Собирая осколки (джен)

Через распахнутое окно тянуло прохладой, остужая разгорячённое тело, покрытое испариной. Я лежал на узкой кровати поверх одеяла в одних трусах, заложив руки за голову, и безуспешно пытался унять бешено колотящееся сердце. И размышлял.

Пару часов назад визгливый женский голос с вторящим ему громыхающим рёвом выдернули меня из тёмного марева ничто и нигде. Под головой ощущался подлокотник дивана, свет с непривычки резал глаза, вдобавок мутило, а по вискам словно молоточками постукивали, доводя до почти нестерпимой головной боли. Рядом кто-то не то стонал, не то скулил: я рассмотрел лишь силуэт, который нежно ворковал, почти сюсюкал, склонившись над кем-то в кресле. Я приподнялся, потянулся, чтобы протереть глаза, и наткнулся на дужку очков.

Никогда не носил.

Потёр тыльной стороной ладони стёкла: зрение немного прояснилось, и обстановка вокруг начала обретать очертания.

Комната, гостиная, была незнакомой, светлой и идеально, хирургически чистой. Тощая блондинка обмахивала веером упитанного — очень упитанного — мальчика-подростка, что, приоткрыв рот и безмолвно шевеля губами, расфокусированным взглядом скользил по предметам вокруг. Пока не наткнулся на меня. Глаза расширились, а губы сложились в идеальную букву "О".

— Что ты сделал с нашим Дадликом?!

Я чуть ли не подпрыгнул, дёрнулся в сторону и посмотрел на стоящего позади дивана мужчину со скрученной мокрой тряпкой в руках, которого сначала не заметил. Упитанностью он превосходил мальчика — сына? — минимум вдвое, весь раскраснелся, челюсти были гневно сжаты, а усы шевелились, словно вёсла при гребле — вверх-вниз, вверх-вниз. Я покосился на тряпку. Собирался ли он отходить меня ею по спине или положить на лоб парню, я не знал, но инстинкт подсказал немного отодвинуться.

— Отвечай!

Но что я мог сказать?

В сознании было потрясающе пусто, только ветер гулял. Память зияла чёрным провалом, только мерцали блики, что отражались в стёклах шкафа, и качался веер в руках блондинки. Попытался припомнить хотя бы своё имя — и не смог. По спине поползли мурашки от ужаса, а в ушах зазвенело. Мужик что-то ещё орал и тряс кулаком, но я слышал его так, словно находился под толщей воды, и не понимал ни слова.

Это что, амнезия? Рассказать?

Какое-то внутреннее чутьё велело помалкивать и не нарываться на неприятности.

Я ещё раз украдкой взглянул на присутствующих. Застывшие на лицах взрослых гримасы раздражения, ярости, чуть ли не ненависти не располагали к задушевным беседам, мальчик и вовсе выглядел так, будто видел на моём месте не то призрака, не то фею-крёстную: смешанное со страхом крайнее изумление.

Под потолком что-то прошелестело, женщина вскрикнула, мужик завопил, и рядом со мной на спинку дивана приземлилась сова. Самая обычная сова, с взъерошенными перьями и умными янтарными глазами. Она протянула мне лапу, к которой был привязан скрученный клочок пергаментной бумаги. Я посмотрел на него, потом на выключенный сейчас телевизор, потом снова на него. Интересный способ почтового сообщения. Едва я отвязал послание, как сова встряхнулась, вспорхнула и, сделав над нами крюк, вылетела в открытое окно.

— Совы! — взревел мужик и со всей силы грохнул оконной рамой, отрезая приток свежего воздуха. — Я не потерплю этих чёртовых сов в своём доме!

Я бездумно развернул письмо. Буквы расплывались перед глазами и никак не желали складываться в осмысленные предложения.

Гарри!

Дамблдор сейчас в Министерстве, пытается всё выяснить. Не выходи из дома! Не используй магию!

Артур Уизли.

Реальность обратилась в тонкий комариный писк.

Я знал.

Я знал этих людей. Знал, где нахожусь.

Это не было ни воспоминанием, которое формируют взор или слух, ни внезапным озарением, что порой подсказывает, куда же в самый неподходящий момент запропастились ключи от машины. Картины прошлого не мелькали перед внутренним взором калейдоскопом чьих-то голосов и лиц, встреч, мгновений одиночества или проведённых за выполнением домашних заданий часов, не обрушивались водопадом прожитых мгновений: они словно ждали, разложенные по коробочками, когда я к ним обращусь. Сердце не сжималось от накативших эмоций — картинки не вызывали их вовсе.

Это не было ни моим прошлым, ни моим настоящим, ни моим будущим. Это было знанием об ушедшем и грядущем, одной яркой, шумной, героичной и трагичной жизни. И жизнь эта была не моей — своей я не помнил вовсе.

