Ты будешь жить (джен)

Дрожащими пальцами закрывая дверь кабинета, доктор Соболев пытался вспомнить, как начался этот безумный день. Утро. Прощание с женой. Её взгляд, отведённый в сторону, и робкое: «А, может быть, на другую работу?..» Атмосфера секретности всегда внушала ей тревогу, но Иван только отмахивался от её подозрений. Ему виделась блестящая научная карьера, открытия, нобелевская премия...

«И всё ради чего?» — подумал Соболев, садясь на пол и в изнеможении прислоняясь к двери спиной. Там, за закрытой дверью, бушевал ад. Ад был многолик и тёмен, а кое-как запертая дверь — крайне ненадёжна. Хаос в любую минуту мог добраться и сюда, в это последнее укрытие, где Иван надеялся просто спокойно встретить смерть.

«Всё было ради того, чтобы умереть здесь, брошенным в темноте?»

Раннее утро. Сонная улыбка некстати проснувшейся дочки, которую Соболев, ласково погладив по голове, укладывает обратно в кровать. Таня молча режет на кухне сыр, чтобы приготовить ему бутерброды на обед. Нож ловко режет сыр, а солнечный луч, пробравшийся из-за занавески, режет напополам пространство кухни. Вспоминать физически больно. Это боль от предательства оператора? Или от вируса в крови? Или от того, что та мирная, «скучная» жизнь теперь навсегда осталась отрезанной где-то в прошлом, и, вероятнее всего, к ней больше никогда не вернуться?

А так хотелось... Столько всего хотелось. Поехать летом на море. Увидеть, как дочка идёт в школу. Да просто ещё хоть что-нибудь увидеть, кроме этой подземной братской могилы, правда о которой уже никогда не вырвется на свет. В других обстоятельствах Иван мог бы утешать себя мыслью, что его мечты сбудутся у кого-нибудь другого. Но того, что он знал о вирусе, было достаточно, чтобы и это утешение превратилось в пустой звук. Спустя пару-другую недель вирус, блуждающий по «Убежищу М-2», вырвется на поверхность. И тогда уже никто никогда не увидит ни моря, ни солнца, ни взросления своих детей...

Соболев вздрогнул. Что-то кольнуло в сердце. Потом снова. Потом ещё раз. Иван попытался нащупать у себя пульс, но он едва чувствовался. По всему телу разливалось что-то тяжёлое, холодное, каменное. Что-то, что могло зародиться только в недрах подземной лаборатории, и было совершенно несовместимо с миром наверху — пока ещё счастливым и светлым.

Просто закрыть глаза, но... Как же это трудно. Закрываешь глаза — темнота. Открываешь — тоже темнота, но только другая. Живая, думающая, выжидающая, когда ты потеряешь контроль над собой, чтобы растерзать твоё тело и разум. От неё некуда бежать — только в смерть. А жить ещё так хочется...

«Ты будешь жить».

Голос, внезапно прозвучавший в голове, не удивил и не напугал Соболева. Он принял его за слуховую галлюцинацию, предшествующую окончательному концу. Мало ли, что послышится...

«Ты будешь жить». На этот раз доктор Соболев не был уверен в том, что слышал именно голос. Слова прозвучали где-то внутри него. «Что, я к тому же ещё и схожу с ума?..»

В коридоре за дверью послышались тяжёлые шаги и рычание. Нет. Нет. Нет. Нет. Существо остановилось, и вместе с ним почти остановилось сердце доктора Соболева. Сжаться бы в точку, самоуничтожиться, перестать существовать — стремительно и безболезненно...

«Но ты будешь жить. Ты же хочешь жить, верно?»

Доктор Соболев робко кивнул — сам не зная кому. Нечто, говорившее с ним — или в нём? — успокаивало. До него хотелось дотронуться, с ним хотелось стать одним целым... В это нечто хотелось уткнуться, как в мягкий зелёный мох...

«Ты просто хотел делать что-нибудь полезное. Делать свою работу, служить интересам науки и продвигать прогресс... Ты не виноват, что обстоятельства оказались против. И ты заслуживаешь второй шанс. Ты заслуживаешь того, чтобы вместо смерти просто принять другую форму...»

Соболев вздрогнул. Онемение, медленно сковывавшее его тело, вдруг крепко стиснуло его сердце. На мгновение перед глазами пролетела вся жизнь. Иван не знал, что она такая короткая. Раньше он думал, что прошёл достаточно долгий путь, но теперь чувствовал, что этого было ничтожно мало...

«Что это было?» — подумал Иван, прижимая ладонь к сердцу.

