Метаморфозы. Игра №1. Приквел (джен)

Примечания:

22.09.24 — текст исправлен. ПБ включена.

Пластинка — G-Eazy feat. Remo — I Mean It (на репит).

Удар! Боль взорвалась в голове кровавыми фейерверками, в челюсти что-то хрустнуло. Я сцепил зубы и понял, что прикусил язык — рот быстро заполнила кровь.

Я попытался открыть глаза — это оказалось затруднительно. Лоб тоже залило, и теперь мне приходилось ежесекундно смаргивать красную жидкость. Со стороны, наверное, это выглядело так, будто я плачу, и, черт возьми, это не так уж далеко от истины.

Крайне неприятная ситуация.

Вскоре держать глаза открытыми стало просто невозможно, и я зажмурился.

— Тед, слышь… — сквозь шум в ушах донесся голос одного из амбалов Блэка. — Этот, — он смачно сплюнул, — долго не протянет. Сколько нам еще его обрабатывать?

Чиркнула зажигалка. Мысленно я нецензурно выругался — тоже сейчас не отказался бы закурить.

— А хер знает. Пока не откинется, видимо, — крякнул Тед. Раздались шаги, и продолжение он договорил, стоя совсем близко ко мне: — Да-а, парень… знатно ты выбесил нашего тихоню. Не жилец ты, — щеку обожгло близостью окурка. Только не говорите мне, что… — Как пить дать, либо калекой выйдешь отсюда, либо…

Его прервал обманчиво мягкий голос:

— Кого ты назвал тихоней, Крепыш?

Даже с закрытыми глазами я увидел, как побледнело лицо слишком уж болтливого Теда, а резкое движение воздуха сказало мне о том, что он отпрянул от меня и убрал свою гребаную сигарету от моего лица подальше.

— Н-никого, сэр…

В помещении повисло напряженное молчание.

И я был бы конченым… ну, вы поняли, если бы сказал, что не понимал, почему Крепыш так обосрался.

— Свободны.

Хлопнула дверь. Приглушенные поспешные шаги вскоре затихли. Некоторое время в помещении царила тишина.

Сидя с закрытыми глазами, я не видел ни выражения лица вновь прибывшего, ни того, чем он сейчас занимается. Возможно, он как-то перемещался, может быть, даже ходил вокруг меня… если он делал это, то совершенно бесшумно. А может быть, он оставался на месте.

Со стороны эта сцена, наверное, напоминает дешевую постановку.

Я попытался разлепить веки, но кровь уже начала сворачиваться, и мне пришлось снова их смежить. Однако я успел увидеть рыжий всполох.

Дела плохи. Если уж Адвоката отправили по мою душу, то я даже и не знаю, что должно случиться, чтобы я выбрался из этого подвала. Прав был старина Тед: я — не жилец.

— Так вот ты каков… Гриндевальд, Геллерт.

Мое имя из его уст звучало как издевка. В ответ я стиснул зубы.

— Боюсь, что, — он подошел ближе, — молчание вам, господин детектив, не поможет. Вам придется, рано или поздно, рассказать, откуда вы узнали о готовящемся покушении на премьер-министра. И лучше рано, чем…

Он наклонился вплотную к моему лицу. Здоровую скулу обожгло теплым мятным — вперемешку с цедрой лимона? — дыханием — пострадавшая щека онемела и ничего не чувствовала.

— Ради вашего же блага, мистер Гриндевальд, — доверительно, почти интимно выдохнул Адвокат.

Я не выдержал и неимоверным усилием разлепил склеившиеся ресницы. Тут же мой взгляд схлестнулся с острыми как клинок Нини ярко-голубыми глазами.

Да, это был он, определенно. Передо мной стоял неуловимый Дамблдор, самый опасный наемный убийца в Лондоне, если не во всей Британии.

Как же так вышло, что Адвокат, главный чистоплюй, ханжа и денди криминального мира снизошел до того, чтобы посетить пыточную Блэков? Да не ради какой-то крупной рыбы, а лишь для того, чтобы посмотреть на рядового частного детектива Гриндевальда?

О. Ну… Крепыш и тут был прав: я очень серьезно ему насолил, а еще будет откровенным враньем заявить, что Геллерт Гриндевальд — это обычный детектив.

Подобное не прощается. Только не этими людьми, поверьте, я точно это знаю.

Что ж. Раз я, так или иначе, уже не выйду отсюда живым (после встречи с Адвокатом этого еще никому не удавалось), то почему бы и не развлечься напоследок?

Я оскалился настолько, насколько позволяла распухшая физиономия. Это, должно быть, выглядело довольно жутко, потому что все зубы у меня были залиты кровью.

Дамблдор перевел взгляд на мой рот, а я выплюнул в длинноносую очкастую морду:

— Поцелуй меня в зад, Дамблдор. Ничего я не скажу гнилой шестерке черных.

Выражение его бледного лица никак не изменилось, по крайней мере, так мне показалось поначалу. Только в глубине ярких глаз мелькнуло что-то и тут же затаилось.

Адвокат отстранился:

— Вот как?

Казалось, что его вовсе не задели мои слова. Я был разочарован. А потом много, очень много раз пожалел о том, что не стеснялся в выражениях, и не раз спросил себя о том, как же, мать вашу, я оказался в такой ситуации.

Действительно, как?

* * *

Пожалуй, все началось еще в юности, когда наивный мальчик Геллерт, сын немецких иммигрантов, в девяностых переехавших из Германии в Англию, отправился учиться на юриста в Лондоне. Может, и раньше, не знаю. Знаю только, что еще в школе меня бесила несправедливость, классовое неравенство и то, что нам, малышне, приходилось прогибаться под банду богатеньких ублюдков из старших классов. Причем не потому что они действительно чем-то лучше нас… а просто потому что родились с серебряными ложками в задницах, никогда не знавших отцовского ремня. Ну, и потому что они были старше, а значит, сильнее.

