Сжечь нельзя отправить (гет)

Двадцать четвёртое мая 1998 г.Малфой-мэнор или, скорее, то, что от него осталось

Сегодня двадцать дней с того момента, как сдох Тёмный Лорд. И столько же прошло с тех пор, как я в последний раз видел тебя.

Знаешь, первые недели летели быстро. Арест отца, допросы — всё завертелось. Но постепенно время замедлилось и теперь невыносимо тянется. Мы с матерью заперты в мэноре в ожидании суда. Без магии, без возможности покинуть поместье. Даже письма мы сдаём на проверку специальному аврору, прежде чем нам разрешают отправить их.

Может, ты бы расхохоталась и сказала, что я вечно ною и недоволен чем-то. Согласен, в Азкабане было бы хуже. Но попробуй представить, в каком состоянии сейчас мой дом: эльфы разбежались, а западное крыло почти разрушено. Некогда помпезные интерьеры, которыми так гордилась мать, превратились в убожество. Столько сброда, как во время войны, мэнор не видел за всё время своего существования. Какое счастье, что всё закончилось. Хотя уюта серым стенам это не добавляет.

А ещё я не могу ходить по комнатам и не думать, что здесь происходило совсем недавно. Они осквернили даже сад, превратив его в могильник…

К драклам. Не хочу писать об этом.

Мой суд назначен на пятое июня.

Не знаю, говорит ли тебе эта дата о чём-то. Но я оценил иронию — в свои восемнадцать я либо перееду в Азкабан, либо буду свободен. Эдакая отправная точка моей взрослой жизни.

Да, мне страшно. Буду честен с тобой. Я не могу представить, как это — существовать в Азкабане. Каждый час, каждый день. Годы. Оттуда уже не выходят нормальными людьми.

Но даже не это меня страшит. Когда я думаю, что это лишит меня последней надежды быть с тобой, мне почти физически больно.

Ты будешь жить своей жизнью. Выйдешь замуж. Может, даже за него. У тебя появятся дети. Построишь карьеру в спорте… Будешь летать на метле высоко над землей.

А я в это время буду влачить жалкое существование в камере Азкабана.

Да, думаю, меня осудят. Адвокат, конечно, оптимист. Не знаю, где мать его откопала. Он утверждает, что сможет добиться для меня оправдательного приговора и временного запрета на магию в качестве наказания, но…

Слишком много «но».

Я не знаю, будешь ли ты рада получить мою писанину. Между нами теперь не черта, — пропасть. И мы никогда не станем прежними. В запале войны всё виделось по-другому, каждый день мог быть последним. Теперь ты можешь думать, что совершила ошибку. Что ж, твоё право.

Ты спросишь, отчего я так откровенен с тобой? Это так на меня не похоже.

Всё просто — я собираюсь сжечь это письмо.

За двадцать дней я, наверное, раз двести брался за перо с желанием написать тебе. Особенно сразу после окончания войны. Я хотел выразить соболезнования по поводу смерти твоего брата, но побоялся, что ты воспримешь это от бывшего Пожирателя как издёвку. Хотя я искренне сочувствую вашей утрате. Надеюсь, твоя семья справится с этой болью.

Пора заканчивать, уже давно за полночь. Завтра состоится суд над моей матерью. Надеюсь, он не затянется.

я бы так хотел увидеть тебя, Джинни…

* * *

Двадцать четвёртое мая 1998 г.Тень Норы

Прошло двадцать дней после победы над Волдемортом. Представляешь? Мы почти год жили с мыслью: скорее бы наступил мир. И вот свершилось.

Когда-то мне казалось, что стоит войне закончиться — и сразу же придут радостные, счастливые времена. Как же я ошибалась, Мерлин.

Война собрала дань, унеся жизни близких людей.

Ты бывал когда-нибудь на похоронах? Кажется, припоминаю, что у тебя умер дедушка от драконьей оспы. Ты рассказывал о нём однажды.

