Взаперти (гет)

Они схватили ее. Она не смогла убежать незамеченной из собора, и ее приволокли сюда, в темницу. Она вырывалась, но напрасно. От этого лишь появились новые синяки. Не спасла ни помощь Квазимодо, ни покровительство архидьякона, ни плутовство Клопена. Ничего. А потом явился он. Тот, кого Эсмеральда, как и любой из цыганского племени, ненавидела. За других, а теперь и за себя. Из-за него ее бросили сюда, в темницу, к крысам, так и норовящим подобраться к босым ногам и укусить. В этом аду, называемом Дворцом правосудия, даже крысы жаждали крови. Или ей это только чудилось? Из-за не в меру ретивого судьи все виделись врагами. А главный из них сейчас был перед ней.

Клод Фролло приказал страже оставить их. Молча отперев дверь, вошел в камеру, где ее заперли. Здесь держался уверенно — темница не производила на него такого же впечатления, как на заключенных. И правильно, он в этом месте главный. Однако Эсмеральда стояла прямо, со скрытым достоинством и без тени страха на красивом лице. Здесь не было ничего, даже подобия лежанки, и приходилось либо стоять, либо сидеть прямо на полу. Она предпочитала стоять и гордо смотреть на него, почти что свысока. Он, впрочем, отвечал ей тем же.

Эсмеральда не показала ни страха, ни других чувств перед ним. Ее лицо ничего не выражало, кроме легкого презрения. Она бы могла броситься на него. Прижать худощавое тело к стене и, пока стража бежала бы на поднятый шум, успеть разбить его голову о камни, отомстив за все беды, причиненные им. Об этом мечтали многие. Но Эсмеральда не убийца. Только представив эту картину у себя в голове — ужаснулась и отринула ее, затолкав как можно дальше, вглубь, где ей не прорасти. Она не нарушит заповедей и не предаст Господа Бога внутри. Ей не стоило идти против Его воли из-за одного судьи, возомнившего себя карающей дланью.

— Теперь тебе некуда бежать, цыганка, — Фролло сказал это с явным удовольствием. Похоже, ему доставляли радость человеческие мучения. Хотя об это давно всем известно. Пока Эсмеральда боролась с собой, он успел встать у прохода, освещаемый неверным светом свечей на канделябре, принесенном с собой. По его лицу пробегали тени, делая похожим на дьявола, если таковой, конечно, имел людское обличье. Его слова отозвались лишь гневом внутри и мыслью о том, что убийство, пожалуй, может быть грехом не всегда. За него бы Господь ее простил. Она была в этом уверена. Но поднять на него руку все же не смела. Только молча и гордо смотрела на него, не считая нужным отвечать.

— Я говорил, что рано или поздно схвачу тебя, — тем временем, не дождавшись ответа, продолжал Фролло. — Ты покинула собор и теперь в моей власти. Я могу приказать, и перед ним сложат костер, на котором тебя сожгут как язычницу. Или… Ты можешь пойти со мной… Стать… моей.

Она едва сдержала себя, чтобы не отшатнуться. Его последние слова оказались самыми мерзкими из всех деяний. Ничего более лицемерного Эсмеральда до этого не знала. Прикрываясь защитой веры и горожан, он год за годом терзал ее народ, а теперь предлагал цыганке пойти с ним, явно ее возжелав.

— Надо думать, за это вы милостиво согласитесь перестать преследовать мой народ? — язвительно отозвалась она, только чтобы не терять достоинства. Все сильнее хотелось приложить его голову о камни и бежать. Но она не сможет. И завтра ее сожгут на костре. Эсмеральда совсем не надеялась на его положительный ответ. Даже напротив — хотела его отказа, чтобы отказать ему в ответ и, возможно, дать себе отсрочку. Дерзить легко на центральной площади, всегда имея возможность убежать от стражников, прикрываемая простым людом. А в тюремной камере невольно начинаешь выбирать выражения, чтобы не разозлить сильней того, в чьих руках теперь твоя жизнь.

