С тобой мне ничего не страшно (джен)

Альберт с тоской посмотрел на улицу. Даремское небо с самого утра почернело, будто налилось свинцом, а от дождя не было никакого спасения. Даже пришлось закрыть все окна в поместье, чтобы сырость не заползла внутрь, не осталась на полу и не впиталась в обивку мебели. Аристократ молчал и неотрывно наблюдал, как ветер носился по улице Дарема. Он гневно сгибал тонкие ветви и бросал под колеса экипажей мокрые газеты, словно злился на что-то.

«Серость, напитанная сырой землей при свете мутных фонарей...», — мужчина вздохнул и перевёл взгляд на стекло — по нему медленно стекали капли, оставляя за собой следы.

«Аллегория людских жизней — пройдет время и не останется ничего, даже этих следов».

Сверкнула молния и осветила в отражении рабочий кабинет — несмотря на быстрый переезд, здесь было уютно и аккуратно. Альберт гордился своим чувством вкуса, ведь с самого детства он умел сочетать цвета, мебель и другие атрибуты искусства — это не могло проскользнуть мимо родственников. Альберт не помнил, когда именно они заметили такой нужный талант, но матушка все восклицала в восторге, а отец одобрительно кивал, приговаривая: «Весь в меня, мой Берти». Как же старший Мориарти презирал это обращение, до скрипа в зубах и дрожи в кулаках. Точно так же тошнило от родственников, даже после их смерти.

«Говорят, огонь испепеляет всё — от болезней до воспоминаний. Какое враньё».

— Что-то ты печален, — прервал размышления мужской голос, и в этой внутренней тьме он был подобно шелесту листьев в весеннюю пору.

Альберт с улыбкой обернулся: в рабочем кабинете был только он и младший брат. Убрав за ухо светлую прядь, Уильям Джеймс Мориарти откинулся на спинку дивана и вопросительно взглянул в ожидании.

— Вздор. Никакой печали нет, у меня всегда такое грустное лицо, — лучшего ответа Альберт не придумал и пришлось импровизировать: все дворяне становились немного актерами. Или шутами — как повезет.

— Да неужели? — улыбнулся Уильям, да так иронично, что Альберт рассмеялся. На самом деле он часто веселился, позволяя себе всякий смех — долгий, местами ласковый. Или, напротив, выдавал короткий ехидный смешок со стальными нотками. Идеальная приправа к любому диалогу, всегда разная, но одинаково фальшивая. И даже с младшим братом, Льюисом, Альберт иногда лукавил, будто подталкивал в спину по призрачной дорожке обаяния. Льюис послушно шёл бок о бок с этим обманом, подозревая того или нет — непонятно. Но вот Уильям не соглашался на такую участь и добирался до истины с особым энтузиазмом и всегда безошибочно узнавал — какая грязь скопилась на душе старшего брата. По юности Альберт страшился такой проницательности и избегал Уильяма, не оставался с ним наедине без Льюиса. Но с возрастом глупая тревога пропала, испарилась, как ядовитые пары, оставив после себя монолитное желание — побыть с Уиллом подольше и просто помолчать.

Какая роскошь.

Второй сын Мориарти отложил книгу на журнальный столик и поднялся. Альберт в очередной раз отметил — при одинаковом росте Уилл был намного изящней и тоньше его самого. Всегда удивляло, что Альберт, дворянин по крови и носитель знатного рода, выглядел крупнее, сильнее простолюдина без фамильного герба за спиной. В чем же тогда разница между изнеженным аристократом и стеклодувом, чьи легкие каждый день работали на износ? В манерах? Что ж, при желании Уильям Джеймс Мориарти, занявший место «второго сына», доказал бы обратное за пять минут. Его поведение было настолько галантным, что многие из знати могли бы ещё поучиться.

— Все хорошо, Уилл, — заверил Альберт. Он приблизился к брату и мягко опустил ладонь на его плечо. — Я просто притомился. Эти бесконечные поездки в Лондон выпивают меня по капле.

— Как вино? — не сдержал тот улыбки.

— Самое дорогое на свете.

— Не могу понять твою любовь к вину, уж прости.

— А я не разделяю твоего слепого влечения к математике. Право, словно о женщинах сейчас говорим.

Оба рассмеялись. И вновь искренность зазвучала в этом кабинете — подобно струнной музыке она оттолкнулась от светлых обоев и вознеслась к люстре, увенчанной маленькими широкими свечами. Но радость эта длилась недолго, и Альберт тяжело вздохнул:

— Скоро нас ждёт участь, как и всех знатных домов — светский ужин. Пока я отбиваюсь, как могу, но аргументы уже заканчиваются и этот час настанет. Вот будет веселье…

— И это переживем, — улыбнулся Уильям, и от улыбки той бугристый камень на сердце пророс нежными фиалками. — Мы всё преодолеем на пути к нашей единственной цели.