Так вот, война закончилась, и настала череда похорон. Фред. Люпин с Тонкс. Колин Криви… И ещё десятки погибших. Мне в какой-то момент показалось, что я пропиталась болью, тоской и скорбью. Мама плачет каждый день. Отец непривычно молчалив, а Джордж… Я знаю, что ты не любишь моих братьев, но мне кажется, что с тобой бы я могла говорить о Фреде спокойно. С остальными не получается.

Я устала. Устала от траура и слёз. А теперь к этому добавились бесконечные суды. Снова и снова слушать, проговаривать всё, свидетелем чего я поневоле оказалась — приятного мало.

А потом, после заседаний, я возвращаюсь домой. В Норе осталась только я и мои родители. И мне иногда хочется кричать от того, какая оглушающая тишина стоит вокруг. Даже упырь на чердаке сидит тихо.

Вот такая у нас жизнь после войны. Радость от победы и боль от утрат одновременно. Пока перевешивает последнее. Но пройдёт время, и эти раны затянутся. Только Фред уже никогда не вернётся…

Ладно, не будем об этом.

Знаешь, я все эти недели ждала, что ты напишешь. Такая простая и наивная мысль. Будь на твоём месте кто угодно, я бы смогла предугадать, как он поступит, но ты… Ты как руны старшего футарка — кажется, я уже выучила их наизусть, но каждый раз выясняется, что их сочетания имеют большое значение.

Так и ты. В сочетании со мной ты один. Стоит появиться кому-то ещё — и вот ты уже другой. Иногда я думаю, что знаю тебя лучше всех, а потом вдруг осознаю, что совсем не знаю.

Ты ничего мне не обещал. Какие могли быть обещания, если было непонятно, выживем ли мы? А теперь остаётся лишь спрашивать себя, почему я никогда не интересовалась, как ты видишь свою жизнь после войны. Есть ли мне место в твоих планах? Я полагала, это очевидно. Но оказалось — нет.

Когда я ложусь в кровать, долго не могу уснуть. Я никогда не страдала бессонницей, может, только на первом курсе. А теперь помогают только зелья. Колдомедик сказал, что нужно использовать их лишь в крайнем случае, иначе может развиться зависимость. Так вот, прежде чем сдаться и принять зелье, я иногда лежу по два часа, глядя в потолок. Меня обступают воспоминания о Фреде, о школе, о друзьях. Но всё в итоге сводится к тебе. Ко всему, что между нами случилось за последний год.

Иногда мне кажется, что всё произошедшее — полустёртое сновидение, существующее только в моём воображении. Что не было ничего подобного в реальности. Мне приснилось, привиделось — а может, я просто прочитала это в каком-то романе.

И мне становится страшно. Будто бы меня выкинуло в другую реальность и я забываю всё, что произошло. Я лихорадочно цепляюсь за воспоминания, страшась упустить любую мелочь. Это помогает. Всё это было на самом деле. От начала и до дня битвы в Хогвартсе. Я всё помню.

Знаешь, я ни о чём не жалею. Даже если ты предпочитаешь забыть и сделать вид, что ничего не было.

Не подумай, я не плачу. Просто письмо я писала во дворе, а погода резко испортилась. Так и вижу, как ты возводишь глаза к потолку: «Примитивные очищающие чары, Уизли!..»

Конечно, они мне известны. Просто я не собираюсь отправлять тебе это письмо.

* * *

Двадцать пятое мая 1998 г.Малфой-склеп

Суд над матерью перенесли. Нам ничего не объяснили, просто поставили перед фактом. Думаю, это из-за новых обстоятельств, которые открылись в деле Снейпа.

Мать паникует. Она очень боится, что меня отправят в Азкабан. Кажется, она волнуется больше, чем, собственно, я.

После перенапряжения наступила апатия. Мне вдруг стало безразлично, что со мной будет. Лишь бы мать оправдали. Конечно, если меня упрячут в Азкабан, она будет убиваться, и это меня нервирует. Почему она не может понять, что мне всё равно? Что эти серые пустые комнаты, что заточение в камере — какая разница?

