Говори правду, и только правду (гет)

Гермиона снова горько плачет.

Гарри думает, что, должно быть, она наивно надеется, что он не слышит или, может быть, слишком занят своим бардаком в голове, дабы обращать внимания на такую мелочь.

В конце концов, раньше же всё именно так и происходило.

Девушки плакали: безудержные рыдания Чжоу на его плече, яростные слёзы Джинни от ссор с Дином… А он просто стоял и глядел на то, что не может исправить. Тошнотворное, приторное, наивное «всё будет хорошо» даже в мыслях вставало рыбьей костью в горле, как от тех редких карасей, что он порой ловил в замёрзшем лесном водоёме.

И Гермиона тоже порой плакала, но всегда так незаметно: убегала и пряталась в туалетах, где давила слёзы, стыдясь их показать, и Гарри испытывал от этого постыдное облегчение.

Ему лишь хотелось отвести взгляд и перестать прожёвывать себя изнутри, когда случалось нечто подобное. Гарри был человеком действия, не слов, и невозможность исправить ситуацию вынуждала пальцы непроизвольно сжиматься в кулаки, а зад в собственное наказание морозить на улице.

Любую проблему казалось проще пережить, чем разочарование его друзей.

Он знал, что виноват, и мог бы признать это даже вслух, скажи вдруг Гермиона подобное прямо ему в лицо. Пусть ей и всегда было достаточно лишь взгляда для того, чтобы выразить всё своё отношение к происходящему, но Гарри всё же с опаской ждал этих слов, чтобы действительно убедиться в собственной правоте, и вконец разочароваться в самом себе.

Ему даже снились эти самые едкие упрёки, что вырывались из губ Гермионы.

Гарри казалось — заговори он с ней, как взрыва не избежать. Сначала его окатят ледяным, как вода в том водоёме, презрением знакомые карие глаза, а после обвинения упадут на голову снежным комом, окончательно закапывая его хладеющий труп.

Какие-то хаотичные слова кипят и в нём самом, словно сваренная им очередная бурда в котле с урока Зельеварения у Снейпа, но Гарри ими старательно давится, так и не раскрыв рта — ему не хочется, чтобы они вылились на человека, единственного человека, что всё ещё почему-то с ним. Прожевать и выплюнуть скопленную горечь от этого тошнотворного ядовитого варева, что отравляет его изнутри — совсем не то, что Гермиона заслуживает.

Нет, нет, нет.

«Тогда ты останешься один. Точно-точно», — будто кто-то едва слышно шепчет изнутри его головы, заставляя чуточку сходить с ума. Но он к этому уже давно привык, это уже давно вовсе не кажется чем-то из ряда вон выходящим.

Вполне себе привычные будни.

Гарри вздрагивает от очередного порыва ветра и с трудом встаёт со складного стула. Он уже давно не чувствует рук, что намертво заледенели, и теперь неторопливо пытается распрямить и растереть ладони.

Смешно — напади сейчас враг, он не смог бы и пальцем пошевелить в свою защиту.

Но ощущает от этого факта лишь равнодушие. Иногда ему (как же стыдно это признавать), хочется, чтобы всё это наконец закончилось. Гарри понимает, что не должен позволять себе так думать — только не он, ему нельзя, вот ну совсем нельзя — но подобные мысли порой подкрадываются и начинают подбрасывать дровишек, активно подогревая котёл и делая ту самую бурду ещё более отвратной, если это вообще возможно. И он снова ею привычно давится, отвернувшись, чтобы Гермиона не догадалась. Но сейчас, хотя бы ради подруги, он должен постараться, не опускать дрожащие руки, в которых находится также и её жизнь.

Это мотивирует.

Гарри осторожно — просто чтобы убедиться — заглядывает в палатку, где находится Гермиона, и видит, что та по-прежнему неподвижно лежит на своей постели.

Она лежит так уже несколько часов и Гарри понимает, что, вероятно, вовсе не стоит её тревожить. Или ему просто не хватает для этого духу. Но всё же он отчаянно надеется на первый вариант и морщится от собственной, такой неожиданной для себя, робости.

Наверное, Гермиона и так уже вовсю жалеет, что не ушла вместе с Роном. Так что же он может на это ей сказать?

«Рон ушёл из-за меня. Кинул нас обоих из-за меня. Извини?»

Гарри закрывает полог палатки, отворачивается в сторону леса и стискивает медальон, что висит на шее. Он почти уверен, что подобными словами наверняка всё только усугубит.

Ему даже не приходит в голову, что кому-то, а уж особенно Гермионе, может потребоваться именно его поддержка, и уж тем более та самая ненавистная Гарри фраза «всё будет хорошо» из его же рта, учитывая, что чаще всего все невзгоды происходили по его вине. Ему лишь было достаточно просто дышать, чтобы всё вокруг превращалось в прах и дерьмо, как это и всегда происходило. Так какое право он имел устраивать разруху ещё и в чужой голове? Там-то он точно всё испортит — задушевные разговоры совсем не его конёк.

Ожидал ли он, что Рон однажды их может отшвырнуть, как фантики от съеденных конфет? Которых облопался вдоволь, но, понимаете, такое дело — они вдруг оказались невкусными. Да, с некоторых пор, где-то в глубине души, Гарри испытывал лёгкое беспокойство по поводу Рона ещё до его недавнего ухода. Очень-очень глубоко испытывал, но старательно не верил до последнего, активно отгоняя непрошенные, недостойные мысли.

Ведь лучший друг не бросит в беде, не поддастся надуманной ревности, не оскорбит последними словами. Молодец, Гарри, ты явно умеешь находить друзей, возьми с полки… но ах, у них же совсем нечего есть. И в желудке тут же противно ноет, напоминая ему о голодных временах в доме Дурслей.

Рон может, и говорил все эти отвратные слова под влиянием крестража. Но Гарри так не хочет, не будет — есть вещи гораздо важнее, чем собственный дискомфорт, бесконечное ощущение бесполезности и этот пресловутый страх неудачи. И здесь совсем нет места для идиотского «всё будет хорошо», в которое он никогда не верил. Этих пресловутых «хорошо», по правде говоря, в его жизни было слишком мало, чтобы разбрасываться подобной ложью, каким бы отчаянным оптимистом он старался не быть.

Гарри снова падает на стул, закрывает глаза, устав сверлить взглядом прохудившуюся ткань палатки, и всей кожей ощущать, как погано Гермионе.

Может, ему просто стоит остаться ночевать на улице, а холод в какой-то момент остудит этот бесконечно полыхающий в душе гнев?

* * *

Гермиона не приходит в себя и на следующий день.

Когда Гарри всё же решает тихо поинтересоваться, не хочет ли она чего-нибудь поесть или может, прогуляться по зимнему лесу, то получает в ответ лишь гнетущее молчание. Отчего испытывает лёгкое отчаяние — Гермиона теперь где-то далеко, не с ним, словно и она теперь оставляет его.

И это пугает.

Скорее всего, просто чувство долга на даёт ей признать того факта, что и она на самом деле тоже хочет уйти, но Гарри всегда плохо переваривал подвешенное состояние. Уж лучше бы Гермиона созрела, оторвала этот пластырь резко и сразу, а не томила Гарри в его же котле.

Два дня они проводят друг с другом, не говоря ни слова. Лишь меняют своё местоположение, трансгрессируя в неведомые Гарри дебри, и уже, казалось бы, в сотый раз устанавливая палатку и накладывая снова уже знакомые до тошноты защитные заклинания.

Гермиона вскоре решает забрать у Гарри медальон, молча протянув в его сторону ладонь. Сначала он пытается отказаться, но увидев беспрекословный и потемневший взгляд подруги, сдаётся и всё же передаёт крестраж ей.

Невыраженные чувства — гнев, раздражение, усталость, разочарование — всё ещё беспомощно кипят в нём, бурлят и бурлят, и ему отчаянно хочется привычно переглянуться с Гермионой, сказать хоть что-нибудь, даже, возможно, просто ей улыбнуться.

Но он молчит.

Они оба просто молчат, ведь у каждого есть свой угол, своё безопасное место в этой палатке, и им вовсе необязательно строить между ними мосты. У обоих достаточно силы воли (и изрядной доли упрямства, безусловно) и тут главное, не пересекаться, чтобы случайно не поджечь искрящийся фитиль.

Но Гарри откровенно не нравится безжизненный взгляд подруги. Так мог ли он быть хуже их возможной ссоры? Он не знает, но всё ещё считает, что лучше всё же держать язык за зубами.

И Гермиона проводит с медальоном на шее два дня.

Она сидит на своей смятой постели, скрестив ноги и уже привычно уставившись в одну точку. Гарри только возвращается из леса, набрав немного грибов и ягод, и раздумывая, каким образом вывести подругу из апатии. Может ли он это вообще сделать? Способен ли? Нужно ли?

С него сыпется снег, когда он входит в палатку и стаскивает с себя пальто. Снежинки ярко блестят в чёрных волосах, и Гермиона задумчиво смотрит на парня, который замирает, поймав её взгляд.

До этого она либо смотрела сквозь него, будто он вдруг превратился в невидимку, (он отчаянно старался не думать о словосочетании «пустое место»), либо отворачивалась.

— Я тут нашёл немного еды, — произносит он, чувствуя, как пересохло горло от долгого молчания. Но в душе начинает теплиться слабая надежда. — Сейчас и без того достаточно способов трагично умереть, и поэтому я был бы рад, чтобы ты сообщила, насколько это всё вообще съедобно. А ещё там начинается метель, поэтому не советую вылезать.

Гермиона бросает не сильно осмысленный взгляд на корзину, где вперемешку лежат грибы и ягоды. И молчит.

— Ты теперь со мной вообще не разговариваешь? — не выдерживает всё же он, ставя корзинку на их обеденный стол. — Я, конечно, понимаю, что виноват…

Гермиона удивлённо вскидывает голову, словно наконец проснувшись от долгого мутного сна. Её брови взлетают вверх под спутанные волосы, которые она явно не расчёсывала эти дни, а пальцы убирают с лица налипшие, благодаря засохшим слезам, пряди. Гарри также замечает под глазами синяки от бессонных ночей, и как невозможно сильно смята её одежда.

Но, вероятно, она даже не задумывается об этом. И как же это непривычно: всё это время именно Гермиона заботилась об их комфорте: наводила порядок, следила за тем, чтобы у них не кончались запасы зелий и трав, даже порой занималась стиркой вещей, хотя Гарри протестовал, привыкши подобные вещи делать самостоятельно, и явно чувствуя себя не в своей тарелке, когда она всё же отдавала ему свежепостиранную одежду. Даже если она и использовала магию для подобных дел, то Гарри всегда ощущал благодарность за оказанное внимание. Его таким не баловали и он это ценил.

