Букет Роз для Дамблдора (джен)

Вторая запеченная сова вышла на загляденье. Первую птичку Гарри передержал, и она пригорела, но пираты должны уметь самостоятельно добывать пропитание, так что он продолжил охоту и освоение основ кулинарии.

Вторая сова, больше и наглее первой, выщипанная до самого тоненького перышка, выпотрошенная и старательно обмазанная маслом и солью, восхитительно хрустела на зубах поджаристой корочкой.

На складе интерната в холодильной камере у Гарри вскоре скопилось еще тринадцать сов, подготовленных к употреблению. Письма какому-то Поттеру, его тезке, гореть не хотели, и Гарри их складывал в самое глубокое дупло в своем домике-дубе. Читать чужие письма он не стал, с точки зрения морали это не лучше распускания сплетен, ведь он, Гарри Уайт, этим летом будет рыцарем, кодекс уже написан. Весь прошлый год он был пиратом и смог бы прочитать письма, но благородные доны и сеньоры до подобного не опускаются. Осенью вернется его лучший друг, Самюэль Граф, и они сравнят свои кодексы.

Нашествие сов началось внезапно. Птицы подлетали на расстояние выстрела шарикоподшипником из рогатки, чтобы скинуть на голову Гарри очередное письмо. Гарри, что удивлялся их появлению днём, да еще и с письмами, неожиданному источнику мяса обрадовался. В их интернате, где он жил круглый год, сколько себя помнил, кормили хорошо, но ели строго в отведенное время, и ночами кухня была недоступна. К тому же пиратам нужны постоянные тренировки... впрочем, рыцарям тоже.

А сейчас, когда сироты и полусироты разъезжались на лето по опекунам, Гарри жил на своем дереве, спал сколько влезет, читал, сколько хотел, и старался на глаза мистеру Уайту, директору интерната, не попадаться, чтобы тот снова не попытался отправить его на отдых, он что, перетрудился что ли? Иногда Гарри умел такое, сильно-сильно пожелать — и его желания сбывались. Особенно он старался на улице не попадаться на глаза еще одному человеку, длинношеей мамаше жирного Дурсля, которого они с пацанами периодически колотили, но тот редко до их конца улицы добирался. Вот братишка у жирного Дадли, где-то на год и его и Жирного Дэ помладше, тоже вроде Дурсль и похож на того, хотя волосом намного темнее, а поди ж ты, словно и не братья, Генри был худеньким, ловким и любил читать. Зрение у него было так себе и Генри носил очки-велосипеды — совсем как Гарри когда-то, пока попечители не настояли и Гарри не перешел на линзы, астигматизм у него оказался и не всякие очки подходили.

А линз ему подобрали несколько пар, и даже цветные разрешили на ежегодном профосмотре взять. Он сам цветные не очень любил, кислород они почти не пропускали, но пару-тройку часов выдерживал и в них. А прозрачные порой даже забывал снимать и ничего, не воспалялась роговица ни разу. Он и Генри уже науськивал на линзы, но тот строго смотрел и говорил, что это Гарри, как сироте, бесплатно выдают, а ему только очки и полагаются. И снова утыкался в книгу в их интернатской библиотеке, он единственный из всех многочисленных детей городка заходил в ворота старого особняка на краю Тисовой улицы, так непохожего на остальные, новые, ровные и одинаково-скучные.

Гарри вспомнил, что свои велосипеды оставил тогда на скамейке в их саду, впервые увидев мир в линзах ярким и четким. И лежали они почти неделю, как будто никому не нужные. Скамейка у них носила название обменной, там бывали книги и одежда, вот и очки кому-то все же подошли. Гарри тогда недоверчиво смотрел, как вполне обеспеченный мальчик носит именно его очки, уж проволочка-то в дужке была узнаваема. А Генри просто сказал, что в этих, обменных, видит "Щикааално", Генри шепелявил и картавил очень мило.

Старик Томми, сторож интерната, что позволил пакет с совиным мясом оставить в холодильнике, гриль оценил и приволок лепешки. Сова попалась грудастая, Томми его и научил и ощипывать, и потрошить. Томми вообще многое умел, но рассказывал только Гарри, тот любил слушать старого моряка с одной ногой и ядовитым языком. Гарри своим острым язычком легко копировал и интонацию, и текст, и Томми улыбался.

Так все и продолжалось еще неделю; совы кидались в него письмами, но уже сильно сверху, а он в них палил металлическими шариками из рогатки, но сбить смог еще только одну, зато очень жирную и белую. Старик Томми помог её ощипать и приговаривал, что полярные совы самые вкусные и умные, вот в Англии он впервые встречает такую. После этой совы, съеденной на ночь, у Гарри наутро проснулось чувство направления. А как это еще назвать, если он с точностью до километра может указать любое место, и выигрывал спор у старого моряка. Тот в азарте притащил свою карту с малопонятными отметками, и Гарри спор выиграл. Точкой отсчета был их Литл-Уингинг, самый унылый городишко в мире, как его обзывал Томми Старк. А уж он-то повидал многие страны, пока акула не отгрызла ему ногу до колена. Жил теперь Том Старк в лофте из бывшего здания завода на окраине Литл-Хэнглтона, вплотную дошедшего этим летом до Литл-Уингинга. Здоровенные окна от пола до потолка, гамак вместо кровати, сундуки вместо шкафов — жилище оказалось уютным и комфортным. Старик Томми приглашал Гарри в гости несколько раз, даже выделил ему личный угол и здоровенный сундук, да повесил еще один гамак на балконе, который занимал всю площадь над четырьмя окнами в ряд, как потолок над первым этажом.

