The Fallen Angel (гет)

Сколько она не оборачивалась раньше в его сторону, он всегда казался всего лишь одиноким и странным ребенком, вечно живущим в своих собственных фантазиях. В то время, как другие играли с новыми привезенными игрушками или в шутку дрались с волонтерами, Сережа рисовал в старой тетради и не обращал на них такового внимания. Вел себя крайне пассивно, никогда и ни в чем не участвовал, да и, если вспомнить, ему и не предлагали играть вместе. Все считали его чудиком. Закрытым в себе ребенком, при взгляде на которого аж в дрожь порой бросало. И, само собой, про него ходило не мало самых разных слухов.

Кто-то говорил, что он извращенец и пытался проникнуть на «девчачью сторону», кто-то твердил о том, что он вор, а особо умные и вовсе полагали, что он сжег всю свою семью. Смехотворно. Да разве один мальчишка мог сотворить что-то настолько ужасное? Тем более, такой зашуганный ребенок, что ни с кем не контактировал и всегда вел себя тише воды, ниже травы, стараясь не привлекать к себе особого внимания. А может, и не стараясь вовсе. Ведь то у него совсем не получалось. Слухи не обходили его стороной, а девчонка, протянувшая ему когда-то руку с тупым, но настолько банальным вопросом в стиле: «Давай дружить?», не отлипала от него даже по сей день, когда Сереже Разумовскому уже исполнилось восемь лет.

— Привет, — девочка, может, на год или полтора младше него, садится рядом с ним, без спросу заглядывая в тетрадь. — О, снова вороны? А это…

— Мой друг, — живо ответил он, но зачем-то перелистнул страницу, когда малышка, видно, хотела рассмотреть то чудище получше. — Доброе утро, Рони, — и скромно улыбнулся, от чего девочка просто не смогла не улыбнуться ему в ответ.

«Что-то не припомню я у тебя такого жуткого друга», — подумала она, но решила промолчать, как бы только Сережа не обиделся на нее за то, что Морозова посчитала его рисунки страшными. Впрочем, пусть он и любил рисовать, но на самом деле это у него мало выходило. Неаккуратные каракули исключительно простым карандашом, либо же с красным, когда он хотел закрасить кровь или же оформить как-то глаза ворона… разве такое вообще можно назвать хоть капельку красивым? Он же все время какой-то хоррор рисовал. Впрочем, об этом девочка всегда умалчивала, но и не называла его художества произведением искусства, за счет чего не врала ему, а просто не говорила правды и никак не комментировала.

— Друг? — переспросила Вероника, склонив голову в бок, когда Сергей, кажется, смотрел куда-то рядом, словно сбоку от нее кто-то стоял. Но обернувшись, она никого не заметила. Ни одной другой живой души, кроме них самих.

— Ну… да? Это странно? — тише спросил ребенок, с любопытством посмотрев на девочку, что словно ему не договаривала о чем-то, но все равно старалась делать вид, что все в порядке. И это… на самом деле, было даже несколько обидно. Обидно, что она не верила ему и не видела того, кто все время был с ним рядом. Не видела того, из-за кого ему не было так сильно одиноко и того, благодаря кому Сергей стал чуточку смелее и решился ей вообще открыться.

— Мм… да нет, думаю, нормально, — и она просто жмет плечами, словно в этом ничего такого не было. Врет ли?

— Вряд ли, — отвечает его воображаемый друг, качая головой. Мальчишка улыбается, опуская взгляд. Знает, что она его не видит и не слышит. Лучше, наверное, будет не пугать ее такими разговорами. Ведь если он начнет отвечать, то Вероника может неправильно их понять. То есть, его. Но, собственно, какая разница?

— Ты видел, какую гадость сегодня давали в столовой? Это же просто… фу!

— Обычная каша, — но при виде того, как она высунула язык, ребенок не сдержал тихого смешка. — Ну, зато… возможно, в скором времени тебя заберут и больше не придется ее есть?

— Ты это к чему? — тише и даже с каким-то испугом спросила Морозова, как бы, с одной стороны, и понимая, но принимать ей того совершенно не хотелось.

Кто-то был готов душу продать, личность и распрощаться с прошлым для того, чтобы попасть в нормальную семью, а кто-то… напротив, не хотел наступать на те же грабли. И Вероника относила себя ко второму типу. Точнее, хотела бы себя к нему отнести, но правда была в том, что она даже не знала собственных родителей. Только то, что ее мать залетела в шестнадцать от какого-то друга-наркомана и не захотела брать на себя за нее ответственность.

— Ну… на тебя же, вроде как, какая-то семья глаз положила. И уже второй день сюда приходят. Разве, это не означает, что они хотят тебя забрать? — объяснился мальчик, не понимая, а чего же ей, собственно, не нравится.

— Еще спрашиваешь? — его друг зло усмехнулся. Многозначительно так, словно Сережа должен был понимать сейчас это как никто другой. Перед глазами вспыхнул огонь, мальчик увидел в нем своих кричащих родителей и закрыл глаза, плотно поджав губы, прикусив их, пытаясь вернуться в настоящее. — Кому, как не тебе это знать?

«Прекрати!» — отчаянно прокричал мысленно Разумовский, когда был готов буквально свернуться калачиком, прятаться под одеялом и, в общем-то, да что угодно, лишь бы только не вспоминать больше тот ужас.

