Гарри Поттер и книга-игра „Лабиринт времени” (джен)

Примечания:

Это моя версия Гарри Поттер с игровой системой в голове. В начале девяностых о подобном никто не слышал. Тогда молодежь баловалась модными в тех временах книгами-играми.

Я, пошатываясь, стою напротив щеголяющего красными глазиками с вертикальными зрачками Волдеморта и жду прихода Смерти. Моей, как я недавно узнал, прародительницы.

Последние секунды моей коротенькой жизни заняты мрачными размышлениями до чего я докатился, чтобы поверить, что я один во всём волшебном мире могу сразиться и победить Волдеморта. При взгляде на чудовище, отдалённо напоминающее собой сказочных рептилоидов, меня внезапно озаряет прозрение, что вся моя, никчёмная по своей сути жизнь, строилась именно на момент битвы и моей верной гибели. Строилась… не мной, конечно! Да чем я мог управлять, если по лестнице меня исправно вели преимущественно вниз. И я дожил до конца такого — чтобы смерть показалась мне приемлемей жизни.

Жить хотелось до… до смерти. Но не моей. В красных глазах моего персонального врага, как в зеркалах, отражается вся моя погубленная — похеренная, я бы сказал — молодость. В мои семнадцать лет я выгляжу на все семьдесят — грязный, худосочный и измождённый коротышка. Из одежды — одно потёртое тряпьё, хоть не в полоску. Я весь в синяках, израненный, вонючий. Отчаянный и брошенный волкам на съедение. Кем?

Да всеми.

— Авада Кедавра!

Голос Змеемордого звучит приглушённо, как из-за толстой каменной стены. Я даже не делаю движения в сторону, чтобы спастись. Мне всё равно. Пусть Смертельное проклятие Волдеморта наконец закончит начатое в тот роковой Хэллоуин дело — убьёт меня окончательно.

Время внезапно замедляется. Зелёный луч скользит ко мне как сквозь прозрачное желе, а я не о скорой кончине думаю, а совершенно о другом. Все мои мысли заняты запоздавшим открытием, что лучи заклинаний видимы даже со стороны и не летают со скоростью света, как положено свету, а ползают, как в замедленной съёмке. К глубокому моему сожалению, времени на выяснение этого вопроса нет, потому что я вот-вот пересеку Грань.

Последний отведённый мне квант жизни я вдруг задаюсь вопросом — а кто, Мордред подери, виноват в том, что я добровольно положил свою дурную голову на алтаре волшебного мира? Во имя чего? Общего Блага? Почему я, а не кто-то другой? Кто выбрал меня в Спасители — идти умирать, если даже родители учеников Хогвартса в Битве не участвуют?

Почему последний Поттер должен закончить свой Род, презренный предками, не прожив свою молодую жизнь, не познав любви, не поцеловав одну лохматую девушку там, в палатке…

Что от обывателей волшебного мира получил я, чтобы согласиться на самопожертвование? «Придурок потому что, не так ли, Поттер?» — звучит хриплый голос в моей голове и я падаю вперёд, ослеплённый огненным зелёным заревом. Наступает кромешная тьма.

«Вот так вот, Поттер, выглядит потусторонний мир…» — пролетает последняя мысль и я отключаюсь.

Ага, ага! Как бы не так!

Там меня ждёт бородатый дедуля, который, оказывается, может запросто так ворваться в моё посмертие через целый год после своей смерти. Запах убойный. Что-то здесь протухло и… верещит.

Верещал хоркрукс Тома Риддла. Так мне говорит дедуля Дамблдор, мерцая голубенькими глазками БЕЗ очков-половинок. И вещает, вещает…

В конце концов я, плюнув на доставучего, надоевшего ещё в школе дедушку, забираю верещащего монстрика, поднимаюсь в вагон длинного состава единственного на призрачном вокзале поезда и… Вспышка!

Я пробуждаюсь.

Над собой вижу деревянный скат лестниц чулана в доме тётки Петунии.

Вроде, согласно внушениям ДДД, в конце путешествия на том поезде, я встречусь с родителями. Но меня ждёт встреча опять с тётей Петунией, чтобы ей не кашлялось. И с Верноном и Дадли в довесок.

Ущипнув себя, я ойкнул от боли. Живой. Блин!

Я в собственном кошмаре или Ад мне мстит?

Через восемь лет. Опять Последняя Битва …

— Значит, я умер, профессор? — спрашиваю я директора Дамблдора, встретив того во второй раз на том же призрачном вокзале. На этот раз перед моим суженным ненавистью, испытующим взглядом не дряхлый старик, как в тот — первый — раз, а здоровый и цветущий на вид бодрячок. Для своих ста лет, конечно. Но, всё-таки!

Тот улыбается, мерцая загадочно оксигено-синими зенками, и отвечает мне так же, как и в тот первый раз, загадочно и неопределённо.

Но почему я опять докатился до этого места? Как допустил такое, я придурок, что ли? Жил себе, как мне казалось, спокойно, сторонился приключений… Ни с кем особо не дружил.

