Истина сведёт тебя с ума (гет)

Яркий солнечный свет даже сквозь закрытые тяжёлые веки яростно сжигал своими безжалостными лучами глазницы и помятое лицо Гарри Поттера, который уже сильно успел пожалеть о том, что вообще открыл глаза нынешним утром. Немалую лепту во имя беспомощности организма тут же внёс и громкий звон в мозгах, поэтому Гарри ещё и неслабо оглох, чувствуя, как голова готова взорваться от столь дикого пробуждения.

Полуслепой, полуглухой Гарри застонал в попытке понять, где он и что вообще происходит — уж не вернулся ли случайно Волдеморт со своими приспешниками, и не пытали ли те несчастного парня Круциатусом несколько часов кряду? Ощущения, без сомнений, были довольно схожими. Впрочем, толком и не знал он сколько же времени прошло с последнего пребывания себя в сознании — в голове клубился густой и вязкий туман, не давая сосредоточиться и прийти в себя, поэтому не исключено, что минули даже годы. Последнее время он совсем потерял счёт дням, так что было бы неудивительно, если всё в действительности так бы на самом деле и оказалось. Но разве это так важно?

Но пробуждает Гарри совсем не факт собственной потерянности во времени и жизни, нет. Равнодушие к данным обстоятельствам лениво скользит где-то на краю сознания, но он даже не удосуживается остановиться и осознать столь безрадостную и мрачную мысль к столь наплевательскому отношению к себе.

Когда Гарри с усилием всё же поворачивает голову в сторону, направляя свой мутный взор на соседнюю подушку, то видит… кое-что странное, что заставляет непроизвольно собраться и мгновенно прийти в себя настолько, насколько это реально в его состоянии.

И это кое-что, вернее, кое-кто, кого он точно не ожидал бы увидеть рядом с собой на кровати ни при каких обстоятельствах, своим присутствием отрезвляет не хуже антипохмельного или хотя бы ледяного душа. И по какой причине столь неожиданная гостья может находиться здесь — Гарри сообразить не мог. Почему та также лежит поверх покрывала в свадебном платье, скрестив пальцы рук на животе и бездумно таращась в потолок — тем более.

Гермиона. В свадебном платье. В его постели.

Происходящее казалось даже более труднообъяснимым и столь из ряда вон выходящим, нежели Гарри вдруг бы узнал о возвращении Тёмного Лорда, отчего в итоге у него наступает неминуемый и закономерный в данной ситуации ступор.

Он косится на свою одежду — чёрный смокинг, хоть и смят до невозможности, но Гарри всё же мог поклясться, что в его планах не значилось играть роль жениха. Уверенности, правда, по этому поводу было совсем немного, учитывая сомнительное состояние его сознания в данный конкретный момент, но всё же пока ничего похожего в такой неустойчивой сейчас памяти не отыскалось. Но мог ли он доверять своим мозгам сейчас? Прошлый день словно начисто смыло мощным Обливейтом и не осталось ни единого, даже самого крошечного, воспоминания о произошедшем.

И даже в таком состоянии Гарри сильно не нравилось выражение лица лучшей подруги — поджатые губы, застывший взгляд, неподвижная поза, словно она находится под Петрификусом. Но по крайней мере, Гарри был уверен, что Гермиона точно жива-здорова — грудь в белом корсете безшумно то медленно вздымалась, то опускалась. И довольно скоро ему дало о себе знать знакомое чувство, которое сообщало, что ничего хорошего не произошло и вряд ли произойдёт в ближайшее время — такие вещи Гарри научился ощущать сразу и достаточно отчётливо, учитывая богатый опыт ловли неприятностей на одно всем известное место. Правда, что же случилось на этот раз — он не имел ни малейшего понятия, а фантазия отказывала в мало-мальски достоверных теориях. Вероятно, придётся всё же узнать у Гермионы, как бы чувство самосохранения не говорило ему об обратном и не кричало что-то похожее на «Уноси свою бренную тушку подальше, пока не стало слишком поздно».

