Закономерность происходящих с нами случайностей (гет)

То был сон. Зыбкий, удивительно яркий, каким бывает он лишь перед самым-самым пробуждением, когда сознание скользит по грани между явью и грёзой.

В этом сне небо над её головой пылало. Закат разлился по нему бледно-розовым цветом, а от самой кромки солнечного диска и дальше, сколь только мог охватить взгляд, змеились ало-рыжим широкие полосы, напоминающие северное сияние.

Она сидела на перилах городского моста и, реальности вопреки, за её спиной не жужжали рассерженным роем стройные ряды машин. Было тихо. Лишь где-то далеко внизу шуршала река, лаская волнами мостовые подпорки.

Так хорошо. Так спокойно.

Редко когда её одинокий мир бывал к ней столь мил, даря минуты умиротворения.

Она улыбнулась.

А затем услышала хруст.

Вскинув голову, увидеть она успела лишь чёрные провалы щелей, которыми, точно старое полотно, начало расходиться небо. А потом вспышка ослепила её, оставив за собой лишь белизну, в которой истаяли очертания и цвета. В испуге девушка прижала ладони к лицу, коснулась глаз — а уже в следующее мгновение поняла, что падает. Падает, точно в бездну — ведь ни спустя минуту, ни спустя две, её невольный полёт не закончился.

— Кошмар, — одними губами прошептала она и горько рассмеялась.

Конечно! Это ведь её сны, ни чьи другие…

— Кошмар… мар… — эхом отозвался чужой голос. — Кошмар?

И, перекрывая свист ветра в ушах и стоны расползающихся небес, голос рассмеялся. Да так звонок был его смех, что, казалось, голову девушки прошив, он звучал уже у неё внутри, резонируя с костями черепа.

Она зашипела, забилась, замахала руками в падении. Ей хотелось опоры. Хоть за что-то схватиться. Но вокруг была одна белизна. И смех. Непрекращающийся, холодный, колкий, как изморозь, смех.

Он пугал её. Вначале. Первые мгновенья падения.

А потом в её груди вспыхнула злость. И, не имея выхода другого этому чувству, девушка размахнулась и влепила себе ладонью по лицу. Клацнули зубы, щеку опалило, как кипятком.

Но боль не помогла — не отрезвила, не разбудила. Девушка заранее знала, что так и будет, но разочарование и обида всё равно забулькали в груди, комом поднимаясь в горло. Могла бы — ударила не себя, а тех, кто решил, будто во снах не бывает боли и что от неё проснуться можно. Это ведь никогда, никогда не работало!

Она чувствовала себя такой жалкой. Даже не веря, решила попробовать — и результатом ей стал стыд.

Зачем попыталась? На что надеялась?..

Её кошмары давно ничего не боялись. Ни слов, ни боли, ни хозяйки своей. И она это знала. Знала так же хорошо, как и то, что на самом деле нужно, чтобы всё закончилось.

С самого детства мучили её страшные сны. И за столько времени она смогла нащупать, понять правила этой извращённой игры собственного сознания. Впрочем, правила эти были до банального просты.

Чтобы проснуться — только и нужно, что принять, раскрыть кошмару объятия.

Но она боялась. Этот страх, иррациональный и глупый, пустотой вился вокруг её колотящегося сердца. Он предупреждал её, он кричал: «Это опасно! Противься! Беги! Борись!».

Потому она не рвалась играть по правилам. То последний рубеж, переступать который ей не хотелось. Но она знала — кошмар закончиться, если она решиться. Прекратиться в тоже мгновение. Всегда так было.

Внутри всё стянуло, точно перед прыжком. Едва разомкнув губы, она прошептала:

— Делай, что хочешь.

Она думала — всё. Сейчас проснётся в кровати и в груди будет тяжело, но потом она дойдёт до кухни, нальёт себе чаю и съест пару печений. А после даже воспоминаний о сне у неё не останется.

Вот только в этот раз кошмар не закончился.

Стоило лишь дать разрешение, как волна слабости прокатилась от кончиков пальцев ног к макушке и заскользили чужие, незримые пальцы внутри её головы. Это напоминало щекотку, ласку и она засмеялась бы, если бы всё нутро её не заполнил леденящий ужас.