А теперь я вижу, что всё было зря. Я где-то и когда-то — у меня не было этих воспоминаний — опять соскочил на старые грабли и снова оказался на обычном месте в обычное время? Или танец на граблях — это мой национальный, Поттеровский танец?

— И да, и нет, мой мальчик, — вещает дедуля и гладит своей правой — чистой и здоровой с виду — рукой стянутую хвостиком белую бороду. Э-э-эх-х… — Если захочешь вернуться обратно, ты должен поклясться мне, что завершишь дело по устранению угрозы волшебного мира в лице Волдеморта. Иному не быть!

Я смотрю на верещащего под скамейкой монстрика — осколка когда-то недурственного мага Томаса Риддла — и думаю какова будет судьба хоркрукса. Поднимет ли кто-то кусочек его души на поезд и сопроводит в Ад? Не Альбус ли Дамблдор сделает это? А.Д. Ха!

— А, если твой выбор будет другим, — продолжает дудеть дедуля, — можешь подняться на поезд и он увезёт тебя к тем, кто уже ушёл из жизни, но продолжают любить тебя.

На этот раз благостный голос старого манипулятора не вводит меня в искушение. Я выбираю возвращение в мир живых.

Уничтожив Волдеморта на глазах сотни людей, я доказал всему волшебному миру, что я действительно бесстрашный и беспощадный герой, достойный уважения и почёта.

Закончив своё предначертанное Пророчеством дело, в дальнейшем я намеревался прожить свою жизнь припеваючи. В собственном удовольствии и холостом состоянии транжирить своё наследство, никому не подчиняться, не позволяя никому указывать мне место и что, как и сколько раз в день делать.

Но!

Я пожалел семейку Уизли. И прогадал, явившись вечером того же дня, сразу после Битвы в Нору, чтобы высказать этим добрым, по-моему тогдашнему мнению, людям свои соболезнования по поводу смерти Фреда. Людям, преданным Свету, честным, дружным и дружелюбным. Да-да.

Много позже, вернувшись на точку старта, я понял, что они становятся дружными только когда это им выгодно.

Но это будет в новом прошлом.

А сейчас, на следующие несколько лет — двадцать, тридцать или пятьдесят — сам не знаю сколько, я продолжил жить как в тумане. Я делал только две вещи — ходил на работу и слушался жены. Рядом бегали какие-то дети, якобы мои — жена так меня уверяла, но разве я стал бы называть сыновей этими несовместимыми с моей… с моими жизнями, именами нет? Джеймс-Сириус, например. Кто были мне эти двое — отец и крёстный? Да что вы говорите? Повторите, пожалуйста, ещё раз, но медленнее!

Джеймс — это имя моего отца кровного, я проверялся в Гринготтсе. Однако, будьте добры, подскажите мне, если сможете, как этот персонаж проявил себя в качестве родного отца? Выбором для своей семьи с маленьким ребёнком — мной! — места проживания в центре, ну, скажем так, войны? Да вы в своём уме? Когда вся планета тебе доступна, у тебя есть деньги, ты можешь в любой момент выпорхнуть из «горячей» точки! Но ты — нет, ты остаёшься, РАБОТАЕШЬ, хотя в этом нет необходимости… Да что говорить!

Или возьмём этого придурка Сириуса — крёстного отца моего — тоже проверял. Мда-а-а-а… Там, вообще, всё глухо и глубоко подозрительно. Не скажу, что за гранью нормальности — это выражение слабо отражает действительность. Там будет глубокая психиатрия, вот это правильное определение поведения данного друга моего отца.

Поняли, о чём идет речь? Не поняли? Тогда посмотрим на имена второго моего сына — Альбуса-Северуса. Ва-а-а-а!.. Разбор полётов, я думаю, делать не надо. Задаюсь вопросом, которой из частей моего организма я выбирал эти имена, и ответов не нахожу. Это до сих пор так и остаётся за гранью моего понимания. Другим вариантом имён моих сыновей — чтобы доказать мою тогдашнюю неспособность рассуждать и принимать правильные решения — был бы «Люциус-Дракон». Или «Геллерт-Волдеморт». Из той же серии, да?

Была у меня и дочка. Вроде. Полностью рыжая, как Рон. Словно она его, а не моя дочь. В ней не было ничего из моей внешности, в разрез с тем, что там говорят — и это не просто слова — что девочки похожи на своих отцов. Мальчики, хотя бы что-то от меня взяли. Не могу отрицать, что торчащие во все стороны лохмы коричневого цвета Джеймса, это моих… хе-хех, «рук» дело. Зелёные, как у меня глаза Альба, «папкины». Про мои говорили «мамкины». То есть, эти двое были мои с большой вероятностью. Но Лили… там у меня глубокие и обоснованные по-моему, сомнения. И подозрения. И отвращение.

Кто был мне женой? А у кого-то возникают сомнения на этот счёт?

Та, что порхала вокруг меня как шелковистая бабочка, пока я не подписал ей доверенность на все мои счета в Гринготтсе — мои личные и унаследованные от предков.

Однажды вечером, поужинав кое-как стряпнёй-баландой от Джинни, я лёг спать дома, а утром проснулся…

… в чулане под лестницей.