— Мы здесь застряли. Вдвоём, — продолжил хмуро он, садясь рядом на её скомканную постель. — Если, конечно, ты всё же не решила наконец уйти.

Когда он всё же это произносит, то ощущает, как непроизвольно напрягается каждая клеточка его тела. Гарри почти готов оторвать себе язык за эти слова и его снова окутывает диким напряжением, как тогда, когда он поругался с Роном и мучительно ожидал ответа на вопрос о том, уйдёт ли Гермиона следом.

«Так зачем ты это сказал, зачем? Разве ты не боишься этого, грёбаный ты идиот?!»

— Ты хочешь, чтобы я ушла? — тихо спрашивает она, вцепившись в собственные локти и слегка от него отстранившись, чтобы впериться карими глазами в его зелёные.

Гарри окидывает её быстрым взглядом и криво усмехается. Нервно пропускает сквозь пряди пальцы, отчего оставшиеся снежинки сыпятся с волос и тают, упав на плечи и колени. Она не замечает, что ему страшно, по-настоящему страшно, когда он ровным голосом произносит вопреки всему, и даже пытаясь при этом улыбнуться:

— Разумеется. Чтобы валялась где-нибудь на пляже Австралии, не думая чем себя прокормить. Думаю, ты и сама этого хочешь.

Гермиона хмурится — ей совсем не нравится его ответ. Наверное, она всё же ожидает, что он воскликнет: «Нет, конечно же нет! Я рад и благодарен, что ты со мной!»

Но… конечно. Он лишь желает ей добра. Это же Гарри. Хороший, просто невозможно хороший, Гарри. Хоть сейчас ей это не нужно, совсем не нужно.

— Ты слишком много думаешь о других, — устало бросает она. Уголок губ Гарри дёргается — он откровенно рад, что она всё же с ним заговорила, это даёт надежду, что всё исправимо.

— Что ж, — выдыхает он, опираясь локтем о спинку кровати и прижимая ладонь к своей щеке, — я же «Избранный», верно? Считай это моей прямой обязанностью. Нужно соответствовать, и всё такое прочее.

Он произносит эти слова с некоторой долей сарказма, но Гермиона отчего-то воспринимает их всерьёз.

— То есть, ты делаешь и говоришь то, что от тебя ждут, — резюмирует она, всё сильнее хмурясь. — Хм, раньше я думала об этом немного иначе.

— Ну, — безрадостно отвечает Гарри, не глядя на неё и ощущая некоторую тревогу от подобных слов, — в каком-то смысле ты, возможно, права. Я должен сделать немало того, что от меня ждут. Но это вовсе не значит, что мне… плевать. Или что у меня нет выбора.

— Возможно. Но не всегда. Вот, к примеру, если бы ты мог выбрать, то предпочёл на моём месте Рона? — вдруг щурится она и он замирает. Разве он произносил такие слова? Как же она сделала такие выводы? — Думаю, так и есть. Хоть и без меня ты бы не сделал и половины.

— Не сомневаюсь в этом, — осторожно соглашается он, бросая на неё короткий напряжённый взгляд. Подруга выглядит так, будто ожидает нападения. Почему? — Я же не…

— Слушай, я и сама вижу, что делаю недостаточно, — прерывает она его, скрипнув зубами. — Ты мне это уже как-то говорил, я помню, — продолжает она, и Гарри вовсе теряется от подобного напора. В конце концов, он был под крестражем, когда из него вырвались те грубые слова, что теперь он не может обратно затолкать себе в глотку, а Гермиона лишь попала под горячую руку. Он был уверен, что она это и сама прекрасно поняла, только теперь, как оказалось, просто молча с ним согласилась.

Это довольно странно: молча и согласилась. А не попыталась прикончить за подобную выходку! Она и впрямь приняла его слова за чистую монету, и Гарри теперь винит себя за произошедшее. Лучше бы она его тогда просто как следует стукнула. Покричала там в ответ. Как это обычно там всё происходит у неё с Роном?

Гарри недоумённо кривится, пытаясь понять, в каком направлении сейчас скачут мысли Гермионы. Ему кажется, что она совсем не в себе, возможно, слишком долго пробыла с собой и крестражем наедине, и теперь хаотично выплёскивает накопившееся.

— Гермиона, это я делаю недостаточно, — наконец произносит он, и она встаёт с кровати. Принимается нервно ходить из угла в угол. — Я. А не ты. Так что Рон прав — поганый из меня лидер.

Он не думал, что именно ему придётся это произносить, отчего едва не усмехается — они оба упрямо пытаются перетянуть на себя вину за то, в какой ситуации находятся. Как нелепо. А он-то думал, что ему придётся отбиваться от безжалостных обвинений.

Всё это — его, и только его, ответственность.

— А я вот иногда думаю, кто же из вас двоих хуже? — почти шипит она сквозь зубы и скрещивает руки на груди. — Рон, что только и делает, что ноет и не предпринимает ни единой попытки сделать хоть что-то полезное, или ты… — её взгляд застывает на нём, и Гарри молча смотрит на рассерженную подругу, ожидая вердикта. Тех самых слов, что покажут настоящую степень её им разочарования. Те слова, которые она наверняка произносила, когда шушукалась с Роном. — Ты, который принимает слова рыжего идиота со слабым хребтом, всерьёз. Слова того немощного дитятки, что только и плачется о том, что мамка его больше не кормит с ложечки да не подоткнёт одеялко на ночь. Который способен только и делать, что осуждать других и при этом ничего не делать сам!

Гарри ошеломлённо смотрит на Гермиону. Как бы злы они не были на Рона, как бы у него самого не ворочался бешено в груди рассерженный зверь, он не ожидал подобных реплик от неё. Тем более — вслух. Тем более, направленных не на него.

— Что ты на меня так смотришь? — огрызается она, скрестив руки на груди и смеряя друга испепеляющим взглядом. — Я просто говорю, что думаю. Говорить правду всегда так приятно, разве нет, Гарри? Ты-то это точно знаешь. А если вдруг забыл, то глянь-ка на свою ладонь! Ну что, вспомнил? И не смей даже оправдываться, что считаешь иначе! Или тебе кажется, что если не произнести свои измышления вслух, то их не существует? Я, знаешь ли, прекрасно видела, как тебя раздражало поведение Рона! И поражена твоему терпению, вот честно. Я же молчала только потому, что ты с этим как-то справлялся, хотя мне лично частенько хотелось как следует надавать Рону по голове, и желательно самой большой сковородой, что у нас есть!

Гарри молчит. Безусловно, он и сам был в бешенстве от бесконечных выходок бросившего их друга.

Безусловно, ему и самому приходили подобные мысли, что мерзко разъедали мозг и душу, только успевай вовремя ложечку с новой порцией подносить. Зверь внутри тут же голодно зарычал, и Гарри в очередной раз приказал ему заткнуться, мысленно дав по морде.

— О, да, это ведь наша любимая тактика — молчание, — плевалась ядом она, снова принимаясь мерить шагами палатку. — Не дай Мерлин, великий Гарри Поттер выскажется о своих друзьях! Или о том, что чувствует! Но ты… ты только посмотри на меня! Ты вообще в курсе, как дурно на меня влияешь? А у меня… у меня плохо выходит. Я вот про это вот наше молчание.

Гермиона смотрит на него с некоторым отчаянием, и он не менее пристально взирает на неё в ответ. Некоторое время они играют в гляделки, пока Гермиона обессиленно не произносит:

— А самое ужасное то, что ты его простишь. Даже если он не вернётся. И мне придётся сделать то же.

— Ты не обязана, — сухо отвечает лишь Гарри. Её резкая вспышка задевает по больному, но он лишь стискивает зубы.

Она смеётся, сверкает глазами. Как он не понимает?

— Ты… иногда ты поражаешь меня. На твоём фоне я постоянно ощущаю себя недостаточно хорошим человеком. Но я всегда пытаюсь тебя поддержать. Всегда, Гарри. Ты ведь заметил это? Уж, наверняка.

— Гермиона, — вздыхает он, слегка растерянно потирая заросшую щёку, — ты хороший человек. Просто сейчас очень расстроена и я могу тебя понять.

— Расстроена? — горько спрашивает она, и у Гарри от её несчастного вида сердце ухает куда-то вниз. — Если разочарование подобного масштаба можно назвать расстройством, то да, я расстроена. Хотя не совсем понимаю почему.

— То есть?

Она замолкает на несколько секунд, собираясь с мыслями, что хаотично разлетались в голове и решаясь высказать то, что давно разъедает сердце. Стоит ли?

Не ей решать — губы словно сами начинают двигаться.

— Потому что не удивлена, — говорит она. — Будто всегда ожидала от Рона подобного поступка, как после 4 курса, — она отворачивается, словно признаваясь в чём-то постыдном. — Более того, я даже была уверена, что рано или поздно это снова произойдёт. Разве тебе не приходило тоже самое в голову? Нет? Он же постоянно тебе во всём завидовал, никак не мог справиться с собой. И у меня мыслях без перерыва крутилось: «Вот сейчас, это случится сейчас, ты готова?» Ты хоть понимаешь, насколько отвратительно я себя ощущала от постоянного осознания того, что мой друг однажды должен меня бросить? И когда это наконец свершилось, то оказывается, что я вовсе к такому не готова. Так, скажи же, Гарри, что мне теперь делать со всем этим?

Повисает пауза. Гарри открывает рот, но проглатывает слова, заметив отстранённый взгляд Гермионы, которая застывает и до боли закусывает губу. Она кажется бледной, нездоровой и он начинает переживать всё сильнее.

А вот её слова, на удивление, его совсем не шокируют, и он совсем не хочет думать почему. Более того, ему кажется, что Гермиона переживает уход Рона даже более ощутимо, нежели он сам. Может, сам он уже и так давно был готов к подобному исходу?

— Гермиона, — настойчиво произносит он, вставая и нависая над ней, — Отдай-ка мне крестраж.

— Нет.

Гарри хмурится. Каждый из них был только рад снять с себя эту штуку и передать другому. Да, порой он и Гермиона, не сговариваясь, носили его чаще Рона, пытаясь таким образом избежать его дурного настроения, но всё же всегда передавали медальон друг другу. И теперь её категорический отказ вводит его в замешательство.

— Нет?

— Нет, — твёрдо отвечает она, и Гарри замечает в её глазах застывшие слёзы.

Шумно выдыхает. Слёзы, слёзы…

— Какого чёрта? Отдай крестраж, Гермиона, — начинает сердиться он, сверля её взглядом.

«И, пожалуйста, не плачь, не плачь».

