The Fallen Angel (гет)

Сколько она не оборачивалась раньше в его сторону, он всегда казался всего лишь одиноким и странным ребенком, вечно живущим в своих собственных фантазиях. В то время, как другие играли с новыми привезенными игрушками или в шутку дрались с волонтерами, Сережа рисовал в старой тетради и не обращал на них такового внимания. Вел себя крайне пассивно, никогда и ни в чем не участвовал, да и, если вспомнить, ему и не предлагали играть вместе. Все считали его чудиком. Закрытым в себе ребенком, при взгляде на которого аж в дрожь порой бросало. И, само собой, про него ходило не мало самых разных слухов.

Кто-то говорил, что он извращенец и пытался проникнуть на «девчачью сторону», кто-то твердил о том, что он вор, а особо умные и вовсе полагали, что он сжег всю свою семью. Смехотворно. Да разве один мальчишка мог сотворить что-то настолько ужасное? Тем более, такой зашуганный ребенок, что ни с кем не контактировал и всегда вел себя тише воды, ниже травы, стараясь не привлекать к себе особого внимания. А может, и не стараясь вовсе. Ведь то у него совсем не получалось. Слухи не обходили его стороной, а девчонка, протянувшая ему когда-то руку с тупым, но настолько банальным вопросом в стиле: «Давай дружить?», не отлипала от него даже по сей день, когда Сереже Разумовскому уже исполнилось восемь лет.

— Привет, — девочка, может, на год или полтора младше него, садится рядом с ним, без спросу заглядывая в тетрадь. — О, снова вороны? А это…

— Мой друг, — живо ответил он, но зачем-то перелистнул страницу, когда малышка, видно, хотела рассмотреть то чудище получше. — Доброе утро, Рони, — и скромно улыбнулся, от чего девочка просто не смогла не улыбнуться ему в ответ.

«Что-то не припомню я у тебя такого жуткого друга», — подумала она, но решила промолчать, как бы только Сережа не обиделся на нее за то, что Морозова посчитала его рисунки страшными. Впрочем, пусть он и любил рисовать, но на самом деле это у него мало выходило. Неаккуратные каракули исключительно простым карандашом, либо же с красным, когда он хотел закрасить кровь или же оформить как-то глаза ворона… разве такое вообще можно назвать хоть капельку красивым? Он же все время какой-то хоррор рисовал. Впрочем, об этом девочка всегда умалчивала, но и не называла его художества произведением искусства, за счет чего не врала ему, а просто не говорила правды и никак не комментировала.

— Друг? — переспросила Вероника, склонив голову в бок, когда Сергей, кажется, смотрел куда-то рядом, словно сбоку от нее кто-то стоял. Но обернувшись, она никого не заметила. Ни одной другой живой души, кроме них самих.

— Ну… да? Это странно? — тише спросил ребенок, с любопытством посмотрев на девочку, что словно ему не договаривала о чем-то, но все равно старалась делать вид, что все в порядке. И это… на самом деле, было даже несколько обидно. Обидно, что она не верила ему и не видела того, кто все время был с ним рядом. Не видела того, из-за кого ему не было так сильно одиноко и того, благодаря кому Сергей стал чуточку смелее и решился ей вообще открыться.

— Мм… да нет, думаю, нормально, — и она просто жмет плечами, словно в этом ничего такого не было. Врет ли?

— Вряд ли, — отвечает его воображаемый друг, качая головой. Мальчишка улыбается, опуская взгляд. Знает, что она его не видит и не слышит. Лучше, наверное, будет не пугать ее такими разговорами. Ведь если он начнет отвечать, то Вероника может неправильно их понять. То есть, его. Но, собственно, какая разница?

— Ты видел, какую гадость сегодня давали в столовой? Это же просто… фу!

— Обычная каша, — но при виде того, как она высунула язык, ребенок не сдержал тихого смешка. — Ну, зато… возможно, в скором времени тебя заберут и больше не придется ее есть?

— Ты это к чему? — тише и даже с каким-то испугом спросила Морозова, как бы, с одной стороны, и понимая, но принимать ей того совершенно не хотелось.

Кто-то был готов душу продать, личность и распрощаться с прошлым для того, чтобы попасть в нормальную семью, а кто-то… напротив, не хотел наступать на те же грабли. И Вероника относила себя ко второму типу. Точнее, хотела бы себя к нему отнести, но правда была в том, что она даже не знала собственных родителей. Только то, что ее мать залетела в шестнадцать от какого-то друга-наркомана и не захотела брать на себя за нее ответственность.

— Ну… на тебя же, вроде как, какая-то семья глаз положила. И уже второй день сюда приходят. Разве, это не означает, что они хотят тебя забрать? — объяснился мальчик, не понимая, а чего же ей, собственно, не нравится.

— Еще спрашиваешь? — его друг зло усмехнулся. Многозначительно так, словно Сережа должен был понимать сейчас это как никто другой. Перед глазами вспыхнул огонь, мальчик увидел в нем своих кричащих родителей и закрыл глаза, плотно поджав губы, прикусив их, пытаясь вернуться в настоящее. — Кому, как не тебе это знать?

«Прекрати!» — отчаянно прокричал мысленно Разумовский, когда был готов буквально свернуться калачиком, прятаться под одеялом и, в общем-то, да что угодно, лишь бы только не вспоминать больше тот ужас.

— Я не какой-то товар на рынке, чтобы на меня засматривались, и уж точно не собака, чтобы меня вот так просто забирали, просто потому что понравилась, — достаточно отстраненно ответила девочка. — Даже если они и хорошие люди… разве мы вообще нужны хоть кому-то по-настоящему?

— Не говори так, — однако, после ее слов что-то все-таки внутри него прояснилось. Сережа, как и все дети в этом приюте, и сам это прекрасно понимал. Никому из них не хотелось быть повторно выброшенными и переработанными, словно какой-то мусор. — Не бывает совсем ненужных людей.

— О, еще как бывают. Тебе сколько примеров надо привести, чтобы наконец-то дошло?

— Тебе-то откуда знать? — спрашивает и, в то же время, бьет прямо по больному. А это, в свою очередь, раздражает и ребенка, что стоял сейчас рядом с ней. Стоял и молча смотрел на нее так, словно хотел убить. Но сам лишь зло усмехнулся. Едкие замечания воспроизводились в голове Сергея одна за другой. — Разве кто-то заметит, если… если нас вдруг просто не станет?

— Не-а. Человечество волнует лишь собственное «Я». Какое же им дело до остальных? — а сам Разумовский молчит. Мысленно соглашается, но все его естество словно противится этому и не хочет признавать очевидного, ведь… разве это плохо? Разве плохо любить или жаждать любви другого? Плохо думать, что все как-нибудь уляжется и мир… на самом деле, переполнен добрыми и хорошими людьми? Людьми, что просто примут тебя таким, какой ты просто есть. — Размечтался. Ладно, молчу-молчу, — и теперь он раскрыл ладони в примирительном жесте.

— Если бы тебя вдруг не стало… я бы очень и очень сильно жалел о том, что не смог помочь тебе, — сжав руки в кулачки, совсем тихо сознался маленький ребенок, в голубых глазах которого можно было увидеть заботу и искренность, собранную, наверное, со всего этого мира. — И я бы с радостью забрал тебя отсюда, — девочка смущенно опускает взгляд и каким-то неловким движением поправляет выбившуюся прядь волос за ушко, что, на самом деле, само за себя говорило о том, что она волновалась. При том, не в плохом смысле.

— Надеюсь, не под опеку? — а то, что она попыталась сейчас пошутить, в свою очередь, определенно точно означало то, что Сергею удалось чуточку поднять ей настроение. — Ибо я буду согласна только в том случае, если заберешь сразу в жены, — и продолжила уже так легко и беззаботно, что, на самом деле, в этот самый момент уже растерялся ее друг, не понимая сейчас, шутит ли она или же говорит серьезно.

— А почему именно в жены? — полушепотом спросил Сережа, активно игнорируя сейчас человека рядом с ней, что лишь хлопнул себя по лицу и покачал головой, пока не исчез, предварительно бросив фразу: «Ну ты и балбес».

— Потому что тогда тебе уже будет сложнее отказаться и пойти на попятную, — с лукавой улыбкой объяснилась Вероника, на что мальчик только нахмурился, будто и правда начиная обдумывать этот вариант. — Боже, я ведь просто шучу! Сереж, хватит воспринимать все мои слова так серьезно!

— Может, тогда перестанешь так шутить?.. — пессимистично спросил он, но в то же время от чего-то казалось, словно это был совершенно другой ребенок. Не тот тихий и робкий мальчишка, а скорее… тот, за кого она еще когда-то оправдывалась перед воспитателем, когда Разумовский повел себя, словно настоящий герой. Когда вступился за нее и защитил от старших ребят. Когда избил и поизмывался над ними точно так же, как и те когда-то над бедным котом, коего она подкармливала все это время. — Серьезно, что ты будешь делать, если я так и поступлю?

— Скорее всего, тогда я… — начала она тихо и крайне неуверенно, чувствуя с его стороны такое давление, что признаваться в этом было просто невероятно тяжело. — Буду счастлива?

— Чего? — Разумовский, пропустивший добрую часть диалога, явно не понял, как вообще дошло до того, что после его вопроса, почему в жены, она ответила, что будет просто счастлива выйти за него!

Смущение накрыло его с головой в то же самое мгновение, и мальчик перепугался, когда в голове уже отчетливо представлял, как они вместе покидают этот приют, играют свадьбу и начинают свою совместную жизнь, где оба будут делать и покупать все, что только захотят. Жизнь, в которой у них будет своя квартира, работа, возможно, друзья и все то, что есть у каждого нормального человека.

— Ты ведь мой лучший друг, — он волновался и все мысли просто смешались в единую кучу, когда Рони вдруг начала оправдываться таким образом. — И это еще одна причина, почему я не хочу, чтобы меня забирали те придурки.

— Причина в том, что мы с тобой дружим? — и теперь, когда все вроде как стало на свои места, Сережа лишь слабо улыбнулся, понимая, что Вероника относится к этому чуть более беззаботно и, видно, представляет себе все как-то иначе.

— В том, что я хочу всегда быть с тобой, — тише призналась малышка так, словно это было настолько очевидным, что того вовсе не надо было даже произносить вслух. — И я точно так же с радостью бы забрала тебя отсюда. Поэтому… давай вместе уйдем, когда вырастем?

Вероника всегда хотела себе домашнего питомца. Мечтала о том, как однажды у нее будет свой собственный домик где-нибудь подальше от города, а в нем — и змеи, и собака, и какой-нибудь мейн-кун. Ящерки, крыски, попугайчики, рыбки, черепашки… возможно, даже думала о том, что будет разводить их и продавать, чтобы еще как-то на этом зарабатывать, а не спускать все деньги на один лишь только корм. Само собой, маленькая девочка не думала еще о том, что животные — это большая ответственность, и насколько же трудно ей было бы за ними ухаживать, учитывая то, что она и за собой-то толком почти не следила. И если бы не строгие воспитатели с их тотальным контролем, Морозова бы полностью сбила себе режим дня, жила бы на каких-нибудь дошираках и посадила себе желудок.

А из-за того, что в детский дом питомцев приводить было нельзя, Веронике пришлось довольствоваться малым. Девочка игралась с бездомными животными и воровала еду из столовой, либо же намеренно не доедала, чтобы покормить того же самого кота, что все ошивался возле их детского дома. Поначалу он ее боялся, но уже затем, когда Рони его выхаживала уже как недели две, тот сам льнул к ее рукам и выпрашивал что-нибудь съедобное.

Несколько раз Сереже доводилось уже видеть, как незнакомая ему девочка подкармливает одного и того же грязного кота, либо же играется с дворнягой возле пляжа, где он любил посидеть в своем гордом, но таком невыносимом одиночестве. И в один прекрасный день, когда он снова собирался убежать на тот же самый грязный пляж, мальчишка услышал противный, но до боли в ребрах знакомый смех ребят и «Не трогайте его!». А что же было потом дальше — он вспомнить все не мог, сколько не пытался. На него ругались воспитатели, трое побитых хулиганов показывали на него пальцем, а та девочка яро пыталась его защитить. В результате хуже стало только тем, кто издевался над животными. Его похвалили ни за что, а та самая малышка, что заступилась за него, когда Разумовский, наверное, раз десять пытался дать понять, что он не при чем… вскоре подошла к нему и протянула свою руку.

— Ты ведь Сережа? Я Вероника! Давай дружить?

* * *

«И я ведь по-прежнему ничего не помню», — мальчик понимал, что это странно, но… нельзя сказать, что он того боялся. Сережа не считал это чем-то серьезным или важным, да и, на самом деле, такой случай произошел с ним лишь однажды, а потому он сильно и не волновался. Возможно, его избили те самые ребята, возможно, они вспомнили, как он попытался спасти старого пса, что обычно валялся где-то в песке у пляжа или же под досками у деревянного заброшенного домика, дверь в который была заколочена досками и выбита бесчисленное количество раз, когда более старшие ребята из детдома забегали туда выпить пива или покурить так, чтобы их потом и не спалили.

— Сереж, ты знал? Тех идиотов… ну, ребят, что над животными и голубями издевались… сожгли заживо. Полиция допрашивает всех детей, кто их знал, и воспитателей, — рассказала девочка, вырвав друга из размышлений, когда он посмотрел на нее не то с испугом, не то с удивлением, будто и не веря в то, что что-то подобное могло случиться.

— Что? Как такое произошло? — девочка лишь безразлично пожала плечами, демонстрируя тем самым и свое отношение к этому инциденту. Ей было все равно. Кого сожгли, когда, что теперь будет…

— Никто не знает. Ко мне тоже сегодня подходили. Дядя какой-то спрашивал, не видела ли я чего-то подозрительного. Но знаешь? Даже если бы увидела… я бы не захотела, наверное, рассказывать, — ответила Вероника, опустив голову к его плечу. — Потому что получили они по заслугам. Это карма. Нечего животных было бить и младших задирать.

— А если это маньяк какой-то и… в следующий раз он бы сжег кого-то из нас? — тише спросил мальчик, нахмурившись так, словно был вообще с ней не согласен. И, несмотря на это, ему было страшно. Этой ночью ему снились горящие в пламени хулиганы, что молили его о помощи. Сережа кричал от бессилия и страха, не зная, что ему делать, а после, когда перед глазами был один только огонь, то вспомнил прошлое. Три черных силуэта перед глазами соединились в два огромных, и он услышал голос матери: «Беги!».

— А может они сами захотели сжечь домик или кто-то до них по неосторожности алкоголь пролил, а те с зажигалкой играли. Тема ж ее при каждом удобном случае доставал и других детей ею пугал. Мол, волосы спалит, если не будем слушаться, или что-то вроде того, — тише ответила малышка, приобняв саму себя за локоть. — Не знаю. Я все же больше склоняюсь к тому, что они были виноваты сами. И почему сразу маньяк? Ты… кого-то видел?

— Нет, — моментальный ответ вырвался сам собой, когда ребенок сам чуть опустил плечо и наклонил голову в ее сторону. — Скорее всего, ты все-таки права, Рони, — несколько тише произнес он и зло усмехнулся, чего девочка, само собой, уже не видела. — И это была просто карма.

— Как быстро ты свое мнение вдруг поменял, — но Морозова, кажется, была этому только рада и не заметила подвоха. Не заметила она и того, что говорил с ней уже явно не Сережа.

А может, и не то, чтобы не заметила, сколько уже не обращала просто на него внимания. Не то, чтобы то совсем не было странным или же ей не было страшно, когда ее друг вел себя подобным образом, но… возможно, то стало уже чем-то привычным для нее. То мальчик говорит одно, то совсем другое. Возможно, не менялось лишь только то, что он всегда был за справедливость и наказание плохих людей в соответствии с их проступками. И в то время, как один все рассказывал на словах, другой доказывал все это действиями. Как два человека с одинаковыми суждениями, но различающимися принципами.

— Я всегда считал, что плохие люди должны получать по заслугам, — только и ответил Разумовский, прикрыв глаза. Рядом с ней он чувствовал спокойствие. И хотя оно в корне отличалось от того же одиночества, сейчас, возможно, он был немного даже рад за самого себя, что нашел «кого-то», кто был с ним хотя бы частично того же мнения, не раздражал своим легким и до невыносимости простым характером и… просто все время был поблизости.

Вероника никогда не сдавала его, всегда оправдывала перед другими, если вдруг ему то было нужно, и защищала, когда уже позднее хулиганы приходили мстить. И ему приходилось затыкаться. Приходилось терпеть внутри Сережи, что лишь мечтал о том, чтобы те задиры просто сдохли, но сам боялся последствий. Боялся что-то делать, не хотел… думал, что их жизнь сама накажет. И она наказала. Их руками, правда, но ведь никто об этом так и не узнал? И что же сейчас чувствует Разумовский? Злость и горечь. Ему было до чертиков жалко сгоревших ребят, но в то же время Сережа чувствовал и облегчение. Все и сразу, мыслей летала огромная куча, а вот он, его лучший «воображаемый» друг, не считал, что того было достаточно.

Стоит подумать о том, что таких ублюдков слишком много и… он просто теряется в дальнейших идеях и безумных планах, уже машинально начиная что-то рисовать. И, в конце концов, Сережа рисовал огонь, воронов и самого себя. Маленького и беззащитного рядом с огромной, такой пугающей птицей, изображающей его собственное «Я». И это его «Я» в корне отличалось от того, каким он себя считал. Каким пытался выглядеть. Хотя, а пытался ли? Разумовский никогда не был шибко общительным ребенком, да и со сверстниками не общался. Вон, их единственная подруга, и та на целый год младше, если не все полтора. И она, кажется, видит, что их двое, но упорно делает вид, что не замечает никаких отличий. Ну ничего. Он вынудит ее во всем признаться. И обращаться к нему, как к отдельной личности, а не к тому же самому Сергею… ведь как так? Почему же этому хлюпику достаются все заслуги? А знает ли она, что именно он помог ей разобраться с ублюдками и спас кота? А что это было просто жуть как весело? Вряд ли. Такой хлипкой девчонке, как она, этого явно будет не понять.

Он чувствует, как его начинает клонить в сон. Само собой, Сереже было тяжело заснуть после того «кошмара», когда он сам же избавился от главной проблемы в заброшенном домике, а после, еще, может, пять минут посмотрев на сгорающие тела ребят, ломанулся в сторону детского дома тем же путем. Не через охрану. Забор, а там уже и открытая дверца запасного выхода. И, пробежавшись вверх по лестнице, он смог незаметно проскочить в комнату. Свою комнату. Ему стольких сил стоило то, чтобы избавиться от соседей, что, на самом деле, о тех трудах и вспоминать лишний раз не хотелось. Ведь раньше он жил с самыми настоящими отбросами. С мусором. С ребятами, что были настолько мерзкими и смеялись так надрывисто, что Сережа, при взгляде на них, думал: «Вот же психи».

Мальчик просыпается, может, минут через двадцать или тридцать. А по его же ощущениям прошло не меньше двух часов. Еще не открывает глаз, чувствует, как маленькая ручка легонько оглаживает его щеку подушечками пальцев и перебирает чуть завивающиеся волосы, которые та же Морозова всегда называла «кудрявыми», что ему не нравилось, но… акцентировать на этом внимание он не хотел. Ни тогда, ни, тем более, сейчас, когда она массировала его голову и то было настолько приятно, что Сережа и не был сильно удивлен тому, что вообще заснул. Рядом с Рони ему было спокойно.

— Прости… я совсем не помню, как заснул, — он виновато улыбнулся и подал голос так неожиданно, что девочка сразу же убрала руку, старательно делая вид, что ничего не делала.

— А, это… ничего. Я сама с тобой сначала чуть ли не заснула, — призналась она, неловко улыбнувшись ему в ответ. — Все хорошо? — Сергей кивнул. — Ну, тогда отлично, — и он все же поднялся. Недосып сказывался на нем так, что после сна у него только болели глаза и, совсем немного, голова.

После короткого сна, само собой, стало чуть полегче, но, на самом деле, была бы его воля, и он бы пролежал так еще часик-другой. Но то было бы огромной наглостью с его стороны, да и… Разумовский понимал, что, возможно, его подруге тоже было тяжело. Пусть она это и пыталась зачем-то скрыть. Скорее всего, просто не хотела обижать и думала о том, что он начнет только лишний раз волноваться. И… в целом, думала она в верном направлении.

— Сколько я примерно так проспал?

— Где-то полчаса, наверное, — пожала она плечами. — Ты не выспался сегодня?

— Да… на самом деле, какие-то кошмары снились. После них не мог уснуть, а с утра нас уже будят, — все же рассказал Разумовский и по любопытным глазам видел, что девочка хотела узнать суть его «кошмаров», но ее он подруге дать не мог. Расскажет — невесть что потом еще подумает. — Не спрашивай, я их все равно почти не помню.

— Ну ла-адно, — нехотя протянула Вероника, когда явно намеревалась его спросить. Но сама девочка лишь улыбнулась, подумав о том, что он вот так просто угадал ее мысли. — А, я так тебе главного и не рассказала. У нас появился новенький. Свежее мясо из Москвы.

— И что? Так, к слову… у них своих детских домов мало? — нахмурился Сережа, не понимая, к чему это она сказала и от чего так загорелась, словно то был не просто «очередной» ребенок, а некто «особенный» лично для нее.

— Ой, да не бурчи ты! Я к тому, что он мне кажется забавным и… вы с ним чуть-чуть даже похожи. Может, ты уже слышал о нем? Его зовут Олег Волков!

— Ты же знаешь, что мне это не интересно, — неловко ответил Разумовский, уже и не хотя думать о том, что Морозова за утро подружилась с очередным мальчишкой, а теперь с какого-то перепугу хочет их познакомить. А то, что она назвала их «похожими», заставило его лишь сильней напрячься.

— Не-а. Я знаю только то, что ты боишься заводить новые знакомства и стесняешься ребят, — и снова… снова она бьет прямо по больному, но говорит чистую правду. — Брось. Один разочек можно же попробовать, ты так не думаешь? Тем более, я буду рядом.

— Уже пробовал, — и он многозначительно посмотрел на нее, от чего не трудно было догадаться, что речь сейчас шла о ней.

— И что? Тебе хуже стало? — и в расход идет ее главное оружие, именуемое как «безразличие». Он боялся, когда она говорила так спокойно и отстраненно, словно… словно он либо перестал для нее быть человеком, либо же Рони разочаровалась во всем мире и утратила свое желание жить. И то, и другое, было жуть как страшно.

— Нет, — моментально ответил Разумовский. Под давлением, но сказал он честно. — Ты — лучшее, что произошло со мной в детдоме, — тише признался мальчик, неловко улыбнувшись. — Ладно. Один раз можно попробовать.

— Ура! Сережа, я так тебя люблю!

Они познакомились через общую подругу и, стоит признать, так неловко себя Сергей еще не чувствовал. По меньшей мере из-за самого общения, по большей — из-за того, что Рони сравнила их, но вот сам мальчик видел напротив себя лишь свою точную противоположность. Олег вовсе не был скромным и тихим ребенком, даже… скорее напротив. Ужасно громкий, непоседливый, небрежный и непредсказуемый — его образ можно было передать лишь этими словами. То есть, их было достаточно для того, чтобы понять, что это за человек, и осознать то, что они навряд ли когда-нибудь смогут стать друзьями.

И ровно как Сергей со смесью безразличия и недоверия смотрел сперва на Волкова… точно так же и Олег сначала отнесся к Разумовскому. Что говорила Вероника там об их схожести? В первую же встречу состроили одинаковую крайне недружелюбную гримасу, что едва не заставило девочку расхохотаться прямо здесь, но она сдержалась. Сдержалась не из-за того, что это было бы неприлично или же как-то неуместно, а скорее… просто потому что ей показалось, что Сереже надо бы выходить из своей скорлупы. А Олег был честным и хорошим человеком, что непременно бы понравился Разумовскому. Почему?

Ну… возможно, тут даже сыграло не столько «понравился бы», сколько ее личное желание играть с кем-нибудь в компании. Вдвоем им было хорошо. Но Рони видела, как он смотрел на других ребят и, наверное, еще до их дружбы замечала, как робкий мальчишка пытался подойти к их группе, да все не решался и по итогу просто уходил. Еще тогда ей хотелось громко окликнуть его и предложить погонять мяч. Тогда же хотелось подбежать, узнать, как его зовут, и позвать «бродить без дела» вместе с остальными, ведь в большой компании, как она думала, всегда веселее, но… на самом деле, сейчас, благодаря Сереже, она узнала, что дело вовсе не в количестве. А в качестве. С хорошими ребятами всегда здорово, вне зависимости от того, сколько детей будет в группе и куда они пойдут.

Правда… несмотря на то, что она видела его тогда и хотела позвать, сама на то ни разу так и не решилась. Возможно, дело было в неловкости и поначалу она боялась настолько красивого мальчишки, не хотела его смущать или выглядеть какой-то дурой, а потом… главарь просто положил ей руку на плечо и рассказал обо всем. О том, насколько опасен этот чудик и что никто с ним не общается — не просто так. Вероника была удивлена, ведь тот рыжий мальчик совсем не походил на хулигана, да и… как-то наоборот даже. Казалось, что она его может спугнуть одним приветствием или внезапным порывом вместе погулять. Чудак? Да вот уж нет! До нее ему явно будет далеко. Но рисковать не стала.

И старалась не обращать на него внимания она довольно долго. Переглядывалась, когда они встречались на одном и том же забытом Богами пляже, когда помогала волонтерам собирать мусор и полученное вознаграждение в виде конфет отдала детям младше. «Сестринский инстинкт» — так звали это ребята, что видели, как Ника, их подруга, зачем-то печется о малолетках, обнимает новичков и успокаивает, когда кто-то начинает реветь или пытается сбежать в возрасте, скажем, пяти лет. Но в итоге они остаются. Не потому что понимают, что им в лесу или на улицах не выжить. Они остаются, потому что «Ника будет за них волноваться».

Ну и, само собой, из-за особо добрых воспитательниц на подобии Антонины Павловны, женщины, которую все малыши хотели бы звать своей мамой. Правда, Вероника насмехалась над ней и грубо отзывалась, называя ее вовсе не по имени и отчеству, а просто «Матерью Терезой». Почему? Потому что она на дух не переносила взрослых, что пытались перевернуть все ее чувства и проникнуть в душу. Терпеть не могла психологов, что временами давали им какие-то там тесты, и ненавидела тех людей, что приходили и смотрели на ребят так, словно зверушку себе выбирали. И особенно раздражали ее те, что прямо говорили: «Мы просто посмотреть».

Детей выбирали исключительно по характеристикам. Всем нужны маленькие и красивые вундеркинды, цветом волос похожие на них самих. Начитанные, нежные, послушные и все в том же духе. Выдрессированные, одним словом. Как собаки. И каждый раз, когда она ловила на себе прожигающие взгляды очередной молодой пары, Вероника чувствовала унижение и, вместе с ним, свое бессилие. Что же она еще может противопоставить им, чтобы никуда не уходить? Наверное… только притвориться каким-то отшибленным на голову аутистом, пока воспитатели того не видят. А уже потом те кретины, слушая рекомендации работников, что мол «Вероника очень умная и сообразительная девочка», думают, скорее всего, о том, что их хотят надуть и подсунуть «бракованного» ребенка.

Они уходили, Морозова победно ухмылялась, не забывая показать средний палец на дорожку, а уже после снова уходила шляться без дела с бандой более старших ребят, благодаря которым, наверное, и начала расти так рано. Многие в ее окружении еще тогда курили. Подростки тайком протаскивали сигареты, подначивали детей, что за какую-то услугу могут дать попробовать, а после она видела, как ребята, старше нее года на четыре, подбирали за ними еще окурки. Противно. Ей много раз предлагали закурить, но запах стоял настолько ужасный, что Вероника даже близко не могла подойти к ним, сразу начиная кашлять. Вонь невыносимая.

И потому ни одной сигареты в руки она так и не взяла, хотя возможностей было, на самом деле, просто выше крыши. В каждой бочке Морозова была затычкой, общалась одновременно, вроде как, почти со всеми, но в то же время и ни с кем. Как правило, не задерживалась в одной группе надолго. Но познакомившись с Разумовским… только протянув однажды ему руку, девочка осознала, что совершенно не хочет ее больше отпускать.

Он был очень добрым. И пугливым. Настолько, что боялся ей надоесть и намеренно сбегал от нее первую неделю, когда она настойчиво искала повод с ним погулять и поиграть. Сначала Вероника восприняла это как нежелание с ней общаться вообще. Поникла, когда поняла, что, видимо, он и правда считает ее недалекой. Глупой. А, может, и вообще скучной. Но зачем же было тогда жать ей руку? Почему согласился стать друзьями? Ради приличия? Или же боялся отказать? А она что, уродина какая-то, чтобы ее так бояться? Или, может, она больно ему делала? Дралась? Кусалась? Что?

На взводе Морозова однажды все-таки нашла его. Нашла и прямо высказала все, что думает, а после сама же чуть ли не расплакалась у него на глазах, жуть как сильно испугавшись и переволновавшись из-за того, что мальчик, который спас ее и кота от хулиганов, ненавидит Рони или считает бестолковой и… на самом деле, растерянное и перепуганное выражение лица Сережи тогда надо было просто видеть. Мальчик в жизни никогда и никого еще не успокаивал, а про разговоры с девочками и вообще лучше молчать. Сначала он пытался перед ней зачем-то оправдаться. Потом предложил вместе поиграть с дворовой собакой. И когда девочка чесала за ухом их большого лохматого друга, им удалось нормально переговорить.

Тогда же Вероника и узнала, что причиной его «пряток» стал испуг. И испугался он того, что быстро надоест ей, как и другие ребята до него. Признаться в этом ему было нелегко, девочка еще некоторое время не понимала, почему, а услышав о том, от кого он об этом узнал, и кто ему гадостей наговорил — в Морозовой буквально проснулось вселенское зло, желающее треснуть идиота, посмевшего ляпнуть такую ерунду и напугать ее героя. Правда… чем больше она узнавала Сережу, тем сильнее не понимала того, от чего он вообще помог ей и как духу-то хватило, чтобы полезть разом на троих ребят. Уже не говоря о том, как он их побил. И при этом совершенно не умея драться. Вот уж точно, Разумовский — настоящая загадка человечества. Никогда не узнаешь, что у него на уме. А если и узнаешь — даже не поверишь.

— Ребят, вы просто… — она замолчала, не найдя сейчас нужных слов. Перед ней стоял ее Сережа и Олег. Оба побитые, с разбитыми костяшками на руках. Разумовский вел себя так, как было совсем ему не свойственно, но и Волков, которого она, видно, ошибочно посчитала добрым и мирным ребенком, общался так, словно всю жизнь только с шпаной какой-то и водился.

— Ну, не расстраивайся, Ник… живы они, — по спине малышки пробежался холодок, когда Олег, самый покалеченный из них двоих, вдруг произнес такую пугающую фразу.

— А… то есть тем, кто это с вами сделал, досталось гораздо больше? — тем не менее, девочка искренне постаралась взять ситуацию под свой контроль. — Я уж думала, что вы друг друга так и… Боже, — сил на то, чтобы объясняться еще перед ними, у Морозовой просто не осталось. Она была в шоке. Нет, в ужасе. Вот так слышишь «Там Волков с Разумовским драку устроили!» от какой-то малолетки, а потом придумываешь себе всякое, да начинаешь искать этих двоих по всей территории детдома!

— Само собой. Волч морду одному так набил, что, наверное, тот не только измываться над другими перестанет, но и сигареты больше в руки не возьмет, — сейчас она не знала, бояться ли ей или же плакать.

— Лучше расскажи про то, как вывел того ублюдка на чистую воду! — со смехом заявил Олег и малышка не сдержала легкой улыбки.

— А еще лучше скажите оба, что мне сделать, чтобы вас в колонию не упекли с такими развлечениями, — Вероника осуждающе взглянула на Волкова, а уже затем на своего друга, во взгляде которого прямо-таки и читалось: «Ну, мы же, как и всегда, что-нибудь придумаем?».

— Мне кажется, что она нам врежет… — задумчиво пробормотал мальчишка, обратившись при этом к другу, что оказался совершенно не таким робким и изнеженным тихоней, каким казался ему все до этого.

— И за волосы до медпункта потащит, — на самом деле, ему было сложно даже представить что-то подобное, но учитывая то, как хмурилась и беспокоилась за них девчонка… все невозможное сейчас казалось вполне себе возможным, если это касалось его милой Рони.

— Добродетельная сестричка-Ника, — подловил его сразу же Олег, от чего, на самом деле, Веронике, и правда, захотелось их обоих чем-нибудь ударить.

— Хорош… — и Сергей не сдержал тихого смешка, когда Морозова все-таки их стукнула.

— Ой, ну и ладно, голубки! Сами друг другу тогда болячки обработаете, — закатив глаза, важно произнесла девочка, как оба переглянулись, и уставились после на нее. Пугающе.

— Как ты нас назвала?..

Веронике сначала показалось, что он, Олежа, не на шутку разозлился. А уж про Сергея и говорить ничего не стоило, ведь на лице все было написано. Но затем, увидев, как второй слегка улыбнулся, она поняла, что всерьез они не разозлились, но повторять, для ее же блага, этого не стоило.

— А что, со слухом проблемы? — и все же, рискнуть очень хотелось. Девочка заранее отошла от них на безопасное расстояние, чтобы была возможность побежать, а уже после задорно и так нахально улыбнулась, гордо задрав голову. — Хотя, чего еще ожидать от инвалидов? Вы ж и догнать если что меня уже не сможете! — мальчишки срываются, как по команде, когда она же сразу дает деру, как бы только не получить от них по голове и не стать жертвой щекотки до смерти…

Примечания:

Наверное, стоило написать об этом с самого начала, но я что-то совсем забылась и поэтому поясню об этом здесь.

Обычный текст — говорит Сережа. Курсив — Птица. Жирный курсив — галлюцинация/голос в голове.

Она смотрит в его карие глаза, что при свете закатного солнца потемнели и приобрели золотой, поистине прекрасный оттенок. Аккуратно обрабатывает царапину на его щеке и уже затем наклеивает поверх нее пластырь. С таким видом, будто занимается вовсе не серьезным и важным делом, а скорее просто пытается все сделать все «по красоте». Уже и не спрашивала о том, что с ним случилось, и кто пострадал на этот раз, не считая это таким уж чем-то важным. Кто бы там ни был — получил он явно по заслугам. В этом можно было даже и не сомневаться. А потому Веронике и не было дела, кто и за что. В любом случае, скоро это выяснит. И уже затем подговорит ребят, сама лично позаботится об алиби и сделает себя свидетелем того, как на ее милого и доброго Сережу напал кто-то из зависти.