Альберт опустил руку на бледные пальцы математика и, поднеся их к губам, осторожно поцеловал.

«Какие холодные руки», — с тоской подумал он, а вслух бодро произнёс:

— Преодолеем благодаря тебе.

— Благодаря нам, — Уильям потянулся к лицу брата и коснулся губами щеки. Его шепот тут же накрыл кожу бархатным полотном. — Альберт, твои глаза, как малахиты — ты это знаешь, но сейчас в них затаился не драгоценный блеск, а свинцовая тяжесть. Ты очень устал.

— Очень устал, — теперь Альберт не лукавил.

— Не неси это бремя в одиночку.

— И это говоришь ты, Уилл?

Второй сын Мориарти не ответил. Он отстранился и подошёл к дивану. Однажды мальчишка из трущоб смешал свою душу с холеным этикетом, потому ни в одном его жесте не промелькнула усталость. Уильям опустился на мягкую обивку плавно, держа спину ровно, словно позади стоял мрачный учитель с кожаным хлыстом в руке. Одно лишнее движение вопреки изящным нормам, прописанным каким-то монстром, и последует жгучий удар между лопаток — исключительно в воспитательных целях. Каждый аристократ проходил через эти тернии.

Альберт оценил старания брата, но от внимательного взгляда не ускользнуло то, чего невозможно скрыть — неестественная бледность и капельки пота на висках. Уильям прикрыл глаза.

«Наверняка у него закружилась голова от усталости. И помалкивает, не пожалуется. Твоя гордость не имеет границ, брат».

— Я позову Льюиса, он приготовит…

— Не нужно, — прервал Уильям. Не открывая глаз, он нащупал рядом лежащую книгу. Жест вышел таким трепетным, словно от формул на тех страницах Мориарти набирался сил. — Просто побудь со мной… Прошу тебя.

Два раза повторять не пришлось. Альберт подошёл ближе и опустился, но не рядом с братом, а на пол, скинув на подлокотник бархатный халат изумрудного цвета. Мужчина остался в тёмных домашних брюках и простой рубашке. Какой смысл в дорогой красоте, когда заговорила душа? Возможно Уильям удивился, но не виду не подал — ни вздохом, ни словом. Альберт лишь ощутил нежное прикосновение к волосам.

— Моран на пьяную голову недавно сказал, что у меня появилась седина, — словно между делом заметил Альберт и коротко усмехнулся. Замечание полковника оставило неприятный осадок, с какой-то хищной и злой насмешкой он тогда высказался. Нет ему прощения — Альберт обязательно отомстит. Аристократ уже придумал несколько вариантов: например, можно подсыпать слабительное или громко музицировать при страшном похмелье полковника.

«Переживет, но знатно помучается. Великолепно», — Альберт усмехнулся, и если бы кто-то сейчас сказал насколько эта усмешка оказалась злой, то он бы не удивился.

— Цвет твоих волос всё такой же насыщенно-каштановый, но пару седых прядей все-таки вижу, — ответ Уильяма был предельно честный, он же и вернул старшего Мориарти в реальность. Пришлось оставить коварные фантазии на потом.

— А я-то думал, дразнит “аристократ-полковник”.

— Не обращай внимания. Если так посудить, скоро мы все будем носить благородную седину.

— Даже ты? — рассмеялся Альберт. Он запоздало понял, что мог обидеть этим брата, но того не случилось.

— Только после вас, — на этот раз недобро усмехнулся сам Уильям. — А первым, помимо тебя, поседеет Шерлок Холмс.

— Кажется, он тебя заинтересовал?

— От тебя ничего не скроешь, брат.

— Как и от тебя, — обернулся Альберт.

Второй сын Мориарти тихо рассмеялся — редкое явление, а Альберт, как хитрая лиса, навострил уши: если брат упомянул детектива, значит уже придумал развилки с его активным участием. Любопытно посмотреть на весь план, особенно ту часть, где фигурировал этот новый игрок. Все же для Альберта было целым откровением, что Уилла всерьез заинтересовал чужой человек.

«Этот дерзкий детектив явно знает себе цену, так посмотрим из чего сделан его характер — из стали или гнили».