— Нет, — упрямо отвечает она, вцепившись пальцами в кулон, решительно глядя на Гарри и смаргивая слёзы. — Не о чем волноваться. Я прекрасно себя чувствую.

— Вижу.

— Я просто говорю то, что давно хотела сказать. Мы с тобой отмалчиваемся по углам и меня это вконец задрало! — рявкает она, отскакивая подальше. — Я хочу об этом говорить!

— Ты можешь об этом говорить, но тебе не требуется для этого крестраж! — не менее раздражённо отвечает Гарри.

Что ж, что ж, теперь он вовсе не уверен, что подобные склоки лучше слёз.

— Требуется! Я постоянно, постоянно пекусь о твоих чувствах! Но сейчас, вот сейчас мне плевать, и я скажу всё, что думаю! — почти кричит она и Гарри скрипит зубами, не менее гневно глядя на неё в ответ. — И хочу, чтобы и ты говорил со мной максимально откровенно! Да и не только сейчас, но и всегда!

— Слушай, — раздражённо отвечает Гарри, ощущая себя не в своей тарелке, — не нужно…

— Нужно! — рявкнет снова она. — Понимаю, что ты привык всё держать в себе, но я видела, как ты умеешь приходить в бешенство. Отличное зрелище, правда! Веришь или нет — в такие моменты я ощущаю себя почти нормальной, понимая, что и ты способен на подобные чувства. Так расскажи же мне честно, как ты разочарован и как сильно ненавидишь Рона!

— Ненавижу? — Гарри сдвинул брови на переносице. — Я его не ненавижу, — но поймав яростный взгляд Гермионы, выдохнул и закатил глаза. Что ж, ради неё он попробует пойти на поводу. Совсем немного. — Ладно. Ладно.

Гермиона замолкает и с интересом смотрит на него.

— Да, в первые дни после ухода я его действительно ненавидел, — начинает говорить Гарри с лёгким раздражением в голосе. Он же хотел что-то сделать для Гермионы? И если это оно, то, что ей нужно, то Гарри попытается. — И да, разумеется, я чертовски зол за его слова. Это было низко. Но он прав в том, что я ни черта не смыслю в том, что происходит. И поэтому считаю, что он имеет полное право уйти. Как, впрочем, и ты.

— Что? — неверяще смотрит она на друга, словно у него вдруг выросла вторая голова. — Тебе это даже не кажется предательством? По-твоему, этот человек заслуживает твоего доверия?! Что же такого он сделал, что ты так к нему относишься? И ты ведь даже его простишь, если он прибежит обратно с побитым щенячьим взглядом! Да почему? Скажи же мне!

— Гермиона, — Гарри проводит по лицу ладонью. — Отдай. Мне. Крестраж. Немедленно!

Гермиона сжимает зубы, снова вцепившись в кулон и с силой его стискивая, словно дракон, что прячет своё самое ценное сокровище. Это ощутимо настораживает.

— Если не хочешь, чтобы я тебя обездвижил и насильно снял эту поганую штуку, то сейчас же отдашь его мне, — почти шипит Гарри, грозно приближаясь. Его откровенно начинает нервировать её поведение и этот нездоровый блеск глаз.

— Ты не посмеешь, — хмыкает она, насмешливо глядя на него. — Да и что, собственно говоря, такое? Мы неплохо общаемся! В кои-то веки, неприступный Гарри Поттер снизошёл до откровенного разговора со своей подругой! Хоть наконец узнаю, о чём ты думаешь.

Гарри скептично оглядывает девушку, что теребит медальон на своей шее. Он и в самом деле всерьёз рассматривает вариант отобрать крестраж насильно, но пытается дать ей шанс сдаться по-хорошему.

Неприступный?..

— Ах… наверное, всё дело в том, что ты просто боишься, — едко усмехается она.

Подобные диалоги Гарри и впрямь нервировали — он терпеть не мог показывать свои слабости, а гнев был идеальным для этого инструментом, который отлично управлял такими пылкими людьми, как он. И сам Гарри это уже давно понял, поэтому старательно пытался контролировать кипящий внутри котёл, из которого уже начал потихоньку валить густой пар.

— Чего ты от меня добиваешься, Гермиона? — глубокий вздох-выдох должен был помочь. Наверняка. Но судя по всему, примерно так же эффективно, как инструкции Дамблдора в поиске крестражей.

— Правды, Гарри, — отвечает она и её взгляд чуть смягчается. — Ту, что ты всегда говорил. И ту, что ты всегда скрывал. Пожалуйста. Ведь раньше я тебя никогда ни о чём не просила. Просто поговори со мной.

— Что ж, — цедит он сквозь зубы и усаживается обратно на кровать. Закрывает глаза, понимая, что поддаётся её открытой манипуляции. Но только потому, что Гермиона всё же тот человек, который может у него просить всё что угодно. Если ей лишь нужна такая небольшая вещь, как откровенность Гарри, то он готов уступить. Пока что. — Я понятия не имею, что именно ты вообще хочешь услышать, но давай, валяй.

Гермиона садится с ним рядом и неуверенно смотрит ему в глаза, которые неподвижно взирают на неё в ответ. Серьёзный напряжённый взгляд изумрудных глаз говорит о многом и ей было очевидно, что у Гарри этот разговор вызывает, как минимум, бешеное отторжение.

Она точно знает, чего хочет?

Конечно, Гермиона понимает, что ей хотелось выплеснуть тщательно и заботливо скопленный за эти дни гнев, хотелось костерить Рональда на пару с Гарри и, возможно, несколько раз хотя бы мысленно окунуть его головой в тот ледяной пруд.

Но самое ужасное — ей вовсе не хотелось принимать Рона обратно ни в каком виде.

— Я хочу понять… — начинает она медленно, тягуче, словно подбирая слова, — почему он вообще стоит твоего прощения. Поведай-ка, будь так добр.

Гарри щурится. Неуверенный вопрос, но в то же время непрошибаемая уверенность в том, что Рона он всё же встретит с распростёртыми объятиями. С отчаянием сверкающие глаза, что ожидают от него честного ответа, но в то же время явная попытка убедить его в том, что прощения Рон вовсе не заслужил.

А знает ли он сам, что ему на это ответить? Гарри понимает, что, как минимум, должен. В первую очередь, ей, а потом уже себе. Ведь оправдываться перед собой всегда гораздо проще, а вот Гермионе он лгать не посмеет. Впрочем, в таких случаях он обычно предпочитал молчание.

— Всё зависит от того, что ты хочешь услышать, Гермиона, — осторожно начинает он и она начинает сердито дышать. — Ладно! Слушай, ты действительно хочешь знать, насколько я зол или просто выпустить пар, как следует повздорив со мной? Готов поклясться, что при любом раскладе мы в итоге поругаемся. А мне этого вовсе не хочется. Я не люблю ссоры.

Гермиона смотрит на него несчастными глазами, отчего Гарри скрипит зубами и сердито выдыхает.

— Потому, что Рон не раз меня выручал и часто был рядом, — недовольно отвечает он, сдаваясь. — А я этого не забуду. Да, я прекрасно знаю, каким он бывает… несдержанным, — тактично выражается Гарри, дёрнув бровью, и Гермиона морщится. — И как может сделать больно словами, а иногда и действиями. Но это не делает его по-настоящему плохим человеком. Сейчас на его месте мог быть кто угодно, кто бы также сорвался. Разве ты сама не видишь? — Гарри разводит руками под гнетущее молчание подруги и её неподвижный взгляд, что застыл на нём. — Где мы? Что мы вообще, чёрт побери, делаем? Любой может слететь с катушек от такой херни, и я его за это не виню. К тому же, готов поспорить, ты его тоже простишь. Не сразу, но простишь.

— Какая… завидная уверенность… — отводит она глаза, проглатывая последние слова «во мне». Взгляд её холоден, как зимняя стужа снаружи палатки, и она будто пытается его спрятать от внимательного взгляда изумрудных глаз. Старается ли она всё это время оправдать надежды Гарри или действительно считает себя достаточно милосердной для самостоятельного прощения друга? И она не знает. Это незнание больно бьёт под дых и ей кажется, что подобными сомнениями лишь делает себе хуже.

Может, не начни они этот разговор, она и вправду приняла бы Рона обратно, как и Гарри. Но не потому ли, что именно Гарри сделал бы это первым?

Но сейчас… сейчас она закатила Гарри сцену, призналась в том, что все эти годы дружбы выжидала от Рона подобного подлого шага и теперь вовсе не хочет его прощать.

Её слегка мутит. От ситуации, Рона, слишком хорошего Гарри и самой себя.

— И откуда в тебе… всё это? — произносит лишь она убитым тоном, опуская голову. — Вопреки всему? Из духа противоречия?

Гарри растерянно потирает переносицу. Её вопрос смущает, заставляет его желать бегства едва ли не сильнее, чем прошлая откровенность. Это оказывается хуже хотя бы потому, что его всё же гложет червячок сомнения. Который он усиленно прячет всё это время.

Когда она уже наконец перестанет его мучить?

— Мерлин, даже не отвечай, — бормочет она, запуская пальцы в волосы. Глаза её бегают, словно она пытается сама найти ответ. — Не думаю, что сказанное тобой хоть немного меня утешит.

— Возможно, — всё же начинает он сдавленным голосом, не до конца уверенный и ощущая, как что-то внутри ребёр туго скручивается в узел, — раз уж ты просила от меня правдивого ответа… возможно, если я скажу, что несмотря на потенциальное прощение, я всё же не смогу относиться к Рону как раньше.

Гермиона замирает, подняв взгляд. Гарри же отводит свой, тут же пожалев о сказанном.

Бесконечное разочарование — вот кто он на самом деле. Можно смело вписать рядом с «Мальчиком-Который-Выжил» и «Избранным».

Но Гермиона, именно Гермиона, здесь, с ним, в этой глуши, и хочет от него откровенности — и он совсем не может лгать. Гарри совсем не собирается обманывать её в угоду собственному самомнению, которое и так никогда не славилось своим излишеством.

— Не будешь? — тихо спрашивает она, вдруг вцепившись в его запястье. Он ощущает, какие ледяные у неё пальцы и вздрагивает. — Он перестанет быть твоим другом?

— Лучшим другом, — поправляет он её, криво улыбнувшись. Слова встают поперёк горла и он затыкается.

Она молча изучает его лицо. Сдвинутые брови, потухший взгляд, опущенные уголки губ — всё кричит о том, что ему неприятно, больно, обидно. Что он также испытывает разочарование в таких понятиях, как настоящая дружба, безграничная верность и безоговорочная преданность. Лёгкая настороженность сквозит в его взгляде на неё всё это время, и она вдруг понимает почему.