По крайней мере, мальчишкой он был очень умным. Чем старше, тем красивее, да и воспитатели относились к нему хорошо. «Ой, Сережа!», «Ты не проголодался?», «Давай-ка пойдешь со мной, у меня для тебя печенье есть» — с чего вдруг они начали проявлять к нему столько внимания, не было понятно ни ему, ни, тем более, его подруге. Оба прекрасно помнили о том, как взрослым с раннего детства было на них просто наплевать. И в то время, как Сережа радовался таким переменам и спокойно шел на контакт, другой «Он» искал в этом некий свой скрытый подвох. И относился к ним с таким же подозрением, что и Вероника.

— У тебя, возможно, есть какие-то вопросы? — спросил, казалось бы, ее друг, да вот только сама девочка понимала, что это был не совсем он. Кто-то другой, кто-то такой же понимающий, но разговаривающий с ней совсем иначе. Совершенно. И чем больше она видела через чур сильные изменения в характере Сережи, тем быстрее пыталась мысленно его как-то оправдать и просто закрыть глаза на происходящее. Разумовский против насилия? Да, Вероника была уверена в том, что этот мальчик, ее лучший друг, и мухи сам обидеть не сможет. Разумовский отмалчивается в медпункте, и она перевязывает ему руки после стычки с хулиганами? Что ж, видно, произошло просто какое-то недоразумение и виноват, по любому, кто-нибудь другой.

— Нет. Никаких, Сереж, — тише ответила она и слабо улыбнулась, расправляя большими пальцами пластырь на его щеке. — В любом случае, скоро узнаю. От Олега или же воспитателей, когда ты все забудешь, — мальчик прыснул со смеху, когда девочка посмотрела на него так… укоризненно, словно обвиняя в чем-то, но при этом напрямую этого не делая.

— Забуду? Но я все помню, Рони, — его улыбка была пугающе прекрасной. Он говорил игриво, даже театрально, словно актер во время съемок. Но только медпункт — не очередная декорация. Они не актеры, а вокруг них — ни души. И, само собой, никаких камер не было.

— Да что ты? — но вот ее сарказма он уже не оценил. Хотя, Веронике в этот момент было все равно. Ей всегда было все равно. Она говорила то, что думала. Она хватала его за руку, когда ей того только захочется. И обнимала. Дарила тепло, коего он никогда у нее и не просил.

— Думаешь, я стал бы тебе врать? — он склонил голову к ее руке. Улыбка пропала с лица, медово-золотистые глаза уставились на девчонку так, словно он следил за каждой ее эмоцией, пытаясь понять то, какой же кавардак творится сейчас в ее голове. А Морозовой же и вовсе так казалось, что он видел ее насквозь. И это… было просто чертовски неприятно. — Сколько еще ты будешь игнорировать меня?

— Что?.. — вопрос слетел сам собой, когда по спине пробежался холодок и девочка хотела рефлекторно отвести руку или же отстраниться, но осталась рядом с ним. В том же положении, и затаив дыхание, когда от волнения бешено стучало сердце и мысли в голове перемешались, от чего она не могла быстро придумать, что ему ответить. — Но я никогда не игнорировала тебя. Приведи хоть один случай, когда я избегала общения с тобой или отказывалась говорить.

— Ты знаешь, о чем я. К чему весь этот фарс? — уж ему ли говорить о фарсе? Прямо сейчас девочка вспомнила один из старых комиксом, что они читали когда-то с Сережей, и главный антагонист там вел себя примерно так же. Так что ей мешает просто воспринимать это как шутку? Возможно, чувства Разумовского. Ему точно будет неприятно, если она засмеется и спросит сейчас про этот глупый комикс. Тогда что? Чего он добивается?

— Нет, Сереж, не знаю, — она приложила ватку к его губе. — Единственное, что могу сказать, так это то, что не тебе мне говорить о фарсе, — и все же, Морозова решила сказать так, как есть, и о чем в этот момент подумала, умолчав только о комиксе. — Я не знаю. Ни того, чего ты всем этим пытаешься добиться, ни того, почему ты настолько… рьяно пытаешься мне что-то доказать. Свое существование? Хорошо, я в курсе, — теперь Вероника уже следила за его выражением лица. А оно оставалось прежним. За исключением того, что он смотрел на нее без прежней насмешки и, кажется, был куда более серьезен. И она не знала, что напрягало тогда больше. Когда он отвечал загадками, либо же отмалчивался с задорной улыбкой или же… сейчас, когда начал открываться? Что ее больше пугает? То, что он — загадка для нее? Или же то, что она может узнать о нем все прямо сейчас?

— Тогда почему продолжаешь делать вид, что меня нет? — на этот вопрос у нее ответа не было. Рони опускает взгляд, он снова усмехается. Бесит, очень сильно бесит. Но сказать этого от чего-то она ему не может.

Возможно… какая-то часть ее самой просто не хочет ему верить. Ровно так же, как и признавать очевидные проблемы с головой Сережи. Но было ли то, действительно, проблемой? Может, скорее, аномалией? От чего-то сейчас она снова вспомнила их знакомство с Олегом. Как сначала они всем своим естеством выражали протест и нежелание даже говорить друг с другом, а к вечеру общались так развязно и складно, будто полжизни вместе прожили. А на следующее утро Сережа просто все забыл. И когда Волков напомнил ему за вчерашнее, встретился лишь с растерянным и ничего не понимающим мальчишкой, что совершенно не мог вспомнить того, как подружился с этим дерзким ребенком и от чего тот вдруг начал относиться к нему с таким уважением и… в то же время, своеобразной простотой.

И в то время, как Сергей активно спрашивал Веронику о вчерашнем, Олег аккуратно пытался намекнуть на то, что у ее дружка «не все дома». Но Морозова продолжала закрывать на это глаза. Она общалась с ними дальше, верила в лучшее и беззаботно проводила время в их компании. Иногда все вместе, иногда — по отдельности. Осознав, что говорить с ней о Разумовском бесполезно, Олег решил просто последовать ее примеру. Начал общаться с ними обоими. Сережу учил драться и мотивировал на то, что надо уметь постоять за себя, а с «Кем-то другим» тем временем развлекался на полную катушку. Этот «Кто-то» был таким же отморозком. Грубым, саркастичным и, на самом деле, чем-то напоминающим скользкую змею, продумывающую наперед свой каждый новый шаг. Но в то время, как Волков общался с ними двумя и воспринимал их, как разные личности, Морозова продолжала общаться с ним, словно с одним и тем же человеком, и так уже на протяжении целых пяти лет.

Все это время он пытался достучаться до нее. Терпел, когда Вероника продолжала обращаться к нему, как к тому хлюпику. Терпел, когда она будто бы совсем и не видела между ними разницы. Терпел и тихо ненавидел, когда девочка продолжала опекать его, спокойно улыбалась и делала вид, что ничего не замечает. Словно его нет и никогда не было. Словно его не существует, все, что она видит — не более, чем ложь, и на следующий день Сережа, сказавший, что ничего не было — будет единственной правдой, которую Морозова примет даже в самом извращенном виде, со всеми уликами, доказывающими в точности обратное.

— Я слишком долго терпел это, Рони, — тихо шепчет ребенок, искренне пытающийся доказать ей свое существование. Да, здесь она была права. Это то, что он пытался ей сказать все то время. — Мы терпели, — выделил он так, словно имея ввиду точно так же и Сережу. — Он очень хотел, чтобы ты поверила в меня.

А ей сейчас очень хотелось притвориться дурой и соврать. Но под его испытывающим взглядом она просто не могла того сделать, сколько бы не думала об этом. Конечно же, Вероника видела странности в поведении Разумовского. Видела, знала о них, чувствовала, что общается словно с разными людьми. И провалы в памяти у Сережи были лучшим подтверждением ее догадок, что пресекались сразу же, практически на месте, ведь… если в чем-то правда и была, так это в том, что ей слишком сильно знакомы чувства этого человека. Они понимают друг друга, Рони… понимает. И чувствовала его колоссальную поддержку в ответ, даже если при всем этом он умудрялся насмехаться, либо же говорить прямо и достаточно жестоко по отношению к ней. А после… вел себя просто как обычно. И в привычной, такой мягкой и доверчивой улыбке Сергея ей виделось, как он за ней скрывал боль и обиду ко всему этому жестокому миру. А может, этот воображаемый друг и был тем, кто скрывал в себе все трудности ее друга? Тем, кто терпел все вместо него? Тем, кто брал все в свои руки, и тем, кто защищал его от паршивой реальности? Она не знала. И не могла того знать.

— Расскажи, как мы с тобой познакомились, — тише попросила она, но то… было не столько даже просьбой, сколько требованием. Когда Вероника с беззаботной улыбкой спросила, помнит ли Сережа, как они впервые начали общаться, он всегда тепло улыбался ей в ответ и рассказывал с того момента, как она подошла к нему и предложила дружить, и что он чувствовал после ее вопроса.

— Мне еще было семь. От нечего делать я решил пойти к пляжу, но выйдя из старого корпуса, услышал твой крик. Ты пыталась защитить кота от хулиганов, — начал он так спокойно, но совершенно не с того момента, откуда рассказывал ранее Сережа. Да, конкретно познакомились они гораздо позже. И Разумовский мог отослаться на тот день, когда Вероника сама подошла к нему, но… он ведь узнал ее имя еще до этого. — Артем схватил тебя за волосы. Говорил, что сожжет заживо, если не отступишь. И не посмотрит на последствия, — нельзя было точно описать его эмоции. Морозова вспомнила «чирк» зажигалки у своего лица, когда мальчишка намотал ее волосы на руку, но все ее внимание тогда было приковано к огню. — Когда я вмешался, на меня накинулись двое. Ты укусила того ублюдка за руку. Он ударил тебя, оттолкнув к стене, и решил на этот раз лично «разобраться» со мной после того, как его друзья запинали меня ногами, — сейчас же в голове Вероники возник обеспокоенный голос Сережи: «Это… они тебя так?», будто он, и правда, не знал, что же тогда произошло. — Я разозлился на него. Вытерпел три удара, а затем разбил ему нос, пока бил лицом об забор. Ребята испугались и удрали жаловаться. Ты же осталась и смотрела до самого конца. Рони, ты помнишь, что сделала, когда он схватился за твою ногу?

Вероника молчала. Она прекрасно помнила со злости ту оброненную некогда фразу. Как и то, как старательно защищала Сережу после всего инцидента. Как плакала, рассказывая воспитателям о хулиганах и о том, что они делали. Как Разумовский заступился за нее и спас, когда Артем с его друзьями избили бездомного кота и схватились за нее. Морозова сильно приукрасила правду, утаила то, что Сергей бил их главаря об забор детдома и рассказала о том, что это вышло случайно, когда на мальчика накинулись все трое ребят.

— Ну?..

— Я наступила на его руку, намеренно надавив сильнее ногой, и сказала… — девочка перешла на шепот: — «Это такие уроды, как ты, должны сгореть заживо и более не рождаться».

Ужас пробирал ее до костей. Осознание того, что же именно случилось с теми ребятами, тесно переплеталось с мыслями о том, что она догадывалась об этом с самого начала. Первым же, о чем Вероника подумала, услышав новость от своих соседок по комнате, были именно ее слова о том, что таким ублюдкам место есть только в огне. Страх смешался с предвкушением, а желание узнать больше о погибших ребятах побудило ее к тому, чтобы пообщаться с полицейскими или же послушать их предположения издалека. Она слушала их одни и те же вопросы в стиле «Может, вы дружили с погибшими?» или же «Видели ли вы что-то подозрительное?», но все дети как один лишь отрицательно мотали головой. Разом на оба вопроса. Как можно разговаривать с такими ушлепками, что задирали всех и вся в их кругах, кидались яблочными огрызками и дрались за любую вещь? Никак. Морозова бы не смогла с ними дружить и не захотела бы общаться ни при каких обстоятельствах.

И по этой же причине ей совершенно не было их жаль. В их смерти виноваты только они сами. Нечего было так себя вести, избивать детей, забирать их вещи, оставленные, наверное, еще родителями… Морозова до сих пор не могла забыть того, как утешала совсем маленькую девочку, часы которой забрали и сломали у нее на глазах. А то была последняя вещь, оставшаяся у нее от отца, погибшего в автокатастрофе. И смотря за тем, как она своими маленькими дрожащими ручками собирает все до мельчайших осколков и спрашивает: «Н-Ник, а это… эт-то же можно починить?», Вероника… просто не могла сказать ей «нет». В целом, не могла ничего сделать. Только обняла ревущую малышку и посидела так, наверное, с ней минут двадцать, пока к ним все же не подошла воспитательница. И стоило Морозовой потребовать их наказания, рассказать во всех подробностях о произошедшем, как женщина, взглянувшая на нее с безразличием, просто спросила: «Да? Ну и что с того?».

«Скорее всего, ты все-таки права, Рони. И это была просто карма», — когда она только-только поделилась хорошей новостью с лучшим другом, то не зациклилась сразу же на его словах, понимая, что, возможно, у него было полно и своих причин для того, чтобы ненавидеть тех мальчишек. Вероника была только рада, что он принял ее точку зрения и согласился с тем, что те монстры… настоящие выродки, заслужили такого рода наказание. Но потом она задумалась… а почему именно огонь? И чем больше она вспоминала тот роковой день, после которого захотела подружиться с Разумовским, тем отчетливее слышала в голове одну и ту же брошенную ею фразу: «Это такие уроды, как ты, должны сгореть заживо и более не рождаться». Она помнила, как смотрел на нее тогда ребенок. С восхищением. Он улыбнулся ей совсем по-доброму, безмолвно соглашаясь с ее словами, и первым протянул девочке руку, наконец-то назвав свое имя. Но ответить ему она тогда даже не успела…

— И это было самым правильным из всего того, что я услышал в своей жизни, — как и в тот раз… вместе с восхищением, она видела огонек безумия в его глазах. Родной, такой до боли ей знакомый огонек, стирающий напрочь любые возможные границы. Теперь она понимала, что было в них общего. То, что она старается упорно в себе подавить и скрыть, у Сергея выливается наружу. Нет… не у Сергея. У него.

— Прости, — совсем тихо произнесла она, чувствуя одновременно страх и предвкушение. Мальчик же в наглую разваливается на кушетке, положив свою голову ей на колени, что, на самом деле, было для них уже не впервой.

— Ничего, Рони. Но мне было очень больно, — тихо шепчет он, натянуто так улыбаясь. И хотя Разумовский простил ее, о чем ясно дал только что понять, на самом деле, ему не хотелось, чтобы она забывала об этом всем так просто. Ему хотелось, чтобы она чувствовала перед ним свою вину. Хотелось, чтобы Морозова жалела о том, что игнорировала его все это время и правда ломала голову над тем, как все исправить. Ему хотелось, чтобы она думала о нем… — Скоро этот идиот проснется, — с едкой усмешкой произносит он, смотря на девочку, что уже по привычке перебирала его волосы, массируя ему тем самым голову. — И он снова ничего не вспомнит. Ты уж позаботься о нем, хорошо?

— Конечно, — тише произнесла она, слабо улыбнувшись, когда он с точно таким же сарказмом отнесся к его вредной привычке, именуемой как: «Забывать все плохое, что сам натворил». Удобно ли это? Не поспоришь, от части можно было даже ему позавидовать. А ей? Ну… Веронике, честно, было и смешно, и грустно, когда он спрашивал, что было прошлым вечером или жаловался на болячки. — А можно вопрос? — только он собирался закрыть глаза, как чуть склонил голову, заинтересованно взглянув на девочку. — Как ты появился? И почему… ты все помнишь, а он — нет?

— Тряпка всегда бежит от правды, в то время как я ее принимаю даже в самой извращенной форме, — злая усмешка вырвалась тогда сама собой, когда он вспоминал, как маленький Сережа общался с ним и винил во всех своих проблемах, когда, от части… тот всего лишь делал то же самое, что хотел он сам. — Ему было очень скучно, Рони. Я появился из его страха одиночества и нежелания снова оказаться выброшенным. Воображаемый ворон-защитник, что спасет его от всех бед человечества и вернет мир на круги своя, — если сначала «Ворон» говорил серьезно, то сейчас он попытался снова уйти в шутку, пародируя не то мультфильмы по старенькому телевизору в игровой, не то героев с комиксов, которые так ненавидел, но любил Сережа.

— Буду звать тебя Птицей, — несмотря довольно-таки забавную актерскую игру, Вероника просто не смогла засмеяться, когда узнала то, что… кажется, не должна была и спрашивать. — Спасибо, что поделился со мной правдой.

* * *

И на следующий же день между друзьями завязался нешуточный спор, в котором Сережа чувствовал себя белой вороной. Он растерянно смотрел на Рони, а потом, с испугом, на Олега, не понимая, от чего оба так завелись и спорят уже как второй час подряд. Ну, точнее, с перерывами, как видятся, но из-за того, что эта тема прокручивалась у них на протяжении всего дня, Разумовскому, на самом деле, она даже начинала уже надоедать. Но он не знал, как об этом им сказать. Один громкий жуткий экстраверт, да и вторая… ничуть ему не уступала. А ведь с виду еще совсем маленькая… но то, сколько раз она вступалась за ребят, уже неоднократно убеждало их в том, что Вероника куда сильнее, чем кажется на первый взгляд. Характером так точно. Упертая настолько, что остановить ее мог лишь только один единственный человек, и это…

«Не я», — мальчик смущенно опустил глаза в пол. За столько лет дружбы ребята привыкли, что если Нику и мог кто-то угомонить или заставить что-то сделать, то этим человеком, непременно, был Сергей. Она избегала встреч с психологом, не любила тесты и всю учебу в целом, как и школу, но посещала ее лишь благодаря Сереже. И то, ему вовсе не приходилось ее как-то уговаривать или вообще предпринимать что-либо. Он просто с легкой улыбкой протягивал ей руку, а она, отводя взгляд, тихо бурчала о том, насколько ей это не нужно, но в итоге все равно сжимала его ладонь в своей и уже шла с ним к ближайшему учебному заведению, что даже больше походило на тюрьму, чем их детский дом. И ее единственной мотивацией «не доставлять проблем» было то, что после школы они обязательно где-нибудь гуляли, если Олега не наказывали и не оставляли для чего-то после уроков. В таком случае оба дожидались его либо у кабинета, либо возле школьного забора у одного из запасных выходов, где школьников, обычно, было всегда меньше.

И несмотря на то, что Ника с Олегом во многом были даже похожи, мальчишка учился, на удивление, даже лучше нее самой, в то время как Сережа был у них круглым отличником, возможно, отстающим только по физкультуре или тому же изобразительному искусству, где предвзятые учителя смиряли его леденящим душу взглядом и всегда, сколько он помнил, занижали оценки. И услышав про очередное «Ну, я вообще не готовился и рисовал на уроке», Морозова лишь закатывала глаза, прекрасно зная о том, что даже если оно действительно было так, то после контрольной ее друг все равно вернется с отличной оценкой вне зависимости от того, слушал ли он учителей или не слушал, и чем занимался вообще.

— Лис, — вырвало его одно единственное слово из размышлений, и мальчик тут же обернулся к Волкову, не понимая, чего он его зовет и что, собственно, происходит вообще.

— Птица, — тут же ответила Вероника, едва заметно улыбнувшись, когда Олежа тяжело вздохнул, не понимая, сколько ж ей придется доказывать другое.

— Да какая ж Птица, Ник? — возмутился он, действительно не понимая, с чего она взяла всю эту тему. Впрочем, если присмотреться, Серого, и правда, можно было сравнить с незрячим птенцом, когда его задирали, но… учитывая то, что речь шла сейчас не о нем, а о его «воображаемом друге», это прозвище просто ни в какие ворота не лезло.

— Пернатая, — важно ответила она, на что мальчишка только прыснул со смеху.

— Ясен пень, что не общипанная.

— Фу! — она представила сначала это, а уже затем куриную тушку, от чего возмущенно встрепенулась и стукнула друга по плечу.

— Сама начала, — усмехнулся Олег, даже не обратив внимания на ее удар, когда раньше показательно мог скрючиться от боли, будто та и правда могла что-то ему сделать. Но сейчас, когда он проигнорировал это, будто ничего и не было, Вероника забавно надула щеки, что точно так же пародировал Волков, нахмурившись при этом и изображая хомяка. — Кстати… а ты, получается, Ворона.

— Смеешься?

— Да нет, серьезно. Верон, Ворон… созвучно же, — продолжил Олег, от чего подруга, кажется, все же поняла, что сказал он это уже не с целью ее разозлить.

— Волк, Лис и Ворона… — мальчик невольно усмехнулся, все-таки встревая в их спор, когда он начал надоедать уже не только Сереже, но и ему самому. — Странная басня, не находите?

— Во-от, даже Сергей признал, что он Лис.

— Не говорил он такого, — моментально ответила Морозова, закатив глаза, можно сказать, практически одновременно с Птицей. — Да и с чего ты взял, что Лис? Только из-за цвета волос?

— Да ты посмотри в его хитрые глаза и скажи еще раз, что не Лис, — на этой фразе она намеренно остановилась и взяла Сережу за руку, некоторое время всматриваясь в его карие глаза, что совсем немного отливали золотым.

«Даже странно… еще совсем недавно мне казалось, что они были голубыми», — подумала она, только затем смущенно отведя взгляд в сторону, когда мальчишка вопросительно склонил голову в бок.

— Не Лис, — из вредности произнесла она, стараясь не смотреть на Разумовского больше вообще, но руку он ее уже не отпустил.

— Серый, а ты сам что скажешь? — понимая, что с Вероникой спорить бесполезно, Волков решил поступить мудрее и спросить у самого их друга, что тем временем сжал ладошку девочки и лишь безразлично пожал плечами, прямо-таки давая понять лишь то, что ему было на это просто все равно…

«Вероника, почему ты настолько категорична к учебе?» — как-то спросила у нее святая женщина, за что девчонка еще в детстве прозвала ее матерью Терезой. И сколько бы малышка не язвила и не пыталась показать себя с ужасной стороны, чтобы только от нее отстали, та все время возвращалась к ней. Все время интересовалась, как у них дела с Сережей, а уже затем начала спрашивать и про Олежу, как только он присоединился к их некогда тихой, но теперь настолько неугомонной компании.

Девочка молчала, старательно игнорируя воспитательницу, что от чего-то все время пыталась влезть не в свое дело. Как и ее, Антонину Павловну, Нику безумно любили маленькие дети. И если первая была для них матерью, то вторая — старшей сестрицей, что живо всех рассудит, разгонит дерущихся детей и наведет свои порядки. Никто не стеснялся обращаться к ней за помощью. Жаловаться на проблемы, рассказывать о родителях и плакаться, когда больше выговориться было просто некому. Она их слушала. Молча гладила по спине, утешала и говорила, что теперь придется повзрослеть. Придется начать жить самостоятельно и больше не оглядываться в прошлое. Она протягивала мизинчик, чтобы закрепить обещание в стиле «больше не плакать» или «давай расти вместе», а уже затем просто подгоняла к другим ребятам, надеясь, что те будут куда дружнее, чем в ее группе.

— Какое вам дело до меня? — тихо и так отстраненно спросила девочка, стараясь не выдавать своих эмоций, но они были на лицо. И женщина понимала, что Морозова была настроена к ней крайне враждебно, пусть и скрывала то за маской безразличия.

— Насколько знаю, и у Олега, и у Сережи нет проблем с учебой, — Вероника жмет плечами, как бы безмолвно спрашивая: «Ну и что с того?» и в то же время отвечая: «Да мне как-то все равно». — За что ты так ненавидишь школу? — вопрос смехотворный. Настолько, что девочка прыснула со смеху и все же посмотрела на воспитательницу не то с вызовом, не то с очередным немым вопросом в стиле: «Вы это сейчас серьезно?».

— А мне есть, за что ее любить?.. — вымученная, такая ядовитая улыбка сама собой возникла на ее лице. Она держалась, как могла, но злость от собственного бессилия и желание накричать были настолько велики, что терпеть было просто невыносимо тяжело, но необходимо. Ведь малышка знала, что ничем это хорошим не закончится. — Антонин Павловна… в последний раз предупреждаю вас. Не лезьте не в свое дело. И вместо того, чтобы цепляться за меня, как назойливый комар, желающий высосать из меня все жизненные соки… может, лучше за своими детьми присматривать начнете лучше, а? — огрызнулась она, прекрасно зная, что, вероятнее всего, у нее уже кто-то есть. Ведь такой красивый и душой и внешне человек, как она, просто не мог быть одинок. Так думала Вероника, наблюдая за этим тепличным цветком, жалеющим детей и подающим им ложную ниточку надежды.

— Ох, но у меня… никогда не было своих детей, Вероника. Знаю, так с виду и не скажешь… — ее встревоженный голос говорил сам за себя. Ей искренне было беспокойно за нее. Но это вовсе не утешало и не внушало Веронике спокойствия, как и другим. Она ясно ощущала свою беспомощность, ненужность и страх… панический страх, заставляющий повторять мысленно один и тот же гребаный вопрос: «Почему же от меня все отказались?».

— Так заведите, в чем проблема? — холодно спросила она, особенно выделив слово «заведите», прямо-таки намекая на то, что это точно так же просто, как подобрать бродячего кота или щенка. — На кой черт вы ко мне-то привязались, а? Сомневаюсь, что вам нужна такая бестолковая и тупая дочь.

— Но ты не тупая, — Терезу не брал ни один из ее ядов. Сколько бы Вероника не пыталась ранить ее словами и грубо показать, что та ей не нужна, эта женщина все равно липла к ней и показывала свое беспокойство. Да такое искреннее и желанное, что Морозову оно только пугало, и желание скорей отпрянуть тесно переплеталось с тем, чтобы просто попросить обнять ее. — И совсем не глупая, — но девочка лишь усмехнулась, засовывая руки в карманы поношенной темно-синей кофты. Что ни говори, а осенью на улице все равно было прохладно. И одним этим действием она как бы невзначай так показала, что ей холодно, и она хочет уйти. Не станет же такая добрая и изнеженная душа желать ей подхватить осенью простуду? — Ох, прости, тебе, должно быть, холодно…

— Что вы делаете? — но хулиганка и возмутиться не успела, когда воспитательница без лишних слов сняла свой плащ, оставаясь в красивом белом свитере. — Да нет… все хорошо, не надо. Что подумают другие дети?

— А что плохого они могут подумать? — Вероника молчит, и выражение ее лица чуть-чуть смягчилось. Девочка закутывается, насколько можно, в плащ и выглядит в этот самый момент так неловко, будто бы отжала эту вещь или вынудила человека раздеться, что, в свою очередь, заставило воспитательницу только рассмеяться. — Не бойся, мне все равно не холодно. Вот, можешь убедиться. Он очень теплый, — она протянула руку, как бы предлагая проверить на ощупь вязанный свитер, но Морозова отрицательно качнула головой.

— Спасибо, — на самом деле, холодно ей не было. И из-за этого кошки только сильнее все скребли у нее на сердце.

— Так почему ты зовешь себя глупой?

— Это важно? — бросила она в ответ, как бы показывая, что на подобные разговоры девочка не хотела тратить свое время, но сжав в ручках такую скользкую, но приятную ткань плаща, тише ответила: — Вы же наверняка знаете о моих оценках.

— А разве они показатель? — что сказать, Вероника, действительно, сильно удивилась, услышав такой вопрос от «очередного взрослого», чей мир измерялся в одних лишь только цифрах. — Чего ты?

— Вы очень странный человек, Антонина Павловна, — тихо призналась Морозова, озадаченно нахмурившись. — Хотите сказать, что это не так? Если это недостаточно веский показатель, то… что же тогда по-настоящему важно? И что определяет знания, как не оценки? Ведь лишь от них зависит то, смогу ли я что-то делать дальше.

— Значит, понимаешь… — она вымученно улыбнулась. К Веронике всегда было тяжело найти подход. Сколько она помнила, эта девочка грубила только ей одной, в то время как с другими воспитателями, что совершенно ни во что ее не ставили, общалась исключительно просто и так дружелюбно, будто ценила их, как своих собственных родителей. Когда-то Антонина считала, что чем-то очень сильно разозлила девочку, но сейчас… сейчас она понимала, что дело совсем не в этом. Морозова просто не видела смысла с ней любезничать. И не притворялась. — Да, оценки, и правда, могут сильно повлиять на твое будущее. Но знаешь, невозможно оценить знания ребенка по пятибалльной шкале и разделить их на множество предметов, никак не относящихся к настоящей жизни. Я, к примеру… тоже в твоем возрасте совсем не поспевала за ребятами в учебе, — «по вам видно» — хотелось огрызнуться, чтобы женщина послала ее куда подальше и просто ушла, но девочка лишь поджала губы и не стала совершать такой ошибки. — Ты начитанная девочка. Храбрая и очень, очень смелая. Добрая, дорожишь друзьями. И вовсе не такая бестолковая. Хотя… возможно, есть чуть-чуть, — Вероника чуть улыбнулась, услышав ее тихий смех, когда женщина противоречила сама себе. — И общаешься, как минимум, ты не на свой возраст.

— Ворчу, как бабка старая?

— Ну да, в теле ребенка, — и когда она важно кивнула, в глазах девочки появились озорные огоньки. — Твоя очередь. Почему ты считаешь меня странной? И… избегаешь?

— А как бы вы отнеслись в моем положении к подозрительно доброй тетеньке? Яблоко из ваших рук я бы никогда не приняла, — с намеком на сказку «Белоснежка и семь гномов», ответила Вероника, ясно давая понять то, что она не доверяет ей. Ни ей, ни кому-либо еще, кроме друзей, заменивших всю ее родню.

— Но при этом… с другими воспитателями ты говоришь совсем иначе.

— Может, потому что люблю их больше вас? Или просто отношусь к ним лучше, — прямо спросила она, снова раня без ножа. — Вам настолько неприятно, что вы в моих глазах не центр вселенной, как у остальных? Что ж… — девочка хмыкнула, откинувшись на спинку скамейки, что стояла вдали от детской площадки. — Боюсь, вам придется посмотреть правде в глаза. С такими суждениями, вам не помешало бы сходить к соответствующему доктору. Невозможно нравиться всем и сразу, сколько не выдавливай улыбку и не светись доброжелательностью.

— Значит, ты думаешь, что я притворяюсь? — осторожно спросила она, в который раз проигнорировав весь яд и намек на то, что ей пора идти лечиться в дурке. Серьезно, не ребенок, а сплошная катастрофа. И то, как умело она могла выставить вовремя себя посмешищем или нагрубить, чтобы от нее отвязались, на самом деле, в какой-то мере даже вызывало восхищение. Потому что делала она всегда это так грамотно, словно специально подбирая нужные слова и планируя каждый свой следующий шаг.

— И лезете не в свое дело. Здорово, что мы друг друга поняли, — кивнула девочка, продолжая все дерзить, словно прощупывая почву и изучая грань ее терпения. А может, Вероника просто начала бояться, ведь совсем ее не ощущала. Будто эта женщина всегда ей будет улыбаться, сколько бы гадостей она там ей и не наговорила.

— Я так не думаю.

— Очень жаль, — моментальный безразличный ответ не заставил себя ждать.

— Есть ведь и другие же причины, правда?

— Излишнее любопытство очень часто приводит к смерти, Антонина Павловна. Будьте осторожны.

— Ты мне угрожаешь? — поразилась женщина, действительно не понимая, как же ей хватило только духу.

— Предупреждаю, что лучше так больше не делать, — казалось, что у девочки на все были свои ответы. — Простите, — и теперь она тихо извиняется, обнимая саму себя руками, и виновато опускает взгляд. — Зря вы затеяли весь этот разговор.

— Я просто хочу знать, чем обидела тебя, Вероника, — тише произнесла она, с жалостью посмотрев на малышку, что лишь тяжело вздохнула и посмотрела на нее так устало, вяло, что… ее взгляд совсем нельзя было отличить от взрослого.

— Людям не нужны причины, чтобы недолюбливать друг друга, — снова увиливает при помощи «заумных выражений». — Вас это так сильно беспокоит? Тогда… хорошо, я скажу вам, как это можно исправить, — она кивнула, когда Антонина, кажется, ожидала теперь услышать очередную шутку о визите к психологу, либо же о заявлении об увольнении. — Чем холоднее вы относитесь ко мне, тем лучшего я мнения о вас. Я хорошо веду себя с воспитателями и не создаю проблем только потому, что им с самого начала было на меня плевать, — Морозова грустно улыбнулась, аккуратно снимая с себя чужой плащ. — И было бы все гораздо проще, будь я вам только точно так же безразлична. Зачем вы все время пытаетесь залезть ко мне в душу? Чтобы что? Пожалеть? — в ее глазах воспитательница видела боль и обиду на весь взрослый мир. — А что потом? Уйдете? Выбросите, как только надоем, и скажете, что не были ко мне готовы? Ну… так уходите сразу. И, прошу, оставьте наконец уже меня в покое. Хотите помочь? Избавьте меня от рекламы взрослым. Мне больше не нужны родители, — она сложила плащ и аккуратно вернула его в руки женщины. — Я пойду. Ребята уже, наверно, обыскались, пока мы с вами тут сидели.

«За что ты так ненавидишь школу?» — некогда возникший вопрос снова застрял в ее голове, когда Ника едва сдерживала слезы. Со злостью в глазах она смотрела на смеющихся над ней ребят, зажавших девочку у забора школы, где-то между задним и передним дворами. Но она молчала. Ждала, когда они над ней посмеются и уйдут. Ведь худшее, что она сейчас могла сделать, это ответить на их провокацию и сорваться, после чего, непременно, все подстроят так, что это Вероника, детдомовская хулиганка, накинулась на одноклассников, решив, быть может, украсть денег, либо же просто побить из зависти. И никто не станет разбираться. Родители детей, само собой, встанут на их сторону, с учителей потребуют разобраться с проблемой в ее лице, а уже затем девочке просто-напросто влетит уже в детском доме.