Она не могла вздохнуть, не могла двинуться, не могла закричать. Не могла — потому что дозволила. Потому что себе больше была не хозяйка.

Хозяином стал он. Тот, кто касаясь её изнутри, разбивал сознание девушки на сегменты. Она чувствовала, как начинает слоиться, как теряет верх и низ. Мысли, звучащие в голове, она ощутила вдруг на вкус — были они как лук, сладко-горькие, водянистые.

Он рылся в ней, как в тумбочке в поиске носков. А она, понимая это, уже не могла ощутить ни ужаса, ни боли, ни обиды. Чувства, мысли, воспоминания — словно нитки они сплетались, путались меж собой. И в этой мешанине не могла она найти ни начала, ни конца. Лишь одно не менялось в этом безумии — чужой взгляд. Пронизывающий и острый, он скользил по её телу, забирался под кожу. Ей казалось, что он смотрел даже из её собственных ослепших глаз.

Время смазывалось, и она не знала, сколько пробыла вот такой: разобранной, разбитой, потерянной. Час? Десять часов? А может целый день. Или даже месяц. Она бы не удивилась.

Но вот, когда начало казаться, что так пробыть суждено ей вечность, сознание девушки с тихим, влажным шлепком сошлось воедино. И в то мгновение всё будто замерло.

А затем взорвалось.

Боль проникала всюду — раздирала грудь, голову, руки и ноги. Вены её вспыхивали болью, горя изнутри, а в глазах белизна сменилась россыпью радужных стёкол. Они мелькали и кружились, впивались острыми гранями в плоть, но каждый отсвет стекла, каждый скользнувший блик становились знанием, символом, словом…

Она видела их.

Видела неведомые языки. Видела плетения магии.

Видела лес, петляющую среди деревьев тропку. Видела людей с приклеенными улыбками.

Видела ветви могучего древа, сотканного из звёзд и мечт.

И видела чертоги, сияющие, словно золото среди океана хаоса.

Чужой голос шептал ей: «Смотри, смотри, смотри!».

И всё смеялся, смеялся, смеялся…

Она не слышала крика своего. Но она кричала.

А потом, наконец, упала.

Когда она открыла глаза, небо над головой уже заволокло голубовато-сиреневой дымкой, а тени вокруг наливались силой и ширились.

В ушах, казалось, до сих пор звенел чужой смех. Виски ломило, а от одной мысли о том, чтобы подняться, боль отзывалась пульсацией в затылок.

— Не сон, — хрипло вздохнула. Сама себе.

Вопреки естественному ходу вещей, согласно которому человек, уснувший в свой комнате в ней же и просыпался, девушка оказалась… где-то. Под спиной её была не кровать, а над головой — не родной потолок. Но она не спала — в этом девушка была уверена. Чёткость и полнота реального мира бросались в глаза, не давая и шанса на самообман.

Она приподнялась на локтях, села. Тут же её повело — голова закружилась с такой силой, что на мгновение девушка потерялась в пространстве. Чтобы не завалиться, она неловко дёрнула руками, упёрлась ими в землю.

Та была холодной и мягкой. Размокшей.

«Куда я, блять, попала?» — думала она, скользя мутнящимся взглядом по жухлой желтоватой траве. Та росла пучками, пробиваясь из грязи то тут, то там и на её фоне собственные бледные ладони казались девушке несуразными. Инородными.

Она вскинула, было, голову, хотела осмотреться, но перед глазами снова поплыло, небо и земля пошли кругами, заскакали, завертелись в тошнотворном хороводе. В попытке перебороть приступ головокружения, она зажмурилась с такой силой, что от напряжения задёргало переносицу.

И так и сидела. Долго. С несколько минут. И только когда всё стихло — открыла глаза.

Огляделась.

Лес, она была в лесу. Не подходя ближе, чем на десяток шагов, он обходил её тёмным частоколом тонких, совсем юных деревьецев, позади которых чернели кроны их старших братьев. А совсем рядом с девушкой, только руку протяни, змеилась лениво узкой лентой пахнущая затхлостью и тухлятиной речка.

