Говори правду, и только правду (гет)

Гермиона снова горько плачет.

Гарри думает, что, должно быть, она наивно надеется, что он не слышит или, может быть, слишком занят своим бардаком в голове, дабы обращать внимания на такую мелочь.

В конце концов, раньше же всё именно так и происходило.

Девушки плакали: безудержные рыдания Чжоу на его плече, яростные слёзы Джинни от ссор с Дином… А он просто стоял и глядел на то, что не может исправить. Тошнотворное, приторное, наивное «всё будет хорошо» даже в мыслях вставало рыбьей костью в горле, как от тех редких карасей, что он порой ловил в замёрзшем лесном водоёме.

И Гермиона тоже порой плакала, но всегда так незаметно: убегала и пряталась в туалетах, где давила слёзы, стыдясь их показать, и Гарри испытывал от этого постыдное облегчение.

Ему лишь хотелось отвести взгляд и перестать прожёвывать себя изнутри, когда случалось нечто подобное. Гарри был человеком действия, не слов, и невозможность исправить ситуацию вынуждала пальцы непроизвольно сжиматься в кулаки, а зад в собственное наказание морозить на улице.

Любую проблему казалось проще пережить, чем разочарование его друзей.

Он знал, что виноват, и мог бы признать это даже вслух, скажи вдруг Гермиона подобное прямо ему в лицо. Пусть ей и всегда было достаточно лишь взгляда для того, чтобы выразить всё своё отношение к происходящему, но Гарри всё же с опаской ждал этих слов, чтобы действительно убедиться в собственной правоте, и вконец разочароваться в самом себе.

Ему даже снились эти самые едкие упрёки, что вырывались из губ Гермионы.

Гарри казалось — заговори он с ней, как взрыва не избежать. Сначала его окатят ледяным, как вода в том водоёме, презрением знакомые карие глаза, а после обвинения упадут на голову снежным комом, окончательно закапывая его хладеющий труп.

Какие-то хаотичные слова кипят и в нём самом, словно сваренная им очередная бурда в котле с урока Зельеварения у Снейпа, но Гарри ими старательно давится, так и не раскрыв рта — ему не хочется, чтобы они вылились на человека, единственного человека, что всё ещё почему-то с ним. Прожевать и выплюнуть скопленную горечь от этого тошнотворного ядовитого варева, что отравляет его изнутри — совсем не то, что Гермиона заслуживает.

Нет, нет, нет.

«Тогда ты останешься один. Точно-точно», — будто кто-то едва слышно шепчет изнутри его головы, заставляя чуточку сходить с ума. Но он к этому уже давно привык, это уже давно вовсе не кажется чем-то из ряда вон выходящим.

Вполне себе привычные будни.

Гарри вздрагивает от очередного порыва ветра и с трудом встаёт со складного стула. Он уже давно не чувствует рук, что намертво заледенели, и теперь неторопливо пытается распрямить и растереть ладони.

Смешно — напади сейчас враг, он не смог бы и пальцем пошевелить в свою защиту.

Но ощущает от этого факта лишь равнодушие. Иногда ему (как же стыдно это признавать), хочется, чтобы всё это наконец закончилось. Гарри понимает, что не должен позволять себе так думать — только не он, ему нельзя, вот ну совсем нельзя — но подобные мысли порой подкрадываются и начинают подбрасывать дровишек, активно подогревая котёл и делая ту самую бурду ещё более отвратной, если это вообще возможно. И он снова ею привычно давится, отвернувшись, чтобы Гермиона не догадалась. Но сейчас, хотя бы ради подруги, он должен постараться, не опускать дрожащие руки, в которых находится также и её жизнь.

Это мотивирует.

Гарри осторожно — просто чтобы убедиться — заглядывает в палатку, где находится Гермиона, и видит, что та по-прежнему неподвижно лежит на своей постели.

Она лежит так уже несколько часов и Гарри понимает, что, вероятно, вовсе не стоит её тревожить. Или ему просто не хватает для этого духу. Но всё же он отчаянно надеется на первый вариант и морщится от собственной, такой неожиданной для себя, робости.

Наверное, Гермиона и так уже вовсю жалеет, что не ушла вместе с Роном. Так что же он может на это ей сказать?

«Рон ушёл из-за меня. Кинул нас обоих из-за меня. Извини?»

Гарри закрывает полог палатки, отворачивается в сторону леса и стискивает медальон, что висит на шее. Он почти уверен, что подобными словами наверняка всё только усугубит.

