Наши чувства - феникс (гет)

Июнь 1978 года.

Ослепительные, как будто бы жемчужные, солнечные лучи ползли по лицам высыпавшихся на улицу студентов. Теплый июньский ветер путался в волосах, нежно целовал лицо и приятно обволакивал кожу. У выпускников день был за два — будни тянулись долго и муторно, наполненные зубрежкой и попытками успеть доучить и заново выучить горы позабытых в волнении знаний перед экзаменами. Усталость пролегла фиолетовыми бутонами синяков под глазами.

Барти Крауч, болезненно-бледный и худой, разлегся на мягкой траве под раскинувшим длинные величественные ветви дубом, подняв над головой руки и перечитывая учебник по Трансфигурации. Рядом, положив ноги ему на ноги и облокотившись о толстый ствол, сидел Регулус. Он тоже читал, только конспекты по Защите От Темных Искусств.

После первых сданных экзаменов по Нумерологии и Чарам казалось, что жизнь ускорила свой ритм, и они постарели лет на двадцать. Конечно же, поседели, испытали всю краску любовных мук (хотя испытали — слишком широкое понятие, учитывая, что Регулус подружку нашел в учебе, а не среди девчонок, окружавших их, смеявшихся и блестевших глазами, словно цветущий сад) и приелись к бренному существованию.

— Я не сдам, — пробормотал Барти. Учебник решил, что это был идеальный момент, чтобы свалиться ему прямо на нос и заставить болезненно застонать. — И отец меня убьет. Интересно, что напишут на надгробии? — он поднял книгу, захлопнул и отложил в сторону. Яркий солнечный свет резанул заслезившиеся и прищурившиеся глаза.

— Головная коробка не вместила школьный минимум информации. Да будь ты талантлив хотя бы на небесах, — незаинтересованным тоном отозвался Регулус.

Барти фыркнул, подавив смешок. В чем-то он был прав. Наверное. Если не брать во внимание тот факт, что Барти был лучшим учеником на курсе, а тот всего лишь вторым.

Он не преминул тут же напомнить об этом Регулусу, за что в ответ получил лишь приподнятую черную бровь, показавшуюся на мгновение из-за пергамента и в следующую секунду скрывшуюся обратно. Он был до одури мрачным и неинтересным. У Барти, перед глазами которого разворачивалась целая жизнь (пусть бы и с испытаниями в виде экзаменов), его молчание вызывало лишь отторжение. Но они дружили довольно много лет, чтобы он научился свыкаться с этим.

Он перевернулся на земле, пачкая мантию, и принялся изучать взором окрестности вокруг. Вот группка гриффиндорок расположилась неподалеку, то взрываясь хохотом, то вновь затихая и о чем-то перешептываясь, в сторону темного мглистого озера спускалась большая компания пятикурсников с нескольких факультетов, на желтой дорожке, огибавшей дугой кустарники за спиной и появлявшейся бликом недалеко от стен школы, виднелись профессор Дамблдор и профессор МакГонагалл. Наверняка обсуждали, как будут распределять заказанные на весь учительский состав успокоительные — сдача студентами Ж.А.Б.А. и С.О.В. каждый год становились настоящим испытанием для них.

Теплые солнечные лучи, похожие на длинные щупальца, проникавшие в каждый, еще не сбросивший с себя зимний мрак, уголок, разрезали светлые небеса, усеянные перистыми воздушными облаками, напоминавшими Барти зефирные фигурки с одного из великолепнейших приемов Блэков — они всегда отличались роскошными и помпезными вечерами, о которых общественность говорила еще по меньшей мере несколько месяцев, восторгаясь, перешептываясь и томно вздыхая.

Не сказать, что Барти нравились подобные мероприятия, но он никогда не отказывался присутствовать на них, если его далекий, придирчивый и ненавидящий всех вокруг, кроме собственного отражения и немного матушки, отец приглашал его. В конце концов, там обязательно можно было найти Регулуса, стащить капельку алкоголя, пока старые домовики делали вид, что ничего не замечают, и прекрасно провести вечер, приглашая знакомых девчонок танцевать и подшучивая над пафосными и расплывшимися (конечно же, под давлением своего богатства) заносчивыми аристократами.