Отходя от пережитого приступа, оно тяжело стучало, и вместе с сердцебиением к Соболеву возвращалась решимость бороться до конца. Как там гласит мексиканская пословица? «Они похоронили нас, но они не знали, что мы семена». Вот и он, доктор Соболев, не даст себя похоронить просто так.

«Надо выбираться отсюда», — подумал Иван. Поднимаясь, он нечаянно задел ногой что-то лежавшее на полу. В темноте было трудно различить, что это, но контуры предмета напоминали мёртвое тело... Труп. Ещё один. За последние несколько часов трупы стали для Ивана обыденностью. Но присматриваться именно к этому телу ему почему-то было страшно. Глаза Соболева постепенно привыкали к темноте, и он уже мог различить белый халат мертвеца, его беспомощно раскинутые руки...

«Отвернись». Внутренний голос чётко отдал команду, и Иван не решился его ослушаться. Но, стоя спиной к распростёртому на полу телу, он не мог справиться с внезапной и опустошающей грустью.

«Кто ты? Кем ты был при жизни? Почему из всех жертв этого страшного места именно ты вызываешь у меня такую тоску?»

В голове у Ивана гудело так, будто всколыхнувшиеся воспоминания возвращались на свои места. Мёртвое тело позади, казалось, смотрело ему в спину, и Соболеву внезапно захотелось обернуться к неизвестному, чтобы попрощаться... и извиниться. Что-то звякнуло у него под ногами, и, наклонившись, Иван поднял с пола очки, запачканные кровью.

Крысы... Маленькие когтистые лапки, скребущие по полу. Зоркие враждебные глазки, выглядывающие из разных углов. Они ждут, когда он заснёт, чтобы потихоньку утащить его еду. Но они не дождутся. Он просто не ляжет спать. Всё равно от холода не получится сомкнуть глаз. Можно только сидеть, забившись в угол, и смотреть на улицу, где кружит метель, заметая унылые домишки: серые панельные и чёрные деревянные. Может быть, сегодня приедет хозяин дома и растопит печку. Тогда можно будет подобраться поближе к трубе, и пережить этот день станет немного легче. Просто пережить один день — не думая о том, что впереди будет ещё один, и ещё один, и ещё... Что-то мягко касается руки. Это явно не крыса: прикосновение мягкое, тёплое и даже как будто ласковое. Человеческое прикосновение. Удивление Беркута настолько сильно, что несмотря на боль ему удаётся открыть глаза...

— Я вылечу вашего наёмника. — Незнакомец в очках, совсем недавно на глазах Сергея превратившийся в чудовище, говорит серьёзно и очень тихо. — Я не такой, как он... и я помогу ему.

В словах «я не такой, как он» чувствуется неприязнь, и Беркут сразу жалеет, что невольно оказался во власти этого типа. Лучше уж было умереть, сражаясь... И почему ему всегда так не везёт? Столько было возможностей погибнуть на войне — так нет же. Из любой передряги он выходил живым. Целым — не всегда. Каждый контракт оставлял на память шрамы и новые ночные кошмары. Но «Убежище М-2» было чем-то особенным. Его хотелось любой ценой немедленно стереть из памяти. Зомби, оживший мох, психологические атаки, незнакомца, превращающегося в ужасную тварь с бурлящей кровью и щупальцами... Незнакомец оборачивается, и перед тем, как снова потерять сознание, Беркут замечает в его взгляде скорее сочувствие, чем враждебность.

Поток воспоминаний, проносящийся в бреду перед глазами Беркута, напоминает бесконечный ад. Выстрелы, огонь, ранения... Чуть оклемаешься — и снова на передовую. Девушка, с которой они никогда не будут вместе. Пустые глаза заказчиков, которым абсолютно начхать, выберется он живым из очередной кампании или нет. Странные мысли: а с какой стати он сам так цепляется за жизнь? Возвращаться не к кому: дома ждут только счета за коммуналку и унылые холодные стены.

Беркут приходит в себя в очень странном месте. Вроде бы — та же лаборатория, но здесь тихо, тепло, и чувствуется человеческое присутствие. Это успокаивает. После блужданий по тёмным коридорам, в которых обретали плоть самые мрачные видения из подсознания, приятно побыть там, где есть только то, что можно увидеть глазом.