И ни души.

Только ухал вдалеке филин. Да у берега журчало и булькало.

Не было ни похитителей, выкравших её, чтобы продать на органы. Ни маньяка, страстно желавшего убить. В общем-то, никого кто помог бы внести ясность в происходящее.

Никого.

Она была здесь совсем одна.

Холод, проникая сквозь одежду, покусывал кожу. Небо над головой стремительно чернело.

Она вздрогнула, вскочила на ноги. Её повело, снова, но слабее, намного слабее и от того девушка смогла удержаться на ногах.

Пускай голова её была точно варёной, а мозг ощущался так, словно его прокрутили через мясорубку. Несколько раз. Пускай думалось тяжело, со скрипом. Настолько, что девушка даже не была уверена в том, что полноценно помнит, кто она такая. Пускай не знала, каким образом и почему оказалась в злополучном лесу.

Пускай.

Однако даже так кое-что девушка понимала очень хорошо: если всю ночь сидеть на влажной земле, бояться и задаваться философскими вопросами — к утру от неё останется лишь закоченелый труп.

— Надеюсь это не Тайга. Просто лес. Это ведь может быть обычный лес?..

Ведь если вдруг кругом и вправду Тайга, то вряд ли она кого-то сможет здесь найти. И её тоже вряд ли найдут. Во всяком случае — живой.

Она усмехнулась, но губы её задрожали. Девушка с силой вдавила ладони в щёки и тихо, тяжело вздохнула, пытаясь прогнать из головы образ собственного, распростёршегося на земле, замёршего тела.

Ей нужно было двигаться, а не думать. И лучше всего — вдоль реки. Она знала — возле воды будет светлей и эта мысль, хоть и совсем немного, но успокаивала девушку.

— Так и сделаю. Нельзя просто стоять.

Она проговаривала всё вслух лишь от того, что не желала оставаться наедине с тишиной — та давила и порождала ненужные, не прошеные мысли. На вроде той, что далеко девушка по сырой, холодной земле в одних носках не уйдёт. Сколь бы тёплыми они ни были.

— В путь.

Решившись, девушка сделала шаг — и в тот же момент её прошибло, точно ударом тока. Как наяву она ощутила: смрад гниющего тела; острый, нестерпимый голод; предвкушение вкуса крови на зубах.

Во всех книгах, фильмах и играх, которые она знала, нормальные люди, повинуясь не писаному закону, в моменты столкновения с чем-то мистическим, подобные этому, всегда замирали, недоумевали, пытались разобраться в происходящем. Боялись, может — если то самое «мистическое» опасность представляло. Вот и она тоже испугалась — сердце ёкнуло, стукнуло к горлу и опало ледяной волной в живот. Да только она не замерла, разбираться не стала — ломано развернулась и, без единой связной мысли в голове, бросилась бежать.

Девушка не оглядывалась, да и хрипы позади едва слышала из-за набата пульса, отдающегося в уши, но всё равно знала — её преследуют. Тот, от кого разило голодом, гнался за ней. Она ощущала его нутром так же чётко, как землю под ногами, как обжигающий лёгкие воздух.

Холод, что хлестал её по щекам, что бросался прядями в глаза, выветрил из неё все чувства. Чужие были — но не собственные. Страх, паника, отчаяние — в раз выбило их из груди. В голове стало звонко, легко и мысли побежали быстро и прытко, как горный ручей. Но так же они были неглубоки.

Точно не о себе, она думала на бегу, что такими темпами её загонят. Как зверя. Она ведь никогда не умела в длинную бегать. Все школьные марафоны вытягивала на чистом упрямстве, а после — задыхалась, валяясь в траве. Так что — догонят, если будет в тупую убегать. И съедят.

Ей нужно укрытие. Место, до которого не сможет добраться преследователь. Или возвышенность, дающая преимущество. Хотя бы что-то.

Девушка бросила взгляд на темнеющий по левую руку лес — туда бежать глупо. Ноги только переломает, а спрятаться не спрячется. Справа текла река, но туда прыгать — даже не вариант. Медленная, узкая и, наверняка, ледяная — никаких преимуществ, сплошные минусы. Но даже будь река тёплой, что парное молоко, широкой и быстрой — преследователь, не отстающий ни на шаг, просто прыгнул бы следом в воду. Тем более что от берега он за ней и погнался.