Тень скользнула на лицо, и он повернул голову в сторону, отрываясь от причудливых очертаний облаков. Губы сами собой расплылись в улыбке.

— Эйприл, — ласково протянул он одной из приближавшихся девушек. — И Мари, — быстро кивнул второй. — Чем обязаны?

Регулус на мгновение оторвался от конспектов, чтобы поприветствовать подходивших к ним сестер Сайкс. Обе рыжеволосые, такие же бледные, как и Барти, уставшие и похудевшие, вместо пищи пожирающие гранит науки, они улыбнулись им и плюхнулись рядом. Мари, выглядевшая чуть более здоровой, чем старшая сестра по той причине, что заканчивала лишь шестой курс, чем-то еще напоминала живую в окружении троих почти что трупов. Она ярко улыбнулась. На ее щеках растекался розовый румянец.

— Я не сдам, — обреченно проговорила Эйприл, устроившись совсем рядом. Ее длинная тонкая рука касалась пальцев Барти, и он чувствовал, как мурашки бегут по коже. — Не быть мне профессором, не учить малых деток, не жить ту жизнь, о которой я мечтаю.

— И почему не сдашь? — фыркнула Мари. Для студентки Когтеврана она слишком любила человеческое общение. Барти, начавший знакомство с ее сестрой через нее, ценил ее существование неподалеку. — Сдашь обязательно.

Около десяти лет назад малютка Мари врезалась в него на день рождении Адама Забини, насупила курносый носик, пресекла его возмущения быстрым взглядом, поспешно извинилась, похлопала по плечу, специально приподнявшись на цыпочках, чтобы дотянуться, и буквально через мгновение скрылась прочь. Она была похожа на огненный вихрь, вслед за которым, подхватив длинную юбку, неслась старшая сестра, напрасно ее окликавшая. Барти помнит, что в тот момент, когда Эйприл появилась из-за поворота, он перестал дышать.

Время как будто бы замедлилось. Она бежала, собранные заколкой завитые рыжие волосы подпрыгивали, пара прядей упали на ее острое лицо, и она несколько раз быстрыми, невдумчивыми движениями постаралась завести их за уши. Нахмуренные брови, не смотрящие на него глаза — эта сцена отпечаталась в голове на целую вечность.

Эйприл извинилась перед ним за Мари. Точно так же, как сделала это она, а следом — исчезла. Два огненных вихря и причина номер один, по которой Барти нашел ее на празднике вновь и заговорил. Он еще не до конца понимал, насколько сильны и глубоки были его чувства — признаться честно, в тот момент он был лишь очарован. Чувства росли постепенно, год за годом, месяц за месяцем напитываясь его восхищением, их общением и ее присутствием в его жизни.

Они были рядом друг с другом, вместе поступили в Хогвартс, держась за руки, пока первокурсников вызывали к шляпе. Клятвенно обещали быть рядом даже не смотря на то, что попали на разные факультеты. Они дружили, ссорились, мирились, Барти поддерживал ее на Когтевране, помогал разбираться с проблемами, в которые вечно влипала малютка Мари, присоединившаяся к ним через год, звал на прогулки, пускал с ней камушки в озеро, курил первую сигарету на двоих и до боли в легких смеялся и откашливал горький дым, засыпал на ее плече в библиотеке, дарил цветы, обнимал, пока плакала. И любил.

Барти старался не говорить именно это слово. От него веяло чем-то взрослым, полным ответственности, признательности и понимания, а в нем этого всего, признаться честно, было ровно наполовину. Но он любил ее — любил так, как может любить человек, всегда восхищенно, с распахнутой душой, желанием помочь и поддержать, когда она оступалась. Он был рядом, чтобы поймать ее на резком повороте, подхватить, когда нога провалится в спрятанную за листвой яму и протянуть руку помощи на полуразрушенном мосту одного из жизненных испытаний.

Наверное, такая любовь не могла остаться безответной. Не осталась.

В конце концов, Эйприл полюбила его в ответ.

— Уверена, на моем надгробном камне будет какая-нибудь витиеватая надпись о том, что такой волшебнице не хватило мозгов, чтобы запомнить школьный минимум информации, так что сожалеть не стоит.