Рука непроизвольно потянулась к заднему карману и была остановлена лишь усилием воли. Я покосился на своего — не своего! — дядю. Вернон Дурсль, а это, без сомнения, был именно он, всё больше багровел, сжимал кулаки и продолжал орать, Дадли в объятиях тётушки Петуньи снова рвало.

Ё… лки. Зелёные.

От абсурдности ситуации хотелось рассмеяться, что в присутствии дрожащей от злости габаритной фигуры было плохой идеей. По вискам покатился пот.

Как, во имя всех богов, я ухитрился попасть в такую... Попасть. Из мира технологий, живущего по законам физики, где ученые умы с помощью науки объясняют устройство Вселенной, всяких ворожей называют шарлатанками, а предсказателей будущего поднимают на смех, угодить в, по факту, детскую сказку о добре и зле и пареньке, что убивался сам, убивал василиска, играл в салочки с драконами и гонял дементоров.

Кстати, о дементорах.

Тело невольно продрал озноб. События вечера всплыли в памяти как по волшебству. Переругивание двух подростков прервал внезапно накативший дикий холод. Двое дементоров, невесть как попавшие в Литтл-Уингинг, напали на них в переулке. Дадли, идиот, сбил Поттера с ног, тот посеял свою волшебную палочку и не смог обороняться. Закономерным итогом стала выпитая дементором душа.

Сучье вымя.

Как Дадли остался цел — ума не приложу. Может быть, дементоры охотились исключительно за Поттером и испарились, выполнив приказ? Не тронув магла, который даже увидеть их не мог, отказавшись от самого любимого лакомства? Может, их спугнула Фигг? Или тот, кто пришёл следом за ней? Воспоминания прошлого владельца тела на этом моменте обрывались.

Сука Амбридж!

Скрип моих зубов заглушил голос дяди Вернона.

— Ты! Что это ещё такое? Кто смеет тебе писать? — распалялся он. — Разве я не предупреждал тебя не связываться с этими…

Я тихонько вздохнул и потёр лоб. Мигрень одолевала всё сильнее. То ли это было последствием переселения в другое тело, то ли работой пудового кулака Дадли, спортсмен чёртов, но в висках ломило немилосердно. У меня не было ни малейшего желания продолжать разборки с Дурслями: хотелось забиться куда-нибудь в уголок, хоть под куст гортензий за окном, и хорошенько подумать. Но встать и уйти я не мог, нужным авторитетом для успешных переговоров не обладал, значит, оставался только один метод воздействия.

— На нас с Дадли напали дементоры, — рубанул я, заставив дядю озадаченно скривиться.

— Что ещё за де… денеторы?

— Дементоры стерегут Азкабан, тюрьму для волшебников, — подала голос тётя Петунья.

Я не сдержался, фыркнул, глядя на прижавшую пальцы к губам тётушку и вылезшие из орбит глаза дяди. Не знаю даже, чему он удивился больше: познаниям супруги или тому, что она осмелилась произнести запрещённое слово на запрещённую букву «в».

— Они словно выпивают из человека всю радость, все положительные эмоции, оставляя только жуткий страх, уныние и отчаяние, — продолжил я, не дожидаясь, когда кто-нибудь из них возьмёт слово. — Это как внезапно накатившая депрессия. Лучшее лекарство от неё — шоколад.

Дядя с тётей на миг переглянулись, посмотрели на сына и тут же засуетились, не дав тому и рта раскрыть.

— Вернон, неси плед! — скомандовала она. — Сейчас, сейчас я сделаю своему Дидди горячего шоколада. Да, дорогой?

Обняв Дадли за всё ещё подрагивающие плечи, тётя повела его на кухню, дядя отправился следом.

Я проводил взглядом скрывшихся за дверью родственничков, протяжно, с облегчением выдохнул и рухнул на диван. Потолок кружился, блики на нём выписывали па в фантасмагоричном танце, словно я галлюциногенных грибов наелся. Может, правда?

Приподнял руки и потряс ими: ощущались как настоящие. Говорят, если во сне посмотришь на руки — просыпаешься. Что-то не помогало.

Теперь, когда мне не нужно было напряжённо изображать перед Дурслями нормальность, чтобы не вызвать подозрений — анекдот, — сердце тяжело бухало в груди, отдаваясь в ушах. Даже звон посуды и негромкие голоса с кухни его не заглушали. Мышцы неприятно закололо, а горло сдавил спазм.

Только панической атаки не хватало.

Сквозь какофонию мыслей прорвался стук: на подоконнике сидела очередная почтовая сова. Забирать послание не хотелось. Я не помнил, что именно там написано, но это и не имело значения: я точно знал, что мне предстоит оставаться в доме на Тисовой ещё некоторое время и дожидаться команду спасения.

