась выплатить долг спасенными жизнями за смерть того единственного, кому она по-настоящему была нужна и кого отвергла.

Площадь разрушений была огромна! И Куросаки скорбно подумал, что даже если Гриммджоу, Нелл и остальные выжившие потратят всю жизнь, пытаясь восстановить Уэко Мундо, им не осилить и половины. Мир буквально рушился под ногами, все еще испытывая влияние витавшей в воздухе реацу квинси и последствия гибели истинного Короля Душ, рассыпался крошевом пемзы, зиял обугленными рытвинами, ямами и извергал клубы ядовитого, сизого дыма, плюясь ошметками тел погибших, напитавшись их кровью, их силой, их истлевшими душами в инстинктивной попытке себя спасти. Джагерджак хмуро плелся на два шага впереди и что-то бормотал себе под нос, осматривая развалины, и вдруг замер, когда в поле зрения попала истерзанная Халлибел.

— Пойду разыщу ее фрасьонов, — с неожиданным участием проговорил он и резко свернул в сторону, рыская глазами средь обломков замка.

Ичиго, оставшись один на один со своим надгробным камнем на душе, загипнотизировано таращился себе под ноги на липкий, бурый песок. Некогда серая, неприветливая, теперь пустыня словно расцвела яркими алыми бутонами, которые бесстыдно и пышно хвастались своими раскидистыми лепестками, источая запах гниющего мяса, созывали изголодавшихся Пустых к остаткам трапезы. Он бы так и стоял, увязнув по щиколотку во влажном песке, если бы краем глаза не заметил у одной из уцелевших стен Лас Ночес чью-то худую, бледную, сгорбленную спину. Арранкар сидел, низко склонившись вперед, и даже отсюда можно было разглядеть его многочисленные раны, однако никто не спешил перевязать их, и тот лишь старался из последних сил не потерять равновесие окончательно, изредка вздрагивая, словно борясь со сном. Куросаки направился к Пустому, вглядываясь в странно знакомые контуры дыры между седьмым и восьмым позвонками. Один из синигами подошел к раненому, что-то объясняя, но потом поспешил прочь, и Ичиго ускорил шаг, чтобы нагнать его.

— Почему ему никто не помогает? — окликнул он офицера.

— Слишком тяжелые увечья. Он истощен и слаб — не проживет и суток. Даже силы той женщины не хватит, чтобы спасти его, — ситуация отозвалась в голове дежавю, как будто когда-то он уже слышал нечто подобное, только обращенное к нему самому. — Он больше не может накапливать реацу, его тело вообще ее не производит, судя по всему, — раздраженно отмахнулся тот. Первое, что бросалось в глаза, — это усталость, саваном опустившаяся на всех выживших, она тянула приступом острой тревоги в диафрагме, давила, душила, и синигами, заметив удивленный взгляд Куросаки, уже мягче добавил: — Этот Пустой… Удивительно, что он вообще жив. Его нашли в одном из бараков квинси… Он едва мог дышать, когда его вытащили оттуда. Поймите, он не выживет. Солдаты Яхве ставили над ним какие-то эксперименты и не только… — уклончиво добавил он, кидая косые взгляды на арранкара. — Поймите, для него на самом деле лучше будет умереть после всего, что он вынес.

— Что?! — Ичиго отступил назад, ошарашено и зло смотря на офицера, а потом резко обогнул его и упрямо зашагал к раненому, как будто его притягивало что-то в нем, что-то важное, настолько глубокое и истинное, как воспоминание из раннего детства, которое подсознательно ощущалось кончиками пальцев, обонянием, слухом, но не складывалось в общую картину.

Он остановился в паре метров, рассматривая обритую, в болячках голову Пустого, и решил, что если того уже не спасти, то надо хотя бы прикрыть чем-то его тело, чтобы никто не таращился на эти увечья с любопытством и отвращением, как смотрят на физические уродства, и стянул с себя черное верхнее косоде, готовясь набросить ему на плечи. Но тот вдруг как-то нервно и неестественно выгнул шею, словно пытаясь подавить судорожный припадок, и припечатал Куросаки ледяным, ничего не выражающим взглядом. Ичиго ощутил явственную дрожь в коленях. Быть не может, чтобы все это оказалось правдой. Быть не может. Арранкар медленно моргнул, издал утробный, хрипящий звук и снова свесил голову на грудь. И синигами не сразу сообразил, что Пустой не узнал его, что тот настолько слаб и вряд ли даже помнит самого себя. Он не спеша, еще раз вызывая в памяти лицо арранкара, думая, что может быть тот просто похож на его давно погибшего врага, опустился на корточки, а затем тихо позвал:

— Улькиорра? — и не дождавшись реакции, тронул его за плечо, но тот лишь вздрогнул и ссутулился сильнее, пытаясь уйти от прикосновения. — Улькиорра, это ты? — несмело прошептал Ичиго. — Что они сделали с тобой, Улькиорра… — безысходно выдохнул синигами, уставившись на обрубок левой руки и вспоминая, что сделал он сам.

Затем бережно, как будто перед ним было призрачное воспоминание из прошлого, а не живое существо, накинул на арранкара косоде. Сифер зябко передернул плечами, тут же вцепился в край одежды и потянул, пытаясь прикрыть дыру. Что-то щемящее было во всем этом, что-то настолько неестественное, ненормальное, что Ичиго машинально потер глаза. Кватро наблюдал за фрасьонами Халлибел. Те суетились вокруг нее, плакали и беспрестанно причитали, что по-прежнему в любую секунду готовы пожертвовать собой, лишь бы она выжила, а потом увели подальше, туда, где нет запаха смерти и крови. И в этот момент ему показалось, что в глазах Улькиорры мелькнуло что-то похожее зависть. Наконец, он оглядел Куросаки, но лицо его, обычно печальное и отстраненное, теперь застыло в ожидании боли, которую неминуемо причинят. Ичиго откуда-то отчетливо знал, что тот все еще не узнал его. Происходящее походило на бредовую галлюцинацию, вроде тех, что бывают, если получить сильное сотрясение или гематому, в которой Сифер никогда и не умирал, но был теперь слаб и уязвим, и нуждался в защите. «Это все из-за смерти Исиды. Это все из-за него», — подумал синигами, пытаясь выбросить из головы навязчивый образ жалкого, потерянного Кватро, тянущего руку к Иноуэ там, на крыше. Из оцепенения его вывел пристальный взгляд Улькиорры. Ичиго вздохнул и коснулся его левого плеча, провел вниз и наткнулся на пустоту в рукаве.

— Это ведь я сделал, — процедил он сквозь зубы, — из-за меня ты попал в плен, из-за меня ты стал неспособен себя защищать, — он виновато склонил голову, — это я сделал, — еще немного, и он разрыдался бы, если бы не…

— Ичи… — чуть слышно, хрипло, с большим усилием произнес Сифер и облегченно выдохнул, словно только что осознал, что вернулся из ада. — Ичиго… Ичи…

Это и был ад, Улькиорра никогда не возвращался из него, потому что теперь ад поселился в нем, плавил нутро, касался пламенным языком обветренных губ, заново заживо выжигая дыру внутри его и без того опустошенной души.

— Ичиго… — снова прошептал он, и этого хватило, чтобы в Куросаки снова пробудилось его непостижимое желание всех защищать.

— Все будет хорошо, Улькиорра, все закончилось. Потерпи. Надо потерпеть, слышишь? — он погладил его по выбритой голове, отмечая, что маски нет совсем и, видимо, из-за этого Сифер не может больше сохранять реацу. — Потерпи. Я найду кого-нибудь, кто поможет тебе, — тараторил он, судорожно озираясь по сторонам и надеясь найти какого-нибудь свободного врача. — Ему нужна помощь! — заорал он, указывая на Кватро. — Под мою ответственность! — но офицер лишь отрицательно помотал головой и сложил руки крестом. — Твою мать! — выругался Ичиго и направился прямиком к палатке четвертого отряда. — Тому арранкару срочно нужна помощь! Он бывший Эспада, и вы не можете бросить его, — грозно проговорил он, обращаясь к синигами, накладывавшему повязку одному из раненых. — Я Ичиго Куросаки. Под мою ответственность, — он угрожающе посмотрел на офицера, и тот, наконец, молча и неохотно последовал за ним.

— Он умрет, — констатировал он, бегло осмотрев раны Сифера.

— Нет. Вы поможете ему поправиться, — упрямился Ичиго, перехватывая арранкара под мышками и приподнимая. — Давай, Улькиорра, надо встать, — и обратил внимание, что левая нога Кватро сильно изуродована и почти не работает. — Помогите мне, — скорее, приказал Куросаки, нежели попросил, и синигами смиренно принял Пустого с другой стороны, помогая тому встать. — Мы отведем тебя в палатку четвертого отряда. Ничего не бойся, все закончилось, — если бы только Ичиго мог себе когда-нибудь представить, что будет говорить нечто подобное врагу, который без труда одолел его дважды, он бы просто расхохотался, но сейчас ничего лучшего не приходило в голову при виде растерянного и израненного Сифера.

— Какие жуткие раны, — угрюмо выдавил офицер. — Эти квинси… Не встречал никого более жестокого.

Ичиго молчал, потому что знал, кто на самом деле причинил Кватро эти увечья, кто, пусть и косвенно, но все же явился причиной, по которой Улькиорра попал в плен, и то, что арранкар после всего этого по-прежнему оставался в разуме, было не иначе как чудо.

Они почти подошли к палаткам, когда Сифер застонал, его снова скрутило судорогой, он выгнул шею назад и начал задыхаться. Иноуэ, направлявшаяся в это время к гарганте, вздрогнула и замерла, уставившись на арранкара, не обращая внимания на торопивших ее синигами.

— Иноуэ-сан, нам нужно спешить, — девушка потянула ее за рукав. — Главнокомандующий Кеораку умирает. Медлить нельзя, — Нелл впереди пригласила всех войти. — Пожалуйста.

— Да… но там… — Орихиме дрожала, вцепившись в плечи, — там Улькиорра… — робко прошептала она.

— Иноуэ-сан, об оставшихся арранкарах позаботятся. Вы сейчас нужнее в Готее, — девушка бодро зашагала вперед.

— Но… — она все следила, как Сифера подвели к палатке, как его силуэт скрылся в ней, и думала, что тот должен был заметить ее тоже, должен был ее узнать, иначе и быть не могло, он должен был. С тревогой и надеждой одновременно она последовала за синигами.

Пока Улькиорру мыли и перевязывали, Куросаки сидел на входе в палатку, терпеливо ожидая результатов. Было неприятно и странно: вроде бы это действительно был Кватро, его лицо, его тело, его едва ощутимая реацу, но все это больше не вызывало трепетного страха и уважения, и жалости не вызывало, внутри таилось странное ощущение отвращения и тошноты. Он размышлял над тем, правильно ли поступил, когда попросил синигами оставить арранкара на дальнейшее лечение в Обществе Душ, хотя мог бы и сам заняться восстановлением его тела, мог бы обратиться к Урахаре в крайнем случае, но перспектива каждый день сталкиваться с живым свидетельством того, к чему в итоге привел его конфликт с внутренним Пустым, к чему привели его гордыня и глупость, раз он не смог разглядеть и принять собственный занпакто, отзывалось дискомфортом в душе.

— Чего ты здесь сидишь? Где девка? — Гриммджоу, как обычно, не церемонился и был настроен воинственно.

— Слушай, ты знаешь, Улькиорра выжил. Я нашел его у стен Лас Ночес. Его лечат сейчас, — смешанно пробормотал Куросаки и тут же стушевался.

— Чего?! — Секста ввалился в палатку четвертого отряда и уставился на сидящего на кушетке обнаженного Кватро.

Гриммджоу двинулся на него, оттолкнул пытавшуюся помешать медсестру и одним ударом в голову сшиб и без того еле живого Сифера на пол.

— Я тебя до смерти забью, мразь! Это ты виноват! — рычал он, нависая над задыхавшимся арранкаром. — Если бы ты тогда выполнил приказ и убил Куросаки, мы не были сейчас в такой жопе! — он зло пнул Улькиорру в бок и готовился ударить снова, когда в помещение влетел Ичиго и сцепился с Джагерджаком.

— Убирайся! Не трогай его! — заорал он, хватая Сексту за ворот одежды и намереваясь ударить, и осекся, когда заметил Сифера. Тот лежал на боку, стараясь подтянуть колени к груди и прикрыть голову рукой, дрожал и хрипел от натуги.

— Сам подохнет! — Гриммджоу высвободился из захвата, кинул разъяренный, насмешливый взгляд на Куросаки и вышел.

Ичиго прикрыл глаза и глубоко вдохнул через нос, беря свой гнев под контроль. Это непостижимо. Видеть его таким — невыносимо мучительно, ненормально. С другой стороны, он ничем не может помочь Улькиорре, все, что он мог, уже сделал, если только Иноуэ согласится. Хотя и в этом не было уверенности, потому что однажды она уже наблюдала спокойно и смиренно, как тот умирал, и не спасла его, не помогла. И Куросаки думал, что понимает причины, по которым она не решилась, но потом чудовищно тяжело переживала смерть Сифера, хотя и не говорила никому ничего.

Он и остальные офицеры ушли из пустыни к вечеру; изнуренный и подавленный, Куросаки, тем не менее, сразу же решил разыскать Иноуэ и рассказать ей обо всем. Та дремала под раскидистым абрикосовым деревом в усадьбе капитана Укитаке, где развернули теперь дополнительные лечебные корпуса для раненых. Лучи закатного солнца забирались ей в волосы, путались в них, перебирая пряди и превращая их в красное золото. Ей снился Сифер, словно он стоял позади и буравил ее своими ледяными глазами, потом все смешивалось, и безэмоциональный взгляд становился испуганным и жалобным, болезненным, как сегодня, когда она заметила его истощенную фигуру вдалеке. Иноуэ очень хотелось спросить, как он выжил, но она не решалась, боялась услышать, ощутить всю скорбь и тоску, застывшую в этих глазах еще раз, зная наверняка, что в нем что-то сломалось, разрушилось. Было нехорошо и страшно, во сне она ощущала практически детскую потребность прижаться к чьей-то теплой, родной груди в поисках защиты от этих проникающих сиферовых глаз.

— Иноуэ… вот ты где, — Ичиго присел рядом, приветливо улыбаясь.

— Куросаки-кун… Это ты, — девушка потянулась и погладила его по щеке, отмечая, что тот выглядит обеспокоенно. — Что случилось? — синигами чуть дернул уголками губ, подавляя смущение, и поймал ее ладонь. — Это из-за Улькиорры? — спросила она напрямую. Верно. Она всегда могла чувствовать его лучше других, всегда замечала даже малейшие перемены в его душе, а сейчас и тем более было не сложно догадаться.

— Не то чтобы… — невнятно пробурчал Ичиго. — Просто это кажется действительно невозможным, но он жив, — Куросаки нервно сглотнул и серьезно посмотрел на Орихиме.

— Я видела его… как ты вел его… Он будет здоров? — и синигами вздрогнул от ее тона. Неужели за столько времени она так и не простила Сифера? Неужели он тоже никогда не сможет простить Исиду?

— У него тяжелые раны… — голос его сквозил постылым чувством вины, скрутившим грудь. — Он… То есть я хотел бы тебя попросить, чтобы ты помогла ему… Если хочешь, конечно, — добавил он невпопад, перебирая пальцами травинки.

— Ичиго… Послушай, — она говорила непривычно вкрадчиво и мрачно, внимательно смотря Куросаки в глаза, — не знаю, готова ли я сейчас видеть его. Я много думала над этим… Знаю, что, наверно, поступаю неправильно, но…

— Ничего… Я понимаю, — перебил синигами, чувствуя странное облегчение и ласково гладя девушку по волосам.

— Ты знаешь, я подумала… Скоро мы закончим школу и наверняка после уже никогда не увидимся, — она задумчиво и грустно посмотрела на ветви дерева. — И я хотела сказать… Точнее, попросить… — она покраснела и замялась. Куросаки терпеливо ждал. — Давай проведем этот год вместе… — выпалила она и спрятала лицо за копной волос.

— Иноуэ, ты чего? Мы и так всегда вместе, — синигами хмуро, но по-доброму улыбался.

— Да, но… Я столько хотела сказать тебе, Куросаки-кун, но в итоге все перепутала, — почти сдалась она, когда Ичиго снова взял ее за руку, подбадривая. — Послушай… Я люблю тебя, — грустно, глядя в пол, прошептала Химе. — Пожалуйста, давай проведем этот год вместе… Хотя бы этот последний год, — она заплакала, когда поняла, что Куросаки вздрогнул и чуть отстранился от нее, ошарашенный.

Повисла тишина. Безусловно, Ичиго всегда догадывался о чувствах Иноуэ, но полагал, что ее детская влюбленность давно прошла. По крайней мере, ему крайне удобно было так думать, ведь тогда не нужно отвлекаться на переживания девушки и можно с головой окунуться в мир битв и сражений. И сейчас, когда ситуация требовала от него действий, он спасовал. Он чувствовал себя загнанным в угол, лишенным кислорода, почти мертвым и боялся снова причинить боль и без того внутренне израненной Орихиме, все еще ощущая вину за то, что искалечил Сифера, за то, что забрал его когда-то у нее.

— Иноуэ, — только и выдавил он, тяжело вздохнув. Девушка наклонилась к нему и поцеловала, робко и мягко, едва прикасаясь к губам, словно скрепила, сплела их невидимой нитью. И Куросаки ощутил, как надгробный камень на его душе многократно вырос в размере.

Все изначально пошло в ее жизни не так, все переворачивалось с ног на голову с самого ее рождения, предметы оказывались на потолке и не падали, висели, как приклеенные, и она вместе с ними также свисала, зажимая длинную юбку промеж ног. Ее фантазия, слишком яркая и ненормальная, слишком нездоровая, безумная, всегда выдавала в ней человека, всем своим естеством желающего отгородиться от этой реальности, исчезнуть, завязнуть в чужих душах и страданиях, не забывая возводить в абсолют свои. Вот и в отношениях с Куросаки Ичиго все складывалось совсем не так. В мечтах она шла под руку с возлюбленным, вечно угрюмым, но очень добрым на самом деле, уж она-то точно знала его чувства, шла и весело болтала о школе и новых пирожных, которые завезли на днях в булочную на углу, где она подрабатывала. И синигами, как обычно, сначала молчал, а потом сгребал ее в медвежьи объятия и целовал пылко, заставляя девушку смущаться. И они стояли в ее мечтах под бледно-розовым дождем из лепестков сакуры, пока не пришли бы Пустые. Хотя нет, когда она мечтала об Ичиго, в ее фантазиях не было Пустых, зато были дни, полные обычных житейских забот. Но они с Куросаки были бы так счастливы, что даже домашний быт принимали бы с радостью. И не было бы ни войн, ни врагов, ничего, что грозило бы их разлучить. Однако в жизни все вышло не так, и их отношения еле продержались пару недель, когда Ичиго, затравленный пылкой любовью Орихиме, почти на издыхании выдавил скомканное и невнятное: «Я так больше не могу, Иноуэ, прости. Но я правда так больше не могу, прости», — и ушел в Готей. А сама Химе, сдавшись, сгорбившись, перепугавшись, что еще одного подобного опыта предательства, как она подсознательно ощущала себя, не выдержит, в панике уехала на Окинаву. Потому что лишь бы подальше отсюда, хоть в Ад, хоть в пресловутый Лас Ночес.

Сифер снился ей каждую ночь, неустанно глядел на нее своими нефритовыми глазищами, хмурился пуще прежнего, а потом говорил что-то с укором, но Иноуэ никогда не могла разобрать его слов, словно в ушах разлился целый океан, шумел, создавая помехи. Орихиме хотелось стать пылью под этим взглядом, хотелось превратиться в воздух, лишь бы не натыкаться больше на это требовательное, осуждающее лицо, паранойя настолько захлестывала, что, просыпаясь, она подолгу шарила по комнате, проверяя, не входил ли кто. Иногда в его глазах читалась мольба, и в такие моменты девушка думала, что было бы легче, не знай она никогда ни Сифера, ни Куросаки, никого, кто втянул ее это бесконечное марево смертей и страданий. А однажды Улькиорра, словно бы все это происходило наяву, а не в ее снах, протянул ей руку, прикоснулся к щеке, потом повел вниз по шее к груди, и там, где он трогал ее, оставались красные, кровавые, воспаленные следы и пылали так, словно под кожу залили жидкое пламя. Тогда Орихиме знала, что заслужила это, что так и должно было быть. Однако потребовалось не так много времени, как она предполагала изначально, чтобы заставить себя ответить на очередной звонок Куросаки. И хотя тот не сказал ничего важного, на душе стало легче.