Гарри медленно садится на кровати и нащупывает на тумбочке очки. Что ж, по крайней мере, он точно дома на Гриммо, у себя в комнате: мрачная обстановка, беспорядок на полу, да знакомое тёмное постельное бельё — здесь было трудно ошибиться. Впрочем, окажись он у какого-нибудь Пожирателя в плену, то вряд ли смог бы понять разницу — все эти поместья аристократов никогда не отличались своей радужной или хотя бы светлой гаммой в интерьере. Вероятно, стоило всё же Гарри заняться ремонтом своего дома, вместо бездумного втыкания несколько месяцев кряду в безрадостно-унылые стены, которые лишь сильнее нагнетали скорбь, депрессию, да усиляли лишь и без того острое ощущение собственной ненужности, которое настойчиво преследовало его с самого рождения.

Постепенно с пребыванием в этом настроении уже довольно продолжительное время он начал осознавать, что с некоторых пор начал воспринимать друзей, как нечто само собой разумеющееся. Нет, подспудно он их ценил, ими дорожил, но в целом из-за произошедших событий прошлого года голова чересчур была забита насущными проблемами и Гарри надолго ушёл в себя, так и забыв толком оттуда вернуться. Друзья в это время неслабо беспокоились о нём и навещали чуть ли не каждый день, рьяно осаждая его дом. Джинни же первое время была занята похоронами Фреда, как и все остальные Уизли, а после принялась периодически мелькать на Гриммо в попытке понять, куда запропастился её парень и какого дементора тот не стремится находиться рядом с ней каждую возможную секунду. Тот общаться категорически ни с кем не хотел и настойчиво просил, чтобы его оставили в покое хотя бы ненадолго. Но окружающие продолжали настойчиво досаждать, из-за чего он в гневе закрыл камин и входную дверь, чтобы неповадно было капать нравоучениями и ненужным сочувствием на его измученный мозг при каждом удобном случае. На письма не отвечал, на крики за дверью (в основном от Гермионы) не реагировал, желая побыть самим с собой, как это и бывало задолго до всей это чехарды после появления Хогвартса в его жизни.

Только вот он не заметил, что таким незамысловатым образом прошло месяца три кряду и унылое лето уже даже подходило к своему закономерному концу, пока не прочёл письмо от Рона, который звал его на собственную свадьбу, которая должна была вот-вот состояться, и сердито сообщал, что если тот откажется, то он его не простит. Гарри долго мешкался и неуверенно мял в руках пергамент, так в конце концов и не решившись ответить. Его всё ещё угнетала мысль о том, что нужно как ни в чём не бывало смотреть в глаза Уизли и делать вид, что всё в порядке, и что их рыжие макушки то и дело непроизвольно не напоминают ему о Фреде. Не изменяя себе, он по умолчанию считал, что виноват в смерти каждого человека, погибшего в этой войне, не говоря уж о друзьях, которых больше никогда не увидит и не обмолвится с ними ни единым словом.

Гарри едва не смеялся от этой противоречивой мысли — сам мучился от невозможности больше никогда не поговорить с погибшими друзьями, но игнорировал выживших, заперевшись, словно псих-одиночка и рыча на каждого, кто приближался к его дому, напоминая тех агрессивных старичков, что сошли с ума и встречали дулом ружья нежданных посетителей. Эта мысль периодически веселила, но громкий одинокий смех в большом пустом доме затихал довольно быстро, глухим и тоскливым эхом раздаваясь по тёмным коридорам.

И вот теперь присутствие Гермионы в его доме вселяло в него откровенную тревогу и заставляло сердце неровно биться в груди. Мало того — подруга была одета в свадебное платье и какого-то рожна лежала в его постели!

Что ж… свадьба, очевидно была. И он, очевидно, также умудрился поприсутствовать на ней. Что ещё Гарри там умудрился сделать — пока оставалось загадкой и он громко выдохнул, стараясь привести свои мозги в чувство и понять, где в очередной раз напортачил. Но пока он лишь мог предполагать произошедшее, хоть каждая следующая пришедшая в голову мысль казалась всё хуже и хуже предыдущей.

Гарри медленно сел на кровати, сдерживая тошноту, которая принялась осаждать его организм. Чёрт побери, ещё не хватало, чтобы его тут же вывернуло наизнанку прямо при Гермионе, он и без этого прискорбного состояния уже чувствовал себя отвратно. Гарри страшился посмотреть на неё, но уже ощущал взгляд девушки на себе, который буквально сверлил его спину и прожигал в ней ощутимую дыру.

