Князюшка, да тута и смертушка (джен)

-Матушка, я твёрдо решила оставить мир и поступить в обитель. Прошу Вас не пытаться меня отговорить. Это моё решение. После поездки в Италию и прогулки по Вечному городу ничто не убедит меня в обратном. Я молилась в Соборе Святого Петра. Как путешествующая, я могла бы и причаститься в Риме, но увы — привычна исповедоваться на Родине, итальянские православные приходы весьма малочисленны, имею предупреждение против греческих и болгарских иереев. По прибытии в Петербург советовалась с духовником: он велел испросить Вашего благословения. Ну же, Матушка, благословите меня...

-Маруся, как бы мне не было больно, я готова благословить тебя выйти из мира, если, конечно же, её Высочество Великая Княгиня Елизавета Федоровна примет твоё прошение. — Любовь Валерьяновна Головина погладила по голове свою совсем ещё юную светловолосую и голубоглазую дочь Марию.

-Она примет, Матушка! Примет... — Мария вдруг перешла на шёпот, — Я напоследок испросила совета у покойного батюшки.

-Маруся! — недовольно воскликнула Любовь Валерьяновна, — ты опять виделась с Алей? Это её проделки — ах, если бы Аннушка знала, как не стыдно её сестре увлекаться спиритуализмом!

-Помилуйте, Матушка, да я ведь всего-то однажды... Аля говорит, что у меня большая склонность к автоматическому письму. А я вот так, быть может, с миром прощаюсь... и с Николаем...

-Молись, Маруся, за упокой раба Божия новопреставленного Николая, а столы вертеть не след. И Але накажи. Небось, и Аннушка не одобряет.

-Матушка, — Мария немного оживилась, — давеча Аннушка обмолвилась, что принимает у себя какого-то человека Божия, странника из Сибири. Позволите мне с ним познакомиться? Он и Але знаком. Рассказывала, как учил её с Аннушкой молиться.

-Отчего бы не позволить? Уж лучше сибирский странник, чем ваши спиритуалистические опыты.

Мария попросила свою давнюю подругу, Алю Пистелькорс, чтобы та познакомила её с таинственным странником. На что Аля весьма охотно согласилась. Договорились вместе посетить воскресную литургию в монастыре на Карповке, где, по словам Али, странник часто молился со своими учениками и ученицами.

В то воскресенье в храме было так много народу, что Мария и Аля не сумели обнаружить среди прихожан ни Странника, ни его паствы. После службы Мария не захотела идти домой: она попрощалась с Алей и осталась сидеть на лавочке в саду монастыря. Мария сидела и молча думала. Она думала о том, какой красивой, интересной и беззаботной была её жизнь совсем ещё недавно: как она в составе любительской актёрской труппы великолепно исполняла роль Купавы в "Снегурочке" Островского, как срывала овации, какой щедрый была почтенная публика на цветы и улыбки... А партнёром Марии почти во всех спектаклях был молодой и красивый, необыкновенно талантливый молодой человек, князь Николай Юсупов, граф Сумароков-Эльстон.

Как и следовало ожидать, Мария влюбилась в своего партнёра по сцене. Николай оказывал ей знаки внимания, нередко приглашал на танец, если случалось бывать вместе на балах, но сердце его принадлежало другой. Возлюбленная его, некто Марина Гейден, была замужем, однако даже после замужества она не пожелала отпустить от себя Николая. Марина писала ему письма, одно из них перехватил её супруг. Тотчас он вызвал Николая на дуэль. Скандал пытались погасить, семья Юсупова сделала для этого всё возможное, однако поединок состоялся и Николай был убит. Мария не помнила, как перенесла известие о гибели любимого человека. Возможно, она лишилась чувств. Помнила только, как дала обет верности и целомудрия у его гроба. Потому и решила подать прошение в Марфо-Мариинскую обитель и принять монашеский постриг.

-Пошто грустишь, деточка? — Мария услышала позади себя приятный, немного подосипший голос с явным произношением на "о" .Она обернулась.

Перед ней стоял какой-то странный высокий и худой человек в черной крестьянской поддевке, темно-синих русских шароварах и высоких блестящих сапогах. Марии показалось, что в его облике не было бы ничего удивительного, если бы не довольно длинные руки и ноги и странные глаза: маленькие, светло-серые, необыкновенно пристальные, будто сверкающие, как у кошки.

-Испужалась, что ль? — человек спокойно продолжил обращаться к ней, — а ты не пужайся. Не заобижу, аха. Мы тута кажно воскресенье молимся: я да бабоньки мои. Они у меня болезны, ну да вкупе молитва доходна. Опосля вечерком попьём чаю с медком. Да и ты с нами.

-Простите... — Мария ничего не понимала. Какой-то мужик, крестьянин обращался к ней на "ты", да ещё и звал куда-то...

-А у нас и мед с самой Сибири, и облепиха что твой виноград, да травушки к чаю-то, — продолжал её собеседник, — а я-то когда жил сперва как говорится, в мире до 28 лет, то был с миром, то есть любил мир и то, что в мире, и был справедлив и искал утешения с мирской точки зрения. Много в обозах ходил, много ямщичал и рыбу ловил и пашню пахал. Действительно это все хорошо для крестьянина!