Дни тянулись, плыли, растекались по полу, по телу, по зданиям и деревьям, заставляя чуть окрепшего Сифера опасливо подтягивать ноги на больничную койку в непривычном ощущении страха перед временем; заставляя чуть восстановившуюся после неудачи Орихиме задумываться о возвращении в Каракуру, о невыполненном обещании, что она дала сама себе перед отъездом. «Я не забыла тебя, Улькиорра, но сейчас мне надо побыть одной», — думала она, когда садилась в самолет до Наха — столицы Окинавы. В то время как сам Кватро мечтал лишь о том, чтобы хватило сил дождаться мятежную Женщину, и беспокоился, что не продержится, потому что так долго врать себе ему еще не приходилось. В ту пору Орихиме казалось, что через эти странные сны Улькиорра пытался донести до нее что-то, и она приходила в себя в поту и с ощущением страха перед невыносимой физической болью. Сифер не боялся боли хотя бы потому, что сложно было представить более жуткие пытки и унижения, чем те, что принесли ему квинси. Жидкое осеннее небо лилось на деревья в Обществе Душ, на дома, землю, делая все предметы размытыми, почти мягкими, волокнистыми и бесформенными. Вещи разбухали, напитавшись влагой и обостряя собственные запахи, и казалось, прикоснись к ним, и они внезапно окажутся липкими, пристанут, прирастут к пальцам, пустят корни, смешиваясь с ДНК и распространяя вирус осени.

Сифер стоял у огромного окна в рост уже полчаса и завороженно следил за потоками дождя на стекле, хлеставшими, будто в истерической, отчаянной попытке намеревались пробить его своей упоенной верой и настойчивостью. Улькиорра сквозь навязчивый шум и морок в голове рассеянно заметил себе, что эти капли точь-в-точь как та самая Женщина, которая так расточительно бросалась некогда верой и добротой, а он — Сифер — как это стекло — холодный, упрямый и неприступный. Был когда-то. Он чуть приподнял голову, приложил ладонь к стеклу и подышал, раздумывая, что бы написать, но так ни на что и не решился, и снова поник. Он ждал ее уже полгода. Уже полгода он пытался примерить на себя шкуру своей бывшей пленницы. Он видел, как мир расцветал под ярким солнцем параллельного мира, как жили и умирали растения, которые Женщина когда-то носила в волосах, и наблюдал теперь, как сад напротив лечебных корпусов четвертого отряда снедали цвета Уэко Мундо. «Наверное, хватит уже», — бессильный перед временем прошептал он, все же рисуя на стекле знак бесконечности. Кто знает, может, он слишком мало ждал, может, душа Пустого и вовсе не способна на веру, а уж тем более на жертву, может, нужно было сильнее, может, нужно было не думать о бывшей Принцессе совсем, может, не стоило и вовсе возвращаться с того света. Но терпения хватало лишь на то, чтобы сдержать очередную судорогу в руке. Он прекрасно понимал, что ему просто позволяют здесь находиться из уважения к заслугам Ичиго Куросаки, прекрасно знал, что однажды это закончится и предстоит решить, что делать дальше, осознавал, что с таким уровнем духовной силы в пустыню ему путь закрыт, а остаться в Сейрейтее ему не позволят, впрочем он и не хотел. Где угодно, лишь бы не здесь. И все равно, сколько не запрещал себе, думал, что, возможно, только возможно, когда Женщина придет, то поможет восстановить его тело, чтобы он был в состоянии сам о себе позаботиться. Ведь она не могла не прийти, не могла оставить его. Но уже полгода никто не навещал его. «Наверное, хватит», — неужели он настолько ослеп, что перестал видеть реальность? Реальность выла северным ветром, принося тлетворный дух безнадежности. Он машинально перехватил свою левую руку, мучимый фантомными болями, но ощутил лишь пустой рукав. Ему казалось, что вместе с природой умирал и он сам, сбрасывал яркие листья, увядал вместе с цветами совершенно немыслимых оттенков и готовился заснуть потом, скованный холодом и пустотой. Медленно, держась за стену, он сел на корточки перед окном, по-прежнему не отрывая взгляда от нитей дождя; в руках неумелого мастера старые, гнилые волокна рвались, узор не складывался, и общий фон картины выходил уродливым и серым в тон наступающей осени. Улькиорра с тревогой думал, что его занесет здесь, если кому-то в голову придет открыть эти гигантские окна. Сначала пылью, потом настойчивые бисеринки песка заберутся под одежду и в волосы, вызывая зуд на коже, а после он покроется хлопьями-струпьями ненастоящего сейрейтейского снега, и окончательно заледенеет в своем «превеликом» отчаянье, превратится в несуразную статую, вроде тех, что он видел в саду у местных аристократов, когда кому-то вздумалось похвастать перед ним красотами мира синигами, и будет поставлен на заднем дворе между ржавыми бочками с водой. Он чувствовал, как вместе с секундами бесконечного космического времени исчезал и рассудок, который ненасытная вера и преданность, надежда и ожидание дожирали, смакуя каждую нервную клетку его мозга. Они, как присосавшиеся мелкие Пустые-паразиты, вытягивали из него последние силы. И он сдался. Сдастся. Осталось немного. Думая, что в конечном итоге все эти полунадуманные, гипертрофированные эмоции, вызванные подорванной нервной системой, отвратительным чувством жалости к себе и состраданием Куросаки из-за плена у квинси, не следовало вообще впускать в свою голову. Хотя что он мог тогда… Тогда он едва осознавал, что был спасен и синигами не намерены причинять ему вред. Тогда ему просто повезло, и вечно страдающий от чувства вины Ичиго подобрал его у стен Лас Ночес, но всему приходит конец. И в итоге он думал о смерти, о том, что, возможно, в его случае смерть вообще не имеет места быть. Он ведь уже облажался однажды. И с этими мыслями неизменно приходил образ Женщины, всегда одетой в белое платье. Осталось ли хоть что-то от той Орихиме, что он знал когда-то?! Остался ли хоть намек от того Сифера, что она знала когда-то?!.. И вспомнил случайно, что где-то читал, будто в той стране, откуда родом Принцесса, белый — цвет траура.

— Пустой, пора ужинать, — окликнул его полноватый синигами-смотритель. — Хватит стоять здесь. Никто не придет, — сурово подытожил он.

Сифер перевел на него мрачный, чуть удивленный взгляд, подавив приступ паранойи, и сильно хромая на левую ногу, поплелся прочь. Когда он ступил на лестничную площадку, кто-то грубо дернул его за плечо, заставляя обернуться, и Улькиорра едва удержал равновесие. Перед ним стояли двое его соседей по палате. Догадавшись, что те задумали, арранкар попытался развернуться спиной к стене, чтобы снизить урон, но банально не успел. Один из синигами схватил его за юката, обнажая дыру.

— Не трогай! — Сифер выставил вперед плечо, запахивая края одежды, словно стыдясь.

— Как ты живешь с такой дырой в теле, Пустой? — с издевкой спросил второй, приближаясь и заставляя Улькиорру отступить. Отвратительное чувство загнанной в угол жертвы грызло его изнутри, насмехалось над его беспомощностью теперь и былым могуществом тогда. Когда-то он точно так же запугивал Ичиго Куросаки, хвастая перед ним своей силой, сейчас рядовые офицеры, а иначе мусор, делали с ним то же, упиваясь его почти звериным оскалом от страха.

— Убирайтесь. Не трогайте меня, — выдавил он, едва не задыхаясь от нового приступа дрожи. — Только не сейчас, пожалуйста, пусть это случится не сейчас, — думал он, отступая как можно ближе к стене. Периодически возникающие судорожные припадки, перемежающиеся с минутами острого психоза, — это то, чем наградили его квинси, когда пытали и ставили эксперименты над его телом. — Не прика… — его оборвал тяжелый удар в челюсть, и Сифер, медленно хлопая ресницами и раскрыв рот, повалился на пол бессловесной грудой костей.

Те били в немой, жестокой злобе; в грудь, в голову, в пах, в живот, снова в грудь — ненависть и отвращение их были настолько сильны, что им едва удавалось сдерживать всполохи собственной реацу. Удары выходили смазанными и нервными, рассеянными и неточными. Кватро, так и не успевший доползти до стены, лежал теперь полубоком, равнодушно, безмолвно, безысходно принимая побои и борясь с приступом удушья. Пусть бьют, думал он, потому что это все равно не его тело — просто очередная плоть, которая каким-то чудом восстановилась после его так называемой смерти, пусть бьют, потому что когда Женщина вернет ему силу, он отрастит себе новое, пусть избивают, потому что регенерация научила его не обращать внимание на мелкие недоразумения вроде синяков и переломов костей. Когда все стихло, он краем сознания ощутил, как его схватили за обрубок руки и скинули под лестницу.

Он очнулся уже в палате, ощущая себя так, словно ему раздробили череп. Боль не оставляла сил даже приподнять голову, как будто та успела пустить корни в подушку, и он лишь хрипло, протяжно застонал. Через какое-то время сквозь полудрему он услышал шаги возле кровати.

— Давай, Пустой, поешь, — теплые руки осторожно приподняли его, поддерживая затылок, и влили в рот горячий, пряный бульон. Сифер уловил сочувственные нотки в голосе синигами и узнал в нем того смотрителя, с которым столкнулся в холле.

Он делил окружающих теперь его бывших врагов на тех, кто откровенно ненавидел его, и тех, кто сострадал, если можно так выразиться. По всей видимости, этот офицер был из второй категории, а потому Кватро позволил себе немного расслабиться, надеясь хотя бы сейчас обойтись без параноидных навязчивых мыслей. Тем, кто изредка оказывал ему посильную помощь, был и сосед по палате — высокий, смуглый синигами из одиннадцатого отряда. Время от времени он интересовался самочувствием арранкара, а однажды даже спросил, кто такая эта «Женщина», которую Сифер зовет во сне.

От пряной жидкости по телу разливалось мягкое тепло, ненавязчиво уводя сознание в состояние полудремы. Сквозь морок ему снились собственные мысли, что, дескать, если бы раньше кто-то сказал, что он окажется в подобном месте, что ему придется спать в общем палате и есть в столовой, пользоваться общей санитарной комнатой, то он бы даже не убил наглеца, приняв его за сумасшедшего. И дело было даже не в том, что он находился теперь на позорной, постыдной милости врагов, а в том, что его — гордость Эспады, гордость Айзена-сама — сравняли с посредственным, бездарным мусором. А в целом, если смирить остатки самоуважения, все было вполне сносно, кроме препаратов, которыми его начали пичкать последние пару недель из-за начавшего возрастать уровня реацу. Синигами боялись его, даже сейчас, когда он настолько слаб, что был не в состоянии самостоятельно заботиться о себе, синигами все равно со страхом и трепетом подходили, прикасались к нему, говорили с ним приглушенным тоном, тщательно подбирая слова. С одной стороны, это немного льстило, но с другой — вызывало отвращение, потому что выглядело так, словно они прощупывали почву перед тем, как ударить в спину.

— Вот, Пустой, это надо выпить, — полноватый смотритель протянул Кватро две крупных белых капсулы и еще одну желтую таблетку поменьше.

— Что это… — процедил арранкар, чуть дернув подбородком в сторону, когда синигами поднес лекарства к его лицу.

— Это поможет тебе восстановиться после того, что квинси сделали с тобой, — уклончиво пробормотал тот. — Давай, глотай.

— Вы врете, — отрезал Сифер, стараясь высвободиться от захвата медбрата.

— Ладно, — приглушенно проговорил тот и прижал Улькиорру к кровати, затягивая ремни на груди и руке. — Это нужно, чтобы обезопасить других от тебя. Ты Пустой, бывший Эспада, — терпеливо объяснял синигами, открывая рот арранкару и заставляя проглотить лекарства.

— Я не могу из-за них думать… и… — он тяжело задышал, ощущая, как нарастает отупение в голове, — мне из-за них тяжело контролировать свои движения, — он попробовал поднять руку, чтобы доказать, но ремень больно врезался в запястье, — и… из-за них меня постоянно тошнит, — совсем по-детски жаловался он, чувствуя, как волной по нервам прокатывается расслабленность, но сами мышцы по-прежнему остаются скованными, — и… все время клонит в сон, но я не могу спать… я как будто мертвый из-за них… не могу думать… — он протяжно застонал, когда синигами расслабил ремни, решив, что Кватро можно больше не опасаться, по крайней мере до следующей дозы препаратов. — Нет… Уйдите, — прошептал он бессвязно, слабо дернувшись, когда в палату вошли его соседи.

— Снова его накачали? — спросил тот самый синигами, который сочувствовал арранкару. — Что ему дают такого, что после них он вообще становится неадекватным, даже есть не может? — недовольно проворчал он, схватил за рукав смотрителя.

— Он бывший Эспада. Надо быть с ним настороже, — спокойно ответил он.

— Тогда почему его держат здесь, а не в Гнезде личинок? — не отставил раненый.

— Личная просьба Куросаки Ичиго, — сухо проговорил тот и вышел.

Улькиорра стонал, часто и тяжело дышал, непрерывно сглатывая и стараясь бороться с подступающей рвотой. Он попытался сесть и спустить ноги на пол, но тело не отзывалось, и он так и остался полулежа, опершись рукой о стену. Когда первая волна тяжелого, наркотического морока схлынула, ее место заняла глухая, как бетонная стена, апатия. Кватро медленно ворочал белками глаз, то и дело вздрагивая от сводящего с ума напряжения и покалывания в мышцах. Белые стены, потолок, синигами с рябыми лицами на трех кроватях впереди, ровно 4 тумбочки, одна из которых его — Сифера. Если долго смотреть на стену перед собой, то можно заметить, как она расползалась, приоткрывала свое нутро, и ее Y-обазный разрез обнажал истлевшие внутренности. Но и за ними скрывалось что-то. В каждом системе, в каждом органе, в каждой клетке и молекуле, и атоме хранилось что-то такое знакомое, влекущее, но ему — Сиферу — недоступное, потому что он чужой, даже среди Пустых чужой, даже среди сородичей чужой, чужой даже в глазах этой Женщины, и это великое что-то — душа. Озарение снизошло на Сифера судорогой. Он снова упрямо противился ей и пытался встать. Вот же — в каждом предмете, в каждом камушке, песчинке и самой мельчайшей частице, вот же — во всем живом есть душа, и хотелось увидеть ее, потрогать, забрать себе, потому что он тоже живой, он тоже хочет заполнить свою пустоту. Почему всем можно, а ему нет? Чем он плох? Чем он хуже? Почему он один ущербный?

Вытянув руку вперед, словно стараясь схватить что-то, Улькиорра поднялся и попытался сделать шаг. Там — бездна, там — пульсация сверхновой, там — гравитационное поле черной дыры, там — Млечный путь поедает Стрельца* — и у всего этого тоже есть душа. На пределе сил Сифер протянул руку. Он должен успеть. Должен. Он ведь поклялся себе во что бы то ни стало познать Женщину. Там — Женщина.

— Ну и куда это ты собрался? — один из синигами настороженно встал напротив Кватро. Улькиорра резко вдохнул и дернулся в сторону, словно прозрев, изгибая брови дугой, как в приступе невыносимой боли, и осел на пол, схватившись за голову.

— Больно… — жалобно простонал он, — не могу… — он прижал ладонь к виску, а потом с удивлением посмотрел на соседа по палате.

— Нужно позвать кого-то… — задумчиво проговорил тот. — Он так покалечит себя, — и уже направился к двери, как Сифер схватил его за край юката. — Чего тебе, Пустой? — с сочувствием спросил синигами. — Давай, или вставай, или я пойду за кем-то из офицеров, — он наклонился к нему. Улькиорра убрал руку и попытался встать, но сумел лишь чуть приподняться, вцепившись в простыню и стащив ее на пол. — Вот дурак… — беззлобно выдохнул мужчина, помогая арранкару лечь на кровать.

Сифер то кутался в одеяло, то снова скидывал его, вертелся на постели и стонал, стараясь найти удобную позу, которая облегчила бы головную боль. Мысли рассыпались образами и отдельными деталями, пустые и обрывочные, как лоскутки осеннего неба, трепетали, накладывались одна на другую, и не давали никаких здравых заключений. Кое-как устроившись на правом боку, Улькиорра заснул, чтобы снова запутаться в мечтах и воспоминаниях, а утром принять очередную дозу лекарств. Иногда к желтым и белым таблеткам добавляли коричневые, пахнущие травами и сладкие на вкус. А иногда, когда он особенно яростно сопротивлялся и окатывал синигами всполохами своей плазмообразной, черной реацу, ему ставили уколы. От них исчезала боль, но ощущение реальности исчезало тоже, и приходилось выбирать между физическими страданиями и способностью мыслить. Со временем ему стало казаться, что дыра в груди начала расти, и он машинально, в бреду очерчивал ее контуры, чем немало пугал синигами. После курса так называемого медикаментозного лечения Улькиорра по-прежнему проводил почти все время в вестибюле, наблюдая за изменениями природы, но больше уже не думал ни о бывшей пленнице, ни об Ичиго, ни о самом себе. Осознание, что никто не придет забрать его отсюда, выхолостило разум, оставив взамен белесое ничто, которое, как мантру, твердило: «Не нужен. Не нужен. Не нужен», — но Сифер не помнил, кому и кто теперь больше не нужен, и потому, чтобы не слышать навязчивый голос, садился на корточки, закрывая себе ухо рукой, и подолгу кричал, пока не приходил кто-то из офицеров четвертого отряда и не унимал несчастного арранкара. После очередного приступа капитан Котецу, занявшая место почившей Уноханы, наконец, решилась вызвать Ичиго Куросаки в Готей.

Телефон, который Рукия дала Ичиго для связи с Сообществом Душ, разрывался уже битый час, в то время как сам синигами благополучно спал. Наконец, на ощупь дотянувшись до него, он рявкнул в трубку грозное:

— Да!

— Это капитан четвертого отряда Исане Котецу, — раздался чуть растерянный женский голос.

— Э… Слушаю. Что-то случилось? — уже мягче спросил Куросаки, садясь на кровати.

— Да. Ичиго Куросаки, вы должны сообщить мне, что собираетесь делать с Пустым, которого оставили почти год назад в нашем отряде на попечение, — строго потребовала девушка.

— А… Что собираюсь делать?! — растерянно и сонно пробормотал синигами.

— Именно. Он больше не может оставаться у нас. Физически он абсолютно здоров, — отрапортовала она.

— Физически? — уточнил Ичиго.

— Да. Вы, наверно, знаете, что он пробыл в плену у квинси около года и те ставили над ним различные эксперименты, видимо, из-за его необычной реацу. И это кроме пыток и насилия, — серьезно добавила она, покашляв для солидности. — Последние три месяца его реацу стабильно растет, хотя это, казалось бы, невозможно, учитывая отсутствие маски и прочие серьезные повреждения. Мы беспокоимся, что он может быть опасен для больных, а потому настоятельно рекомендую вам забрать этого Пустого, — она помолчала, видимо, ожидая реакции Куросаки, но решила продолжить. — Повторяю, физически он абсолютно здоров. Конечно, настолько, насколько вообще возможно с его увечьями.

— Почему… Почему вы не позвонили мне раньше? — подавленно прошептал синигами. Узнавать о Сифере такие вещи… О том самом Сифере, который единственный из всех бесчисленных врагов мог с легкостью помножить его на ноль, который в итоге спас их всех, о том самом Сифере…

— Мы не были до конца уверены в его выздоровлении, — необычайно холодно ответила Котецу. И Ичиго показалось, что она что-то скрывает.

— Когда я могу его забрать? — выпалил он, желая поскорее закончить этот разговор.

— Завтра днем, — капитан положила трубку.

Сломленный, смятый этой информацией Куросаки на автомате набрал Иноуэ. Та ответила не сразу, и когда все же прозвучало ее усталое «алло», он подумал, что Орихиме не рада его слышать.

— Привет, — растерянно пробормотал юноша.

— Что случилось, Куросаки-кун? — не церемонясь, спросила Химе. — Наверное, что-то очень важное, раз ты звонишь мне в четыре утра.

