Ты будешь жить (джен)

Дрожащими пальцами закрывая дверь кабинета, доктор Соболев пытался вспомнить, как начался этот безумный день. Утро. Прощание с женой. Её взгляд, отведённый в сторону, и робкое: «А, может быть, на другую работу?..» Атмосфера секретности всегда внушала ей тревогу, но Иван только отмахивался от её подозрений. Ему виделась блестящая научная карьера, открытия, нобелевская премия...

«И всё ради чего?» — подумал Соболев, садясь на пол и в изнеможении прислоняясь к двери спиной. Там, за закрытой дверью, бушевал ад. Ад был многолик и тёмен, а кое-как запертая дверь — крайне ненадёжна. Хаос в любую минуту мог добраться и сюда, в это последнее укрытие, где Иван надеялся просто спокойно встретить смерть.

«Всё было ради того, чтобы умереть здесь, брошенным в темноте?»

Раннее утро. Сонная улыбка некстати проснувшейся дочки, которую Соболев, ласково погладив по голове, укладывает обратно в кровать. Таня молча режет на кухне сыр, чтобы приготовить ему бутерброды на обед. Нож ловко режет сыр, а солнечный луч, пробравшийся из-за занавески, режет напополам пространство кухни. Вспоминать физически больно. Это боль от предательства оператора? Или от вируса в крови? Или от того, что та мирная, «скучная» жизнь теперь навсегда осталась отрезанной где-то в прошлом, и, вероятнее всего, к ней больше никогда не вернуться?

А так хотелось... Столько всего хотелось. Поехать летом на море. Увидеть, как дочка идёт в школу. Да просто ещё хоть что-нибудь увидеть, кроме этой подземной братской могилы, правда о которой уже никогда не вырвется на свет. В других обстоятельствах Иван мог бы утешать себя мыслью, что его мечты сбудутся у кого-нибудь другого. Но того, что он знал о вирусе, было достаточно, чтобы и это утешение превратилось в пустой звук. Спустя пару-другую недель вирус, блуждающий по «Убежищу М-2», вырвется на поверхность. И тогда уже никто никогда не увидит ни моря, ни солнца, ни взросления своих детей...

Соболев вздрогнул. Что-то кольнуло в сердце. Потом снова. Потом ещё раз. Иван попытался нащупать у себя пульс, но он едва чувствовался. По всему телу разливалось что-то тяжёлое, холодное, каменное. Что-то, что могло зародиться только в недрах подземной лаборатории, и было совершенно несовместимо с миром наверху — пока ещё счастливым и светлым.

Просто закрыть глаза, но... Как же это трудно. Закрываешь глаза — темнота. Открываешь — тоже темнота, но только другая. Живая, думающая, выжидающая, когда ты потеряешь контроль над собой, чтобы растерзать твоё тело и разум. От неё некуда бежать — только в смерть. А жить ещё так хочется...

«Ты будешь жить».

Голос, внезапно прозвучавший в голове, не удивил и не напугал Соболева. Он принял его за слуховую галлюцинацию, предшествующую окончательному концу. Мало ли, что послышится...

«Ты будешь жить». На этот раз доктор Соболев не был уверен в том, что слышал именно голос. Слова прозвучали где-то внутри него. «Что, я к тому же ещё и схожу с ума?..»

В коридоре за дверью послышались тяжёлые шаги и рычание. Нет. Нет. Нет. Нет. Существо остановилось, и вместе с ним почти остановилось сердце доктора Соболева. Сжаться бы в точку, самоуничтожиться, перестать существовать — стремительно и безболезненно...

«Но ты будешь жить. Ты же хочешь жить, верно?»

Доктор Соболев робко кивнул — сам не зная кому. Нечто, говорившее с ним — или в нём? — успокаивало. До него хотелось дотронуться, с ним хотелось стать одним целым... В это нечто хотелось уткнуться, как в мягкий зелёный мох...

«Ты просто хотел делать что-нибудь полезное. Делать свою работу, служить интересам науки и продвигать прогресс... Ты не виноват, что обстоятельства оказались против. И ты заслуживаешь второй шанс. Ты заслуживаешь того, чтобы вместо смерти просто принять другую форму...»

Соболев вздрогнул. Онемение, медленно сковывавшее его тело, вдруг крепко стиснуло его сердце. На мгновение перед глазами пролетела вся жизнь. Иван не знал, что она такая короткая. Раньше он думал, что прошёл достаточно долгий путь, но теперь чувствовал, что этого было ничтожно мало...

«Что это было?» — подумал Иван, прижимая ладонь к сердцу.

Отходя от пережитого приступа, оно тяжело стучало, и вместе с сердцебиением к Соболеву возвращалась решимость бороться до конца. Как там гласит мексиканская пословица? «Они похоронили нас, но они не знали, что мы семена». Вот и он, доктор Соболев, не даст себя похоронить просто так.

«Надо выбираться отсюда», — подумал Иван. Поднимаясь, он нечаянно задел ногой что-то лежавшее на полу. В темноте было трудно различить, что это, но контуры предмета напоминали мёртвое тело... Труп. Ещё один. За последние несколько часов трупы стали для Ивана обыденностью. Но присматриваться именно к этому телу ему почему-то было страшно. Глаза Соболева постепенно привыкали к темноте, и он уже мог различить белый халат мертвеца, его беспомощно раскинутые руки...

«Отвернись». Внутренний голос чётко отдал команду, и Иван не решился его ослушаться. Но, стоя спиной к распростёртому на полу телу, он не мог справиться с внезапной и опустошающей грустью.

«Кто ты? Кем ты был при жизни? Почему из всех жертв этого страшного места именно ты вызываешь у меня такую тоску?»

В голове у Ивана гудело так, будто всколыхнувшиеся воспоминания возвращались на свои места. Мёртвое тело позади, казалось, смотрело ему в спину, и Соболеву внезапно захотелось обернуться к неизвестному, чтобы попрощаться... и извиниться. Что-то звякнуло у него под ногами, и, наклонившись, Иван поднял с пола очки, запачканные кровью.