Пение Огня (джен)

Раннее утро было обжигающе холодным. Солнце все еще пряталось за горизонтом и будто бы боясь морозов, не спешило покидать объятия пуховых одеял, сотканных из пушистых облаков, медленно, лениво плывущих по небу.

Я мягко улыбнулась, провожая их взглядом и вновь вернулась к книге, бережно перелистывая ее страницы.

Несмотря на изморозь, мне совсем не было холодно. Здесь, в кузне отца, где всегда горело пламя, словно в жерле вулкана, о которых я читала в сказках, было тепло и сухо. Даже уютно, не смотря на окружающие меня железо, дерево и прочий металл, завалившие, казалось, все пространство вокруг.

Как бы это не было странно, но только здесь я находила покой и только здесь отдыхала душой, позволяя себе мечтать о невозможном.

Например, о драконах.

Хотя увидеть их означало скорую беду, но… Я почему-то была уверена, что они совсем не такие, какими их представляют. Глупость, конечно, ведь они забирают девиц и… и страшно представить, что с ними делают, но…

Я вздохнула, понимая всю тщетность своих мыслей. Тщетность и опасность, если обратить их в слова.

Говорить о драконах вслух в нашей деревеньке было строжайше запрещено. За такое запросто могут закидать камнями, а в лучшем случае, высечь плетью. Весьма суровое наказание. Как первое, так и второе.

А все потому, что люди до безумия бояться этих созданий. И это при том, что мало кто видел их в живую.

Хмыкнув, я поудобнее устроилась на столе и вновь углубилась в чтение, мерно освещаемое светом огня из жаровни. «Страшные и правдивые легенды о драконах» гласило название, что несомненно, лишь подпитывало мой к ним интерес. Что же такого в себе хранила эта запретная книга, которую я с таким трудом умыкнула из повозки торговца, недавно заезжавшего к нам? Надеюсь, что-то поистине ценное и познавательное, раз я пошла на такое. Слава богу, что торговец покинул нас до того, как заметил пропажу книги.

Что ж, будем уповать, что я найду в ней все то, чего не нашла в местных фолиантах, в которых по крупицам собирала так желанное мне.

Перелистывая тяжелые, потертые страницы, я отметила, что книга, однако, побывала уже не в одних руках. Выходит, эти опасные, огненные создания будоражат не только мое воображение?

Вот за что я не люблю людей, так это за их лицемерие. Говорят одно, а делают совсем другое.

Снова вздохнув, я уже собиралась перейти на следующую страницу, во все глаза рассматривая большой, подробный рисунок дракона и тут же захлопнула книгу, поспешно соскочив со стола, едва услышала, как кто-то вошел в кузню.

— Доброе утро, отец, — пролепетала я, пряча свою ношу в складках платья, впрочем, не очень удачно, раз папа сразу обратил внимание на мои ужимки.

— Доброе, дочь, — ответил он, проходя мимо меня. — Чего не спится? Утро раннее.

— Да так… — я помялась, не зная, что толком ответить. — Просто не хочется. — И улыбнулась весело, правда, все равно получилось немного виновато. Отец посмотрел на меня, скинул с себя телогрейку и принялся за работу, не сказав больше ни слова. Я же, помявшись еще немного, уселась обратно на стол, пользуясь тем, что папа никогда не запрещал мне подобных вольностей. Разумеется, пока никто не видит, кроме него самого. И книгу я тоже не стала скрывать, раз уж он все равно ее заприметил.

От раскаленного железа кузня нагрелась до предела, теперь здесь было почти жарко. Если бы не снег на дворе, находиться тут было бы просто невыносимо. Тогда рабочее место отца и вправду могло бы стать вулканом, пусть лишь в сравнении, но все же.

— Ты бы делом занялась, доченька. Негоже тут тебе сидеть, на глазах у люда. Осудят ведь.