Фролло молчал. Долго думал. Она не знала, о чем, но могла догадаться. Он мерил ее взглядом, явно пробегая им по ее плечам, а она, словно сбрасывая что-то, повела ими и приосанилась. Он сглотнул почти незаметно, но от нее, внимательно наблюдавшей, это не укрылось. Мерзкий, похотливый старикашка…

— Я прекращу преследования всех цыган, кроме воров и плутов, если ты согласишься пойти ко мне.

Этих слов Эсмеральда от него не ожидала. И теперь настала ее очередь думать и бороться с собой. Он принял решение в ее пользу, несмотря на то, что явно не желал соглашаться на необозначенное условие. Ей следовало бы все же отшатнуться, оскорбиться, плюнуть в эту противную благочестивую рожу. Она хотела этого. Но не сделала. Вместо того задумалась. Если он сдержит слово… Если и вправду прекратит тупое следование неизвестной цели, заставляющей уничтожать цыган… Ее народ сможет стать по-настоящему вольным. Она потеряет свободу, но принесет ее всем остальным. Это стоит дорого. Дороже, чем жизнь одной только цыганки. Дети смогут спокойно выходить на улицы, не учась убегать от стражи с самых пеленок, женщины смогут сами торговать сделанным товаром, без помощи лавочников, покупающих у них вещи едва ли не за бесценок и перепродающих втридорога, а мужчины получат возможность работать близко к дому. Никому больше не нужно будет прятаться, выставлять часовых, использовать тайные знаки и шифровать карты… Ее народ получит свободу, в которой нуждался как в воздухе. А ее запрут в золотой клетке.

— Я согласна, — выдохнула она единым вздохом, боясь, что передумает и не решится. Глаза Фролло расширились от удивления, похоже, для него ее согласие стало такой же неожиданностью. Он было улыбнулся, а она вдруг добавила: — С одним условием.

Улыбка померкла, едва успев наметиться. И хорошо. Она обещала стать такой жуткой и сальной, что Эсмеральда порадовалась внутри тому, что не увидела это. И на что она соглашается? Он же не просто в гости зазывает…

— Я тебя слушаю, — голос уверенный, но рука, держащая канделябр со свечами, дрогнула.

— Вы не прикоснетесь ко мне, пока я сама того не захочу, — а о том, что захотеть однажды все же придется, Эсмеральда старалась не думать.

Он не стал отпираться и оправдываться. И убеждать ее, что зовет не за тем, о чем она думала. Что хочет лишь вести великосветские беседы или толковать Библию. Нет, он не стал возражать. Оба понимали, что он покупает ее. Никто не указывал на это прямо, но и не утверждал обратного. А значит, скрывать товар и цену бессмысленно.

— Что ж, это… приемлемо, — наконец сказал Фролло. Она была не уверена — в сумраке темницы толком не разглядишь, — но, кажется, по его виску скатилась капелька пота. Вот ведь… Похотливый мерзавец. И она теперь обречена на жизнь рядом с этим похотливым мерзавцем. Неизвестно, насколько долгую. А если Эсмеральда ему прискучит? Он вышвырнет ее на улицу или на этой самой улице сожжет? Она не знала. И думать об этом не хотела. Не сейчас.

Они молчали. Смотрели друг на друга, надеясь понять мотивы другого. Узнать, не обманет ли. И все не могли поверить в то, что пришли к согласию. Сделку можно считать совершенной? Или… нет?

— Полагаю, теперь ты можешь покинуть темницу.