— Давай ты убьёшь меня позже, — хрипит он, сползая с постели и опираясь о стену, едва не навернув по пути настольную лампу с тумбочки. Прижимает ладонь к лицу, закрыв на мгновение глаза и давая себе полминуты на приведение себя в некое подобие равновесия, а после бредёт в сторону ванной комнаты, продолжая придерживаться за стены.

Когда спустя полчаса Гарри наконец приводит себя в более-менее относительный порядок и вспоминает, как ходить, благодаря выпитой тонне зелий, выданных услужливым Кикимером, то с обречённым вздохом заставляет себя выползти из безопасного помещения и вернуться обратно в комнату. Как ни странно, Гермиона всё ещё находится в спальне, уже сидя на кровати и уставившись прямо перед собой.

— Я бы хотела переодеться, — сухо сообщает ему гостья, не глядя в сторону друга.

— Конечно, — тут же реагирует Гарри, быстро моргая. — В ванной комнате имеются халаты…

— Ты должен разрешить мне выйти из этой комнаты, — цедит сквозь зубы девушка и яростно выдыхает. Он видит, каких трудов ей стоит сдержаться и не заавадить его на месте и, вероятно, лишь отсутствие палочки в руках ощутимо мешает задуманному, что неслабо его радует. — Ты запретил Кикимеру выпускать меня из дома и из этой комнаты, и тот рьяно исполняет свой долг. И верни мне мою палочку.

— Да? — слабо отзывается Гарри, опираясь спиной о стену. Что б он помнил. — Конечно, ты можешь выйти… Но не из дома, — добавляет он тут же, поджав губы и в замешательстве потирая лоб. — Для начала, я бы хотел немного прояснить ситуацию.

— Отдай мне мою палочку и я с удовольствием прочищу твои мозги, — встаёт она с кровати и сверлит Гарри тёмным взглядом. Он судорожно сглатывает и спиной вперёд покидает комнату, понимая, что разговор лучше проводить без каких-либо палочек. Хотя, возможно, не стоит им никакие разговоры вообще проводить, а Гарри стоит банально начать спасаться бегством.

— Гермиона, не заставляй меня держать тебя взаперти, — бормочет он, искоса глядя на взъерошенную подругу, которая грозно наступает на него, явно не в попытке задушить в объятиях, а скорее просто задушить. Впрочем, она могла бы это сделать пока он спал, и Гарри в самом деле не был уверен, не осуществлялись ли уже такие попытки ранее — вероятно, Кикимер следил за ней всё это время и ей всего лишь не выпало подходящей возможности…

Похоже, он поступил опрометчиво, позволив ей покидать комнату, и им стоило бы вести дальнейший диалог только через дверной проём.

— Ты не имеешь никакого права держать меня здесь! — рявкает она и Гарри отскакивает подальше, едва не навернувшись с лестницы и хватаясь за перила. — Верни. Мне. Мою. Палочку.

Она хватает рядом стоящую вазу и без раздумий швыряет её в сторону Гарри. Тот умудряется увернуться, слыша, как та со звоном разбивается о стену.

— Пожалуй, нам сначала нужно как следует прийти в себя, — моргает он, продолжая пятиться назад. — Видишь ли, я бы хотел знать, за что меня собираются прикончить и что вообще…

— Знаешь, я тоже хотела бы знать, какого хрена происходит, — кричит Гермиона и Гарри застывает от неожиданности, услышав такие непривычные выражения от подруги. Похоже, дело действительно плохо. — Заявляешься на свадьбу как ни в чём не бывало, напиваешься в слюни и… и… похищаешь меня у алтаря! — тут её голос срывается и Гермиона, закрыв глаза, закидывает голову назад и выдыхает. Гарри замирает в нелепой позе, задрав руку и отставив ногу назад, будучи готов к бегству, и пытается понять, не шутит ли она. Да даже будучи в подпитом состоянии Гарри никогда бы такого не совершил! По крайней мере, Гарри на это отчаянно надеялся, но теперь же пребывал в полнейшей растерянности и неуверенности, переваривая подобное заявление. Уж не сошёл ли он с ума от одиночества в этом доме, и не потерял ли полностью контроль над происходящим, в том числе и над собой?