В боку начинало колоть.

Впереди же она видела свою неминуемую гибель — русло реки, сужаясь, уходило в лес, а поляна заканчивалась стеной деревьев.

«Холод или сломанные ноги? Утонуть или наткнуться глазом на ветку, споткнувшись о корягу?..»

Но, когда девушка уже решала, с какой стороны лучше забегать в лес, взгляд её вдруг зацепился за дерево. Высокое, монументальное, оно было точно выплюнуто на поляну, стояло в отдалении от остальных, близко к воде.

В голове перещёлкнуло — девушка не стала раздумывать. Ринулась к дереву и, как есть, с разбегу, прыгнула. Руки больно оттянуло, когда она схватилась за самую нижнюю ветвь и повисла. Но, тут же, качнулась, упёрлась ногами в кору, заскребла по ней пятками, упираясь и одновременно пытаясь подтянуть себя.

О падении она не думала. Думала лишь о том, чтобы успеть.

Девушка перевалилась на ветвь тяжело, неловко, но сразу же вскочила, обняла неровный, бугристый ствол дерева. Нашарив ладонью первый же выступ в коре, она поставила на него ногу, перенесла свой вес и, оттолкнувшись, схватилась за следующую ветку. До той было ближе — девушка едва грудью поперёк не легла, перестаравшись. Хрипы слышались уже совсем близко, когда она, вцепившись во вторую ветку, влезла и на неё.

А потом так же — дальше, и дальше, и дальше.

Звуки, которые издавал её преследователь, его голод и его злость, подгоняли девушку, словно хлеща по пяткам плетьми. И никогда раньше она не взбиралась на дерево так быстро.

Она остановилась, лишь когда оказалась в самой гуще кроны. Когда выше лезть — уже опасно. Упадёшь.

Тогда девушка села, свесила ноги с ветки. Тогда прижалась к стволу боком, приобняла рукой, чтобы не упасть. Тогда, наконец, перевела дыхание и позволила себе взглянуть на преследователя.

И с губ её тут же сорвался свистящий вздох.

Она не думала пока бежала, кто может сидеть в реке и желать полакомиться человеченкой. Не думала — некогда было. Но представляла себе всё равно человека. Психа. Маньяка. Но всё-таки — человека.

Но внизу, в бледном свете луны, скакали не люди. Чудовища. Их тела были антропоморфными, но вместе с тем неправильными. Вздутыми. Распухшими. А из спин их щерились острыми иглами плавники. Они напоминали подгнивающий труп и рыбу единовременно. Твари скалились, царапали когтями ствол дерева, журчали, хрипели, булькали…

Она ощущала их голод. До сих пор. И даже с такого расстояния. Только теперь он мешался с хрусткой, пряной злобой.

Твари злились, потому что упустили добычу — поняла она. Потому что не могли взобраться на дерево.

Ей хотелось зло рассмеяться. И в то же время хотелось заплакать. Но, ни того, ни другого сделать девушка не смогла — внутри неё была одна лишь стылая пустота.

Лёгкие горели. Уши кололо.

Что делать теперь? Она не знала.

За что это происходит с ней? О, она так хотела бы знать!

Разглядывая тварей, она думала — неужели умерла во сне и это место, этот лес с чудовищами — загробный мир? Если так, то может и зря она столь отчаянно убегала. Мёртвые, как ей казалось, не имели свойство умирать второй раз.

Но представила она, как осталась бы. Там, на берегу. Как замерла бы в непонимании. Представила, как повалили бы её на землю твари, как смрад их тел ударил бы в нос и как сомкнулись бы их зубы у неё на шее. Представила, как брызнула бы на жухлую траву её тёплая кровь.

Представила.

И скривилась от отвращения.

Нет, даже если бы точно знала, что не умрёт — становиться кормом для чудищ не хотелось.