Последнее письмо было адресовано именно сюда, Литл-Уингинг-Хэнглтон, Тисовая улица, дом сто четыре, балкон. И наконец до Гарри дошло, что так настойчиво искавшие его совы могли и не путать ничего, ведь и фамилия его настоящая могла быть Поттер, а не Уайт, что давалась некоторым мальчикам в интернате в честь бессменного директора. Того все звали Отцом-основателем, и директор перестал сопротивляться этой кличке еще до появления Гарри на крыльце интерната утром первого ноября одна тысяча девятьсот восемьдесят первого года.

Мальчик стоял на крепких ножках, размазывая сопли и слезы, и так голосил, что сам Арчибальд Уайт проснулся и вышел на крыльцо. Имя мальчик назвал, на вопрос, как фамилия, обозвал гладящего его по головке директора папой и уснул у него на руках. Мальчик был бос, наряжен в пижамку с крылатыми мячиками, и памперс был переполнен. Круглые очки директора из схватившего их крепкой хваткой ручки Гарри никто вытащить не смог до вечера, пока тот не проснулся и сам не попытался их на папу надеть.

Полиция искала родителей потеряшки долго, но теперь Гарри Уайта, всем солнечно улыбавшегося и резво семенящего на любой призыв, никто из сотрудников интерната отдавать не хотел. В интернат принимали с пяти лет, но тут сделали исключение, и Гарри прижился. Он спал в любой свободной постели, его закармливали сладостями и фруктами, пока не попался апельсин, а аллергическая реакция на него была странной, почему-то посинели волосы.

Врачи поразводили руками, прокапали пару капельниц и волосы вновь стали черными. Больше у мальчика с копной непослушных волос, яркими зелеными глазами и почти уже зажившим шрамом на лбу странностей никто не замечал. Зрение начало падать постепенно, но лечить стали сразу, как только учителя заметили, что любящий читать мальчик начал щуриться.

Очки Гарри проносил поэтому всего год, пока ему не разрешили носить линзы, а их Гарри приобрел уже пару десятков. Учился Гарри отлично, шутил постоянно, но не зло, и обиды на него никто не держал. Только серьезный Самюэль иногда укоризненно вздыхал и становился похожим на директора.

Старик Томми ночами не спал вовсе, лишь днем мог вздремнуть на солнышке, поэтому когда пару раз ночами находил плачущего ребенка на крыльце, не отводил того в спальню, а приводил в свою сторожку на воротах, поил чаем и потчевал рассказами о дальних странах и кораблях. Пенсия у него была солидной, но он, проведший всю жизнь в компании веселых моряков, потосковал немного и пришел проситься на работу в единственное место, где он чувствовал себя нужным, в интернат для детей моряков.

Тот раньше располагался в Портсмуте, но сырой воздух вреден для детей, так что в сонный Литл-Уингинг интернат переехал еще в середине семидесятых. Место выбрал директор Уайт, потому его прозвали Отцом-основателем. Школа начальная была своя, в отдельном флигеле, моряки бывали и обеспеченными людьми, и про детей погибших друзей не забывали. Так что одежда и еда были высокого качества, на лето всех разбирали по домам сослуживцы и старые друзья отцов сирот, только Гарри наотрез отказывался к кому-либо уезжать. Прятался до тех пор, пока самые стойкие не сдавались, и только потом, когда все успокаивались, с повинной шел к директору Уайту. Тот делал вид, что рассержен, Гарри делал вид, что раскаялся, и минут через пять оба начинали хохотать.

* * *

Писать кодекс Гарри начал весной, прочитав Вальтера Скотта. Том Старк обиделся было, что пират Гарри Флинт стал рыцарем Белой Розы, но потом сам прочитал книги и оттаял. Самюэль должен был написать кодекс рыцаря Алой Розы, так выпала кость при броске. Гарри никому бы не признался, что он своим желанием ее подтолкнул.

* * *

Письмо они с Томом читали вдвоем, потом вдвоем же пошли советоваться к самому умному человеку в мире. Арчибальд же Уайт, как выяснилось, выпустил из интерната уже шесть маленьких волшебников и про Хогвартс рассказать мог многое, дети-маги летом не забывали и к нему приезжать, дарили исторические книги и кое-что еще, их и вытащил из тайного шкафа директор, разъяснив при этом про Статут секретности.

Гарри теперь ждал сопровождающего за покупками, ведь срочно вызванный по телефону Ричард Абертнот в алом плаще рассказал, что его все разыскивают уже десять лет, а он, оказывается, у отца спрятался. И улыбнулся директору. Абертнот был первым волшебником, выпущенным из этого интерната; это он установил защиту, а остальные пятеро в свое время улучшили ее, потому-то совы находили Гарри только в парке городка или у Томми Старка дома. Алый плащ оказался мантией и аналогом полицейской формы, Ричард Абертнот был аврором. Учился он на одном курсе с родителями Гарри, но на Хафлпаффе, и обещал многое о них и о школе рассказать.