Сова ломилась в окно, и я всё же встал, опасаясь, что она попытается пролезть через дымоход: за сажу на идеально чистых полах тётушка могла заставить отмывать весь сияющий белизной дом до самой подъездной дорожки. Ноги ощущались как ватные и слушались плохо. Складывалось впечатление, что моё положение в пространстве должно быть в целом несколько иным, но каким был мой рост раньше, я не знал. С внутренним смешком отметил, что не помню не только рост — ни комплекцию, ни возраст, ни даже пол.

Как это работает, проклятье?

Я покрутил в руках клочок с двумя строчками, проводил взглядом растворившуюся в звёздном небе почтальоншу, смял его и сунул в карман. Бездумно потёр лоб: шрам под пальцами змеился зигзагом чуть бугристой кожи.

Угораздило же.

Я оглянулся на дверь кухни, но, судя по доносившемуся бормотанию, почтенное семейство давным-давно забыло обо мне. Тем лучше: значит, не скоро хватятся, если вообще вспомнят.

Пройдя в прихожую, начал подниматься по лестнице, машинально перешагнув через первую ступеньку. Она всегда скрипела, сколько я её помнил. Вернее, я-то её не помнил, видел всё вокруг впервые в жизни, и в то же время осознавал, что провёл в этих стенах годы. Максимально странные ощущения.

Самая маленькая спальня на втором этаже встретила меня ровно такой, какой была оставлена. Обычная комната мальчика-подростка, с умеренным количеством бардака в виде разбросанных как попало книг и вещей. Выделялась стоящая на столе большая птичья клетка, которая сейчас была пуста.

Я распахнул дверцу шкафа и критически уставился на отражение в зеркале, которое теперь принадлежало мне. Торчащие во все стороны чёрные волосы, шрам на лбу в виде молнии, яркие зелёные глаза за стёклами очков-велосипедов, худая фигура в выцветшей поношенной одежде — полный комплект.

Захотелось расплакаться. От отчаяния или смеха — пока не решил.

Вынул из заднего кармана волшебную палочку и бездумно помахал. Она лежала в пальцах как родная, словно была продолжением меня, но происходящее всё равно казалось ирреальным. Я ничего не чувствовал. Никакого тепла, искорок, ударов током — палка как палка. Кто-то — кажется, Гермиона — говорил, что магия есть сила души. Обладала ли моя душа магией, я не знал, проверить прямо сейчас не мог. Мистер Уизли был совершенно прав, когда просил не колдовать: приключение с дементорами закончилось глубоко трагично, нарываться на неприятности и разбирательство в Министерстве, которого удалось избежать, за какой-нибудь Люмос было бы глупо.

Интересно, Амбридж именно этого хотела — оставить Поттера бездушным, пускающим слюни идиотом? Знала ли она, что он владеет Патронусом? Предполагала ли, что волшебная палочка окажется при нём, когда он столкнётся с дементорами? Собиралась припугнуть — или уничтожить? В любом случае, у неё почти получилось. Почти. И забывать об этом никак нельзя.

Мразь! Пацану было пятнадцать лет!

Я положил палочку на стол, стянул через голову едва ли не насквозь мокрую от пота футболку, забросил куда-то в угол старые драные кроссовки вместе с носками, стянул джинсы и хлопнулся на чуть прохладное покрывало.

Сердце колотилось где-то в горле, а в голове билась мысль малодушно сбежать. Я ведь, по сути, ничего не был должен этому миру. Крестраж после встречи этой тушки с дементорами вряд ли мог уцелеть: как не крути, он был частичкой души, маленькой и хрупкой. Не думаю, что у него хватило бы сил зацепиться за жизнь в противостоянии с профессиональным пожирателем душ. А без крестража ценность этого тела резко снижалась, так что я мог поступить с ним, как мне вздумается. Собрать вещи, сунуть палочку в карман и улизнуть под покровом темноты. С магией или без — я знал, что не пропаду. Будущее меня не пугало, лишь вселяло надежду, что вдали от всей этой волшебной кутерьмы, среди обычных людей и знакомых явлений удастся хоть что-нибудь вспомнить о прежней жизни. За друзей и родственников Поттера не переживал — мне они были никем.

Впрочем, о родственниках, наверное, стоило позаботиться. Долгие годы защита Лили оберегала жившую под этой крышей семью от визита Пожирателей и Волдеморта, но теперь души её сына в этом мире больше нет. Исчезла ли защита? Развеется ли она, если я навсегда покину Тисовую? Я явственно представил три изувеченных трупа на ковре в стерильной гостиной этого тихого дома на тихой улице спального пригорода, где самым большим происшествием было лопнувшее у соседа колесо, и меня передёрнуло. Брать грех на душу я не хотел. Нужно было сказать Дурслям уехать, пока не поздно.

Вот морока.