Не сдержавшись, Регулус рассмеялся. Эйприл удивленно вздернула брови, глядя на него, Барти спрятал улыбку, отвернувшись. Малютка Мари, которую он по привычке собирался так звать всю оставшуюся жизнь, неуверенно поддержала хохот наконец отвлекшегося от конспектов Регулуса. В последнее время она была странно-молчаливой, и Барти начал было волноваться, но сейчас сомнения отступили на второй план — она смеялась так же, как всегда. Она была той же маленькой Мари, сестрой самого лучшего на свете человека.

— Вы с Барти слишком похожи. Даже думаете одинаково.

Частично он был прав. Барти во многом думал так же, как и Эйприл. Во многом, кроме политики. Из-за того, что их дядя работал в аврорате, сестры не переносили даже упоминания Темного Лорда. Они боялись, нервничали и избегали разговора каждый раз, когда речь заходила о нем.

Они пока не понимали, насколько великим, насколько сильным человеком он был. Его идеи, его мысли, все это было так близко душе Барти, что он задыхался от волнения, представляя, что когда-нибудь сможет встать рядом с ним, пока они будут строить новый мир. В их руках, в их собственных руках сейчас было столько возможностей, что потерять их было бы катастрофической ошибкой. Эйприл пока не понимала, но Барти знал, что вскоре поймет.

Он докажет ей, что Темный Лорд стоит почти всего в этой жизни. Что он великолепен, разумен, что он — достойнейший лидер, под чьим руководством они придут к идеальному волшебному миру, в котором традиции и мудрые маги, знающие о нем все, будут курировать и наставлять только вступающих на дорожку колдовского развития. Все должно быть честно: от старшего, сильнейшего, к младшему, как и говорит Волдеморт.

Почему в Эйприл эти мысли вызывают такой резонанс, Барти не понимает. Она ведь не грязнокровка, чтобы жить в страхе, что ее выгонят из сказки, в которую впустили. Ее отец — обедневший чистокровный волшебник, мать — полукровка с двумя поколениями магов в крови. Если Эйприл будет повиноваться мистеру Сайксу, превосходно знающему традиции общества, и выйдет замуж за чистокровного волшебника, как и ее дети, и внуки, вскоре ее кровь очистится от вплетенной когда-то давно полукровной.

Ей стоит присмотреться: чистокровный волшебник, готовый жениться на ней, защищать ее и любить даже наперекор своему отцу и его желаниям, уже был рядом.

Помимо прочих достоинств, он не был равнодушен к ней, к людям, к своей стране. Он думал об обществе. Он вместе с Регулусом мечтал вступить в ряды Темного Лорда и создать новый мир, в котором они с Эйприл будут счастливы.

И он вступит.

Приглашение на закрытый бал Волдеморта лежало в тайном кармане его сумки. Дата назначалась на следующий вечер после выпускного. Эйприл, цветущая, радостная, залившаяся слабым румянцем на Солнце и блаженно жмурившая глаза, держала его руку.

Все обещалось быть хорошо.

* * *

Сентябрь 1994 года.

Профессор нумерологии Эйприл Сайкс, высокая, тонкая, вечно закутанная в траурный черный волшебница, собирающая рыжие волосы в строгие пучки и редко позволяющая себе лишнюю улыбку среди детей, сидела за учительским столом в Большом зале Хогвартса. Она преподавала уже больше десяти лет, как будто бы превратившись в скульптуру на фоне — каждый год встречала студентов на одном и том же стуле, заставляла себя слабо улыбаться светившимся первокурсникам, отбиравшимся на факультеты, ела и разглядывала материал, с которым ей придется работать.

Она достигла того, чего мечтала — преподавала, была независима от общества и близких, погружалась в науку, которая ей нравилась, но что-то было не так. Что-то — разбитое давным-давно и гниющее в грудине сердце. На его месте Эйприл поставила стеклянную дверцу, в которой студенты находили свои отражения и довольствовались этим, надеясь, что это была искренняя любовь с ее стороны.

Она любила. Старалась любить их, насколько хватало сил, но получалось не так уж и хорошо. На самом деле, испытывать чувства она могла только к семье. К дяде, отцу, племяннику, Мари и совсем немного к ее вечно вопящей кошке.