Я подняла на него взгляд, и в который раз за утро глубоко вздохнула. Что верно, то верно, у люда глаз приметливый, за все осудить могут, а за такое «непотребство» как сидение на столе и подавно. Меня и так считают «дурехой окаянной», как бабки говорят. Для них я та, кто «вечно нос свой сует куда не надо и вместо того, чтобы замуж выйти, да деток понарожать, все в сказки свои играет, да верит, будто дите малое».

Хихикнув, я вновь взялась за чтение и улыбнулась отцу, не отрывая взгляда от пожелтевших, местами стертых страниц.

— Все дела я уже сделала. Полы подмела, печку истопила, похлебку приготовила, — и посмотрела на пугливо выглядывающее солнце. — Святослава пока рано будить. Пусть поспит еще часок. — Перевела взгляд на отца, немного усталого, но по-прежнему могучего и такого доброго. — Да и у меня время есть. Полчасика еще, папуль и я домой пойду, честное-пречестное.

Отец на мои слова только покачал головой, снова опуская молот на наковальню и отложив железяку в сторону, повернулся ко мне.

— Я ведь серьезно, Ярина. Тебе уже семнадцать будет, а ты все в девках сидишь. Женихи разбегутся ведь и останешься одна, у разбитого корыта.

С трудом сдержав усмешку, я ответила:

— Да кто ж меня замуж-то возьмет, «дуреху окаянную»? Я же не как все, пап. Не примут они меня. Ты и сам это знаешь.

Отец промолчал, потому как врать не любил. Ну, а я говорила правду за него. Ту правду, которую никто на слух не переносил, но все носили в сердцах. Говорила же, не люблю я лицемерия и ложь тоже не люблю.

— Читаешь? — просто спросил он, прекрасно зная о чем.

— Читаю.

— И чем тебя так эти твари привлекают, — пробормотал, возвращаясь к своим железкам, в которых я ничего не смыслила.

— Не знаю, пап, — честно ответила я, посмотрев куда-то перед собой. — Я правда не знаю…

Я никогда не жаловала этого вопроса. Почему-то он всегда заставлял меня чувствовать странную, беспричинную тоску, печаль и… даже боль. Будто я что-то потеряла. Очень ценное. И никак не могла найти.

Папа снова не стал ничего говорить, сосредоточившись на работе. Уж что-то, а труд он любил. И нас с братцем приучал. Особенно после смерти мамы, ушедшей, едва родив Святослава.

В кузне повисла тишина. Лишь треск огня и оглушительные удары молотом, превращающие даже самые прочные металлы в податливую глину, разрушали ее путы.

Я обожала огонь. Могла смотреть на него часами. Он согревал меня, баюкал и казалось, что только он понимал, как иногда мне бывает одиноко здесь. Тоскливо и уныло в этом краю суровой зимы, холода и вьюги. Радовало и тешило только одно: сейчас середина марта. Уже скоро снег начнет таять и на место матушки-зимовицы придёт проказница-весна, а за ней и княжна-лето, которая принесет с собой тепло, солнце и пряный запах листвы. Ну, а после жарких дней лета уже и мудреница-осень.

Скорее бы.

Холодный, северный ветер ворвался в кузню, вступая в бой с огнем и выдернул меня из мыслей. Моргнув, я взглянула на трепещущее пламя, затем на распахнувшуюся дверь и наконец на книгу, чьи страницы пробежали намного вперед от той, на которой я остановилась. Разгладив их, я с любопытством вгляделась в строки, пытаясь понять, что они значат. Сложенные в несколько столбцов, они приковывали взгляд выдержанным ритмом и были очень похожи на песню. Песню, которой я никогда раньше не слышала.