Он опасается и ждёт, что и она однажды так же покинет его, как покинул Рон. Так же, как Гермиона ожидала ухода Рона, пока Гарри верил в их нерушимую дружбу, снова и снова её возрождая и начисляя тому лишние попытки прохождения, но в итоге снова оставшись ни с чем. И пусть Гарри и говорит, что желает отправить Гермиону на пляжи Австралии, но всё же одному ему может быть невыносимо, хоть этого никогда не признает.

Гермиона усмехается. Совсем не издевательски, не от радости или даже не от облегчения. Горько и болезненно — ей чертовски обидно за Гарри и его пошатнувшуюся веру в свои идеалы.

— Наверное, — криво улыбаясь, произносит Гарри, — ты должна сказать что-нибудь в духе: «Так ты простишь его только ради спасения своих дурацких понятий о дружбе, но на самом деле будешь в нём разочарован? Какое лицемерие! Тебе действительно нужно было учиться на Слизерине!» — он произносит это крайне саркастичным тоном и встаёт. Она видит, как внутри его изумрудных глаз разрастается пожар. — «Теперь ты убедился, что нельзя быть таким наивным идиотом и давать шансы на искупление всем и каждому? Будет тебе хорошим уроком, минус 100 очков Гриффиндору, Гарри-Лопух-Поттер!»

Гермиона тихо смеётся и Гарри поворачивает в её сторону голову. В глазах плещется давно сдерживаемое негодование и он понимает, что всё же не сдержался, и что Гермиона в итоге получила то, что хотела.

Так на кой ей сдался его гнев? Очередной раз убедиться, что он не справляется? Это всё проклятый крестраж, крестраж на неё влияет!

— Я рад, что тебе весело, Гермиона! — рявкает он, начиная бродить из угла в угол, как это делала ранее она. — Добилась своего? Рада?

Она с любопытством смотрит на него и насмешливо отвечает:

— Я бы никогда такого тебе не сказала, Гарри. Но да, мне чертовски весело. Весело от того, что ты напрочь игнорируешь тот факт, что я тоже твой друг. Может, совсем не лучший, — почти шипит она, медленно вставая, и Гарри пятится, — но друг. Видишь? Это я. Стою прямо перед твоим носом, оленья твоя душа! Не знаю, в курсе ли ты, но эти твои представления о настоящей дружбе и прочие, как ты выразился, «дурацкие понятия» как минимум один Не-Лучший-Друг разделяет их! Потому что всё это для меня — не пустые слова и никогда ими не были. И именно поэтому я не хочу прощать Рона и не лгу об этом!

Её голос повышается и Гарри видит, что теперь она не на шутку рассержена. Они сверлят друг друга гневными взглядами, пока Гарри не решается произнести:

— Я, конечно, далеко не идеален, но всё же стараюсь быть лучше. И вообще я уверен, что и ты сама не… Да Мерлиновы штаны, зачем я тебе вообще всё это рассказываю, нужно было сразу просто оглушить и забрать медальон!

— Хм? А мне вот показалось, что ты давно жаждал высказаться! По-моему, вполне отличный повод нашёлся, — заявляет уверенно она, задрав нос и Гарри сразу узнаёт этот жест «Я-Всё-Знаю-Лучше-Всех», который уже давненько не показывался, по крайней мере, именно ему. — Может, вернёмся к теме моих стараний касательно нашей миссии? Хочется всё же услышать об этом больше!

— Что ж, да, мне порой тоже бывает несладко, представь себе, — рычит он, скрещивая руки на груди и снова ощущая едкую вину. — И я тоже могу сорваться и наговорить ерунды. Хоть это меня и не оправдывает. Но ты только посмотри на себя! Устроила дементор пойми что… Грызёмся из-за Рона! Раньше я наблюдал за вашими идиотскими разборками и едва от них не вешался, а теперь мы застряли в той же ситуации!

— Так это я устроила грызню?! Я во всём виновата?! — вскрикивает она, пылая гневом. — Ты… ты просто последний чурбан! Можешь пойти, дальше морозиться на своей улице и молча беситься!

— Так а теперь ты меня прогоняешь? — разводит он руками в стороны, уставившись на неё яростным взглядом и она ёжится. Он никогда на неё так не смотрел. — Разочарована, что я оказался не таким уж всепрощающим и благородным «Избранным»? Неприятно иметь со мной дело? Да, мне это уже говорили. Буквально пару дней назад. Уж извините, что не оправдал ваших ожиданий!

— Ах, как мы заговорили, — бормочет она язвительно, но слегка удивлённо. —А тебя разве волнует моё мнение? Ты лучше представь, как будет разочарована Джинни! В её-то глазах ты настоящий идеал! Герой, без единого изъяна! Принц на белом гиппогрифе!

— Причём тут… — запнулся он, вдруг растерявшись. Резкая смена темы поставила в тупик. Это какой-то хитрый женский ход или всего лишь импульсивные слова?

— Ни при чём! — рявкнула она, пихая его плечом и выскакивая из палатки. — Мне нужно на воздух! Срочно!

— Вот же сумасшедшая, — пробормотал Гарри, замерев на несколько секунд, а после бросаясь вслед. — Стой, там же метель!

Ветер беспощадно хлещет по щекам девушки, которая упрямо двигается вглубь леса, невзирая на разыгравшуюся погоду. Холод вовсе не ощущается из-за бурно кипящего бешенства в груди, а колючий снег и заунывный вой ветра лишь красочно дополняют нынешнее состояние, будто бы по-своему оказывая ей дружескую поддержку и выказывая солидарность.

Ну хоть кто-то!

Глубокие сугробы преодолеваются хоть и решительно, но с трудом: штаны давно промокли по самую щиколотку, в ботинках царит мерзкая сырость, а одинокий прохудившийся свитер поверх тонкой майки мало помогал сохранить тепло. Наспех брошенное согревающее заклинание хоть и отчаянно боролось со стихией, но помогало вяло, ибо сердито шагать Гермиона не переставала довольно долго и было совсем не до таких мелочей.

Тепло, тепло, да кому вообще нужно это тепло? Как ей сейчас думалось — явно не Гарри. А если всё же было и нужно, то, похоже, совсем не от неё.

Когда ей кажется, что теперь она наконец находится на достаточном расстоянии от осточертевшей палатки, то накладывает щит и Заглушающие чары на ближайшие несколько метров, что скрывают её от любого нежелательного взора и слуха. Делает глубокий вдох, пинает несчастное дерево и яростно кричит, смахивая ледяные и горькие слёзы:

— Идиоты! Какие же неблагодарные идиоты!

* * *

Гарри напряжённо идёт по следам Гермионы, морщась сквозь летящий в лицо снег, что залепляет очки и активно мешает обзору, отчего приходится наложить Импервиус. Имелось немалое опасение, что следы вскоре могло замести, и тогда он не сможет отыскать подругу. Хоть у той и была в наличии палочка да и сами они всегда заранее предусмотрительно выбирали точку для трансгрессии поблизости от палатки, но беспокойство в душе активно подбрасывало дровишек.

Всё же раньше Гермиона никогда так не выходила из себя. Могла вспылить, отчитать, поворчать, но не закатить скандал такого масштаба. По крайней мере, не с ним. Да ещё и после вовсе неблагоразумно свалить в неизвестном направлении. Куда её понесло?

В конце концов, это ведь может быть опасно.

Гарри вовсе не был уверен, что под крестражем та находится в достаточно ясном уме, каким всегда славился гермионистый мозг, поэтому ругал себя последними словами за то, что всё же уступил и пошёл у неё на поводу, дав той возможность устроить склоку и безрассудно сбежать.

— Уйду… Ему-то всё равно… Джинни там ждёт… — долетели вдруг обрывки слов до Гарри, отчего он нахмурился и резко остановился. В голосе Гермионы слышались бессильные, горячие слёзы, которые она старательно сдерживала при разговоре с Гарри, но теперь же открыто выпускала скопившееся эмоции, оставшись с собой наедине. Судя по всему, Гермиона продолжала бешено метаться туда-сюда по местности, словно разъярённый гиппогриф, и периодически выходила за границу действующих защитных заклинаний, отчего до него и доносились некоторые реплики.

Он понимал, что Гермиона сейчас не захочет с ним разговаривать. Более того, даже не подумает выйти из-за барьера, разве что если только для того, чтобы кинуть в него Авадой. Поэтому незаметно подкрался, скрывшись за ближайшим деревом и надеясь улучить нужный момент, чтобы сцапать разозлённую подругу.

Попасть под горячую руку Гермионы он всегда опасался больше самого Волдеморта, но оставлять ту в лесу, да ещё в подобном состоянии, его всё же страшило гораздо, гораздо сильнее.

Что он будет делать, если с ней что-то случится? Сможет ли дальше нормально жить?

— Думает, так выглядит любовь… Что бы он в этом понимал! — доносится до него поблизости яростное. — Поговорил с ней пару раз, остальное время слюни пускал, мечтая о её спортивной заднице! Тоже мне любовь вели… А-а-а!

Гарри таки умудряется схватить её за мелькнувший рукав свитера из-за барьера, и как следует дёрнуть на себя. Оба едва не валятся в сугроб, но Гарри ударятся спиной о дерево, отчего в глазах радостно пляшут искры и падение всё же успешно предотвращается. Гермиона сначала пытается судорожно и отчаянно вырваться, но заметив, что это всего лишь её сильно хмурый друг, замирает, оказавшись к нему прижата. И не издаёт ни звука.

Как кажется Гарри, молчит она с некоторой долей ужаса. Вот и славно — не придётся оглушать и тащить на плече. Ему совсем не улыбается устраивать тут Дуэльный клуб на потеху местной фауне.

— Чертовски разумное решение, — лишь комментирует он тихо, но сердито, с силой схватив девушку за локоть и окатив её ледяным взглядом. Гермиона сглатывает, продолжая безмолвно глядеть на него в ответ.

И Гарри безумно этому рад — он вовсе не уверен, что сумел бы сейчас найти вежливые слова и ещё сильнее не оттолкнуть от себя подругу, которая уже давно подобралась к его душе слишком близко.

Слишком, слишком близко. И Гарри пока даже не подозревал, насколько эта близость жизненно важна, но лишаться её не хотел.

Он трансгрессирует возле границы барьера у палатки, волоча Гермиону за собой, что оказывается делом непростым: снег снова бешено летит в лицо, отчего в очередной приходится наложить водоотталкивающее заклинание, сугробы сильно замедляют движение да и Гермиона едва поспевает за быстрым шагом Гарри, но тот всё же безжалостно тянет её за собой.