Девушка наблюдала за тварями и чуяла смятение, овладевшее ими. Она видела — жертвы своей они отпускать не желали. Но и как снять её с дерева, должно быть, не понимали. И от того только злобно смотрели в ответ, да царапали когтями кору.

Ей хотелось бы верить, что они ничего не смогут придумать. Что в головах этих тварей нет ни капли ума, раз уж, имея человекоподобное тело, руки, ноги и большие пальцы, они не догадались сразу о том, что на дерево можно залезть. Хотелось верить ей, что, в конце концов, они сдадутся. Уйдут.

Только вот это стало бы слишком большой удачей. Ей на такое рассчитывать не стоило.

А значит — нужно было оружие. Хоть какое-то.

Отведя взгляд от чудищ, она огляделась. Дерево, которое она избрала своим укрытием, оказалось хвойным — пушистые игольчатые лапы тыкались в спину, путались в волосах. Запах свежести, исходивший от крепких, частых ветвей вызвал у девушки блёклую улыбку. Приглядевшись, она схватилась за ближайший сук и потянула.

Скрип. Хруст.

Девушка взглянула на отломанную палку поближе. Была та вся в мелких веточках и иголках, неровная, едва длиннее локтя и толщиной в два пальца. Голову такой, конечно, не проломишь. А жаль. Не то, чтобы она не надеялась забороть тварей палкой. Ей и возможности к себе не подпустить хватит, но… Но. Сжимай она в руках оружие повнушительнее, возможно, пальцы её перестали бы так мерзко подрагивать.

— Так тоже хорошо, — прошептала она и прижала палку покрепче к груди.

Она глянула наверх — на ночном небе сквозь пушистую крону едва-едва проглядывал серебряный бок луны.

Вот убежала она, спряталась — а дальше-то что? Не спуститься ведь. Не сбежать.

Надеяться оставалось лишь на то, что раз выползли твари лишь под вечер, то когда наступит утро — они уберутся обратно в свою вонючую реку. Это казалось логичным — по всем законам историй монстры охотились ночью и спали днём, опасаясь солнечного света. Она, конечно, не знала, что за твари ей встретились, не знала, как они устроены — но и отталкиваться ей было не от чего, кроме как от тех самых неписаных правил из книг, игр и фильмов. Если и эти порыбы подчинялись им, то девушке нужно лишь переждать ночь. Одну ночь. И всё.

Вздохнув, она стукнулась лбом о ствол дерева.

Она строила воздушный замок, но — пусть будет так. Других мыслей у неё всё равно нет.

А когда наступит новый день, быть может, она сможет понять, что стало с её жизнью.

— Тили-тили-б-бом...

Закрой глаза скорее,

Кто-то ходит п-подо мной

И скребёт… сосну? Ёлку?..⁽¹⁾

Она сжала ободранную от лишних иголок палку до побелевших костяшек. Пальцы заныли. Голос ещё не хрипел, но срывался — и даже будь она храбрее, ничего не смогла бы с этим сделать.

За ночь она вся продрогла. Зубы стучали друг о друга, а пальцы ног занемели — девушке казалось, что грязь, по которой она бежала, за прошедшие часы смёрзлась в лёд. Она не проверяла. Не хотела проверять. Боялась, что пальцы замёрзли настолько, что от любого неаккуратного движения просто отломятся, как кончик сосульки.

А на горизонте первые лучи солнца уже давно прорезали предрассветный туман. Только вот оголодавшие порыбы никуда не спешили, развеивая своими синюшними мордами мечту о том, что с приходом дня девушка будет спасена. Они не просто не уходили — за ночь компания их разрослась, и теперь под деревом было уже пятеро чудищ. Все они азартно клацали на неё зубами.

— Т-тил-ли-тил-ли-бом...

Мне т-так здесь один-ноко-о.

На суку сижу одна.

Чем не д-долбоёбка?...

В распухших головах тварей всё же теплились зачатки сознания — и уже несколько часов к ряду по очереди они набегали на дерево. Прыгали и, цепляясь когтями, ползли вверх, будто не понимая основополагающей концепции лазанья по деревьям.

Девушка всхлипнула, когда одному из чудищ удалось вцепиться в ствол и взобраться выше полутора метров. Снизу его поддерживали журчащим бульканьем довольные собратья.

