Швейцарское эхо (джен)

— Видите ли, Америка-сан, легенда о потусторонней силе, которую использовали для строительства данного моста, называемого в некоторых случаях Тейфельсбрюкке…

Альфред Ф. Джонс отвлекся. Япония правда рассказывал что-то очень и очень интересное о местных привидениях, кажется, листая фотографии в новеньком смартфоне последней модели. Ну, и подытоживая речь экскурсовода. Третью за их сегодняшнюю вылазку в качестве туристов.

Нет, Альфреду правда нравилось, что и как говорил сегодня им с Кику Ваш (или Баш, он честно пытался запомнить). Его, Америку, всегда немножко удивляла и радовала одновременно игрушечность размеров территории стран Европы в сочетании с их древностью. Все эти замки, легенды, ух! Ему нравилось быть туристом. Как и Кику Хонде, с которым (и с множеством народу со всего света) он здесь оказался неделей раньше, не сговариваясь.

Всё так! Просто секундой раньше Альфред будто бы разглядел кого-то весьма специфического у столика во-о-он там, рядом с противоположной стеной кафе, помнившей, может быть, кучу самых разных королей и рыцарей, который опирались на ее кирпич своими парадными мантиями и доспехами. Собственно говоря, увидел Америка человека в форменном прикиде официанта, который очень смахивал на Брагинского. В смысле, официант, не его наряд!

Россия что-то за тем же столом ел не так давно. Когда по настоянию Альфреда они с Кику откололись от тургруппы и пошли гулять по окрестностям, то он, Америка, заметил в этом кафе Россию за едой. Заметил, как тот живо беседовал со Швейцарией и Францией, уже собираясь на выход. Как поднялся из-за стола и ушел, расплатившись, а недавние собеседники последовали его примеру.

Но то ли они вдруг коллективно подались в первейшие грубияны, то ли официант был призраком, которого эти трое не увидели. А вот Америка…

— Кику, приятель, слушай, тот парень с чаевыми тебе никого не напоминает?

Япония сделал вид, что его не обидели бесцеремонность вообще и тот факт в частности, что Альфред его перебил. В который раз уже за день.

— Кто именно, Америка-сан?

Альфред махнул кредиткой в сторону зеленоглазого официанта с чертами лица Брагинского.

— Да он! Видишь?

Кику Хонда коснулся плеча Альфред Ф. Джонса и перевел на него взгляд с незнакомца у столика. Очень вежливо. И осторожно. Так смотрят на человека, который может оказаться сумасшедшим. Буйным.

— Америка-сан, там никого нет.

— Э?.. В смысле? Вон же он, у стенки. Быстро считает наличность!

— Простите, Америка-сан. Я правда никого не вижу. Только мебель и стену.

Альфред нахмурился. Встрял в разговоры еще пары-тройки благообразных посетителей с посетительницами кафе. Преклонных лет. Они подтвердили, что видят стол, три стула и стену. Без официанта, которого не смог только что разглядеть Кику. Странно. В особенности — учитывая рост этого человека и его ширину плеч, которые были не слишком-то меньше тех, какими располагал Брагинский. Стоп. Что если это и не человек вовсе, а привидение? Альфред вскочил, едва не опрокидывая их с Японией обед на пол.

— Кику, жди меня здесь!

* * *

— …Выражусь цензурно: поступи начальство Родериха Эдельштайна чуть менее подло, народ Швейцарии обрел бы свободу в тот раз, когда мой отец пришел сюда, чтобы помочь.

Альфред попятился к двери кафешного туалета. И зачем только надо было сунуться вслед за официантом, которого не видели другие? Собрался, называется, задать пару вопросов… Ой. А призрак-то дверь, оказывается, запер. И когда только успел?

— Но почему ты существуешь? У тебя минимум земли возле памятника. И нет людей!

Привидение улыбнулось. Жутковато.

— Дочери моего дедушки оплакали солдат Ивана Брагинского, которые отдали свои жизни за победу над Францией в 1799 году. Благодарные слезы и кровь смешались воедино. А потом на свет появился я под сверкание молний и удары грома. Знаете, подобных мне хватает, мистер Джонс. Мы везде, куда мой отец приходил, чтобы помочь людям. А что радует особенно, сэр, так это следующая мелочь: я и мои братья неуязвимы. А еще мы способны двигать предметы. Большие и малые. Можем помогать живым, рядом с которыми существуем, если их дело правое… Таких, как мы, опасно злить. Понимаете, о чем я? Мы порождение очень древних сил, мистер Кёркленд не даст соврать. Поинтересуйтесь у него при случае, он вам такое расскажет!..