Едва они добираются до палатки, как Гарри наконец выпускает из своей хватки уже ноющий девичий локоть, смеряет подругу недобрым взглядом и резко протягивает открытую ладонь в её сторону.

И пусть только попробует сказать «нет»! Терпение у него на исходе, совсем на исходе, и в этот раз он и не подумает спорить, разговаривать, или что она там ещё придумает — тут же обездвижит, отберёт крестраж насильно, стоит ей только пикнуть. Гарри чувствует, как искры от волшебной палочки, что лежит в кармане, почти прожигают ткань джинс. Почти также, как взгляд Гермионы, направленный на него.

Гермиона выдыхает, верно уловив настрой друга, стаскивает с шеи медальон и буквально швыряет крестраж в сторону Гарри. Он ловко его ловит и чувствует, как сильно тот нагрет. Почти обжигающе. Что ж, Гермиона знатно подпитала эту штучку своим гневом… Или он её?

Жаль, внутренности медальона от такого накала не спеклись, было бы одной проблемой меньше.

— Тебе стоит принять душ и согреться, — цедит он сквозь зубы, бросив короткий взгляд на промокшую девушку: у той от быстрого шага покраснело лицо, взлохматились и намертво спутались влажные от снега волосы, а руки и вовсе побелели от холода.

Гермиона лишь дёргает головой в ответ, яростно дышит. Но тут же стаскивает с себя свитер и швыряет в корзину для белья. Стаскивает она его довольно ловко и дерзко, — вместе с майкой, отчего остаётся лишь в бюстгальтере и джинсах, которые она также принимается дёрганными движения сбрасывать на ходу вместе с ботинками, полными снега.

Гарри моргнул. Им, конечно, приходилось переодеваться при друг друге, но обычно это происходило быстро, судорожно, оттого и без пристального внимания присутствующих. Сейчас же раздеваться таким образом не было нужды, и Гарри запускает пальцы в промокшие волосы, испытывая одновременно ярость, неловкость и, что скрывать, некоторый мужской интерес, что мелькает в быстром взгляде, пока Гермиона идёт в направлении душевой.

В конце концов, Гарри вовсе не был слепым, носил очки, а те вполне себе исправно работали.

Он же стряхнул с себя налипший снег, переоделся в сухое, упал на ближайший стул. В палатке было довольно тихо, лишь слышался шум воды в душе, и он невидящим взглядом уставился на валяющийся на полу чёрный бюстгальтер.

Всё же жить с девушкой наедине имело свои, порой довольно ощутимые, нюансы. К которым в ближайшие дни, судя по всему, ему ещё придётся привыкнуть.

Похоже, всё это станет чуть более личным, чем он привык.

Гермиона же раздражённо трёт себя мочалкой, чувствуя, как отогреваются замёрзшие конечности под струями горячей воды. Бешенство медленно отступает с каждым движением руки, и на смену ему приходит тошнотворное осознание. Осознание и стыд, что тут же ярко заливает щёки. Запал постепенно потухает и действие крестража уходит на убыль.

Мочалка выпадает из ослабевших пальцев.

Она закрывает лицо руками, не в силах заставить себя выйти из душевой. Стыдно, ну как же стыдно! Спровоцировала Гарри, расстроила его своим допросом, сбежала к чёрту на куличики, бесстыдно разделась перед ним… А в лесу ещё и кричала невесть что! Слышал ли Гарри её слова?

Она не без паники надеялась, что нет, что заклинания всё же помогли.

Закусив губу и опустив голову, Гермиона всё же вскоре выходит, готовая принять любые заслуженные упрёки. Может, даже незаслуженные, но пусть, пусть. Пусть покричит на неё, как следует обругает! Всё лучше, чем это тягостное молчание между ними. Нет, были моменты, когда молчание было вполне комфортным — оба всё же не были любителями впустую сороками потрещать, но это был явно не тот случай, совсем не тот.

А в палатке чем-то вкусно пахнет. Похоже, Гарри в это время занимался ужином, пока она пыталась избавиться от красной краски на щеках, долго и пристально глядя в зеркало над раковиной.

Завидев подругу, Гарри поднимает голову, встаёт, встречается с неуверенным взглядом карих глаз. Гермиона неловко застывает посреди палатки, сцепив перед собой пальцы рук и будто бы пытаясь что-то сказать, но из горла так и не вырывается ни звука. Ресницы лишь подрагивают под полуопущенными веками, а скованность позы говорит Гарри о многом.

Пришла ли она в себя? И что же надумала по итогу? Снова начнёт скандал, кинет в лицо обвинения и уйдёт вслед за Роном?

Как же тот обрадуется. Наверняка, не сумеет сдержать восторга, что Гермиона всё же предпочла его.

Пусть, пусть. Его миссия не испарится по взмаху палочки, а Гермиона в таком случае, вероятно, даже будет в большей безопасности. А он справится. Хоть и с дырой в сердце.

— Ну? — прохладным тоном интересуется Гарри, и Гермиона видит, как по его лицу ходят желваки, каким непривычно острым становится взгляд зелёных глаз. Болезненно острым. — Понимаю, в тебе много накопилось невысказанного. Продолжим дальше собачиться?

Она заметно вздрагивает, судорожно втягивает носом воздух, поднимает на него глаза, полные слёз. И в ту же секунду бросается в его сторону.

С силой стискивает Гарри в объятиях, пряча лицо на его плече, понимая, что просто не может вынести ни то, как он на неё смотрит, ни каким ледяным голосом с ней говорит.

Это было почти физически больно. Гермиона всегда ощущала, как её собственное сердце буквально рвалось на куски, когда на Гарри взваливались очередные проблемы (догадывался ли он?), но становиться их причиной она вовсе не желала.

— Мерлин, Гарри! — стонет она, почти яростно цепляясь за его свитер. — Прости! Прости! Не знаю, о чём я думала!

Она дышит резко, шумно, словно пытается справиться с эмоциями, а он явно слегка обескуражен подобным порывом. Он всё же ожидал очередной раунд их неожиданных баталий, а не горячих объятий. Гермиона трётся щекой о его плечо и Гарри медленно выдыхает.

— Не думала, — реагирует он довольно сдержанно, явно всё ещё оставаясь в напряжении, но ощущая, как его собственные плечи слегка расслабляются, путы на рёбрах ослабляются.

— Не думала, ты прав. Но вовсе не хотела… я… крестраж…

— Да, — отвечает он глухо, — крестраж. Знаю.

Гарри неловко хлопает её по спине, отчего она нервно смеётся и всхлипывает одновременно. Отстраняется, виновато смотрит. Её ресницы мокрые, щёки красные, лицо смущённое.

— Ругала Рона, а сама не лучше, — расстроенно произносит она, обхватывая мужские запястья руками. Рукава свитера у него закатаны, судя по всему, из-за готовки ранее, и она задумчиво проводит ладонями вдоль его рук, ощущая под кончиками пальцев мягкие волосы. — Ты… простишь меня?

— А стоит? — слегка язвительно интересуется он, но заметив выражение лица подруги, тут же усмехается. — Слушай, я терпел поведение Рона только потому, что он всё же оставался с нами. Ты отлично держалась, Гермиона. А я знаешь, и сам не подарок. Но всё же не стоило так убегать.

Гермиона снова стискивает его в мощных объятиях, на этот бросившись на шею, отчего едва не смахивает с него очки, кивает, признавая его правоту, но тут же отстраняется. После столь бурных движений волосы у Гарри становятся максимально взъерошенными, и Гермиона краем сознания думает о том, что вновь настало время очередной стрижки. Она осторожно приглаживает непослушные пряди.

— Объятия действительно очень сильно помогают. Особенно, когда девушка плачет, — прозрачно намекает она, вытирая слёзы рукавом и слабо улыбаясь. — На будущее. Возможно, они избавят тебя от множества проблем.

— Я запомню, — усмехается Гарри, сконфуженно потирая переносицу. Они замолкают, осторожно косясь в сторону собеседника.

— Этого больше не повторится, — пылко обещает Гермиона ему спустя минуту, которую они проводят, просто глядя друг на друга. — Я просто… немного сорвалась. Даю слово, не повторится. Я справлюсь.

Гарри же понимает, что такое обещать попросту невозможно, но ценит её порыв.

— Пожалуй, — медленно произносит он, — пусть всё-таки крестраж лучше побудет у меня.

— Но, Гарри, — встревоженно произносит Гермиона, глядя на него большими глазами, — ты же не можешь таскать его на себе всё время!

— Если он будет здесь, — Гарри слегка задирает свитер, хлопает по своему кошельку из кожи ишака, что висит на шее под одеждой, — то всё будет в порядке. Давно надо было так сделать.

— Ты уверен, что стоит так рисковать? — хмурится Гермиона, сжимая его ладонь и чувствуя, что он сжимает её пальцы в ответ. — Что, если…

— Что, если ты бы попала в руки каких-нибудь егерей, браконьеров, Пожирателей и прочих чертей, что водятся в этом лесу? — отрезает он. — Кто знает, что бы они с тобой сделали? — и от одной лишь мысли об этом нутро начинает сводить, а к горлу подступать тошнота. — Я не собираюсь пренебрегать твоим… нашим физическим и душевным здоровьем. Хватит с меня и Рона.

С этими словами он решительно встаёт. Мерзкие картинки возможной поимки подруги заставляют снова желудок сделать сальто, а ладони ощутимо похолодеть. Ему и раньше подобное приходило в голову, но не мог же он насильно запереть Гермиону в каком-нибудь безопасном месте. Вырвется. Найдёт. А там уже или убьёт, или спасёт.

Может, одному всё же было бы легче.

— Тебе стоит поесть. Какой день ходишь голодной.

Гермиона устало кивает. Гарри был прав, стоило подкрепиться — обессиленная подруга вряд ли сможет ему помочь, так что не стоило этим пренебрегать в угоду своим эмоциям. У них ещё много дел впереди, нужно взять себя в руки.

Она с неохотой отпускает его горячую ладонь и усаживается за стол. В тарелке перед ней лежат жареные грибы, несколько картофелин и пойманная Гарри утром рыба. Запах от блюда восхитительный, но голода Гермиона не ощущает, хоть в душе сейчас и царит выжженная пустыня.

Такое едой не заесть, как бы замечательно Гарри не готовил. К слову, гораздо лучше, чем она, умудряясь использовать даже какие-то специи и травы чисто на глаз. Ей казалось, что он действует наугад, но в то же время результат, на удивление, всегда выходил вполне достойным.

— Спасибо, — бормочет она, вцепляясь в вилку, как в спасательный круг и снова пряча глаза. Она не знает, за что благодарит на самом деле — за терпение, понимание или за то, кто он есть.