Он настороженно смотрит на неё — Гермиона выглядит поникшей, разочарованной, измученной. Её покрасневшие глаза и некогда красивая, но уже спутанная причёска говорят сами за себя, а измочаленное белое платье так и просится в утиль. Открытые плечи опущены, а тонкие полупрозрачные рукава смяты и даже кое-где порваны, как и её лёгкая воздушная юбка в нескольких местах. Но даже в таком состоянии она выглядит невыносимо притягательно и Гарри едва не хлопает себя по лицу, приказывая себе очнуться. Потерянный вид подруги приводит его в дикое смятение, щемящей болью отзываясь в рёбрах.

Нет, он не мог… Не посмел бы.

— Тебе действительно стоит переодеться, — бормочет Гарри, глядя на неудобный корсет, сдавливающий талию и грудь подруги. Это сколько же уже времени она в нём пребывает? — А потом мы обсудим твоё… твои нелепые заявления.

— Нелепые?! — тут же снова закипает Гермиона, топнув ногой, отчего выползшие из причёски прядки волос взмываются на мгновение в воздух, на щеках появляются красные пятна, а голос становится громче. — Я тебе покажу нелепые! Натворил чёрт знает что, а теперь заявляет мне о нелепости! МНЕ! Мало того — обозвал меня лгуньей! Разве я врала тебе когда-либо, Гарри?! Ну-ка отвечай!

— Так и что же я натворил? — тоже начинает злиться Гарри, скрещивая руки на груди и ощущая в груди нарастающую панику. Не лгунья. Не врала. — Давай, убеди меня, что это не полный бред!

— Что ж, что ж, — она прижимает пальцы к вискам и тяжело дышит. Гарри видит, как у неё начинает дёргаться глаз. — Я, конечно, не сомневалась в том, что ты всё забудешь, но наверняка же в твоей неуёмной бестолковой голове хоть что-то осталось!

— Мне требуется кофе, — бормочет Гарри, прикрыв глаза и тяжело опираясь о поручень лестницы. — И тебе советую.

— Мне не нужен кофе, мне нужна моя палочка, чтобы превратить тебя в червя! — шипит она и Гарри непроизвольно ёжится, понимая, что та на взводе и готова пойти на любую крайность. Он лишь слабо надеется, что догадался спрятать палочки в надёжное место, куда Гермиона точно не доберётся. Впрочем, учитывая количество ваз в этом доме, ей она может даже и не понадобится…

— Гермиона, — устало просит её Гарри, находясь на безопасном расстоянии от взбешённой девушки, — пожалуйста, ну давай всё обсудим…

Она закрывает лицо руками и неподвижно застывает. Это кажется ему хорошим знаком и Гарри расслабляется, выдыхает. В несколько шагов он преодолевает разделяющее их расстояние и неуверенно сжимает голые плечи Гермионы, отчего она вздрагивает и он чувствует, как девушка вся напрягается.

— Обещаю, после того, как я всё вспомню — верну тебе палочку и отпущу на все четыре стороны. Можешь даже перед этим меня заавадить, сопротивляться я не стану.

Она молчит и не шевелится.

— Мерлин, ну только не плачь, — бормочет Гарри, замечая, как та начинает подрагивать от беззвучных рыданий. Какой же он идиот, что же он натворил! — Гермиона, мы всё исправим! Я понятия не имею что, но уверен, что исправим!

Но она только мотает головой, давая понять, что то ли исправлять уже нечего, то ли отказываясь принимать его помощь. Гарри досадливо морщится, но решительно настраивается на то, чтобы хоть что-то сделать и наладить ситуацию, поэтому категорично заявляет:

— Давай-ка избавимся от платья, думаю, оно сейчас… тут ни к чему, — бормочет он, заводя Гермиону в ванную комнату, находя там халат и вручая его ей. Она стоит, безучастно глядя перед собой, напоминая безвольную куклу и Гарри подавляет громкий вздох. — Гермиона… слушай, или ты переодеваешься сама, или это сделаю я.

Это выводит её из ступора и она, почти испуганно глядя на Гарри, выхватывает из его рук чёрный махровый халат и отступает назад на несколько шагов. Реакция подруги же вводит в замешательство уже Гарри и он с ужасом думает о том, что же такого сделал, что Гермиона так дико на него реагирует. Он совсем не планировал её переодевать, лишь хотел привести ту в чувство!