Заинтригованная до глубины души, я поправила волосы и еще раз разгладив страницы книги, спросила у отца, надеясь, что у него есть ответ:

— Папа, а что это за песня? — и не позволив себе промедления, начала читать ее, как обычное стихотворение. — Раньше не было ни времени, ни земли ни пыли, ничего, забыли все. Было небылью, да стало пылью и река остыла и вода застыла в ничто…

Читая эти строки, одну за другой, я не заметила, как отец медленно выпрямился, затем также медленно обернулся и словно сорвавшая с цепи собака, рванул ко мне. Выдернул книгу и с силой, до боли сжал мой рот своей огромной ручищей. Оторопев, я уставилась на отца, совершенно не понимая, что происходит. А он смотрел на меня дико, зло и в то же время, со страхом, даже ужасом, побелившим его лицо до синевы.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он убрал руку, позволив мне судорожно вдохнуть, крепко стиснул свои челюсти и швырнул книгу в огонь. Мой рот приоткрылся в немом крике, но так же быстро закрылся, едва я увидела взгляд отца. Шумно сглотнув, я опасливо обошла стол и не своим, осевшим голосом спросила:

— Папа… Ч-что случилось? Я что-то сделала не так?.. Папа, пожалуйста, не молчи! — взмолилась я, не в силах выносить эту тишину, забитой напряжением под завязку.

Отец посмотрел в огонь, где медленно погибала книга, превращаясь в пепел и только когда она догорела дотла, наконец ответил, с каждым словом будто забивая гвоздь в крышку гроба.

— Это Обрядная песня, — произнес он звенящим голосом. — Она призывает дракона, чтобы он забрал свою Невесту.

Горло сжалось, будто в тисках. Господи!.. Я чуть… чуть…

— Я-я не знала… Прости меня, отец, — очень тихо прошептала я, покорно опустив голову и стиснув ладони, справедливо опасаясь родительского гнева, которого заслуживала за свою непозволительную глупость. Я ведь и вправду могла сотворить непоправимое.

Он очень тяжело, шумно выдохнул, успокаиваясь и посмотрел на меня с какой-то непонятной мне потаенной болью. Будто что-то очень долго тревожило его и не давало покоя по сей день. Что же это? Может, все дело во мне? Я ведь всегда доставляла ему много хлопот своими выходками…

Папа положил руку на мое плечо и сказал уже мягче, примирительным тоном:

— Не бойся, дочь моя. Песню ты прочитала не до конца. Страшиться нечего. Дракон не прилетит. — Я робко подняла на него взгляд. Потрепав меня по щеке, он велел: — Ступай. Свят, должно, уже проснулся. Накорми, да в школу собери.

Быстро закивав, я бросилась прочь из кузни, плотно кутаясь в накидку и ежась от холода, а в ушах набатом били слова из песни, которые я успела прочитать.

Почему они не выходят у меня из головы? Господь, прости меня, глупую!

Задержавшись на мгновение неподалеку, но достаточно в стороне, чтобы отец не увидел, я глубоко вдохнула. Во рту было сухо, горло саднило, а в груди разгорался настоящий пожар. Подняв ладонь, я увидела, как мелко она дрожит. Прикрыв глаза и наполнив легкие колким, остужающим пламя внутри, воздухом, я двинулась дальше.

Папа прав, все обошлось и бояться больше нечего, мысленно сказала я себе. Это помогло успокоится.

Петухи еще не запели, а значит сельчане пока спали и я могла не опасаться их осуждения и взоров. Если бы хоть кто-нибудь, кроме отца, услышал как я читаю эти строки, оплеухи было бы не избежать. И это еще самое малое, что могли со мной сделать.

А что бы сделали со мной ворчливые, гнусавые старухи и представить страшно.

Снег поскрипывал под ногами и поблескивал на лунном свету, постепенно угасающем и уступающем место дневному светилу, которое по-прежнему не спешило подниматься из-за облаков, потемневших, как перед бурей. Неприкрытую ничем шею царапал крепкий мороз, но ветра не было и это радовало.

В деревеньке стояла приятная тишина, но почему-то, всего на долю секунды, мне показалось, что воздух загустел и заискрился отнюдь не от лунного сияния.

Вдруг свеча в руке погасла. Я перевела на нее взгляд. Полупрозрачный дымок тянулся вниз, к реке.