— Пожалуйста, — вежливо отвечает Гарри. — Но я всё же понадеюсь, что эта вилка не окажется у меня в боку, — всё же шутливо добавляет он.

Гермиона лишь сдавленно хмыкает и утыкается взглядом в тарелку.

— И… — он вдруг мешкает на несколько секунд, прежде чем сказать: — я рад, что ты здесь и всё же со мной разговариваешь.

Она украдкой улыбается, рассеянно ковыряя вилкой в рыбе.

Всё же ему не плевать.

* * *

Кажется, в последующие дни между ними что-то едва заметно меняется: Гарри чаще подходит к ней, а сама она постоянно находит повод дотронуться до друга, будь то ободряющее прикосновение к плечу или дружеское потрёпывание по волосам, на что он в ответ всегда корчит ей рожу, а она лишь тихо смеётся.

Гарри убеждается, что Гермиона и не думает уходить, отчего облегчённо вздыхает, и в то же время мысленно даёт себе пинка за это: всё же вдали от него ей бы ничего не грозило. Но Гермиона непреклонна и в один из подобных разговоров, оглушительно громко хлопнув ладонью по столу, решительно заявляет:

— Гарри, я не собираюсь пускать ситуацию на самотёк. Какой-никакой план у нас всё же имеется. И нет, я вовсе не сомневаюсь в твоих способностях, но вдвоём у нас всё же больше шансов если не победить, то хотя бы выжить. А если ты думаешь, что я трусливо убегу нежиться на горячем песочке, оставив тебя здесь со всем этим вагоном дерьма одного, то этим глубоко меня оскорбляешь. Также не стоит забывать, что война вскоре вполне может захватить и другие страны, и что-то я страшно сомневаюсь, что наши враги ограничатся лишь Англией. Что в итоге будет с магглорождёнными я лучше промолчу. Так что или закрыли тему раз и навсегда, или будешь получать от меня пачку Ступефаев по своей упрямой заднице до тех пор, пока не до тебя не дойдёт, что никуда я не собираюсь.

Без крестража Гермиона снова становится собранной и деловитой, что не может не радовать. Помимо изучения книг и попыток понять, где находится очередной крестраж, она в остальное время также пытается освоить искусство кулинарии. Гермиона сначала украдкой наблюдает за Гарри, ненароком вертясь поблизости, когда приходит его очередь заниматься едой. Гарри лишь хмыкает, когда она всё же не выдерживает и начинает комментировать его действия. Но порой он вовсе не находит, что ответить на вопросы в духе «А почему в этот раз ты положил больше соли и перца, чем в прошлый? Это зависит от типа рыбы или гарнира? А может быть, длительности нахождения их на плите?» или «Насколько большими должны быть картофелины для максимально эффективной прожарки? Зависит ли это от формы плодов?». А в конце концов она всё же заявляет, что по результатам её наблюдений он таки действует наугад, а не по отработанной и чёткой схеме, чем неслабо смешит Гарри. Её любопытство неожиданно кажется ему милым, а сдвинутые брови на переносице, когда она записывает рецепты и действия Гарри, вызывают неудержимую усмешку.

— Не наугад, а по наитию, — поправляет он её, нарезая овощи.

— Надеюсь, когда придёт время, ты также «по наитию» швырнёшь нужное заклятие Лорду прямиком между глаз, как только что не глядя бросил эту гору трав в наш салат, — беззлобно ворчит она. — Вот из-за таких, как ты, в кулинарных книгах и пишут «добавить по вкусу».

Гарри лишь молча фыркает в ответ. Если в начале он не знал, как верно подступиться к подруге, оставшись с ней наедине (такого всё же раньше не бывало, а ситуация на Турнире в основном не подразумевала совместное проживание и нахождение друг с другом 24 часа в сутки), то со временем они начинают притираться друг к другу. На удивление это не оказывается сложным или неприятным: оба старательно выполняют свои обязанности по уборке, готовке, добыче еды без излишних стенаний и нытья. Гарри даже начинает замечать, что без постоянного брюзжания Рона над душой не только легче дышать, но и думать.

Таки всё же друг познаётся в беде, в этом он явно убеждается на своём опыте, впрочем, уже не в первый раз. А вот повеселиться можно практически с кем угодно. И от осознания этого факта важные приоритеты незаметно, но сильно сдвигаются по своей оси.

Гарри даже порой ловит себя на мысли, что ему приятно общество Гермионы. Помимо бытовых дел оба стараются со своей стороны сделать жизнь другого насколько возможно комфортной, порой заботясь друг о друге в таких необязательных мелочах, как очередная стрижка отросших волос Гарри или сбор любимых ягод Гермионы, которая та всегда уплетает за обе щёки.

Гарри не замечает, в какой момент становится нормальным и то, что Гермиона полулежит рядом, упираясь спиной в его согнутые колени и со сосредоточенным видом читает книгу, пока он раздумывает над последующим их шагом, скрестив руки на груди и невидящим взглядом глядя вглубь леса, где голодно воют волки. Или оборотни. Но те находятся за пределами их защитных заклинаний, так что по идее какие-либо звери им совершенно не опасны.

Ярко-синий волшебный огонь в банке, который привычно наколдовала Гермиона, уютно греет обоих. Почти расслабляет. Он даже на некоторое время забывает, где находится, забывает о текущей миссии и проблемах, что висят тяжёлым грузом на сердце, когда несколько минут следит за игривыми языками пламени. Но всё же вскоре встряхивает головой, заставляя прийти в себя.

Гарри переводит взгляд на подругу, которая усиленно вникает в содержимое книги, что-то тихо бормоча под нос. Она задумчиво шевелит носом, сдувает волосы с лица и хмурится. На лице проскальзывает немало эмоций, за которыми оказывается довольно интересно наблюдать.

Было ли это таким же занятным, как раньше?

А вот Рон бы не одобрил между ними подобную близость. Как и всегда. Бросил бы на них хмурый осуждающий взгляд и весь вечер разговаривал сквозь зубы. Был бы он прав в данном случае — Гарри не знает. Возможно, он и Гермиона всё же переступают ту границу, что будто бы остаётся совершенно незримой для них самих, но так отчётливо видна окружающим? Ему-то всегда казалось, что он постоянно и чётко её различал, но в какой момент та вдруг совсем скрылась под слоем бесконечного снега и тёплой улыбкой подруги — он не заметил.

Будто это произошло самостоятельно, без его личного участия.

— Гарри, прекращай сверлить меня взглядом, мне уже неловко, — комментирует Гермиона, не поворачиваясь к нему. — У меня что-то на лице?

Он не отвечает и она всё же отрывается от строчек, поворачивает к нему голову и вопросительно поднимает брови. Гарри сидит, прислонившись к дереву и мягкий снежок сыпется на них с сухих веток. Он вспоминает её вопрос, отрицательно качает головой в ответ, слегка улыбаясь, когда она начинает тереть свою щеку.

Гермиона откладывает книгу, склоняет голову на бок, касаясь виском его колена, и спрашивает:

— Всё нормально?

— Ты скучаешь по нему? — вдруг интересуется Гарри, вовсе не ожидая от себя такого вопроса. Он не собирался портить настроение, но всё же замечает, как мрачнеет Гермиона. — Извини. Можешь не отвечать.

— Я понимаю, тебе скучно без него, — вздыхает она, теребя пальцем уголок книги. — Рон всё же хоть как-то разбавлял наш с тобой серьёзный и гиперответственный кружок по спасению мира. А без его бесконечной безалаберности даже и поругаться-то не с кем! Если ты, конечно, вдруг не надумал мне вернуть крестраж. Устрою тебе праздник.

Гарри громко фыркает и она смеётся в ответ.

— Но всё же?

Гермиона задумчиво кусает губы, пытаясь найти верный ответ.

— Скорее нет, не скучаю, — признаётся она вскоре. — Оказалось, я плохо перевариваю вздорных и легкомысленных людей. Которые ставят собственный комфорт на первое место. Похоже, я терпела его только из-за тебя.

— Я просто думал… — бурчит Гарри, — что вы… ну…

— Ну? — вопрошает Гермиона, внимательно глядя на друга, который явно медлит с объяснением.

— В общем, я думал, что ты переживала так сильно из-за того, что между вами явно что-то происходило, — всё же произносит он, наблюдая за тем, как губы Гермионы неодобрительно поджимаются, а глаза недобро сверкают.

— Хм. Может, у него и был шанс когда-то очень давно, курсе на четвёртом, но он им не воспользовался, — сухо отвечает Гермиона, постукивая по твёрдой обложке ноготками. — Но даже уже тогда, на Турнире, я многое переосмыслила, Гарри. Ты понимаешь о чём я. И мне, правда, правда, не хочется снова возвращаться к той теме и обсуждать поведение Рона, — сконфуженно произносит она.

Гарри догадывается, что речь идёт о том, когда Рон на 4 курсе отвернулся от Гарри, заработав этим минусовые очки в глазах Гермионы и постоянный страх того, что тот снова подложит им свинью, едва возникнут очередные трудности.

Так значит, она не..?

— А насчёт тех моих, кхм, острых переживаний… На самом деле, меня также сильно задел тот факт, что Рон наговорил тебе, перед тем, как сбежал. Это было и впрямь отвратительно. Не знаю, как у него вообще язык повернулся такое сказать. А я… я давно хотела бы тебе сказать кое-что, — она на пару секунд задумывается, пожевав губы. — Знаешь, Гарри, некоторые люди мнят о себе больше, чем стоят. Ты же стоишь гораздо больше, чем о себе думаешь. Так что, пожалуйста, никогда не сомневайся в том, что ты делаешь и на что способен. И никогда не меняйся. Никогда. Что бы ни случилось.

Гарри явно тушуется от столь уверенных слов Гермионы, за что ловит ободряющую улыбку подруги, которая явно замечает, как покраснели его скулы.

Она находит это очаровательным.

— И да, тогда, под действием крестража, я хоть и говорила правду, но…

— Не совсем, — прерывает её Гарри, всё ещё переваривая то безобразное количество в него веры, которое подруга на него вдруг ощутимо обрушила. — То есть, не только правду, Гермиона. Не без помощи крестража в тебе говорила скопившаяся злость и усталость, а под их действием можно наговорить всё, что угодно. Даже то, о чём на самом деле не думаешь. Знаю не понаслышке, сама понимаешь.

— Мне кажется, я тебя всё же обидела, хоть ты и не показываешь этого, — признаётся она, прикрыв на несколько секунд глаза. — Пожалуйста, скажи мне честно, это так?

— Чем обидела? Сказав, что я неидеальный? — смеётся он, лукаво глядя на неё исподлобья. — А я-то думал… вот и как теперь в глаза Джинни смотреть? Позор какой. Какое-то сплошное расстройство у меня, а не жизнь.