— Здесь… есть всё, что может тебе понадобиться, — машет он рукой в сторону ванных принадлежностей, находясь в растерянности и собирая брови на переносице. — Ну ты и сама всё знаешь.

Отвернувшись, Гарри покидает ванную комнату с гнетущим чувством. Неужели он сделал что-то такое, что-то необратимое или запретное по отношению к ней? Уж не поэтому ли её платье выглядит настолько истерзанным? Не мог ли он случайно сойти с ума, пока торчал всё это время на Гриммо? Но даже если Гарри и напился бы на свадьбе друзей, то вряд ли бы наделал каких-то непоправимых делов, верно? Всё же он немало времени опустошал запасы алкоголя Блэков, безвылазно торча в четырёх стенах этого удручающе-мрачного дома, может, это как раз он на него столь сильно повлиял, заставив потерять остатки разума?

Гарри стоит у плиты, машинально помешивая кофе в медной турке и невидящим взглядом уткнувшись в заляпанную стену перед собой. Горько-противное ощущение в желудке от вчерашнего алкоголя и отвратного настроения из-за происходящего выжигает изнутри дыру непонятного происхождения, и он периодически задерживает дыхание, забыв, как дышать. Лишь шипение убегающей шапочки пены на плиту отрезвляет его и Гарри, тихо ругаясь под нос, быстро перемещает джезву подальше от огня.

Только когда он разливает кофе по чашкам и оборачивается, то замечает Гермиону, которая стоит у порога и без каких-либо эмоций на лице наблюдает за ним. Гарри не знает, как долго та стоит, следя за ним, но её мокрые распущенные волосы и босые ноги сразу бросаются ему в глаза.

— Замёрзнешь, тут же как в гробнице, — комментирует он, кивая на её ступни. — Может, тапочки?

Но она не реагирует, лишь усаживается за стол, подогнув под себя ноги. В этом большом халате она кажется ещё миниатюрней, чем обычно, а неожиданно робкая поза и скрытое влажными волосами лицо заставляют Гарри почувствовать себя так, словно он обидел котёнка. Ему и без того неуютно от того, что кто-то находится в этом доме спустя такое безобразное количество времени, а тут ещё и выходящая из ряда вон ситуация. Да почему с ним постоянно происходит что-нибудь кошмарное? И почему он вечно тащит всех за собой в этот ад?

Хмурясь и поставив чашки на стол, Гарри пытается отыскать хоть какую-то еду, но в ящике находится только одинокая пачка имбирного печенья. Рассеянно вспоминая, что именно это печенье любит Гермиона, он усаживается за стол напротив и делает глубокий вздох. Всё происходящее кажется диким сюрреализмом и его не покидает ощущение сильной тревоги, словно что-то было не так и без учёта происходящих событий, но сосредоточиться на этом чувстве толком не получается — будто он пытается вспомнить забытый сон, но тот ловко ускользает, оставляя за собой горькое послевкусие. Решив, что дело лишь в его остром похмелье, Гарри делает глоток бодрящего кофе и переводит взгляд на застывшую в той же позе Гермиону. Она немигающим взглядом смотрит в стол и ему кажется, что вместо неё сидит восковая фигура, слепленная по её подобию.

— Выпей кофе, Гермиона.

Но она не реагирует. Лишь губы дёргаются в слабой попытке что-то произнести, но так и не издают ни звука. Гарри же всё сильнее ощущает нарастающую панику и в несколько больших глотков опустошает чашку, неслабо обжёгши язык. Он был бы рад, если бы Гермиона просто наорала на него, может, как следует настучала бы чем-нибудь тяжёлым по голове, а после они вместе разобрались бы с проблемой.

Но, похоже, это не тот случай. Если Гарри действительно сорвал свадьбу друзей, то теперь не было ни единой мысли о том, как же такое можно исправить. Он закрывает глаза, ставит чашку на стол и сжимает её, стараясь унять неожиданную дрожь в пальцах, которая возникает от мысли, что подобное ни Гермиона, ни Рон ему не простят никогда и будут так и презирать до конца жизни.