Приходил адвокат. Он растерял свой оптимизм, когда узнал о некоторых фактах. Да, я пытал учеников в Хогвартсе. Было ли это моим желанием? Пффф. На черта они мне сдались. Но что мне оставалось делать? Я не из тех альтруистов, кто готов пожертвовать своей шкурой.

Почему все вокруг качают головами и цокают языками, когда узнают об этом? Я тоже регулярно получал Круциатус от тётки и от самого Лорда. Салазар, я бы посмотрел на них, поживи они в условиях, когда каждую секунду есть вероятность сдохнуть в муках при лёгком движении палочки безносого выродка. Или в пасти его любимицы. О, ну конечно, они бы предпочли умереть, лишь бы не доставить боль ближнему. Драккл, меня тошнит при мысли об этом.

Почему так трудно понять, что если я делал это, то совсем не значит, что я этого хотел?

Только ты меня понимала. Только ты знала, каково это — находиться под чьим-то влиянием, когда твоя палочка не принадлежит тебе.

Чёрт, Джинни, я ведь пытал и тебя. Ты знаешь, что не в полную силу. Хвала Салазару, Амикус не приглядывался к нам в тот момент. А у тебя хватило артистических способностей, чтобы изобразить натуральные крики и боль при пытках. Мерлин, ты же знаешь, что если бы не я, то Амикус лично бы это сделал. В полную силу, упиваясь твоими страданиями. А может, позвал бы свою одержимую сестричку, чтобы поделиться добычей. Не мог я допустить этого. Я и сейчас содрогаюсь при мысли о том, что было бы, откажись я пытать тебя? Этого они все от меня ожидали, да? Благородно опустить палочку и смотреть, как этот ублюдок заставляет тебя корчиться в муках?

Хвала основателям Хогвартса, вмешался Снейп. Ты не помнишь, как он орал на Кэрроу. А я следил за тобой, молясь, чтобы эти двое уже свалили куда подальше, а я бы смог исцелить тебя.

Я ненавижу Амикуса. И Алекто. Если бы меня вызвали на суд, я бы рассказал многое из того, что неизвестно никому. Поцелуй дементора показался бы лёгким наказанием за всё, что они совершили.

Но меня считают одним из них и мои показания не учитываются. Почему, спрашиваю я? Вы были там, представители Визенгамота? Вы видели, что эти уёбки творили, прикрываясь приказами Лорда? Снейп бы мог подтвердить это, но он, увы, вне игры.

Может, и мне лучше было бы сдохнуть в последней битве, а, Джинни? Тошно влачить столь жалкое существование, когда моим словам не верят, а сам я заперт, как опасное животное. И единственная перспектива, что меня ожидает, — это переезд в другую клетку, уже с меньшими удобствами, чем та, в которой я нахожусь сейчас.

Но мне было страшно умирать в Адском огне. Я не смог отказаться от руки, которую мне протягивал Поттер. Чёрт возьми, не Грейнджер, не твой брат, а именно Поттер.

Скажи, протянул бы он мне руку, зная, что было между мной и тобой? Или оставил бы в пылающей комнате?

Знаю, что протянул бы. Сука, Поттер — это какой-то феномен. Он всегда найдёт оправдание происходящему. Всегда отыщет сострадание в своей большой гриффиндорской душе.

И раз уж я о нём заговорил, скажи мне, Джинни, ты ему рассказала, что между нами было? Простил ли он тебя, не жалеет ли, что не позволил мне сгореть заживо, как Крэббу? Доволен ли тем, что ты была в надёжных руках, пока он предпочитал не замечать, что творится в его отсутствие?

Перечитал письмо. Чёрт, это излишне эмоционально. Ты бы поняла меня, если бы у тебя была возможность его получить.

Но ты его не прочтешь. Я собираюсь сжечь его сразу же.

На минуту, всего на минуту, я представил, что завтра же отправлю его тебе. А потом вспомнил, что прежде всего надо дать почитать эти душевные излияния аврору. Нет, об этом даже речи не может быть.