Ему даже не приходит в голову, что кому-то, а уж особенно Гермионе, может потребоваться именно его поддержка, и уж тем более та самая ненавистная Гарри фраза «всё будет хорошо» из его же рта, учитывая, что чаще всего все невзгоды происходили по его вине. Ему лишь было достаточно просто дышать, чтобы всё вокруг превращалось в прах и дерьмо, как это и всегда происходило. Так какое право он имел устраивать разруху ещё и в чужой голове? Там-то он точно всё испортит — задушевные разговоры совсем не его конёк.

Ожидал ли он, что Рон однажды их может отшвырнуть, как фантики от съеденных конфет? Которых облопался вдоволь, но, понимаете, такое дело — они вдруг оказались невкусными. Да, с некоторых пор, где-то в глубине души, Гарри испытывал лёгкое беспокойство по поводу Рона ещё до его недавнего ухода. Очень-очень глубоко испытывал, но старательно не верил до последнего, активно отгоняя непрошенные, недостойные мысли.

Ведь лучший друг не бросит в беде, не поддастся надуманной ревности, не оскорбит последними словами. Молодец, Гарри, ты явно умеешь находить друзей, возьми с полки… но ах, у них же совсем нечего есть. И в желудке тут же противно ноет, напоминая ему о голодных временах в доме Дурслей.

Рон может, и говорил все эти отвратные слова под влиянием крестража. Но Гарри так не хочет, не будет — есть вещи гораздо важнее, чем собственный дискомфорт, бесконечное ощущение бесполезности и этот пресловутый страх неудачи. И здесь совсем нет места для идиотского «всё будет хорошо», в которое он никогда не верил. Этих пресловутых «хорошо», по правде говоря, в его жизни было слишком мало, чтобы разбрасываться подобной ложью, каким бы отчаянным оптимистом он старался не быть.

Гарри снова падает на стул, закрывает глаза, устав сверлить взглядом прохудившуюся ткань палатки, и всей кожей ощущать, как погано Гермионе.

Может, ему просто стоит остаться ночевать на улице, а холод в какой-то момент остудит этот бесконечно полыхающий в душе гнев?

* * *

Гермиона не приходит в себя и на следующий день.

Когда Гарри всё же решает тихо поинтересоваться, не хочет ли она чего-нибудь поесть или может, прогуляться по зимнему лесу, то получает в ответ лишь гнетущее молчание. Отчего испытывает лёгкое отчаяние — Гермиона теперь где-то далеко, не с ним, словно и она теперь оставляет его.

И это пугает.

Скорее всего, просто чувство долга на даёт ей признать того факта, что и она на самом деле тоже хочет уйти, но Гарри всегда плохо переваривал подвешенное состояние. Уж лучше бы Гермиона созрела, оторвала этот пластырь резко и сразу, а не томила Гарри в его же котле.

Два дня они проводят друг с другом, не говоря ни слова. Лишь меняют своё местоположение, трансгрессируя в неведомые Гарри дебри, и уже, казалось бы, в сотый раз устанавливая палатку и накладывая снова уже знакомые до тошноты защитные заклинания.

Гермиона вскоре решает забрать у Гарри медальон, молча протянув в его сторону ладонь. Сначала он пытается отказаться, но увидев беспрекословный и потемневший взгляд подруги, сдаётся и всё же передаёт крестраж ей.

Невыраженные чувства — гнев, раздражение, усталость, разочарование — всё ещё беспомощно кипят в нём, бурлят и бурлят, и ему отчаянно хочется привычно переглянуться с Гермионой, сказать хоть что-нибудь, даже, возможно, просто ей улыбнуться.

Но он молчит.

Они оба просто молчат, ведь у каждого есть свой угол, своё безопасное место в этой палатке, и им вовсе необязательно строить между ними мосты. У обоих достаточно силы воли (и изрядной доли упрямства, безусловно) и тут главное, не пересекаться, чтобы случайно не поджечь искрящийся фитиль.

Но Гарри откровенно не нравится безжизненный взгляд подруги. Так мог ли он быть хуже их возможной ссоры? Он не знает, но всё ещё считает, что лучше всё же держать язык за зубами.

И Гермиона проводит с медальоном на шее два дня.

Она сидит на своей смятой постели, скрестив ноги и уже привычно уставившись в одну точку. Гарри только возвращается из леса, набрав немного грибов и ягод, и раздумывая, каким образом вывести подругу из апатии. Может ли он это вообще сделать? Способен ли? Нужно ли?

С него сыпется снег, когда он входит в палатку и стаскивает с себя пальто. Снежинки ярко блестят в чёрных волосах, и Гермиона задумчиво смотрит на парня, который замирает, поймав её взгляд.

До этого она либо смотрела сквозь него, будто он вдруг превратился в невидимку, (он отчаянно старался не думать о словосочетании «пустое место»), либо отворачивалась.