Мария сама не заметила, как вдруг стало настолько интересно, что решила спросить:

-А потом? После двадцати восьми лет?

-А что потом-то? Много скорбей было мне: где бы какая сделалась ошибка, будто как я, а я вовсе не причем. В артелях переносил разные насмешки. Пахал усердно и мало спал, а все же таки в сердце помышлял, как бы чего найти, как люди спасаются. Посмотрю по поводу примеров на священников — нет, все что-то не то; поет и читает резво, громко, как мужик дрова рубит топором. Вот мне и пришлось подумать много: хоть худой да Батюшка. Вот я и пошел паломничать, а так был быстрый вглядываться в жизнь; все меня интересовало, хорошее и худое, я и вешал, а спросить не у кого было: что значит? Много путешествовал и вешал, то есть проверял все в жизни. В паломничестве мне приходилось переносить нередко всякие беды и напасти, так приходилось, что убийцы предпринимали против меня, что разные были погони, но на все милость Божья! То скажут: одежда неладна, то в чем ни будь да забудутся клеветники неправды. С ночлега уходил с полуночи, а враг завистлив всяким добрым делам, пошлет какого ни будь смутителя, он познакомится, чего ни будь у хозяина возьмет, а за мной погоня, и все это пережито мною! А виновник тотчас же находится. Не один раз нападали волки, но они разбегались. Не один раз также нападали хищники, хотели обобрать, я им сказывал: "Это не мое, а все Божье, вы возьмите у меня, я вам помощник, с радостью отдаю", им что-то особенно скажет в сердцах их, они подумают и скажут: "Откуда ты и что такое с тобой?" — "Я человек — посланный брат вам и преданный Богу".

-И не страшно было? — Марии становилось всё интереснее.

-Кого не страшно-то? Завсегда страшно, а всё шел по 40-50 верст в день и не спрашивал ни бури, ни ветра, ни дождя. Мне редко приходилось кушать, по Тамбовской губернии на одних картошках, не имел с собой капитала и не собирал во век: придется, Бог пошлет, с ночлегом пустят — тут и покушаю. Так не один раз приходил в Киев из Тобольска, не переменял белья по полугоду и не налагал руки до тела — это вериги тайные, то есть это делал для опыта и испытания.

-А разве не уставали? Ничуть не бывало?

-Уставал-то оно что? Раз шел по тракту, три дни не вкушал, да тут-то и упал на дороге-то, обмер, значит. А пока лежал-то, ноги телегой переехало, ну так я кады очнулся, так и не встать, аха. Лежу, значит, плачу себе. А тут-то идёт, понимашь, с пашни баба-жница, увидала, ну и посыкнулась, мол, вставай ты, а я встал-да там и упал на обочину. Тута она меня взвалила на плечи, значит, и понесла, аха. Я ей: как, мол, звать тебя, да за кого молиться? А молчит, аха. Ну так я за всех и молюсь.

-Боже, как жаль... Неужели после этого всё также ходили?

-Знамо ходил, аха. Ходил берегами, в природе находил утешение и нередко помышлял о Самом Спасителе, как Он ходил берегами. Природа научила меня любить Бога и беседовать с Ним. Я воображал в очах своих картину: Самого Спасителя, ходившего с учениками Своими. Приходилось нередко думать о Царице Небесной, как Она приходила на высокие места и просила Бога: "Скоро ли Я буду готова к Тебе". Много может природа научить по всей премудрости и всякое древо и как по поводу весны. Весна означает великое торжество для духовного человека. Как развивается в поле, то есть украшенный светлый май, так и кто следящий следит за Господом, то у него зацветает душа подобно маю, у него такое торжество как день Пасхи, то есть напоминает как будто этот день, когда он причащался, и как развивается вся весна, так развивается и торжествует кто ищет Господа. Недуховному человеку весна тоже радость, но только как неученому грамота.

-Красиво так говорите, — Мария чувствовала себя словно зачарованной неискусной речью странного человека, — наверное, видения бывали вам по дороге, языки ангельские?

-Мне-то, грешному, да и видения? Да с голодухи, деточка, тебе не то, что видения, а всё грех великий, пакость одна. Видению не нужно верить, это недоступно нам. Хотя бы оно на самом-то деле было, за это Господь простит, за неверие даже маленьким подвигом простит, но как от врага в прелесть впадешь, то это спрашивается как все равно, как у какого ни будь злого помещика потерял какие ни будь вещи. Очень, очень осторожно нужно с этими видениями, до такой доведут низкоты, то есть до забвения, что не будешь помнить ни дни, ни часы, и в такую впадешь гордость, и будешь настоящий фарисей.

Мария всё слушала, не могла оторваться. А её собеседник немного помолчал и снова начал, будто опомнился:

-А ты все же не пужайся, аха. Езжай нынче с нами, беды не будет: ведь чаю-то — оно же не столы вертеть, деточка, так-то надоть быть?

Мария даже не успела удивиться. Тотчас к ней и её собеседнику подошла целая группа женщин, среди которых была Аннушка Танеева — сестра Али.

-Благослови, Григорий Ефимович, — начали они кланяться высокому крестьянину и Мария вдруг догадалась: перед ней был тот самый сибирский странник, с которым её обещала познакомить подруга.

-