— Прости. Слушай, Иноуэ, — синигами чуть замялся и продолжил. — Завтра я забираю Улькиорру из четвертого отряда. Помнишь, я просил тебя помочь ему? — он выдержал паузу, надеясь, что девушка сама продолжит, но та молчала. — Будет неплохо, если ты прилетишь завтра…

В трубке слышалось спокойное дыхание Орихиме. Увидеть Сифера слабым — значит, снова быть затянутой в этот ад его обугленной души, притом сейчас даже хуже, чем когда-либо, сейчас даже хуже, чем когда он скитался в одиночестве по пустыне и пытался себя убить; увидеть Сифера слабым — значит, снова начать сомневаться в себе и снова впустить в свою голову его пагубные мысли и сомнения, значит заново окунуться в бесконечные войны между Пустыми и синигами, и квинси, и еще черт знает кем.

— Иноуэ? Алло? — позвал Куросаки. — Ему очень нужна твоя помощь… У него серьезные увечья, ты же помнишь. Он почти не ходит, и левой руки нет, и он…

— Из-за твоего Пустого, — отрезала Орихиме непривычно, ненормально холодным тоном, словно это и не она вовсе, а кто-то чужой, другой, с кем Ичиго и знаком не был. — Эти раны сохранились с тех времен.

— Да, — мрачно согласился юноша. — Мне сказали, что квинси пытали его, и… И я думаю, что ему сейчас будет лучше находиться с теми, кто знал его прежде.

— Почему ты не забрал его раньше? — припечатала Химе. — Ты мог оставить его в больнице своего отца. Ты мог хоть каждый день навещать его. Почему у тебя не нашлось места для того, благодаря кому мы все живы? — с вызовом выкрикнула девушка. — Почему ты бросил его, Ичиго? — было слышно, как она плачет. А еще было ясно, что Иноуэ проецирует их разрыв в отношениях на Улькиорру.

— Ты прилетишь? — сдавленным голосом спросил он.

— Да. Возьму билет на двенадцать дня, — спокойнее произнесла Орихиме.

— Мы будем у Урахары-сана. Улькиорре нужен гигай, — он помолчал. — Иноуэ?

— Что, Куросаки-кун?

— Прости, — и в телефоне послышались гудки.

------

* Наш Млечный Путь содержит в себе остатки множества небольших галактик, поглощенных в прошлом. А сейчас наша галактика поглощает карликовую галактику Стрельца, случайно оказавшуюся рядом. В свою очередь, в далеком будущем Млечный Путь сольется с галактикой Андромеды, приближающейся к нам со скоростью 500 000 километров в час. Выглядит это все вот так http://s003.radikal.ru/i204/1512/d9/4f94720c4596.jpg

Часть вторая.

Infinitum

Щит, раскинутый над спящим Улькиоррой, монотонно гудел, усугубляя и без того слишком напряженную обстановку. Урахара Киске, у которого Иноуэ и Куросаки договорились встретиться, сидел у стены, скрестив ноги, и пил чай, наблюдая, как Орихиме самоотверженно старается залечить все увечья арранкара, как вглядывается в его черты, как прикасается, какие мысли отображаются у нее в глазах в этот момент, и лукаво улыбался сам себе, изредка посматривая, как Ичиго нервно расхаживает по комнате, нарушая всеми возможными способами витающую в воздухе интимность момента.

— Не хочешь с ним поговорить? — наконец, не выдержал он и обернулся к девушке. — Я разбужу его.

— Нет… Я не знаю, что ему сказать, — пролепетала Иноуэ. Она выглядела очень уставшей, восстановление Пустого требовало больших нагрузок. — Все, что мы могли сказать друг другу, сказали еще в Лас Ночес, — и синигами поймал себя на мысли, что даже спустя столько времени Химе по-прежнему не могла простить себе и Улькиорре того, что произошло тогда на крыше дворца.

— И все же ты прилетела ради него, — подытожил Куросаки, рассматривая беспокойное лицо Сифера. Урахара резко захлопнул веер, заставив всех вздрогнуть от неожиданного звука, и улыбнулся шире, глядя на девушку.

— Иноуэ-сан, — позвал он, насмешливо сверкая глазами, — вот уж не думал, что вы такая лгунья, — Ичиго метнул в него злобный взгляд, заставив замолчать.

— Ты так рассказывал про него… — она на мгновенье зарделась и замялась, — про то, что с ним произошло, что я не могла отказать, — закончила фразу Химе, снова отворачиваясь к Кватро.

— Ты не останешься? — с тревогой спросил Куросаки, понимая, что ему нелегко будет снова видеть девушку рядом с Пустым.

— Нет. Обратный рейс завтра в семь утра, — она дежурно улыбнулась, заметив, что синигами облегченно вздохнул.

— Иноуэ, ты… Ты в порядке сейчас? — только Ичиго так умел: волноваться, что придется видеть ее каждый день, но при этом задавать простые вопросы таким заботливым тоном, что после них хотелось провалиться на месте за беспечность и ветреность. Орихиме кивнула, смущенно улыбаясь и пряча лицо.

Куросаки вдруг поймал себя на мысли, что эту Химе он не знал. Она была взрослой, серьезной, далекой, и не осталось больше намека на его подругу из прошлого. Если бы сейчас им повезло встретиться где-нибудь в метро или на остановке, эта Химе прошла бы мимо, вежливо кивнув головой в знак приветствия, и продолжила бы свой путь, эта Химе была словно из параллельного мира. Он не видел ее всего год, и она так изменилась. Или все это просто маска? Попытка сделать вид, что научилась жить без него? Юноша вздохнул, снова ощущая вину.

— Все же Улькиорра был бы рад тебя увидеть, — почти уговаривал он.

— Это ни к чему. Он все неверно поймет, — она сняла щит и уже собралась уходить, как Урахара громко хлопнул в ладоши. — Что вы...

— Жен… Женщина? — перебил ее удивленный голос Сифера. Тот смотрел растерянно и даже немного напуганно, но при этом было заметно, что он ждал объяснений.

Орихиме замялась, чуть попятилась к двери, но в итоге сдалась и села на колени перед футоном арранкара.

— Здравствуй, Улькиорра, — как можно спокойнее проговорила она.

Куросаки поежился от имени Пустого, имени, которое ему — Ичиго — внушало ужас, имени того, кого он — Ичиго — убил на глазах у своих друзей, и имени, которое Иноуэ произносила с тайной грустью и надеждой.

— Вам лучше поговорить наедине, — промямлил он, хватая Урахару за рукав и выводя из комнаты.

— Женщина, — повторил арранкар и неожиданно для самого себя снова потянулся к ней, прикоснулся к выемке между ключицами и вздрогнул, когда Орихиме ненавязчиво убрала его руку.

— Не смотри на меня так, — вдруг произнесла она холодно, словно всеми силами старалась держать под контролем свои эмоции. — Ты смотрел так, когда умирал, — она встала. — Мне нужно идти.

Сифер молчал и упрямо таращился на нее, как будто ее слова ничего не значили, как будто мог видеть дальше ее слов, ее глаз, мог сразу проникать к ней в душу и снова нагло обживаться там, мерно взращивая сомнения, отчаяние и скорбь. Смотрел так, как в ее снах, — с упреком и желанием, со страданием и завистью, отстраненно и доверчиво одновременно. Орихиме словно знала, что он все это чувствует, но не может себе объяснить, что он все это хочет чувствовать, но не может понять, почему. И боялась этого взгляда, как самой ужасной пытки.

— Сейчас? — наконец, изумленно спросил он. — Я думал, ты… Я ждал тебя, — и Орихиме почти реально ощутила, как у нее на шее затягивается удавка.

— Все изменилось, — уклончиво ответила она, дернув уголками губ. — Ты должен это понять и жить дальше, Улькиорра. Если уж тебе дарован второй шанс, — устало проговорила Химе, снова садясь на пол перед Сифером.

— Изменилось? — тот нахмурился. И девушка пообещала себе, что будет с ним честной, даже если в итоге погибнет.

— Я сейчас живу не здесь, не участвую в сражениях, у меня сейчас все совсем по-другому, — терпеливо объясняла она.

— Для меня это значит, что ты снова предала своих друзей, — и Орихиме почувствовала, как невидимая петля сломала ей гортань. — Ты знала, что я жив? — у Иноуэ задрожало сердце; главное — это не ошибиться сейчас, не сказать чего-нибудь, чем Сифер потом сможет ее шантажировать, провоцировать, мучить.

— Да, знала, — спокойно ответила Химе. — Я не могла приехать раньше, потому что также знала, чем это в итоге обернется для нас обоих, — она посмотрела на Кватро с вызовом, но тот словно не замечал ее резкого тона. — Ты ведь не стал бы меня слушать, что бы я ни сказала, ты бы снова попытался разрушить все, желая понять меня, а в твоем случае это приравнено к «завладеть». А потом ты бы лишил нас жизни, когда бы пресытился и разочаровался, — глаза арранкара чуть расширились, он весь напрягся, но по-прежнему молчал. — А если я уйду, что ты будешь делать? Ты станешь жить один? Нет! Потому что ты делал это уже раньше, ты уже пытался себя убить! — она наклонилась к нему, словно пытаясь разглядеть на этом некогда надменном лице хоть долю сомнения. — И я просто не хотела снова быть причиной твоей смерти, я не хотела снова видеть, как ты умираешь! Разве это заслуживает осуждения, Улькиорра? — она резко встала и отвернулась, пытаясь сдержать дрожь. — Разве это заслуживает того взгляда, которым ты пытаешь меня сейчас?

— Я не… — невнятно прошептал Кватро, — я бы не…

— Ты стал бы! — она снова перебила его. — Я знаю тебя, знаю твои чувства, сколько бы ты их не отрицал. Просто пойми, Улькиорра, — девушка глубоко вздохнула, успокаиваясь, — сейчас ты должен жить дальше, потому что тебе дан второй шанс.

— Ты уйдешь скоро, — с необычайной тоской в голосе вывел Сифер.

Верно, подумала она, должно быть, Улькиорра был уверен, что она никогда не оставит Куросаки Ичиго и всех своих товарищей, — он ведь видел ее любовь своими глазами, он погиб из-за этой ее любви к взбалмошному синигами, он завидовал ее любви и хотел себе, он задыхался от жажды и ревности из-за ее чувств к мальчишке, а в итоге она все так легко обесценила. И сейчас она тысячу раз пожалела, что согласилась приехать, потому что попала в силок, заботливо приготовленный предусмотрительным Кватро.

— Улькиорра… мы уже прощались там, на крыше… Помнишь? — грустно спросила она, глядя себе под ноги. Сифер подтянул колени к груди, весь сжался, и Орихиме отвлеченно подумала, что, наверно, зря так давит на него, потому что вряд ли осталось что-то от прежнего Сифера. — Улькиорра… с тобой случилась беда, — с сочувствием прошептала она, но вместо благодарности заметила, что арранкар метнул в нее полный гнева взгляд. — Просто жизнь не заканчивается с утратой ее смысла, с разрушением твоего крова, с падением твоего Владыки и гибелью твоих товарищей. Я уверена, что ты коришь Куросаки-куна за то, что он теперь спас тебя, и ненавидишь себя за собственную нынешнюю слабость. Но жизнь, Улькиорра, на этом не заканчивается, — она снова присела к нему на футон. — Куросаки-кун не мог поступить иначе. Ты когда-то спас всех нас, может, сам того не желая, но мы живы только благодаря тебе, и теперь мы спасли твою жизнь, и именно поэтому ты должен жить, понимаешь? — надрывно уговаривала девушка.

— Меня никто не спасал, — озлобленно зашипел арранкар. — Меня спасла, как ты говоришь, моя поганая регенерация и то, что я принадлежу к этому проклятому отродью, которое прячется под землей Уэко Мундо, — отрезал Кватро, смотря исподлобья. — А то, что Куросаки Ичиго подобрал меня, так лучше бы не помогал. Лучше подохнуть мусором, чем мусором жить, ясно?

Орихиме горько вздохнула. В целом все это было вполне в духе Улькиорры; безусловно, квинси надломили его тело и психику, сама Иноуэ надломила его мировоззрение, смерть надломила его ощущение реальности, но это не значит, что он отказался от всех своих принципов и взглядов после кошмара, который пережил.

— Ты все равно уйдешь теперь, — безысходно продолжил он. — Действительно глупо было с моей стороны надеяться на что-то. Видимо, это все произошло из-за истощения нервной системы и потери реацу... — Орихиме наблюдала за ним. Прежний Улькиорра никогда бы не сказал ничего подобного, прежний Улькиорра не позволил бы кому-то видеть его слабым, нуждающимся, надеющимся. Потому что считал себя выше всего, что мешало трезво оценивать ситуацию. — Одного не могу понять: какой смысл тебе сейчас беспокоиться о моей жизни и моем будущем? Это по меньшей мере лицемерно, Женщина, — и Орихиме уже знала наверняка, что прежний Сифер задушил бы ее своими логичными доводами и неотвратимой правдой. А этот Пустой лишь задавал чуть более неудобные вопросы, чем другие. А значит, и не было причин тратить время на этого ненастоящего Кватро.

— Да, я уйду. Уйду, потому что у нас нет будущего, — огрызалась она в инстинктивной попытке себя защитить. — Потому что все, с чем ты взаимодействуешь, Улькиорра, в итоге разрушается. Ты… Ты убивал моих друзей у меня на глазах! — вдруг выпалила она. — Ты… Мне страшно представить, что было бы, если бы ты не умер тогда, если бы ты победил! — Кватро смотрел пристально и думал, что оба они ведут себя крайне глупо, оба нападают друг на друга, желая загрызть, как две крысы в одной клетке. — Ты издевался бы надо мной! Ты бы меня изнасиловал! — выкрикнула, наконец, Иноуэ, видя, как Сифер вздрогнул и изумленно взглянул на нее.

— Что?! — переспросил он, надеясь, что Женщина просто оговорилась. — Я не монстр! Не надо равнять меня с Нноитрой! — он встал и двинулся на Орихиме, словно в противовес своим словам, и та испугалась, потому что в глазах его, кроме банальной обиды, мелькала реальная злоба.

— О чем ты говоришь, Улькиорра? — девушка отступила на шаг. — Я видела тебя тогда! Я помню, как ты смотрел на меня там! И в тронном зале, и потом! Ты сошел с ума от ревности и зависти, от похоти и навязчивой идеи доказать мне свою правоту! Ты на все бы пошел! Ты был в гневе! Ты был в ярости! — не унималась Химе. — Ты избил бы меня! Изнасиловал! Ты считал бы, что наказываешь меня за предательство! — она задыхалась и плакала, выставив вперед руки в попытке защититься от стоящего напротив Кватро. Тот смотрел холодно и с отвращением, но что-то примешивалось еще в его взгляде, и Иноуэ осознала, что ее слова причиняют ему боль. Она была разочарована. Прежний Сифер никогда не позволял себе подобные выходки, никогда не показывал, что чьи-то слова значимы для него. — Я не спорю, потом бы ты сотню дней простоял бы передо мной на коленях, вымаливая прощение, — спокойнее произнесла она, наблюдая, как Улькиорра сжимает и разжимает кулаки. — Не буквально, конечно, но ты мучился бы угрызениями совести, я знаю, но сначала ты все бы разрушил до основания, до такой степени, что нечего было бы собирать, — она обхватила себя руками и отвернулась от него. И Сифер сделал то, что Орихиме никак не могла от него ожидать — он почти извинился. Прежний Сифер никогда бы не… Прежний Сифер…

— Я… Видит бог, Женщина, я не хотел… Я не хотел, чтобы все так вышло… — подавленно прошептал он и поник, превратившись из грозного, жестокого арранкара в тщедушную, нелепую, очеловеченную пародию на живое существо. Он топтался на месте, сгорбившись, ожидая, что Иноуэ если не ударит его, то возненавидит еще сильнее.

— Знаю… — Химе огорченно вздохнула и ощутила, как сердце начинает щемить. — Но это случилось, — печально подытожила она. — Наверно, если бы не та битва на крыше… если бы не пришли мои друзья… да даже если бы и пришли, — сбивчиво добавила она, — наверно, я смогла бы тебя полюбить, если бы не та битва, — Сифер посмотрел на нее долгим грустным взглядом, осознав, что для такого, как он, судьба уготовила лишь одну пустоту. — И мы были бы счастливы, знаешь… Жили бы там, в замке и были бы счастливы, Улькиорра, — Орихиме говорила так, словно каждое слово давалось ей неимоверно тяжело. — Но ты почему-то решил, что я ненавижу тебя, что я боюсь тебя, что я презираю тебя… Ты все разрушил, Улькиорра, убил. Ты стал чудовищем. И тогда я действительно боялась тебя. Когда ты потянулся ко мне на крыше, я сначала решила, что ты хочешь выпустить в меня серо, — она заметила, что Сифер дрожит. Он смотрел искоса и душил Орихиме своим электрическим, смертельно опасным молчанием. А потом понуро побрел к стене, как будто это и не он вовсе, а какой-то старик, который доживает свой век в одиночестве, присел, сжавшись в комок, и девушка услышала, как у него стучат зубы. — Ну что ты плачешь, Улькиорра? — нервно выпалила она, хотя слезы лились по ее щекам.

— Я жалок, верно? — это было больше похоже на утверждение, нежели на вопрос. Сифер сидел, не поднимая головы, его болезненная реацу давила на уши и опаивала, плавила душу сладостным, бархатным отчаянием.

— Нет, ты не жалок, — по инерции произнесла она, подползая к нему на коленках, — с тобой просто случилась беда, такое могло случиться с каждым, Улькиорра. Многие арранкары и синигами пострадали, ты ведь знаешь это, — она погладила его по отросшим волосам, потом присела рядом.

— Я умер, Женщина. Меня как будто больше нет, — мрачно процедил он, дыша ей в шею. И было в этом жесте что-то интимное, что-то родное, что-то близкое, чего она никогда не видела ни с Куросаки, ни с другими, но чего не хотела принимать от Сифера. — Синигами в Обществе Душ считали, что я потерял рассудок, — вдруг необычайно доверчиво проговорил он. — Я не безумен, Женщина, поэтому тебе не надо меня бояться. Квинси просто что-то сделали со мной, и я иногда… Иногда бываю нездоров, — Орихиме ощутила волну искренности, исходящую от арранкара, словно было что-то такое, что он мог сказать только ей. И стало мучительно стыдно, потому что по-прежнему хотелось уехать, хотелось снова оставить его одного, может, даже из ненормального, противоестественного чувства мести за то, что он когда-то оставил ее одну, бросил ее, и снова хотелось сделать выбор в пользу другой, нормальной, обычной жизни, а не в пользу того, с кем неминуемо будет сложно, но кто существует теперь в мире только для нее.

— Знаю… — прошептала девушка. — Это не болезнь. Стресс, наверное, и плохие воспоминания. Очень много плохого случилось… Это пройдет со временем, ты не переживай, — она улыбнулась. — Иди ко мне, ляг, — потянула она Кватро к себе на колени, и тот завозился и уткнулся лицом ей в живот, обхватив за талию. — Ты должен знать… Когда ты погиб, — она набрала побольше воздуха в грудь, пытаясь не расплакаться снова, — мне было так тяжело… Я не хотела жить, Улькиорра, я не знала, как жить, — она откинула голову назад, зарываясь пальцами в волосы арранкара, — я целый месяц не выходила из дома и ни с кем не общалась. Я злилась на тебя, я почти обвиняла тебя в предательстве, — Сифер словно перестал дышать, слушая ее, чувствуя, как под его губами напрягаются мышцы ее живота, ощущая, как тело окатывает мороком возбуждения, как пересыхает горло, словно он попал в песчаную бурю. — Потом я винила себя одну. А позже поняла, что ничего уже не вернуть, и смирилась, — она помолчала. — И ты должен сделать то же. Ты должен понять, что это конец, Улькиорра, — тишина лилась, формируя фракталы из воздуха, ползла по стенам, забивала расселины. И Орихиме вдруг с ужасом осознала, что Сифер плачет. Плечи его чуть вздрагивали, и сам он лежал, стыдливо, считая это позором, прикрыв глаза ладонью. Стало страшно по-настоящему, по-звериному. Прежний Сифер никогда бы и мысли не допустил, чтобы позволить чувствам настолько захватить свой разум. Прежний Сифер — и Орихиме вдруг осеклась. Прежний Сифер… Его больше нет, а есть лишь слабый отсвет от его былого характера. Он не стал хуже или лучше, просто он стал другим. Просто самый хладнокровный Пустой из Эспады лежал сейчас у нее на коленях и ронял слезы, те самые слезы, которые въелись в поверхность его лица. — Ты… Мы оба изменились, — поправилась Иноуэ. — Орихиме, которую ты знал, никогда бы не покинула своих друзей, она так и осталась бы влюбленной и застенчивой девочкой. Улькиорра, которого я знала, никогда никому не позволил бы видеть его слабым и видеть его слезы, — Сифер затих, обдумывая сказанное ей.