— Я тут нашёл немного еды, — произносит он, чувствуя, как пересохло горло от долгого молчания. Но в душе начинает теплиться слабая надежда. — Сейчас и без того достаточно способов трагично умереть, и поэтому я был бы рад, чтобы ты сообщила, насколько это всё вообще съедобно. А ещё там начинается метель, поэтому не советую вылезать.

Гермиона бросает не сильно осмысленный взгляд на корзину, где вперемешку лежат грибы и ягоды. И молчит.

— Ты теперь со мной вообще не разговариваешь? — не выдерживает всё же он, ставя корзинку на их обеденный стол. — Я, конечно, понимаю, что виноват…

Гермиона удивлённо вскидывает голову, словно наконец проснувшись от долгого мутного сна. Её брови взлетают вверх под спутанные волосы, которые она явно не расчёсывала эти дни, а пальцы убирают с лица налипшие, благодаря засохшим слезам, пряди. Гарри также замечает под глазами синяки от бессонных ночей, и как невозможно сильно смята её одежда.

Но, вероятно, она даже не задумывается об этом. И как же это непривычно: всё это время именно Гермиона заботилась об их комфорте: наводила порядок, следила за тем, чтобы у них не кончались запасы зелий и трав, даже порой занималась стиркой вещей, хотя Гарри протестовал, привыкши подобные вещи делать самостоятельно, и явно чувствуя себя не в своей тарелке, когда она всё же отдавала ему свежепостиранную одежду. Даже если она и использовала магию для подобных дел, то Гарри всегда ощущал благодарность за оказанное внимание. Его таким не баловали и он это ценил.

— Мы здесь застряли. Вдвоём, — продолжил хмуро он, садясь рядом на её скомканную постель. — Если, конечно, ты всё же не решила наконец уйти.

Когда он всё же это произносит, то ощущает, как непроизвольно напрягается каждая клеточка его тела. Гарри почти готов оторвать себе язык за эти слова и его снова окутывает диким напряжением, как тогда, когда он поругался с Роном и мучительно ожидал ответа на вопрос о том, уйдёт ли Гермиона следом.

«Так зачем ты это сказал, зачем? Разве ты не боишься этого, грёбаный ты идиот?!»

— Ты хочешь, чтобы я ушла? — тихо спрашивает она, вцепившись в собственные локти и слегка от него отстранившись, чтобы впериться карими глазами в его зелёные.

Гарри окидывает её быстрым взглядом и криво усмехается. Нервно пропускает сквозь пряди пальцы, отчего оставшиеся снежинки сыпятся с волос и тают, упав на плечи и колени. Она не замечает, что ему страшно, по-настоящему страшно, когда он ровным голосом произносит вопреки всему, и даже пытаясь при этом улыбнуться:

— Разумеется. Чтобы валялась где-нибудь на пляже Австралии, не думая чем себя прокормить. Думаю, ты и сама этого хочешь.

Гермиона хмурится — ей совсем не нравится его ответ. Наверное, она всё же ожидает, что он воскликнет: «Нет, конечно же нет! Я рад и благодарен, что ты со мной!»

Но… конечно. Он лишь желает ей добра. Это же Гарри. Хороший, просто невозможно хороший, Гарри. Хоть сейчас ей это не нужно, совсем не нужно.

— Ты слишком много думаешь о других, — устало бросает она. Уголок губ Гарри дёргается — он откровенно рад, что она всё же с ним заговорила, это даёт надежду, что всё исправимо.

— Что ж, — выдыхает он, опираясь локтем о спинку кровати и прижимая ладонь к своей щеке, — я же «Избранный», верно? Считай это моей прямой обязанностью. Нужно соответствовать, и всё такое прочее.

Он произносит эти слова с некоторой долей сарказма, но Гермиона отчего-то воспринимает их всерьёз.

— То есть, ты делаешь и говоришь то, что от тебя ждут, — резюмирует она, всё сильнее хмурясь. — Хм, раньше я думала об этом немного иначе.

— Ну, — безрадостно отвечает Гарри, не глядя на неё и ощущая некоторую тревогу от подобных слов, — в каком-то смысле ты, возможно, права. Я должен сделать немало того, что от меня ждут. Но это вовсе не значит, что мне… плевать. Или что у меня нет выбора.

— Возможно. Но не всегда. Вот, к примеру, если бы ты мог выбрать, то предпочёл на моём месте Рона? — вдруг щурится она и он замирает. Разве он произносил такие слова? Как же она сделала такие выводы? — Думаю, так и есть. Хоть и без меня ты бы не сделал и половины.