Гермиона настороженно изучает его насмешливое выражение лица. С отчётливо сквозившей робостью во взгляде произносит:

— И да, касательно Джинни… Я хотела сказать… уверена, ты ей нравишься и таким, какой есть. А если она всё ещё недостаточно хорошо тебя знает, то у тебя есть все шансы завоевать её сердце.

— Думаешь, это вполне реально? — спрашивает он заинтересованно и Гермиона натягивает на губы кривоватую улыбку. Кивает. — То есть… я спрашиваю об этом потому, что вряд ли кто-то знает меня лучше, чем ты, и сможет честно ответить на этот вопрос.

— Конечно, Гарри. Конечно, ты легко можешь нравиться и без всей этой «Избранной» шелухи, — бодро заверяет она под немигающий взгляд парня, у которого из глаз вдруг резко пропадает всё ехидство. — Из вас получится отличная пара. Джинни лёгкая и весёлая, ты ответственный и серьёзный. Дополняете друг друга. Оба увлекаетесь квиддичем. Оба привлекательные… оба… Замечательная пара, да. Да всё у вас получится.

Слова встают поперёк горла, она буквально давится ими, да и не находит больше никаких причин для убедительного ответа, оттого и замолкает. Сердце ухает куда-то вниз, но она старательно выдавливает из себя дружелюбное выражение лица, чувствуя, как дыхание начинает подло подводить.

Прозвучали ли её слова достаточно искренне?

Гарри продолжает смотреть на неё вдумчиво, без тени улыбки на губах, отчего хочется прикрыться книгой, позорно дать дёру и спрятать лицо под подушкой. Гермиона обхватывает фолиант и свои колени руками, утыкается в них лицом, старательно изучая перед собой давно сношенные ботинки и прохудившиеся джинсы.

— Странно, а я-то думал, что всего лишь запал на её спортивную задницу, — вдруг произносит Гарри, заставив Гермиону вздрогнуть, съёжиться и отчаянно вспыхнуть. — В конце концов, я мало что смыслю в любви и всё такое.

О, Мерлин, Мерлин! Он всё же слышал её крики тогда! Слышал! Гермиона хоть и слабо помнит, что вопила в порыве ярости, да она вообще ту ситуацию помнит смутно, но Гарри озвучивает её давние мысли, что она всегда скрывала, так что ей не составляет труда сопоставить факты.

— Что ж… кхм… — прокашливается она, и он чувствует, как непроизвольно напрягается её спина, — данный факт вовсе не означает, что из вас не получится пара и… вы друг другу всё равно нравитесь… так вот, значит, чем я тебя обидела, я… и ты столько молчал… я уверена, что ты вполне способен любить, если ты вдруг подумал, что…

— Гермиона, — вклинивается в её бормотание он, хмурясь и скрещивая руки на груди, — помолчи.

Она умолкает, подавив подлое желание скрыться в палатке. Где-то вдалеке снова становится слышен вой волков и тихое уханье совы, что нарушают повисшую тишину.

— Дело вовсе не в этом. Неужели ты думаешь, что я и сам не понимал, отчего мне нравится Джинни? — спрашивает он и Гермиона снова поворачивает к нему лицо, не поднимая головы со своих колен. — И почему я вообще расстался с ней?

Она вяло пожимает плечами. Какая теперь разница? Он всё равно сохнет по рыжей Уизли, наверняка днём и ночью фантазирует об их будущей совместной жизни и прочих будоражащих кровь вещах. Пристально следит за ней по карте Мародёров, думает о том, как она, жива ли.

Как детей совместных назовёт.

— Признаюсь, на шестом курсе я был действительно ею увлечён, — признаётся Гарри, смущённо почёсывая бровь, а Гермиона же чувствует, как её сердце мгновенно превращается в кусок льда. Было и без того сложно делать счастливый вид, что она рада за Гарри, до собственной тошноты убеждать его в том, что Джинни взаимно сходит по нему с ума. Но слушать о том, как тот умирает от любви к младшей Уизли — было выше её сил. Гермиона вовсе не хочет узнавать, насколько сильные чувства тот испытывает к Джинни, это слишком, слишком невыносимо. — Она казалась спасительным кругом от всего происходящего и…

— Гарри, — Гермиона закрывает глаза, чувствуя, что подступают непрошенные слёзы. Грёбаный дементор, ещё не хватало разреветься прямо перед ним! Она вскакивает, едва не роняя себе на ноги тяжёлую книгу, что всё ещё нервно сжимает в пальцах. — Мне нужно… нужно… отнести книгу… я, пожалуй, пойду, стемнело и стало прохладно, ты заметил? Соберёшь вещи? Давай поговорим об этом в другой раз, хорошо?

Гермиона срывается с места под прищуренный взгляд Гарри, который сильнее закутывается в куртку, хватает баночку с огоньком и плед с земли, а после неторопливо направляется за ней следом.

Он провожает взглядом её деревянную спину и стремительный шаг, задумчиво хмыкает. А после вдруг начинает громко смеяться.

Гермиона почти швыряет книгу на стол и принимается хаотично метаться по палатке, едва не зацепившись шарфом за висящий на столбе фонарь.

Мысли о Джинни и Гарри давно уже казались ей нестерпимой пыткой, душили, уничтожали морально. Но ей вовсе не хотелось мешать им… Нет. Хотелось. Но она не могла и не должна встревать в эту почти сложившуюся парочку, ведь в конце концов, она никак не заставит Гарри перестать любить свою избранницу, так что наседать на него своими неуместными чувствами ей казалось излишним. Если за прошедшие годы Гермиона его так и не заинтересовала, как девушка, то шанс на ответные чувства стремился к нулю. А если она признается ему во всём, что чувствует, то станет лишь ещё хуже, ещё более неловко — ведь им всё ещё придётся как-то существовать друг с другом в этой душной, тесной палатке, что будто становилась всё меньше и меньше (была ли она такой изначально?), поэтому и не стоило обострять ситуацию и…

— Что ж, неудивительно, что я тогда злилась и на Джинни, — произносит она вслух едва слышно, бродя взад-вперёд и теребя свои замёрзшие пальцы. — Малознакомая девушка, с которой он перекинулся едва ли парой слов, становится его возлюбленной. Девушкой, которая всегда была где-то далеко. И её всё ещё нет здесь и сейчас. То есть, нет, нет, конечно, это несправедливо, так нельзя, уймись же, идиотка, — бормочет она, прижимая ладонь ко лбу. Делает глубокий выдох. — Он имеет право любить того, кого захочет. А хочет он спортивную задницу Джинни. Его право. Да и Гарри сам с ней расстался, не потащил за собой. Это нормально, он же заботится о ней. Любой бы сделал также на его месте. Так что их разрыв не означает... Чёрт...

— Я бы и тебя за собой не тащил, но ты бы меня нашла и прикончила на месте за самоуправство, — доносится до неё и она резко разворачивается. Как он так быстро и бесшумно её нагнал? — Но перед этим в очередной раз намекнула, что помер бы я ещё на первом курсе без твоей помощи, — фыркает Гарри, бросая плед на стул, ставя банку на стол и сбрасывая ботинки.

Гермиона нервно усмехается, заправляя всклокоченные волосы за уши. Она не сомневается, что если он слышал больше, чем нужно, то вполне себе сделал определённые выводы. Только Гарри никоим образом не показывал, что слышал её пылкую речь, хоть и с интересом изучал её вспыхнувшее лицо.

— Может, и не помер бы. Твоя способность выкручиваться из любых ситуаций достойна хвалебной оды. Напишу, если выживу. Издам и разбогатею.

Гарри приподнимает брови, пока Гермиона теребит собственный рукав и пытается найти слова, тему для разговора, да что угодно, что может её спасти. Скорее всего, Гарри всё же услышал лишь последнее предложение, когда вошёл в палатку.

— Слушай… а… гм, это что же, дыра? — замечает она, взяв его за локоть и пряча взгляд. — Снимай-ка.

Он же закатывает глаза, но послушно стаскивает себя свитер. Гермиона тут же вцепляется в него, ощущая какой тот тёплый, отчего тут же отчаянно хочется зарыться в него носом. Ей приходится сделать медленный глубокий вздох, чтобы осторожно отложить его на свою кровать, будто это взрывоопасная вещь. Но разогнать затопивший голову дурман удаётся с трудом.

Совсем с ума сошла. И когда это её так стало неконтролируемо крыть? И как унять это частое и слетевшее с катушек дыхание?

«Где твоё самообладание, Грейджер? Стоило лишь остаться с ним наедине…», — кричит её подсознание.

— Сейчас починю, — бормочет она бездумно, копаясь у себя в безразмерной сумочке. — У меня ещё осталось немного нужной пряжи…

— Так ты его сама связала? — удивляется Гарри, наблюдая за её непривычно хаотичными движениями. — Я не знал.

— Пыталась периодически чем-то отвлечься, пока собирала припасы и учила нужные заклинания тем летом, — тараторит она, доставая шерстяную пряжу, а после несколько секунд неуверенно начинает мять его в руках. — Знаю, вышло неидеально и ещё многому стоит научиться…

— Это мой любимый свитер, — заявляет тут же Гарри и Гермиона бросает ему быструю улыбку. — Но прежде чем ты найдёшь новый повод перевести тему, я бы хотел у тебя кое-что спросить.

— Д-да? — осторожно спрашивает она, рассеянно наматывая нити на палец. Гарри же ставит перед ней стул и усаживается напротив. Пытается собрать нужные слова под её встревоженный взгляд. Чего она так боится?

— Несколько дней назад… ты просила меня кое о чем, помнишь? — она застывает словно под Петрификусом. — Да, я говорю о полной откровенности между нами, если быть точным. Здорово тогда вынесла мне мозги. А теперь, когда я сам решил с тобой поговорить, то тут же дала дёру. Как это понимать?

Гермиона кусает губы, осознавая, что её странное поведение будет довольно сложно оправдать. Даже на крестраж вину не свалить, чёрт возьми! Сама, сама во всём виновата.

Да почему эта палатка такая мелкая?!

— Ну? — раздражённо торопит её Гарри, подаваясь чуть вперёд и едва не касаясь её носа своим. — Я-то думал, мы решили избегать тактики молчания. Я тут вообще-то очень старался, если ты не заметила.

— Так это месть? — возмущается она, чуть отодвигаясь от его лица. — За тот случай с крестражем?

— Можешь считать хоть шантажом, — усмехается Гарри, сцепив перед собой пальцы рук. — В любом случае, твоё бегство в данном случае совсем не кажется мне справедливым. А теперь говори.

— Что?