За всеми этими мыслями я не заметил, как задремал.

Мне снился длинный тёмный коридор, мрак которого едва рассеивался на расстоянии пары метров. Я шёл по нему, бездумно, не слыша своих шагов по каменному полу, пока впереди не показался тупик с единственной чёрной дверью. Я протянул к ней руку, которой не увидел, и… проснулся, ошалело глядя, как Букля с виноватым видом переминается с лапы на лапу на верхушке шкафа.

Твою мать!

* * *

Видимо, я всё-таки как-то неправильно сюда попал. Мне совершенно не хотелось нестись куда-то спасать мир и причинять добро. Бросаться зазубривать учебники Поттера в духе канонной Гермионы, часами сидеть в позе лотоса и медитировать в попытке нащупать бегущую по телу магию или вылавливать змей на клумбе тёти Петуньи в надежде убедиться, что они меня понимают. Вместо этого я меланхолично рассматривал потолок и время от времени ловил на себе неодобрительные взгляды совы. Её услугами я вчера так и не воспользовался. Может быть, стоило чиркнуть пару слов своим в кавычках друзьям, но на меня навалилась полнейшая апатия. Это какой-то защитный механизм, наверное, призванный помочь мне осознать масштабы накатившего трындеца.

Время было десять утра, и вряд ли я спал сегодня больше пары-тройки часов, проваливаясь из одного невнятного кошмара в другой. На первом этаже мужская часть семейства Дурслей под причитания и наставления тёти Петуньи шумно собиралась куда-то. Впрочем, Дадли и правда стоило развеяться после событий прошлого вечера. Я терпеливо ждал, пока захлопнется входная дверь, заурчит мотор и зашуршат по асфальту шины отъезжающего автомобиля. Затем встал и спустился в гостиную.

Тётя Петунья на кухне загружала посудомойку и вздрогнула, заметив меня боковым зрением. Я не удивился: обо мне действительно все забыли, не заметив ни вчерашнего исчезновения, ни похода к холодильнику в пять утра. Неловко замер в дверях.

В сущности, можно было поздороваться и пройти мимо. Дурсли не были ни образцовыми опекунами, ни родными лично мне. Я прекрасно помнил все издёвки, понукание и пренебрежение, подзатыльники и равнодушие, затаённую ненависть и постоянный страх перед неизвестным и неизведанным — магией, которые превращали жизнь Поттера если не в ад на Земле, то в беспросветную трясину одинаково унылых дней. Но и назвать их ужасными людьми, заслуживающими смерти, язык бы не повернулся сказать. Обычная семья, со своими недостатками и перегибами, которая пыталась делать вид, что того, что её не устраивает, не существует. С большим рвением.

Я облокотился на косяк в проёме кухни, сложив руки на груди. Тётя Петунья недовольно скривилась, явно собираясь сказать что-то нелицеприятное, но оценила мой очень серьёзный вид и промолчала.

— Волдеморт вернулся.

Три ложки звонко звякнули об пол.

Нет, я не собирался щадить её чувства. Тётушка должна была полностью осознать всю серьёзность ситуации, никто больше не смог бы уговорить дядю Вернона уехать.

— Вер… вернулся?

Тётя Петунья, с бледным, резко выцветшим лицом и подрагивающими руками, подняла ложки и положила на подставку для фруктов.

— Да, я видел его месяц назад.

Она посмотрела на меня так, словно вся её жизнь, из пёстрых клумб и идеально разглаженных скатертей, колонок сплетен и вечерних новостей бок о бок с мужем, шумных празднований дней рождения сына и подглядываний за добропорядочными соседями, в минуту рассыпалась в прах. Пожалуй, так и было.

— Я не могу гарантировать, что он вас не тронет, — продолжил я в попытке нажать посильнее. — Скорее, наоборот. Вы мои родственники и вы обычные люди, в прошлый раз он убивал таких ради забавы. Через пару дней за мной придут. После вы должны уехать.

Тётя Петунья больше не смотрела на меня, только зачем-то переложила сковородку в мойку и взяла в руки прихватку. Я слегка пожал плечами, развернулся и отправился наверх, считая свою миссию завершённой.

Позже, вечером, когда вернулся дядя, грянул грандиозный скандал. Скандалил, понятное дело, дядя, да так, что у меня пол в комнате вибрировал. Осыпал меня отборными проклятиями — я особо не вслушивался, от нечего делать перебирая содержимое чемодана. Боги, сколько тут скопилось хлама! Тётя что-то втолковывала размеренным голосом, слов разобрать не получалось, идти подслушивать не хотелось — не моё это дело. Моё дело — предупредить. Но я не сомневался, в чью пользу этот матч закончится.

— А ещё говорят, миром правят мужчины, — тихо фыркнул я.

Букля со шкафа согласно ухнула.