Каждый год студенты смеялись как будто бы так же, как и в прошлом. Новые лица постепенно заменяли старые, но и половина, скорей всего, не будет посещать ее предмет. Нумерология для них — не то, чтобы интересно. Они не понимают ее ценность. Или не дорастают к третьему курсу, чтобы понять. Эйприл не переживает об этом: она давно уже не огорчается от того, что половина парт в ее кабинете бывает пуста — она занимается любимым делом, посвящает всю себя приходящим ученикам и не изматывается так, как профессор МакГонагалл.

Все чудесно. Вроде бы. Эйприл это вроде бы мешает с тыквенным соком (вино ей запретили мадам Помфри коллективно с Мари), и ненастоящая улыбка сползает с ее губ. Эйприл разучилась улыбаться, когда Барти ушел из ее жизни.

Она предпочитала не вспоминать о нем: горечь потерянного прошлого и жуткая тоска сжимали ей горло, но на первое сентября она позволяла закрытым на стальной замок мыслям о нем нарушить ее душевный покой. В памяти невольно всплывали их школьные времена, когда они, вечно переглядываясь, сидели за разными столами, смеялись среди друзей и, как только ужин заканчивался, сцепив руки выполняли обязанности старост — разводили первокурсников и старших студентов по гостиным. Приходилось расходиться на лестнице, но буквально через полчаса, справившись с объяснениями малышам, они встречались там же и утопали в объятиях друг друга.

Они были юными, влюбленными и искренними. Как жаль, что это время прошло, что Волдеморт, разные взгляды на его политику и, оказывается, такие разные взгляды на их общее будущее вместе с войной и первым преступлением Барти разрушили чувства. Эйприл не захотела делить его со смертью, Барти, криво усмехнувшись, отступил. Он никогда не делал того, чего она не желала. Он всегда и во всем ее слушал. Во всем, что не касалось Темного Лорда.

Уйдя, Эйприл поступила правильно. Дядя Аластор, аврор и один из первых членов Ордена Феникса, крепко обнял ее, обдав привкусом войны, велел собирать вещи малютки Мари и выслал заграницу. Они пробыли там всего несколько лет, прежде чем разрывавший Британию кошмар завершился. В заботах о сестре у нее не было времени сожалеть о прошлом. Она рассталась с Барти ради себя и Мари: их обеих нужно было спасать, и она занялась этим.

Эйприл должна была спасти себя, пока не пошла на дно вместе с Барти, и спасти Мари. Как старшая. Она всегда спасала ее.

Летом перед шестым курсом, когда они готовились к школе, и Барти ненадолго утянул Эйприл поесть мороженного, Мари не повезло столкнуться с Антонином Долоховым и никому не сказать об этом. Не повезло понравиться ему. Не повезло ярко улыбнуться ему на первом выходе в Хогсмид и отделиться от подружек с курса, чтобы недолго пройтись по красочным и пропитанным магией и пряностями пекарни миссис Беккет улочкам. Не повезло ответить на его письмо. Не повезло решиться сбежать после отбоя к окраинам школы, чтобы вместе проговорить несколько часов, утопая в ласковых объятиях ночи. Не повезло влюбиться в него.

Эйприл, окунувшись в учебу на последнем курсе, обязанности старосты и любовь к Барти, потеряла из виду тот факт, что ее сестра попала в сети мужчины, встречаться с которым ей было нельзя. Хорошо, что у Мари хватило мозгов удерживать его на расстоянии почти два года, пока Долохов, играясь, позволял ей это. Наверное, она все же ему сильно понравилась, раз он так долго ухаживал за строптивой и вечно выскальзывающей из его рук девицей.

Эйприл не знает. Она только помнит выпускной вечер Мари, на котором та дрожащим голосом рассказала, в какие проблемы попала. Школа больше не была для нее прикрытием, собственные чувства сжигали изнутри, норовя сломить силу воли и поддаться Долохову, так что она впервые за все это время полностью раскрыла сердце сестре и попросила совета. Взмолила о помощи.