— Не сомневаюсь в этом, — осторожно соглашается он, бросая на неё короткий напряжённый взгляд. Подруга выглядит так, будто ожидает нападения. Почему? — Я же не…

— Слушай, я и сама вижу, что делаю недостаточно, — прерывает она его, скрипнув зубами. — Ты мне это уже как-то говорил, я помню, — продолжает она, и Гарри вовсе теряется от подобного напора. В конце концов, он был под крестражем, когда из него вырвались те грубые слова, что теперь он не может обратно затолкать себе в глотку, а Гермиона лишь попала под горячую руку. Он был уверен, что она это и сама прекрасно поняла, только теперь, как оказалось, просто молча с ним согласилась.

Это довольно странно: молча и согласилась. А не попыталась прикончить за подобную выходку! Она и впрямь приняла его слова за чистую монету, и Гарри теперь винит себя за произошедшее. Лучше бы она его тогда просто как следует стукнула. Покричала там в ответ. Как это обычно там всё происходит у неё с Роном?

Гарри недоумённо кривится, пытаясь понять, в каком направлении сейчас скачут мысли Гермионы. Ему кажется, что она совсем не в себе, возможно, слишком долго пробыла с собой и крестражем наедине, и теперь хаотично выплёскивает накопившееся.

— Гермиона, это я делаю недостаточно, — наконец произносит он, и она встаёт с кровати. Принимается нервно ходить из угла в угол. — Я. А не ты. Так что Рон прав — поганый из меня лидер.

Он не думал, что именно ему придётся это произносить, отчего едва не усмехается — они оба упрямо пытаются перетянуть на себя вину за то, в какой ситуации находятся. Как нелепо. А он-то думал, что ему придётся отбиваться от безжалостных обвинений.

Всё это — его, и только его, ответственность.

— А я вот иногда думаю, кто же из вас двоих хуже? — почти шипит она сквозь зубы и скрещивает руки на груди. — Рон, что только и делает, что ноет и не предпринимает ни единой попытки сделать хоть что-то полезное, или ты… — её взгляд застывает на нём, и Гарри молча смотрит на рассерженную подругу, ожидая вердикта. Тех самых слов, что покажут настоящую степень её им разочарования. Те слова, которые она наверняка произносила, когда шушукалась с Роном. — Ты, который принимает слова рыжего идиота со слабым хребтом, всерьёз. Слова того немощного дитятки, что только и плачется о том, что мамка его больше не кормит с ложечки да не подоткнёт одеялко на ночь. Который способен только и делать, что осуждать других и при этом ничего не делать сам!

Гарри ошеломлённо смотрит на Гермиону. Как бы злы они не были на Рона, как бы у него самого не ворочался бешено в груди рассерженный зверь, он не ожидал подобных реплик от неё. Тем более — вслух. Тем более, направленных не на него.

— Что ты на меня так смотришь? — огрызается она, скрестив руки на груди и смеряя друга испепеляющим взглядом. — Я просто говорю, что думаю. Говорить правду всегда так приятно, разве нет, Гарри? Ты-то это точно знаешь. А если вдруг забыл, то глянь-ка на свою ладонь! Ну что, вспомнил? И не смей даже оправдываться, что считаешь иначе! Или тебе кажется, что если не произнести свои измышления вслух, то их не существует? Я, знаешь ли, прекрасно видела, как тебя раздражало поведение Рона! И поражена твоему терпению, вот честно. Я же молчала только потому, что ты с этим как-то справлялся, хотя мне лично частенько хотелось как следует надавать Рону по голове, и желательно самой большой сковородой, что у нас есть!

Гарри молчит. Безусловно, он и сам был в бешенстве от бесконечных выходок бросившего их друга.

Безусловно, ему и самому приходили подобные мысли, что мерзко разъедали мозг и душу, только успевай вовремя ложечку с новой порцией подносить. Зверь внутри тут же голодно зарычал, и Гарри в очередной раз приказал ему заткнуться, мысленно дав по морде.

— О, да, это ведь наша любимая тактика — молчание, — плевалась ядом она, снова принимаясь мерить шагами палатку. — Не дай Мерлин, великий Гарри Поттер выскажется о своих друзьях! Или о том, что чувствует! Но ты… ты только посмотри на меня! Ты вообще в курсе, как дурно на меня влияешь? А у меня… у меня плохо выходит. Я вот про это вот наше молчание.

Гермиона смотрит на него с некоторым отчаянием, и он не менее пристально взирает на неё в ответ. Некоторое время они играют в гляделки, пока Гермиона обессиленно не произносит:

— А самое ужасное то, что ты его простишь. Даже если он не вернётся. И мне придётся сделать то же.

— Ты не обязана, — сухо отвечает лишь Гарри. Её резкая вспышка задевает по больному, но он лишь стискивает зубы.

Она смеётся, сверкает глазами. Как он не понимает?