— Да забей! — раздался голос мальчишки, что похлопал друга по плечу, когда ее схватили за грудки и прижали к забору под веселый свист группы одноклассников. — Само собой, она не знает важность извинений! Родителей-то нет, — слова вроде «Действительно» и «Ой, да ладно? А мы и не знали», да прочие другие шутливые фразы прошлись волной среди ребят, когда Вероника сжала руки в кулаки до побелевших костяшек, представляя, как разбила бы лицо этому самому выродку, но… она понимала, что ее максимум — дать в челюсть. И после этого ей придется только судорожно извиняться, да молить о пощаде. Что же Ника сможет противопоставить толпе? Как учиться, если они вечно будут лезть к ней? А жить-то вообще?..

— Эй, Верон, а в вашем приюте для никчемных все такие же необразованные, как и ты? — подала голос девчонка, держащая в руках смартфон. Намеренно, словно желая разозлить «обездоленную» еще больше, она протянула свой телефон к ее лицу, когда Морозова со злости шлепнула ее по руке и попыталась вырваться. Телефон выпал из рук старосты на землю. — Дрянь, да как ты посмела?! А если бы трещины пошли? Как бы ты расплачивалась?

— Да нашла бы, как! — вторая только усмехнулась и развела руками. Да так демонстративно, что ребята мерзко рассмеялись, сразу же подловив ее идею. — Вы видели, как она перед старшими мальчишками хвостом виляла? Да тут и дураку станет понятно!

— Точно, она просто шлюха! И общается с такими же!

— Эй, Вероник… — мальчишка, удерживающий ее все это время, вдруг обратился к ней так серьезно, словно решил, что сможет с ней договориться. — Это твой последний шанс заслужить наше прощение. Может, ты все же извинишься? По-хорошему, — остальные ребята замолчали, когда она подняла голову, и, видно, собиралась наконец-то попросить прощения.

— А может, вы по-хорошему пойдете на хуй? — безразлично и так спокойно, словно ее и на задели их слова вовсе, спросила девочка, чуть наклонив голову в бок.

— Сама напросилась! — с этими словами ее швырнули в землю. Перед глазами только вспышки телефонов, кто-то уже снимал очередное видео, в то время как другие дети начали размашисто избивать ее ногами. Девочка не может подняться, ведь того ей просто и не позволяли. Закрывает шею руками и сворачивается калачиком на земле, пытаясь просто стерпеть, когда по щекам стекали уже слезы и каждый удар со стороны ребят отдавался с невыносимой жгучей болью…

* * *

Морозова ненавидела школу. И ровно так же, как и многие ребята в ее возрасте, желала, чтобы она просто взорвалась или сгорела к чертям вместе со всеми ее одноклассниками. Она и не догадывалась, что учиться здесь будет настолько тяжело. Халатность учителей не знала никаких границ. Вообще, смотря на них, Веронику все время мучили вопросы по типу тех, как же они терпят такое отношение к себе и почему не поставят детей на место. Но от части… всего лишь от части, ей было на это уже как-то все равно.

Ведь посещает она школу вовсе не из-за них. Не из-за учебы, не из-за того, что это ей было необходимо для того, чтобы выживать как-то и дальше… девочке просто хотелось больше проводить времени со своими друзьями. И между выбором «остаться, притворившись больной» и «пообщаться с Олежей и Сережей», само собой, она всегда склонялась ко второму варианту.

— Ну, как ты тут? — она без всякого стеснения вошла в кабинет, где сидели более старшие ребята, что совершенно не были похожи на ее одноклассников как минимум тем, что они были куда спокойнее и не обращали на них такового внимания. Конечно, и с их стороны без колкостей и шепота было просто никуда, но те хотя бы с кулаками к ним не лезли, что уже было отлично, а об остальном Рони и не волновалась. Пусть говорят, что только вздумается. Им-то какое дело?

Она села за парту перед другом, сложив руки на спинке стула, и счастливо улыбнулась, заглянув в его тетрадь. Что-что, а некоторые вещи даже с возрастом остаются неизменны. Что тогда, что сейчас… Сережа очень любил рисовать и, на самом деле, сейчас то у него получалось гораздо лучше.

— Рони? С тобой все хорошо? — растерянно спросил Разумовский, потянувшись к ней через свою парту, чтобы убрать застрявший листик в ее волосах. Непонятно каким чудом, но из вещей у нее пострадала только куртка. И то, с учетом того, что упала она, все-таки, в листву, почистить ее после не составило труда, и сейчас та сохла в раздевалке после того, как девочка обтерла ее всю влажными салфетками. — Выглядишь потрепанной.

— А, у нас технология была. Убирались на улице и… я немножко неудачно навернулась, — девочка неловко посмеялась, стараясь прогнать прочь ненужные сейчас воспоминания, что по-прежнему отдавались болью в ребрах и малышка уже знала, что, вероятнее всего, где-то там появится синяк. Ну, или несколько… по всему телу. Радовало в этой ситуации только то, что ее лицо те ребята никогда не трогали.

— Ты как так умудрилась вообще? — растерялся Сережа, будто чувствуя что-то неладное. И не только в ее через чур оптимистичном голосе, что ранее она подделывала, дабы не показывать своего отношения к чему-то, либо же плохого настроения в целом. Вероника была скованной и, как ему казалось, напуганной. Словно еще одно замечание с его стороны — и этот образ распадется на тысячи осколков, оставляя после себя лишь разбитую оболочку «чего-то вроде как еще живого». — Точно только навернулась?

— Да пыталась листья побыстрее разгрести. Ну, одна нога вперед, другая в бок, и шлепнулась. Повезло, что не в лужу, — испытывающий взгляд голубых глаз сам за себя ей говорил о том, что друг, кажется, в эту глупость не поверил. — Брось, все правда в порядке. Жива, здорова, вот, к тебе даже зашла, — а к нему она всегда заходила. В особенности, когда было плохо.

Таким образом Рони говорила себе: «Я не одна», и успокаивалась, просто слушая мягкий и такой тихий голос Сережи, либо же разговаривая с ним на совершенно незначительные темы. К примеру на такие, как бесплатная экскурсия. Пока другие ребята воротили нос, для них это было, своего рода, шансом выйти хоть куда-то и увидеть «другой мир». Правда, Морозовой в музеях никогда не нравилось. Первые минут двадцать она готова рассматривать все, что есть, а после сдерживается, чтобы не зевнуть, и думает о том, что хочет где-то посидеть и покушать, пока они с Сережей останавливались у какого-то натюрморта с фруктами. И в такие моменты Веронике казалось, что искусство просто издевается над ней.

— Тебе стоит быть осторожней, — Разумовский не стал докапываться, зная, что… возможно, время и место были не самыми подходящими для ее откровений. А если он начнет, то только хуже сделает обоим.

— Как зимой? — мальчишка не сдержал улыбки, когда она вдруг напомнила про свой один из величайших провалов века.

— Как зимой, — подперев щеку рукой, достаточно игриво отвечает он, вспоминая тот отвратительный холодный день.

Погода измывалась над ними, как только могла, заставляя их то проваливаться в снег и прокладывать себе дорогу до школы с утра пораньше, то обходить огромные лужи, глубиной, наверное, с их ботинки. Но тогда все, что успело растаять за два-три дня, покрылось льдом. Олег катался, будто на коньках, Сережа, увидев ровный лед средь заснеженной дорожки, с разбегу прокатился по нему, а Вероника шла медленно, словно пингвин, и ворчала на все подряд. На то, как сильно она не любит гололед, на то, сколько травм так можно получить и… на самом деле, особенно смешно стало тогда, когда она отчитала их за это и призвала к тому, что надо быть аккуратнее, а после сама шлепнулась у лестницы в школу. Олег рассмеялся так, как не смеялся никогда. Только Вероника может сначала сказать: «Надо быть осторожнее», а после упасть на ровном месте в тот же самый, черт возьми, момент. Разумовский и сам тогда с трудом не засмеялся. Одна его сторона искренне забеспокоилась о том, что она ударилась как бы позвоночником о лестницу, и он помог ей подняться, но вот другая угорала с Волковым только в путь. И Сережа слышал этот смех в своей голове… слышал, как свой собственный.

— Эй, Верон, а ты знала, что дружишь с извращенцем? — навеселе спросил какой-то ребенок, нарушая их идиллию. Остальные ребята вновь зашептались, смотря все на них, но не решались присоединиться к травле, отдав предпочтение тому, чтобы просто посмотреть за этим со стороны.

— Илья, ну хватит…

— А че, боишься теперь, что девчонка о предпочтениях твоих узнает? — кто-то из мальчишек рассмеялся, Морозова же сжала руки в кулаки, представляя себе то, как этот придурок вот-вот возьмет и выйдет из окна. Или же свалится через него, когда она самолично подтолкнет придурка к этому.

— Я же говорил, что это не то… — но когда одноклассник хотел выхватить его тетрадь, чтобы показать, Разумовский резко хлопнул по ней ладонью, прижимая к парте и не давая тому перелистнуть страницы.

— Прекрати, какое тебе вообще дело до того, что он рисует? — вмешалась его подруга, даже не пытаясь скрыть своего недовольства.

— Всего-то хочу показать тебе! Ты в курсе, что он на уроке русского голых баб рисует? — и все же, рисунок он нашел. Показал Морозовой, будто она после этого должна была обидеться или засмеяться над художником.

— Это Венера!

— Еще и искусством оправдывается! Мариванна сочинения нам задавала, а он груди ей вырисовывает! Кстати, смотри, какие большие, Верон. Не думаешь, что ты ему не подходишь? — кто-то смеялся, вспоминая реакцию учительницы на его художества. Девочки же шептались, а кто-то говорил, что эти «обделенные» друг друга явно стоят.

— Ты знаешь, Илюш… — Вероника поднялась с места и забрала из его рук тетрадь, будто желая посмотреть, но сама же вернула ее своему другу. — Есть такое выражение, начинается с: «У кого что болит…», — класс снова разразился мерзким хохотом, когда мальчишка стиснул зубы и покраснел от злости. — Тем более, девушка, и правда, похожа на Венеру. Даже поза та же, — и она положила одну руку на грудь, попытавшись повторить за тем, что было на картине, но, в отличии от нее, сама малышка очаровательно улыбнулась, от чего эмоции были совсем другими. Секунд, наверное, пять Сережа завороженно смотрел на нее, после чего неловко отвернулся, стоило их взглядам только встретиться…

— Дура ты, Верон, — грубый голос возле него стал ударом по Разумовскому и его «чувству прекрасного». Он старательно подавляет в себе злость, когда в мыслях лишь крутились уроки Волкова: «Вмажь в челюсть со всей силы, падаешь — сразу вставай, не позволяй себя нагнуть, в противном случае бей сразу в пах». — И возишься не с теми.

— Ну да, до тебя мне точно еще долго в яму падать, — безразлично бросила Морозова, лишь пожав плечами так, будто тем самым сообщая: «Конечно же, тебе виднее». — Сереж, пойдем гулять?

Она вывела его из кабинета под улюлюканье и свист других ребят, совершенно не волнуясь о том, что их могли как-то неправильно понять, либо же после доставать, начиная с таких банальных фраз, как: «Тили-тили тесто…». Веронике с самого начала казалось это чем-то глупым. Любовь со стороны скорее вызывала у нее умиление, либо же интерес. Каково встречаться с мальчиком, насколько сильно это отличается от дружбы, что такое свидания и с чем же их едят… все в том же духе. Только, с другой стороны, это все казалось чем-то неважным и далеким от нее самой. И потому… возможно, Морозова не боялась слухов и баек о том, что она либо «виляет хвостом» перед своими друзьями, либо мутит с двумя одновременно. Напротив, это было даже весело. На вопрос в стиле: «А кого из них ты любишь?» отвечать: «Обоих», да после смеяться над реакцией ребят, что лишь изумленно смотрят на нее и не понимают, как же так.

А ведь она им даже и не врала. Действительно их любит, но… совсем не так, как понимали те же самые девчонки, спрашивающие у нее о подобных глупостях. Вероника до сих пор вспоминает, как одна из них, влюбленная в Олега, побежала жаловаться ему на то, что в его компании затаилась крыса, что хочет разрушить его дружбу с лучшим другом и пользуется им. Сережа был в недоумении, Морозова же заливисто смеялась, а Олег активно начинал подыгрывать и возмущаться в сторону подруги.

Был бы перед ним какой-нибудь мальчишка — непременно, тот сразу бы получил по роже, но вот с девочками он старался не ввязываться в драки. Даже с той же Рони, когда она буквально со скуки нарывалась и действовала ему на нервы. Волков заламывал ей руки, а Птица щекотал, прекрасно зная обо всех уязвимых местах их подруги. Порой случалось наоборот и лишь однажды… Сережа и Вероника облепили его с двух сторон, пытаясь удержать. При том оба настолько слабые, что ему совершенно не составляло труда вырваться, и это было так смешно и так нелепо, что Волков забывал о том, на что злился, и просто смеялся, не в силах сдержаться от подколов.

— Зря ты так, — тише произнес ребенок, вырывая ее из размышлений, когда они держались за руки и поднялись на третий этаж, где уже никого и не было.

— О чем ты? — спросила Вероника, заинтересованно взглянув на мальчика, что прямо сейчас опустил взгляд в пол, будто в чем-то провинился и теперь не знает, как об этом рассказать.

— Ты знаешь.

— Не-а, — мгновенный ответ вырвался уже скорее даже по привычке, ведь если Сережа не хотел или даже скорее боялся что-то рассказывать, то всегда пытался отвертеться подобными фразами. «Не знаю», «Забудь», «Да не так важно, правда!», «Ничего страшного», — а у самого просто ураган мыслей, о которых он почти всегда умалчивал. Но вот когда делился ими — на самом деле, это было либо чем-то из разряда фантастического, либо настолько смешного, что очень сложно было сдержаться, чтоб не засмеяться. Ведь в противном случае он всегда мог замкнуться. Закрыться, спрятаться в панцире подобно черепахе и хрен ты потом увидишь еще его голову.

— Зря помогла. Не стоило, я бы сам как-нибудь справился, — если за себя Вероника никогда напрямую не давала сдачи и терпела, чтобы не вызывать лишних проблем, то за Сережу могла смело ударить прямо в глаз.

— Это было неприятно, — тише ответила Морозова, чуть сильнее сжав его ладонь своей. — Мне не понравилось то, что он попытался выставить тебя извращенцем, да и с таким упором, словно… не знаю. Как если бы мы с тобой встречались, и я вдруг узнала, что не в твоем вкусе.

— Что?.. — одно лишь ее сравнение вогнало мальчишку в краску, когда он ненароком представил себе это, а после живо замотал головой. — Это невозможно, — а вот здесь уже настала очередь Вероники волноваться. Невозможно что? Что они вдруг начнут встречаться? И он… настолько к этому категоричен?

— Думаешь? — и хотя было обидно, Морозова пыталась того не показать, но, на самом деле, выходило это у нее очень плохо. Она заметно нервничала и думала уже о том, как бы сменить скорее тему, но вместе с тем в голове возникали лишь вопросы того же самого характера.

— Знаю. Потому что я бы не стал встречаться с человеком, который мне не нравится, — он опустил взгляд, когда Вероника смотрела на него с таким интересом, будто он говорил что-то необычное. — И я бы с тобой так никогда не поступил.

— Не сказал бы, что тебе нравится другой тип девушек? — смущение накрыло ее с головой и девочка попыталась это исправить хоть как-нибудь, при помощи дурацкой шутки, что должна была по идее сбросить напряжение и заставить ее рассмеяться, но…

— Не стал бы даже смотреть на других девушек, — но от следующего его ответа стало только хуже. При том, не только ему. Что один отвернулся, пытаясь скрыть свое смущение, что другая, так еще и в противоположную ему сторону.

— Во-от как… — протянула она, не понимая, что вообще следовало сейчас ответить, но одно она могла знать наверняка. Если Вероника замолчит, то Сергей ничего больше не скажет. И всю перемену они будут лишь волноваться, да думать о том, что ляпнули что-то не то. А потом Олег обоим по шапке надает за то, что они якобы поссорились.

— А что насчет тебя? — тише спросил Разумовский, что, на самом деле, было чертовски удивительно и наводило ее на… просто безумно смущающие вещи.

— По своей воле… я бы тоже не стала встречаться с человеком, который мне не нравится, — хотелось сменить тему или же не отвечать, отшутившись вопросом в стиле: «А ты для себя узнаешь или для кого-то?», но из-за того, что Сережа ответил честно, ей не хотелось пользоваться таким способом. — Так что, я тоже ни за что бы с тобой так не поступила, — тише ответила она, отведя взгляд, когда мальчик улыбнулся, когда сам же так пытался сейчас этого не делать. — А еще… прости, немножечко не в тему, знаю, но мне понравился твой рисунок.

— Правда? — удивился он, когда, на самом деле, еще в классе очень перепугался, только представив, как бы засмеялась Вероника, узнав о том, что он рисовал обнаженную девушку. С одной стороны, мальчик понимал, что она бы так ни за что не поступила, но с другой… ему даже представить было страшно ее разочарование в нем, как в друге или, в целом, человеке.

— Да! У тебя и человеческая фигура лучше теперь получается. Пропорции стали куда ровнее, и лицо красивое! Правда, с руками все так же есть проблемы, — честно и достаточно оживленно ответила Морозова, мысленно радуясь тому, что смущающая тема наконец подошла к концу и они могут нормально говорить.

— То есть, раньше было некрасиво? — с прищуром спросил хитрый лис, напрашиваясь на комплименты, от чего девочка лишь шкодливо улыбнулась, видно, понимая, к чему же он клонит.

— Мм… как ты там любил отвечать? — она сделала вид, что задумалась, но уже затем чуть нахмурилась и так спокойно, чуть слышно произнесла: — Сергей, это провокационный вопрос, тебе так не кажется?.. — от ее напыщенной серьезности он рассмеялся, а Вероника снова улыбнулась, но уже более мягко и нежно, искренне радуясь тому, что ее шалость удалась.

— Нечестно, Рони! Это запрещенный прием!

— Как же? Тебе ведь ничего не мешало им воспользоваться, — и она сразу же приняла такой невинный вид, словно просто повторила за ним и ничего более.

— Так не повторяй за мной! — навеселе ответил он, уже и забыв о том, как смущался несколько минут до этого.

— Не могу. Сам научил, сам теперь и расхлебывай, — невозмутимо ответила девчонка. — Но стало правда лучше. Я так точно никогда не нарисую.

— Преувеличиваешь, ты ведь хорошо рисуешь, — сразу же ответил Сережа, вспоминая ее рисунки, что всегда, сколько он помнил, шли потом на стенд вместе с теми, что рисовали родители своим детям.

— Не людей. А яблоко ровно или же елочку и дурак может нарисовать, — закатив глаза, честно призналась Морозова. — Так что до твоих талантов мне еще очень и очень далеко.

— Скажешь тоже, — и, тем не менее, он просто не мог сейчас не улыбаться. — Раз так, может… мне и тебя как-нибудь нарисовать? — предложил Разумовский, но, на самом деле, это больше звучало как вопрос в стиле: «А можно ли…».

— Как Венеру? — склонив голову в бок, сразу же спросила Вероника. В ее зеленых глазах он видел лишь искреннее любопытство, но лукавая улыбка сама за себя говорила ему о том, что в ее вопросе был какой-то свой скрытый подвох.

— Возможно?.. — но Сережа все равно не мог понять, какой. А потому и ответил так неоднозначно.

— А ты обещаешь, что не будешь точно так же страшно рисовать мне руки? — он искренне попытался не засмеяться, когда она же спросила об этом так серьезно, словно это было для нее в приоритете.

— Могу их вообще не рисовать, — с добродушной улыбкой ответил мальчишка, но увидев неподдельный страх в ее глазах, сам же не заметил, как начал волноваться.

— Ужас какой! То есть, совсем без рук? Коварный ты художник… — она вдруг отпустила его руку и приобняла саму себя, тем самым показывая, насколько же ей стало жутко. — Это как мраморные статуи в музее? Подожди, кажется, у Венеры там как раз не было рук… — и она прищурилась так, словно подозревала его в чем-то, от чего Сережа уже просто не смог больше сдерживаться и рассмеялся, когда она вдруг вспомнила одну из известнейших древнегреческих скульптур.

— Рони, не издевайся над прекрасным! — попросил ее Разумовский, от чего девочка только засмеялась вместе с ним. — Но если хочешь… если попозируешь, то я бы мог попробовать нарисовать тебя точно так же, — повисла тишина. Вероника снова задумалась, что, на самом деле, уже не предвещало ничего хорошего, ведь Сережа просто и не знал, что она сможет выкинуть ему на этот раз.

— То есть, мы берем то же самое позирование, как и при создании картин? По-настоящему?

— Ну… да? А что? — сразу же поинтересовался мальчик, уже предчувствуя беду.

— Значит, мне придется снять с себя одежду? — от одного лишь ее вопроса он раскраснелся, когда Вероника спросила его об этом так, словно ничего плохого в этом и не видела. — И обмотаться по пояс какой-нибудь белой тканью?

— Рони! — только и воскликнул он, закрыв лицо рукой, когда девочка снова тихо засмеялась, аккуратно беря его обратно за руку. — Ну я же попросил тебя…

— А я разве издеваюсь? — непонимающе спросила она с лукавой улыбкой, на что мальчишка лишь кивнул, чуть сильнее сжимая ее ладонь в своей руке.

— Более чем… — пробормотал он, теперь пытаясь как-то выкинуть эту идею из своей головы.

«И все же… кажется, что тебя я люблю все же чуточку иначе», — подумала Вероника, любуясь своим другом, что прямо сейчас раскраснелся и переволновался так, что, кажется, теперь в жизни нарисовать ее не сможет. Все время будет вспоминать их разговор и как Морозова посмеялась над искусством.

— Но как же так? Я ведь просто хотела все по красоте сделать и… подумала, что это было бы куда реалистичнее, — продолжала она делать вид, будто ничего не понимает, но сама лишь нежно улыбнулась, когда мальчишка все же соизволил убрать руку от своего лица. — Сереж, я ведь не серьезно.

— Знаю… — тише ответил он, сам и не понимая точно, расстраивало ли его это или же, напротив, как-то даже радовало.

— Тогда что такое?

— А как бы ты отреагировала на то, если бы я попросил тебя нарисовать себя голым? — напрямую спросил Разумовский, борясь сейчас с собственным стеснением, и посмотрел на нее не то со скепсисом, не то даже с легким раздражением.

— Возможно, я бы не справилась с такой задачей. Извини, — чуть нахмурившись, честно ответила она, но после снова добродушно посмеялась. — Я бы не смогла приступить к работе, потому что была бы слишком занята лицезрением прекрасного, — и теперь выражение лица Сережи просто невозможно было передать словами…

Олег всегда защищал тех, кто был ему дорог. Всегда заступался, всегда был готов полезть из кожи вон только для того, чтобы друзья были счастливы. Всегда слушал, давал такие простые, такие банальные и слегка даже тупые советы, после которых, непременно, становилось все-таки легче. Вероника часто смеялась, когда он сначала упирался, чтобы она рассказала, в чем дело, а после уже строил максимально серьезное, такое вдумчивое лицо и заявлял что-то очень простое, что-то… настолько очевидное, что сначала так и не поймешь, действительно он это имеет ввиду или же просто шутит. И когда Морозова узнала, что он говорил открыто то, о чем думал, и без всяких скрытых помыслов… что ж, настолько неловко она себя с ним еще не чувствовала.

Во-первых, в отличие от Сережи, его нельзя было вот так просто отвлечь от темы или же «припугнуть», чтобы не давил на больное. Во-вторых, если не от нее лично, то Олег добьется своего через кого-нибудь другого. И не всегда мирным способом. То есть, правда, этот парень был готов выбивать дурь из кого угодно, когда угодно, и вообще, в целом, мало задумывался о последствиях. А задумывался ли вообще?..

Ну, наверное, только в тех случаях, когда его ругала Вероника. Картина маслом: хулиган, выше нее на две головы, стоит столбом и с невозмутимым видом смотрит на маленькую важную девочку, что строит из себя мамочку, дуется и со всей серьезностью объясняет ему суть простых вещей, если не ругается. Заканчивается, правда, это всегда одинаково. Волков сначала выслушивает все, от чего она недовольна, как он на это повлиял и что ему не надо делать или что предпринять, чтобы подруга не узнала, а затем смеется и портит ее прическу своей рукой, гладя Нику по голове, словно младшую сестричку. Она обычно хмурится, ибо ей это совсем не нравится, но после успокаивается. И уже с улыбкой на лице предлагает ему куда-нибудь сходить. Как правило, не без Сережи, но он к тому уже привык. Эти неразлучники друг без друга просто никуда. Ну, если только иметь ввиду именно Сергея, а не Птицу, что всегда делал только то, что хотелось ему лично.

И вот, прямо сейчас они втроем сидели на заборе детского дома. Высокий, падать с него было бы больно, а забираться слишком неудобно в силу того, что был он с прямыми металлическими прутьями без каких-либо узоров, в которые можно было бы, к примеру, поставить ноги и взобраться, как по обычной лестнице. На высоте двух с половиной метров, а то и чуть побольше, девочка скучающе смотрела на детскую площадку вдали, где играли более младшие ребята, и понимала, что если она сейчас хотя бы мелькнет перед ними, то вокруг них соберется целая толпа. Те наделают шуму, а потом ей и ее друзьям прилетит за то, что они снова полезли туда, куда лезть, так-то, не стоило.

— Ник, ну правда… не заставляй нас применять силу, — Вероника слабо дернулась, словно испугавшись, когда Олег только коснулся ее плеча.

— О чем ты? — Морозова улыбнулась, заинтересованно склонив голову в бок. — Да все со мной в порядке! Просто голова чуть-чуть болит. Наверняка из-за погоды. То холодно, то опять жара, как будто лето все же решило не заканчиваться… — смотря на кленовые листья где-то внизу, ответила девочка, задумавшись теперь о том, возможно ли что-нибудь себе сломать, если спрыгнуть с такой высоты.

Олег озадаченно смотрит на Птицу, безмолвно спрашивая, что с ней, а мальчишка лишь раздраженно закатывает глаза, понимая, что, видно, ему опять придется все взять в свои руки. Что тряпка мучает себя вопросами и совсем не слушает его советов, то теперь Олег наступает на те же грабли, начиная все издалека, любезничая. А зачем? Если хочешь вытащить из человека какую-то инфу — проще всего это сделать через пытки, либо же угрозами. Рони до последнего будет притворяться позитивной дурочкой. Да настолько убедительно, что в ее взгляде он порой прямо читает: «Вот бы сдохнуть», и едко усмехается, еще некоторое время подыгрывая подруге и наблюдая за тем, как она из кожи вон лезет для того, чтобы показать, что все отлично, а сама будет мрачнее темной тучи.

По крайней мере, любовался он этим точно так же, как и ценители искусства улыбкой той же самой Моны Лизы. Насмешливая, хитрая, возможно, даже чуть коварная, но такая скромная «ухмылка» со временем приобретает печальный, одинокий оттенок, и создается миллионы разногласий по поводу того, что же она чувствовала на самом деле и какие эмоции испытывала. Вот, по сути, то же самое. С виду — само солнышко. Светит так ярко, что можно и ослепнуть. А стоит приглядеться… только копнуть глубже, и перед ним стоит уже несчастное создание, пытающееся держать счастливую улыбку и радовать других своим безмерным оптимизмом. Да, Вероника для него была тем еще произведением искусства, настоящей загадкой, что притягивала его добротой и искренней любовью, но каждый раз… каждый чертов раз ранит его за живое. То они с Сережей вместе предаются мечтам и строят воздушные замки, то затем Вероника ломает их, вспоминая жестокую реальность, и уже не думает ни о чем другом, кроме как о том, чтобы просто выжить, просто… сохранить их маленький мирок.

— Рони, скажи… — Птица начал говорить тихо, будто на его месте сейчас был Сережа, которого она любила и опекала порой так сильно, что ему совсем немного было даже завидно в силу того, насколько же по-разному она с ними общается. — Ты нам совсем не доверяешь? — отстраненно и так холодно спросил ребенок, посмотрев прямо на нее и склонив голову в бок. Он знает, как на нее надо давить. Знает, чем брать на слабо и что нужно сказать, чтобы Морозова в нужный момент успокоилась.

Слова ранят ее по больному. Девочка мнется, отворачивается, но то совсем не помогает, ведь Птица не собирался следовать ее примеру, от чего его взгляд ей кажется испытывающим, устрашающим и… возможно, самую малость, понимающим. Таким, словно он знал обо всех ее тревогах, но искренне желал, чтобы подруга поделилась ими лично. Чтобы призналась и перестала наконец разыгрывать весь этот цирк.

Волкову его методы никогда не нравились. Одно дело, когда тот добивался своего словами, пытая какую-то шпану, и совсем другое — когда он морально давил на их подругу так, что ощущал, по итогу, это все на себе еще и сам Олег. И то было противно… так противно, что он просто сдавался, чувствуя свое бессилие. Закрывал глаза, когда не стоило, и просто смирялся с тем, что его друг такой, какой он есть. И уже радовался хотя бы лишь тому, что Птица никогда… никогда с ним не лицемерила. Рассказывал все прямо, четко и без каких-либо утаек. А если и утаивал, то на то были серьезные причины, и Волков особо не был против. Ему было достаточно того, что он уже имел. Того, что они могут гулять вот так до комендантского часа, где хотят, и просто оставаться рядом. Быть семьей.

— Доверяю, — все же отвечает Морозова, понимая, что защиты она не дождется. А перекинуть стрелки или же надавить у нее и не получится, ведь… если Сережа испугается давления, то Птица будет использовать его и отражать в ее же сторону.

— Что-то не заметно, — так же равнодушно отвечает, пользуясь ее приемами, после чего уже подсаживается ближе, накрывая ее руку своей, как бы давая понять, что еще не поздно во всем признаться, пока он еще в духе.

— Я не хочу создавать проблемы, — Олег искренне был возмущен, а Разумовский только усмехнулся.

— Ну-у, тогда тебе придется убить себя, — и от этой фразы выпали сразу двое. Мальчик рассмеялся, как бы давая понять, что он не был серьезен, а уже затем продолжил, объясняя свою точку зрения, как бы они не приняли его за врага всего народа. — Потому что иначе человек просто не может. Все мы создаем друг другу проблемы. Каждый Божий день, — последние три слова он произнес с паузой, акцентируя на них особое внимание. — Даже просто ничего не делая, ты кому-нибудь обязательно насолишь. Но знаешь, в чем есть все же разница между проблемными людьми? Пока одни молча захлебываются и тонут в своих трудностях, другие всплывают на поверхность. Сохраняя молчание, ты лишь подписываешь себе смертный приговор. И вместе с тем все равно добавляешь нам проблем, — он говорил так беззаботно и с такой милой улыбкой, словно пояснял ребенку суть каких-то до тупости простых вещей. — Даю тебе последнюю попытку, Рони, — и вот теперь, на самом деле, стало страшно. По-настоящему жутко, когда он смотрел на нее, будто всерьез решая, жить ли ей или же лучше умереть.

— Как думаешь, страшнее утопиться или сгореть заживо? — ловко меняет она тему, что заставляет его только усмехнуться.

— Даже и не знаю. Думаешь, я это проверял? Спроси у утопленников или у сожженных ведьм, — будто предлагая пойти за ними, ответил в своей манере Разумовский. — Ладно уж, я тебя понял. Волк, можешь начинать, — и в этот самый момент мальчик дернул ее на себя, из-за чего подруга едва смогла сдержать равновесие, как ее руки резко свели вместе и скрутили так, что, пытаясь освободиться, Вероника только делала больно самой себе и рисковала вывихнуть запястье.

— Нет! Нет, Олежа! — девочка сразу взвизгнула, стоило ему только приступить, но вместо привычного заливистого смеха она вдруг сморщилась так, словно он делал ей только больно. Волков щекотал ее так же, как и раньше. Не поменялось ничего, но оба мальчика нахмурились, не понимая, терпит ли их подруга и пытается так не засмеяться или же ей правда было жуть как неприятно, но она зачем-то попыталась это скрыть и выдавила из себя смешок. Зачем? Им не было понятно, но неприятный осадок остался после этого огромный.

— Ник?.. — а продолжать он не смог. Стало просто банально страшно, когда ожидали они одной реакции, а получили совсем другое. Ее слезы. Она терпела и пыталась все это время вовсе не «сдержать смех», как можно было сначала про нее подумать. Морозова старалась не заплакать. И у нее не получилось. Одна слезинка за другой, девочка машинально пытается вырваться, чтобы вытереть их, но посмотрев на удерживающего ее Разумовского, сама же испуганно замирает, впервые увидев его… таким.

Птица выглядел таким удивленным, уязвимым… таким растерянным, что так просто и не поймешь, кто это сейчас был: он или же все-таки Сережа? Волнение в его золотых глазах смешалось с чем-то иным, с чем-то безумным, но таким настоящим и искренним, что было просто невозможно предугадать его мысли и дальнейшие действия. Будто он стал единым целым со своей другой личностью, и потерялся в собственных чувствах, не понимая, реально ли вообще на самом деле то, что он сейчас увидел.

— Прошу, отпусти… — он не слушает. Кивает Волкову, а тот, без лишних слов, осторожно задирает ее кофту вместе с футболкой, догадываясь, что болит у нее там не просто так. И Вероника бы не расплакалась, будь все на самом деле нормально.

— Я убью их, — ярость нахлынула, затуманивала рассудок и сейчас Сергей выглядел так, будто… внутри него что-то сломалось. Что-то разбилось, заглушая мысли о том, что правильно, что нет, и оставляя только то, что было важным лично для него.

— Если ты не назовешь их имена…

— Поплатится каждый, что хотя бы с малой вероятностью мог приложить к этому руку, — закончил за друга фразу Птица, невольно, но ослабив хватку. Его руки мелко задрожали от нетерпения и своего бессилия. Девочка перехватывает их, сжимает крепко, и тем самым приводит его в чувства.

— Не надо, — два слова. Он сверлит ее недовольным взглядом, Олег действует по тому же принципу, но тяжело вздыхает, когда понимает, почему она им не рассказывала и чего боялась.

— В любом случае, следует об этом рассказать и провериться в травмпункте, — твердо отвечает Волков, тем самым и не давая гарантии на то, что он не набьет кому-то морду, но намекая, что он еще подумает над этим, когда Разумовский лишь кивнул, соглашаясь с его словами. В первую очередь следовало убедиться в том, что это все заживет и ничего куда более серьезного не произошло. А уже потом идти и разбивать хлебальники.