Через несколько дней Барти заметили на одном из рейдов Пожирателей Смерти. Дядя не хотел говорить Эйприл, хотя она и видела, что он ходил мрачнее тучи. Барти сам рассказал ей, дрожащим от странного, словно болезненного волнения голосом. Он был бледнее некуда. Эйприл не могла понять, насколько он был доволен политикой своего Повелителя, но его признание оказалось последней каплей: после вступления в ряды Темного Лорда она целый год была рядом, надеясь, что его недолгое помутнение пройдет, что они воссоединятся и все будет хорошо.

Не стало. Барти упомянул, что в последнее время Долохов, обучавший новые ряды волшебников, злее некуда. У Эйприл упало сердце, мысли о сестре, о нем, о том, что ничего не получалось, разорвали ее надежды. Она вспомнила о Мари, безвылазно отсиживавшейся в доме и постоянно размышлявшей, что делать. Она увидела в глазах Барти сумасшедший блеск.

Выбора, кроме как уйти, не было. Эйприл всей душой не желала быть заложницей войны, выбирать сторону между людьми, которых любила, и проигрывать в этом выборе. Куда бы она не метнулась, все равно все бы пошло прахом, поэтому между дядей и Барти Эйприл выбрала сестру и себя. Себя в первую очередь.

На следующий же день после разговора с Барти они отбыли заграницу в небольшой домик отца в Германии и провели там четыре более-менее спокойных года. Долохов отпустил Мари, наверное, удовлетворившись ее близостью, которую желал столько времени, и с головой окунулся в подходившую к своему пику и концу войну.

Вскоре Волдеморт пал, покусившись на жизнь ребенка. Барти посадили в тюрьму. Регулус уже несколько лет как был мертв. Долохова поймали (хотя больше было похоже на то, что он сдался) год спустя.

Эйприл и Мари вернулись в Британию. Началась новая жизнь. Должна была начаться.

Эйприл убедила себя в том, что может жить дальше без Барти, что она не вырвала самой себе сердце, отказавшись от него, что из всех возможных вариантов развития событий она выбрала самый безболезненный. Пришла в Хогвартс к директору Дамблдору, он взял ее сначала в качестве помощника старого профессора, а спустя несколько лет она самостоятельно начала преподавать нумерологию.

Мари, наверное, все же любила Долохова — с тех пор, как сбежала от него, она так и не позволила никому приблизиться к себе, словно бы хранила ему обещанную верность, — устроилась на должность в Министерстве. Все свои силы, упорство и боль она направила в работу, пробиваясь сквозь толпы уцелевших чистокровных волшебников, высших постов и их предубеждение.

Жизнь как будто бы восстановила свой мерный ход. Вязкая, замедлившаяся, постепенно застывающая река времени для Эйприл.

Она отломила кусочек от пирога и поднесла вилку ко рту. Дядя — единственный постоянный и преданный лучик света, на который она всегда могла положиться — писал, что его пригласили преподавать в Хогвартс. Она все ждала шоу — он просто не мог появиться, как обычный человек. Это было не в его стиле, да и поддерживать репутацию Аластора Грюма, лучшего из авроров во все времена, было просто-напросто необходимо.

Усмешка тронула ее глаза, но не отразилась на губах. Лимит неискренних улыбок на сегодня был исчерпан.

Эйприл откинулась на спинку стула и уперлась взглядом в стол Слизерина. Когда-то там сидел Барти, а она смотрела на него и хохотала. Сейчас же между ними было не только физическое расстояние, но и моральная пропасть. Единственный человек, кто так искренне, так нежно и так преданно любил ее, был утерян. Как только он сел в Азкабан, она запретила кому-либо упоминать о нем. Она больше не хотела ничего слышать и знать, решив оставить его трепетным воспоминанием, до сих пор будоражившим ей душу.

Она сама выбрала одиночество. Поздно было сожалеть.

В небесном потолке Хогвартса громыхнул гром. Она невольно вздрогнула, взгляд сфокусировался на главных дверях, ведущих в Большой зал. Разразился дождь, зверствовавший за стенами школы. Мокрый, грозный, переваливающийся с ноги на ногу, дядя, с кем они виделись в последний раз в конце июня после экзаменов перед тем, как они с Мари уехали в турне по Европе, вырос мрачной фигурой на пороге. Все затихли.