— Ты… иногда ты поражаешь меня. На твоём фоне я постоянно ощущаю себя недостаточно хорошим человеком. Но я всегда пытаюсь тебя поддержать. Всегда, Гарри. Ты ведь заметил это? Уж, наверняка.

— Гермиона, — вздыхает он, слегка растерянно потирая заросшую щёку, — ты хороший человек. Просто сейчас очень расстроена и я могу тебя понять.

— Расстроена? — горько спрашивает она, и у Гарри от её несчастного вида сердце ухает куда-то вниз. — Если разочарование подобного масштаба можно назвать расстройством, то да, я расстроена. Хотя не совсем понимаю почему.

— То есть?

Она замолкает на несколько секунд, собираясь с мыслями, что хаотично разлетались в голове и решаясь высказать то, что давно разъедает сердце. Стоит ли?

Не ей решать — губы словно сами начинают двигаться.

— Потому что не удивлена, — говорит она. — Будто всегда ожидала от Рона подобного поступка, как после 4 курса, — она отворачивается, словно признаваясь в чём-то постыдном. — Более того, я даже была уверена, что рано или поздно это снова произойдёт. Разве тебе не приходило тоже самое в голову? Нет? Он же постоянно тебе во всём завидовал, никак не мог справиться с собой. И у меня мыслях без перерыва крутилось: «Вот сейчас, это случится сейчас, ты готова?» Ты хоть понимаешь, насколько отвратительно я себя ощущала от постоянного осознания того, что мой друг однажды должен меня бросить? И когда это наконец свершилось, то оказывается, что я вовсе к такому не готова. Так, скажи же, Гарри, что мне теперь делать со всем этим?

Повисает пауза. Гарри открывает рот, но проглатывает слова, заметив отстранённый взгляд Гермионы, которая застывает и до боли закусывает губу. Она кажется бледной, нездоровой и он начинает переживать всё сильнее.

А вот её слова, на удивление, его совсем не шокируют, и он совсем не хочет думать почему. Более того, ему кажется, что Гермиона переживает уход Рона даже более ощутимо, нежели он сам. Может, сам он уже и так давно был готов к подобному исходу?

— Гермиона, — настойчиво произносит он, вставая и нависая над ней, — Отдай-ка мне крестраж.

— Нет.

Гарри хмурится. Каждый из них был только рад снять с себя эту штуку и передать другому. Да, порой он и Гермиона, не сговариваясь, носили его чаще Рона, пытаясь таким образом избежать его дурного настроения, но всё же всегда передавали медальон друг другу. И теперь её категорический отказ вводит его в замешательство.

— Нет?

— Нет, — твёрдо отвечает она, и Гарри замечает в её глазах застывшие слёзы.

Шумно выдыхает. Слёзы, слёзы…

— Какого чёрта? Отдай крестраж, Гермиона, — начинает сердиться он, сверля её взглядом.

«И, пожалуйста, не плачь, не плачь».

— Нет, — упрямо отвечает она, вцепившись пальцами в кулон, решительно глядя на Гарри и смаргивая слёзы. — Не о чем волноваться. Я прекрасно себя чувствую.

— Вижу.

— Я просто говорю то, что давно хотела сказать. Мы с тобой отмалчиваемся по углам и меня это вконец задрало! — рявкает она, отскакивая подальше. — Я хочу об этом говорить!

— Ты можешь об этом говорить, но тебе не требуется для этого крестраж! — не менее раздражённо отвечает Гарри.

Что ж, что ж, теперь он вовсе не уверен, что подобные склоки лучше слёз.

— Требуется! Я постоянно, постоянно пекусь о твоих чувствах! Но сейчас, вот сейчас мне плевать, и я скажу всё, что думаю! — почти кричит она и Гарри скрипит зубами, не менее гневно глядя на неё в ответ. — И хочу, чтобы и ты говорил со мной максимально откровенно! Да и не только сейчас, но и всегда!

— Слушай, — раздражённо отвечает Гарри, ощущая себя не в своей тарелке, — не нужно…

— Нужно! — рявкнет снова она. — Понимаю, что ты привык всё держать в себе, но я видела, как ты умеешь приходить в бешенство. Отличное зрелище, правда! Веришь или нет — в такие моменты я ощущаю себя почти нормальной, понимая, что и ты способен на подобные чувства. Так расскажи же мне честно, как ты разочарован и как сильно ненавидишь Рона!

— Ненавижу? — Гарри сдвинул брови на переносице. — Я его не ненавижу, — но поймав яростный взгляд Гермионы, выдохнул и закатил глаза. Что ж, ради неё он попробует пойти на поводу. Совсем немного. — Ладно. Ладно.

Гермиона замолкает и с интересом смотрит на него.