Он первым нарушил тишину. Она оживилась. Подошла к нему ближе, словно проверяя, насколько верны его слова и не захлопнет ли он решетчатую дверь. Глаза в глаза. Яркие, словно сияющий на солнце изумруд, и темные, как самая безлунная ночь. Мало кто осмеливался посмотреть ему в глаза прямо и без страха, даже с некоторым упреком. Но она решилась. Глядела в упор, не пытаясь избежать стойкого, с затаенной жадностью взгляда. В этой битве не оказалось победителей. Оба торжествовали. Один — получив власть, другая — жизнь. И оба потеряли нечто необходимое им во имя желанной цели. Он — возможность истребить тех, кого считал недостойных жизни, а она — свободу. Ни один из них еще не осознавал того, чего лишился, но уже понимал, что приобрел. Когда Эсмеральда прошла к выходу из темницы, он шумно втянул носом воздух, вдыхая легкий шлейф ароматных масел для волос. Совсем как тогда, в соборе. От нее это не укрылось ни тогда, ни теперь. Тогда она смогла вырваться и дерзко ответить. А сейчас? Не может. Ее сковывал договор. Он шаткий, зыбкий и оттого — опасный. Ей не стоило дерзить и зарываться, лучше делать то, что говорят. Иначе преследования цыган начнутся вновь. И кто знает, не вспыхнет ли пламя в сто крат сильней, чем раньше?

— Вы даете свое слово, что прекратите преследование цыган, если я пойду с вами, и вы не коснетесь меня, пока я того не захочу? — она обернулась, прежде чем выйти из камеры, и решила спросить, заставить его проговорить все точно слово в слово.

Фролло молчал. И думал довольно долго. Или это только ей так показалось? Он словно не был готов к обещанию и раздумывал, не повернуть ли все назад. Эсмеральда одновременно и хотела того, чтобы он отказался, и нет. Тогда ей не придется жертвовать собой. Но в то же время гонения ее народа не закончатся. Этот выбор сделан не до конца, и она не хотела склоняться в какую бы то ни было сторону. Пусть решится он. А цыганку утянет волею течения судьбы, где решает каждый и в то же время — никто.

— Да, я даю тебе мое слово.

Мрачный голос вырвал из раздумий. Эсмеральда тут же вскинулась, не желая оставаться с пустыми словами, и потребовала:

— Поклянитесь.

— Думай, что говоришь, цыганка! Мы не приносим клятв просто так.

— Клянитесь, или я не выйду отсюда иначе, чем на казнь.

Больше Фролло не колебался. Словно шагая в пропасть, проговорил:

— Я клянусь святой Марией, что не нарушу слова, данного цыганке Эсмеральде, не стану преследовать тех, кто был просто рожден цыганами и не замешан в злодеяниях. Я не прикоснусь к ней, пока она того не захочет, и не причиню ей вреда, стараясь хранить бережно от всех невзгод, от которых смогу сохранить.

Он, верно, думал, что такими словами смягчит ее. Преподнесет их как подарок, жест доброй воли. Смотри, цыганка: я обещаю тебя защищать. Но грош цена подобным словам рядом с таким чудовищем, который произнес их, чтобы только завладеть ее телом. Однако отступать некуда. Ради справедливости поклялась и она:

— Я клянусь святым Таддеусом пойти с Клодом Фролло и делить с ним кров. Я буду жить рядом с ним и не сбегу, если он не нарушит своего обещания, — в отличиие от Фролло, она выбрала покровителя безнадежных случаев и отчаянных ситуаций, ведь Эсмеральда искала выход и надеялась его найти. Клятва, однако, теперь сковала ее навсегда. Как и его.

Они вместе переступили черту. Почти идя рука об руку и в то же время сохраняя расстояние длиной в пропасть. Ни для кого из них жизнь не будет прежней. Они дали обещание не только друг другу, но и святым. Теперь любое отступление от данных ими слов станет грехом. И оба это понимали. Но пути назад уже не было. Эсмеральда вышла из темницы, а Фролло подал ей руку, словно предлагая скрепить их вечный союз:

— Пойдем, у меня есть еще дела во Дворце правосудия.