Уильям отложил книгу и неожиданно опустился на пол, вытянув ноги. Совсем не аристократично, но зато искренне. Занятное зрелище: двое взрослых мужчин сидят на пушистом белом ковре и улыбаются, как дети малые. Если сейчас кто-нибудь заглянет в кабинет, то сильно удивится. Даже непоколебимый Фред не сможет скрыть эмоций, и в глубине его больших темных глаз блеснет замешательство.

«Пусть смотрит, кто хочет, мне все равно», — рассудил старший Мориарти, обняв Уильяма за плечи.

— С тобой мне ничего не страшно, — эти слова Альберт произнес неожиданно даже для себя. Неожиданность — слишком большая роскошь для светского человека, привыкшего продумывать каждый шаг, как в шахматной партии. Да, любой прием и раут напоминал хитроумную игру, в которой нет права на ошибку. Надо верно угадывать мысли собеседника, но не забывать про свои: ведь только познав себя можно предвидеть поступки другого. Сейчас же Альберт ничего не продумывал, не выстраивал цепочку скользких манипуляций. Он был расслаблен, а потому позволял словам стремительно литься и бежать, как хрустальные ручейки в лесной чаще.

Уильям не ответил. Он лишь развязал золотистый турецкий халат и под удивленный взгляд брата лег на пол, опустив голову на его бедра. Конечно Уиллу было неудобно, но разве можно говорить мальчику, выросшему среди помоев и лютой ненависти, о каких-то лишениях?

— Пора бы тебе подстричься, — Альберт улыбнулся и вплел пальцы в длинные светлые пряди.

— Знаю, — коротко ответил Уильям, делая вид, что засыпает. Альберт нежно улыбнулся и подыграл, больше не затягивая того в диалог. Старший Мориарти знал, что драгоценный брат притворялся: он уходил в царство Морфея очень быстро и неожиданно — всё из-за бессонных ночей и постоянного умственного труда. Порой потенциал Уильяма пугал не на шутку, он и впрямь был гением своего времени, способным ответить на любой вопрос. Истинный консультант и криминальный Лорд. Да, Уильям удивлял: он казался милым и обаятельным дворянином, но на самом деле очень не любил общаться, даже с близкими иногда разговаривал лишь из вежливости и бесконечного чувства долга. Альберт сразу чувствовал острое напряжение и оставлял брата в покое. Но некоторые совсем не видели тонкой грани «можно» и «нельзя». Например, Моран, что б ему пусто было, порой так утомлял Уильяма громким смехом и пустыми рассказами, что приходилось почти насильно уводить полковника подальше. Обычно этим занимался Бонд — Альберту не доверяли такую важную миссию:

— «Ты же уведешь Морана в подвал и закроешь его там!» — разводил руками Джеймс, сдувая со лба золотистую прядь.

— «Уведу и еще как», — кивал старший Мориарти, даже не скрывая желания оставить полковника в подземелье на парочку веков, чтобы помолчал и хорошенько подумал о своём вульгарном поведении.

— «Иногда мне кажется, что Вам, мистер Мориарти, просто нравится полковник», — хитро улыбался Джеймс. Его яркая и свободолюбивая женская натура, скрытая под серой мужской одеждой, желала флирта, и формальный переход на «Вы» служил неким реверансом.

— «Если бы мне так нравился Моран, я Вас уверяю, он бы узнал об этом первым. И в самой нелицеприятной форме».

— «Что может быть хуже тёмного глухого подвала?».

— «Моя симпатия», — лукаво подмигивал Альберт.

— «Звучит многообещающе», — улыбка Джеймса становилась шире. И нежнее.

— «Вот оно как. Не совершите ли Вы со мной прогулочный променад в подвал, господин Бонд?»

Джеймс не сдерживался и заливался смехом — голос его был звонким и красивым, как горный хрусталь, потому Мориарти тихо наслаждался и не перебивал. Альберт обожал эту словесную дуэль, и Бонд был роскошным соперником. Порой аристократ ловил себя на мысли: если бы Джеймс каким-то чудом сохранил образ Ирэн Адлер, он бы точно женился на ней. Ведь хороша именно та семейная жизнь, где супруги ядовиты одинаково и подобно заговорщикам — всегда заодно в этом грязном мире.

«Хватит грустить о том, чего никогда не случится», — осёкся Мориарти. Аристократ беспомощно взглянул на Уильяма, и, благо, мысли вновь устремились к смелому и самоотверженному брату. Так что помогало Уиллу вести лекции и общаться с этим шумным миром? Альберт много думал об этом, упорно перебирал разные варианты. В итоге пришёл к единственно верному выводу: одно из немногих, что подпитывало брата, придавало ему сил — безграничная любовь к математике. Уильям всем сердцем радел за науку, желал её развивать. Профессор Мориарти хотел стать ярким лучиком света в царстве безграмотности, вдохновлять юношей и девушек, показывать им, насколько важно учиться вне зависимо от статуса и пола!