Ветер. Всего лишь ветер, подумала я. Но отчего-то вдруг стало тревожно…

Чуть нахмурившись, я обернулась к снежным горам, своими пиками упиравшиеся в облака. В лицо ударили кристаллики льда, припорошенные снегом, остро впиваясь в кожу и мешая глазам видеть, вынуждая прикрывать их ладонью.

Мои веки распахнулись, подсвечник выпал из ладони. Ноги сами сделали шаг назад.

Горы застонали. С их вершин на деревню неслась буря.

Этот стон услышала не только я. В окнах домов загорелся свет, сельчане, сонные и встревоженные высыпали наружу, все как один повернувшись в сторону гор. Улица мгновенно наполнилась звуками и шорохами.

— Мать чесна, неужто лавина? — услышала я откуда-то с боку, но никто не успел ему ответить.

Буря обрушилась на нас слишком быстро, будто молния пронзив дерево.

Растерянно заметавшись, я упустила драгоценные мгновения и она настигла меня, заставив рухнуть на колени и преклониться к земле, инстинктивно прикрывая голову руками.

Ветер свистел в ушах, завывал, зло бил по крышам, ломал ветви и сносил все, что не было прикреплено к земле или стенам. От подобной участи меня спас только столб за спиной, к которому я прижалась, что есть силы.

Буря кончилась так же внезапно, как и началась. Она спустилась к реке и пробежав рябью по ее поверхности, рассеялась где-то за лесом, не оставив после себя ничего, кроме скрипучих сугробов и все то, что не пожелала забрать, выбросив за ненадобностью.

В деревне повисла звенящая, напряженная тишина, а в воздухе запахло грозой.

Я робко приподняла голову, снег осыпался по плечам.

В небе раздался громогласный рев и в тоже мгновение, крыша одного из домов вспыхнула, загоревшись в ярком пламени. Бросив на нее взгляд, я успела выхватить огромный темный силуэт, стремглав скрывшийся за другим домом.

В селении мгновенно началась паника. Все бросились в рассыпную, кто домой, кто прочь из деревни, крича что-то неразборчивое, сотрясая воздух отчаянными мольбами и надрывным плачем. В ушах стоял гул от их криков, слившихся в один единый протяжный звук, и единственное, что я смогла разобрать из этого гвалта, в недоумении оглядывая воцарившийся хаос, это:

— Дракон!

Что?..

Не дав опомниться, кто-то схватил меня за плечи и с силой тряхнул, крича прямо в лицо, брюзжа слюной и глядя безумными, округлившимися в ужасе глазами:

— Дракон! Спасайся! Беги! — и вздернув на ноги, больно толкнул в спину, принуждая бежать. Я послушно бросилась прочь, сама толком не понимая куда и зачем. Перед глазами все расплывалось, туманилось, а в голове звенело всего одно слово: дракон.

В воцарившейся суматохе было почти невозможно двигаться. Все время что-то вставало на пути, я натыкалась на кого-то, спотыкалась и падала. Кто-то звал меня, но я не различала голоса, позволив телу нести себя, пока мое сознание отказывалось мне подчиняться.

Споткнувшись в очередной раз, я ухватилась за оконную раму и вздрогнула, когда на меня посыпались щепки и дерево натужно застонало, треща под чем-то очень тяжелым. Задрав голову, я увидела длинный, массивный хвост, тут же юркнувший куда-то в право. Столп огня ударил в дом напротив и едкий дым повалил по воздуху, расстилаясь по снегу ковром.

Закашлявшись и прикрывая слезящиеся глаза, я метнула взгляд на полыхающую крышу и весь мир перестал для меня существовать, сосредоточившись на одной единой точке.

В образовавшейся выемке, поеденной алым пламенем, стоял, согнувшись, огромный черный дракон, в три раза больше обычного человека.

И его взор был обращен на меня.

Низко пригнувшись, он спрыгнул на землю, заставив ее задрожать и выпрямился, не отводя своего взгляда.