— Да… Олег прав. Тебе не стоило умалчивать о таком, Рони. Вдруг что-то серьезное? — уже чуть более мягко спросил мальчик, с заботой посмотрев на их подругу, что прямо сейчас боялась и… просто не знала, как же их спасти.

Но ничего серьезного, кроме следов, и не было. Татьяна Михайловна, увидев все это зрелище своими глазами, была просто в ужасе, узнав о том, что произошло. Во всех подробностях. С девочкой, что всегда ей помогала и в то же время старалась отвертеться, не пересекаться лишний раз, но… то совсем не было чем-то удивительным с учетом того, как именно Вероника относилась к взрослым и насколько боялась к ним привязываться. В отличии от Антонины Павловны, что все пыталась до нее достучаться, Татьяна Михайловна просто смирилась с тем, что она вот такая, какая сейчас есть. И по этой самой причине Морозова, как минимум, уважала ее, а как максимум — даже не пыталась грубить и оттолкнуть от себя, потому что та не нарушала ее личного пространства.

Но в этот раз все было иначе. Мало того, что ее обе женщины усадили за стул и заставили во всем признаться, так еще и девочка представляла все вокруг так, будто она — опасный преступник, а удерживают на стуле ее какие-то менты. Было не то страшно, не то просто смешно, но того она старалась уже не показывать, ведь… мало ли, что они еще себе надумают, если сейчас малышка просто рассмеется? После трехчасового ожидания в больничке, после лицезрения больных как на голову, так и физически или «физически на голову»… возьмет и засмеется над своим жалким положением и тем, как о ней пекутся. Серьезно, разве не плевать? Почему они волнуются?

— Я ведь уже говорила, что все со мной нормально, — Вероника завела руки за спину и беззаботно улыбнулась.

— Вероника… то, что ты назвала нормальным…

— Татьян Михайловна, все правда хорошо. Так что прошу, не поднимайте это дело в школе, — в конце концов, доказать они ничего не смогут.

— А если такое повторится? Боже, Вероника! Ты нас всех с ума сведешь!

— Простите за доставленные неудобства, я правда не хотела вам рассказывать, — а вот это, на самом деле, и было самой страшной проблемой. Девочка виновато опустила глаза в пол, будто именно в этом заключается ее главная ошибка, когда у воспитательницы буквально сердце кровью обливалось. — Ребята настояли.

— И правильно сделали, — вмешалась Антонина Павловна, что, узнав о проблеме, связанной с Морозовой, сразу же бросила все свои дела и умчалась вместе с ней в больницу. — Вероника, ну нельзя же о таком умалчивать… никогда.

— А что надо делать? Рассказывать всем подряд, чтобы потом вообще живой не вернуться? — усмехнулась девочка, скрывая за язвительностью свое беспокойство. Она боялась, что с ней случится в школе, если воспитатели все же не послушают и влезут, куда не следует. — Прошу, всего лишь один раз… да когда вообще такое было, чтобы дети синяки не получали? — одно дело — синяки, и совсем другое — огромные синеющие кровоподтеки, что явно не пройдут за каких-то там дней пять. — Все равно доказать ничего не получится. И полиции звонить бесполезно. Так как дело с детьми младше четырнадцати лет, вероятнее всего, разгребать будет либо директор, либо классный руководитель. И тот, и другой — хорошие люди, — на самом деле, не то, чтобы она считала их хорошими, скорее… ей просто искренне было их жаль. Жаль, что они работают с самыми настоящими неблагодарными крысенышами, родители которых вечно качают какие-то свои права и выставляют своих дьяволят самими ангелочками…

* * *

Точно нельзя было передать всех его эмоций, когда Олег пришел в детский дом. Когда он каким-то неведомым чудом оказался в Санкт-Петербурге, когда даже толком не понимал и, возможно, даже не хотел понимать того, куда его ведут, зачем и почему. Впрочем, все было и так понятно. Его поймали, теперь не получится сбежать и никто за ним не явится. Кому ж нужен лишний груз на плечах в лице непослушного ребенка? Кем бы он не приходился родственникам, какими бы не были хорошими людьми его родители… все это становится чем-то неважным, когда от него отворачиваются абсолютно все и делают вид, что его просто и не существует. Погиб старший двоюродный брат? Его жена? Авария? Ну, и племянник, значит, вместе с ними. Автоматически, даже если на самом деле он и выжил. Даже если их обзванивали по сто тысяч раз, даже если пытались договориться и называли адрес участка, где еще какое-то время сидел зашуганный мальчишка и просто-напросто не понимал, что происходит.

Вокруг мельтешили люди в синей форме, у него что-то спрашивают, в очередной раз предлагают поесть, да выпить чаю, а у него кусок в горло не лезет. Перед глазами — лишь его родители. Как они собирались в отпуск, как что-то идет не по плану, а потом он закрывает шею руками, жмурится, голова гудит и мальчик слышит крики… а вслед за ними — тишина. Тряска прекратилась, Олег открывает глаза и чуть ли не бегом выбирается из перевернутой машины. Видит своих родителей. Папа в отключке за рулем, повсюду кровь, мама с огромным осколком в шее, а его младшая сестра… вспоминая ее, вся еда, которую ему предлагали, тут же просилась наружу.

Больница, участок, а теперь, судя по всему, и детский дом, где рядом со старыми ржавыми воротами висела какая-то табличка с текстом и крупной цветастой надписью «Радуга» на ней. Его аккуратно подталкивают вперед, и мальчик шагает, засунув руки в карманы кофты, внутрь. Шум, гам, бегущие по коридору дети… кто-то останавливается, чтобы посмотреть на новичка, а кто-то едва не влетает в него, не обращая внимания ни на кого и ни на что вокруг.

Его просят подождать в коридоре. Волков лениво плюхается на сидение возле кабинета, за которым, вероятнее всего, разбирались с его документами, ситуацией, возможно, думали, куда его подселить, куда и в какую группу… на самом деле, Олег даже не пытался их подслушивать и просто находился в этот момент где-то в своих мыслях. Вспоминать о прошлом было бесполезно. Заниматься самокопанием и думать о том, как он мог исправить ситуацию — тоже. Уже поздно что-либо менять, жалеть самого себя и думать, что не так. Оставалось лишь смириться. Смириться, вставать на ноги и идти дальше, чтобы только не погрязнуть по уши в этом всем дерьме.

— Давай лапу! — из далеко не самых позитивных мыслей его выдергивает детский голосочек. Он поднимает голову и видит перед собой еще совсем маленькую девочку, протягивающую зачем-то ему руку. Хочет поиграть? Какую еще, к черту, лапу? — Ты что делаешь?.. — кроха с сомнением посмотрела вниз, когда вместо того, чтобы ухватиться за ее руку, он действительно «дал лапу», то бишь сжатую в кулак ладонь, словно какой-то пес, услышавший команду своего хозяина. А когда она увидела его ярко выраженное недоумение, то прыснула со смеху и уже затем рассмеялась, не понимая, как он вообще додумался до такой-то глупости.

— Так ты не играть хотела?

— А ты бы стал играть со мной в собачку? — шкодливая улыбка образовалась сама собой, когда она все же потянула его за запястье, призывая тем самым встать. — Какой послушный мальчик, — с легкой издевкой протянула малышка, от чего он только нахмурился, и девчонка сразу решила сменить тему, как бы только этот самый сорванец не решил на ней же отыграться. — Ладно, я не к этому. Пойдешь со мной?

— Пойду, — взгляд его смягчился. Казалось, что все будет лучше, чем прислушиваться к разговорам взрослых где-то за дверью и думать, что с ним будет дальше.

— Даже не спросишь, куда? — удивилась беспризорница, слегка наклонив голову в бок, как бы одним взглядом спрашивая: «Ты вообще нормальный, нет?».

— Нет, а ты мне сможешь что-то сделать? — и вот теперь «пес» посмотрел на нее сверху вниз, сам при этом невольно улыбнувшись, когда она надула щечки, подобно хомячку.

— А что, если и да? — но сама она скрестила руки на груди и посмотрела на него так, будто бросала вызов. В чем и как — не было понятно, но уже затем девочка снова засмеялась, когда не смогла долго играть с ним в гляделки. Странно это, на самом-то деле. Смотрите друг другу в глаза долгое время с каменными лицами и непроизвольно начинаете смеяться. По крайней мере, эта девочка сдалась намного раньше, когда Волков лишь слабо усмехнулся. — Я Вероника.

— Олег, — и уже теперь они нормально пожали друг другу руку. — Так… куда мы пойдем?

— Подальше отсюда. Покажу тебе наш дом, проведу бесплатную экскурсию…

— Вау, даже так? Не знал, что у вас тут такой сервис, — наигранно поразился Волков, но, на самом деле, играл он настолько ужасно, что от этого становилось лишь смешнее.

— А то! — и она счастливо улыбнулась. — Но только для особенных. Ты вроде не похож на плохого человека, так что я решила поскорей тебя похитить. Правда, не знала, что ты такой чудак.

— Моя младшая сестра… — начал было он, но тут же замолчал, когда Морозова только чуть сильнее сжала его руку, как бы тем самым давая понять, что все в порядке. — Забей.

— Окей, — слишком просто согласилась она, даже не став его расспрашивать, будто и не считала это чем-то важным. — Тут многие кого-то потеряли, так что… если не хочешь — можешь не рассказывать. Но если вдруг решишься — я всегда готова выслушать, — Вероника говорила так спокойно, словно то было уже для нее обычным делом и в этот самый момент сложно было понять, о чем же она думала и что творилось в ее голове. Девочка не давила улыбку, не пыталась его как-то пожалеть и не лезла с расспросами, за что, на самом деле, он был ей даже благодарен.

— И ты тоже? — тише спросил он, не представляя, каково же это могло быть для нее, еще совсем маленькой девчонки, что сначала излучала оптимизм, а теперь вдруг поутихла, когда новенький только затронул тему родственников.

— Мм?

— Ну… теряла кого-то, — объяснился Олег, на что его знакомая только усмехнулась.

— А все-то тебе знать нужно, — заметила Вероника, но сама лишь потянула скорее его за руку, уводя подальше от злосчастного коридора. — Нет, у меня никогда не было родителей, так что я никого и не теряла. Живу здесь чуть ли не с младенчества, — рассказала она и беззаботно улыбнулась, словно ее это никак не волновало. — Так откуда ты?

— Из Москвы.

— Ого, а чего в Санкт-Петербурге забыл?.. — поразилась Морозова, прикинув примерно расстояние от одной столицы до другой. — Ну, да не важно. Начнем со столовой. Ты, кстати, не голоден?

Вероника ведет себя тише воды, ниже травы, пока друг так бережно, можно сказать, даже по-своему нежно и очень аккуратно обрабатывал костяшки ее рук. Она не успела сказать ему ни слова с тех самых пор, как, вернувшись в школу, узнала лишь о том, что двое из группы ребят, что забили когда-то ее ногами, лежат в больнице с переломами. Пострадавшие не знали, кто на них напал, и не могли дать точных показаний. Морозова, что хотела было все списать на карму, не смогла так поступить из-за того, что знала нападавших, а Олег с Сергеем до последнего делали вид, что не при делах. И сегодня… она снова влипла.

— Прости, — тише извинилась она перед ним, на что мальчик лишь любопытно склонил голову в бок, сидя перед ней сейчас на корточках и обрабатывая ранки уже на ее коленях, от чего самой Веронике было стыдно даже просто на него смотреть. Она стеснялась, неловко отводила взгляд и несколько раз подряд уже говорила «Я сама», но все ее попытки его отговорить были безуспешны.

— За что? — закономерный вопрос вырвался сам собой. Птица был вне себя от злости, но продолжал вести себя так, словно не был в курсе, о чем она вообще, и скрывал настоящие эмоции за спокойной улыбкой.

— Ты сильно злишься? — с опаской спросила она, когда тихо шикнула, стоило мальчику намеренно чуть сильнее надавить ваткой на ее открытую ранку и подул на нее, как бы тем самым извиняясь. — Это… значит «очень»? — Разумовский не сдержал усмешки, когда Вероника восприняла одно лишь его действие за ответ.

— Мм… я не понимаю, о чем ты говоришь, Вероника, — безразлично пожав плечами, довольно-таки холодно ответил ее друг, всем своим видом говоря в точности обратное. — На что мне злиться? Ты все сделала правильно.

— Правда? — тише спросила она все с тенью сомнения, на что Разумовский лишь кивнул, все так же ни капли не изменившись в лице. — И ты… ничего не скрываешь?

— Я поступаю ровно так же, как и ты. Тебе не нравится? — с притворно-дружелюбной улыбкой спросил он, да настолько беззаботно, что это можно было бы воспринять так, как оно есть, но вот Морозова ясно чувствовала в его голосе сарказм и раздражение, скрываемые за этой очаровательной улыбочкой.

— Это противно, — тише призналась она, немного хмурясь. Само собой, никому не понравится, что их пародируют таким образом. Особенно учитывая то, что делала малышка это для их же безопасности. Кто знает, что бы случилось, окажись все иначе? Ей не хотелось жаловаться на свои проблемы, не хотелось доставлять их ее самым близким людям и… уж точно не хотела показаться жалкой в их глазах. Беспомощной.

— И почему же? — сложив руки на ее коленках, мальчик положил на них свою голову, но не прикрыл глаза, хотя очень хотелось, когда ладошка подруги только коснулась его головы.

— Потому что я не делаю того с целью обидеть тебя или тыкнуть на ошибки. И не рассказываю о проблемах, чтобы вас же не поставили на учет или не упекли вообще в колонию, — все-таки не выдержала она, говоря уже так, как оно есть. Глаза намокли от слез, но Вероника искренне пыталась не заплакать.

— И в итоге что?..

— Что? — тише спросила она, убрав от него руку.

— Ну, ты как бы сломала нос зазнавшейся соплячке-старосте и ее родители требуют твоего исключения или перевода в более слабую школу, как, цитирую: «Психически неуравновешенной девки, испортившей лицо нашей драгоценной девочки», — он бы изобразил кавычки, да вот только вставать сейчас не хотелось. — В то время, как ее дружки лежат в больнице и зализывают раны.

— Так и знача, что вы с Олегом все-таки причастны к этому, — на выдохе ответила она, вспоминая, как Волков все время уходил от темы, а Птица отнекивался словами вроде: «Они в любом случае получили по заслугам, так какая разница?» или «Если в мире есть хоть какая-то справедливость, то этих ублюдков в любом случае должен был кто-то наказать».

— Это имеет значение? — холодно поинтересовался мальчик. В его глазах горел недобрый огонек безумия и все вокруг всего на миг, но показалось таким жутким и пугающим, что девочка напряглась всем своим видом. — Заметь, что пострадали они больше, а к нам нет никаких вопросов.

— И… что ты хочешь этим сказать? Что я должна была точно так же нацепить маску, подкараулить и избить ее после школы? — скептично спросила Вероника, склонив голову в бок.

— Глупая, — выдохнул он, уткнувшись лицом в свои руки. — Надо было сразу сказать нам, а не действовать самой. Но ты опять сделала все по-своему, — по одному лишь его голосу было понятно, что Птица ужасно волновался, но и злился в то же время. Все накопившееся недовольство вместе с тревогами рвались наружу, но он подавлял их, не позволяя себе срываться на дорогом человеке. А порой очень хотелось.

— Прости…

— Что мне твое «прости»? — он все же поднял голову и посмотрел на нее с таким раздражением и с такой обидой, что Вероника только больше почувствовала перед ним свою вину. — Когда ты наконец-то перестанешь обесценивать свои проблемы? Когда начнешь по-настоящему мне доверять? — процедил ребенок, неосознанно сжимая руками ее коленки.

— Я не хотела жаловаться. И не хочу… показаться слабой. Не хочу, чтобы ты волновался за меня или же попался им. Я всегда боюсь, что вам может влететь. И что на моем месте сейчас мог оказаться ты, — горестно прошептала она, уже не пытаясь как-то сдержать слез, что одна за другой стекали по ее щекам, образуя мокрые дорожки. Все это время терпение было на пределе, а теперь оно просто лопнуло подобно натянутой струне, когда сил притворяться просто не осталось.

Ярость постепенно начала сходить на нет, оставляя после себя лишь тревогу и какой-то странный трепет. Птица молчал, не зная ни того, как же ее успокоить, ни того, что ему делать сейчас вообще, когда он завороженно смотрел прямо на нее, будто любуясь неким произведением искусства в той же самой картинной галерее.

— Когда-нибудь ты сведешь меня с ума, — только и слетело с его губ, когда он поднялся и так аккуратно поправил прядь ее волос за ушко. Хотелось бросить что-то вроде «Ты уже» или же снова извиниться, но слова просто застряли в ее горле и не желали выходить наружу. — Рони… ты ведь совсем не слабая, — тише произнес он с легкой улыбкой. Впервые за столько времени Птица улыбнулся ей по-настоящему, что хоть немного, но все же заставляло ее успокоиться. — Я ведь уже говорил. Ты сделала все правильно, — и черт возьми, он был так рад услышать то, что она настолько сильно волновалась за него. — Никто не должен терпеть подобное. И я рад, что в этот раз ты не пострадала, — Вероника молча обнимает его, сидя все на той же самой кушетке в медкабинете, когда Разумовский погладил ее по голове, словно пытаясь утешить всего лишь маленького непослушного ребенка. — Мы все уладим. Не переживай.

— Ты расскажешь Олегу? — тише спросила она, не зная, что и хуже. То, что ее всерьез могут исключить из-за какой-то дуры или то, что эту самую химеру в любой момент могут увезти вперед ногами.

— Нет, — он плавно качнул головой, тем самым словно говоря, что разберется с нею лично.

— Не надо, прошу тебя…

— О, об этом тебе лучше просить вовсе не меня, — с пугающей улыбкой ответил Разумовский.

«Сережа…» — сразу же возник нужный ответ в ее голове, когда Морозова только вспомнила о нем. О том, как он замкнулся, когда только услышал о ее проблеме в школе. О том, как он, кажется, перепугался и в первую же очередь попытался поговорить с ее классной руководительницей, о чем она узнала уже, непосредственно, от нее самой. И если судить по ее настроению да скорченной гримасе, стоило только заговорить о Разумовском… кажется, беседа их была явно не из лучших. И, возможно, та была уже не с Сережей, ведь Вероника понимала, насколько стеснительным был ее друг и до какой степени тот боялся учителей, чтобы вот так подходить к незнакомой взрослой тетке, которую шарахались все ученики, и твердо отстаивать свою точку зрения, снова и снова пытаясь доказать невиновность подруги.

— Сережа?.. — растерянно спросила она. — Что он задумал? — сейчас ей казалось, что действия Птицы предсказать было гораздо проще, чем ее очаровательного друга, что являлся самим воплощением доброты и справедливости в этом мире.

— Этого тряпка даже мне не раскрывает, — он развел руками, вспоминая их последнюю встречу лицом к лицу. Тогда маленький Сережа предпочел просто обвинить во всем его и попросил больше не лезть. Ни к нему, ни к Олегу и, тем более, к Рони. И Птица не знал, что бесило его сильнее. То, что тряпка пытается от него избавиться и ограничивает в действиях или же то, что он сам понятия не имеет о том, что тот задумал и… что следует предпринять. Одно он мог сказать наверняка. Возвращать контроль Сереже ему жуть как не хотелось. Но без него Рони сейчас не помочь. И понимание этого заставляло его передумать сотни раз в пользу того, чтобы дать мальчишке покомандовать.

— В смысле?.. — растерянно спросила Морозова, не понимая, как вообще это возможно. То он говорит ей, что знает о Сереже все и принимает все удары за него, то теперь выкидывает то, что они общаются и их мысли друг другу неизвестны.

— Рони, если бы… из нас в результате остался кто-то один, то кого бы ты выбрала? — и Птица мало того, что не стал ничего объяснять, но еще и дал ей лишний повод для волнения.

— Что за вопрос такой? — девочка нахмурилась, как бы всем видом давая понять, что он ей совсем не нравится. — Вы… что-то не поделили с ним? Я могу как-то помочь?

— Вангуешь, — горько усмехнулся он, пытаясь скрыть сейчас свое беспокойство. — Да, мы многое поделить все никак не можем. К примеру, наше тело, — закатил глаза Разумовский, ответив теперь уже с сарказмом. — И, конечно же, ты можешь нам помочь. Например, честным ответом.

— Хорошо, и какую же проблему мой ответ поможет вам решить? — она гордо задрала голову, как бы смотря на него снизу вверх, но ощущения были такими, будто все как раз наоборот. Но мальчик все равно ей не ответил. Молчал, видно, решив, что если он не скажет ничего, то она наконец признается. — Птиц, — с усталым вздохом позвала его Вероника. Лицо ее снова расслабилось, девочка берет своего друга за руки и слегка сжимает их, как бы тем самым давая понять, что не оставила бы его одного. — Скажи честно, что между вами происходит? — он вновь опускается прямо к ней. Морозова даже не сдвинулась с места, хотя близость с ним сейчас чертовски ее смущала. — Ты ведь знаешь, что я дорожу вами обоими. Вы — моя семья, и… — Птица переплетает ее пальцы со своими, сжимая ладони девочки сильнее. Он наклоняет голову в бок и девочка невольно замолкает, смотря в его золотистые глаза. Затем поддается чуть вперед, и Разумовский осторожно повторяет это действие, накрыв ее губы своими. Это был короткий невинный поцелуй, всего лишь прикосновение, но ощущения от него были такими, словно их окунули в обжигающую лаву. Волнение, страхи, боязнь одиночества… все это смешалось с ощущением чего-то противозаконного и неправильного, но и в то же время, обоим было просто хорошо. Вероника еще некоторое время пытается просто «отойти» от произошедшего, не до конца даже понимая, что только что произошло. А встретившись с его глазами вновь, Морозова сама повторила то же действие, мягко коснувшись его губ…

Примечания:

Дорогие мои, автор данного фанфика — жуткий паникер, для которого очень важен отклик его аудитории. Прошу вас, если не сложно, расскажите, нравится ли вам работа, есть ли в ней какие-нибудь недочеты и какое в целом впечатление она оставляет. Для меня это очень и очень важно ❤

То, что произошло в дальнейшем, было просто до безумия смешно и девочка не знала, смеяться ли ей или плакать, когда Птица вроде как ушел, и влетел в палату в следующую же секунду. Взволнованный, перепуганный… как будто еще несколько секунд назад его здесь и не было. Будто он вовсе не обработал ей раны, будто не сидел все это время рядом… будто только узнал о том, что она подралась и сидит сейчас в мед. кабинете.

— Рони? — тот, кого Птица зовет «тряпкой», вцепился в ее плечи. — Рони, ты в порядке? Прошу, скажи, что с тобой все хорошо.

— Со мной все хорошо, Сереж, — она все же рассмеялась, положив свою руку на его, и улыбнулась так ласково, что это хоть немного, но все-таки вселило ему какую-то надежду. — Видишь? Жива, здорова. Не о чем переживать, — а переживал он сильно. Настолько, что замкнулся в себе еще в школе и остаток дня за него со всем разбирался Птица. И Вероника знала об этом, но сейчас старалась лишний раз не давить и, для начала, успокоить его. А уже затем попросить не делать ничего неразумного, ведь… что-что, а слова о том, что у Сергея есть какой-то план, ее очень сильно беспокоили.

— Точно? Ты не пострадала? — Сережа взял ее за руки, обратив внимание на пластыри и аптечку совсем рядом с ней, нахмурившись. — К тебе кто-то заходил? — но девочка не знала, как ему сказать о том, что он-то и сидел все это время рядом с ней.

— Конечно же. А что? — и по итогу из всех вариантов она выбрала именно «надавить», чтобы мальчик не стал интересоваться дальше. И он виновато отвел взгляд, когда сел с ней совсем рядом.

— Нет… ничего. Прости, — тише извинился он, понимая, что вопрос, и правда, звучал странно. Само собой, к ней заходили. И от занятий на время отстранили. И, вероятнее всего, еще будут разбираться с полицией и переводом в другую школу, если не сразу в какой-нибудь интернат.

— Ты прости. Я не хотела… — но она так и не закончила. Отрицательно качнула головой, да облокотилась спиной на стену и тихо вздохнула. — Нет, очень хотела. И в итоге сорвалась. Прости, Сереж.

— Ты не виновата, — он ответил ей так, словно то было чем-то самим собой разумеющимся.

— Я нос девочке разбила и ее в больницу увезли ж…

— И все равно, ты не виновата, — мальчик нахмурился, посмотрев на нее так, словно она не могла понять чего-то ну слишком очевидного. Но после улыбнулся ей так мягко, что это ни в какую не шло с тем серьезным образом, что он поддерживал до этого. — Не переживай так, хорошо? Я попробую завтра со всем разобраться.

— Это… каким-таким образом? — неловко спросила Морозова, с легким испугом взглянув на своего друга. — Сереж, ради всего святого, что еще осталось в этом мире. Не рискуй.

— Если в этом мире действительно еще осталось хоть что-то святое, то у меня все должно будет получиться, — он волновался, но старался того не показывать. — Завтра тебе лучше не появляться в школе. Притворись, что… у тебя очень сильно болит живот, — в ее глазах мелькнуло осознание, и та сразу же отрицательно мотнула головой.

— Я не хочу, чтобы кто-то узнал!

— Рони… а чего ты не хочешь больше? Чтобы кто-то узнал о том, что ты была жертвой издевательств со стороны той девочки и все держала в себе или отправиться в интернат или другое место для нездоровых детей? — со всей серьезностью спросил Разумовский, впервые посмотрев на нее так, что девочка даже не знала, как и что ему ответить. Она лишь отвернулась от него, борясь со своей неловкостью и чувством того, что ее отчитали, будто еще совсем маленького и неопытного ребенка.

— Не хочу, чтобы подставлялся еще и ты, — тише призналась малышка, боясь даже представить себе того, что будет, если те уроды еще будут издеваться над ее лучшим другом.

— Я не сделаю ничего неразумного, обещаю. И об этом узнает лишь необходимое число людей. Я не собираюсь рассказывать кому попало, не волнуйся. Ты доверяешь мне?

— Тебе — да… — если с Птицей она и сомневалась, то с Сережей хотя бы точно могла знать о том, что никто не пострадает. И потому подумала, что может… она зря, на самом деле, переживает? — И все же, какой у тебя план?

— Тебе он не понравится.

— Я иду с тобой, — моментально ответила Вероника, отрицательно качнув головой, словно это и не обсуждается.

— Ну почему ты всегда все усложняешь?..

* * *

И тем не менее, он все же убедил ее остаться. Неизвестно как, каким чудом вообще и почему она его послушала, но сейчас мальчишка в какой-то мере мог даже выдохнуть спокойно. Сереже пришлось наобещать ей столько всего, что, на самом деле, ему даже стало страшно на секунду с того, что его подруга вообще про него думала. Серьезно, отправляла его в школу не то как на войну, не то с мыслями о том, что он устроит какую-нибудь инквизицию или что-то с нею схожее, будто… считает его каким-то монстром. Но списав все на то, что Вероника просто слишком за него переживает, Разумовский не стал акцентировать на этом сильное внимание. У него, в любом случае, все должно было получиться.

Сегодня будет общее родительское собрание. То есть, огромная толпа из самых разных родителей придет в актовый зал, чтобы послушать, что говорят о классах в целом, какие новости, на что в этот раз придется скидываться и все в том же духе. Завуч на время отлучился, а Сергей, забрав с разрешения его флешку якобы для учебы, редачил презентацию в кабинете информатики, меняя ее под свой вкус и цвет. Начиналась она так же, как и основная тема всего сбора, а продолжением после стандартного «Спасибо за внимание!» стала тема: «Буллинг. Как предотвратить насилие в образовательной организации. Бороться нельзя игнорировать».

И уже туда Разумовский вставил туда все. Обычный PowerPoint, где самая простая презентация с картинками превратилась в целое жестокое месиво со всеми подробностями о том, что такое травля в школе, где невиновных детей просто нет. Он загружал туда видео со страницы старосты Вероники. Про то, как ее окружали впятером, как ее били ногами, как она лежала скрюченная на осенних листьях, а сам же вспоминал…

— А, да у нас технология была. Убирались на улице и… я немножко неудачно навернулась на улице, — девочка неловко посмеялась, когда Сережа с сомнением смотрел на подругу, не понимая, почему она пытается ему сейчас соврать.

«Немножко навернулась, говоришь?» — прямо сейчас он смотрел видео, выложенное в тот же самый день, и плотно поджал губы, опуская голову на свои некогда сцепленные в замок руки и тяжело выдохнул. Зачем Морозова вообще стала покрывать этих ублюдков? Почему не рассказала о них с самого начала? Боялась? Волновалась за друзей? Или же то была ее собственная гордость?..

После уроков Сергей остался в школе и проник за кулисы еще перед тем, как началось само собрание. Подговорил Олега на помощь, а теперь, в тихую наблюдая за тем, как собирается народ, уже начал волноваться. Только сейчас, когда людей в зале становилось все больше, а он нервно сжимал в руке настроенный микрофон, понимая, что возвращаться уже поздно. Учитель презентацию перед открытием не проверял, а это, в свою очередь, говорило о том, что даже если он сейчас просто уйдет, то следующую тему все равно увидят как родители, так и сам завуч, что сразу же поймет, чьих рук то было дело.

— Ты это сейчас серьезно? Столько работы провернул, а теперь боишься какой-то там толпы? — поразился крылатый ребенок, склонив голову в бок.

— Замолчи, — Разумовский нахмурился, отрицательно качнув головой.

— Так ты обращаешься, значит, с тем, благодаря кому до сих пор на ногах стоишь, а не гниешь в какой-нибудь канаве? — его золотые глаза горели яростью, когда мальчишка так безобразно и даже мерзко улыбнулся. — Можешь просто отдать микрофон мне. И все сразу же закончится. Ты знаешь, я еще ни разу тебя не подводил. И никогда не оставлял. И, в отличии от тех кретинов, я всегда буду с тобой рядом.

— Да из-за тебя все ужасы и происходят! Я не отдам тебе микрофон, слышишь? Я в принципе, ничего тебе больше не отдам.

— Боишься, что твоим «друзьям» я могу понравиться больше, чем ты сам? — перед ним был вовсе не его защитник. Монстр с обезумевшим взглядом, схвативший его за волосы, прямо сейчас оттянул их, заставляя Сергея задрать голову вверх, и расправил крылья. — И это ты еще меня называешь мерзким? По-твоему, я — чудище? Какой-то монстр? Как будто ты хоть раз пытался меня тогда остановить! Нет, Сережа, помолчи, — второй рукой он зажал ему рот, когда мальчишка пытался ему хоть как-то воспротивиться. — Это ты виноват в том, что мне приходится из-за тебя марать руки. Только ты и твое гребаное правосудие, из-за которого все дерьмо в итоге приходится разгребать мне. Эй, помнишь, когда ты сорвался спасать шавку? Кто защитил тогда твой зад от хулиганов? Ты сам? А я, значит, спровоцировал? Ты берега, случайно, не попутал?

— Остановись… заканчивай это дело, Птиц. Мне не нужна больше твоя помощь. Ты сам… больше мне не нужен.

— Считаешь, что сможешь защитить их сам? Да ты даже за себя не можешь нормально постоять! Черт, да это же просто смешно! Ты сам-то веришь в то, что сейчас несешь? Ты меня создал! Ты! И ради чего?..

Разумовский зажмурился. Представил, что все это нереально. Что Птицы нет, что тот вовсе не держит его за волосы и в мыслях оттолкнул его от себя как можно дальше, запирая чудище в клетке. Затем он снова открывает глаза и поправляет воротник рубашки.

— Теперь я смогу защитить ее. Ее, Олега и самого себя, — прошептал Сережа и тихо вздохнул, на самом деле, до сих пор боясь того, что может с ним случиться дальше, но чтобы пережить… нет, чтобы просто выжить… больше он не будет прятаться за спиной своего защитника. — Я справлюсь и без тебя, — он с грустью посмотрел на то место, где еще когда-то стоял пернатый монстр, так сильно похожий на него самого. Птица был прав, он до чертиков его боялся. Но не больше ситуаций, в которые сам попадал, и всего мира в целом.

Мальчик уверенным шагом выходит на сцену, когда потух свет, и прошел вперед под непонимающий взгляд учителя, что собирался сказать, что собрание на этом можно заканчивать и расходиться, когда слайд сам перелистнулся и заговорил уже Сережа:

— Спасибо за внимание! Теперь же давайте уделим время той теме, ради которой все мы собрались, — завуч посмотрел на Разумовского так, словно тому не жить, когда мальчик сам при помощи пульта перелистнул страницу презентации и отошел чуть вбок, запуская видео. — А именно — травля детей в нашем замечательном учебном учреждении. Ни для кого не новость, что временами подростки могут быть очень жестоки. Но никто и никогда в своем уме бы не подумал, что подобное зверство… — Сергей указал прямо сейчас на экран, где сама девочка, снимающая видео, с размаху ударила ногой его лежачую на земле подругу. — Может происходить и по вине ваших собственных детей. Анна Леонова, вы ведь узнали уже свою дочь? — обратился он как бы к залу, но как бы к резко поднявшейся женщине, что явно собиралась возмутиться и потребовать, чтобы он завершил на этом презентацию. — Вы сядьте. Уверен, вам тоже будет это интересно. Никому ведь не хочется, чтобы девочка на этом видео точно так же обратилась в полицию и зарегистрировала свои побои уже, непосредственно, перед судом? — в его голубых глазах появился едва заметный желтый круг вокруг зрачков, и мальчик посмотрел на женщину с угрозой, как бы безмолвно говоря, что если она что-нибудь предпримет, то он очень постарается для того, чтобы испортить жизнь ее дочери еще больше. Так сказать, окончательно поставить крест на всей ее семье, где одной презентацией дело точно не закончилось бы, как и удалением улик из соцсетей. Не зря же говорят, что все хотя бы единожды попавшее в интернет уже невозможно вытащить полностью обратно… а он очень постарался над тем, чтобы видео и профиль девочки увидело как можно больше людей. — Пожалуй, мы продолжим. Само слово «буллинг» пришло к нам от английского слова bully, что переводится как «хулиган». Буллинг — это запугивание. Физический или психологический террор, направленный на то, чтобы вызвать у другого страх и тем самым подчинить его себе. На данном снимке, — он снова перелистнул страницу. — Вы воочию можете увидеть один из примеров жестокого обращения детей по отношению к «жертве». Зачастую, жертвами становятся те дети, кто не может за себя постоять. За них некому поручиться, зачастую они боятся рассказать о травле и умалчивают, веря угрозам вроде… таких, — он в который раз переключил слайд, где уже снимали старосту, что намотала волосы Вероники на кулак и поливала ее грязью.