Такая жертва.

А чем он, Альберт Джеймс Мориарти, хоть раз пожертвовал ради высоких идеалов?

Дверь тихо отворилась и в тускло освещенном проёме показался Льюис. Он был как всегда — холоден, элегантен и строг. Обманчиво хрупкую фигуру скрывал чёрный фрак, а белые перчатки выделялись даже в этой полутьме. Младший сын Мориарти держал серебряный поднос с чаем и двумя фарфоровыми чашками.

«А для себя ничего не взял, — с нотками грусти подумал Альберт. — Ох, мой дорогой Лу, ты ведешь себя так, словно не наш брат, а дворецкий…».

— Прошу прощения, я… — начал было светловолосый крепкий мужчина, но тут же замолчал — Альберт приложил указательный палец к губам, призывая к тишине.

Уильям действительно уснул.

Льюс уже хотел уйти, но Альберт жестом подозвал его к себе.

— Садись, Лу, — улыбнулся он, не повышая голоса.

— Я? На пол?

— А ты никогда не пил чай на полу?

Младший сын Мориарти всерьез задумался и покачал головой. Уильям и Льюис часто сидели на полу в детстве, но вместо ароматного чая мальчикам предлагали лишь пинки да брань.

— Я тоже, вот и попробуем, — тихонько посмеялся Альберт, стараясь не шевелиться. Пусть и в той осторожности не было нужды — Уилл всегда спал мертвецки крепко.

— Почему ты налил только мне?

Вместо ответа Льюс взглянул на родного брата, Уильяма. Они так похожи — высокие блондины, с тонкими красивыми чертами: аккуратные прямые носы, чувственные губы и миндалевидные глаза. На их фоне темноволосый и зеленоглазый Альберт казался лишним, как серый камень среди белых благородных лилий. Спору нет, Уилл и Лу должны были родиться аристократами, в знатной семье, бесконечно радуя взгляд матери и наследуя дело отца, но жизнь рассудила иначе, забросив их в трущобы. И если бы Альберт тогда не встретил их в приюте, кто знает, как сложилась бы судьба каждого…

— Угостись чаем вместе со мной, Лу. Уильям ещё не скоро проснётся, — предложил старший Мориарти, отогнав тяжелые мысли. А они все лезли и лезли в голову, проникали в душу, царапая ее острыми кривыми когтями, и не было спасения.

— Благодарю, брат, — тепло улыбнулся Льюис. На его губах часто расцветала улыбка, но разве ему не было обидно, хоть немного, за свою второстепенную роль? Льюис был подобно тени или бледной картине среди ярких ребят из «Ми-6»: смелый Моран, находчивый Джеймс, талантливый Фред...

«Пора это исправлять. Хватит. Мы трое поклялись изменить мир к лучшему, а значит должны действовать сообща».

— Ты приготовил восхитительный чай, как и всегда.

— Как думаешь, брату тоже понравится?

— Разумеется, иначе быть не может.

Льюс смущённо покраснел. Ему приятна эта похвала. Младший сын Мортати, официально приёмный, погладил спящего брата по щеке. Сейчас лицо Уилла было таким спокойным: морщинка меж бровей разгладилась, а печальная улыбка — боль за несправедливость в этой жизни, уступила долгожданному покою.

Альберт улыбнулся и в снова подивился тому, каких замечательных братьев ему подарила судьба, взамен на пустую и праздную жизнь родственников — он сам обрек их на страшную смерть в огне, вот этими руками. Скомкал судьбы, как неудачную пьесу, и с размаху бросил в камин: огонь сразу подхватил эти визгливые голоса, нарочито изящные жесты и картонные мысли, превращая в пепел.

— Скажи, Лу, а тебе не страшно? Я про наш план, конечную цель и что с нами будет дальше… Есть ли у нас будущее?

Льюис ответил не сразу. Он пригубил чай, медленно вдохнув аромат бергамота, и лишь после посмотрел на Альберта. Взгляд был мягким, но в глубине темных глаз застыла бесконечная преданность. Преданность Уильяму и его стремлениям. Голос мужчины прозвучал ласково, он заструился, как дорогой восточный шелк, но Альберт вздрогнул от внутренней силы в каждой ноте.

— Мы сделаем этот мир лучше, брат. Вместе. И с вами мне ничего не страшно.