— Все и так видели мои слезы, Женщина, — иронично протянул он, приподнимаясь. — Это несправедливо, — неожиданно выдал Кватро. — И глупо. Ты так долго старалась убедить меня в существовании этой вашей души, заставить меня поверить в ценность человеческих чувств, ты так упорно хотела научить меня принимать их… Но сейчас я чувствую только боль и пустоту. Я чувствовал их и до встречи с тобой, Женщина. Вся моя жизнь соткана из них.

Орихиме хотела бы не рождаться вовсе, потому что это не Улькиорра разрушает все, к чему прикасается, это она — Орихиме — уничтожает все живое вокруг, потому что в ней самой одна сплошная боль и тьма.

— Улькиорра… То, что ты живой сейчас, — это чудо! — снова повторила она, стараясь улыбаться как можно счастливее. — Это кажется безумным, но ты жив! И ты должен двигаться дальше, понимаешь? Ты должен смириться, что между нами с тобой ничего не изменить, наша с тобой история завершена, и ты должен жить без меня, — Иноуэ почти проклинала себя за то, что по-прежнему никак не могла избавиться от подсознательного проецирования разрыва отношений с Куросаки на Улькиорру. Уговаривая его научиться жить дальше, она словно себя уговаривала, словно до себя пыталась донести, что с уходом того, кто был для тебя смыслом, жизнь не заканчивается, потому что смысла и не было, может, никогда, а была иллюзия и желания обманываться от безысходности и внутреннего отчаяния.

Сифер лег на постель и словно провалился в беззвездное пространство, в вакуум. «Это конец. Сейчас ты лишь бледная тень самого себя. Этого никогда не изменить. Ты один», — фразы наслаивались одна на другую, пробуждая приступ паники. Он забеспокоился, озираясь по сторонам и комкая одеяло, а потом заметил встревоженный и удивленный взгляд Орихиме и снова сжался, стыдясь себя такого и инстинктивно прикрывая ладонью дыру в груди. Она впервые видела кого-то настолько внутренне изуродованного, что становилось неприятно от мысли, что находишься с ним в одной комнате, и подавляемое муками совести отвращение отзывалось болью в кончиках пальцев, хотелось моментально начать оправдываться перед сидящим здесь, чтобы успокоить и простить себя за то, что ты здоров, а он нет.

— Не могу… — напряженно выдавил он сквозь зубы, заламывая руки и старясь сдержать судороги. — Не могу! — выкрикнул он, заглядывая девушке в лицо. — Нет сил! Не могу!

— Улькиорра… — Иноуэ потянулась к нему осторожно, опасливо, погладила по волосам, по плечам, по груди, отмечая, что он подпустил, что он доверился ей, что стал чуть расслабленнее в ее руках, смотря с сочувствием и не зная, что еще нужно испытывать сейчас к такому измученному существу, кроме жалости.

— Я, когда был там… в больнице, — уточнил он, — я сначала надеялся, как ты. Как идиот. Смеялся сам над собой, а все равно внутри ждал тебя. Очень, непостижимо глупо, — он говорил обрывочно и нервно, стараясь успокоиться. — Это… Я знаю, это из-за экспериментов квинси. Прости. Сейчас пройдет. Надо… Прости, — он сбивался, путался в словах, а Орихиме хотелось подохнуть, лишь бы не видеть его таким. — Мне все снилось, как ты смотришь на меня… не то с осуждением, не то с состраданием, не то с чем-то еще — ты так на крыше смотрела на меня. Мне часто это снилось, — девушка едва не задохнулась, осознавая, что на протяжении целого года они видели один и тот же сон, что их связь, которую она так долго взращивала, никуда не делась, что Улькиорра тоже ее чувствует. — И я все думал, что вот сейчас придет Женщина и, может быть, согласится помочь мне, я не стал бы тебя просить, потому что думал, что ты откажешься. Ты ведь не помогла мне там, на крыше…

— Улькиорра, перестань… — сдавленно прошептала Химе.

— Я не сержусь, нет… Это было логично, но…

— Улькиорра, — она задышала через рот от напряжения.

— И я ждал тебя. И когда ты пришла сегодня, я был рад. И я подумал, что…

— Прекрати, Улькиорра! — закричала она и снова неожиданно для самой себя ударила его.

Сифер замолк и уставился ошеломленно. Иноуэ столкнулась с тем, чего боялась больше всего в жизни, — с неспособностью помочь. И она злилась на себя, она ненавидела себя, потому что не знала, что сейчас делать. У арранкара затряслись руки, он неосознанно шевелил губами, силясь что-то сказать, а когда она хотела успокоить его, отшатнулся в страхе.

— Прости, слышишь? Прости, — с не меньшим ужасом шептала Орихиме, стараясь обнять Сифера как можно крепче.

Улькиорра. Улькиорра. Это было так ужасно. Улькиорра. Растерянный, напуганный, как ребенок. Иноуэ ощутила прилив невыразимой ненависти ко всем, кто причинил ему вред, ко всем, кто превратил непомерно гордого, высокомерного, логичного до тошноты Кватро в урода.

— Ты должен понять, Улькиорра, что это конец. Не веди себя так же, как тогда на крыше и в тронном зале, не подавляй меня своими желаниями, не оставляющими права на выбор, — почти умоляла она. — Ты не понял? Неужели, даже потеряв все, ты так и не понял, что всему виной твои безумные желания? — Орихиме не признавала бессильного Сифера, но еще больше она не признавала отсутствие альтернативы. Она словно не могла смириться с этим. Если Куросаки-кун попросит ее остаться ради Улькиорры, она сделает это. И надо было как можно быстрее уехать, успеть спастись, пока они оба — этот несносный синигами и этот ненормальный Пустой — не уничтожили ее окончательно, пока не забрали ее душу.

— Я не понимаю, что безумного в том, что я хотел, чтобы ты принадлежала мне одному? Чтобы ты признала правоту моих взглядов? Чтобы ты меня признала! — снова спорил арранкар.

— Ты убил моих друзей, Улькиорра! О чем ты говоришь?! — не выдержала Орихиме. — Ты убил бы меня, если бы тебе приказали! Хватит, пожалуйста, хватит, перестань! — она заревела в голос, заламывая руки и отбиваясь нависающего над ней Кватро. — Уйди! Ты убьешь меня! Неужели вы не понимаете, что убиваете меня! Хватит! — маска взрослой Химе вдруг рассыпалась, обнажая по-прежнему наивную, одинокую девочку, у которой в груди дыра не меньше сиферовой.

— Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, — сдался Кватро.

— Чтобы ты смирился, Улькиорра! Чтобы ты отпустил меня! Мы не в Лас Ночес! Ты не можешь заставить меня подчиняться тебе! Да ты и там не мог. Смирись! — она встала и уверенно направилась к двери. — Через три часа мой самолет. Мне нужно идти, — холодно произнесла она, смотря на подавленного, понурого Сифера. Беспомощный, одинокий, истощенный, лишившийся всего и до этого вечера даже не способный обслужить себя… Иноуэ хотела бы, чтобы его вид сейчас не вызывал в ней ничего, хотела бы, чтобы у нее хватило сил, вернувшись домой, забыть этот ад и жить дальше. Подавив в себе порыв обнять его и остаться, сделав над собой нечеловеческое усилие, она ушла, потому что очень, очень хотела спастись, очень хотела жить дальше.

После ухода Иноуэ Сиферу казалось, что он повторно умер только что; его сердце вырвали прямо из живого тела и еще теплое сожрали у него на глазах кусок за куском. Минуты тянулись, а тупая боль в груди только нарастала, подпитываясь мрачными мыслями, и в итоге лопнула, рассыпавшись мириадами острых осколков внутри, окатила организм жаром, и Улькиорра ощутил, как будто куда-то падает.

Угрюмое лицо Рукии выглядело неестественным, фарфоровым в свете люминесцентной лампы. Она подозвала Куросаки к себе и что-то торопливо и гневно ему зашептала, еле сдерживаясь, чтобы не ударить друга. Ичиго вздыхал и, не отрываясь, таращился на Сифера — нижняя губа у того казалась почти синей из-за слабой работы сердца. И если бы синигами не решил навестить Кватро сразу после ухода Иноуэ, то арранкар сейчас лежал бы не в реанимации в больнице Куросаки старшего, а в морге.

Орихиме, едва не погибающая под грузом чувства вины, сидела теперь на полу и рыдала, не выпуская руки Улькиорры. Мысль, что она готова была снова бросить его, снова отказать ему в помощи, теперь не просто повергала ее в ужас, а казалось, принадлежала не ей вовсе, а какой-то другой Орихиме, которая убеждала несколькими часами ранее Пустого, что он один и никому не нужен, выброшен на поверхность враждебного ему мира. И ненавидела себя за то, что не могла лечить болезни. Бесполезная, такая могущественная, богиня, и такая бесполезная.

— Я заберу Улькиорру домой, к себе, — уверенно заявила она, поднимаясь и серьезно глядя на спящего арранкара. — Нужно только перевезти вещи с Окинавы… — она развернулась к двери. Ичиго и Рукия смотрела на нее удивленно. — Постараюсь вернуться через два дня, — она вытерла слезы, и с ними словно убила в себе последнюю искру детской невинности и непосредственности, которые всегда отличали ее от других. Она не витала больше в облаках, а была здесь и сейчас. Была там, где Сифер.

Иноуэ вернулась, как и обещала, через пару дней и сразу же попросила у Куросаки позволения перевезти Кватро домой. Но тот противился, убеждая, что Пустой не может жить в человеческом мире, тем более с ней.

— Я не думаю, что он достаточно здоров для этого, Иноуэ, — рассерженно и нудно повторял синигами уже который час. — Ему нужно делать уколы и следить за приемом других лекарств.

— Я смогу научиться делать это все сама, — решительность Орихиме пугала. Ичиго опасался, что она не выдержит, сломается, и удивлялся сам своему неверию в подругу. Прекрасно понимая, что уход за ослабленным арранкаром, — это не совсем то же, что и уход за обычным больным, потому что внутри человека не клокотала начавшая возрождаться сила, не грозила резкими всплесками уничтожить пару кварталов разом вместе с их жителями, не разрушала организм, грозя ввергнуть в новую волну безумия и деградации, как было до встречи с Айзеном. И еще больше его пугала возросшая реацу самой Орихиме, странная, густая, которая наверняка значительно увеличила ее способности. Ичиго искренне надеялся, что источником этой энергии является неиссякаемая вера девушки в Пустого. — Не переживай! Я научусь всему. Ты сам сказал, что Улькиорре сейчас важно быть с теми, кому он может доверять, — то ли синигами показалось, то ли Иноуэ на самом деле намеренно выделила последнюю часть предложения особенно отчетливо, словно напоминая ему, что это он виновен в том, что Сифер сейчас в таком состоянии.

— Он болен, Иноуэ, — отрезал он.

— Он не болен, — также хлестко парировала Химе. — С ним случилась беда, и он сломался, не выдержал. Никто бы не выдержал на его месте, Куросаки-кун. Даже ты, — она как будто пообещала себе, что больше не подпустит к Кватро никого, кто способен причинить ему вред. — И сражаясь с Улькиоррой, ты должен был заметить, что психологически он никогда не был особенно сильным, что именно его отчаяние дало ему такое могущество. Мне удалось пробить его мировоззрение всего за пару недель. И ты мог бы заметить, что его отстраненность, холодность и замкнутость лишь доказывают, что он боялся боли, потому что когда-то она была такой сильной, что он выбрал жизнь совсем без чувств, без души. И это не его вина, Куросаки-кун, — порывисто прошептала Орихиме, задыхаясь и дрожа от волнения.

— Я не общался с ним так близко, как ты, — выпадом на выпад ответил синигами.

— Ты просто всего не знаешь, — она чуть улыбнулась и прошла в палату.

Улькиорра спал; множество различных датчиков вокруг по-прежнему были подключены к его телу и фиксировали работу сердца и легких. Орихиме чуть коснулась его плеча, но Сифер лишь протяжно застонал.

— Видишь? — Куросаки не собирался мириться с беспечными намерениями девушки. — Он болен, Иноуэ.

Но девушка, словно не слыша его, наклонилась к самому уху арранкара и прошептала:

— Это я, Улькиорра, — Кватро с трудом открыл глаза. — Не бойся, — на всякий случай добавила она, думая, что лучше быть осторожной сейчас. — Прости меня. Я наделала столько ошибок… Я не оставлю тебя, обещаю, — горячо говорила Орихиме, касаясь губами мочки его уха. Куросаки тяжело вздохнул и безнадежно покачал головой. — Сейчас нужно встать. Да? Помоги мне тебя поднять, — но Сифер лишь безмолвно подался за ее рукой, запрокинув голову назад и закатив глаза от приступа гипотензии.

— Давай я помогу, — Куросаки бросился к ним, перехватывая Кватро под руки. — Иноуэ, видишь? Он очень слаб! Нельзя забирать его, пока он в таком состоянии! Он на днях пережил инфаркт! Иноуэ! Да послушай же меня! — Ичиго едва не схватил ее за локоть, чтобы заставить обратить на него внимание, как заметил ее взгляд, полный тоски и безмолвной мольбы. И догадался, что она очень боится передумать, оттого и торопится.

— Мы сейчас поедем домой, Улькиорра, — мягко проговорила Химе, когда Сифер немного привык к вертикальному положению. И хоть он смотрел на нее с явно читающимся в глазах изумлением, однако перечить не решался и покорно молчал. — В наш дом. Не переживай ни о чем, — она погладила его по плечу. — Я помогу тебе одеться.

Куросаки же, видя, как Орихиме без всякого стеснения одевает арранкара, как скрупулезно записывает все рекомендации врача, как просит медсестру объяснить, как нужно делать уколы, решил, что, может, он совершенно зря сомневался в Иноуэ и та справится. По крайней мере силы воли ей было не занимать.

Когда они втроем вышли на улицу, Сифер по-прежнему молчал и рассеянно озирался по сторонам, засунув руки в карманы. Люди, входившие и выходившие через винтовую дверь и задевавшие его локтями, еще сильнее обостряли переизбыток ощущений, смешивая их в единую массу: одежда, раздражающая кожу, тепло женщины слева, тепло Куросаки справа, запахи их тел, их волос, запахи окружающих людей, запахи зданий, запахи улицы, многочисленные неприятные шумы — все это болело и словно царапало наждачной бумагой по мозгу. Он беспокоился и злился, нервничал и хотел быстрее уйти отсюда, его раздражала зависимость от Орихиме и Ичиго, и в итоге он в напряжении уставился на подъехавшее такси, явно не желая, несмотря на все уговоры, залезать внутрь. Когда же Иноуэ удалось буквально впихнуть его в автомобиль, он забился к дальней двери салона, растерянно и настороженно ощупывая стекло и злясь из-за неудобной позы, в которой приходилось сидеть, а девушка невольно подумала, что это только начало и ей придется объяснять Улькиорре еще массу вещей, о которых он и не слышал никогда, и сейчас следовало бы запастись терпением.

Кватро по-прежнему упрямо не желал ни с кем разговаривать, ощущая впервые в жизни нечто среднее между приступом клаустрофобии и при этом непреодолимым желанием узнать, как работает механизм этой машины; судорожно вспоминая устройство двигателя внутреннего сгорания, он успокаивал себя тем, что если сейчас сможет вспомнить, то легче будет смирить интерес и одновременно отвращение к изобретению, построенному людьми.

За пыльным окном серые, сырые, стылые дома сутулились и жались друг к другу, предчувствуя скорую смерть и без того затянувшейся слякотной осени. Обесцвеченные люди понуро, бесцельно брели по тротуарам, вымокшие и перепачканные по колено в липкой грязи их бессмысленных жизней. Изредка кислотными вкраплениями разъедали сетчатку глаз огромные телевизионные экраны — аналоги вещательной гарганты. Стояли последние дни ноября, и влажный, холодный воздух, пропитанный выхлопными газами и тяжелыми металлами, проявлялся на предметах рыжеватой испариной. Сифер словно умирал от удушья при виде всего этого и искренне надеялся, что то место, где живет женщина, значительно дальше отсюда. Он снова подышал на стекло, как тогда в больнице, и нарисовал на этот раз скошенный, кривой знак коловрата — знак солнца, потому что теперь его солнце вернулось к нему, чуть улыбнувшись уголками губ. Орихиме, все это время наблюдавшая за арранкаром, вдруг с ужасом для себя поняла, что Сифер словно не осознавал до конца, где он находится, куда они едут и каким образом теперь будет складываться его жизнь, словно намеренно дистанцировался от избыточно отвратительной ему реальности. Тот продолжал смотреть в окно, испытывая необъяснимую, беспричинную тревогу. А может, это был банальный голод, ведь у него ни крошки не было во рту со вчерашнего дня. Или, может, пустота заныла с новой силой. Или это была какая-то другая эмоция. Он никогда не умел достаточно хорошо понимать и принимать то, что чувствует сам хотя бы потому, что его ощущения зачастую попросту не совпадали с большинством, что он видел вокруг, и талант психолога, которым он был наделен, в отношении себя самого никогда не срабатывал. Сегодня утром перед приходом женщины он пообещал себе, что больше не будет думать о квинси, о плене, потому что упоминание об этом вызывало волны презрительного снисхождения и отвратительной жалости к нему: «с ним случилась беда», «он такой из-за того, что с ним сделали квинси», «бедный Пустой», «Пустым от квинси досталось больше всего, они страдали от их слепой ненависти», — Сифера едва не выворачивало наизнанку от этих разговоров, которых он наслушался еще в Обществе Душ, и не желал слышать их теперь из уст Орихиме. Вдруг машина остановилась, и противно заверещал светофор. Улькиорра судорожно прижал ладони к ушам и втянул шею, жалобно застонал и посмотрел в панике на Иноуэ. Но та была напугана не меньше, ведь вещи, к которым она привыкла, которые окружали ее всегда, на которые она никогда не обращала внимание, у арранкара, никогда ранее не сталкивающимся ни с чем подобным, вызывали приступ ужаса и бессилия. «Это все из-за его маски… Из-за того, что он был лишен всего с рождения… Это будет очень тяжело», — она горько вздохнула и потянулась к Кватро, принимаясь осторожно поглаживать того по ладони.

— Успокойся, Улькиорра, — медленно и невыносимо устало проговорила Орихиме, стараясь не смотреть на сидящего рядом с Кватро Ичиго, заведомо зная, что тот осуждает ее эгоизм. — Потерпи немного, мы скоро будем дома. Осталась пара кварталов. Потерпи, прошу, — она отняла его руку от уха, нежно касаясь большим пальцем центра ладони, и едва не задыхалась от слез, потому что Улькиорра смотрел на нее с абсолютным доверием, таким, на какое может быть способен только Пустой, которого заново научили чувствовать душу. И становилось неимоверно страшно из-за того, что она по своему обыкновению, забывшись, задумавшись, могла сделать или сказать что-то не то, что-то, чего Улькиорра не сможет верно истолковать и решит, как тогда в тронном зале, что она его предала и ненавидит. Химе прерывисто выдохнула, натягивая на лицо сухую улыбку.

Водитель остановил напротив небольшого двухэтажного дома в относительно безлюдном районе, и Сифер с облегчением узнал это место. Он бывал здесь раньше, когда следил за женщиной после их встречи в разделителе миров, а значит, сумеет постепенно привыкнуть, надо только потерпеть немного, как сказала Иноуэ. Девушка расплатилась и медленно вывела арранкара из машины, но тот в итоге лишь топтался на месте, не в силах совладать с подступающей дрожью и волнением от переизбытка информации. Истощенная нервная система не успевала обрабатывать сигналы из окружающей среды, голова начинала нещадно болеть и кружиться.