— Я не какой-то товар на рынке, чтобы на меня засматривались, и уж точно не собака, чтобы меня вот так просто забирали, просто потому что понравилась, — достаточно отстраненно ответила девочка. — Даже если они и хорошие люди… разве мы вообще нужны хоть кому-то по-настоящему?

— Не говори так, — однако, после ее слов что-то все-таки внутри него прояснилось. Сережа, как и все дети в этом приюте, и сам это прекрасно понимал. Никому из них не хотелось быть повторно выброшенными и переработанными, словно какой-то мусор. — Не бывает совсем ненужных людей.

— О, еще как бывают. Тебе сколько примеров надо привести, чтобы наконец-то дошло?

— Тебе-то откуда знать? — спрашивает и, в то же время, бьет прямо по больному. А это, в свою очередь, раздражает и ребенка, что стоял сейчас рядом с ней. Стоял и молча смотрел на нее так, словно хотел убить. Но сам лишь зло усмехнулся. Едкие замечания воспроизводились в голове Сергея одна за другой. — Разве кто-то заметит, если… если нас вдруг просто не станет?

— Не-а. Человечество волнует лишь собственное «Я». Какое же им дело до остальных? — а сам Разумовский молчит. Мысленно соглашается, но все его естество словно противится этому и не хочет признавать очевидного, ведь… разве это плохо? Разве плохо любить или жаждать любви другого? Плохо думать, что все как-нибудь уляжется и мир… на самом деле, переполнен добрыми и хорошими людьми? Людьми, что просто примут тебя таким, какой ты просто есть. — Размечтался. Ладно, молчу-молчу, — и теперь он раскрыл ладони в примирительном жесте.

— Если бы тебя вдруг не стало… я бы очень и очень сильно жалел о том, что не смог помочь тебе, — сжав руки в кулачки, совсем тихо сознался маленький ребенок, в голубых глазах которого можно было увидеть заботу и искренность, собранную, наверное, со всего этого мира. — И я бы с радостью забрал тебя отсюда, — девочка смущенно опускает взгляд и каким-то неловким движением поправляет выбившуюся прядь волос за ушко, что, на самом деле, само за себя говорило о том, что она волновалась. При том, не в плохом смысле.

— Надеюсь, не под опеку? — а то, что она попыталась сейчас пошутить, в свою очередь, определенно точно означало то, что Сергею удалось чуточку поднять ей настроение. — Ибо я буду согласна только в том случае, если заберешь сразу в жены, — и продолжила уже так легко и беззаботно, что, на самом деле, в этот самый момент уже растерялся ее друг, не понимая сейчас, шутит ли она или же говорит серьезно.

— А почему именно в жены? — полушепотом спросил Сережа, активно игнорируя сейчас человека рядом с ней, что лишь хлопнул себя по лицу и покачал головой, пока не исчез, предварительно бросив фразу: «Ну ты и балбес».

— Потому что тогда тебе уже будет сложнее отказаться и пойти на попятную, — с лукавой улыбкой объяснилась Вероника, на что мальчик только нахмурился, будто и правда начиная обдумывать этот вариант. — Боже, я ведь просто шучу! Сереж, хватит воспринимать все мои слова так серьезно!

— Может, тогда перестанешь так шутить?.. — пессимистично спросил он, но в то же время от чего-то казалось, словно это был совершенно другой ребенок. Не тот тихий и робкий мальчишка, а скорее… тот, за кого она еще когда-то оправдывалась перед воспитателем, когда Разумовский повел себя, словно настоящий герой. Когда вступился за нее и защитил от старших ребят. Когда избил и поизмывался над ними точно так же, как и те когда-то над бедным котом, коего она подкармливала все это время. — Серьезно, что ты будешь делать, если я так и поступлю?

— Скорее всего, тогда я… — начала она тихо и крайне неуверенно, чувствуя с его стороны такое давление, что признаваться в этом было просто невероятно тяжело. — Буду счастлива?

— Чего? — Разумовский, пропустивший добрую часть диалога, явно не понял, как вообще дошло до того, что после его вопроса, почему в жены, она ответила, что будет просто счастлива выйти за него!

Смущение накрыло его с головой в то же самое мгновение, и мальчик перепугался, когда в голове уже отчетливо представлял, как они вместе покидают этот приют, играют свадьбу и начинают свою совместную жизнь, где оба будут делать и покупать все, что только захотят. Жизнь, в которой у них будет своя квартира, работа, возможно, друзья и все то, что есть у каждого нормального человека.

— Ты ведь мой лучший друг, — он волновался и все мысли просто смешались в единую кучу, когда Рони вдруг начала оправдываться таким образом. — И это еще одна причина, почему я не хочу, чтобы меня забирали те придурки.

— Причина в том, что мы с тобой дружим? — и теперь, когда все вроде как стало на свои места, Сережа лишь слабо улыбнулся, понимая, что Вероника относится к этому чуть более беззаботно и, видно, представляет себе все как-то иначе.

— В том, что я хочу всегда быть с тобой, — тише призналась малышка так, словно это было настолько очевидным, что того вовсе не надо было даже произносить вслух. — И я точно так же с радостью бы забрала тебя отсюда. Поэтому… давай вместе уйдем, когда вырастем?