— Правду, Гермиона, — он явно наслаждается её неудобством, с любопытством оглядывая порозовевшие щёки. Гарри совершенно не помнит случаев, когда Гермиона так откровенно перед ним краснела. Разве что только от злости.

— Похоже, влияние крестража вполне успешно распространяется даже через твой кошелёк…

— Даже если и так? Будешь молчать?

— М-м-м… — и тишина.

— Так что там насчёт Джинни? — не отстаёт он. Гермионе вдруг начинает казаться, что он специально над ней измывается — судя по его насмешливым, хоть и едва заметным, ноткам в голосе, и этому ироничному взгляду.

— Вы будете отличной парой, я же сказа…

— Ты же врёшь.

Она замолкает, глядя на Гарри исподлобья. Тот начинает мрачнеть с каждой секундой и Гермиона замечает, как темнеет его взгляд, как поджимаются губы, как стискиваются пальцы.

— О чём ты? Это вполне…

— Не вполне. Я и хотел об этом поговорить. О том, что про жизнь с Джинни думал, как о… неком абстрактном будущем. Которое может вовсе не наступить. Образ счастливой семьи и тому подобное, как у Уизли, понимаешь? Это успокаивает, помогает делать то, что ты делаешь и что должен. Что-то, ради чего стоит жить и бороться, — Гарри говорит сухо и безэмоционально, но Гермиона внимательно взирает на него, понимая, как это на самом деле важно. — А Джинни… да просто так совпало, что в прошлом году мы встречались, вот и… Да и я прекрасно понимал, что дальше у нас с ней может ничего не получиться, поэтому и оставил её. Либо чувства у кого-то угаснут за время расставания, либо война всё изменит. И всё может выйти совсем иначе.

— И как? — спрашивает Гермиона озадаченно. — Всё выходит… иначе?

— Пока не уверен. Возможно, — отвечает он и она замечает, как уголок губ дёргается от мелькнувшей на секунду улыбки. — Но, конечно, ты была права, когда вопила, что мы с Джинни друг друга не знаем. И что нас влечёт друг к другу именно… физически. Но почему ты думаешь, что я этого не понимаю?

— Зачем ты мне это рассказываешь? — взволнованно интересуется Гермиона, забыв как дышать.

— Не знаю, — пожимает он небрежно плечом, но в то же время она видит, как что-то незнакомое появляется в его взгляде. — А есть зачем?

Пряжа, которую Гермиона сжимает всё это время, падает куда-то на пол и закатывается под кровать. Она чуть приближается к нему, сосредоточенно вглядываясь в изумрудные глаза, а после интересуется не без тревоги и с недоумением:

— Чтобы… я сказала правду?

— Точно. Так что там ты на самом деле думаешь насчёт меня и Джинни? — он не менее изучающе смотрит в её карие глаза, которые вдруг наполняются гневом.

— Вы… вы ужасная пара, — резко выпаливает она, и оба замирают. — Такая же кошмарная, как я и Рон. Если такое вообще можно представить. На самом деле мысль о тебе и Джинни вызывает у меня отторжение. Даже ненависть. Так что у вас ничего не получится. Не должно. По крайней мере, я так думаю, — яростно произносит она, взмахнув ладонью перед изумлённым Гарри. — То есть, я хотела бы так думать. Чёрт, чёрт! А хотела бы я так думать только потому, что я, чёрт подери, люблю тебя, глупое ты создание! — вскрикивает она, не выдержав его немигающего взгляда и давно удерживаемых в душе чувств. — Больше жизни люблю. Балбес! Ты же это хотел услышать, нет? Что же ты натворил...

— Любишь? — чёрные брови медленно ползут вверх, переваривая неожиданное заявление. Он даже не думал, что всё настолько серьёзно… — Как…

— Как? Да как же я могу тебя не любить? И как же ты этого не понял? — лихорадочно спрашивает она, запуская пальцы в свои волосы и закрывая в лёгком ужасе глаза.

— Ну, — усмехается он не без сарказма, чувствуя при этом себя страшно растерянным, — я же мало что в этом смыслю, сама сказа…

Но не договаривает — Гермиона подаётся вперёд, обхватывает его лицо ладонями и целует. Стремительно, отчаянно. Мягко и трепетно. Он чувствует её сбивчивое, горячее дыхание на своей коже, дрожащие губы на своих губах, и у него буквально начинает кружиться голова от внезапных ощущений.

С Джинни было всё иначе. Он был прав, прав — всё действительно изменилось и война ловко расставила по нужным полочкам нужных людей. Кожей чувствовал, что то самое, то неуловимое, важное, вечное, что витало где-то рядом — он нащупает, поймёт и словит. Как снитч. Может, не сразу, и на удивление, не без помощи крестража, что неожиданно сослужил не только дурную службу, но всё же узнает и оставит себе.

Будет беречь, защищать, любить.

Губы Гермионы вдруг замирают в миллиметре от его и она грозно шепчет:

— Если ты сейчас скажешь, что я неверно поняла причины твоего бессовестного допроса, то станешь «Нежелательным лицом №1» не только для Пожирателей. Самолично сдам тебя в их руки!

— Ты просто мастер убеждения, — закатывает он глаза, издаёт смешок и настойчиво целует в ответ, не давая возможности ответить. Запускает пальцы в густую копну волос. Но именно Гарри убеждает её саму и твёрдо убеждается сам, что всё идёт в верном направлении — он просто чувствует это, также, как обычно понимает, сколько специй нужно положить в очередное блюдо.

И на этот раз поцелуй выходит пылким, глубоким, отчего у обоих кровь начинает стучать в ушах, а пальцы подрагивать от ощущений. Они не помнят, как отрываются друг от друга, и как ошарашенно Гарри смотрит на неё и одними губами произносит:

— Грёбаный Мерлин…

Утыкается лбом в её висок, переваривая. Да он никогда не поймёт, как она может верить в него, видя все его промахи, зная все его слабости. Как она может так любить его, зная о нём так много? Но когда Гермиона с непривычной нежностью гладит его по голове, трётся о его макушку щекой, все опасения мгновенно уходят. Близость, о которой он не догадывался, которая внезапно оказывается на расстоянии вытянутой руки, поражает до глубины души, и он понимает, что то самое «иначе», о котором он говорил, находится перед ним, обретает правильный облик, что носит эти самые потёртые джинсы и старый заношенный до дыр свитер. Облик с копной этих непослушных прядей, бескорыстным теплом карих глаз и заботливых рук, из которых вовсе не хочется высвобождаться.

— Рон тебя не простит, — произносит вдруг она тихо и печально, гладя его по волосам и плечам. — Если вернётся. Если... узнает.

Гарри чувствует, с каким трудом Гермионе даются эти слова, которые она вовсе не хочет произносить, но всё же говорит это. Говорит ради него. Он чувствует, как дрожат её руки, что касаются его волос, отчего отстраняется, обхватывает её пальцы своими и серьёзно смотрит в глаза.

— Рон свой выбор уже сделал. А я свой. И либо он его принимает, либо нет.

— И что… что теперь? — спрашивает она тихо, чувствуя себя так, будто выпила целый пузырёк Фелициса. Пусть она даже и не пробовала его ранее, но была уверена — именно так себя чувствуют люди под его действием. Чувствовать на себе руки, губы и тепло тела Гарри в подобной близости оказывается самым изумительным и ошеломляющим эффектом, что она когда-либо испытывала.

Он выбрал её, её.

— М-м-м, — мычит Гарри, обхватывая её хрупкое тело руками и зарываясь носом куда-то в её волосы, отчего по нежной чувствительной шее бегут мурашки. — Я ведь должен сказать, что всё будет хорошо?

— Что? — фыркает она в ответ, хватая Гарри за плечи. Тот с неохотой отрывается от неё и недовольно взирает в ответ. — Серьёзно, Гарри? Я не верю, что ты в это веришь. Что там насчёт нашего марафона правды?

— А что ты ожидала? Я, конечно, совсем не силён в утешениях, но такое… — тёмные брови взлетают удивлённо вверх, а потемневшие зелёные глаза с иронией смотрят на девушку. — Мне сообщить, что дальше будет всё плохо?

— Не плохо. А ещё хуже, — кивает она обречённо. — По правде говоря, может, мы даже умрём.

Мысль о возможной смерти неожиданно становится одновременно и страшнее, и легче. Но это нормально, она того стоит. Умирать за важное дело и важных сердцу людей. И Гермиона это давно уже поняла и приняла, пусть даже и без надежды на взаимность.

— Так и есть, — неохотно признаёт Гарри, и они грустно улыбаются. Безжалостная правда, которую им обоим нужно принять, оказывается ближе пустых слов, что обычно используют люди для утешения.

— Обидно было бы не вспомнить ничего хорошего перед смертью, — произносит Гермиона негромко, когда они падают на подушку и неотрывно смотрят друг на друга. — Так что я рада, что… что встретила тебя. Полюбила. Но если бы могла, то утащила бы тебя от всего этого подальше и бессовестно спрятала. Горели бы они все в аду со своим Пророчеством.

Гарри лишь качает головой, до глубины души польщённый подобными ласковыми словами. Он уже ни на секунду не сомневается, что так и выглядит любовь, ведь сам же он ощущает схожие чувства по отношению к ней — унести, спрятать от всего этого ужаса, остаться рядом. И на её месте он поступал бы также — скорее бы умер, но не оставил одну. Они годами ходили вокруг да около, но только сейчас Гарри начинал осознавать, насколько уникальна и ценна их близость.

Как он не заметил, как упустил?

— Да, знаю, мы не можем. Ты этого не допустишь, — тяжело вздыхает Гермиона, гладя его по колючей щеке. — Не переживай, я буду рядом.

— Ну а что бы я без тебя делал? — наконец улыбается он и она мягко касается пальцем уголка его губ.

— Ты никогда не узнаешь, — посмеивается она и качает головой. Гарри видит, как ярко сверкают её глаза в полутьме их палатки и с трудом может осознать, что это из-за него. — Просто пообещай, что выживешь.

— Я… сделаю всё, что от меня зависит.

И это всё, что он может сказать и не соврать.

— Никогда в этом не сомневалась. Я же верю тебе, не забыл?

— Спасибо, — негромко отвечает Гарри, серьёзно глядя на девушку. — И за то, что ты есть.

Она запускает пальцы в спутанные чёрные волосы, притягивает к себе его лицо. Её поцелуй говорит гораздо больше любых слов, заставляя Гарри ощущать всю любовь и нежность, что она к нему испытывает. И он не отстаёт, с каждой секундой понимая, что выполнит обещанное и даже больше.

Он вернётся к ней, чего бы это не стоило. И тогда, вот тогда, всё действительно будет хорошо.