Впоследствии Химе обнаружила, что с практически полным исчезновением реацу пришло и слабое здоровье, и поначалу Кватро страдал от ужасного несварения желудка, невыносимых головных болей, аритмий и всего того, чего никогда не случилось бы, будь здесь прежний Сифер, а не кто-то с его лицом. Это было чудовищно стыдно, и в глубине души Иноуэ ощущала себя предательницей: заботиться о нем и при этом не воспринимать его, как настоящего, все еще отказываясь верить, что этот слабый арранкар — Улькиорра; тот самый Улькиорра, который у нее на глазах терзал Куросаки, тот самый Улькиорра, который и ее бы убил, если бы ему приказали. Сам же Сифер за проведенные три дня с Орихиме никак не проявлял признаков адаптации, по-прежнему упорно молчал, не разрешая девушке помогать ему с одеждой или туалетом, злился, когда что-то не получалось, но все равно ни проронил ни звука, изредка пытался что-то есть и подолгу смотрел на дождь за окном. А Иноуэ не знала, как к нему подступиться, не знала, что делала не так, и боялась, что это продлится всю жизнь. Однако в тот день все не заладилось, как только она вошла в комнату Кватро. Улькиорре было особенно плохо, он не спал почти всю ночь из-за одолевающих кошмаров, а утром наотрез отказался делать уколы и принимать пищу. Иноуэ, видевшая его больным лишь раз у Урахары, и не подозревала, что бывают моменты, когда ему становится хуже, в разы хуже того, с чем она столкнулась неделю назад, в итоге терялась и не знала, как себя вести. Оставив бесплодные попытки вразумить Пустого, она понуро побрела на работу, искренне надеясь, что к вечеру арранкару станет легче.

Сифер сидел на кровати и пытался всеми силами бороться с подступающей паранойей. Ему казалось, что Женщина, как и синигами в Обществе Душ, тоже пичкает его препаратами, подавляющими реацу, потому что боится его. Это началось днем раньше, когда он случайно услышал ее разговор с Куросаки. Та стояла слишком близко к синигами и что-то горячо шептала, почти касаясь губами щеки. Улькиорре это не нравилось. И еще больше он не любил, когда кто-то стремился скрыть от него информацию. Он подошел ближе, хмуря брови и сжимая кулаки в карманах теплой кофты так, что побелели костяшки, но Ичиго, пристально следивший за его движениями, лишь улыбался дружески, кивая в такт словам Орихиме. Сифера бросило в жар, он прижался спиной к двери и принялся тереть глаза, стараясь прогнать навалившийся морок. Затем задержал дыхание, прислушиваясь, развернулся к Куросаки боком и прислонил затылок к косяку и, наконец, до него донеслось тревожное:

— …я делаю ему уколы, но от них не становится лучше… хотя он и стал спокойнее и вроде бы немного привык, стал больше спать, но незаметно, чтобы он выздоравливал, — огорченно и обеспокоенно говорила Химе.

— Иноуэ. Прошло всего три дня. Нужно время и…

И дальше Сифер не расслышал, потому что нутро заполнил едкий гнев. Он громко хлопнул дверью, вернувшись в свою комнату, и решил, что сон поможет облегчить навязчивые мысли, но в итоге задремал лишь перед рассветом, и пришел в себя, когда Иноуэ гладила его по обнаженному плечу, стараясь разбудить и вернуть в реальность из очередного кошмара. Тот дернулся как можно дальше, всплеснул руками и нечаянно задел ее лицо. Орихиме, напуганная, готовая в любую секунду заплакать от обиды, молча вытерла кровь с рассеченной губы и снова упрямо продолжила готовить шприцы так, словно ничего не случилось. А когда арранкар не подпустил ее больше к себе, проплакала почти час в своей комнате и ушла на работу.

Вечер струился по городу ласковыми улыбками прохожих, спешивших домой, переливался разноцветными лампочками на деревьях и дышал задором первого снега. Орихиме брела по улице и думала, что иногда бывают такие вещи, о которых не можешь рассказать никому: ни Куросаки-куну, ни Тацки-чан, ни Кучики-сан — никому. И это не из-за того, что не любишь их, а потому что они не поймут, они осудят. И лучше молчать. Лучше сделать вид, что ничего не произошло, потому что Улькиорра ведь не специально ее ударил, он просто… Она зажала рот ладонью, подавляя всхлип. Она и подумать не могла, что будет настолько тяжело… И искренне боялась, что Сифер останется таким навсегда, гнала от себя эту мысль, отказываясь мириться с безнадежностью. Когда она вернулась домой, было уже почти одиннадцать вечера. Свет уличного фонаря рисовал грязно-желтые солнца на полу в комнате Кватро — такие же, как на куполе Лас Ночес. Самого арранкара нигде не было видно, и Химе робко прошла внутрь.

— Улькиорра? — тихонько позвала она, осматриваясь и замечая, что еда, которую приготовила для него утром, осталась нетронутой. — Улькиорра, это я… Где ты? — она заглянула в ванную комнату. Сифер сидел у дальней стены, съежившись, и щурился от яркой лампы, что Орихиме принесла с собой. — Что случилось? — спокойно спросила она, садясь рядом. — Что с тобой? Расскажешь мне? — она протянула руку к его лицу, но тот отвернулся, уходя от прикосновения. — Нет? — наверно, если бы она могла, то выскребла бы себе память о прежнем Кватро, чтобы прекратить сравнивать их, прекратить каждый раз испытывать приступ неконтролируемой душевной боли при виде этого Пустого, если бы она могла, то положила бы все свои духовные силы, реацу, чтобы помочь Кватро, если бы она только могла… — Ну что ты? Все хорошо, — но Сифер отрицательно помотал головой. Химе терпеливо вздохнула, поджав губы, и все же нерешительно погладила его по плечу. — Улькиорра, — прошептала она с нотками едва уловимой усталости, — сегодня первое декабря. Ты знаешь, что это значит? — не дождавшись ответа, она продолжила. — Сегодня твой день рождения, Улькиорра, — прошептала девушка. Арранкар смотрел на нее искоса. — С днем рождения, Улькиорра, — Иноуэ улыбнулась, протягивая ему кусок торта, который принесла с собой, и видя, как взгляд Сифера неожиданно проясняется и становится осознанным, словно он только что вернулся из ада, словно ожил вот только в эту минуту, а до этого и не существовал вовсе. — Ешь, ну что ты? — она вдруг дернулась. — Забыла ложку! Подожди! — но Кватро положил ей руку на колено, останавливая. — Ладно, — девушка отломила кусочек, пачкая пальцы в креме, и поднесла ко рту арранкара, и тот послушно проглотил, повторив следом ее движение. — Подожди, я не прожевала, — весело пробубнила она с набитым ртом, и вдруг обратила внимание, что Сифер по-прежнему не смотрит на нее прямо, стараясь скрыть настолько чудовищную боль в глазах, от которой перехватывает дыхание. — Улькиорра? — она взяла в ладони его лицо и подалась вперед, целуя Сифера глубоко и медленно, глотая слезы и ощущая во рту сладость бисквита.

Кватро не двигался, застыл мраморной статуей, впитывая ее дыхание, движения, позволяя ей прикасаться к себе. Орихиме засмеялась навзрыд, словно сердце сводило судорогой, все внутри замирало от этой ласки друг к другу. Она смеялась, хотя хотелось подохнуть, лишь бы не видеть его больше таким, никогда не видеть эту страшную муку, которую он таскает внутри, потому что знает, как и она, что есть вещи, о которых просто нельзя никому рассказать. Орихиме никогда не верила в великий замысел или высший разум, но сейчас очень хотелось верить, очень хотелось попросить у этого всемогущего бога, чтобы Улькиорра обрел душу, даже если взамен ей самой придется стать Пустым. Она смеялась, кашляя и захлебываясь всхлипами. Потом порывисто обняла арранкара, видя, как тот тоже улыбается краешками губ. Если случится землетрясение или цунами, или извержение вулкана, или конец света с абсолютным ничто в финале, то пусть их тела так и найдут, — вместе, душа в душу, сердце к сердцу.

— Мы справимся, — безальтернативно утвердила она. — Только ты должен мне помочь, слышишь? — Сифер послушно кивнул. — Мы справимся, — он осторожно провел пальцами по ее ранке на губе.

— Прости… — хрипло прошептал арранкар. Иноуэ закрыла глаза, горло невыносимо болело от напряжения. — Я… не могу иногда… Я как будто не здесь… Как будто не могу контролировать свои мысли, — Орихиме закрыла ему рот ладонью.

— Я знаю, знаю, — лгала она. На самом деле она ничего не знала, она, как обычно, сначала была уверена, что хватит одной только веры, которой спасла даже мертвого Куросаки, но в этот раз ситуация требовала от нее действий, и никто не придет ей помочь, потому что она сама приняла решение забрать Улькиорру. И первое, что нужно было сделать, — это перестать ждать, что Кватро станет прежним, потому что это и есть прежний Кватро, только побывавший в плену, как и десятки других арранкар, перестать делать трагедию из того, что с ним случилось. — Не переживай.

Но Сифер едва ли мог переживать. Все, что он испытывал относительно недалекого будущего, — это чувство вины за то, что доламывал теперь внутри бывшей пленницы осколки души, которые не успел разрушить в Лас Ночес, переходящее временами в ненависть к себе. И был непоколебимо уверен, что не произойдет ничего, хоть отдаленно напоминающее это мифическое «хорошо», о котором часто говорила Иноуэ. Он словно ждал, что в итоге Орихиме надоест возиться с ним, потому что он не Куросаки и ему нечем ей отплатить, что она предаст его. Но коварная Женщина почему-то не предавала, а терпеливо, стиснув зубы и сжав кулаки, училась, приспосабливалась, мирилась с реальностью и неминуемо приносила себя в жертву. Она всегда думала, что есть одна вещь, которая у нее получается лучше всего, — это ее умение жертвовать собой. Улькиорра, поначалу максимально замкнутый и отстраненный, не в состоянии подавить свою гордыню и позволить девушке помогать ему в быту, тоже постепенно привык к новой участи, перестав стыдиться себя слабого.

Иногда вечерами Иноуэ водила его в парк, держала за руку, прогуливаясь аллеям, и рассказывала о людях: о том, какими чудесными они могут быть, когда влюблены, о том, что счастье — это возможность быть вместе и заботиться друг о друге, о детях, о разных профессиях человеческого мира, о том, что можно быть счастливым хоть каждый день, если научиться замечать прекрасное вокруг, например, снежинки, которые падали Улькиорре на лицо, а он забавно морщился и стирал ладонью капельки воды, делали ее — Орихиме — счастливой. Сифер слушал и вспоминал свои больные мысли о грядущей зиме, только снег из его фантазий напоминал больше струпья, а вовсе не белые маленькие звездочки, как называла их Женщина, и следом судорожно старался представить структуру молекулы воды и угол между осями ее гибридных орбиталей. «104,5° — угловая», — думал он, присаживаясь на корточки и чертя пальцем на снегу геометрическую схему молекулы, раскладывая ее на атомы, рисуя электронные оболочки каждого отдельного элемента. Он собирался уже написать вещества, которые вступают в реакцию с водой, когда заметил, что Иноуэ усердно тянет его вверх за локоть, растерянно и удивленно умоляя «прийти в себя». И потерял мгновенно нить размышлений, превратившись в тряпичную куклу, движимую по желанию Орихиме.

Когда они подошли к дому, он думал отвлеченно, что, пожалуй, знания — это единственное, что осталось в нем от прежней жизни и прежнего Сифера, то единственное, что квинси не удалось изуродовать в нем, что не смогла в нем разрушить смерть, потому что знания, факты не зависимы от чьей-либо воли, они просто существуют, и их невозможно игнорировать. А по одаренности и уровню образования в Лас Ночес он уступал разве что лишь Айзену-сама, да и то потому, что был молод. Сейчас же они беспорядочно вспыхивали в памяти разрозненными обрывками, никому не нужные больше, обесцененные, нелепые. Такие же, как и он сам.

Он медленно переступил через порог дома Орихиме, наблюдая равнодушно, как та раздевает его: сначала перчатки, потом шарф, затем куртка и ботинки. Зачем он живет?! — ленивая, рассеянная мысль проскользнула сквозь дымку цифр и химических формул. Для чего живет эта Женщина? «Ты должен жить, раз уж судьба даровала тебе второй шанс», — он вспомнил, как Иноуэ убеждала, что даже если ты потерял все, то это не повод отказываться от жизни, и сел на пол возле двери, вытянул ноги и задумчиво уставился в потолок.

— Как-то это глупо — жить, чтобы жить. Видимо, люди потому такие слабые, — обронил он, наконец, когда Орихиме склонилась к нему. Но та лишь вздохнула, и Сифер заметил в ней легкое раздражение.

— Нельзя здесь сидеть, Улькиорра, — она старалась вложить в голос как можно больше заботы и строгости одновременно. — Ты простудишься. Поднимайся, пожалуйста — она протянула ему руки, помогая встать, а бывший Кватро с непониманием ребенка таращился на нее, искренне удивляясь, почему нельзя сидеть там, где хочется. — Присядь на диван. Давай, — утомленно добавила она. — Да, на диван. Вот так. Я приготовлю ужин.

В свете неяркого торшера ее лицо выглядело измученным, обескровленным и слишком мрачным для этой женщины, слишком потускневшим и старым. Сифер следил за ее скупыми движениями, словно она страдала от сильных болей в суставах или просто делала все через силу, и когда она скрылась на кухне, поймал себя на том, что машинально обводит контур дыры. Сегодня она как-то особенно устала, — решил арранкар, скрашивая скуку вычислением чисел Фибоначчи. Иногда ему начинало казаться, что они с Орихиме поменялись местами, и это он теперь ее пленник, и странная женщина может делать с ним все, что захочет, и лучше постараться не доставлять хлопот, иначе убьют или прогонят. И это было особенно сложно, учитывая, что главная проблема — это научиться принимать себя таким, смириться, как сказала Химе. Вдолбить себе в голову, что никогда, никогда, никогда больше не сможешь сражаться, не ощутишь прилив волнующей жидкой реацу, никогда больше не одолеешь врагов парой движений, никогда не испытаешь разочарования, что противник был слишком слаб, никогда больше тебя не захлестнет гордость от доверия Владыки, и самое главное — ты никогда больше не сможешь защитить ни свою женщину, ни даже себя. Он стал почти человеком без своей силы. Он стал даже хуже людей. Потому что люди знали, как жить дальше, как приспособиться, искали выходы, а Сифер мог лишь смотреть на них в изумлении, пытаться изучить, как давно мертвый язык, и в итоге уяснить, что так ничего и не понял. Эти мысли отбирали последние силы, ощущение скорого предрешенного поражения росло внутри вечнозеленым анчаром. Не человек. Не Пустой. Не арранкар. Не достойный больше носить звание «кватро».

Иноуэ вышла из кухни и поставила поднос с едой Сиферу на колени. В тарелке тушеные овощи источали запах пряностей, и Улькиорра шумно сглотнул.

— Давай поедим, — с улыбкой предложила Химе, вкладывая вилку арранкару в ладонь. — Приятного аппетита!

Сначала было очень сложно подобрать правильный рацион для Улькиорры. Несмотря на все ее старания, он так и не привык к ее персональным кулинарным изыскам, и она смирилась, купила поваренную книгу и научилась готовить в традиционной манере, решив, что скупая улыбка Сифера после еды вместо рвоты и стенаний всю ночь все же лучше, чем бобовый мармелад с чесноком и шоколадом, и нужно уметь чем-то жертвовать.

Время от времени ей звонил Ичиго, спрашивал сдержанно, как себя чувствует Улькиорра, и получая в ответ короткое «все хорошо», всецело переключался на нее: рассказывал про синигами, Пустых и новых врагов и заканчивал тем, что робко интересовался, держится ли сама Иноуэ и не нужна ли ей помощь. В конечном итоге Ичиго никогда не умел вести долгие разговоры, — замечала себе Орихиме и отвечала, что с ней все в порядке и что Тацки регулярно приходит ее навестить. Врала, конечно. Арисава, узнав в Сифере того самого врага, который равнодушно наблюдал, как Ямми расправлялся с десятками людей вокруг, а потом приказал убить и саму Иноуэ, отказалась принимать арранкара, постоянно убеждая подругу, что с Пустым должны разобраться синигами. В результате Орихиме лишь еще больше устала от всего и с пущей самоотверженностью начала заботиться об Улькиорре, не замечая, что весь ее мир замкнулся на нем.

В один из долгих зимних вечеров она снова решила прогуляться с Сифером по оживленным городским улицам вместо тихого парка в районе, где они жили, заметив, что арранкар забеспокоился после очередного звонка Куросаки, надеясь, что новые впечатления смогут его отвлечь. Они медленно брели по тротуару, держась за руки, а Иноуэ думала, что, наверно, со стороны они похожи на счастливую семейную пару, и улыбалась сама своим ненормальным мыслям. Витрины магазинов пестрили вывесками, привлекая покупателей модным католическим праздником. Химе остановила Сифера напротив кондитерской, долго глядела на яркие кремовые пирожные на трехъярусных винтажных подносах, зная заведомо, что они слишком дорогие для нее. Расходы на еду для них двоих, на одежду и лекарства для Улькиорры давно не оставляли даже надежды на лишнюю коробку с пончиками. Внимание Сифера же больше занимали быстро движущиеся автомобили, светофоры, люди, бездомные животные — всего слишком много, слишком насыщенно, и его уникальное зрение становилось помехой в этом мире; мельтешение перед глазами заставляло сильнее сжимать ладонь Орихиме, словно она была последней ниточкой, связывающей его с реальностью, последним материальным объектом. Он очнулся, когда Иноуэ потянула его дальше к другим магазинам, и послушно последовал за ней, рассматривая чужие следы на снегу. Вдруг девушка резко остановилась у очередной витрины и улыбнулась счастливо, заметив что-то.

— Пойдем выберем тебе подарок, м? — ласково позвала она, стоя у входа. Но Улькиорра лишь зябко передернул плечами, поморщился и отвернулся. — Ладно. Тогда постой здесь, хорошо? Я быстро! Пара минут! — она вбежала внутрь и сходу начала болтать с продавцом. Сиферу, следившему за ее движениями, казалось абсурдным, гротескным, как обычно шумная женщина, теперь лишь безмолвно хлопала ртом, рождавшим беззвучия. Кватро облизал губы и прикрыл лицо ладонью, проглатывая смешок.

Орихиме задерживалась, и Улькиорра от скуки принялся рассматривать зимнее небо мира живых. Низкие тучи с той стороны словно кто-то подсвечивал яркими лампами, отчего те приобретали цвет застарелых ран. Сифер вспомнил, как когда-то брал у Заэля книгу, объясняющую природные явления, и подумал о волокнистой структуре облаков, потом переключился на плазмообразную природу шаровых молний, затем принялся сравнивать небо из Уэко Мундо с тем, что видел теперь, и вздрогнул, когда на тротуар неожиданно вылетел автомобиль и врезался в столб. Сигнализация на припаркованных неподалеку машинах начала нещадно выть, образовалась пробка, и водители нервно сигналили друг другу, переругивались и просили уступить дорогу. Улькиорра почувствовал, как у него начинают дрожать колени. Громко. Слишком громко. Больно. Он завертел головой, стараясь отыскать в толпе Орихиме, но кто-то из прохожих вдруг задел его плечом, мгновенно всего стало чудовищно много, и Сифер не выдержал. Прижав ладони к ушам, он закричал и упал навзничь, едва не разбив голову об асфальт. Иноуэ не хватило пары метров, чтобы успеть поймать его и смягчить падение. Она сжала зубы до судороги в мышцах челюсти, подбегая к Кватро и пытаясь держать себя в руках, и увидела, что кто-то уже успел подойти к Пустому и пытался ему помочь, но Улькиорра лишь сильнее закричал и стал лихорадочно отбиваться.

— Улькиорра… тише-тише… потерпи… сейчас… — она присела на колени рядом с арранкаром. Тот лежал на спине и задыхался, рвано всхлипывая без слез. Дрожащими пальцами она нажала на контакт Куросаки, выдохнув лишь в тот момент, когда послышался его взвинченный, как обычно, голос. — Потерпи, пожалуйста… Да! Куросаки-кун? Ты можешь приехать? Улькиорре очень плохо! Мы на улице… Я совсем не знаю, что делать, — торопилась она.

— Да! Понял! Где ты? На шестой улице? Буду через пять минут! — прокричал Ичиго, выбегая из дома. — Я вызову такси к вам.

— Улькиорра, пожалуйста… Я прошу тебя… — она почти сорвалась на истерику, когда рядом с ней на корточки присел мужчина.

— Нужно вызвать скорую. И в его состоянии лучше находиться в специальном учреждении под постоянном присмотром, — серьезно, но сочувственно проговорил он, перехватывая руки Сифера и прижимая вдоль туловища. — Он может покалечить себя, — словно извиняясь, произнес он, поймав удивленный и напуганный взгляд Иноуэ. Та с ужасом смотрела на искаженное от натуги лицо арранкара в попытке освободиться от захвата и, наконец, взяла под контроль свои эмоции.

— Он здоров, — с уверенностью заявила она. — Ему не нужно в больницу. Он просто не любит громких звуков, — Орихиме отстранила мужчину и помогла Улькиорре сесть. — За нами сейчас приедет наш друг. Спасибо, но нам не нужна ваша помощь, — Сифер дрожал и никак не мог успокоиться, вцепившись в ледяные ладони Химе.