Нет, Америка не боялся никого и ничего на этой планете, что бы разные личности ни говорили! Так?! Где-то рядом булькнула вода в смывном бачке. К горлу Америки подступила тошнота. Если этот призрачный не врет, что ж получается? Перед мысленным взором Альфреда пронеслась вереница крепких парней, в которых угадывались черты Брагинского и вьетнамки, Брагинского и кубинки, Брагинского и… Вода громыхнула в трубах как-то особенно зловеще. А потом что-то хрустнуло в кабинке слева. Вокруг призрака зазмеилась зловещая аура, стало неимоверно холодно. И свет погас.

— А-а-а!!!

Вывороченная с мясом дверь жалобно скрипнула единственной петлей, которая у нее осталась, провожая Альфреда Ф. Джонса. Лампочки мигнули и заработали в привычном режиме. Стало тепло. Из кабины, в которой что-то хрустело, высунулся Франциск Бонфуа. В глазах у него блестели слезы. В руках была смятая в приступе беззвучного смеха алая роза.

— Юноша, это было чудесно. Бедный Альфред, что ж вы его так?..

Из другой кабины показался Ваш Цвингли. Губы его были сжаты в тонкую полоску, а глаза лучились весельем. Разумеется, он вышел из кабины, где булькнула вода, когда Швейцария, давясь рвавшимся наружу смехом, чуть-чуть задел кнопку для смыва.

— В кого ты вырос таким… Оголтелым троллем? Возмутительно! Я тебе урежу карманные деньги на месяц за эту выходку.

«Призрак» сделал вид, что оскорбился.

— Как можно, дедушка. Тролли обитают в скандинавском фольклоре, а Швеция и Швейцария — не одно и то же, вам ли не знать.

Из третьей кабинки выступил Россия, где только что едва не заморозил трубы, сгибаясь едва ли не пополам от беззвучного смеха, только размеры кабины мешали. Он хлопнул потомка по плечу.

— Знаешь, сынок, ты поступил очень плохо, а мы, включая Кику Хонду и пожилых туристов, себя уговорить дали, чтоб помочь тебе организовать эдакий спектакль. Я согласен с твоим дедом.

— Пап…

Иван Брагинский назидательно кашлянул.

— Впрочем, ты подарил нашему общему другу незабываемые впечатления, а Япония снимет кассовый ужастик с европейским колоритом, как и планировал, закрепляя миникамеру на рукаве Америки. Всё это, думаю, тянет на смягчающие обстоятельства. Я поговорю с твоей мамой, а она побудет заступницей перед дедушкой. Идет?

Из зала для посетителей раздался тихий стук каблучков. Пара секунд — и в дверном проеме показалась миловидная женщина с зелеными глазами. Она тоже улыбалась.

— Господа, сезонная дичь готова. Прошу к столу.

* * *

Кафе давно закрылось. Еще вчера. Но кто-то не уходил. Точнее, пришел снова: хозяйка потчевала ранним завтраком гостей, которые вернулись из ближайшего отеля. Вероятно, она была отлично знакома с каждым из них.

— Я говорила им в 1812 году, что не стоило идти войной на тебя. Но у некоторых короткая память. И с благодарностью проблемы. Я и сама тут помню, тут не помню… Кажется, так говорили персонажи в одном из твоих фильмов?

Зеленые глаза Андерматт щурились от рассветного солнышка, а ее растрепавшиеся от горного ветра локоны казались Ивану ярко-золотыми, будто выплавленными из металла, которого предостаточно в банках ее отца. Вон, сидит Ваш Цвингли на веранде, любуется видами. Обсуждает новый контракт с Франциском Бонфуа. А кто-то, по виду студент в официантской форме, подает им свежую выпечку. Хорошо. Тихо. Мир после войн.

— Да. Удивительная штука — историческая память. Веришь ли, я не хотел убивать швейцарцев тогда, в двенадцатом, но… Была война. И они стали наемниками, которые пришли в мой дом.

Она коснулась его широкой ладони своими пальчиками. Тонкими, но сильными. Пальцами женщины, которая много работала. А он… Почему-то рядом с ней ему вдруг захотелось побыть без всегдашних перчаток. Всего минуточку. Почувствовать ее ладони в своих. Кожей.

— Знаю. Но в домах моих сестер остались и другие воспоминания, верно? Здесь Суворов останавливался, там… Он и его люди. Твои. Ты. Помнишь?

Тогда было холодно. И мучительно хотелось есть. И она не знала его языка, а он — ее, если не считать тех из его офицеров, которые говорили по-немецки. Она и ее сестры были прекрасны. А победа, близкая, желанная…

— Слишком-то не ругай сына, ладно? Может, он и пафосно что сказал, и вообще загнул мысль, что я едва ли не почкованием через раз могу размножаться, куда ни приду… Но парень-то он хороший, и вся задумка пошла на пользу многим. Не будешь строжиться?

Она подмигнула ему, вкладывая вторую ладошку в его правую руку, позвякивая аккуратным металлическим кольцом с набором ключей.

— Договорились. Всё-таки идею пробраться к туалетной комнате со стороны пожарного выхода папе и тебе с Франциском подсказала я.