— Думаешь, тебе кто-то поможет? Ты всего лишь мусор! — девочка засмеялась так противно и звонко, что родители, можно сказать, были просто в ужасе, смотря за этим безобразием со стороны. — От тебя и родители отказались потому, что ты — ничтожество! Эй, ты и правда надеешься кому-то рассказать? Где я, а где ты? Понимаешь, я ведь просто могу сказать, что ничего не было. А ребята обязательно меня поддержат, — это видео он взял вовсе не из соц. сети, а просто попросил другого мальчика перекинуть ему, соврав о том, что это выглядит забавно. — А потом, тебе же будет хуже, если я скажу, что ты сама на нас напала. Как думаешь, кому из нас поверят больше?

— К сожалению, подобные зверства в нашей школе никогда не являлись редкостью. Вероника Морозова — жертва издевательств со стороны собственного класса. Она боится напрямую рассказать взрослым о том, чему ее подвергали ребята в классе каждый божий день. Потому что иначе вот это, — он указал снова на экран, где красовались уже огромные гематомы на самой девочке. — Перерастет в нечто куда более страшное. Дорогие родители, я поднял эту тему вовсе не для того, чтобы сказать, что ваши дети могли как-либо повлиять на это все или же принять, непосредственно, участие. Я прошу вас всех о помощи… если в мире еще осталась справедливость, то… я считаю, что ни моя подруга… ни другие дети не должны страдать из-за жестокого обращения со стороны других учеников. Это дело пора прекращать. И только вы можете помочь нам. Я говорю не только о сиротах, вовсе нет. Речь идет о тех ребятах, что терпят издевательства изо дня в день. О детях, нуждающихся в вашей помощи.

Вероника не знает, злиться ей, смеяться, или же плакать и задумываться уже о том, чтобы сменить школу. Впрочем, а кто же ей позволит? Воспитатели? Какая глупость, их же совершенно не волнуют брошенные всеми дети. Они возятся с ними лишь от того, что это их работа, и не больше. Терпят по мере своих возможностей, отвечают строго и исключительно по делу, да балуют своих любимчиков, особо послушных детей, что пытались подластиться к этим скверным бабушкам, чтобы что-то выклянчить. Морозова считала такое поведение просто отвратительным, унизительным и, возможно, она бы лучше предпочла услышать ругань в свою сторону, чем позволила бы себе опуститься до такого уровня. То есть, еще ниже, чем есть сейчас.

— Говоришь, только необходимое число людей?.. — Рони закрыла лицо руками, понимая, какой же позор свалился к ней на голову.

— Прости, я чуть-чуть не рассчитал, — Сережа виновато улыбнулся. Она не хочет на него смотреть, потому что если это сделает, то сразу же забудет о своих обидах и просто махнет на все рукой. — Ты сильно злишься?

— Ты еще и просчитывал все это?.. — пораженно спросила девочка, все же оторвав руки от лица и переведя на него взгляд, на что друг сразу как-то сжался и опустил голову.

— Прости, — повторил он одно слово, неловко обнимая себя за локоть.

— Спасибо, — и, как ожидалось, Морозова выбрала «забить на все хрен» вместо того, чтобы обижаться. Тем более, а был ли в этом смысл вообще? Сделанного уже не вернуть, а мальчик, все же, хотел поступить так, как будет лучше. И… в общем-то, у него получилось. Пусть для нее то было и позором, но… явно лучше, чем колония для несовершеннолетних или интернат.

— А? — переспросил он и как-то испуганно дернулся, когда подруга просто обняла его со спины, положив голову ему на плечо. — Ты все же не злишься? — в его голубых глазах, кажется, вспыхнула надежда, от чего ей хотелось сразу ответить: «Конечно же, нет!», но вместо этого Вероника предпочла правду.

— Злюсь. Но совсем немного. И по большей части на себя, — тише созналась девочка, уткнувшись лицом ему в спину. — Я же сама виновата в том, что натворила. И… сама не стерпела.

— Рони, мы же говорили, — Разумовский накрыл ее ладошки своими руками и озадаченно нахмурился. — Об этом нельзя было молчать. Никто не заслуживает такого обращения к себе. Мы же… все люди.

— И все будем вариться в одном котле, — продолжила она его фразу, чуть усмехнувшись. — Прости. Просто… я немного нервничаю, — тише ответила Вероника, ощутимо обнимая его крепче.

«Волнуется», — подумал сразу же Сережа, немного погладив ее ладонь в своей руке, но не спешил пока что оборачиваться, чтобы обнять ее в ответ и… на самом деле, даже сам не знал, от чего конкретно. Может, потому что тоже волновался? И винил себя. Уж в чем-чем, а в этом они были похожи. Настолько, что едва не довели вместе Олега до нервного тика, что еще несколько часов подряд пытался впарить им в мозги, будто их вины и нет. Она лежит лишь на уродах, насмехающихся над ними по самым разным, но одинаково глупым причинам.

— Что теперь будет в школе?

— Ничего? — спокойно спросил он и все же чуть обернулся. — Ничего не будет. Я не думаю, что что-то сильно поменяется.

— Зато такую красивую речь выдвинул… — и Разумовский тут же отвернулся обратно. — По-моему, ты так у доски не отвечал, как в огромном зале перед кучей других лиц.

— Не напоминай, прошу. Этого больше не повторится, — и мальчик всецело был уверен сейчас в собственных словах. — Больше никаких выступлений на публике.

— Но ты прекрасно справился. Почему нет? — спросила Вероника, чуть отстранившись от него, когда Сережа все же обернулся к ней.

— Потому что… я не люблю большое скопление людей в одном месте? И излишние переживания об этом могут в будущем отрицательно сказаться на здоровье, — в тот же миг нашел он умное оправдание тому, почему больше не будет выступать с речью перед множеством людей.

— Я бы лучше не сказала, — но подруга лишь понимающе улыбнулась. — Что-то произошло? Прости, наверное… тебе было жуть как некомфортно, — и все же, пускай ей и льстило то, что человек, который не мог обычно даже связать пару слов у доски, тут выступил с огромной речью и презентацией перед взрослыми людьми, она понимала, что для Разумовского то был огромный стресс.

В особенности учитывая его нелюбовь к лишнему вниманию и большим сценам. Сколько бы не пытались его заставить почитать те же стихи, он всегда воротил нос. Не потому, что ему не нравилось. Сережа обожал литературу, знал много стихов и, возможно, в свое время перечитал все книги из детского дома. Но сцену и толпы людей все так же ненавидел.

— Да нет… все в порядке, Рони, — он мягко улыбнулся ей в ответ. — Просто этот шаг был слишком неожиданным и спонтанным даже для меня. К тому же, я до сих пор не понимаю, почему ты столько мне врала. И терпела все одна.

— Не одна. С тобой, — спокойно ответила Вероника, вновь взяв друга за руку.

— Но я же ничего не делал. И помочь ничем так и не смог… — и несмотря на свои слова сейчас, он сплел их пальцы, по-разному то сжимая ее руку, то делая «замок» по-другому.

Забавно, учитывая то, что раньше Сережа так делал со своими руками, когда все мялся и не мог нормально с ней заговорить в первые дни после знакомства. Но Морозова была слишком приставучей… постоянно нарушала личное пространство, делилась глупостями, играла и рисовала вместе с ним. В конечном счете для мальчика просто стало привычно ее внимание, и он начал ценить своего единственного друга. Настоящего. Совсем не такого, как воображаемый защитник, из-за которого сам Сергей только бегал постоянно от проблем.

— Ты всегда был рядом, оказывал колоссальную поддержку и с тобой мне никогда не хочется думать о таких пустяках, как другие ребята, — казалось, что в этот момент в его глазах вспыхнуло что-то совершенно новое, теплое, но до жути смущающее ее саму, от чего девочка робко опустила взгляд, а он же просто последовал ее примеру. Самому стало неловко от такого внезапного признания.

— Знаешь, что я вспомнил? — и Разумовский проявил инициативу в том, чтобы сменить тему.

— Что?

— Как однажды ты сказала, что хочешь на мне жениться в будущем, — полный провал. После таких слов Вероника только сильнее раскраснелась, не понимая, о чем же она, такая дура, думала в тот момент, когда настолько спокойно действительно намекала ему в детстве на подобное.

— Очень… интересно, к чему же ты об этом вспомнил, — тише ответила Морозова, волнуясь так, как, наверное, не волновалась ни перед какими контрольными в школе или выходами к доске, когда она ничего не учила.

— Просто?

— Просто? — удивленно переспросила Вероника, уже не зная, хочет ли она придушить его или же провалиться сквозь землю, дабы избежать этого позора.

— Подумал, что в этом был смысл, — Сережа снова отвел взгляд, а девочка же подумала о том, что подобными фразами он точно ее когда-нибудь добьет.

— Ну-у… в браке или нет, ты все равно всегда был и останешься моей семьей, — и все же, подруга решила продолжить эту тему сама, в то же время плавно переводя ее в совсем другое русло.

— И мы уйдем отсюда вместе, — так же тихо продолжил он за нее фразу, вспоминая, когда Рони впервые задала ему этот вопрос, но Разумовский тогда так и не смог нормально на него ответить.

* * *

Мир сереет и трескается прямо на ее глазах. Девочка стоит в наиполнейшем ужасе, смотря на женщину перед собой, что чуть ли не в слезах присела прямо перед ней и взяла свою дочь за руки. Дети вокруг встревоженно смотрят на сестру, время остановилось, будто перейдя в режим замедленной съемки, и следующая фраза буквально уничтожает в ней все теплые чувства, оставляя одну лишь только ярость:

— Вероника, т-ты же… наверное, не помнишь меня, да? Это я. Я… твоя мама, — в этот момент девочка чувствует, как внутри нее что-то ломается.

— Зачем ты сюда приперлась? — ядовито и совсем тихо спросила Ника. — Н-Неужели… ты опять хочешь разрушить мою жизнь? — скольких же сил сейчас ей стоило то, чтобы просто не заплакать.

— Прости меня. Прости, я была очень глупой. Я была неправа, я не должна была… — сердце тоскливо сжимается, а злость полностью затуманивает ей рассудок. — Прости, Вероника. Наверное, ты меня ненавидишь…

— Ненавижу? Да я о тебе даже не вспоминала до этого момента, дура! — воскликнула девчонка, выдергивая свои руки. — Отцепись, блин, от меня! Ты отказалась от меня, ты давно не смеешь называться моей матерью! — прокричала Морозова, теряя всякое терпение. — Пришла, чтобы мне поплакаться тут? Ожидала, что я брошусь тебе в объятия лишь от того, что ты родила меня?

— Ты имеешь полное право злиться и поступать, как знаешь. Только прошу, дай мне еще шанс…

— Конечно, я имею право, ведь это только моя жизнь. И ты к ней никакого отношения не имеешь, — девочка горько усмехнулась. Наклонилась прямо к ней, и тихо спросила: — Знаешь, чего я действительно хочу? — дождавшись, когда незнакомая женщина только поднимет голову и посмотрит на нее в ответ, Вероника просто плюнула ей в лицо. — Чтобы ты свалила. И больше никогда не появлялась в моей жизни, шлюха, — ледяной тон ребенка в этот момент, казалось, раздирал ее душу на части. — Хорошо поговорили. Надеюсь, это было в первый и последний раз?

— Да… конечно, — она брезгливо вытирает свое лицо. — Потому что мы оформляем документы, чтобы наконец забрать тебя.

— Ч-Что ты сказала?.. — голос ее дрогнул, и Вероника сильно испугалась, посмотрев на женщину так, будто она собиралась самолично ее убить. — Да я ни за что в жизни на подобное не соглашусь! Если ребенку больше десяти лет, то для усыновления потребуется его разрешение!

— Да кому оно сдалось? — от такой уверенности даже стало самую малость смешно. — В нашем мире не существует такой проблемы, которую нельзя решить за деньги. Малышка, я всего лишь хочу забрать тебя из этого кошмара. Тогда… я просто-напросто была и не готова, это… не так просто.

— Не так просто? Откуда же взялись деньги у той, у кого их даже на презервативы не хватило? — скептично спросила Вероника, но сама уже чуть ли не плакала. И чем дольше они здесь стояли, тем сложнее ей было сдержаться…

Вероника вынуждена собирать вещи. В ее глазах застыли слезы, дрожащими руками девочка совсем неаккуратно запихивала старые кофты, уже несколько раз за это время представив свой побег. Но был ли в нем смысл? Точно нет. Если надо, ее все равно найдут. И вне зависимости от того, как Морозова поведет себя с новыми родителями, ее все равно заберут в чужой дом. Это девочка поняла еще тогда, когда плюнула родной матери в лицо, а та, не поведя и бровью, продолжила говорить об удочерении. Значит, все кончено? И скоро… она вновь лишится всего? Семьи, друзей, и репутации, в конце концов. Ведь только в детском доме находились те, кто уважал ее по-настоящему.

— Антонина Павловна? — совсем тихо и как-то изумленно спросила девочка, невольно вздрогнув, когда женщина сжала ее в своих объятиях.

— Мне очень жаль, что так получилось, — слезы все же потекли по ее щекам, когда сама Вероника прижалась к воспитательнице, которую так сильно презирала и отталкивала от себя все это время.

— Мне тоже, — шепотом ответила Морозова, чувствуя, как чужая рука гладит ее по голове, словно бы пытаясь утешить или успокоить, от чего сейчас девочка себя чувствовала еще более жалкой, чем обычно. — Я так сильно ее ненавижу… так сильно… — ее плечи дрожат, а слезы совсем не перестают течь. Напротив, из-за женщины и ее поддержки девочке, казалось, стало только хуже.

— Я знаю, Вероника. Мне это очень знакомо, — малышка неверующе замотала головой, тем самым показывая, что та и понятия не имеет о том, насколько это тяжело. — От меня тоже отказались, когда я была маленькой. И потому я понимаю тебя. И могу представить, насколько ты ненавидишь взрослых, — вслушиваясь в слова воспитательницы, Ника, кажется, даже перестала плакать. Угрызение совести в совокупности со страхом быть брошенной душили, будто вынуждали ее снова разреветься, но Морозова хотела быть сильной и не показывать своих слабостей тем, кого считала своими главными врагами. А для этого ей было просто необходимо успокоиться.

— Поэтому вы столько за мной бегали? — отстранившись, тихо хмыкнула девчонка и посмотрела на женщину гораздо мягче, нежели обычно.

— Ну, не то, чтобы прям уж бегала…

— Вы мне проходу не давали, — вредно ответила она, на что воспитательница только возмутилась.

— Да знаешь ли!.. — и в этот момент Вероника едва заметно улыбнулась, от чего Антонина лишь раздраженно выдохнула. — Хотела бы я сказать, что с таким характером ты надолго у них не останешься, но все же…

— Но все же, было видно, насколько ей плевать, как именно я себя веду, — Морозова нахмурилась, сжимая руки в кулаки.

«И что мне тогда делать? Просто… смириться?» — а другого и не остается. Конечно же, она может продолжить кричать и выяснять отношения. Более того, ей даже этого хотелось. Толкнуть ту женщину, накричать на нее в истерике, но… чего Вероника тогда добьется? А если ее все равно заберут? Как на ней аукнется ее же поведение?

— Я должна поговорить с ребятами, — буквально в моменте, когда девочка пыталась справиться с заевшим замком старой спортивной сумки, она вспомнила о том, что еще даже не попрощалась с семьей, но… от чего-то ей этого делать очень не хотелось. В особенности учитывая то, что те двое могут выкинуть.

— Но Вероника, тебя уже ждут…

— Так подождут еще! Живот скрутило от волнения, из туалета все никак не выберусь, заперлась в кабинке и капризничаю! — достаточно громко заявила Морозова, но после сама же стыдливо опустила взгляд, понимая, насколько ж стремно это все звучит.

«А вдруг я их больше даже не увижу?» — страшная мысль заставила остановиться у самой двери, стоило Веронике только подумать о том, что та женщина может и не жить в Санкт-Петербурге вовсе…

* * *

Только вопреки всем ожиданиям, ругани и спорам, друзья были совершенно спокойны. Новость о том, что Вероника покидает детский дом, наверное, распространилась по всем этажам. Кто-то ей завидовал черной завистью, кто-то просто не хотел прощаться. Но что же творилось с теми, кого она считала своей семьей… девочка просто не могла того понять. Одно можно было сказать наверняка: если Олег видел в этом хоть какие-то плюсы для самой подруги, то Сережа лишь натянуто улыбался и соглашался со всеми их словами.

Он словно был не в себе. Вроде с ними, а вроде бы и нет. Информация об уезде Морозовой слишком сильно всколыхнула его воспоминания, от чего ни Олег, ни, тем более, Вероника просто не могли до него нормально достучаться.

Разумовский же просто был потрясен настолько, что сам даже не верил в то, что все это взаправду. Ощущения были такими же, как после пожара, в последствии которого мальчишка оказался уже в детском доме. Его расспрашивали о том, как он себя чувствовал. Люди вокруг все мелькали перед глазами, но он просто не предавал этому значения. Все события и разговоры будто пролетали сквозь него, даже если были связаны, при этом, с ним самим.

Его друзья переглянулись друг с другом. Вероника — с немым вопросом в глазах, а Олег же в ответ жмет плечами, тем самым давая понять, что он и сам не был в курсе. Но все встает на свои места, когда их друг произносит единственную фразу… единственную гребанную фразу за все это время, что ранила девочку, наверное, гораздо глубже и сильнее любого ножа.

— Поздравляю, Рони, — он насильно давил улыбку, когда, честно говоря, хотелось больше плакать. Но Сережа понимал, что если поступит так сейчас, то Олег назовет его плаксой, а Вероника может еще почувствовать вину. Разумовский просто не хотел доставлять никому проблем своими чувствами и эгоистичными желаниями. — Теперь у тебя появится настоящая семья, — голос все еще звучит спокойно, а его подруга просто впадает в ступор, когда на глаза наворачивались слезы. — И ты будешь жить как все нормальные дети. Ты заслужила этого больше кого-либо. Я… искренне рад за тебя.

— Серый… у тебя с башкой все сейчас в порядке? Ауч! — но тот, кто это спросил, то есть, само собой, Волков… сразу же поплатился за свои слова ударом с локтя по ребрам. — Ник, ну правда! — девочка отрицательно качнула головой.

— Ты… прости, Олеж, — тише извинилась она за то, что ударила, но ему, кажется, на самом деле было и не больно. Просто хотел развеять чуть-чуть атмосферу, что не получилось от слова вообще. И смотря на двух подавленных голубков, он лишь раздраженно выдохнул, понимая, что лучше всего будет их сейчас оставить.

— Ладно, забыли. Так где ты, говоришь, вещи свои оставила? Помогу спустить пока, чтобы ты потом не навернулась с ней на лестнице.

— Эй, я не настолько неуклюжая! — Олег скептично изогнул одну бровь, как бы безмолвно спрашивая: «Да ну? Правда что ли? Как-то слабо верится». — Серьезно, да когда я с лестницы-то наворачивалась?!

— С? Еще ни разу. Но на ступеньках в школе было точно. И я не только про тот раз зимой на улице, — Морозова стыдливо отвела взгляд в сторону и чуть надулась, чем только больше напоминала ему одну маленькую девочку… кроху, что захотела поиграть с ним в хозяина и его пса.

— Ой все, не душни, — Волков на это только усмехнулся, понимая, что умнее их подруга придумать ничего и не смогла. Вот Серый бы сейчас еще сто и одну колкость в ответ придумал, хорошенько подыграв ему, чтобы чуть-чуть позлить Веронику и спустить ее с небес на землю. — Сумка в моей комнате. Антонина Павловна мне сейчас подыгрывает и рассказывает байки тем иродам, чтобы они не пошли меня искать и дали еще времени.

— Понял, принял, принесу к выходу, — на самом деле, это было лишь своеобразной выдуманной им причиной, чтобы оставить этих двоих наедине.

И как только это случилось, Разумовский виновато опустил взгляд, прекрасно догадавшись о плане лучшего друга, но отказываясь попросту принимать то, что это было лишь из-за него. Он ведет себя слишком странно? А как иначе? А что ему вообще следовало сделать? Все было зря? Смогут ли они теперь видеться? И как вообще в такой ситуации он должен реагировать? Может, он робот? Искусственный интеллект? Бесчувственная машина, что легко может сказать: «О, круто! Это же просто отлично, Рони! Ты наконец-то встретила своих родителей!»? Нет… но и удержать он ее никак не мог. Вопреки желаниям, вопреки внутренним крикам и воспоминаниям о том, как он поклялся ее защитить… Сережа просто в очередной раз осознал, что он ни на что не может повлиять. Просто бесполезен. Тряпка.

— А теперь давай нормально, — Морозова прекрасно знала о том, что у ее друга далеко все было не в порядке. А еще понимала то, что им следовало поговорить нормально до того, как появится Птица, что, к удивлению, еще не забрала контроль.

— Извини, — тихо ответил он, пряча взгляд и крепко взял ее руку, когда девочка только коснулась его ладони.

— За что ты извиняешься? — спокойно спросила Морозова, можно сказать, даже несколько равнодушно и совсем нечестно. От такого тона он лишь больше ощущал себя загнанным в угол.

— За то, что снова оказался бесполезен, — и в который раз не может ее защитить. Да с чего все взяли, что те люди — нормальные родители? Разве может мать, отказавшаяся от ребенка сразу же после его рождения, быть хорошим человеком? Рони всю жизнь провела в этом аду. В этом детском доме среди детей, потерявших всякую надежду на нормальную жизнь. Но она еще при этом улыбалась. Радовалась и искренне считала этот клоповник своим домом. Считала их с Олегом своей семьей. И он… хотел считать так тоже. И до последнего верил, что все так и останется.

— Что за чушь?.. — вот только Морозова никогда не считала его таковым. — Сереж, ты же, надеюсь, это не серьезно? — тише спросила девочка. — Брось, ты ни на что не смог бы повлиять. Никто бы не смог, — тем не менее, отсутствие права выбора в этой ситуации его выводило из себя ничуть не меньше того, что он не мог ничем помочь.

— И это неправильно. Они должны были спросить, хочешь ли ты вообще идти за ними. Мы же не какие-то животные, чтобы нас покупали и выкидывали, когда только надоест, — он хмурится, когда девочка лишь грустно улыбнулась, прекрасно понимая, что в этом была его правда. Справедливость, что существует где-то на уровне витающих в воздухе слов, используемых лишь когда это кому-то выгодно. И зачастую людьми, имеющими круглую сумму в кармане, которую они готовы отдать за эту «справедливость».

— Ну-у, слушай, а кто сказал, что все будет так плохо? Может… они живут где-то неподалеку? И мне не придется переводиться в другую школу. Тогда мы все равно продолжим видеться каждый день, — и как же ей хотелось, чтобы все действительно оказалось так… даже если то была проклятая школа, в которую ей теперь особенно не хотелось идти из-за недавних событий.

— А если нет? — тише спросил Разумовский, обеспокоенно посмотрев на девочку.

— А если нет — я буду постоянно приезжать, даже если в конечном итоге меня посадят на домашний арест, — уверенно заявила Морозова, прекрасно понимая, что… скорее всего, у нее это даже не получится. — Сереж… вне зависимости от того, как далеко меня увезут, мы все равно будем семьей. А ты навсегда останешься самым важным и любимым человеком в моей жизни.

— А ты — моим, — тихо ответил мальчик, опустив голову на ее плечо, когда его подруга сама сделала шаг к нему навстречу, обнимая ребенка. — Я очень люблю тебя, Рони, — закрыв глаза, тихо признался Разумовский, вкладывая в эти слова гораздо больше чувств, чем только можно было себе представить.

— А я люблю тебя, — честно признается Вероника, но более легко и даже естественно, от чего сейчас ему даже казалось, будто они произнесли одну и ту же фразу, вкладывая в нее совершенно разный смысл…

Только вот переживания, и правда, по большей части оказались все напрасны. Новые, а может, и не совсем, родители жили не то, чтобы совсем неподалеку, но хотя бы в Санкт-Петербурге, что уже несказанно радовало девочку. И когда ее все же хотели перевести в другую школу, ей удалось разжалобить отчима, что, к слову, и был убежден в том, что ее надо забрать. То есть, это даже была не та женщина, назвавшаяся ее мамой… это был новый, можно сказать, очередной хахаль, от которого у нее и без того было двое еще совсем маленьких детей.

И несколько дней в их квартире стали, одновременно, интересным и самым кошмарным, что случалось с ней за всю жизнь. Потому что, с одной стороны, была вкусная еда, интернет и даже собственная комната, в которой Вероника тупо заперлась от родственников, а с другой — шумные младенцы, что кричали и ревели в унисон, словно бы пытаясь друг друга как-либо переорать. И потому девочка была особенно счастлива, когда ее наконец отвезли в школу подальше от тех маленьких дьяволов.

«Серьезно, зачем им сдалась я, если у них есть уже собственные дети? Может, захотели няньку еще за бесплатно взять?» — и тем не менее, чувства у Морозовой были довольно странными. Особенно тогда, когда она узнала, что у той женщины были другие дети. Те, кому она действительно дарила материнскую любовь. Те, кого она качала на руках. Те, ради кого она просила Веронику вместе с ней спустить коляску на улицу, чтобы выгулять малышей. Девочка слушалась, но совсем не потому, что ей того хотелось. Она думала о том, как прогонит орущих гадов с ненавистной женщиной и побудет хоть пару часов одна.

Девочка видит перед собой лица знакомых и таких любимых ей мальчишек. Замирает, может, всего на несколько секунд, а после буквально налетает на них, сразу же обнимая их в порядке очереди. Олег обнял ее крепко в ответ, немного оторвав от пола, когда малышка пискнула от того, как в этот самый момент сдавило ее ребра и животик, а с Сережей… только обняв Разумовского, Вероника просто поняла, что совсем не хочет его отпускать. И, кажется, это было у них взаимно.

— Так что расскажешь? Нормальные хоть люди? — они сидели на лавочке в одном из коридоров, где прямо сейчас носились дети. Единственное место, где можно было по большей мере избежать нежелательных лиц — этаж младшеклассников, где они и сидели большую часть времени, если не сбегали вместе на улицу.

— Ну-у… как посмотреть, Олеж, — Морозова откинулась спиной назад, прямо на широкий деревянный подоконник, с которого слезала сейчас краска. Забавно, что родители всех детей скидывались на ремонт еще полтора года назад, но со школой и ее убогим видом еще так ничего даже и не сделали. Даже компьютеры не поменяли в классе, что, казалось, были уже древнее их молодых учителей. — Отчим вроде неплохой. Это… он настоял на том, чтобы найти и забрать меня. Всей истории не знаю, но он отчитал маму за ее подростковое решение и с чего-то вдруг решил, что должен меня спасти, — по крайней мере, человеком он, и правда, казался очень хорошим. А этого Морозовой было уже более, чем достаточно.

Но все же, Вероника нередко слушала истории детей о том, как матери изменяли с другими мужчинами и беременели от них, от чего, чтобы сохранить свой брак, бросали их в приюте, потому что мужья не терпели детей от других людей. А тут ее буквально одарили заботой, приняли с распростертыми объятиями и, придерживаясь логики вроде: «Ты — продолжение моей жены, которую я очень люблю», конкретно тот мужчина относился к ней, можно сказать, как к родной.

— Как-то… это странно, — Сережа хмурится, понимая, к чему она ведет, и тоже считает это ненормальным. Кто знает, какие тараканы завелись в голове того мужчины? И что он может сделать с Рони?

— А мама как? Вы ж втроем живете?

— Впятером… — с ужасом в голосе ответила Вероника. — У них еще двое мальчишек и… им, кажется, еще и года нет. На вскидку даю месяца четыре, — пожав плечами, рассказала девчонка. — С ними, вроде бы, и обращаются очень хорошо, — но Морозова не понимала, от чего чувствовала себя тогда так паршиво. Почему ее бесил тот факт, что женщина, отправившая ее в ад, нашла шикарного мужчину и теперь искренне любит их детей? — Плюс в том, что у меня есть своя комната. Минус — стены тонкие и спать там из-за мелких гадов просто нереально. Хочу домой, — Олег на такое заявление прыснул со смеху, когда Сергей только улыбнулся.

— Ну-у… осталось еще, по идее, не так много? — спросил Разумовский, когда девочка смущенно улыбнулась.

— Было бы немного, но ведь кто-то планирует до одиннадцатого в школе оставаться, — из вредности ответила она, на что рыжий лис только неловко улыбнулся.

— Чего? Серьезно? — Олег скривился так, словно бы и не понимал, зачем это вообще им нужно, да и для чего.

— Угу. Сережа собрался вышку потом получать, — и с одной стороны, Вероника даже расстроилась, но с другой — понимала, что это куда лучше, чем после поступить в какую-нибудь парашу и закончить с дипломом, который никому нафиг не уперся.

— И на кого, боюсь спросить?

— В МГУ, на ВМК, — сокращенно ответил Серый, но заметив непонимающий взгляд друга, решил расшифровать: — Московский гос. университет на факультет вычислительной математики и кибернетики.

— Зря спросил, — сначала он искренне удивился, но потом, вспомнив оценки лучшего друга, сразу понял, что оно, наверное, и не удивительно. Пусть Разумовского и много кто недолюбливал в школе, да и сам он до сих пор не мог справиться со страхом доски, но то, что он был умным и знал все темы, наверное, было известно даже тем же учителям, что намеренно занижали ему оценки из-за нелюбви, как раз-таки, отвечать перед всем классом. — Ну, тогда вместе до одиннадцатого будем куковать, Ник?

— Получается так, — пожав плечами, ответила девчонка. — Впрочем, я все равно не знаю, куда хочу поступать и на кого дальше учиться. А так еще два года будет.

— Ну раз все равно пробоваться на вышку… может, что-то связанное с юридическим или экономическим? — сказал он то, что пришло первое на ум. И, само собой, друзья уставились на него так, будто Волков сказал что-то из разряда «слишком странного даже для него».

— Еще скажи, что в медики пойдешь. Умру со смеху, — с усмешкой ответила Вероника, на секунду представив их обоих в больничных халатах, а Сережу — еще с длинными волосами, собранными хвост, и очками. Безумно мило. Ее сердечко бы такой прелести не выдержало…

— Ну, с биологией и химией у меня никогда проблем не было, — как и, в общем-то, со всеми предметами, включая физкультуру. Просто поведение всегда оставляло желать лучшего.

— Ладно, вы оба слишком умные, — признала, как факт, Морозова, понимая, что по оценкам все плохо было только у нее. И девочка планировала теперь это как-то исправлять, хотя и не понимала до конца, с чего и как именно начнет.

— А что насчет тебя? Ты уверена, что тебе сдалась вышка вообще? — спросил Олег, на что подруга пожала плечами.

— Не уверена, что смогу там выжить.

— Почему? У тебя ведь все хорошо и с уроками, и с успеваемостью… — а от таких искренних слов удивился не только Волков, который понимал, насколько у их подруги все хреново в табеле оценок, но и сама Морозова, что лишь нервно посмеялась на его слова.

— Это… очень мило, что ты в меня так веришь, Сереж. Но как раз-таки успеваемость у меня ниже среднего, — и в основном только из-за того, что девочке не нравилось ходить в место, где над ней все издевались. И хотя сейчас эта проблема была пока что позади, шрамы все равно остались, от чего Вероника боится даже просто зайти в женский туалет, думая, что ее либо окатит кто-нибудь грязной водой, либо запрет или же опять забьет ногами.

— Правда? — поразился он так, будто вообще впервые об этом услышал. — Да нет, быть того не может. Там же все слишком просто…

— Ник, покажи ему свой дневник, — Олег прекрасно понимал, что, скорее всего, тот у нее был весь в красной ручке.

— Не буду, Олеж. Я не хочу терять человека, который такого высокого обо мне мнения… эй! Блин, отдай рюкзак! — Вероника сразу же схватила тот за другую лямку и потянула на себя. — Только попробуй начать рыться в нем!

— А чего такого? Ты что-то прячешь? — с веселой улыбкой спросил Волков, на что девочка раздраженно выдохнула, сделав несколько шагов к нему, чтобы того, не дай Боже, не услышал их рыжий друг.

— Прокладки, идиот, — фыркнула она, на что мальчик машинально отпустил вторую лямку и поднял руки вверх, показывая тем самым, что сдается. — Пошутила. Там ничего нет. Но в следующий раз задумайся, если соберешься выкинуть что-то подобное.

«Все точно в порядке?» — подумал Волков, непонимающе уставившись на подругу, что, кажется, выглядела даже раздраженней, чем обычно. Но когда она улыбнулась, то все стало на свои места, и мальчик решил до нее пока что не докапываться.

— В общем-то… он прав. Оценки у меня оставляют желать лучшего, — сев обратно и обняв свой рюкзачок, в который непонятно каким образом, но умещались все их учебники, созналась Вероника.

— Тогда, может я помогу тебе? Какие предметы ты больше не вытягиваешь?

— Все?

— Олег, иди в жопу, — сразу огрызнулась она на его подкол, от чего он только засмеялся, когда девчонка обратилась к нему не в уменьшительно-ласкательной форме. Это означало, что он или кто-то другой ее очень сильно разозлил. — Если прям уж из таких предметов… наверное, химия и история. Одну не учила, другую… тоже, не учила. И из этого следует, что мне тут не помочь.

— А что с физикой и матешей? — спросил вновь Олег, коему прямо-таки не терпелось доказать, что все гораздо хуже, чем она говорит.

— Вот с ними, как раз, у меня проблем нет. Прошу, забудь уже тот раз, когда я спросонья на твой вопрос ответила триста тридцать три, — взмолилась Морозова, на что он только наигранно зло рассмеялся.

— А что за вопрос был?.. — тише спросил Сережа, впервые не понимая ребят, как и того, почему он не знал о ее проблемах с учебой.

— Три на тридцать три, — ответил Волков, на что друг склонил голову и спросил:

— Девяносто девять?..

— А она ответила триста тридцать три, — Разумовский неловко замолчал, когда девочка от стыда прикрыла лицо руками. — Теперь понимаешь, насколько все с ней безнадежно?