Оцепенев от ужаса, я не могла даже пошевелиться. Лишь смотреть на него, не отрываясь.

Его вытянутая морда приблизилась ко мне на опасное расстояние. Пристальный взгляд желтых глаз с узким зрачком словно пронзал насквозь.

Грудь дракона тяжело вздымалась, ноздри трепетали, жадно вдыхая воздух.

В деревне неожиданно стало тихо, все звуки куда-то исчезли. Я будто оглохла. Но слышала его дыхание и ощущала, как свое.

Прежде чем я успела хотя бы открыть рот, огнедышащий ящер задрал морду и оглушительно заревел в небо. Стиснув руками уши, я зажмурилась и в следующее же мгновение меня окатило порывами ледяного ветра.

А после снова, будто издеваясь, наступила оглушительная тишина.

Ноги подкосились, я скатилась по бревенчатым стенам. Волосы спали на лицо, щекотали нос и губы, но я ничего этого не замечала. Перед глазами все еще стояло видение — дракон смотрящий на меня. Слишком пристально, слишком внимательно, слишком…

— Прости ты нас, Господи, грешных своих рабов… — услышала я шепот и повернулась к нему. Сухонькая бабка стояла неподалеку, обратив лицо к небу и неистово крестилась. Ее глаза заволокло пеленой, по щекам струились слезы. Я вдруг поняла, что она ослепла.

Постепенно, со страхом, но все же смелея, люди покидали свои убежища. Выходили из домов, выползали из погреба, проскальзывали между скамеек и деревьев. Они тянулись к тому месту, где в последний раз видели дракона, прежде, чем он улетел — к крыше дома, все еще тлеющим алым на фоне белого и черного, снега и углей.

— Ох беда… Беда-то какая… — причитали старухи, хватаясь за головы. — Что с нами будет?..

Остальные, и мужчины и женщины, прижимая к себе детей, украдкой переглядывались под их тихий плач и в глазах каждого был страх. Отчаяние. Даже ужас.

А еще понимание. Понимание неизбежного.

— Вы ж знаете, что эт значит? — вдруг очень громко спросил мужичок, смотря на всех.

— Знамо дело, знам, — ответил ему кто-то тусклым, бесцветным голосом.

— За Невестой он пришел, — зло сплюнул стоящий рядом мужчина, отчего я вздрогнула, только сейчас его заметив.

Женщины тут же прижали к себе старших дочерей и зарыдали, крепко их обнимая. Деревня вновь наполнилась звуками, воем и мольбой.

Ухватившись за бревна, я попыталась встать. Услышав меня, ослепшая старуха повернулась ко мне и ткнув скрюченным пальцем, выплюнула, брюзжа слюной:

— Это ты! Ты виновата, окаянная! — закричала она. — Ты на нас беду навлекла! Ты! Дрянь этакая!..

Грудь сковало льдом, а сердце провалилось куда-то в желудок. Перед глазами помутнело…

Та песня… Дракон прилетел, когда я прочитала строки из той песни… Нет… Нет! Я не хотела!.. Я… Это невозможно…

— Будь проклята! Проклята, ведьма! — кричала она. Ее слепые глаза обжигали не хуже драконьего пламени, навеки отмечая невидимым клеймом.

— О чем ты, бабка старая? — возмутилась женщина, вцепившаяся пальцами в плечо своего сынишки. — Совсем из ума выжила?!

— Я слышала. Слышала! — звонко крикнула старуха, потрясая кулаком и обращаясь к сельчанам. — Слышала! Как ты песню пела, змея подколодная! — ядовито заверещала уже мне. Ее слова сочились ненавистью такой чистой и сильной, что мне мгновенно стало дурно. Желудок сдавило и меня затошнило, во рту появилась горечь. — Слышала! Все слышала! И папаша твой слышал! Змея ты, змея! Придушить тебя надо, придушить! — и вытянув руки, бросилась ко мне, с неожиданной силой для такого тщедушного тела, впившись в горло, стремительно выжимая жизнь по капле.