— Не хочу навязываться, но то, что у вашего друга «проблемы», видно невооруженным взглядом, — доверительно улыбаясь, произнес человек. — Возьмите. Моя визитка. Позвоните, когда захотите, чтобы он поправился.

Иноуэ на автомате прочла надпись на карточке «Частная психиатрическая лечебница Сато Синдзуке» и машинально убрала ее в сумку.

— Спасибо. Но мы справимся сами, — пробормотала она, надеясь, что этот мужчина, видимо, обожающий в несвойственной для японцев манере лезть в чужие дела, в конце концов, уйдет.

— Иноуэ! — окликнул ее взмокший от долгого бега Куросаки, и от его голоса сразу стало легче дышать. — Улькиорра… Давай, держись, — он ловко поставил арранкара на ноги, заметив, что тот вымок до нитки и крупно дрожит. — Иноуэ, все будет нормально, — он щедро улыбнулся. — Такое бывает. Шум и все остальное… Он привыкнет, не переживай, — попытка подбодрить звучала совсем неубедительно, словно Ичиго и сам не верил своим словам. Он помог Улькиорре сесть в подъехавший автомобиль, и сам пристроился рядом, не выпуская того из полуобъятий. — Все будет нормально, — это больше походило на мольбу, нежели на убеждение. — Скоро будем дома, отогреешься, а то ты замерз, — Сифер смотрел на него не то испуганно и недоверчиво, как будто не узнавал, не то наоборот спокойно и расслабленно, точно только что понял, что в безопасности, — много ли разберешь на этом лице... А потом вдруг неожиданно горячо прижался щекой к плечу Ичиго, заставив того смущенно улыбнуться. — Улькиорра… Улькиорра… — шептал он как-то по-родному, подавляя из последних сил щемящий спазм в солнечном сплетении. А Орихиме на переднем сидении давилась завистью. У нее никогда не получалось с таким абсолютным добром и доверием, не ожидая чего-то взамен, будь то возвращение прежнего Кватро или даже его скупая улыбка в ответ, заботиться о нем.

— Если хочешь, то останься, — неуверенно проговорила девушка, когда Куросаки завел Сифера в дом.

— Иноуэ… Сегодня Рождество, мои сестры хотели повеселиться, и еще Ру…

— Ничего, я поняла, — перебила она его, улыбаясь, не желая снова напоминать себе, что не нужна. Синигами стыдливо опустил глаза и замялся, топтался на пороге, словно не решаясь что-то сказать. — Спасибо, что помог нам.

— Я… Я позвоню, Иноуэ. Сегодня позвоню! — пылко пообещал он и поспешил к тем, кто дороже.

Мокрый и грязный, уставший и подавленный, униженный и готовый разорвать свое тело от ненависти к себе, Сифер смотрел на них и чувствовал себя хуже мусора, хуже самого омерзительного существа.

— Ты его… Он нужен тебе, — мрачно бросил он, заставив Иноуэ вздрогнуть и обернуться.

— Улькиорра, давай не будем об этом, прошу, — утомленно и безысходно прошептала она, начиная его раздевать прямо у порога, сбрасывая с него грязную одежду, как старую кожу.

Когда она помогала залезть ему в ванну, то заметила, что движения его стали скупыми и нелепыми, как будто он постоянно боялся сделать что-то не так, и в итоге весь словно сжался, подобрался, подтянул ноги и свесил голову на грудь.

— Не расскажешь мне, что там произошло? — спокойно начала она, обтирая спину арранкара мочалкой.

— Ты не это хочешь спросить, — отрезал тот, обхватывая колени. — Ты хочешь узнать, как я выжил.

— Ты постоянно молчишь… И мы почти не разговариваем… Только о еде или лекарствах… — посетовала Орихиме.

— Ты сама сказала, что все, что мы могли дать друг другу, дали еще в Лас Ночес, — Кватро говорил тихо, внутрь себя, и девушка едва могла разбирать его фразы за шумом воды.

— Я была не права, — легко ответила она, осторожно смывая ладонью пену со спины. — Ну же, — она перевела ему руку на грудь, — разогни ноги, иначе я не смогу тебя помыть.

— Эти уродства внутри может смыть только кровь сорока девственниц, — Орихиме чуть улыбнулась.

— Улькиорра-кун, пожалуйста, — она перехватила его под мышкой и помогла откинуться к стене. — Вечно тебя надо уговаривать, упрашивать… — с укором произнесла она, намыливая ему плечи.

— Я в состоянии помыться сам, — сердито протянул Сифер, закрывая глаза.

— Почему ты не хочешь рассказать, что там случилось? — становилось душно от горячей воды и горячего тела Пустого, и Орихиме ощутила давящую истому в груди.

— Не хочу, — сухо бросил арранкар. — Ты многим рассказывала о своем плене в Лас Ночес? — грубо выпалил он, впиваясь взглядом в удивленное лицо Орихиме.

— Рассказывала… — неопределенно пробормотала она. — Тацки-чан. А остальные и так знали.

— Неужели? И о том, как фрасьоны Владыки чуть не забили тебя до смерти? И о том, как Гриммджоу и Ямми едва не удушили тебя? И о том, как Нноитра запугивал тебя изнасилованием? И о том, как я издевался над тобой, как угрожал тебе, ты тоже рассказывала? — Иноуэ сглотнула. Улькиорра был прав. Если бы она рассказала всем подробности своего заключения, Куросаки-кун камня на камне бы не оставил от дворца и сам Сифер не сидел бы здесь.

— Наклонись, пожалуйста, я вымою тебе волосы, — попросила она, не желая продолжать больше эту тему.

— Уходи. Я сказал, что сам могу о себе позаботиться, — он ударил ее по руке. Орихиме поникла, думая, что, наверно, для Улькиорры нет хуже наказания, чем признать или показать себя беспомощным, но по-прежнему терпеливо осталась сидеть на бортике ванной. — Почему ты делаешь это все для меня? — вдруг он схватил ее за ворот платья и потянул к себе, требуя ответа. — Я же Пустой! Враг. Урод. Калека. Я же буквально убиваю тебя всем этим, — он обвел взглядом комнату.

— Перестань, пожалуйста, — девушка прижала ладони к ушам. — Не хочу слушать. Ничего не хочу слушать, — она едва не плакала. — Мне нужно вымыть тебя. Прекрати немедленно, Улькиорра, — напряженным, дрожащим голосом попросила она. Сифер убрал ладонь, снова чувствуя ее прикосновения к груди, к волосам, к шее, чувствуя, как она всеми силами старается показать себя строгой, сильной с ним. — Если расскажешь, то станет легче, — она массировала его голову, распределяя шампунь.

— Станет легче, если я проделаю себе дырку в башке, — зло выпалил арранкар.

— Что они делали с тобой? Пытали? — она запустила руки в воду и принялась разминать его ступни. — Или что-то еще? Что-то хуже?

— На каком языке мне повторить, чтобы до тебя дошло, что я не хочу рассказывать об этом?! — он дернул ногой, когда Орихиме надавила ему на палец.

— Это что-то постыдное? Они что-то плохое с тобой делали? — не сдавалась девушка.

— Прекрати, иначе я ударю тебя, — Улькиорра резко встал и потянулся за полотенцем.

— К сожалению, это меня уже не пугает, — грустно улыбнулась Химе, видя, как Сифер искоса смотрит на нее и тяжело вздыхает, перелезая через бортик ванной.

— Они насиловали меня, — тихо проговорил он, опустив голову. Иноуэ вздрогнула и с ужасом посмотрела на него. — Может быть, ты хочешь узнать подробности? — он посмотрел ей в глаза. — Рассказать тебе, как они трахали меня в задний проход, в рот? Рассказать, как я кричал от страха? — девушка оцепенела, не могла ни дышать, ни двигаться, перед глазами мелькали обрывки воспоминаний Кватро о плене; Улькиорра как будто душил ее своими длинными пальцами. Она вжалась в стену, прижимая ладони ко рту, пытаясь подавить крик, чувствуя, как квинси с ней это все делают, ей причиняют боль и насилуют, над ней ставят эксперименты. Она очнулась сидя у стены от собственной громкой икоты. Минутой позже ее вырвало. Сифер смотрел на все это равнодушно и мрачно, вместо левого глаза у него был провал, и Химе догадалась, что он воспользовался Солита Виста — единственной способностью, оставшейся со времен его жизни в Уэко Мундо. — Я ненавижу себя, Женщина. Понимаю, что это глупо, но все равно ненавижу каждую секунду своей жизни, — с остервенением, омерзением прошипел он, ощущая, как тело снова начинает сводить судорогой. — Иди принеси мне теплую одежду. Я замерз, — спокойнее произнес он, отворачиваясь и закутываясь в полотенце, скрывая за движениями дрожь в руках.

— Я… — робко начала Орихиме, зная, что на самом деле ей нечего сказать и утешить Кватро ей тоже нечем.

— Иди, — приказал он.

Она одела его и попросила подождать в комнате, пока приготовит ужин. Молчание стелилось между ними ядовитым туманом, и Химе уже точно знала, что как бы она ни старалась, что бы ни делала, но того, прежнего Сифера, ей не вернуть никогда. И следовало научиться с этим жить. Молчание росло, материализовалось и становилось бледной тенью самой Химе, забирая все счастливое и светлое, что поддерживало в ней жизнь. Молчание самого Улькиорры не тяготило больше, потому что говорить было не о чем, потому что бы они не сказали сейчас, все неизменно окажется пустым. Орихиме накрыла Кватро одеялом, как саваном, и поцеловала в лоб, улеглась рядом и сложила руки на груди. Ей казалось, что в мелких морщинках у того на лице белесый песок Уэко Мундо, а не испарина после горячей ванны, и еще мгновение — и он снова рассыплется, рассеется, превратится в прах.

— Женщина… — шепотом позвал арранкар.

— Что, Улькиорра? — по ее тону, он понял, что она плачет и хочет разделить эти слезы с ним. Потому что это его слезы и слезы, пролитые за него.

— Прости меня, — Сифер помолчал, потом потянулся и взял ее за руку. — Я… не хотел… То есть сегодня на улице я…

— Все хорошо, перестань, — она приложила ему палец к губам, чувствуя, как стучат его зубы, потом повернулась и глубоко, неспешно, нежно, словно впервые, поцеловала его, замечая, что Кватро немного успокоился от ее прикосновений. — Спи, — произнесла она, снова целуя.

И решилась уйти лишь после того, как Сифер заснул. На часах было без четверти двенадцать — самое время, чтобы праздновать, — с иронией подумала Химе, вспоминая трепет в груди арранкара во время их поцелуя. Стало чудовищно стыдно и отвратительно на душе. Прикасаться к нему, когда он такой, — все равно что прикасаться к ребенку, — с болью и презрением к себе констатировала девушка, стирая слезы с лица и мечась между отвращением к такому Сиферу и вожделением к прежнему. «Наверняка, все знают о том, что квинси сделали с ним…» — с ужасом осознала она, прокручивая в голове их вечерний разговор. И в этот момент в ней родилось едкое чувство жалости к себе, потому что она устала. День ото дня все становилось только хуже, а она — слепая — живет себе в своем коконе из ненастоящего счастья и глупого самопожертвования и ничего не замечает, бросает Сифера одного, заставляет его в одиночку сражаться с безумием, с отчаянием, с пустотой. Но ведь она на самом деле так устала, ведь она тоже одна. И у нее тоже никого нет. И…

Куросаки ворвался в ее дом за две минуты до Рождества, молча обнял, жарко дыша ей в шею, и замер. Как и всегда… Почему все мужчины, которых она любит, такие?! — с обидой и разочарованием думала Орихиме, пока стягивала с себя платье. И ей снова все пришлось делать самой. Самой раздеваться, наблюдая, как Ичиго смущенно стаскивает с себя одежду, самой льнуть к нему горячей плотью, самой доводить себя до оргазма в конце, сквозь слезы и ненависть к себе, самой заставлять себя верить, что это вовсе не предательство по отношению к Кватро, и надеяться, что он не проснется и не выйдет на кухню попить, и самой, украдкой пробираясь через общую комнату, уводить Куросаки на улицу. Ей было болезненно весело, хотелось хоть на пару часов забыть обо всем и почувствовать себя беззаботной девочкой, ощутить себя на свои двадцать лет, ее тело и душа изголодались по ласкам, которых никогда не даст ей изуродованный Пустой, по счастью, по Ичиго. Ей хотелось смеяться, смеяться, смеяться. Под утро, уставшая, она, наконец, решилась рассказать синигами обо всей своей боли, что скопилась внутри за год без него, потому что она была не права и есть тот, кому она может довериться.

Иноуэ вернулась домой только к обеду, опьяненная счастьем, источающая запах чужого тела. Улькиорра сидел за столом на кухне и смотрел на стену в том месте, где вчера Орихиме и Куросаки занимались любовью. Девушка молча прошла мимо, подавив приступ паники, когда заметила на полу пятно подсохшей спермы.

— Где ты была? — строго спросил Кватро, не отрывая взгляда от стены.

— У Куросаки-куна, — нервно сглотнула Химе, принимаясь возиться с кастрюлями. — Ты завтракал?

Кватро поднялся и направился к ней, заставив пятиться до тех пор, пока она не уперлась поясницей в плиту.

— Что?! — с вызовом бросила она ему, смотря исподлобья. Ей стало одновременно и страшно, и весело. Если то, что произошло здесь вчера, помогло Улькиорре прийти в себя, то она счастлива, но в то же время она боялась, что теперь прежний Кватро убьет ее за предательство, и решила напасть первой. — Это не твое дело, ясно? — она убрала его руку и собралась было уйти, как арранкар схватил ее за запястье. — Мне больно, Улькиорра, — во взгляде Сифера читались не то гнев и ревность, не то ужас и непонимание, словно две личности боролись за это тело. — Пусти, — она дернулась, но Пустой стиснул ладонь сильнее.

— Я хочу, чтобы ты больше не виделась с ним, — холодно произнес он, ослабляя хватку и позволяя Орихиме выдернуть руку.

— Это не твое дело, Улькиорра, — она отвернулась к окну.

— Нет, мое, — упрямо повторил Кватро. — Ты моя! — он подошел ближе, обдав затылок горячим дыханием, и положил ладонь ей на бедро. И вдруг Химе осенило.

— Где мы, Улькиорра? — горько спросила она, не оборачиваясь и надеясь, что ее догадка неверна. — Ответь мне, где мы сейчас находимся? — боль от осознания всей правды иглами прошила ей грудь.

— Я не… понимаю! Что за бред ты несешь?! — Сифер отступил назад.

— Где мы, Улькиорра? Что это за место? — не отставала Иноуэ, обходя его с другой стороны и смотря искоса, видя, как он начал нервничать, как задрожали его руки, и как через пару минут в итоге он обернулся к девушке, смотря на нее со страхом и надеждой, ища в ней поддержку. — Ты думал, что мы с Лас Ночес, верно? — грустно прошептала Химе, подходя к нему, обнимая, жалея, ощущая, как его бьет озноб. — Ничего, успокойся. Успокойся, я рядом, — твердила она, поглаживая его по плечу.

Потом отвела его в спальню и принесла еду, и еще долго сидела с ним рядом, прижимая к себе, обещая, что никогда не уйдет, и понимая, что сил больше не осталось. А после нашла в сумке визитку того психотерапевта, которого случайно встретила на улице. Набирая дрожащими пальцами номер, она думала, что в конечном счете тоже имеет право на счастье, на покой. Инстинкт самосохранения заставлял ее торопиться, кровь вскипала от выброса адреналина.

Когда Орихиме вошла в кабинет врача через неделю после их разговора, тот сразу же узнал ее и приветливо улыбнулся.

— Что ж… После всего, что вы рассказали мне, я вынужден вас огорчить, — мрачно начал он, поправляя очки и видя, как Иноуэ напряглась. — Дело в том, что вы сами сделали вашего друга таким, как сейчас. Безусловно, произошедшее с ним — ужасно, и серьезно подорвало его нервную систему, но вы своей постоянной жалостью изо дня в день словно напоминаете ему о случившемся.

— Но… Я думала… — замялась девушка. — То есть я не могу не помогать ему или не жалеть его. С ним случилась беда, — промямлила она, краснея и вспоминая, что Сифер рассказал ей плене.

— Да, он нуждается в поддержке, и это очень хорошо, что вы не бросили вашего друга, помогаете ему. Но очень плохо, в том числе и для него, я бы даже сказал, особенно для него, что вы возводите эту заботу, это самопожертвование и жалость в абсолют, — серьезно сказал он. — Вы должны понять, что в данном случае ваша жалость, сочувствие, переходящие в маниакальное желание обезопасить вашего друга от всего дурного в мире, только обостряют в нем чувство неполноценности, отстраненности, оторванности от общества, — подытожил он.

— Я хотела, чтобы он был здоров… — виновато проговорила Орихиме, комкая подол платья. — То есть я хотела, чтобы он просто забыл обо всем и поправился, чтобы он стал таким, как раньше, — грустно прошептала она, еле сдерживая слезы. — Я думала, что так будет лучше…

— Есть одна методика, — начал врач голосом, полным надежды, — раз уж вы не хотите приводить вашего друга на сеансы ко мне, — уточнил он, — она заключается в приучении человека к жестокой дисциплине, к неукоснительному соблюдению всех правил. Обычно она используется с больными, страдающими немного другими проблемами, но судя по тому, что вы рассказали и что видел я сам, вашему другу она тоже подойдет, — он замолчал, наблюдая, как Орихиме сникла. — Она буквально заставит вашего друга начать осознавать реальность, ценить и понимать важность любых событий, даже если они наполнены какими-то мелочами. Вам необходимо составить распорядок дня для вашего друга — это во-первых. И проводить с ним как можно больше времени, как можно больше общаться с ним — это во-вторых.

— Это не так-то просто… — посетовала Иноуэ, вспоминая, что даже повлиять на Улькиорру крайне сложно, а уж заставить его следовать каким-то вещам, которые он заведомо считает бессмысленными, и подавно.

— Я сейчас дам вам более подробные рекомендации. Подождите, — и он стал долго и пространно рассказывать о подробностях предложенного им способа.

Вернувшись домой, Орихиме долго рыдала в подушку, понимая, что ее благие намерения обернулись для арранкара практически камерой пыток, что именно из-за ее неспособности здраво оценить ситуацию, из-за ее абсурдной, нелогичной доброты Улькиорра по-прежнему практически не адаптировался к жизни в Генсее и не смог забыть или хотя бы смириться с тем, что с ним случилось. И теперь ей самой в первую очередь предстояло измениться, а не Сиферу, ей самой следовало научиться быть жестокой. Не сильной или терпеливой, потому что этого было в избытке, а именно жестокой. Раньше, думала Иноуэ, от ее неумения сдерживать эмоции страдала только она сама, а теперь оказалось, что Кватро всегда был прав и ее доброта и отзывчивость вредит гораздо больше, чем приносит пользы. И необходимо было научиться не пасовать перед Улькиоррой, заставлять, наказывать, не идти у него на поводу, не поддаваться его запугиваниям, его обидам, его манипуляциям, теперь от нее требовалось самой стать такой, каким был когда-то Сифер.

Когда она вышла из комнаты, арранкар стоял под дверью, ожидая терпеливо, когда она успокоится. Он, как и прежде, не любил, когда она была такой, когда она то срывалась то на смех, то ревела в голос, как сегодня, не любил ее истерик. Ему не нравились звонки Куросаки Ичиго, он не выносил, когда Арисава приходила к ним в дом, с трудом мирился с прогулками в центральной части города. Но больше всего он ненавидел, когда Женщина смотрела на него так, как сейчас, — со скорбью и жалостью одновременно. Она порывисто прижалась к нему, так горячо, так близко, что слышно было, как стучит его сердце, и подумала, что Сифер выглядит невыносимо больным, иссохшим.

— Мы справимся, Улькиорра, — в который раз обещала Орихиме, медленно оглаживая его спину. — Нам будет очень, очень тяжело, но мы справимся.

И время наслаивалось, закручивалось в спираль, ломало кости и давило на внутренние органы, вынуждая Орихиме в суматохе спешить, кропотливо, с пристрастием составлять для Кватро распорядок дня, учитывая нюансы его характера и поведения, его предпочтения, чтобы в итоге внезапно столкнуться с проблемой и осознать: она не имеет ни малейшего представления ни об интересах Улькиорры, ни о том, чем занять его свободное время. Она попросту не знает того, с кем прожила несколько месяцев в одной квартире и кого так отчаянно пыталась убедить в существовании души в Лас Ночес.