— Сказала же, Олеж, иди ты в жопу!

— Покажешь дорогу, Ник? А то заблудиться боюсь, — усмехнулся в ответ волк, на что Морозова только закатила глаза. — Что, снова пошлешь? — она показала ему язык и демонстративно отсела поближе к Сереже, на что он только посмеялся. — Брось, я же шучу. Ну что ты хочешь?

— Больше ничего, — обиженно ответила Вероника, обняв другого мальчика за руку. — Сереж, скажи ему. Он меня обижает.

— Волч, нельзя девочек доводить до слез, — спокойно, но даже чуть-чуть строго и как-то заученно сказал Разумовский, само собой, говоря, конечно же, все в шутку, когда их подруга показала мальчику язык.

— До слез? Да она же лыбилась все это время!

— В душе я плачу, — театрально потерев глаза, будто вытирая слезы, буркнула малышка.

— Да ты что?.. — скептично спросил Волков. — Знаешь, куда тебе надо поступать? На актерство!

— Ну-у, возможно, актриса из меня вышла бы красивая, — притворно застеснявшись, задумчиво ответила девчонка.

— Но это не точно, — издевательски дополнил ее друг, на что она все же его стукнула.

— Волк, да иди ты знаешь куда?!

— Снова в жопу? — наблюдая за тем, как Морозова краснеет от злости, он снова прыснул со смеху. — Ладно-ладно, успокойся. Ты очень красивая. Сойдемся на этом?

— Ты же не сказал это только для того, чтобы меня задобрить? — с прищуром спросила девочка, на что Олег только пожал плечами с самодовольным видом, а Вероника снова ударила его ладошкой по плечу. — Фу тебя, противный!

Со школы ее обычно забирал отчим. Вероника много раз намекала на то, что она может доехать на автобусе или троллейбусе, да пройтись чуть-чуть пешком, но мужчина был непреклонен. Всегда в расход шел один из трех вариантов: «Садись, пока не уехал без тебя», «Но так же ведь быстрее, правда?», «Ну-у, на автобусе ты всегда еще успеешь покататься. Кстати, хочешь чуть-чуть порулить, пока еще не выехали?». Садиться за руль он позволял редко, но, как правило, метко. И в первый же день они чуть не врезались в бордюр. Неизвестно, кто из них больше тогда испугался, но Вероника после этого только отказывалась, либо же шутливо спрашивала: «Так хочешь со мной отправиться на небеса? Видишь уже впереди лестницу и врата в Рай?».

— Кстати, а почему ты всегда отказывалась?

— Да просто… хотела погулять еще со своими ребятами. А телефона, чтобы написать тебе, у меня тогда еще и не было, — пожав плечами, честно отвечает девушка и неловко улыбается. — Спасибо, кстати.

— Тебе нравится? В следующем году покруче купим, если хорошо учиться будешь, — навеселе и совсем беззаботно ответил ей мужчина.

— Оу, нет. Зачем такие траты? Я не думаю, что уничтожу его за этот год, — если чему-то Морозова и научилась в жизни, так это ценить собственные вещи и хорошо экономить, если ей в коем-то веке дают деньги. А еще надежно прятать наличку от ребят старше, что забирали карманные у детишек.

— Или тебе просто слабо закончить этот год без троек и сдать пару тестов из ОГЭ? — спросил отчим, на что девушка только посмеялась.

— Ну-у, знаешь ли… возможно? — спросила его дочь. — А может, я просто не хочу, чтобы ты сильно на меня раскошеливался. Хотя, если вместо этого подкинешь на вышку, я буду очень рада.

— На вышку тебе подкинуть? — поразился он и покачал головой. — Ну Верон, ты хотя бы ОГЭ для начала сдай, прежде чем такие страшные вещи своему отцу-то говорить.

— Страшные — потому что дорогие?

— Страшные — потому что я, вроде как, уже хорошо знаю свою дочь, — Морозова мягко рассмеялась, когда мужчина только улыбнулся. — Как и то, что она одарена хитростью и превосходным актерским мастерством, из-за которого до сих пор не вылетела.

— Эй! У меня не настолько уж и плохие оценки!

— Как скажешь, — со смехом ответил тот, кто очень любил подстебнуть ее насчет оценок, но никогда не кричал и всерьез, так-то, не брался за воспитание, как это делала ее мать. Но благодаря этому Вероника была с ним куда более открыта, чем с той женщиной, и, возможно, даже могла довериться ему в каких-то важных для нее вопросах. — А если серьезно, то в чем проблема?

— В лени? И мне постоянно не хватает времени. Особенно когда ты в командировках, потому что с автобусами мне добираться еще час, я прихожу к шести вечера и еще два часа помогаю маме с младшими, после чего только сажусь за домашку. К ночи мозги уже кипят, а с утра снова вставать очень рано… — а еще, в отличие от матери, что ругает ее за то, что девушка вечно по вечерам засиживается в телефоне и ничего не делает, отчим никогда не корил ее за это и всегда выслушивал, прежде чем что-то говорить. — Соответственно, все пересказы и другие устные задания я оставляю на время «за пять минут до урока» и не всегда успеваю вызубрить нужный параграф, за счет чего могу получить плохую оценку.

— То есть, тебе нужны деньги на такси, чтобы приезжать со школы раньше. Я же верно все расслышал? — и вот, опять их разговор сводится к лишним тратам, которые он просто мог себе позволить.

— Как у тебя все просто. А разводные мосты ты для меня тоже остановишь? — с тихим смешком спросила Морозова, склонив голову в бок.

— Для тебя? Хоть ракету остановлю, если согласишься наконец сменить фамилию, — девушка прыснула со смеху, когда он так смешно поиграл бровями. — А то что же это? Все Крыловы, а ты одна Морозова.

— Идеально, я считаю. Что тебе не нравится? — спросила та самая единственная и неповторимая Морозова, хитро улыбнувшись.

— Ну, тогда вот тебе, — он показал фигу. — А не мосты.

— Вот как, значит, да? — наигранно поразилась Вероника, сложив ручки на груди. — Ужас какой, моего опекуна волнует лишь моя фамилия. Это такой новый вид расизма? Как только не стыдно?

— Так, оставь-ка эти манипуляции для своего будущего парня и его пока крепкие нервы, — предупредил мужчина с добродушным смехом.

— А если это будет девушка?

— Ну, тогда ты избавишь меня от лишних тревог, но вместо этого прибавишь их своей матери.

— А ей-то какое дело? — не то, чтобы у Вероники вообще наблюдалось влечение к девушкам, но от чего-то ее все равно это задело за живое.

— Лучше узнай у нее. Мне, если честно, не хотелось бы обсуждать жену за ее спиной, — честно и достаточно спокойно ответил этот чудо-человек, коего та женщина, по мнению Вероники, даже не была его достойна. Впрочем, это было лишь ее собственное и никому не интересное мнение. То, что они счастливы — уже и так большая радость для нее. Детдомовца, коему очень повезло, по крайней мере, хоть с одним родителем…

— Да, прости. Все время забываю, — неловко ответила Морозова, прекрасно понимая его позицию. С другой стороны, удобно же он, черт возьми, устроился!

«В споры меня свои не втягивать», «Решайте свои проблемы в отношениях сами», «Не надо склонять меня на свою сторону, я все равно останусь при своем», — сколько бы жена не пыталась его заставить поговорить с Вероникой, он всегда отделывался подобными фразами. Но они же касались и самой девчонки, что не могла ему даже лишний раз пожаловаться на маму. Впрочем, это им и не мешало. Они просто общались на другие темы, смеялись, слушали музыку и шутливо подкалывали друг друга в тех или иных ситуациях.

— Кстати, когда ты начнешь звать меня папой?

— А? — Вероника даже растерялась из-за такого вопроса и удивленно посмотрела на мужчину прежде, чем вернуться к лицезрению вида улиц с аккуратными и красивыми домами Санкт-Петербурга. — Не знаю как-то… разве это не будет странно?

— Ну, я же зову тебя своей дочерью, — усмехнулся он, на что девушка только качнула головой.

— Это немного другое. Ты знаешь, я… в детском доме всегда сторонилась людей, что представлялись мне будущими родителями, и их тошнотворных фраз вроде «Я Игорь Алексеевич, но ты можешь меня звать уже своим папой». И… в общем-то, презирала всех людей, что приходили поглазеть и пытались поболтать со мной. Возможно… для меня это просто больная тема. И я не хочу тебе врать, потому что в отличие от тех напыщенных родителей, что словно бы выбирали себе красивого щеночка, ты… оказался хорошим человеком. К тому же, разве ты не знаешь, какой у меня биологический отец? Называть тебя папой было бы в этом случае очень грубо.

— Ну, я же не тот человек. А значит, ничего грубого в этом и нет. Признайся, ты просто стесняешься? — Морозова отвела взгляд в сторону, но молча качнула головой. — Твоя мама была не права, но… пойми, что у нее не было другого выбора.

— Теперь я это знаю… — грустно выдохнула девушка, вспоминая, как однажды, во время его командировки, случайно довела ее до срыва и узнала правду. О том, что ее изнасиловал парень с лучшим другом после выпускного. О том, что ее отчим презирал ее за это, ругаясь и отвечая на все тем, что она, его «якобы дочь», сама была виновна в том, что соблазнила двух мужчин своим откровенным платьем. Аборт вовремя сделать ей не дали, был риск, что после она уже просто-напросто не сможет родить, а потом… случилось так, что она не смогла поступить в училище по вине рождения ребенка, на которого не было ни сил, ни средств, и малыша сдали в детский дом.

«И все равно, это просто пиздец», — мысленно ругнулась Вероника, прекрасно понимая, что на месте матери она бы давно наложила на себя руки, либо… поступила бы точно так же. Выкинула ребенка, который никому не сдался, в детский дом. И не жалела бы, потому что вынашивать его заставили чуть ли не насильно.

— Так ты всерьез по девушкам? — сменил он тему настолько неожиданно, что Вероника сначала переспросила, будто не понимая, верно ли сама его услышала.

— А… нет, я не из этих. Мне, на самом деле, нравится один человек… уже очень давно.

— Познакомишь? — спросил мужчина с легкой улыбкой, на что его дочь качнула головой.

— В другой раз. Да и мы еще даже не встречаемся, так какой смысл? — спросила девушка, вроде бы и понимая, что в этом ничего плохого нет, но с другой стороны… зная характер отца, он наверняка ляпнет что-то жутко смущающее. А потом будет постоянно звать уже как зятя. И не то, чтобы Вероника была сильно против, но парень, который даже не был в курсе о ее чувствах, явно испугается внезапного напора со стороны ее новых родственников. — Но если когда-нибудь начнем, то с тобой я его познакомлю в первую же очередь.

— Ну, тогда ладно, — посмеялся отчим, кивнув на ее слова. — Завтра я снова уезжаю.

— И на сколько?.. — тише спросила Вероника, будто боясь слышать ответ.

— На пару месяцев в Ростов-на-Дону по работе. Проект обещает быть занятным, — мама сто процентов будет ругаться, скидывая на нее все домашние дела, будто она гребаная Золушка из той самой сказки. Только вместо двух старших злых сестер у нее есть два младших не менее агрессивных брата. Серьезно, порой ей кажется, что они хотят ее убить! В то время, как один прокусил однажды ее кожу до крови, разозлившись невесть на что, второй постоянно швырялся в нее игрушками, врезался на машинке и смеялся, когда она имитировала боль или сразу смерть. Садист и кровосос, не иначе. Эти близнецы друг друга стоили…

— Вот оно что… и ты все равно за мной заехал? Лучше бы отдохнул тогда как следует и выспался, — тише ответила девушка и неловко улыбнулась. — Я бы доехала как-нибудь сама.

— Да вот еще! Успеешь за два месяца настояться в забитой людьми маршрутке. Я приехал, потому что сам хотел, чтобы моя дочь доехала до дома в безопасности и комфорте.

— Спасибо… пап, — тише поблагодарила она отчима, не сдержав теплой улыбки. — Блин, все равно неловко!

— Эх ты! Такой момент испортила!

— Ну прости! — не без смеха ответила она, на что некогда огорченный родитель только улыбнулся, ведь… так или иначе, действительно был рад тому, что Вероника назвала его своим отцом.

Вероника тихонько подходит к парню со спины и обнимает его, от чего тот резко дергает плечами, лишь затем понимая, кто скорее всего это был. Разумовский поднимает голову вверх с весьма озадаченным и хмурым видом, но после мягко улыбнулся, когда догадки его все же подтвердились.

— Доброе утро, Рони. Ты сегодня как-то рано, — заметил он, когда девушка начала собирать его отросшие рыжие волосы в небольшой хвост.

— А, да просто с автобусами так повезло, — совершенно спокойно ответила она. — Чем занимаешься? Это же фотография завуча? — переведя взгляд на фото в программе, Морозова начала с интересом наблюдать за тем, как ее друг аккуратно выводил мышкой пятна крови и применял разные фильтры. — Ты реально смог сюда фотошоп установить?.. — поразилась девушка, с искренним недоумением посмотрев на Разумовского, что, кажется, сделал нечто невозможное.

— На этот динозавр? Пф-ф, — парень прыснул со смеху, прекрасно понимая, что этот компьютер с квадратным монитором ни одной нормальной программы, кроме древней версии ворда и экселя, и не потянет. — Ты сама-то веришь, что это возможно?

— Ну, мало ли. Я потому и удивилась. А… ты вообще в браузере работаешь, — только теперь она перевела взгляд выше, где было открыто всего несколько вкладок. — Ладно, признаю. Я слепая и мне нужны очки, — пока он продолжал обрабатывать фотографию, Вероника со скуки начала массировать его плечи.

— Мм… я все же думаю, что ты еще просто не до конца проснулась, — ответил Сережа, добавляя жирную курсивную надпись «Must Die». — Не хочешь помочь?

— С чем именно?.. — тише и как-то даже с опаской спросила девушка.

— Да ничего такого. Надо просто включить тот комп, вставить флешку, перенести файлы и распаковать их, — Вероника уже включила комп и ждала, когда он наконец «подумает и загрузится», как парень сразу же бросает следующую фразу: — Только распакуй не на рабочем столе.

— А где тогда? — спросила Морозова и Сережа искренне хотел сначала объяснить путь до нужной папки, да вот только встретившись с ничего не понимающими глазами, сокрушенно выдохнул, подумав, что проще уж сделать самому.

— Запоминай, в будущем очень пригодится, — парень наклонился позади нее и накрыл ее руку своей, водя мышкой по экрану. — Для начала, как и всегда, заходишь в «Мой компьютер». Затем в диск С…

— Ты же говорил мне, что лучше использовать D или вообще внешний диск, — подняв голову, вовремя вспомнила Вероника тот день, когда однажды пригласила его домой, чтобы глянуть вместе фильм, а в итоге он, наверное, часа полтора чистил ее ноут.

— Ну, мы же не фильмы с тобой сейчас скачиваем, — невозмутимо ответил парень, продолжая свой путь до нужной папки и распаковывая файлы.

— Тогда что мы сейчас делаем? — очередной вопрос приобрел более игривые нотки, и Разумовский сладко улыбнулся, склонив голову в бок.

— Интересно? — в его голубых глазах можно было заметить озорные огоньки, когда девушка переплела их пальцы.

— Конечно. Должна же я знать, в какое преступление ты меня втянул? — он посмеялся с ее формулировки, после чего, скопировав какой-то файл txt с программными кодами, нажал комбинацию клавиш, и на рабочем столе появилась та самая фотка завуча в максимально хорошем качестве для убогого моника с огромной английской надписью «Должен умереть».

— Попробуй поставить любой другой фон, — наблюдая за тем, как девушка открывает папку с фотографиями и щелкает правой кнопкой мыши по понравившейся фотке, он пытается сдержать улыбку, когда Вероника несколько раз перепроверяет все вылезшие пункты от «Изменить» до «Свойства». — Чего-то не хватает, да?

— Ты как это сделал? — ее искреннее изумление и интерес же, в свою очередь, стали чуть ли не лучшей похвалой для начинающего программиста, что самолично разработал вирус, работая исключительно за древними компами в кабинете информатики. — То есть… нет, ладно, фотка. Но почему фон нельзя изменить? Куда строка делась?

— А теперь посмотри на тот экран, — он качнул головой в сторону компьютера, за которым работал ранее, и там на фоне красовалось в точности такое же изображение. — Вообще, для запрета смены фона рабочего стола достаточно перейти в Конфигурацию пользователя и из нее уже в шаблоны, панель управления и персонализацию. И там можно включить политику о запрете изменения фона рабочего стола.

«Уже звучит страшно», — подумала девушка, не понимая ни того, для чего это было вообще нужно, ни того, как это, все же, сделать, ведь никогда и ничем подобным сама не интересовалась. А если что-то она все же и узнавала, то в основном то было исключительно через Сережу.

— В этом нет никаких сложностей. Теперь она заключается лишь в том, чтобы найти вирус и грамотно стереть его. Не повредив при этом нужные файлы, при порче которых проще уж купить новый ПК, чем вызывать нужного человека и решать проблемы, — Разумовский довольно улыбнулся проделанной работе, сразу же возвращая фон обратно к тому виду, каким он был до своего такового вмешательства.

— И дело, конечно же, вовсе не в том, что ты не понравился завучу, да?

Дело было вечером, делать было нечего, и Разумовский решил докопаться до того, почему же в их школе все никак не сделают ремонт, на который каждый год учителя собирали деньги с родителей и учеников. Прикинув сумму, которую должен был получить директор, Сережа поинтересовался о том, когда же именно они решат начать действовать, но в итоге был не только послан куда подальше, но и несправедливо наказан, а уже потом завуч кошмарил его, наверное, на протяжении месяца, пока не переключился на другую цель.

— Конечно же нет. Я ведь не настолько мелочный, — тем не менее, судя по тому, как резко он ответил, возможно, все же долька правды в ее предположении имела место быть.

— Как скажешь. А если они не обновят компы? — спросила Морозова, не став настаивать на своем, когда ответ, можно сказать, был прямо перед ее глазами. Ведь каким бы гением не был Разумовский, врал он по-прежнему плохо. По крайней мере, лично ей. Сразу же наигранно начинал удивляться и строить вид «белого и пушистого», словно не понимая ни того, с чего она вообще это взяла, ни того, как вообще могла так о нем подумать.

— Ну-у, мне бы этого, конечно, не хотелось… — протянул Сергей с таким расстроенным видом, словно к нему приставили пушку и у него просто не оставалось иного выбора. — Но тогда на всех школьных ПК будет уже, непосредственно, лицо нашего дорогого и многоуважаемого директора, — закинув ногу на ногу, совершенно спокойно, можно сказать, даже равнодушно ответил парень за столом учителя.

— На всех?.. — на ее замечание Разумовский только чуть улыбнулся и развел руками, покрутившись на стуле.

— Ты верно расслышала, если речь об этом, — когда Вероника так хмурилась, будто пытаясь понять, каким образом он это сделает, на самом деле, Сереже всегда хотелось подождать подольше и потянуть интригу, чтобы услышать ее предположение. — К кому еще обратятся наши дорогие учителя, если у них начнутся проблемы с интернетом?

— К Ростелекому?

— До них попробуй дозвониться, а время на уроках не резиновое, — сейчас парень явно намекал на себя, что Морозова уже заметила, но сама с улыбкой продолжила:

— Тогда… наверное, они все же вызовут мастера на конкретный день, чтобы тот проверил им и интернет, и компьютеры в кабинете информатики, — с лукавой улыбкой продолжила она и только посмеялась, когда друг откинулся на спинку единственного офисного кресла в классе, что, конечно же, принадлежало информатику.

— Рони, ну хватит уже издеваться… — попросил он ее так тихо и так огорченно, что, действительно, захотелось прекратить.

— О чем ты? Я говорю вполне себе серьезно, — она поднялась из-за стола и приблизилась к нему, положив руки на подлокотники кресла. — Прости. Не могу удержаться, когда ты так мило строишь из себя злодея, — и все же, Морозова не сдержала тихого смешка, смотря на его огорченное выражение лица и голубые глаза с желтым ободком в самом центре. А ведь когда-то в детстве Вероника часто не понимала, янтарные ли у него глаза или все же голубые…

— Почему злодея?.. — искренне не понял парень, вопросительно изогнув бровь, но интерес почти сразу же пропал, стоило Веронике наклониться к нему еще ближе. И тогда голову посетили уже совсем другие мысли…

Девушка стремительно продолжает сокращать между ними расстояние. Некогда чуть дрожащие от предвкушения руки Разумовского уверенно ложатся на ее талию, притягивая к себе ближе. Вероника упирается коленкой на стул между его ног и, изогнувшись в спине, страстно целует его в губы. Один раз, затем второй и чуть оттягивает его волосы, когда пальцы парня оглаживают ее сверху вниз вдоль позвоночника, вызывая у возлюбленной табун мурашек…

«Почему стало так жарко?» — Морозова замирает, когда парень шумно сглатывает образовавшийся в горле ком. Желание резко отпрянуть тесно граничило с тем, чтобы совершить что-то безумное. Прямо здесь, в кабинете информатики, где пока еще никого не было, но с минуты на минуту мог зайти совершенно кто угодно…

— Хочешь знать? — игриво спросила Ника, чуть наклонив голову в бок. От такого пристального, но совсем родного взгляда ей казалось, что она вот-вот сделает какую-нибудь глупость. И девушка поддается искушению, сама даже того не понимая, что же на нее нашло.

Только дверь в класс резко открывается. Морозова тут же отпрянула от растерянного парня, и неловко поправляет прядь волос за ушко, холодно, а не то и озлобленно посмотрев на застывшего в дверном проеме одноклассника Сережи.

— Э-эм… ребят? Я никому не помешал? Вы чем тут занимались? — его удивление тут же сменяется понимающей, такой до жути похабной улыбкой, которую сразу же захотелось стереть как Веронике, так и Сергею, что в этот самый момент, наверное, ненавидел его сильнее, чем можно было представить.

— Еще слово — и я тебя ударю, — процедила Морозова, проходя к двери. — Ты так и будешь тут столбом стоять? Заходи давай или проваливай. Не трать чужое время, — и девушка быстро прорвалась через него в коридор, краснея и думая о том, какого, собственно, черта случилось и почему ей стало настолько стыдно.

— Серж, а вы типа с Вероникой…

— Заткнись. Пожалуйста, не задавай вопросов, — шумно выдохнув, попросил его Разумовский, прямо сейчас закрыв лицо руками и потерев глаза, пытаясь судорожно придумать хоть какое-то оправдание тому, что почти произошло…

Ее отчим был человеком, который искренне уважает слабый пол, всегда протянет руку помощи и защитит, если того потребует ситуация. Он был как чутким партнером для ее матери, так и хорошим отцом для неугомонных мальчишек и самой девушки, что даже не была ему родной. Мужчина придерживался того мнения, что именно он должен обеспечивать и радовать свою семью, а потому трудился во благо ее будущего.

А какие же были критерии к жене? Так как именно муж должен зарабатывать, он считал, что тем самым даст больше времени любимому человеку на саморазвитие и, вместе с тем, воспитание детей. Если же она все равно хотела зарабатывать — то делала бы это исключительно для себя и на свои хотелки, а уж вместе они бы просто придумали, куда можно записать еще детей или сводить для того, чтобы забрать с работы их попозже. На самый крайний случай всегда были родственники с его стороны, что никогда не были против понянчить внуков еще пару деньков.

— Мам… ну что это за глупости? — и слышать жалобы матери насчет такого прекрасного мужчины для Вероники было просто смехотворно. — Делать ему больше нечего, кроме как по бабам шляться вместо работы. Ты же и сама прекрасно знаешь, что в такие дни он работает семь дней в неделю и после наверняка валится с ног в гостишке.

— И нанимает себе проституток в номер, чтобы помогли ему расслабиться, — бурчит пьяная женщина, что попросила ее с ней поговорить, как дочь только вернулась со школы, а теперь, глядя на время, где уже показывало одиннадцать вечера, Морозовой просто ужас как хотелось спать. Точнее, не то, чтобы прям спать, но… как минимум, закончить этот разговор «ни о чем», вернуться в комнату и посидеть еще хотя бы часик в телефоне перед сном. — Эй, Верон, выпей со мной…

— Ты же знаешь, что я не пью такое пиво, — спокойно ответила девушка. — Оно для меня слишком горькое, — скучающе продолжила она, наблюдая за тем, как мама небрежно ставит стакан на стол и пытается отлить ей из очередной бутылки. — К слову, почему ты постоянно пьешь одна? Могла бы в бар сходить с подругами или еще куда… мне не так уж и трудно посидеть с мелкими денек, — конечно, потому что в такие дни она еще звала своих друзей в гости, а братья в их присутствии вели себя куда более послушно. По большей части из-за страха перед волками и того, что их могут съесть, но, наверное, сейчас это было не так важно. Хотя Веронику всегда умиляло то, как они прятались за ней или за «Лисом», которого отказывались звать по имени, сколько бы Разумовский им не представлялся и не пытался научить их звать себя по имени.

— Чтобы ты привела своих мужиков в мой дом? — от такой формулировки Вероника испытала жуткое отвращение, желая скорее все высказать в лицо, но по итогу сама лишь тяжело вздохнула. — Хорошо, когда их всегда с запасом. Не понравится один — всегда можно уйти к другому.

— Порой меня очень пугает ход твоих мыслей, мам, — Морозова скривилась лишь от одной мысли о том, чтобы поступить так с ними, да и… серьезно? Олег ей как старший брат и флиртовать с ним для нее — все равно, что одобрить инцест между близкими родственниками. Это же просто отвратительно! — Ты настолько плохого обо мне мнения?

— А разве не очевидно, что они оба пытаются приударить за тобой? У всех мужиков на уме одно и то же. Дальше своих яиц вообще ничего разглядеть не способны, — ворчит она, вновь поднимая неприятную для своей дочери тему.

— Ну как бы знаешь… существует выражение, которое начинается с: «У кого что болит», — Вероника пыталась перебороть отвращение, чтобы не разругаться, когда очень уж хотелось сказать, что Олежа и Сережа — вовсе не такие люди. Но стоит ли доказывать и распинаться перед матерью? Да кто она вообще такая, чтобы отзываться о них настолько мерзко? И о ней… в том же числе. — И если с тобой так поступили однажды… это не значит, что все люди сделали бы то же самое. Папа очень… неплохой человек. На что ты вообще блин жалуешься? Тебя буквально окружают любовью со всех сторон, ты живешь в Санкт-Петербурге, твой мужчина — честный и порядочный человек, у тебя трое детей, с которыми по минимуму приходится возиться, ибо будем честны, что возвращая их с садика, ты сразу спихиваешь ребят на меня.

— Просто… я считаю, что мужчина должен находиться рядом, — отрешенно ответила женщина, вновь вернувшись к смартфону и последней переписке с мужем. — Думаешь, я не права?

— Скучать по человеку — думаю, вполне себе нормально, мам. Но лишать его любимой работы и успеха — это совсем другое дело, — тише высказалась Вероника, понимая, что ее маме пришлось пережить очень многое. И ей точно так же пришлось очень несладко. Можно сказать… то, что она росла без родителей со знанием того, что ее просто выкинула мать, случайно залетевшая от наркомана — было еще просто цветочками по сравнению с тем, что пережила эта женщина.

Отец умер от остановки сердца, когда ей было всего одиннадцать лет. Ее старшая сестра сошла с ума и перестала узнавать своих родных, из-за чего ее сослали в психиатрическую клинику. Мать запивала горе алкоголем и приводила в дом любовников, наказывая «единственной» дочери лишь то, что у женщины всегда должен быть так называемый «запасной вариант», пока не появился отчим, поставивший ее маму на ноги. Вот только… с ним жизнь девочки стала ничем не лучше. Косметика и вся открытая одежда сразу же полетела в мусоропровод. Ее заставляли одеваться сдержанно, вести себя скромно и тихо, да есть после того, как поужинает он. И пока тот развлекался и выпивал с друзьями, они с мамой должны были обслуживать их до последнего и лишь затем, когда те выйдут из-за стола, имели право поужинать сами.

Вероника слушала истории из ее детства бесчисленное множество раз. О том, как над ней издевались, о том, насколько ее все достало и хочется порой просто сдохнуть. Раньше, еще услышав впервые о всех пережитых ужасах, она, будучи ребенком, просто подумала, что та пытается ее разжалобить и тем самым очистить свое имя. Со временем же Морозова поняла, насколько несчастным и поломанным человеком была на самом деле ее мама. И смогла отпустить свои обиды, прекрасно понимая, от чего она так поступила.

— Я верю папе, мам. Скажи, разве такой человек не заслуживает твоего доверия? Он же любит тебя всем сердцем… работает ради нас без выходных, когда уезжает, и отдает тебе чуть ли не половину своей месячной зарплаты на нужды, в то же время самолично оплачивая младшим частный детский сад и полностью покрывая все расходы за квартиру, — Вероника старалась говорить с ней максимально мягко и спокойно, взяв руки женщины в свои, когда та просто резко потянула ее на себя и заключила в объятия.

— Я т-так рада, что ты моя дочь… — со слезами на глазах совсем тихо произнесла женщина, прижимая девушку к себе. — Я так люблю тебя, Вероника. И мне… черт, мне так жаль, что я… я просто ужасная мать, Верон… — дрожащей рукой Морозова провела по ее спине в попытке успокоить члена семьи, когда самой хотелось только разреветься. — Прости.

— Ничего. На твоем месте я бы тоже себя скорее всего бросила, — с горькой усмешкой совсем тихо отвечает Ника, неловко обнимая маму в ответ. — Спасибо, что все равно пришла за мной. И… за то, что рассказала все. Если бы не ты, я бы продолжала ненавидеть всех людей в округе, — шепотом признается девушка, закрывая глаза, когда мама гладила ее по голове, чуть покачиваясь при этом из стороны в сторону. — Лучше давай пойдем уже спать?

— А как же ужин? Ты ведь даже не поела! Х-Хочешь, я яичницу пожарю и… что там у нас еще есть? Подожди… — и вопреки всем уговорам со стороны Вероники, эта пьянчужка уже полезла в холодильник.

— Ма-ам, ну правда. Прекращай, на ночь вообще есть вредно, — только это ей вовсе не мешало лопать сладости в два ночи, когда не хотелось спать, или заявлять, что после шести есть уже нельзя, а потом к девяти вечера нарезать бутерброды.

— Но как же так? Ты ведь со школы пришла… и ничего не ела. А я…

— Я по дороге шавуху заточила, — врет, лишь бы только мама не начала сейчас готовить и ей не пришлось мыть потом посуду из-за того, что у них было непринято оставлять грязные тарелки на ночь. А спать уже хотелось так конкретно…

«С ума сойти, и кто из нас еще ребенок?» — раздраженно подумала Вероника, кое как подловив свою маму, когда та едва не споткнулась об свои же ноги. Более того, порой девушке даже казалось, будто с этой женщиной проблем было куда больше, чем с мальчишками, что каждый день доставали ее, вешались на ноги с двух сторон и не давали даже толком заняться своими делами.

— Опять херню всякую ешь… — заворчала она, на что Морозова только закатила глаза.

— Да-да, давай это обсудим завтра. А сейчас спать, — наказала девушка, помогая матери добраться до нужной комнаты.

— Ты это типа… че? Указываешь мне?

— Забочусь, дурочка, — усмехнулась Ника, игнорируя весь ее дальнейшие бурчания, в которых девушка уже и не разбиралась.

— Еще и оскорбляет меня, блин…

— Я ж любя. А любя никто не запрещал, — с хитрой улыбкой закончила ее дочь. — Доброй ночи, мам.

— Верон… — прошептала женщина перед тем, как вырубиться. — Ты же всегда будешь моей дочкой?

— Будто у меня есть какой-то другой выбор, — устало выдохнув, ответила Вероника, не понимая, с чего вообще вдруг у нее появились такие вопросы. — Впрочем, второй такой козы я бы не выдержала. Спи уже, алкашка.

— Иди нах… хрен, — сонно пробормотала ее мама перед тем, как вырубиться, когда Морозова закрыла за ней дверь.

«Даже завидую тому, насколько быстро она засыпает», — подумала та, кому еще надо перед сном обязательно посидеть в телефоне, до кого-то докопаться и посмотреть какую-нибудь ерунду, чтобы точно заснуть нормально. А иначе же… Вероника просто не сможет заснуть из-за беспорядочных и зачастую бредовых мыслей, то и дело возникающих в ее голове.

— «Прости, я с мамой заговорилась сразу после школы. Случай тяжелый и… не было возможности написать», — быстро набирает она сообщение, отправляя его Разумовскому. — «До дома я дошла нормально. Ты уже спишь?»

— Рони, у тебя… все хорошо? — включив голосовой, она услышала тихий, сонный, но такой обеспокоенный голос Сережи, что был в сети, может, минут двадцать назад, но моментально среагировал на ее сообщения.

— Мм… да, все супер, не переживай. Конфликт разрешился мирно и спокойно, без драк, ругани… в общем, никто не пострадал. Может, только мои нервы чуть-чуть, — с грустной улыбкой отвечает Вероника, точно так же отправляя ему голосовое сообщение в ответ. — Сереж, а я тебя люблю, — чуть более игриво продолжает она, но уже проводит пальцем в бок, отменяя тем самым отправку смс. — Ладно, я… наверно, уже спать. Спокойной ночи, — вместо прежних слов, она с мягкой улыбкой желает ему доброй ночи, отправляя последний голосовой, на который парень ответил уже стикером засыпающего лиса.

«Спокойной ночи», — набирает Сережа текст, сладко зевая и, даже особо не задумываясь, добавляет смайлики с сердечком и поцелуем в конце. Еще раз пробегается взглядом по строчке с целью проверить, нет ли опечаток, и сам же акцентирует внимание на смайлах, стирая последний.

— Ой дура-ак, — тихо протянул парень, утыкаясь лицом в подушку, думая о том, что, наверное, они еще не в тех отношениях, чтобы слать друг другу подобное. Впрочем, а может, он просто зря заморачивается и в этом ничего плохого нет?