Ее с трудом смогли оттащить. Жадно втянув ртом воздух, я закашлялась, опрокидываясь на спину, успев выставить ладонь, чтобы не упасть. Поднеся ее к лицу я увидела снег и пепел, расползающиеся чернильным пятном по коже. Клеймо.

Оглядев собравшихся вокруг жителей, я побледнела, видя их мрачные лица и взгляды, обращенные ко мне, в которых затаилась злоба и отчаянный страх, вперемешку с немым вопросом и неверием.

— Это правда? — спросил сплюнувший недавно мужичок.

— Я-я…

— Это правда, — раздалось за спиной.

Эти слова прозвучали как удар хлыстом, сотрясшим воздух. Сельчане ахнули, а я не поверила своим ушам. Медленно, словно по наитию, я повернулась к отцу…

Он стоял в нескольких шагах от меня. Высокая, могучая гора, которую я знала и любила с детства. С лохматой шевелюрой и густой бородой, достающей до груди. Добрыми глазами и по-отечески мягкой улыбкой.

Но сейчас это было лицо незнакомца. Чужестранца, которого я видела впервые. Лицо врага. Того, для кого в одно мгновение я стала никем.

Он смотрел холодно, твердо. Челюсть сжата, брови нахмурены, скулы остро выделялись на его квадратном лице. Кулаки стиснуты, костяшки пальцев побелели. Желваки ходили под кожей.

— Отец… — тонким голосом прошептала я, сидя на снегу и во все глаза, не веря смотрела на него. Что он… только что сказал?..

— Старуха права: это она призвала дракона, — продолжил он и эти слова были для меня как пощечина. Как ушат холодной воды. Как удар под дых. Внезапный и смертельный.

— Па… па… — голос ослаб и был едва различим, но он услышал. Однако вместо того, чтобы как любой другой отец броситься ко мне, крепко обнять и сказать, что все хорошо, смерил суровым, презрительным взглядом и отчеканил, выбив почву у меня из-под ног. — Не смей называть меня отцом. Ты мне больше не дочь.

Я ошарашенно отпрянула. Глаза щипало от слез, но я не могла отвести от него взгляда.

Все дальнейшее было для меня как в тумане. Как в самом страшном ночном кошмаре, ведь происходящее не может быть правдой. Просто не может! Не может…

— Вот! Вот! — снова завизжала слепая, победоносно и злорадно улыбаясь. Толпа загудела ей в тон, осыпая меня проклятиями, обвиняя во всех смертных грехах и требующих наказания. Но я их уже не слышала. Я ничего не слышала. — Я же говорила! Говорила!!! Ведьма она, ведьма! Еще в колыбели придушить надобно было…

— Молчать! — вдруг рявкнул отец, заставив затихнуть и ее, и всех остальных, и посмотрел на нее тяжелым взглядом из-под сдвинутых бровей. — Не тебе решать, старая, кому жить, а кому умирать. Я ей жизнь дал, я ей и распоряжусь. — И повернулся к женщинам. — И мое решение таково: чтоб никто из ваших детей не пострадал, отдадим дракону ту, что его призвала. — А затем уже чуть тише. — Так будет справедливо. Верно?

— Верно, верно, — подхватили люди, ожесточенные и в то же время, радостные, испытавшие настоящее облегчение, потому что не им пришлось принимать такое решение и не им жертвовать самым дорогим… Но дорогим ли отныне?

Не успела я моргнуть и глазом, как меня тут же подхватили, больно впиваясь в плечи и руки, насильно утаскивая за собой, будто боясь, что вырвусь и сбегу. Но я не стала этого делать. Даже пытаться. Просто не смогла.

Единственное, на что меня хватило, это неотрывно смотреть на того, кто так жестоко и так просто отказался от меня, повернувшегося спиной и задаваться одним единственным вопросом:

Почему отец предал меня?