— Да, в первые дни после ухода я его действительно ненавидел, — начинает говорить Гарри с лёгким раздражением в голосе. Он же хотел что-то сделать для Гермионы? И если это оно, то, что ей нужно, то Гарри попытается. — И да, разумеется, я чертовски зол за его слова. Это было низко. Но он прав в том, что я ни черта не смыслю в том, что происходит. И поэтому считаю, что он имеет полное право уйти. Как, впрочем, и ты.

— Что? — неверяще смотрит она на друга, словно у него вдруг выросла вторая голова. — Тебе это даже не кажется предательством? По-твоему, этот человек заслуживает твоего доверия?! Что же такого он сделал, что ты так к нему относишься? И ты ведь даже его простишь, если он прибежит обратно с побитым щенячьим взглядом! Да почему? Скажи же мне!

— Гермиона, — Гарри проводит по лицу ладонью. — Отдай. Мне. Крестраж. Немедленно!

Гермиона сжимает зубы, снова вцепившись в кулон и с силой его стискивая, словно дракон, что прячет своё самое ценное сокровище. Это ощутимо настораживает.

— Если не хочешь, чтобы я тебя обездвижил и насильно снял эту поганую штуку, то сейчас же отдашь его мне, — почти шипит Гарри, грозно приближаясь. Его откровенно начинает нервировать её поведение и этот нездоровый блеск глаз.

— Ты не посмеешь, — хмыкает она, насмешливо глядя на него. — Да и что, собственно говоря, такое? Мы неплохо общаемся! В кои-то веки, неприступный Гарри Поттер снизошёл до откровенного разговора со своей подругой! Хоть наконец узнаю, о чём ты думаешь.

Гарри скептично оглядывает девушку, что теребит медальон на своей шее. Он и в самом деле всерьёз рассматривает вариант отобрать крестраж насильно, но пытается дать ей шанс сдаться по-хорошему.

Неприступный?..

— Ах… наверное, всё дело в том, что ты просто боишься, — едко усмехается она.

Подобные диалоги Гарри и впрямь нервировали — он терпеть не мог показывать свои слабости, а гнев был идеальным для этого инструментом, который отлично управлял такими пылкими людьми, как он. И сам Гарри это уже давно понял, поэтому старательно пытался контролировать кипящий внутри котёл, из которого уже начал потихоньку валить густой пар.

— Чего ты от меня добиваешься, Гермиона? — глубокий вздох-выдох должен был помочь. Наверняка. Но судя по всему, примерно так же эффективно, как инструкции Дамблдора в поиске крестражей.

— Правды, Гарри, — отвечает она и её взгляд чуть смягчается. — Ту, что ты всегда говорил. И ту, что ты всегда скрывал. Пожалуйста. Ведь раньше я тебя никогда ни о чём не просила. Просто поговори со мной.

— Что ж, — цедит он сквозь зубы и усаживается обратно на кровать. Закрывает глаза, понимая, что поддаётся её открытой манипуляции. Но только потому, что Гермиона всё же тот человек, который может у него просить всё что угодно. Если ей лишь нужна такая небольшая вещь, как откровенность Гарри, то он готов уступить. Пока что. — Я понятия не имею, что именно ты вообще хочешь услышать, но давай, валяй.

Гермиона садится с ним рядом и неуверенно смотрит ему в глаза, которые неподвижно взирают на неё в ответ. Серьёзный напряжённый взгляд изумрудных глаз говорит о многом и ей было очевидно, что у Гарри этот разговор вызывает, как минимум, бешеное отторжение.

Она точно знает, чего хочет?

Конечно, Гермиона понимает, что ей хотелось выплеснуть тщательно и заботливо скопленный за эти дни гнев, хотелось костерить Рональда на пару с Гарри и, возможно, несколько раз хотя бы мысленно окунуть его головой в тот ледяной пруд.

Но самое ужасное — ей вовсе не хотелось принимать Рона обратно ни в каком виде.

— Я хочу понять… — начинает она медленно, тягуче, словно подбирая слова, — почему он вообще стоит твоего прощения. Поведай-ка, будь так добр.

Гарри щурится. Неуверенный вопрос, но в то же время непрошибаемая уверенность в том, что Рона он всё же встретит с распростёртыми объятиями. С отчаянием сверкающие глаза, что ожидают от него честного ответа, но в то же время явная попытка убедить его в том, что прощения Рон вовсе не заслужил.

А знает ли он сам, что ему на это ответить? Гарри понимает, что, как минимум, должен. В первую очередь, ей, а потом уже себе. Ведь оправдываться перед собой всегда гораздо проще, а вот Гермионе он лгать не посмеет. Впрочем, в таких случаях он обычно предпочитал молчание.