С этой же мыслью Разумовский стирает и сердечко, собирается добавить скобочку в конце вместо улыбки, а потом просто нажимает на предложенный стикер со спящим лисом, тем самым справляясь с возникшей проблемой и собственным смущением…

* * *

«Если бы я только мог ей как-нибудь помочь…» — проносится раз за разом в его голове одна и та же мысль, когда сам он просто ни на что не смог бы повлиять. Отвратительное чувство того, что твой любимый человек страдает, тесно переплетается с собственной беспомощностью и неспособностью сделать хоть что-то, способное реально ей помочь. Не просто утешить, не просто сказать «все будет хорошо» или же помочь отвлечься, а по-настоящему решить проблему, вытащив возлюбленную из ее нескончаемого ада.

Вероника сидит между ними все на том же этаже для младшеклассников, где уже давно никого не было в силу того, что уроки у них заканчиваются куда раньше, чем у тех же выпускников, что до вечера торчали в школе и толком не набирались знаний. А не набирались они их хотя бы просто от того, что многие учителя и не хотели по-настоящему их чему-то научить, заставляя отсиживаться просто так, переписывать учебники или смотреть какие-нибудь мультики для малышей. Вместо физики посмотреть пару-тройку серий «Лунтика»? Пообщаться на географии с учительницей на тему того, куда поступят ее дети дальше? Порой Разумовскому казалось, что они только и ждали, когда какой-нибудь очередной идиот решит сорвать урок подобным образом, лишь бы только вместе ничем не заниматься.

«Отвратительно», — но мысли опять возвращаются к подруге, что выглядела сейчас подобно разбитой кукле. Ее глаза, полные боли и сожаления, будто просто молили о помощи, которую никто из них не был в силах оказать. Даже Олег, что прямо сейчас обнимал Веронику за плечи и пытался ее просто выслушать, да намекнуть, что в случае чего он всегда готов за нее разбить кому-нибудь лицо. Будь то отчим или… другой отчим. Она горько посмеялась, что уже было хоть каким-то положительным знаком для той, что еще с утра не проявляла никаких эмоций и больше походила на оживший труп.

— Да как после такого я могу посмотреть ему в глаза?.. — проскулила девушка, закрывая лицо ладонями. — Олеж, мне честно похуй, кто этот мужчина. Мама разрушила жизнь всем, а я… нет, это же просто я не смогла до нее достучаться. Если бы мы только больше говорили, и я смогла ее вразумить, то ничего бы… — дальше ее слушать просто не имело никакого смысла. Даже в чужой измене, что совершенно не касалась самой Вероники, она чувствует угрызение совести и свою вину.

— Ты ни в чем не виновата, — тихо шепчет Разумовский такие, казалось бы, очевидные для них обоих вещи, но девушка отрицательно мотает головой. Конечно же… в то время, когда люди склонны обвинять во всем других или судьбу, Вероника, как и всегда, начинает искать все проблемы в себе и убеждается в том, что если бы она поступила где-то иначе, то все можно было бы еще исправить. — Рони, ты… не могла никак повлиять на свою маму. Если человек хочет изменить, он сделает это вне зависимости от того, что ему скажут и что для него сделают, — говорить о любви в ее случае он даже и не смел.

Просто язык не поворачивался сказать, что та женщина полюбила другого, ведь… для Сережи, человека, который считает любовь одним из прекраснейших чувств, едва ли было возможным признать вообще то, что мать девушки способна кого-то полюбить. В ее случае это больше все же походило на период размножения у животных, которым просто было все равно, где, как, когда и с кем начать заигрывать с целью дальнейшего размножения.

— Она была убеждена, что отец изменяет ей и заводит любовниц в командировке. А когда его продлили еще на месяц…

Вероника прекрасно помнила тот день, когда мужчина с горечью и мольбой просил подождать его еще немного. Что он сделает, если такова его работа, а начальство свыше в который раз взяло больше заказов, чем были способны сделать сотрудники? И все в итоге обернулось так, что он, как начальник своих людей, приходил на работу каждый день, чтобы контролировать процесс и давать работу, а его рабочие-коллеги пахали как не в себя с семи утра и до восьми вечера, чтобы только успеть сдать все в сроки. Параллельно, конечно же, все они проклинали начальство и грозились увольнением, а в его обязанности входило угомонить еще их пыл и замотивировать на дело.

— Ник, Серый дело говорит, — на слова Олега Морозова лишь неуверенно кивает, где-то в глубине души понимая, что все так и есть, но просто не желая принимать истину того, что она не могла никак на это повлиять.

— Я это понимаю, — тихо отвечает девушка, вытирая слезы. — Просто… все же так было хорошо. А теперь она еще собирается судиться с ним, — друзья переглянулись в недоумении, что может отсудить женщина, которая в жизни ни разу не работала и не покупала, живя с мужем в купленной им же квартире еще задолго до их брака. — Папа… то есть… мой отчим хотел забрать себе мальчишек, — себя в этом плане она даже не рассматривала. Знала, что, вероятнее всего, больше между ними уже просто-напросто не будет таких теплых отношений. Ведь женщина, из-за которой он ее любил, в итоге переспала и залетела от другого мужика, к которому и собирается теперь уйти. — Она же восприняла это в штыки. Решила, что он собирается забрать всех ее детей, чтобы оставить одну и издеваться над ними, и подала в суд.

«Но я же понимаю, что он просто волнуется за них. Да и кто захочет, чтобы его детей воспитывал непонятно кто, взявшийся из бара…» — девушка до боли кусает внутреннюю часть губы, вспоминая, как когда-то сама предлагала все маме выпить с подружками. И вот, чем в итоге все это обернулось. Она замутила с каким-то уродом, уехала к нему домой, а вернувшись, поддерживала связь, пока муж был в командировке.

— А мне кажется, что она просто решила нажиться на его алиментах, — холодно ответил Олег, от чего на него покосились сразу оба голубка. — Что? Ник, ну сколько он получает?

— Четыреста в месяц где-то… плюс-минус, — тихо и несколько неловко ответила Морозова, лишь нахмурившись после своих же слов, понимая, что возможно… дело могло быть и в этом тоже.

— Сто тридцать по закону? — прикинул Разумовский и раздраженно выдохнул, понимая, насколько же это было мерзко.

— Это ведь без Ники если, да? — удивленно спросил Волков, на что парень лишь кивнул, а Вероника виновато опустила взгляд.

— Если с Рони — выходит ровно половина, — конечно же, с такими ценами, было гораздо проще оставить всех троих детей себе и не сильно заморачиваться. К тому же, учитывая то, что по словам девушки — он хороший человек… возможно, тот и сам мог понять, что его бывшей жене нужны только алименты. И за их выплату она даже решила самолично обратиться в суд без каких-либо попыток с ним договориться.

— Прошу, ребят… хватит. Эта тема даже мне противна, — тихо попросила их Морозова, неловко обняв себя руками.

* * *

И все же, случилось все именно так, как и говорил Сережа. В первую очередь ее мать волновали только алименты. И пока Вероника следила за детьми, эта женщина подняла на уши всех и все, что только можно для того, чтобы добиться выплаты в соответствии с законами. За что же, в то время, боролся их отец? В отличии от той, кто за неделю ни разу так и не побеспокоился о мальчиках, отчим демонстрировал это уже не один раз, постоянно общаясь с детьми и успокаивая их, при этом вообще не говоря про маму, и пытаясь разобраться с проблемой. Достучаться до женщины, что говорила со всеми, но при этом игнорировала его самого.

— Прости… — совсем тихо извинилась девушка, даже боясь посмотреть на разочарованное лицо человека, которого искренне начала считать своим отцом. — Я понимаю, что ты и видеть бы, наверное, меня не захотел, если бы не близнецы, — так же шепотом продолжила она, едва заметно вздрагивая, когда мужская рука легла на ее плечи.

— Ты в порядке, Верон? — от его беспокойного голоса в груди все сжалось и Морозова, кажется, была готова вновь вот-вот расплакаться.

— Конечно, — и вопреки тому, что недавно Ника хотела сказать «нет», она еще и кивнула в подтверждение своих слов, когда по щекам все же потекли слезы. И мужчина аккуратно притянул ее за плечи к себе, так неуклюже, но совсем породному обняв девушку, что даже не была ему настоящей дочерью.

И она обняла его в ответ. Ничего еще не понимающие мальчики носились вокруг маленькой детской горки и играли с кольцами для счета, а они, сидя на лавочке неподалеку, прямо сейчас даже боялись и подумать о том, что случится дальше. Отец, наверное, перерыл всевозможные варианты… от голосов детей до денег и использования того факта, что их мать даже и не зарабатывает, что уже говорит об отсутствии возможности воспитывать и обеспечивать детей.

Однако, судебная практика в РФ давно еще сложилась таким образом, что в большинстве случаев суд встает на сторону матери, «по умолчанию» оставляя детей с ней. Права отцов при этом чаще всего просто игнорируются, как произошло и с ними. Сколько бы отчим не пытался, это было просто игрой в одни ворота. И связано все, по большей части, с распространенным мнением о том, что мать своих детей имеет куда более сильную эмоциональную связь, чем все остальные родственники вместе взятые.

— Верон, звони мне, если возникнут какие-то проблемы. Да и просто так, если захочешь, — тихо попросил Крылов, так грустно улыбнувшись своей дочери.

— Да как же я…

— Легко. Берешь и звонишь, даже если просто нужно скинуть денег. А если не будешь — начну кидать сам, — говорит он так, будто то была угроза, на что девушка даже прыснула со смеху.

— Прости… но с такими алиментами я навряд ли обращусь к тебе с просьбой дать мне денег, — все же ответила Морозова, виновато улыбнувшись. — Но я могу звонить и встречаться с тобой просто так?

— В любое время вне командировок. И мальчишек иногда с собой бери.

— Если будут хорошо себя вести, — поставила она условие, на что мужчина только посмеялся, прекрасно зная уже о том, что Верон таким образом наверняка решит их еще пошантажировать.

— Хитрюга. Смотри, не загоняй их слишком сильно.

— Пап, я не хочу, чтобы они выросли под каблуком. Конечно же, я буду иногда давать им фору. Ты… это чего? — удивилась Морозова, когда заметила на себе его грустный, но в то же время такой теплый взгляд.

— Просто… я рад, что ты наконец-то зовешь меня своим отцом, — и его сердце наполняется гордостью каждый раз, когда он слышит естественное «папа» с уст той, что еще когда-то воспринимала его за врага всего людского рода, решившего лично разрушить ее жизнь…

Опыт жизни в детском доме наградил Веронику такими важными вещами, как терпение, труд и умение ладить с детьми вне зависимости от их возраста. Так девушка была не только послушной дочерью, что на самом деле лишь пыталась выжить и не создавать себе проблем, так и отличной сестрой для двух мелких хулиганов, что не упускали возможности поиздеваться над младенцем, коего, должно быть, ненавидели всем сердцем из-за того, что мама начала уделять внимание исключительно своей родившейся крохе.

А как же объяснить ребенку, что за младенцами нужно куда больше следить? Как сказать, что ему начали уделять меньше внимания вовсе не потому, что кого-то мама просто любит больше? Близнецы ненавидели младшую сестру. И, находясь в сговоре против нее, никогда особо вместе даже не играли, называя ее «половинчатой сестрой» или же «по ошибке принесенной аистом».

Морозова впервые увидела их отношение и отругала ребят, когда один из них накрыл ее лицо подушкой. Зрелище было отвратительное, отвесив подзатыльники детям, девушке пришлось сначала успокоить некогда спящую малютку, пока близнецы с зареванными лицами и соплями пытались перед ней оправдаться.

«Мы просто играли!» — кричали все они, не давая ей уложить ребенка, с соплями и такими воплями, что на них, конечно же, уже просто не смогли не отреагировать тогда родители.

Флегматичная мама бросает на всех четверых равнодушный взгляд. Близнецы сжимаются в страхе от того, что старшая их сдаст, но девушка промолчала. Знала, что случится с детьми после того, как новый отчим прознает о том, что они попытались задушить во сне его ребенка.

«Вероника, что ты опять наделала и почему все мои дети снова плачут?» — такой спокойный вопрос переворачивает все чувства Морозовой вверх дном, от чего больше всего ей сейчас хотелось с криком возмутиться, а какого, собственно, хрена она должна возиться со всеми ее детьми, пока она гуляет и отдыхает неизвестно от чего вместе с новым мужем, когда сама даже при этом не работала.

— Значит так… — с младенцем впервые за продолжительное время занялась мать, Вероника хотела уделить время наконец урокам, но мальчишки, само собой, дергали ее по поводу и без, не давая толком подготовиться. — Там за дверью — ваша сестра.

— Она половинчатая! — возмутился один из близнецов, обиженно дуя губы. — Ей место в детском доме! — и от такого умозаключения ей сейчас хотелось и плакать, и смеяться.

— А мне? — спросила девушка, склонив голову в бок. — У нас с вами ведь тоже разные отцы, — Кирилл и Артем опускают головы, не находя на это ответа. — А если бы я решила заткнуть вас подушкой, когда вы были маленькими? Вам было бы приятно? — тем не менее, Морозова знала, что если снова на них поднимет голос, то они ничего не поймут и только посчитают ее монстром. А если же, наоборот, начнет успокаивать, то в следующий раз они либо задушат девочку, пока Рони будет в школе, либо так и вообще… выкинут из окна с пятого этажа или что того еще похуже. А самое страшное — даже не поймут своей вины, потому что слишком еще мелкие.

— Нет, — самый смелый из них, Кирилл, мотает головой. — Ты наша сестра, — упрямо выделив одно слово, он схватил девушку за руку и нахмурился, когда второй сразу же повторил за братом с другой стороны.

— Либо мы — либо она! — Вероника тяжело вздыхает, откидываясь на спинку стула. Сейчас ей мало того, что не дадут сделать домашку под вечер, когда завтра, как бы, доклад и презентация, да и обещали вызвать к доске на химии… так еще и, помимо всех этих проблем, приходится решать семейную дилемму, которую ну никак нельзя будет спихнуть на отчима или же мать.

— То есть, если она, то вы пойдете в детский дом? — мальчишки кивнули, Морозова на это усмехнулась. — А знаете ли вы, как живут в детском доме?

— Классно! У них же нету мам и пап! А еще им дают деньги! — как-то важно заявил Кирилл, видимо, уже повстречав ребенка из детского дома или же просто услышав от кого-то.

— И их сразу забирают дети старше. Знаешь, как? — девушка выбирает добрый-старый метод запугивания. — Либо по-хорошему… либо начинают очень сильно бить.

— А я их сам ударю! И Тема мне поможет! — твердолобые и шумные дебилы, что ну точно выглядели бы как тепличные цветки в том адском месте, прямо сейчас раздражали ее так сильно, что хотелось только накричать и показать, что с ними там будет, но… Морозова понимает, что так делать нельзя. И если она хочет, чтобы у этих деток все было прекрасно, когда она свалит из этого чертового дома, то ей же придется им объяснить, как надо выживать.

— Вернемся к теме с вашей сестрой.

— Ник, давай лучше поиграем! — жалобный голосочек Артема действовал абсолютно на всех, кроме нее.

— После того, как вы чуть ли не стали самыми плохими и злыми людьми в мире? Не хочу. А ну, уберите свои руки, — Вероника резко поднялась, сбрасывая руки мальчишек и имитируя полное разочарование.

— Мы не плохие! Мы добрые и хорошие!

— А еще умные!

— И просто чертовски скромные, — закатила глаза, не скрывая сарказма, но не смогла сдержать усмешки, когда братья утвердительно кивнули, всерьез так и считая. — Хорошие мальчики никогда не станут причинять вред другим людям. И уж тем более девочкам, — равнодушный голос пугал их куда больше, чем привычные крики мамы или же воспитательницы в детском саду. — Я-то думала, что вы у меня классные ребята. Сильные, смелые… — после кнута, конечно же, следует пряник. — И никогда никого не дадите в обиду. Настоящие защитники… моя любимая семья. Но я, видно ошиблась?..

— Нет! — завопил сразу Тема, испуганно хватаясь за сестру. — Мы будем тебя защищать!

— Обещаем! Точно-точно будем! — громко заявил Кирилл, обнимая девушку спереди, чтобы не дать ей пройти на кухню.

— И Соф? — с прищуром спросила Вероника.

— И Соньку тоже… — неуверенно ответил брат, когда второй надулся. — Даже если она и вредина.

— А? Да с чего вы взяли, что она вредина? Малышка еще даже говорить не может! — возмутилась Верон, не понимая, чего ж они так упираются еще.

— Может! Тебя-то она зовет мамой! Она дура! И не понимает, что ты наша сестра! — так же громко, практически в ее манере, ответил Кирилл и нахмурился, с вызовом смотря на старшую сестру.

— Вовсе она не дура… Кир, если ты будешь оскорблять сестру, я начну относиться к тебе точно так же.

— Потому что… ты тоже любишь ее больше нас? — тихо снова задал Тема волнующий вопрос, когда Кирилл сильнее ухватился за Веронику, не сводя с нее при этом взгляда.

— Я люблю вас одинаково, — по крайней мере, с ними Морозова, и правда, постоянно едва не разрывалась только для того, чтобы они это поняли. — Но от ответственности вас это не избавит. Вы — ее старшие братья. И должны относиться к ней так же, как я отношусь к вам. Помните, что я говорила вам все время перед садиком?

— Поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой?.. — повторил Кирилл, на что девушка их обоих погладила и приобняла.

— Именно! Мы — семья. А значит, должны помогать и защищать друг друга. Уяснили? — грозно спросила Верон и невольно засмеялась, когда они отдали ей честь, словно кадеты из аниме «Атака Титанов», чему девушка научила их просто по приколу, но так как им приглянулся этот жест, они начали его использовать каждый раз, как что-то обещали сестре.

— Да! Этой цели мы посвятим наши сердца! — конечно же, дети не знали, что означает эта фраза, но те все равно использовали ее каждый раз для того, чтобы только рассмешить Веронику.

* * *

Как и всегда, из-за детей и обязательств в виде постоянной возни с ними после школы, Морозова в который день подряд садится за домашку лишь ближе к десяти вечера. Завтра семь уроков, соответственно, ей нужно подготовиться как минимум к четырем предметам, чтобы остальные как-нибудь списать или доделать уже в школе, а потом… на самом деле, Веронике страшно было и подумать о том, что будет, когда она начнет готовиться к ЕГЭ. Одиннадцатый класс не за горами, Олег с Сережей через шесть месяцев уже окончат школу, если не брать в расчет те же экзамены, а Морозова… получается, останется одна в последний год.

И девушка до сих пор не определилась с тем, куда будет поступать. Вообще, она до сих пор сомневалась в том, что потянет вышку, учитывая то, сколько обязанностей взваливают на нее дома. Хотя, что вышка? Да она даже ЕГЭ со всеми этими детьми никогда не сдаст! Что там надо? Подготовить сочинение по русскому? Сейчас она во всех красках распишет о том, как надо менять подгузники ребенку, кормить его, чтобы тот не плевался кашей и про оптимальную температуру для купания в специальной ванночке!

— Учишься? — мужской голос отвлекает ее от не самых позитивных мыслей и немного успокаивает, когда рядом с учебниками она замечает купленную отчимом банку лаймового пива.

— Пытаюсь… а ты только с работы приехал? — лениво спросила девушка, поднявшись из-за стола, чтобы обнять мужчину, на что он уверенно прижал ее к себе в ответ. — Спасибо, — она кивнула на напиток и устало улыбнулась.

— Да-а, а мама еще не пришла? — чмокнув дочку в лоб, от чего последняя попыталась не поморщиться, он только усмехнулся, когда она все же высвободилась из его объятий. Пускай сама Вероника и не видела в этом ничего плохого, ощущалось все… совсем не так, как с папой, и было жутко неудобно.

— Нет еще, — что очень странно, но об этом Морозова подумала только сейчас, посмотрев на время. — Она ж с Алексом вроде гуляет, а это, как правило, надолго…

— С каким еще Алексом? — от его шокированного, но в меру недовольного тона девушке стало даже не по себе.

— С другом детства?.. — неловко спросила его дочь. — Ну… с Сашей. Блин, ты лучше должен знать ее друзей! Я с ними даже не знакома!

— Мне она писала, что ушла гулять с подружкой… Асей или как ее… — правда была в том, что подруги от нее отвернулись в тот момент, когда женщина бросила своего прошлого мужа. Точнее, она сама разорвала с ними общение после того, как те мегеры попытались, судя по всему, подкатить к ее бывшему.

И в тот момент, когда он посмотрел на ничего не понимающую дочь, мужчина грязно выругался, резко выходя из ее комнаты. Вероника же, почувствовав, что дело запахло пиздецом, резко сорвалась за ним.

— Па… отец! Погоди, ты же еще не знаешь, что там на самом деле! Может, она просто в большой компании? Давай я просто позвоню ей! — Морозова хватает его за руку, пытаясь остановить, что было большой ошибкой.

— Отпустила. Быстро, — от ужаса внутри нее все сжалось, когда могло показаться, что за этим последует нечто куда страшнее слов, если она не подчинится. Вероника послушно разжимает руки… — Ты не знаешь, куда она уехала? Узнай. И не упоминай меня, — девушка неуверенно кивает на его слова. — Да чтобы я еще раз приютил эту шлюху! — и она испуганно вздрогнула, когда, только вернувшись в комнату, услышала выкрик отчима. Она не понимала, с чего он вообще взял, что мама ему изменяет, но… если он так в этом уверен, то, наверное, были предпосылки?

— Черт! Да что у вас происходило вообще? — тихо прошипела Верон, находя нужный контакт в смартфоне. — А… да? Мам, привет. Слушай, а ты долго там еще? Папа… в общем, домой уже пришел… — смотря на мужчину, что стоял на самом пороге и угрожал ей одним лишь только своим взглядом, она нервно посмеялась, сильнее сжимая телефон в своей руке. — А ты где сейчас? В каком-то баре, да?

Сквозь сон Вероника чувствует, как смыкаются на ее шее чужие холодные руки. Сначала она только морщится, не понимая, что происходит, а уже потом едва не подскакивает с места, резко открывая глаза и пугаясь мысли о том, что прямо сейчас кто-то стоит в ее комнате над самой кроватью. Взвизгивает, сначала увидев лишь женскую фигуру, но едва заметно успокаивается, понимая, что это ее мама.

— Мам? Черт, зачем так пугать?.. — еще сонная девушка морщится, когда женщина наклоняется к ней ближе, и вновь пугается, замечая кровь. — Ты… что это?

— Что это? — горестно и так тихо спрашивает женщина. — Ты про мое лицо? Всерьез не понимаешь, что это? — на ее глаза наворачиваются слезы. Морозова нервно сглатывает подступивший к горлу ком, судорожно вспоминая то, как некогда позвонила маме и после боялась смыкать глаз. Как заснула совершенно случайно ближе, быть может, к трем ночи, а теперь… теперь, только под утро, когда еще даже не рассвело, она видит искалеченную маму.

— Кто с тобой это сделал?!

— Ты, Вероника. Это ты! — но мать вцепилась в ее волосы, переходя на крик. — Это ты сделала со мной! Ты! Ты как и всегда только рушишь мою жизнь! Да чем я тебе так насолила вообще?! По-прежнему мстишь за то, что я забрала тебя оттуда?! Так пиздуй обратно, мразь, тебя никто не держит!

— Мам, хватит! Да я понятия не имею, о чем ты говоришь! — Морозова пытается не то отбиться, не то даже больше защититься, потому что не смела сама поднимать руку на человека, которого давно уже начала считать родным. — Да отпусти меня!

— Ты позвонила мне, чтобы убить… ты чуть не убила меня, Вероника! З-Знаешь, что твой отчим со мной сделал? Т-Тебе вообще наплевать на свои действия, да?! — она перестает тянуть за волосы и резко отпускает. Буквально выкидывает, отталкивая от себя, от чего девушка крайне неприятно врезалась затылком в стену. — Собирай свое шмотье.

— Что?.. — испуганно спрашивает девушка, когда мысли только сильнее спутались, но все вернулось на свои места, стоило ей вспомнить тот звонок. — Мам, это не так! Я же не знала!

— Не знала, да? А хочешь знать, с кем на самом деле я встречалась? — с безумной улыбкой спрашивает член ее семьи, на что Морозова качает головой.

— Меня это не должно касаться, — тихо отвечает ее дочь, сжимая в руках одеяло. — Ни твои похождения, ни твои подруги. Если кто-то и виноват в измене, так это только ты.

— Я встречалась с твоим родным отцом, — горестно отвечает женщина, от чего более Вероника и не знала, о чем думать. — А теперь, из-за моего мужа, он лежит в больнице. По твоей вине. И это, — она указывает на свое лицо. — Тоже по твоей вине. Кто вообще тебя за язык тянул, а? За что ты так со мной? — шептала мать, не понимая, почему же дочь ее только сдала. — Собирай вещи. Я помогу тебе, чем смогу. Он прогоняет нас из этого дома.

— И куда мы?..

— В квартиру твоего отца, конечно же. Нам больше некуда идти, — отстраненно ответила она, поднимаясь с постели девушки. — Блять, и чем ты только думала?

— Это я должна тебя спросить! Нахрена ты изменяешь своему мужу?! Уж раз не любила его, то и сводиться тогда с ним не стоило! — возмутилась Вероника, чуть ли не срываясь на крик. — Я постоянно вожусь с твоими детьми! Черт, да твоя дочь меня уже своей мамой зовет, хотя рожала ее явно ты! Ты можешь хоть немного стать ответственнее, наконец?! Раз не умеешь держать себя в руках, то и нехуй замуж выхо… — договорить она не успела из-за звонкой пощечины, которую ей отвесила женщина. Только сразу после этого последовали крепкие объятия. И Морозова не понимала, что хотела сейчас сделать сильнее. Ударить ее, оттолкнуть? Или же обнять в ответ и просто заплакать?..

— Верон… Верон, а ты знаешь? С-Скоро у тебя будет родной брат или сестра, — шепчет мама практически у ее уха, и Ника застывает в ужасе, попросту даже не веря или отказываясь верить в происходящее. Шестеренки, что крутились в ее голове и пытались переварить изначальную информацию, вместе с этими словами начали постепенно разрушаться. И девушка чувствует, как что-то ломается внутри нее, когда родной человек так нежно и даже любовно касается дрожащими руками ее щек. — Не плачь… не плачь, дочка. Прости, я не хотела тебя бить. У тебя наверняка были причины, чтобы поступить так со мной…

— К-Какой еще нахуй ребенок?..

* * *

Вероника шепотом рассказывает парню сокращенную версию того, что тогда произошло и от чего ей снова пришлось переехать. Свесив ноги с крыши какой-то высотки, она по старой привычке опустила голову к его плечу, когда парень обнял ее одной рукой. Слышится тихий щелчок, открывается новая банка из Пивточки, и парень от чего-то замирает после следующих ее слов:

— Сереж, я так от них устала, — совсем тихо говорит она, прикрыв глаза, когда сам он чувствовал, как все внутри него разгорается от злости. Неприятное чувство перекрывается желанием помочь, когда сам он еще просто не мог ничего сделать. — Просто с ума можно сойти, — продолжает Вероника, отрешенно посмотрев вниз. И в этот момент она почувствовала, как обнимающая ее рука с силой чуть надавливает на плечо, будто предсказав, о чем девушка в этот момент подумала.

— Может, тогда просто переедешь ко мне? — ляпнул он глупость, понимая, что это просто невозможно.

— Чего?.. — только Вероника от чего-то сначала смутилась при самой мысли об этом, а не подумала о том, что все не так-то просто. — Предлагаешь в детский дом вернуться? Впрочем, там сейчас куда спокойнее и…

— Рони, постой. Да не гони ты!.. — он посмеялся, когда девушка вслух начала уже придумывать план действий по тому, чтобы ее снова кинули в детский дом. — Я имел ввиду не это, — Морозова заинтересованно чуть поднимает голову, чтобы посмотреть на парня, а сам он смущенно отводит взгляд. — Скорее, я к тому, что… меня ведь уже внесли в реестр сирот и по идее… если все пройдет гладко, — потому что при всей своей любви к стране, Разумовский давно еще понял, что в ней все идет через жопу. — Мне выдадут ключи от квартиры в Санкт-Петербурге, и ты бы могла жить со мной.

— Мне стоит напомнить, почему это невозможно? — спросила девушка, виновато улыбнувшись. — Нет, план, конечно же, мне нравится, и я была бы очень рада… но Сереж, — он уже знал, как она ему ответит. — Ты ведь собрался поступать в МГУ. Следовательно, тебе по закону обязаны выдать место в общаге и из очереди ты не выйдешь как минимум до своего выпуска. Потому что выдавать квартиру человеку, что уже имеет какое-никакое место жительства, не выгодно и глупо хотя бы потому, что есть еще как минимум пятьсот тысяч таких же сирот, ждущих, когда же им выдадут квартиру, чтобы можно было жить, — рассказала Вероника.

— А если я не поступлю в МГУ? — покрутив банку в руке, тише спросил Разумовский, даже не глядя на нее.

— То есть?.. — подруга посмотрела на него со смесью подозрения и искреннего непонимания. — Как это, не поступишь?

— Ну, вот не получится у меня сдать вступительные и не поступлю. Или же мест в общаге не будет, — глядя на девушку, он в ее глазах видел прямой вопрос: «Ты что задумал?». — Или, может сам я передумаю. Зачем вообще уезжать так далеко, правда же?

— Сережа, ты готовился к этому еще с детства, — нервный смешок сам собой слетел с ее губ. — Если кому-то и не стоит переживать о поступлении, так только тебе. Пожалуйста, не говори больше таких глупостей, — накрыв его руку своей, Вероника тепло улыбнулась, ничуть не сомневаясь в способностях друга.

— А как же тогда ты? — так тихо и так огорченно спросил Разумовский, словно только что девушка взяла и поставила на их дружбе крест.

— Ну-у, мне осталось отучиться еще год, выжить, каким-то образом сдать ЕГЭ и наконец-то определиться с местом дальнейшей учебы, — только чувствуя на себе испытывающий взгляд, она виновато опустила голову. — Да знаю я, что ты не об этом. Подумаю еще, что можно придумать. В конце концов, все же не так плохо… — Вероника снова поднимает голову и так легко, можно даже сказать, спокойно улыбается. — В любом случае, если из-за такой глупости ты откажешься от своей мечты, «спасибо» я тебе точно не скажу.

— А что ты тогда скажешь? — он улыбнулся ей в ответ, слегка склоняя голову на бок. И девушка сама не заметила того, как залюбовалась им, от чего забыла суть вопроса, а то и прослушала его вообще, когда парень посмеялся. — Рони?

— А… да.

— Да? — переспросил Сережа, искренне не понимая, на что конкретно она дает ответ. — Ты скажешь «да»?

— Сереж, не издевайся, — а сколько же раз он просил ее не издеваться? Когда она шутила над ним или же смеялась над высшим искусством, при этом не выставляя себя или его в дурном свете. Скорее, самого Разумовского, что не мог не засмеяться над ее милым ребячеством, в попытках все ее угомонить, как шумное дите, что намеренно пакостило только больше, чтобы на него скорее обратили внимание. И хотел бы Сережа сказать, что с тех пор на всех экскурсиях притворялся, что ее не знает, но это будет ложью, ведь с Морозовой он просто забывал цель изначальной поездки в музей и то, что же хотел выяснить.

И вела себя более-менее спокойно Вероника только тогда, когда сам парень с интересом ей что-то рассказывал. Легенды, мифы, незатейливо шутил и, к примеру, выдавал такую саркастичную, а порой и постыдную информацию, какой не было ни в одном из учебников, которые девушка считала слишком скучными. Впрочем, в этом он с ней согласится, ведь ни один учебник не сможет грамотно преподнести то, что было на самом деле, и уж тем более помочь человеку разглядеть прекрасное.

— Разве я издеваюсь?

— А вот повторять за мной нехорошо, — с лукавой улыбкой заявляет она в ответ. И в этот момент он был готов поклясться, что видел, как в ее чарующих глазах плясали черти.

— Правда? — и Разумовский совсем немного сокращает расстояние между их лицами, наклоняясь ближе. — И что ты сделаешь, если я не прекращу? — тише спросил он с той же соблазнительной улыбкой, совершенно не замечая того, что же творит с ним алкоголь. А вот Вероника почувствовала теперь это в полной мере, ощущая прилив жара к щекам, когда в один момент показалось, что весь ее внутренний мир вот-вот перевернется с ног на голову.

— Что-то… очень нехорошее и это точно тебе не понравится, — и все же, смущение победило искушение, от чего подруга отстранилась, поднимаясь с места. — Думаю, что с нас хватит на сегодня алкоголя.

— Или понравилось бы нам обоим, — тише пробормотал он. Но когда Вероника обернулась с вопросом «Что?», он лишь улыбнулся и качнул головой. — Ничего. Ты права, уже довольно поздно.

«Сам не понимаю, что творю», — виновником его довольно неожиданного поведения, определенно, был алкоголь. Не иначе. И когда Сережа все же об этом подумал, сам невольно засмеялся с того, как неуклюже Вероника рылась в своем рюкзаке.

— Не это ищешь? — он понаблюдал за ней еще несколько минут, пока движения ее не стали более резкими, и лишь затем достал телефон.

— Откуда он у тебя?

— Ты сама его мне отдала, когда карту искала, — даже скептично ответил парень, поднимаясь вслед за ней, и придержал девушку со спины у самой лестницы. — Пожалуй… лучше проведу тебя до дома.

— Может, до остановки? Тебе же самому в другую сторону ехать, — пока они спускались вот так по лестнице и Сережа следил, чтобы все прошло гладко, Вероника уже забрала у него свой телефон, который, видимо, когда-то сама еще дала на сохранение. Впрочем, то было уже не впервой, а потому если девушка не могла долгое время найти смартфон у себя, то она обращалась уже к парню. И он, возмущенный ее невнимательностью, некоторое время мстил, давая понять, что вообще не имеет представления, где она его оставила.

— Зато так я буду куда более спокоен и уверен в том, что ты вернешься в безопасности, — помогая преодолеть последние ступеньки, он сильнее сжал ее руку, когда Морозова решила просто перепрыгнуть через них. — Рони… с тобой все точно будет хорошо? — вопрос был далеко не о том, как она себя чувствовала или добралась бы до дома без его помощи. Девушка просто обняла его, молча уткнувшись в плечо, а он забеспокоился, прекрасно понимая, что уже там ее наверняка ждет самый настоящий ад. Ад, на который пока Разумовский никак не смог бы пока что повлиять…

— Просто не хочу расставаться, — ведь как только они разойдутся, ее жизнь вновь превратится в ужаснейший кошмар.