— Улькиорра-кун? — решила срочно выправить ситуацию девушка вечером того же дня. — Можно войти? — но ей никто не ответил. — Что ты делаешь? — спросила она, видя, как Кватро стоит напротив окна и равнодушно смотрит на движущиеся автомобили, погруженный в какие-то размышления. Он, по-прежнему молча и даже не взглянув на нее, сел на кровать, словно был в комнате один. — Послушай… Я была сегодня у врача… — Орихиме стушевалась, не зная, как он воспримет ее слова. — И…

— Ты заболела? — перебил он ее.

— Нет, не я. То есть никто не заболел, — поправилась она, стараясь как можно спокойнее улыбнуться. — Этот врач… Он очень хороший врач, он сказал, что знает, как помочь тебе. Он рассказал мне, что нужно…

— Значит, ты считаешь меня больным? — грубо бросил арранкар, надменно смотря на Иноуэ. — Не ты ли убеждала меня, что это просто стресс?

— Да. Этот врач лечит стрессы, — нетерпеливо проговорила девушка. — Послушай, он дал рекомендации, которые нам обоим предстоит соблюдать.

— Я не собираюсь следовать предписаниям каких-то там врачей из вашего мира. Мне хватило того, что со мной сделали в Обществе Душ, — отрезал арранкар, снова уставившись в окно.

— Улькиорра, я знаю, что тебе неприятно. Но речь сейчас не о том, — она помолчала, рассматривая его, думая, что раньше, когда они еще были в замке, Сифер никогда не сутулился, а теперь наоборот почти никогда не распрямлял спину. — Я на самом деле пришла спросить, чем бы тебе было интересно заняться… Может быть, у тебя есть какие-то увлечения или что-то вроде того… — неопределенно протянула она. — Ты же как-то проводил свободное время в Лас Ночес, — она снова остановилась.

— Я Пустой, Женщина. Солдат. И убийца, — чеканил он, прожигая ее своим ледяным взглядом.

— Я знаю, Улькиорра, — неожиданно легко согласилась Химе. — Но ведь это не значит, что тебя не могло что-то интересовать, правда же?

— Я читал, — ответил он сухо, — в свободное время. Брал литературу в библиотеке Айзена-сама и Заэль-Аппоро и читал. И тренировался. Это все, — подытожил он, внезапно ощутив бедность своих интересов.

— Понятно, — грустно протянула девушка. — Может быть, нам с тобой тогда заняться чем-то на пару?

— С чего вдруг такая озабоченность тем, как я провожу свободное время? Последние три месяца тебя это не волновало, — Сифер взглянул на нее подозрительно.

— Просто так… — соврала Орихиме. — Может быть, ты хотел бы чему-нибудь научиться? Я всегда хотела научиться печь. Может быть, ты тоже?

— Нет, — оборвал ее арранкар. — Уходи. Я устал, — проговорил он, ложась.

— Поговори со мной еще немного, Улькиорра? — Иноуэ присела к нему на кровать. — Я просто сегодня вдруг поняла, что мы совсем не знаем друг друга…

— Я тебя знаю, — равнодушно произнес Сифер, запрокидывая руки за голову.

— Еще я сегодня подумала, что мы совсем мало видимся, хотя живем в одном доме… Наверно, только когда ты болеешь и мне нужно сидеть с тобой… — голос девушки полнился чувством вины.

— Можешь не сидеть, если тебя это угнетает, — пробурчал он, отворачиваясь к стене.

— Я не в этом смысле, Улькиорра… Я хочу, чтобы ты не чувствовал себя одиноким… — с сочувствием прошептала Орихиме и положила руку ему на плечо.

— Я не чувствую себя одиноким, Женщина. Я чувствую себя мертвым, — отрезал арранкар и дернул плечом, сбрасывая ее ладонь.

— Улькиорра, хочешь, поедем в горы? Поедем прямо завтра. Хочешь? Там очень красиво, и снег, — увлеченно выдала Химе. — Или покатаемся на лошадях? Я никогда не каталась, но всегда очень хотела. Или, знаешь, хочешь, сходим в кино? Ты ведь не бывал в кинотеатре, — Сифер подтянул колени поближе к груди. — В мире столько интересного, а мы сидим здесь с тобой, как пленники…

— Не хочу, — процедил он, закутываясь в одеяло.

— Там почти нет людей, Улькиорра, и очень красиво — в лесу или в горах, или за городом — только природа и животные. Тебе бы понравилось… — неуверенно пробормотала девушка.

— Не решай за меня, — на автомате противился Кватро. Орихиме улыбнулась, радуясь, что ей все-таки удалось его заинтересовать.

— Улькиорра? — позвала она, наклонившись к его лицу. — Ты мне все-все можешь рассказать, слышишь? — но Сифер промолчал, и Иноуэ, решив, что он заснул, ушла делать приготовления к завтрашней поездке.

Постепенно она приспособилась, привыкла к сдержанным реакциям Кватро на что-то волнительное для нее или новое, на что-то, увлекающее его самого. Она совсем отказалась от уколов, решив, что будет достаточно общения, что до этого просто мало уделяла Улькиорре внимания, была слишком эгоистична, требуя от него стать прежним, мучая его своей гипертрофированной заботой, подавляя и без того ослабшую волю и заставляя еще сильнее замыкаться, отстраняться. Потом она с ужасом вспоминала их скандалы, когда Сифер упрямо сопротивлялся любым особенностям и ритуалам мира людей, начиная от бытовых, когда она заставляла его самого готовить себе еду, и заканчивая правилами поведения в общественных местах, когда объясняла, что нельзя называть людей в лицо «мусором» и открыто выражать им свое презрение. Иноуэ стоически сносила все его выходки, даже когда он сказал, что та просто мстит ему, потешаясь над его беспомощностью и зависимостью от нее, даже когда убеждал, что она не нужна Ичиго, она терпеливо молчала и знала, что все это нужно, чтобы Кватро смог адаптироваться.

Однажды вечером, спустя еще пару месяцев их совместной жизни, внезапно напомнил о себе Куросаки, позвонил и позвал гулять, оправдывая свое желание увидеть Орихиме встречей с друзьями из Готея. И она согласилась, как обычно, слишком легко для той, кто уехала на другой остров, чтобы избавиться от зависимости от Ичиго.

— Куда ты идешь? — грубо спросил Сифер, обдав девушку враждебной реацу.

— К друзьям, — быстро проговорила Иноуэ, стараясь улыбаться как можно беззаботнее. — Я вернусь поздно, так что ложись, не жди меня, — она торопилась, не желая развивать ссору. — Ты ведь уже достаточно здоров, чтобы позаботиться о себе? — она потянулась к нему и поцеловала в щеку.

Сиферу это не нравилось. Не нравилось, когда она лгала так же легко, как лгал когда-то он сам, не нравилось, когда она обращалась с ним, как с ребенком, и еще больше его раздражало то, что она всегда бежала к Ичиго Куросаки, стоило тому позвать.

— Ты останешься здесь, — он схватил ее за локоть и толкнул на диван.

— Улькиорра, я иду к друзьям, — спокойно произнесла Иноуэ. — И мы уже говорили с тобой об этом. Так что, пожалуйста, прекрати, — это, скорее, приказ, чем просьба, и за эти пять месяцев Сифер давно уяснил, что Женщина может быть строгой.

— Ты останешься здесь, — повторил он упрямо и раздраженно, загораживая собой дверь.

— Улькиорра, — Орихиме тяжело вздохнула, поднимаясь и оправляя одежду. Как вдруг Кватро прижал ее к стене.

— Думаешь, я не знаю? — он сдавил ей щеки. — Я видел вас в тот день, когда мне стало плохо на улице, — рычал он. Орихиме обдало холодным потом: если он видел ту ситуацию в кухне, то именно она явилась причиной, по которой Сифер замкнулся в себе с большей силой, отгородившись от реальности, а не приступ. Он придавил ее своим телом, задирая ей юбку, оглаживая бедра. — Нравится? — и Химе испугалась. Испугалась потому, что Улькиорра выглядел точно так, как тогда, на крыше Лас Ночес, в его глазах тягучем пламенем перетекала, плавилась похоть вперемешку с яростью. И он отнюдь не собирался останавливаться. — Что же ты не стонешь, как тогда, под ним? Или я хуже? — он сдавил ее грудь. — Я в тот день рассказал тебе о… — он запнулся, увидев, как девушка подавилась собственной кровью, — о плене,- удовлетворенно продолжил он. — Ты благодарила меня за доверие, — припечатал арранкар. — Помнишь, как ты плакала? А как целовала меня? — он коленом уперся ей в промежность, заставляя сдавленно вскрикнуть. — Это было нужно для того, чтобы потом смешать меня с мусором? — он снова прислонился к ее щеке губами, отмечая, что Химе дрожит. — Я не идиот, Женщина. Мой разум — это, пожалуй, все, что у меня осталось, — он отпустил ее, отойдя на пару шагов. Иноуэ повалилась на пол, прижимая ладонь к губам, стараясь вытереть кровь и сдержать слезы. — Ты грязная после него. Отвратительно, — он сплюнул.

— Хватит, — равнодушно, холодно бросила Орихиме, поднимаясь и подходя к Улькиорре вплотную, и взяла за плечо, заставляя обернуться. — Прекрати немедленно, — ее трясло, пальцы заледенели и не гнулись. — Иди в свою комнату, Улькиорра, — Сифер дернулся и ударил ее по руке, но получил в ответ смазанную пощечину, и замер, вытаращив глаза. — Я сказала, иди в свою комнату, — ее голос дрожал, она то и дело всхлипывала, толкая арранкара к двери.

Быть с кем-то жестокой оказалось непосильным грузом для Орихиме, невыполнимым заданием, потому что слишком явственно чувствуешь боль того, кому тебе приходится ее причинять, хоть и во благо. Ее буквально ломало изнутри, выворачивало, пока она изо всех сил старалась приклеить к лицу маску, которая, отнюдь, ей не шла. Ведь Иноуэ всегда была доброй девочкой и ей противоестественно причинять вред другим. «Если это поможет ему поправиться, — думала она, — то я сделаю это. Я сделаю. Если для того, чтобы помочь Улькиорре, я сама должна стать такой, как он, то так и будет», — решила она, не догадываясь в очередном самоотверженном порыве спасти Кватро, что минутой назад он точно также спасал ее от Куросаки.

— Это не твое дело, куда и с кем я хожу, — утвердила Орихиме. — Никакого ужина ты не получишь, — она шмыгнула носом, думая, что нелепость этой ситуации давно перевалила через все мыслимые границы. — И останешься здесь до утра, — она хлопнула дверью, и арранкар услышал, как щелкнул замок.

— Это безумие, абсолютное безумие, — вертелось у него в голове, — она, вероятно, свихнулась, — он часто задышал, обхватил себя руками и принялся расхаживать по комнате, пытаясь успокоиться. Он и подумать не мог, что Женщина — его Женщина — способна настолько измениться, стать настолько жестокой, и снова начал винить себя. Чувство существа, загнанного в угол, затравленного, забитого, беспомощного перед кем-то, кто имеет над ним безраздельную власть, навалилось на него нарастающим приступом паники. Ему не нравилось быть запертым. Потому что так он чувствовал себя, когда был в плену у квинси. Всеми силами пытаясь сдержать волну судорог, которых не было больше двух месяцев, он прислонился лбом в двери и позвал Орихиме по имени, тщетно надеясь, что та не ушла. Но нет никого, кто бы услышал его. На самом деле, — понял он внезапно, — ничего не изменилось, и Женщина никогда не возвращалась к нему, и это лишь фантазии его ослабленного отсутствием реацу рассудка, и он на самом деле по-прежнему в бараках четвертого отряда, а может, и вовсе у квинси. На самом деле его никто никогда не спасал, и все это — предсмертная галлюцинация, он подыхает там, в казематах для пленников, от голода и побоев. На самом деле он, может, и вовсе в тех зарослях кварца, и Нноитра никогда не тащил его насильно в обитель Пустых, потому что нет никакого Нноитры. Кватро сполз по стене, подтянул колени к груди, размазывая слезы по лицу, и ощутил снова то чувство непередаваемой тоски и одиночества, пустоты, из которых он был рожден, которые преследовали его всю жизнь, и которые отступили только с приходом подлунной принцессы Орихиме. И вздрогнул, когда почувствовал, как под пальцами пульсирует дыра.

— Женщина… пожалуйста… Мне нужна помощь… пожалуйста, — жалобно позвал он, впервые доверяя кому-то настолько, чтобы попросить у него поддержки, и осознал, что все это оказалось ложью. Потому что Иноуэ предала его. Снова.

Фразы параноидных оттенков тянули его внутрь той самой межгалактической черной дыры, где он впервые в своей второй жизни увидел душу, тянули, обещая долгожданный покой, ведь он так устал, не меньше, чем безумная Женщина, и может позволить себе исчезнуть, потому что его все равно есть, кем заменить. Мысли желтели, распухали, раздувались, отвратно смердя, как утопленник, как самоубийца, как смердел бы сам Сифер, будь он достаточно смелым и будь он уверен, что Принцесса не прыгнет за ним. Здесь он видел ее с Куросаки, вот она прижималась к нему своей грудью, потому что всегда тянулась к нему, а там, в межзвездном пространстве, она летала с ним — с Улькиоррой — душа в душу, сердце к сердцу — так, как мечтала сама. Сифер сидел, монотонно стуча затылком о бетонную стену пустой безысходности, потому что не стал кем-то важным, кем-то нужным, кем-то родным. Потому что Пустым остается пустое. Пространство фонило, сжималось, создавало вибрации, прогоняло по телу волну рваных судорог, и Сифер кричал. Наяву, словно рядом, он видел траурную процессию и провожал в дальний путь Иноуэ Орихиме. Вот он вышагивал рядом, такой же молодой, привлекательный, а старуха в гробу совсем не походила на его Женщину. Надрывно и ломано он снова позвал Иноуэ по имени, чтобы снова убедиться, что никто не придет.

Орихиме вернулась с рассветом, прошла с Ичиго в спальню и долго просто разговаривала с ним, счастливая и уверенная, что все сделала правильно. К десяти утра она решила, что с Сифера хватит и он усвоил урок. Найдя его у двери, сжавшегося и потерянного, Иноуэ первым делом обратила внимание, что тот разбил себе голову и описался. Куросаки, следом прошедший в комнату, смотрел на них с ужасом.

— Что… Что с ним, Иноуэ? — шокировано выдавил он.

— Куросаки-кун, пожалуйста, иди домой, — быстро и смущенно проговорила девушка, словно тот увидел что-то постыдное, что-то, что его не касается. — Улькиорра… Вставай, — но арранкар лишь уронил голову и никак не отреагировал на ее просьбу. Девушка перехватила его под руки, стараясь помочь. — Вставай, пожалуйста, — прошептала она так, как будто не осознавала, что лично уничтожила доверие, выздоровление и покой Кватро. — Улькиорра-кун, — она старалась его расшевелить, но тот лишь безвольно подался вслед за ее движениями, едва не завалившись набок.

— Иноуэ, я помогу! — Ичиго готовился принять ослабленного Сифера, но девушка заслонила его собой.

— Куросаки-кун, иди домой. Ничего не надо, — серьезно и мрачно попросила она.

Ичиго не собирался оставлять Орихиме. Не представляя, что могло довести арранкара до подобного состояния, не переставая переживать за подругу, он смиренно остался ждать в общей комнате.

— Что все это значит? — на последней ноте голос Иноуэ сорвался, и эффект вышел грубее и резче, чем она хотела. Сифер поморщился, пытаясь снова подтянуть колени к груди. — Нет! — девушка старалась удержать его ноги. — Поднимайся немедленно. Вставай, — она словно не понимала, что происходит, отказываясь видеть реальность. И Кватро отвлеченно подумал, что, наверно, им обоим не помешало бы научиться принимать объективную действительность, а не пытаться спрятаться от нее.

— Где ты была вчера? — бесцветным тоном процедил он, уставившись на стену и перебирая пальцами бусины на платье Орихиме.

— Что? — она в изумлении отшатнулась. А потом гнев застлал ей глаза: — Вставай! Вставай! — потянула она его за локоть, все же заставив подняться. Кватро беспокойно переминался с ноги на ногу, сутулился и смотрел в пол. — Почему я заперла тебя вчера? Отвечай, почему я заперла тебя? — она едва сдерживалась, чтобы не сорваться на истерику, но арранкар лишь предпринимал несмелые попытки высвободить руки из хватки Химе. — Почему я вчера оставила тебя в твоей комнате? — спокойнее спросила девушка.

— Потому что я спросил, куда ты идешь, — пробормотал он в сторону, все же вытянув левую руку и тут же спрятав ее в кармане.

— Хорошо. Почему ты не можешь задавать мне такие вопросы? — продолжила Иноуэ.

— Потому что это не мое дело, — скороговоркой пробубнил Кватро куда-то себе в грудь, а потом совсем по-детски заныл: — Пусти, пусти… Женщина, — он почти вывернул себе запястье, когда она все же разжала ладонь. И это обращение «женщина» волчком закрутилось в сознании, заставляя ее вспомнить, что перед ней тот же самый Улькиорра, которого буквально вчера она боялась до потери памяти, который может в любую секунду убить ее одним лишь давлением реацу, который смертельно опасен для всего человечества, тот же самый, который невыносимо ревновал ее и хотел себе. Поняла, что он не скоро оправится после этого приступа. Что это она методично добивает его, это она причина всех его бед, это из-за нее он погиб, из-за нее он в таком состоянии. Орихиме едва не задыхалась от боли. Что же она наделала?! Как она могла позволить себе причинить кому-то вред? Причинить Улькиорре вред…

Кватро стоял, зажавшись в угол, и смотрел на нее зло и напуганно, едва не рычал, ожидая, что она сейчас ударит его. А потом резко развернулся и собрался покинуть комнату.

— Куда ты идешь, Улькиорра? — остановил его надрывный, полный искреннего сострадания голос Химе. Думала ли она хоть когда-нибудь, что ей придется жить с Кватро в одном доме? Конечно, раньше она размышляла, что было бы, если бы он не погиб, но в итоге все ее мысли неизбежно заканчивались смертью и, как правило, ее собственной. Но она и представить не могла, что в итоге жизнь с Пустым окажется настолько отличающейся от ее фантазий. Прошло всего пять месяцев, как она поклялась себе снова вытащить арранкара из бездуховного ада, в который тот заново угодил, а веры в собственную решимость уже не осталось. Однако Иноуэ по-прежнему была непоколебимо убеждена, что Улькиорра не болен, что во всем виноваты квинси и стресс, который он пережил там, и даже не задумывалась, что Сиферу становилось только хуже, когда он видел, как она ломает себя, как добрая девочка Орихиме намеренно разрушает свою чистую душу, чтобы спасти еще одно одинокое чудовище, завязшее в тине из ненависти к себе.

В конце концов мы не можем дать другим то, чего нет у нас самих. Орихиме, как бы она ни стремилась, но не могла заставить Кватро принимать окружающий мир потому, что не принимала его сама, не умела с ним взаимодействовать и жить по его законам. Хотя с другой стороны, этого не мог никто из ее друзей: ни взбалмошный Ичиго, ни сдержанный Садо, ни погибший Урю.

Кватро замер у двери, тяжело и шумно дыша, стараясь взять под контроль взбесившиеся мысли. Орихиме ощутила едва уловимый запах мочи и подошла к нему, повторив свой вопрос:

— Улькиорра, скажи мне, куда ты сейчас хочешь пойти? — произнесла она мягче, рассматривая его худую и сгорбленную спину.

За все время, что он жил с ней, Иноуэ поняла одну чудовищную вещь: Сифер верил ей. Не просто доверял, а безапелляционно верил, непоколебимо, неизменно, как слепой своему поводырю. И хуже было не это, а то, что подсознательно ей иногда хотелось посмотреть, насколько хватит его так называемой веры, ей хотелось поступить с ним так же, как он поступил с ней в Лас Ночес, — поставить жестокий эксперимент. Она боялась своих мыслей, гнала их, но вчера почти решилась попробовать запретный плод вседозволенности, безнаказанности и власти. Потому что именно власть, которую Химе имела над Кватро, особенно подкупала, манила, прельщала и подменяла понятия о благе и зле. Но сегодня результат этого гнусного эксперимента не вызывал в ней ничего, кроме невыносимого чувства стыда. Может, это потому, что Ичиго здесь, и она не хочет, чтобы он знал о ее общении с Сифером, ровно как и не хочет, чтобы сам Сифер был в курсе ее отношений с Ичиго. А может, потому, что знает: что бы она ни сделала, какую бы боль не причинила, Кватро все равно продолжит цепляться за Химе, потому что больше просто не за кого.