— Всё зависит от того, что ты хочешь услышать, Гермиона, — осторожно начинает он и она начинает сердито дышать. — Ладно! Слушай, ты действительно хочешь знать, насколько я зол или просто выпустить пар, как следует повздорив со мной? Готов поклясться, что при любом раскладе мы в итоге поругаемся. А мне этого вовсе не хочется. Я не люблю ссоры.

Гермиона смотрит на него несчастными глазами, отчего Гарри скрипит зубами и сердито выдыхает.

— Потому, что Рон не раз меня выручал и часто был рядом, — недовольно отвечает он, сдаваясь. — А я этого не забуду. Да, я прекрасно знаю, каким он бывает… несдержанным, — тактично выражается Гарри, дёрнув бровью, и Гермиона морщится. — И как может сделать больно словами, а иногда и действиями. Но это не делает его по-настоящему плохим человеком. Сейчас на его месте мог быть кто угодно, кто бы также сорвался. Разве ты сама не видишь? — Гарри разводит руками под гнетущее молчание подруги и её неподвижный взгляд, что застыл на нём. — Где мы? Что мы вообще, чёрт побери, делаем? Любой может слететь с катушек от такой херни, и я его за это не виню. К тому же, готов поспорить, ты его тоже простишь. Не сразу, но простишь.

— Какая… завидная уверенность… — отводит она глаза, проглатывая последние слова «во мне». Взгляд её холоден, как зимняя стужа снаружи палатки, и она будто пытается его спрятать от внимательного взгляда изумрудных глаз. Старается ли она всё это время оправдать надежды Гарри или действительно считает себя достаточно милосердной для самостоятельного прощения друга? И она не знает. Это незнание больно бьёт под дых и ей кажется, что подобными сомнениями лишь делает себе хуже.

Может, не начни они этот разговор, она и вправду приняла бы Рона обратно, как и Гарри. Но не потому ли, что именно Гарри сделал бы это первым?

Но сейчас… сейчас она закатила Гарри сцену, призналась в том, что все эти годы дружбы выжидала от Рона подобного подлого шага и теперь вовсе не хочет его прощать.

Её слегка мутит. От ситуации, Рона, слишком хорошего Гарри и самой себя.

— И откуда в тебе… всё это? — произносит лишь она убитым тоном, опуская голову. — Вопреки всему? Из духа противоречия?

Гарри растерянно потирает переносицу. Её вопрос смущает, заставляет его желать бегства едва ли не сильнее, чем прошлая откровенность. Это оказывается хуже хотя бы потому, что его всё же гложет червячок сомнения. Который он усиленно прячет всё это время.

Когда она уже наконец перестанет его мучить?

— Мерлин, даже не отвечай, — бормочет она, запуская пальцы в волосы. Глаза её бегают, словно она пытается сама найти ответ. — Не думаю, что сказанное тобой хоть немного меня утешит.

— Возможно, — всё же начинает он сдавленным голосом, не до конца уверенный и ощущая, как что-то внутри ребёр туго скручивается в узел, — раз уж ты просила от меня правдивого ответа… возможно, если я скажу, что несмотря на потенциальное прощение, я всё же не смогу относиться к Рону как раньше.

Гермиона замирает, подняв взгляд. Гарри же отводит свой, тут же пожалев о сказанном.

Бесконечное разочарование — вот кто он на самом деле. Можно смело вписать рядом с «Мальчиком-Который-Выжил» и «Избранным».

Но Гермиона, именно Гермиона, здесь, с ним, в этой глуши, и хочет от него откровенности — и он совсем не может лгать. Гарри совсем не собирается обманывать её в угоду собственному самомнению, которое и так никогда не славилось своим излишеством.

— Не будешь? — тихо спрашивает она, вдруг вцепившись в его запястье. Он ощущает, какие ледяные у неё пальцы и вздрагивает. — Он перестанет быть твоим другом?

— Лучшим другом, — поправляет он её, криво улыбнувшись. Слова встают поперёк горла и он затыкается.

Она молча изучает его лицо. Сдвинутые брови, потухший взгляд, опущенные уголки губ — всё кричит о том, что ему неприятно, больно, обидно. Что он также испытывает разочарование в таких понятиях, как настоящая дружба, безграничная верность и безоговорочная преданность. Лёгкая настороженность сквозит в его взгляде на неё всё это время, и она вдруг понимает почему.

Он опасается и ждёт, что и она однажды так же покинет его, как покинул Рон. Так же, как Гермиона ожидала ухода Рона, пока Гарри верил в их нерушимую дружбу, снова и снова её возрождая и начисляя тому лишние попытки прохождения, но в итоге снова оставшись ни с чем. И пусть Гарри и говорит, что желает отправить Гермиону на пляжи Австралии, но всё же одному ему может быть невыносимо, хоть этого никогда не признает.