— Вы уже пришли в себя? — голос звучит прохладно, с профессиональным равнодушием медика, и, открывая глаза, Сергей видит того самого незнакомца в очках, сидящего возле его кровати. Беркут пытается что-то ответить, но говорить тяжело, и он молча следит за действиями незнакомца, который куда-то отходит и через пару минут возвращается со шприцом в руке. Беркут оглядывается: двери закрыты, окон нет, одним словом — бежать ему некуда. Бороться? В здоровом состоянии он легко бы справился с этим доходягой-учёным, но раны и вирус отняли у него последние силы. «Что этот тип собирается делать? Отвязался бы уже от меня, я и так помру, без его помощи... Или он задумал ставить на мне свои чёртовы опыты?»

Незнакомец замечает волнение Беркута, и его взгляд теплеет.

— Вам не о чем беспокоиться, — уверяет он. — Это препарат от вируса. Я не собираюсь делать вам ничего плохого. Несмотря на то, что вы пришли сюда затем, чтобы убить меня. Как учёный, я всегда старался быть гуманным...

— Ну, да, — перебивает его Беркут. — Разрабатывать вирус, превращающий людей в зомби. Чертовски гуманно, сказать нечего! Ненавижу я вас всех... лицемеров.

Незнакомец молчит, но Беркут уже не может остановиться. Дышать тяжело, но злость даёт ему силы говорить. Упрямая злость, которая помогала Сергею выживать там, где уже не могли помочь вера в добро и надежда на лучшее.

— Да-да, я уже сыт этим местом по горло. Разумный мох, прорастающий через мёртвые тела. Псих-техник с душой поэта и неразделённой любовью к девушке-зомби. Теперь ещё ты, доктор Франкенштейн. Знаешь, что бы я сделал с этим местом, если бы мог? Сжёг бы его. Сжёг бы его дотла или взорвал бы — чтобы от него ни пылинки не осталось!..

— Я бы тоже.

Тихий голос учёного звучит так печально, что Беркуту сначала не верится, что он и правда это сказал.

— За последние сутки здесь произошло слишком много всего, — бормочет учёный, отвернувшись и словно пытаясь совладать с собой. — Слишком много того, чего бы я не пожелал испытать никогда и никому... Так что, если бы кто-нибудь навсегда положил конец существованию «Убежиша М-2», я был бы только рад.

Беркут молчит. Лампа в полутёмном помещении мерцает, и в этом полумраке груз всего прошедшего дня превращается в сонную усталость, которая располагает к тому, чтобы довериться незнакомцу. «Всё равно деться некуда», — думает Беркут, наблюдая, как учёный засучивает ему рукав и осторожно вводит иглу в вену.

— Ты как будто с больным животным возишься, — пытается шутить Сергей. — Сначала вылечишь, а потом, наверное, препарируешь? Могу себе представить, на что вы, учёные, способны...

— Это какая-то невероятная подозрительность, — бормочет учёный. — Видимо, профессиональная деформация личности, я о таком слышал.

На мгновение лампа гаснет, и в комнате становится темно — совсем как в той заброшенной штольне из детства.

— Как почувствуете себя лучше, я приготовлю нам чай, — учёный робко улыбается. — Здесь в шкафу осталась коробочка чайных пакетов. Больше, к сожалению ничего нет, но...

— Да мне не привыкать.

В месте укола на сгибе локтя ощущается лёгкий холод, и Сергей чувствует, как его сознание понемногу проясняется. Но до полной ясности ещё далеко. Вероятнее всего, ему ещё долго придётся валяться в этой комнатушке...

— Как тебя зовут-то, доктор?

— Иван Соболев.

— Меня Сергей Беркут. Будем знакомы?..

— Да уж, — хмыкает Соболев. — Я как-то привык знакомиться с другими людьми и при других обстоятельствах. Но вы помогли мне избавиться от влияния Симбионта... А об остальном мы можем поговорить позже. Сейчас вам было бы лучше всего просто немного поспать...

Беркут хмурится. Он думает о том, что этого высокомерного учёного не мешало бы поставить на место, но сон наваливается на него со всей тяжестью, а в словах Соболева всё же слышится дружелюбие — и Беркут решает отложить споры до лучших времён. Если они, конечно, будут когда-нибудь — лучшие...

Лампа мерцает, и, когда она гаснет, воспоминания о заброшенной штольне переплетаются с накатывающими волнами тревожных снов. Доктор Соболев сидит рядом, и Сергей чувствует на себе его внимательный и немного встревоженный взгляд. «В этот раз всё будет хорошо», — созревает внутри неизвестно откуда взявшаяся уверенность. И какой-то голос, принадлежащий не то Соболеву, не то кому-то другому, обещает перед тем, как взгляд заволочёт дремотным туманом:

«Ты будешь жить...»

2020