— Я… — начал он неуверенно и потянул руку к ране на голове.

— Улькиорра, что нужно сделать сначала? — Иноуэ изменила подход, надеясь таким образом отвлечь арранкара от зацикленности на собственном гнетущем состоянии.

Когда она была у врача, тот посоветовал ей научиться уводить Сифера разговорами от приступов, если она замечает, что ему становится плохо, заставлять его мозг активно работать, а не стопориться на одной раздражающей психику детали. Орихиме тогда решила, что это невозможно, потому что сама до жути боялась приближаться к арранкару в таком состоянии, знала, что он с легкостью может ее убить по неосторожности, а потом поняла, что ей Сифер не причинит никакого вреда. Никогда.

— Улькиорра-кун, — она подошла к нему ближе и осторожно провела ладонями по плечам.

Сифер молчал, а Иноуэ гадала, то он на самом деле не знал ответа, и это конец, потому что она окончательно убила его своими эгоистичными выходками, то ли просто тщательно подбирал слова. Ей стало чудовищно стыдно за себя, за то, что захотелось счастья, за то, что позволила себе пренебречь беспомощным Кватро в угоду собственным желаниям, за то, что вообще способна чего-то хотеть.

Это нормально — в один из дней осознала она — то, что он такой после плена, — это нормально. По крайней мере уже хорошо, что он не пытается себя убить, потому что я бы точно не выдержала, я бы точно свихнулась и что-нибудь сделала с собой. Никто бы не выдержал, — думала она, глядя, как Сифер рассматривает цветки раскидистой сакуры и тянется к веткам, чтобы понюхать их. И не знала, что его в этом мире держали только ее — Орихиме — самоотверженные попытки ему помочь. Он часто размышлял, что, возможно, без него женщина была бы счастливее, а потом ловил себя на мысли, что такие люди, как она или Ичиго, не способны к ощущению счастья и вовсе, что бы они ни говорили, потому что слишком много горя им пришлось пережить, настолько много, что оно стало привычным и вроде бы даже нужным, что оно уже при жизни почти полностью вытравило их душу. И сам удивлялся своей неожиданно возникшей эмпатии.

— Улькиорра, скажи, за что я тебя наказала вчера? — Иноуэ вернулась к своему первому вопросу, надеясь, что это поможет Сиферу сконцентрироваться. Тот нахмурился, отступив в сторону. — Улькиорра, — девушка говорила спокойно и вкрадчиво, ласково.

— Ты… Я неправильно себя повел, — промямлил он, стирая рукавом скопившуюся на губах слюну.

— Что ты сделал? — терпеливо прошептала Химе, переводя руки с плеч на талию и удерживая Кватро от выхода из комнаты.

— Я спросил, куда ты идешь… Улькиорре нельзя задавать такие вопросы. Он не имеет права, — он переступил с ноги на ногу и принялся дрожащими пальцами обводить контуры дыры. Иноуэ ужаснулась. Арранкар говорил о себе в третьем лице, как о каком-то чудовище, как о мусоре. Внезапно она осознала, что ее вчерашний поступок унизил его, понимая, что она словно плюнула ему в лицо, когда ушла к Ичиго, словно открыто заявила ему, что он — Сифер — хуже. И Сифер принял это, смирился, заставил себя в это поверить, потому что это она сказала — та, кто стала его душой. Он повернулся к ней боком, и Химе впервые заметила, что метка Пустого даже через гигай выглядела красным, воспаленным пятном на коже.

— Успокойся, хорошо? — слабо и устала проговорила девушка и взяла Кватро за руку. — Теперь скажи мне, куда ты хочешь идти сейчас? Что нужно сначала сделать?

— Я не знаю… Не трогай! — он грубо оттолкнул Орихиме, не давая ей больше приблизиться, и вдруг пронзительно закричал, царапая себе грудь.

— Иноуэ… Наверное, — сомневаясь и путаясь, процедил Куросаки, ворвавшись в комнату, — Иноуэ, он болен, — сказал он то, что Орихиме всегда упорно отрицала, то, что боялась услышать больше всего, особенно от Ичиго. — Наверно, ему и правда лучше жить в Обществе Душ…

— Он не болен, Куросаки-кун, — грубо бросила Химе. — Ты сам говорил, что так бывает. Ему просто нужен отдых.

— Иноуэ, — спокойнее повторил синигами, — ты, по-моему, слишком жестока к нему… Ему будет лучше…

— Ты ничего не знаешь! — набросилась она на Ичиго неожиданно. — Ты ничего не знаешь! Ты думаешь, что если будешь приходить раз в месяц и интересоваться им, то он поправится? Ты ничего не знаешь! Ты думаешь, он выздоровеет от твоих уколов? — Сифер стоял, зажимая уши руками и повторяя что-то невнятное, напуганный резким тоном девушки. — Как, ответь мне, как все это залечит раны у него в душе? — Орихиме сипела от напряжения и слез.

— Иноуэ, я думаю, что ты не права, и в Готее отличные врачи, которые в первую очередь помогут вернуть Улькиорре самоуважение! — не унимался Куросаки. — Иноуэ! На него больно смотреть! Я говорил тебе, что ты не справишься! — Химе ощутила, как больно кольнули слова синигами. Он никогда не верил в нее, это она, как идиотка, всегда тратила себя на безотчетную, бесконтрольную веру в своих друзей, а друзья, отнюдь, не спешили платить ей тем же.

— Самоуважение? — не выдержала она. — Ты ничего не знаешь! О каком самоуважении может идти речь, когда квинси трахали его в рот! — Ичиго попятился. Реацу Химе полыхала в воздухе, расцвечивалась всеми оттенками красного и заново пробуждала в шокированном Куросаки чувство вины. — Когда они ломали ему конечности! Ты же видел все сам, ты видел его, когда нашел! — Орихиме рыдала, дрожала и задыхалась от негодования, вымещая гнев, предназначенный для себя, на друге. — О каком самоуважении может идти речь, когда первое время он даже не помнил, как застегнуть пуговицы на рубашке или как держать вилку! Ты отправил его в четвертый отряд, но стало только хуже! — она тяжело оперлась ладонями о стену. — Из-за лекарств, которые ему там давали, он не мог думать! Улькиорра! Которого Айзен-сама считал гением, которому доверял больше, чем своим приближенным, с легкой руки офицеров четвертого отряда превратился в пускающего слюни дурака! — сердце готово было выпрыгнуть, она опустилась на колени перед Сифером, вцепившись ему в брюки. Тот дернулся и инстинктивно прижал ее к себе, стараясь защитить и успокоить. — Это ты виноват, Куросаки-кун! Ясно? Что ты смотришь так на меня, словно я тебя убила только что? — она бросила на него озлобленный взгляд, видя, как Ичиго едва не свернулся клубком под ее натиском и чуть не плакал. — Ты сделал его таким. Своими руками.

— Иноуэ, я… не хотел, клянусь… — промямлил он неуверенно. — Иноуэ…

— Ты… Почему ты не отправил его к Урахаре? — она прикоснулась к лицу Улькиорры, нервными движениями вытирая тому слезы. Кватро перехватил ее ладонь и прижал к губам. — Раз уж ты не хотел видеть его в больнице своего отца, то мог хотя бы отправить к Урахаре-сану, — голова наливалась тяжестью, и нещадно тянуло в сон, словно арранкар выпивал ее реацу, напитанную яростью и ненавистью, не желая видеть свою женщину такой. Ичиго снова начал говорить что-то невнятное в свое оправдание, но она почти не разбирала его слов из-за головокружения.

Куросаки стоял, прислонившись затылком к стене, стараясь дышать как можно глубже. Он и понятия не имел, что все это копилось в Иноуэ годами, что она, возможно, с самого начала, еще с момента так называемой смерти Сифера, винила его во всем, только не говорила ничего, а он не хотел замечать, думая, что только о себе, своих проблемах, о новых врагах и войнах, о Рукии, в конце концов. Мысль о Кучики отозвалась приступом внезапного страха — вдруг она узнает об их с Иноуэ встрече на Рождество, вдруг она уже знает?! Синигами вздохнул и подошел к окну.

— Иноуэ, я думаю, нам больше не стоит видеться, — серьезно и глухо проговорил он.

— Ты просто избавился от него, — но она словно не слышала, — как и от меня полтора года назад. Чтобы не напоминал тебе о том, что ты такой же монстр, как и он, такой же урод, а может, и хуже, потому что он хотя бы пытается что-то делать с собой и стыдится себя, и всегда стыдился, даже там, на крыше, потому и выпытывал у меня о душе, потому что хотел стать другим, а ты гордишься своим уродством, — она медленно выговаривала, выдавливала из себя каждое слово, пока Сифер не принялся лихорадочно закрывать ей рот ладонями, потому что не хотел больше слушать этот сводящий с ума поток ненависти, потому что его женщина не такая и не станет такой никогда. — Улькиорра! — Иноуэ пыталась перехватить его руки, но получила смазанный, случайный удар по лицу, и замерла, видя, как арранкар испугался не меньше. Куросаки тут же кинулся к ней, но осекся. От кого ее защищать? От Сифера? Или же от него самого? — Улькиорра, — повторила она, — пожалуйста, пожалуйста, я очень тебя прошу, успокойся и сосредоточься, и ты должен мне сказать, что нужно сделать перед тем, как выйти в общую комнату, — твердила она упрямо, как будто пыталась себя вернуть в реальность, а не Пустого.

— Я не знаю! Не знаю! Оставь меня в покое! Я не знаю! — он кричал, захлебываясь всхлипами и кашлем. — Я не знаю! — Кватро попытался встать, но Химе удержала его. — Я не знаю, — зашептал он хрипло и нервно, то и дело вздрагивая.

— Ты знаешь, Улькиорра. Слышишь меня? Ты должен сейчас довериться мне, слышишь? Пожалуйста, — Иноуэ уже не просила, не приказывала и не была строга с ним, она готова была валяться в ногах, вымаливая прощение за то, что предала его вчера и еще раньше — в день Рождества, и в их последнюю встречу на крыше Лас Ночес. Она взяла его лицо в ладони, замечая, как тот растерян, как ему хочется прижаться к ней, но он боится, что она снова предаст. — Улькиорра, прошу… Помнишь, ты обещал, что будешь стараться? Помнишь, мы друг другу пообещали, что справимся? — Сифер кивнул еле заметно.

Ичиго стоял поодаль, вымученный, выжженный этим камерным адом Иноуэ Орихиме. Ему хотелось, как ребенку, заплакать и начать уверять всех, что он не виноват, что он хотел всем добра, искоса наблюдая, как Сифер скривился, глядя ему в глаза, и отвернулся, еле сдерживая презрение.

Хватит на сегодня человеческих и его собственных страданий, — отвлеченно, сквозь развеивающийся морок истерики думал Пустой, рисуя на полу два треугольника, соединенных вершинами, — знак неотвратимой погибели.

— Улькиорра, — снова позвала Орихиме. Тот вскинул голову и хрипло, еле сдерживая кашель, прошептал:

— Я все помню, не нужно так нервничать. Вымыться. Поменять одежду. Не забыть почистить зубы. И потом прийти на кухню завтракать, — его плечи все еще вздрагивали после приступа, и он едва шевелил губами, но этого хватило, чтобы сделать Иноуэ счастливой, чтобы она порывисто обняла его, заливаясь слезами. Чтобы Сифер удивленно захлопал ресницами, не понимая, почему она теперь плачет, почему она вообще всегда плачет, он ведь пришел в себя, сказал и сейчас собирается сделать то, чего она от него хочет, так почему она не рада?! Но Орихиме лишь гладила его волосы непослушными пальцами и думала, что у нее получилось, что она сумеет собрать Улькиорру заново.

Оставив Сифера в его комнате, девушка вышла проводить Ичиго.

— Куросаки-кун, — смущенно прошептала она.

— Все нормально, я понимаю, — как-то очень взросло произнес синигами, повернувшись к двери.

Они еще немного помолчали, прежде чем Химе решилась подойти к нему и обнять со спины. И тому показалось, что он попал в западню, в лабиринт, из которого не выбраться, и куда не иди — везде или изуродованный Сифер, или отчаявшаяся Иноуэ — и кругом зеркала, зеркала, зеркала, как напоминание: «Это ты виноват. Это ты сделал».

— Я сойду с ума, если мы больше не увидимся, — припечатала она, словно прочитав его мысли, крепче обнимая и не зная, что Улькиорра смотрит на них.

Сифер ощущал себя так, словно съел гнилого мяса, рот наполнился кислой слюной, желудок свело спазмом, и его затошнило. Это Орихиме была гнилой, ее он вкусил перед самой смертью и теперь. Он отвернулся и на ватных ногах прошел к кровати, лег, кутаясь в одеяло, и свернулся клубком. Он впервые задумался над тем, кем являлся для Иноуэ. Она просто позволяла ему занять свободную комнату, жалела бездомного, беспомощного бывшего Кватро, потому что всегда была идиотически доброй? Или она помогала ему из-за того, что Куросаки попросил? Или она сама не знала, кто для нее Сифер, потому что не могла разобрать, кто для нее Ичиго? Если бы Улькиорра знал, как иногда тяжело бывает отпустить былые чувства, даже когда ты заранее уверен, что они уже мертвы, если бы он знал, что бывают отношения, которые никогда не состоятся, сколько бы безответно любящий ни пытался стать нужным, то, конечно бы, запасся терпением и все рассчитал. Однако теперь, измученный до предела, разбитый своей нынешней жизнью, он едва ли мог заставить себя логически мыслить, как в былые дни.

— Улькиорра-кун? — тихонько позвала Орихиме, входя в его комнату, но Сифер так и остался лежать недвижимым. Он не хотел с ней говорить, не хотел ее видеть, не хотел ничего знать о ней. Пусть оставит его в покое, пусть, наконец, даст ему спокойно подохнуть. — Я прогуляюсь немного… Мне нехорошо… Пойдешь со мной? — она осторожно тронула его за плечо, но тот по-прежнему лежал, закрыв глаза. — Куросаки-кун пошел домой, — сообщила она, желая успокоить подозрительного арранкара. — Я пройдусь немного и вернусь, — тот упрямо молчал. — Ладно… Я скоро приду.

Иноуэ медленно шла по парку, глядя себе под ноги, мрачная, уставшая, одинокая… Она понимала, что Куросаки прав и она действительно не справляется. А все потому, что продолжает разрываться между двумя, которые не терпят друг друга, все потому, что в ее сердце достаточно места для обоих. И снова врала себе. Для обоих ли?.. Она так упорно старалась забыть, отпустить Ичиго, но в итоге снова лишь мешает ему, снова мучает Улькиорру, снова изводит себя, и снова все становится похоже на время после смерти Кватро, когда она готова была умереть, если бы это помогло его вернуть… Только теперь она просто желала умереть. Без условий. Что ж… По крайней мере есть Сифер, которому она также безусловно нужна, подумала она безысходно.

Уже на обратном пути ей пришла идея извиниться перед Ичиго; она улыбнулась, представляя его смущенное лицо, и побежала быстрее, напевая себе под нос. Перед самым поворотом на улицу, где стоял его дом, Иноуэ вдруг заметила Куросаки рядом с Рукией и уже собралась помахать им рукой, как юноша наклонился и поцеловал Кучики. Поцеловал так, чего никогда не знала Орихиме, — с любовью. И получила словно удар под дых.

Она не помнила, как добралась домой, не помнила, как умерли ее чувства к Куросаки, как умерла прежняя Химе, и очнулась, лишь когда открыла дверь в комнату Кватро. Тот по-прежнему лежал лицом к стене, не шевелясь и, казалось, что даже не дыша. Она робко присела к нему на постель, потом забралась с ногами и тоже легла, в точности повторяя его позу и обнимая за талию, чувствуя, как тот чуть вздрогнул, проснувшись. Если бы он только что-нибудь сказал сейчас, если бы только спросил, что случилось, Иноуэ бы, без сомнения, вывалила ему все, что на душе, но Улькиорра — не Ичиго и никогда им не будет, а потому не было смысла ждать от него сочувствия. Отчаявшись, Орихиме заплакала, затем завыла и в итоге сорвалась на крик и стенания, стискивая хилое тело Пустого. Почему она не осознала этого раньше, почему не поняла, что единственным родным ей существом является именно Сифер, который с того света вернулся, лишь бы видеть ее… Почему она не приняла его жертвы, чего она ждала? Почему она так эгоистична? Неужели всерьез возомнила себя принцессой, неужели все еще тешила себя ложной верой, которую вложил в нее Айзен? Почему она словно ослепла от своей ненормальной любви к Куросаки, отказываясь видеть то, что рядом? Орихиме сильнее прижалась к Улькиорре,.. Вот он — родной, ее, настоящий, тот, кто все эти полгода выносил негласные унижения его и так попранной гордости, когда она так запросто болтала об Ичиго, когда кричала на него, если он пытался запретить ей видеться с синигами, тот, кто не предал ее. Тот, кто никогда не предаст. Сифер не шевелился, не думал, просто ждал, когда Женщина, наконец, успокоится, чувствуя, что они словно вросли друг в друга, — единые, вечные, и эта общность душ, разумов, тел делает их двумя частями одной бесконечности.

— Женщина, — прошептал он, разворачиваясь к ней лицом и видя, что ее глаза опухли, а губы искусаны в кровь. — Что-то произошло? — спросил Кватро, прикасаясь ладонью к ее груди в области сердца.

— Нет, ничего, — она чуть улыбнулась. — Прости меня…

— Я не сержусь на тебя… — он коснулся ее щеки, — из-за Куросаки, — Орихиме сглотнула и снова неуверенно дернула уголками губ.

— Прости… — она смешалась, не зная, что сказать.

— Я не хочу больше говорить об этом, — отрезал он. — Ни о том, что со мной сделали квинси. Ни о том, как ты предала меня. Ни о том, как Ичиго предал тебя. Я не хочу больше помнить об этом, Женщина, — он помолчал, наблюдая, как тени наползают на окно, стыдливо заглядывая внутрь. — Я заберу тебя с собой, — он остановился, расстегивая ей пуговицы на платье, — в Уэко Мундо.

— Мы… То есть нам необязательно уходить туда… Мы можем уехать в другую страну или на другой остров в другой город… — робко предложила Химе.

— Мне неважно, где быть. Я забираю тебя от него. Ты слаба и не можешь ему противостоять. Ты влачишься за ним. Ты превратила себя в грязь. Ты превратила себя в ничтожество, — и Иноуэ молчала, потому что Сифер был прав. Она не помнила ни единого момента, когда бы арранкар ошибался, даже если это касалось его рассуждений о душе. Ведь в конечном итоге он и в самом деле был прав, когда говорил, что душа — это причина, по который люди страдают и умирают. — Но я не сержусь, — холодно выдавил он, стремясь скрыть свою ложь. — В конечном итоге, кроме того, что ты Принцесса, была ею когда-то, кроме того, что ты обладаешь божественной силой, ты всего лишь женщина… — с пониманием и немного разочарованно произнес он. — Я умею быть милосердным. Я прощу. У меня достаточно сил, чтобы забыть и смириться, — она прильнула к его груди и снова разрыдалась. Улькиорра… Она и не думала, что он может быть таким, что он чувствует ее, что он знает ее, что ловит каждый ее вздох. Когда-то она сумела разглядеть в равнодушном, отстраненном, жестоком Пустом осколок по-прежнему живой души, когда-то она сумела его спасти, неужели теперь ослепла, забыла? И самое время ему спасать свою мятежную женщину. Иноуэ обнимала его, ощущая внутри такую невыразимую благодарность, что хотелось поглотить эту его неокрепшую душу, настолько трепетную нежность, которая стала сильнее любви к Куросаки, сильнее мертвого, истлевшего прошлого, которое она до сих пор тащила за собой. Сифер лежал, спеленатый эмоциями Химе, опутанный, окутанный ими, лежал, проглатывая свои обиды. — Если во мне осталось что-то живое, пусть оно принадлежит тебе так же, как ты принадлежишь мне.

— Мы уедем, Улькиорра, — сквозь слезы проптала девушка, — подальше от всех, от всего, и будем счастливы.

Арранкар размышлял о счастье в безграничном Ничто. Если Женщина говорила об этом, значит, она познала ту же пустоту, что и он, значит, она разделила с ним его пустоту, значит, им больше нечего терять, и значит, они уже счастливы, потому что едины.