Гермиона усмехается. Совсем не издевательски, не от радости или даже не от облегчения. Горько и болезненно — ей чертовски обидно за Гарри и его пошатнувшуюся веру в свои идеалы.

— Наверное, — криво улыбаясь, произносит Гарри, — ты должна сказать что-нибудь в духе: «Так ты простишь его только ради спасения своих дурацких понятий о дружбе, но на самом деле будешь в нём разочарован? Какое лицемерие! Тебе действительно нужно было учиться на Слизерине!» — он произносит это крайне саркастичным тоном и встаёт. Она видит, как внутри его изумрудных глаз разрастается пожар. — «Теперь ты убедился, что нельзя быть таким наивным идиотом и давать шансы на искупление всем и каждому? Будет тебе хорошим уроком, минус 100 очков Гриффиндору, Гарри-Лопух-Поттер!»

Гермиона тихо смеётся и Гарри поворачивает в её сторону голову. В глазах плещется давно сдерживаемое негодование и он понимает, что всё же не сдержался, и что Гермиона в итоге получила то, что хотела.

Так на кой ей сдался его гнев? Очередной раз убедиться, что он не справляется? Это всё проклятый крестраж, крестраж на неё влияет!

— Я рад, что тебе весело, Гермиона! — рявкает он, начиная бродить из угла в угол, как это делала ранее она. — Добилась своего? Рада?

Она с любопытством смотрит на него и насмешливо отвечает:

— Я бы никогда такого тебе не сказала, Гарри. Но да, мне чертовски весело. Весело от того, что ты напрочь игнорируешь тот факт, что я тоже твой друг. Может, совсем не лучший, — почти шипит она, медленно вставая, и Гарри пятится, — но друг. Видишь? Это я. Стою прямо перед твоим носом, оленья твоя душа! Не знаю, в курсе ли ты, но эти твои представления о настоящей дружбе и прочие, как ты выразился, «дурацкие понятия» как минимум один Не-Лучший-Друг разделяет их! Потому что всё это для меня — не пустые слова и никогда ими не были. И именно поэтому я не хочу прощать Рона и не лгу об этом!

Её голос повышается и Гарри видит, что теперь она не на шутку рассержена. Они сверлят друг друга гневными взглядами, пока Гарри не решается произнести:

— Я, конечно, далеко не идеален, но всё же стараюсь быть лучше. И вообще я уверен, что и ты сама не… Да Мерлиновы штаны, зачем я тебе вообще всё это рассказываю, нужно было сразу просто оглушить и забрать медальон!

— Хм? А мне вот показалось, что ты давно жаждал высказаться! По-моему, вполне отличный повод нашёлся, — заявляет уверенно она, задрав нос и Гарри сразу узнаёт этот жест «Я-Всё-Знаю-Лучше-Всех», который уже давненько не показывался, по крайней мере, именно ему. — Может, вернёмся к теме моих стараний касательно нашей миссии? Хочется всё же услышать об этом больше!

— Что ж, да, мне порой тоже бывает несладко, представь себе, — рычит он, скрещивая руки на груди и снова ощущая едкую вину. — И я тоже могу сорваться и наговорить ерунды. Хоть это меня и не оправдывает. Но ты только посмотри на себя! Устроила дементор пойми что… Грызёмся из-за Рона! Раньше я наблюдал за вашими идиотскими разборками и едва от них не вешался, а теперь мы застряли в той же ситуации!

— Так это я устроила грызню?! Я во всём виновата?! — вскрикивает она, пылая гневом. — Ты… ты просто последний чурбан! Можешь пойти, дальше морозиться на своей улице и молча беситься!

— Так а теперь ты меня прогоняешь? — разводит он руками в стороны, уставившись на неё яростным взглядом и она ёжится. Он никогда на неё так не смотрел. — Разочарована, что я оказался не таким уж всепрощающим и благородным «Избранным»? Неприятно иметь со мной дело? Да, мне это уже говорили. Буквально пару дней назад. Уж извините, что не оправдал ваших ожиданий!

— Ах, как мы заговорили, — бормочет она язвительно, но слегка удивлённо. —А тебя разве волнует моё мнение? Ты лучше представь, как будет разочарована Джинни! В её-то глазах ты настоящий идеал! Герой, без единого изъяна! Принц на белом гиппогрифе!

— Причём тут… — запнулся он, вдруг растерявшись. Резкая смена темы поставила в тупик. Это какой-то хитрый женский ход или всего лишь импульсивные слова?

— Ни при чём! — рявкнула она, пихая его плечом и выскакивая из палатки. — Мне нужно на воздух! Срочно!

— Вот же сумасшедшая, — пробормотал Гарри, замерев на несколько секунд, а после бросаясь вслед. — Стой, там же метель!