Они прикрывали ему спину в бою, поддерживали его в трудные времена, а он в ответ поступил с ними максимально по-скотски. Сначала поволок за собой на смерть, после игнорировал на протяжении всего лета, а в итоге, вишенкой на торте, испоганил один из самых важных дней в их жизни. Похоже, Гарри только и способен, что отправлять жизнь окружающим, да оставлять за собой гору трупов. Да тут себе дороже с таким, как он, дело иметь, лучше уж окружающим подальше от него держаться, а то вдруг ненароком кирпич на голову упадёт, стоит Гарри рядом мимо пройти.

Горькая усмешка появляется на губах и ему становится практически больно смотреть на подругу, которая безжизненным взглядом продолжает сверлить пыльный и донельзя грязный стол. Кикимер уже давно забросил свои обязанности, лишь брюзжал порой из-за своего угла нелицеприятными фразочками в сторону нерадивого хозяина, едва тот пробредал мимо за очередной бутылкой огневиски или медовухи.

Когда молчание становится невыносимым, Гарри, ощущая как до боли пересохло в горле, подходит к Гермионе и присаживается рядом с ней на корточки. Дотрагиваться до неё он не смел, помня о острой реакции на его прикосновения, которая ощутимо тревожит и заставляет измученный мозг вновь и вновь прокучивать нелицеприятные варианты.

Неожиданно уставившись на её руки, которыми она обхватывает себя, Гарри вдруг задыхается, замечая фиолетовые синяки на бледной коже, что частично прячутся за закатанными рукавами. Голова тут же идёт кругом, зрачки расширяются, а горло сдавливает спазм от яркого и тошнотворного осознания правды. Не может быть! Он не способен… не может...

— Я… я… — хрипит он, неспособный собрать мысли и с силой жмурится, оттягивая ворот футболки, который, как ему кажется, принимается его душить. — Только не говори, что это… что это сделал я.

— Что такое? — раздаётся неожиданно презрительное и Гарри вздрагивает, осознавая, что впервые слышит от неё подобные интонации, направленные на него. — Доволен своей работой, Гарри? А видел, что ты сделал с моим платьем?

Он встаёт и отшатывается, не веря, что по-настоящему это натворил. Неужели, он действительно причинил ей боль? Ему что, не хватило похитить невесту у алтаря, так ещё и руки распустить надумал? Отвращение к себе затопило всё нутро и он не смел поднять взгляд, который оказался словно прикован к фиолетовым пятнам на тонких руках подруги.

— Говорил, что это платье вызывает у тебя только злость и попытался меня от него избавить. А потом хватал за руки и твердил, что любишь меня и не желаешь никогда отпускать. Что тебя не волнует, что думает Рон. Что я нужна тебе, как воздух.

Неужели он и правда это говорил это ей?

То, с каким отвращением Гермиона произносила эти слова, заставляло его ощущать себя всё хуже и хуже.

— Замечательно, что в итоге ты всё-таки спохватился, Гарри, — тихий смех подруги вызывал у него леденящую дрожь, что принялась пробегать меж лопаток, и он вынуждает себя посмотреть ей в глаза. На кухне полумрак и он едва может различить чёрные зрачки в радужке глаз Гермионы, из-за чего те кажутся бездонными омутами, что засасывают его в пучину разочарования и злости, что испытывает она к нему и он к самому себе. — Но этот поезд давно ушёл и у тебя нет никакого права рушить мою жизнь, понимаешь? И знаешь, не думаю, что я смогу простить тебя за твоё молчание и твой вчерашний поступок. Поэтому для всех будет лучше, если ты и дальше останешься здесь и не… и в дальнейшем мы… мы больше не будем пересекаться. Думаю, что я достаточно тебе помогала эти годы, чтобы ты прислушался к моей небольшой просьбе. А теперь, я хотела бы вернуть себе свою палочку и уйти.

Гарри, не в силах выдерживать её пронизывающий до костей взгляд, опускает его в пол и облокачивается о кухонный шкаф, который в ответ громко звенит потревоженной движением посудой в наступившей гробовой тишине. Он едва заметно кивает прятавшемуся за углом Кикимеру, давая разрешение вернуть палочку и выпустить подругу, и отворачивается.

Гермиону он не провожает, только слышит, как глухо хлопает входная дверь дома наверху.