Она понимала — твари злорадствовали. Веселились, несмотря на голод, от которого даже у девушки сводило живот и темнело в глазах. Они знали — она никуда уже сбежит. Не сможет.

— Т-тили-тили-б-бом...

Т-ты видишь, как ползёт он?

Г-голодно ему п-по-оди…

Мне ль вообще не похуй?!

Вскрикнув последнюю строку, будто боевой клич, девушка с размаху ударила палкой вниз, целясь подобравшейся к ней твари по черепу. Она попала — и гадкий порыб, не ожидавший такой прыти от измученной жертвы, покачнулся. А девушка не ограничилась одним ударом — она била и била, до тех пор, пока хватка когтистых пальцев не ослабла. Оставив на прощание в коре уродливые раны, тварь упала в толпу своих сородичей.

— Рождённый плавать — лазать не умеет, уёбище речное! — воскликнула она, победно вскинув палку над головой. Но триумф сменился дрожью в руках, когда девушка заметила, что её оружие стало вдвое короче, чем было. Палка топорщилась на конце обломанными краями.

Девушка протяжно всхлипнула и, не целясь, бросила испорченное оружие в голову одному из чудищ. Не попала.

Разочарованная, она, в попытке согреться, подогнула ноги под себя и покрепче вцепилась в ствол руками. Пальцы обожгло болью — за ночь она пообломала об ветки и без того срезанные под самое основание ногти и те закровили.

— Третью палку уже ломаю об вас, хуилы! Уже рассвет! Съебитесь!

Но твари криков её не слушали. Отчаяние, сквозившее в её голосе, их лишь раззадоривало, манило, и они наскакивали на дерево яростно и весело, будто бы не устали совсем пасти её всю ночь.

Спасало девушку одно — твари были тупыми. Как пробка. Будь здесь её брат, сказал бы: «как угол круглого дома».

Веселья, даже злого пусть, мысль не вызвала. Было горько.

За ночь из неё ушли последние крохи надежды. Она замёрзла, проголодалась, всё тело её затекло и болело от сидения на ветке. Она была совершенно одна посреди незнакомого леса и от мысли этой скорлупа отупелого шока, лишь шедшая до того трещинами, наконец, лопнула. И сквозь её останки руки свои к девушке протянула истерика.

Горло засаднило. Перед глазами встала мутная пелена слёз.

Уже не хотелось знать, где она. Не хотелось знать, за что с ней так. Ей хотелось в тепло, есть и спать. Хотелось быть дома. Не здесь.

Но видимо, это много. Слишком много для неё.

Слёзы, пролившись, обожгли щеки. А в душе её вспыхнула злость. Но не на ситуацию, не на тварей — на саму себя.

Она думала — надо было бежать в лес ещё тогда, ночью! Не тратить время на дурость, на пустые надежды! Хоть бы не ждала тогда сейчас неизбежного, не представляла бы, как от холода и голода силы покидают тело, и она падает с дерева чудовищам на радость! Какая тупая! Тупая, тупая дура!

Она с силой саданула по стволу кулаком. Боль растеклась теплом по замёрзшим пальцам. Всхлипнув, девушка прижалась лбом к коре. Мотнула головой, ударилась об ствол. Раз. Ещё раз.

Что она могла? Сломать снова ветку? Напасть, а не ждать?..

Злость нашёптывала ей, что хотя бы одной твари она успеет выбить глаз, если удачно прыгнет, если будет хорошо целиться.

С губ слетел смешок. Да, выбор — умереть медленно от холода или быстро, но от зубов чудовищ. Что лучше?..

«Снова у меня выбор без выбора», — подумала и надсадно рассмеялась. Коротко и невесело.

— Да хоть бы вы, уёбища, мной траванулись! — прошептала девушка и закрыла глаза.

Тело её сотрясали рыдания и слёзы скатывались по щекам и подбородку.

Она так устала. Так устала за эту ночь.

Забывшись в рыданиях, девушка так и не увидела человека, выходящего из леса.

1) Здесь и далее — переделанная героиней песня из фильма "Путевой обходчик"

Вернуться к тексту