Ты не прочитаешь всё это, и, наверное, так будет лучше.

Я не могу мешать тебе строить новую жизнь. Если я неприятная ошибка, то не стану досаждать своими письмами.

P.S. Если бы я планировал отправить это письмо, то ни за что не написал бы этого: я тоскую по тебе, Джинни.

* * *

Двадцать пятое мая 1998 г.

Тоскливая Нора

Только что вернулась с заседания суда. Алекто отправили в Азкабан ещё вчера, а вот Амикус сопротивляется. Обвиняет во всем сестру, утверждает, что был под Империусом и лично не пытал ни одного ученика.

И самое неприятное — он пытается спихнуть вину на тебя. Утверждает, что боялся и не останавливал твои жестокие порывы. Якобы он видел, как ты пытал Роули, и это нагоняло на него жуть. Мерлин, это такой бред. Но Визенгамот пока затрудняется вынести окончательное решение. Даже перенесли суд над твоей матерью из-за этого скользкого глизня.

Знаешь, после заседания… Как же трудно это написать, Мерлин. После заседания я вместе с Гарри отправилась в дом на Гриммо. Мы толком не виделись эти недели, а он сказал, что хочет поговорить.

В общем, он сообщил, что не готов к отношениям и нам нужно остаться друзьями. Я так боялась иного поворота, но, как оказалось, напрасно. Гарри сейчас очень плохо. Он осунулся и выглядит намного старше своих лет. Мне жаль его, но в этом лишь дружеские чувства, ничего более.

Знаю, ты ненавидишь разговоры о Гарри. Это просто ревность, Драко. И я написала об этом именно потому, что не было ничего предосудительного в нашей с ним встрече. Просто общение двух усталых старых друзей.

Мне никогда не нравилась твоя ревность. Всегда было немного смешно: вокруг война, пытки, страх, а ты боялся, что я буду с кем-то другим. Серьёзно? И это после всего, что у нас было? Не могу удержаться от иронии, извини.

Иногда я думаю, если бы не Волдеморт, был бы у нас шанс? Скорее всего, нет.

Я злюсь на то, что нам пришлось это пережить, но в то же время страшусь, что тебя бы не было в моей жизни. Даже если всё закончилось, я не жалею ни о чём.

Ты говорил, что я сильная. Помнишь? После пыток. Я тогда ничего не соображала, но теперь, когда лежу без сна по ночам, я перебираю воспоминания, и они словно становятся чётче. Я вспомнила, что было после того, как Кэрроу заставил тебя пытать меня. Ты отнёс меня на руках в Выручай-комнату. Обнимал и шептал… Не уверена, что правильно расслышала, ведь я находилась в обмороке, но… ты говорил тогда: «Ты сильная, Джинни. Ты выживешь. Я люблю тебя».

Эти слова теперь звучат у меня в голове твоим голосом. Под них я засыпаю и, кажется, слышу их даже во сне.

Что это? Моя фантазия разыгралась или это действительно было? Как бы я хотела задать тебе эти вопросы.

Окажись на твоём месте кто-то другой, я бы давно написала первая и спросила, что означает это молчание. Ты всегда посмеивался над моей прямолинейностью, так вот, с тобой почему-то она не работает. Я боюсь не получить ответа. Или получить, но не тот, что я хотела бы прочитать.

А вдруг всё это было… Не могу подобрать верное слово. Что-то вроде горячки? Когда не осознаёшь, что делаешь, и не отдаешь себе отчёта в поступках. Может, всё оказалось временным помутнением, а теперь к тебе пришло прозрение и ты жалеешь. Мне больно думать так, но иного объяснения я не вижу.

Я сожгу это письмо. Тебе не придётся читать его и мучительно размышлять, как бы отделаться от навязчивой Уизли. Хотя почему «мучительно»? Может, ты подивился бы этому бреду, сжёг письмо и тут же забыл бы о нём. Как забыл обо мне.

А вот я не могу забыть тебя.