Сережа расслабляется, заключая ее в свои объятия. Наклоняется и закрывает глаза, наслаждаясь несколькими секундами тишины, но беспокойные мысли снова и снова лезли ему в голову. О том, что будет с ними дальше. О том, как справится Рони и точно ли все будет хорошо, если он уедет. О том, как бы забрал ее с собой, да только… пока что это лишь несбыточные грезы. И ничего хорошего не произойдет, если он сейчас же не возьмет все в свои руки.

— Как бы я хотел сжечь дотла все твои проблемы… — совсем тихо отвечает парень, на что Вероника лишь сильнее прижимается к нему в ответ.

«И защитить от всего этого мира»

«И в результате… я снова остаюсь одна», — с тоской подумала девушка, уже не обращая такового внимания на детей, окруживших и дергающих ее со всех сторон. Близнецы снова жаловались друг на друга, годовалая девчонка издавала странные вопли, в которых, к удивлению, разбирались лишь двое ее младших, а Вероника… просто по привычке бурчит, просит их отойти и дать ей хотя бы разуться. А то накинулись с самого порога, от чего девушка так и оставалась стоять в узком проеме с видом, что еще немного и просто упадет.

— Да-да, какие вы молодцы… — тихо и просто жуть как устало ответила девушка, бледно улыбнувшись.

— Ник, а у тебя теперь каникулы? — спросил, судя по всему, Кирилл. Морозова сама не понимала, как их только различала, учитывая то, что мать этих двоих постоянно путала.

— И ты будешь больше играть с нами? — тише спросил уже точно Тема, ведь он вел себя в разы скромнее брата.

В то время, как один вел себя подобно неугомонному лидеру, второй следовал всюду попятам и только повторял за ним. А маленькая Соф, в свою очередь, стала чуть ли не центром их внимания. На удивление, в хорошем смысле. Дети подбирали за ней игрушки, которые она намеренно бросала как можно дальше, играли и даже шутливо дрались, к кому на руки она пойдет. В общем, ее младшая сестра пользовалась репутацией у мальчиков.

«Чувствую, совсем скоро тут вырастет еще одна девчонка с яйцами и двумя приспешниками в лице неугомонных близнецов…» — Вероника усмехнулась от одной лишь мысли, подняв сестру на руки, что, надо признать, весила уже прилично. На вскидку, как полный пакет продуктов. Только более компактный, мягкий, волосатый и щекастый. Настолько щекастый, что губы и нос казались просто невероятно маленькими, а серо-голубые глаза — огромными… прямо как две пуговки.

— Да мне, так-то, больше некуда деваться… — тихо и как-то даже отрешенно отвечает Вероника, понимая, что впереди ее ждет, наверное, самый ужасный учебный год в ее жизни. Хотелось вернуться в детство, когда она жила в детском доме, дралась с хулиганами и подвергалась избиениям в ответ. Травля в школе, травля за ее пределами… но все это становится чем-то неважным, когда Морозова думала о своих друзьях и считала то время самым лучшим в ее жизни. Хотя бы просто от того, что тогда они были постоянно рядом. А что же сейчас?..

Сережа уехал в Москву, чтобы сдать вступительный экзамен в МГУ. Олег, словно бы последовав его примеру, поехал вчера на поезде тем же маршрутом досдавать какие-то документы в институт. То бишь, оба человека, которых она считала своей семьей и отдушиной, в конце лета уедут, в лучшем случае, лет на пять. И хотя изначально она думала о том, чтобы после одиннадцатого поехать к ним, Вероника, прекрасно зная о том, что постоянно выбивать отличные оценки и полагаться на одну стипендию просто не сможет, довольно быстро отказалась от этой затеи. А стоит ли полагаться на родителей в этом вопросе?..

«Будто на них вообще можно в чем-либо положиться», — закатив глаза, подумала девушка и раздраженно выдохнула, понимая, что это просто нереально. Самый оптимальный для нее вариант — это получить среднее специальное образование. Бюджетных мест гораздо больше, в случае чего — стоимость меньше, и, соответственно, проблем с учебой возникнуть тоже не должно. Звучит идеально, ей это подходит.

— Верон, ты уже пришла? — слышится усталый, несколько запыхавшийся голос матери.

— Нет, уже ушла, — тихо бормочет девушка, что, разумеется, смогли расслышать только младшие. — Да, мам! А ты что-то хотела?

— Да, у меня к тебе серьезный разговор… — начало, стоит признать, было уже страшное. Морозова просит детей дождаться в комнате, а сама же тихонько проходит в сторону кухни, где ее мама пила чай. Даже непривычно было от такой картины, если честно. Особенно учитывая то, как она отрывалась поначалу со своим любовником-насильником и, плюсом ко всему, другом детства, что ну никак не укладывалось в голове Вероники.

— Тема? — сразу же спросила дочь.

— Твое будущее, — от настолько серьезного тона матери последняя аж съежилась.

— Его нет, — отвечает с сарказмом и подпирает щеку рукой, скучающе посмотрев на женщину, что снова решила почитать нотации, вспомнив о том, что у нее есть почти совершеннолетняя дочь. Ну, если быть точнее, то до ее дня рождения осталось… чуть меньше пяти месяцев? В районе четырех? Веронике было лень отсчитывать по дням.

— Я серьезно, — Морозова жмет плечами, как бы безмолвно говоря: «Я тоже». — Скоро ты станешь уже совсем взрослой.

— Мамуль, можно ближе к делу? Я понимаю, ты в курсе, что мне больше не надо ходить в школу, как и в принципе куда-либо, но… время не резиновое. И есть еще целая уйма вещей, которыми я хотела бы сейчас заняться. Одна из них — обучение твоих детей. Должен же хоть кто-то в этом доме заботиться о них? — с жирным намеком на то, что женщина перед ней ни капли сама с этим не справляется, Вероника скрещивает руки за столом, ни в какую не желая говорить с ней. В особенности по поводу собственного будущего, которое ее точно никак не касается.

— Ты знаешь, что обеспечивать всех очень тяжело…

— И это все равно не твоя забота, — учитывая то, что они живут на деньги ее любовника-насильника и алименты, выплачиваемые папой каждый месяц. И то, большая их часть уходит на кредиты ее нового возлюбленного. — Дальше?

— Ты так и будешь огрызаться? Да когда это уже закончится?! — Морозова виновато опускает взгляд, понимая, что, скорее всего, переборщила.

— Прости, настроение не очень, — тише извинилась девушка. — Лучшие друзья в Москву скоро переедут и… в общем, я немного за них волнуюсь, — и за то, смогут ли они поддерживать дальше связь, учитывая то, что скоро у каждого начнется своя личная жизнь. И времени друг на друга уже просто будет элементарно не хватать.

— Знаешь ли, твое настроение — не повод срываться на других. Но… мне очень жаль, — сама себе противоречит, от чего Вероника едва сдерживалась, чтобы снова не ответить какой-нибудь колкостью. — Это ведь те ребята, с которыми ты дружила еще с детского дома?

— Да, те самые, которых ты зовешь моими «запасными вариантами», сравнивая меня с собой и думая, что я такой же… — хотелось сказать «ебучий инкубатор», но Морозова замолчала, понимая, что если она себе это позволит, то надежды на нормальный разговор уже просто не останется. — Человек.

— Ты же что-то другое хотела сейчас ляпнуть, да? — с нервной улыбкой и кулаком наготове спросила женщина, что прямо сейчас, казалось, на полном серьезе хотела ее ударить.

— Нет-нет, просто задумалась, — раскрыв ладони перед собой в жесте «сдаюсь», тут же ответила ее дочь, все же сумев тем самым выкрутиться. Иначе же скандала было бы не избежать…

— Ну-ну. В общем, у нас туго с финансами и после твоего совершеннолетия… ты ведь понимаешь, что мой бывший не станет платить за тебя алименты. Поэтому речь сейчас пойдет о твоем поступлении, — сначала Вероника ожидала уже услышать что-то про подработку во время учебы, но когда зашла речь все-таки о поступлении, она смогла облегченно выдохнуть.

— А, если ты об этом… я постараюсь поступить куда-нибудь поступить на бюджет. Это… так сказать, приоритет. Я понимаю, что материальной поддержки от вас можно не ждать, — спокойно ответила Морозова и чуть улыбнулась. — Не переживай. Я в любом случае подумывала о каком-нибудь колледже.

— Колледж? Нет, даже думать забудь! — тут же возмутилась ее мать, на что девушка вжалась в стул, не понимая, что же ее так разозлило. — Ты обязана получить высшее образование.

— Мам, ты сама недавно распиналась про то, что у нашей семьи нет денег… — раздраженно ответила Вероника. — Так какое еще высшее образование?

— В восемнадцать лет… я хочу, чтобы ты покинула наш дом, — прямо ответила беременная женщина, на что девушка даже сейчас просто не знала, что должна была ответить. Одна фраза буквально переворошила внутри все. Разрушила. Оставила лишь страх и судорожные попытки быстрее что-нибудь придумать, но в голову лезло абсолютно все: от того, чтобы прямо сейчас встать на колени и молить, чтобы ей дали время хотя бы до выпуска из школы, до попыток как-либо вразумить ее и узнать, что же она такого натворила. — И если у тебя не будет высшего образования… ты перестанешь для меня существовать, как дочь, Вероника.

— Да что я тебе сделала-то?.. — слетел с ее губ вопрос, когда девушка нервно засмеялась. — Мам, ты ведь шутишь? Если нам так срочно нужны деньги… я ведь могу и просто подрабатывать начать. Это вовсе не помешает мне следить за детьми, — Вероника встала из-за стола, положив свои руки ей на плечи. — Ты же знаешь, я очень люблю нашу семью. Для тебя… я же буквально делала все. Ты бы никогда так не поступила, правда же? — в вопросе все так же читались отголоски надежды, но сама девушка буквально находилась на грани. В ее глазах безумие смешалось с собственными страхами. Руки сильнее сжимают плечи женщины, и сама она чувствует, как, кажется, начинает терять контроль…

— Ты можешь зарабатывать семьдесят тысяч в месяц и учиться? — холодно спросила ее мать, даже не посмотрев на девушку.

— Ну… если поступать на заочно, то вполне себе… — только самой Морозовой даже прикинуть нечто подобное было жуть как страшно. Сможет ли она попасть на бюджет заочно, работать семь дней в неделю и каким-то образом закончить университет? Точно нет, да тут же и говорить не о чем! Если она будет пахать по двенадцать часов, то когда вообще тогда учиться? А дети? А домашние дела? Она ведь человек, а не какой-то робот!

— Не обманывай себя, Верон. Ничего у тебя не выйдет. Потому я и прошу тебя покинуть дом уже сейчас. Задумайся о том, как и куда пойдешь после совершеннолетия, — равнодушный голос матери пугает ее лишь сильнее.

— Но почему? Ты и от остальных планируешь избавиться? Поиграешь в семью, а потом бросишь в восемнадцать лет?! Да какого черта?! — девушка перешла на крик. — Зачем ты вообще меня забрала?! Для чего? Почему… ты говорила, что любишь…

— Я с самого начала не хотела тебя забирать, — тихо отвечает женщина. — Ведь именно ты разрушила мне жизнь. Из-за тебя я потеряла дом. По твоей же вине не смогла никуда поступить. Надо мной все смеялись, мне никто не помогал, — тусклый взгляд, обращенный к старшей дочери, буквально пробирал ее до костей. — Я помню… когда ты родилась, Алекс отвернулся от меня. Все отвернулись. Вероника, для меня ты всегда была подобна разве что кошмару. Ты ненавидела меня, но даже представить себе не можешь, через что пришлось пройти мне, — с каждым словом девушке становилось все больнее.

— Прошу… мама, не надо… — и она все же склоняется на колени перед ней, беременной женщиной, все так же сидевшей за кухонным столом, что не повела и бровью, когда Вероника буквально чуть ли не молила ее передумать.

— Я тоже просила. «Не надо»… «Хватит», — грустная улыбка сама собой возникла на ее лице. — Думаешь, меня кто-то послушал? Хоть кто-нибудь… — женщина гладит ее по голове. Утешающе, будто вовсе не пытается сама разрушить жизнь ребенку и во всем виноваты только гребаные обстоятельства. — Даже тогда. Знаешь, сколько я молила его не идти за тобой? Но что же? С ним мне снова пришлось пройти через эти страдания. Один взгляд на тебя пробуждает во мне те воспоминания. Верон… своим существованием ты приносишь мне боль, — девушка повторяет тихо одну и ту же фразу. Молит о прощении, говорит, что будет всегда помогать и во всем слушаться… — Я бы никогда не поступила так с ребятами, даже не подумай. Ведь… в отличии от тебя, их я хотела. Действительно хотела, — признается ее мать, убирая руку. — От тебя был хоть какой-то долг, когда Крылов платил мне за твое содержание. Я признаю. И если ты действительно хочешь помочь… правда хочешь, чтобы мы остались семьей… я хочу, чтобы ты покинула нас как можно скорее и получила высшее образование.

Всего один разговор с матерью буквально перевернул ее жизнь с ног на голову. Вероника боялась, не знала, что ей делать и, наверное, раз пять останавливалась в шаге от того, чтобы позвонить папе. Ребенок внутри нее хотел верить, что этот человек сможет помочь ей. Быть может, разрешит пожить у себя или устроит в свою контору каким-нибудь админом или кем-то вроде.

«Он любил меня лишь от того, что я — дочь его бывшей возлюбленной», — подумала Морозова и сама скривилась от того, насколько же все это выглядело мерзко. Да как после всего, что натворила эта женщина, она смеет звонить ему? Как смеет просить помощи? Она даже не его ребенок. Пусть и разошлись на хорошей ноте, но по-настоящему они никогда же не были близки. Он был просто добр к ней, просто принял, как свою, просто придерживался совершенно других взглядов, а от того пытался ей понравиться. Разве все не очевидно?

Слышатся гудки. Морозова дрожащей рукой прислоняет телефон к уху и едва сдерживается, чтобы слезно не начать сразу же просить о помощи, как только услышала добрый, но такой усталый мужской голос. Он был рад, что она позвонила. Преодолев все свои потуги пожаловаться и рассказать, что происходит в ее семье на самом деле, девушка начала болтать с ним на совершенно незначительные темы.

Школа, учеба, как его здоровье, чем сам занимается… может, минут через десять она успокоилась и просто продолжила болтать с ним ни о чем. Говорила за мальчишек, за то, что у них все хорошо и… в последнюю секунду хотела уже во всем признаться. Только собиралась рассказать, как услышала новость о том, что сам он больше в Санкт-Петербурге не живет. Квартира продана, он вечно был в разъездах и совсем недавно получил предложение уехать куда-то за границу.

В один миг рухнуло все. Радость за человека, что добился высот в своей любимой сфере, тесно переплетается с тем, что более Вероника не сможет на него рассчитывать. Возможно, в ближайшее время они даже не увидятся. Впрочем… а почему только в ближайшее? Он продал квартиру, перешел в какой-то другой штат и навряд ли вообще планировал возвращаться в Питер.

И вместо того, чтобы уговорить его и попросить остаться, она просто улыбнулась. Со слезами на глазах, но с искренней радостью поздравила его, заявив, что будет ждать от него каких-нибудь сувениров и, конечно, фоточек. Он возмутился, пытаясь отвертеться тем, что едет по работе, а не в отпуск, но напора со стороны дочери все равно не выдержал. Мягко рассмеялся, пообещал прислать ей что-то очень интересное и… собственно, на этом разговор окончился. Телефон падает на кровать, а сама Вероника чуть ли не задыхается в слезах, не понимая ни того, что дальше делать, ни того, как вообще должна была поступить.

— А может просто послать все к херам?.. — шепотом спросила она у самой себя. Может, ей вообще легче было бы просто сдохнуть в какой-то подворотне? — Блять, — тихо ругается она на себя от одной лишь мысли и, свалившись на кровать, вновь взялась за телефон, но на этот раз уже для поисков работы…

* * *

Они, как и обычно, договорились встретиться у набережной. Волков поднимает руку, тем самым заставляя обратить на себя внимание, а девушка же, оторвавшись от телефона и общего чата, не может сдержать улыбки, встречаясь с его взглядом. Он качает головой в сторону серьезного Сережи, что уткнулся в телефон и гневно — а может, ей только так казалось — набирал кому-то сообщение. Или что-то гуглил, кто ж его разберет?

В любом случае, вокруг себя Разумовский сейчас никого не замечал, Вероника уже успела обнять Олега и, приложив указательный палец к носу, тихонечко подкралась к рыжему и резко начала щекотать его, забравшись руками под синюю кофту.

— Рони!.. — сказать, что в этот момент Сережа чуть не выкинул в воду свой телефон, будет сильным преувеличением, но испугался он прилично сильно, когда неизвестно кто подкрался сзади и полез руками ему под одежду. И то, убедившись в том, кто это был, он только засмеялся, отрываясь от смартфона лишь с той целью, чтобы скорей перехватить ее руки. — Волч, помоги!

— А я что? Тебя вроде не убивают и не насилуют пока, — от его «пока» с самодовольной улыбкой покраснели разом оба голубка. При том один растерялся и как-то сжался, а вторая тут же убрала от него свои руки, неловко поправляя прядь волос за ухо.

— Пока?.. — тихо переспросила девушка, в чьих глазах прямо-таки можно было прочитать: «Тебе не жить». По крайней мере, от чего-то именно об этом в первую очередь думал Олег, когда она так мило хмурилась и цеплялась за конкретное его слово или фразу.

— Ну, это спорно, — пожал плечами лис, от чего лучший друг прыснул со смеху, а Вероника в открытую возмутилась, не понимая, когда же что-то такое было.

— Сереж, и ты туда же?! — воскликнула Морозова. — Да что я тебе сделала?

— Ну-у, не знаю даже, — продолжает он активно играть свою роль, но не может сдержать улыбки, когда она так забавно дуется.

И хотя раньше Разумовский этого боялся и думал, что он чем-то ее обидел, сейчас, понимая, что всерьез Рони на него за шутку ну никак не разозлится, парень неосознанно начал подкалывать ее все чаще, порой даже пользуясь фразами Олега. И в такие моменты, когда Вероника гневно спрашивает у Волча, чему тот его учит, они вместе едва не давились со смеху.

— Кто тебя поймет? Подкрадываешься тут ко мне со спины, холодными руками под одежду лезешь… — он разочарованно вздохнул, убирая руки в карманы. — Уже и не знаешь, чего дальше ожидать.

— А чего ты хочешь ожидать? — игриво спросила Морозова, внезапно сменив тактику, на что парень только сделал вид, будто задумался, и тем самым попытался скрыть легкое волнение, стоило ей самой сделать шаг вперед, сильно сокращая между ними расстояние.

— Я вам не помешаю? — Сережа облегченно вздохнул и кивнул другу вместо своеобразного «Спасибо», а Вероника лишь самодовольно улыбнулась, схватив Олега за руку, и потянула на себя.

— Нет, присоединяйся! — звучало крайне двусмысленно, но по сути она просто обняла обоих, не имея ввиду ничего плохого. Только вот одной фразы уже хватило для того, чтобы испытать испанский стыд и жуткий дискомфорт от последующих мыслей.

— Серый, нам точно можно оставить ее здесь одну? — потому что с подобными фразочками она точно во что-нибудь, да вляпается.

— У меня тоже появились некоторые сомнения на этот счет, — несколько озадаченно ответил Разумовский, когда скрестил руки на груди и с сомнением посмотрел на девушку.

— Да чего вы заладили? — Вероника действительно не понимала того, почему ее сразу же начали подкалывать аж с двух сторон, когда она, казалось бы, еще даже сделать ничего и не успела! Или успела? Вот же черт… — Будто у вас есть какой-то другой выбор.

— Всегда есть вариант пронести тебя в чемодане и поехать вместе, — отшутился Олег и Морозовой, кажется, всерьез понравилась его идея.

— Не поместится, Олеж. Помнишь, как тогда?

— Когда мы ее в коробку запихнули? — переспросил Волков, вспоминая тот день, когда они, придурки, решили на полном серьезе упаковать Веронику, а потом Олег все пугал девчонку тем, что отправит ее по Почте России в другую область или же продаст кому-то в рабство.

— Ну запихнули же, так чего не получится? — проворчала девушка, закатив глаза на его слова, когда Сережа невольно улыбнулся.

— Ну, ты с того времени немного выросла, — тише ответил парень. — Как минимум. Как максимум — это же полный бред.

— Да в каком месте она выросла? Как была мелочью, так ею и осталась, — хмыкнул Олег, облокотившись на гранитный парапет.

— А вот это было уже грубо.

— Согласна, — кивнула Ника, обнимая парня, и показала Волкову язык, тут же отвернувшись. — Кстати, Сереж! — она вдруг улыбнулась, вновь переключив на него все внимание, когда парень заинтересованно посмотрел на нее в ответ. — Так что там с МГУ? Ты сдал вступительные?

— Ну… как сказать, сдал… — Разумовский нервно посмеялся, вспоминая, как примерно это было и в каком шоке на него уставились преподаватели, что не верили в его принадлежность к людской расе.

— Не сдал? — тише и как-то обеспокоенно спросила Рони, когда он вдруг опустил взгляд, будто ему было даже неловко в этом признаваться. И по большей части не столько ей, сколько самому себе.

— У меня высший балл. И не только среди поступающих на ВМК, — как бы похвастался, но как бы сказал так, будто в этом не было совершенно ничего особенного. Правда, с этой новости вместе с Вероникой офигел еще и Олег. Вытаращился с таким взглядом, будто Сергей сказал, что поверил в конец света или хакнул базу министерства обороны.

— И ты еще мне что-то говорил про то, что можешь завалить… — он только скромно улыбнулся, но в голубых глазах можно было разглядеть лишь искреннее счастье.

— Ну-у, я же не думал, что все будет настолько просто. Ты бы тоже, кстати, без труда сдала его, — вдруг ответил он с таким видом, будто ни капли не сомневался в том, что все бы так и было.

— Да что ты? Уже забыл, как пытался доказать, что в заданиях ОГЭ по информатике нет ничего сложного?

— Но там же правда не было ничего сложного… как и в принципе в ОГЭ, — пожав плечами, ответил тот, кто продал душу за то, чтобы сдать ЕГЭ на высший балл по всем выбранным предметам. — Ты ведь вообще физику сдавала.

— Да потому что это вторая математика. А с ней у меня проблем никаких нет, — с гордостью ответила Морозова, на что парень только улыбнулся, и она не смогла не ответить ему тем же.

— Три на тридцать три?

— Олег, иди в жопу! — со смехом послала его Морозова, не понимая, когда же он наконец забудет о ее маленьком позоре. — К слову, нам ведь тогда надо отметить ваше поступление, — вдруг опомнилась она, когда все же отстранилась от Сережи. — Куда пойдем? Сегодня угощаю я.

— Ник, ты уверена? — с сомнением спросил Олег, когда их подруга кивнула, даже особо не раздумывая.

— Конечно. Я ведь теперь взрослый и самодостаточный человек, недавно получила свою первую зарплату. Надо же «обмыть» ее с друзьями?

Лето, как и всегда, пролетело незаметно. Только в этот раз, стоя на Московском вокзале и листая переписку с парнем, Веронике казалось, что все случилось за одно мгновение. Сергей и Олег выпустились из школы, смогли поступить на вышку и… собственно, на этом все закончилось. Не успела она и нагуляться с лучшими друзьями, как один из них уехал неделю назад, а сегодня Морозова вызвалась провожать второго. Взяла отгул на работе и теперь ждет его с раннего утра с видом самого несчастного человека во всем мире.

А что же еще делать? Ей не хотелось с ним прощаться. Не хотелось думать о том, как закончится после их общение и о том, что… возможно, больше они и не захотят возвращаться в Санкт-Петербург. Что, если Сережа прямо там и найдет себе потом работу? А Олег? Может, ей стоит все же поискать институт где-то в московской области, чтобы был хоть какой-то шанс на то, что они будут встречаться?

«Глупости, я ведь не смогу так же хорошо учиться», — тут Вероника пытается хотя бы улыбнуться и поднять себе же настроение, ведь девушке было чертовски страшно расставаться. И тем не менее… она считала, что обязана их проводить. Отпустить, с пинками погнать в поезд и заверить в том, что они — самые крутые и классные люди в ее жизни. Ей нужно было срочно как-нибудь приободриться. Если Морозова расплачется, когда будет провожать Сережу, то он же перепугается и начнет попытки ее как-либо успокоить. Если начнет жалеть и убеждать в том, что все будет хорошо, то ей же станет еще хуже, а потом… есть риск того, что на поезд он с ней просто не успеет. И деньги, потраченные на билет, просто уйдут в никуда…

— Рони! Прости, ты долго ждешь? — взволнованный Сережа с сумкой наперевес сам обнимает ее, от чего девушка сразу же крепко обнимает его в ответ, зарываясь носом в его кофту. — Не замерзла тут еще?

«Летом. Конечно же замерзла! Но, думаю, за часик с обнимашками согреюсь», — подумала она, невольно улыбнувшись своим мыслям, но сама же отрицательно качнула головой.

— Нет, все хорошо, — девушка смущается, когда Разумовский берет ее за руку, но сама же пользуется ситуацией, чтобы сплести их пальцы.

— А руки холодные, — он чуть улыбнулся. Мягче, чем обычно, и от этой улыбки в ее груди будто бы взорвался фейерверк.

— А то ты не знаешь, что у меня они всегда такие, — не всегда. Но летом — довольно часто, от чего Сереже особенно нравилось ее обнимать. На улице жара, состояние души — умереть или, по крайней мере, на кого-то наворчать из-за того, что его вытащили на свежий воздух, и он, будучи бледным, как вампир, сам лезет в итоге обниматься. И слушая о том, как Рони чуть ли не с мольбой просит его отстраниться из-за того, что становилось слишком жарко, он не без смеха намеренно сжимал ее сильнее в своих объятиях. — Ты точно все с собой взял? — спросила девушка, вспоминая, как он позвонил ей с утра пораньше с тем же вопросом. Да, то есть, на полном серьезе позвонил ей в четыре утра и начал спрашивать у Морозовой, что он мог забыть. Вероника тогда пила еще на кухне кофе и сонно начала спрашивать по пунктам, начиная от карты, телефона и наушников, паспорта и других документов, до предметов гардероба.

— Под твоим тщательным контролем, — от такого его комментария девушка не смогла сдержать улыбки. — У нас еще есть где-то час. Не хочешь прогуляться?

— С огромной сумкой? Нет, звучит заманчиво, но я ведь не садист какой-то, — с тихим смешком ответила Вероника, прекрасно понимая, что если они пойдут гулять, то после, оказавшись на Ленинградском вокзале, ее друг рискует не доехать до общаги и просто где-нибудь упасть. И хотя на самом деле все далеко не так критично, создавать ему проблемы лишний раз как-то не хотелось.

— Тогда просто кофе? — от такого заманчивого предложения было просто невозможно отказаться. Во-первых, с утра, и правда, было холодно, а во-вторых — ей слишком нравился этот напиток. Бодрости он ей не прибавлял, но настроение определенно становилось лучше.

— Уже лучше. Я закажу, — поставила она, казалось бы, условие еще до того, как он успел возразить. Точнее говоря, он просто не стал этого делать вопреки желанию, когда девушка так этому обрадовалась. — Может, тогда и по шаурме возьмем?

— Ну… — он замялся, точно не зная, стоит ли ему соглашаться или же лучше ответить так, как оно есть, ведь… пускай Сережа и был непривередлив к еде, но от чего-то именно с шавухой у него как-то не сложилось. Либо надоедает быстро, либо просто не хочется… вообще, это скорее относится к тому типу еде, которую очень сильно хочешь раз в несколько месяцев, а после забываешь про ее существование где-то на полгода.

— Поняла, а что тогда хочешь? — одной его реакции было достаточно для того, чтобы понять, что на шаурму сегодня у него настроения и не было.

— Я как-то не голоден, — с виноватой улыбкой признался Сережа, чувствуя ее обиженный взгляд, будто только что он совершил тяжкое преступление или ужасный грех. — Но поем с тобой, если ты не завтракала, — сразу же сдался он, понимая, что девушка просто не любила есть одна. И из-за этого довольно часто все заканчивалось тем, что его кормили. А порой и перекармливали. И почти всегда ему было неловко.

— Мм… ладно, тогда просто возьмешь с собой, — уверенная в том, что он, как и обычно, не стал брать ни воду, ни еду, Вероника уже повела парня в ближайшую кофейню.

«Видимо, придется согласиться», — подумал Сережа, так-то, понимая, что иного выбора у него просто нет, но он предпочитал думать о том, что сам на это подписался и позже Вероника, непременно, ответит ему за все вдвойне.

По крайней мере, он довольно часто думал об этом, когда Рони ему что-то покупала или же предлагала погулять и выпить. С одной стороны, он понимал, что девушка хотела просто хоть чуть-чуть развеяться. Знал, насколько ей нелегко и чувствовал себя в какой-то мере виноватым, когда вместо того, чтобы выговариваться ему, она спрашивала о нем. Успокаивала, когда он боялся, что завалит экзамен. Поддерживала, когда Сережа был в Москве, и общалась даже тогда, когда он просто банально не мог даже уснуть. Волновался, жаловался, спорил, когда она пыталась доказать обратное, а на утро тихо извинялся, понимая, что Вероника была права.

Но с другой же стороны… делал ли он что-то для нее? Помогал ли с чем-то? Получалось ли оказать необходимую поддержку ей в ответ? Сколько бы Разумовский не ставил перед собой подобных вопросов, ответить на них у него все равно не получалось.

— И все-таки замерзла, — он не смог сдержать улыбки, когда девушка, что грела руки об стакан, смущенно отвела взгляд в сторону и кивнула на его замечание.

— Не думала, что утром будет холодно, — для кого создан интернет и такая полезная вещь, как приложение «Погода» в телефоне, ему, конечно же, было неизвестно. Но парень не стал об этом говорить, прекрасно зная о том, что девушка не любила таскать с собой лишние вещи. Но она правда растерялась, когда Сережа расстегнул перед ней кофту. После снял и, поднеся ее со спины, помог Веронике надеть ее. — А ты?

— А мне не холодно, — беззаботно отвечает парень, но она уже догадывалась о том, что тот просто врет. И не столько даже ей, сколько самому себе. — Пойдем на платформу? Думаю, поезд уже должен был приехать.

— Да… наверное, да, — тише ответила девушка, взяв его за руку. — Может, постоим еще чуть-чуть? — предложила она, увидев только большую толпу у нужного вагона, собравшуюся лишь для того, чтобы поскорей занять свои места.

— Да, наверное, лучше подождать, когда все разойдутся, — согласился Разумовский, прекрасно понимая, что спешка была совершенно ни к чему, а поезд отправится, быть может, только минут через десять. Следовательно, у них была еще уйма времени на то, чтобы… чтобы что?

«Ничего», — мысленно отвечает сам себе, когда Вероника обвила руками его шею и он нежно обнимает ее в ответ. Еще вчера ему хотелось побыстрее сесть в поезд и покинуть детский дом, а сейчас вдруг появился некий страх перед дорогой и, особенно, разлукой. Сережа неосознанно прижимает ее к себе сильнее, будто собирается вот-вот оставить нечто важное. Самое дорогое, что у него было, есть и всегда будет.

— Сережа, я…

— Не надо. Только не говори, что будешь скучать, Рони, пожалуйста. А то я так никуда и не поеду, — тише попросил ее Разумовский, на что девушка только улыбнулась, думая, что, возможно, это было бы и не так плохо… — Лучше ничего не говори, — и он смущенно отводит взгляд, понимая, что, наверное, пропустил бы сейчас поезд вне зависимости от того, что же она ему скажет.

— Хорошо, не буду, — смешок слетает с ее губ сам собой даже несмотря на то, насколько сильным был соблазн просто взять и проигнорировать эту просьбу. — Только Сереж, — она касается его щеки, одним легким жестом возвращая к себе все его внимание. — Не отворачивайся больше от меня, пожалуйста, — попросила Морозова его в ответ, но парень не успел уже ответить. А может, он того и не хотел, ведь в следующие же несколько секунд даже собственные мысли перестали иметь хоть какое-то значение.

«Сейчас или никогда», — подумала Вероника, прекрасно понимая, что потом шанса может уже просто и не быть. Их первый поцелуй вышел неловким, обдал жаром и смутил обоих. Девушка почувствовала, как он застыл, а потом, словно отбросив сдержанность, вновь наклонился прямо к ней, терзая ее губы чередой страстных поцелуев. Она зарывается пальцами в его рыжие волосы, Сережа сильнее обхватывает руками ее талию, прижимая к себе, и в этот момент обоим казалось, что оторваться уже просто будет невозможно.

— Я буду ждать тебя, — прошептала она в губы. — Столько, сколько потребуется. Ну, или же сама приеду, — чуть более игриво продолжила Ника, на что парень влюбленно улыбнулся. И в этот момент девушка просто не могла не ответить тем же, когда они оба, кажется, посчитали это прекрасной идеей.

— Уже не знаю, воспринимать это как угрозу или…

— Или да? — и они посмеялись, когда парень заключил ее в объятия в последний раз.

— Молодой человек, поезд отправляется уже через пять минут! — возмутился проводник, пропустивший уже всех пассажиров в вагон.

Разумовский показал паспорт мужчине и, попрощавшись с Рони, поцеловал ее в щеку прямо перед тем, как забежать все-таки в поезд. И то, так как ждать нужно было еще несколько минут, он не понимал, к чему была такая спешка. Парень нашел свое место где-то в конце вагона, сел у окна и по привычке достал телефон, собираясь продолжить чтение электронной книги, как услышал тихий стук в окно.

За ним стояла его девушка в той самой синей кофте. Складывала сердечки из рук, послала воздушный поцелуй и обняла саму себя руками, тем самым передавая это ему. Сильно любит, целует и крепко-крепко обнимает.

Сережа, смотря на нее, краснеет, можно сказать, прямо на глазах. Опускает голову, возвращаясь к телефону и, быстро находя ее контакт, пишет сообщение: «Я тоже очень тебя люблю. Спасибо, Рони». И увидев, как она достает телефон, читая его сообщение, Разумовскому казалось, что прямо сейчас он просто сорвется и выбежит из поезда. Ведь следующим сообщением, которое ему прислала девушка, было…

«Я уже безумно по тебе скучаю»

Примечания:

Конец первой арки и 100 страниц :)