Впервые за весь вечер Эйприл почувствовала зачатки радости в глубине души. Видеть близкого человека, который обещался весь год быть рядом, было до одури приятно. И пусть бы часть ее светлой натуры была утеряна вместе с событиями давних лет, она все еще жила и хотела жить.

Их глаза встретились, и дядя, дернув уголком губ, насмешливо кивнул ей.

В груди засвербело противное ощущение неправильности.

Эйприл кивнула в ответ.

* * *

— Как твоя нога? — Эйприл переливала обжигающе-горячую воду в таз из светло-зеленого кувшина. Поднимавшийся пар оседал маленькими каплями влаги на ее лице.

— Не жалуюсь, — пробурчал в ответ дядя. Его глаза — механический и здоровый — неотрывно и тяжело наблюдали за ней, словно держали на мушке.

Закатав рукава платья, Эйприл бросила белоснежную марлевую тряпку в воду и взяла из все еще неразобранного чемодана баночку с лечебной смесью. Ровно тринадцать капель. Разбавила двумя ложками восстанавливающего зелья на ромашке. Поморщившись, окунула руку в воду и принялась перемешивать, попутно смачивая тряпку.

— Тебе не стоит обрабатывать ее. Зрелище не очень, я сам справлюсь.

Эйприл пропустила его слова мимо ушей. Встряхнула руку и подняла таз с тумбы, после чего приблизилась к сидевшему в глубоком мягком кресле дяде, опустилась на низенькую деревянную табуретку перед ним. Снятый протез стоял рядом. Поморщившись в ответ на ее молчаливое упорство, он наклонился и закатал штанину, обнажая взгляду отвратительную обожженную рану, сквозь которую можно было различить медленно гниющие мышцы вокруг отпиленной кости. Залечить это нельзя было — слишком сильное Пожирательское проклятие настигло его, грозясь за несколько мучительных десятилетий свести в могилу.

Дядя был обречен. Утром и вечером он промывал ногу, чтобы в ней не завелись паразиты и инфекция не разнеслась по всему телу, приближая его конец. День за днем. День за днем. До скончания веков смотреть на последствия его борьбы за людей и их жизни.

— Я промою. Мне не сложно, — тихо отозвалась Эйприл и выжала тряпку. Осторожно коснулась его раны. Сколько бы лет не смотрела на нее — все никак не могла подавить омерзения и вспыхивающей в груди злости. Мерлин, они ведь все были людьми! Так почему одни заставляли других страдать?

Почему она должна была учиться скрывать отвращение, а дядя терпеть боль? Почему она должна была оставлять человека, которого любила?

Почему он поддерживал взгляды Темного Лорда?

Дядя смотрел на нее странно и пронзительно. Обычно, если кто-то из племянниц, которым он, за неимением собственных детей, посвятил всю свою жизнь и любовь, обрабатывал ногу, он отворачивался, предпочитая найти взглядом любой не заслуживающий этого предмет и начать разговаривать, то сейчас молчал. Несколько раз поднимая голову, Эйприл тут же невольно опускала глаза — она никогда еще не видела, чтобы дядя смотрел так жадно и тоскливо одновременно. Это не был взгляд, которым награждаешь любимого родственника.

Это было что-то мерзкое, низменное и… не то. Она явно слишком устала, чтобы правильно оценивать ситуацию. Глупые внутренние ощущения — за неделю, которую дядя пробыл в Хогвартсе, она все никак не могла найти причин ощущению, что что-то не так.

Эйприл встряхнула раскрасневшиеся от горячей воды руки, мутные капли разлетелись в стороны. Она вытерла ладони о подол платья и взяла бинт, на который уже нанесла мазь, чтобы замотать остатки ноги на ночь.

Дядя, привлекая ее внимание, коснулся щеки кончиками толстых шершавых пальцев и тут же отдернул руку. Она слабо улыбнулась — в присутствии семьи у нее это получалось. Прикусила губу, аккуратно придерживая бинт.

В последние дни, чтобы она не делала, в голову постоянно вторгались мысли о Барти. Даже сейчас тоска по нему просочилась в душу. Сил на то, чтобы и дальше подавлять ее, как будто бы не осталось.