Чем они заслужили право править балом? Да ничем.

Право сильного? Идите нахер.

Я очень хотел изменить положение вещей, хотел добиться блага для себя и для своих друзей. Душа просила справедливости. В конце концов, это ведь правильно, когда у руля находятся лучшие? Умнейшие? Достойнейшие?

Такие как я.

Звучит как хреновый план, но у меня получилось. Школу я заканчивал тем, кого мои сверстники запомнили как сильного и справедливого лидера. Правда, того же нельзя сказать о наших учителях, но у каждого правого дела всегда имеются как сторонники, так и противники.

Диплом, вопреки всему, я получил идеальный.

После школы я хотел поступить на политолога и продолжить менять мир к лучшему. Однако жизнь внесла в мои планы свои коррективы: везде, куда я ни отправил бы документы, мне отвечали отказом… нет, не так.

Меня приняли бы с удовольствием, но сугубо на коммерческой основе.

Гриндевальды же не могли похвастаться большим состоянием, и финансировать мое обучение в тех местах, куда я хотел бы поступить, священник и домохозяйка не могли. Отец нес службу в церкви Святой Марии, и не смотря на то, что она являлась историческим и архитектурным наследием Британии, на его содержание это, к сожалению, никак не влияло. Думаю, пояснений тут не требуется.

Помню, в детстве меня удивляло, почему мы так скромно живем, ведь я сам видел, как и сколько жертвуют церкви восторженные туристы. Каждый год они толпами совершали паломничество к нашей местной достопримечательности, Шервудскому лесу, и одним из пунктов обязательной культурной программы являлось посещение церкви, в которой, по легенде, обручились Робин Гуд и Мэриан.

Однако отец мой был тем еще поборником заповедей Господних, помешанным на служении фанатиком, защитником традиционных ценностей… да и мать — туда же. Ну, в общем, вы поняли. И это они еще, слава тебе, Господи, и прости за сарказм, о моей ориентации не знали.

В другие университеты поступать смысла не было. Я так и остался бы никому не сдавшимся теоретиком, не нажив необходимые для политической карьеры столичные связи — никому не нужны неизвестные политики из глубинки. Оставим этот удел таксистам и тунеядцам.

Но решать что-то нужно было, и мне пришлось выбрать немного иной путь. Он был дольше, и вообще не факт, что привел бы меня к нужному результату, но позволял вырваться из болота Эдвинстоу. Я поступил на юридический в лондонский городской университет и следующий за выпуском из школы сентябрь встречал уже в столице.

Пришлось согласиться на меньшее, но хотя бы так.

Как же я тогда злился!

Позднее я выяснил, что там, на удивление, было вполне неплохо. Я быстро стал своим, а когда вокруг меня сформировался крепкий круг друзей, стал понемногу развивать с ними концепцию лучшего мира. Нам нравилось, идеи превратились в нечто большее, и ко мне быстро пришла популярность.

Ну, что тут сказать? Восторженные юнцы, мечтающие изменить систему правосудия и этот гребаный пропащий мир в целом. Мне нравилось называть их своими последователями в мыслях.

Прошло три курса, и все продолжалось бы так же хорошо до самого выпуска, если бы в один момент мне не позвонили из прихода. Родители погибли в автокатастрофе.

Мне пришлось в срочном порядке взять академический отпуск на месяц. Я очень надеялся, что мне хватит этого времени для того, чтобы разобраться со всеми вопросами… но не вышло, и трясина родного болота затянула меня на три долгих года.

Похороны помогла организовать епархия — благо во главе нее тогда находился добряк Диппет. Епископ всегда уважал моего отца за его непоколебимую, граничащую с фанатизмом веру и преданность англиканской церкви. Наверное, в большей степени все же за последнее. Жили мы всегда, действительно, небогато, потому что отец ни разу за всю свою жизнь не приложил руку к опустошению церковной казны и палец о палец не ударил ради улучшения условий существования своей семьи.

Я же… впал в натуральную депрессию после прощания с родителями.

Разумеется, их смерть, такая внезапная, стала для меня ударом. Кроме того, я был молод и крайне чувствителен к горю: мне было больно, очень больно, ведь я любил своих стариков, даже несмотря на их некоторую закостенелость. Я всегда был и оставался обычным человеком. Хотя многие мои новые знакомые, которых я оставил в Лондоне, могли бы поспорить с этим утверждением. Они всегда смотрели на меня немного не так, как обычно смотрят на какого-нибудь до звезды популярного Мэтью из сборной университета по регби.

Смерть самых родных людей повлияла и на мои взгляды тоже: я понял, что жизнь человека очень хрупка, и мало что в этом мире можно считать по-настоящему незыблемым.

Так я провел без малого три месяца, не в силах взять себя в руки и выйти из состояния беспросветной апатии.

Деньги, меж тем, заканчивались.

Не скажу, что я много тратил… в том моем состоянии мне вообще мало, что нужно было: поддерживать в себе жизнь, курить и изредка топить свое горе в алкоголе. Однако содержание дома, как оказалось, является довольно-таки затратным процессом. Оплачивая очередные счета за электричество и воду, я вдруг понял, почему родители не смогли накопить на Оксфорд или Кембридж, где я так хотел учиться. Тогда я в полной мере оценил все прелести утопического коммунизма, к которому в свое время стремился давно развалившийся Советский Союз.

Я стал искать работу. Как-то не клеилось.

Я начал подумывать о сумеречных заработках, о которых по старой дружбе обмолвился один из моих бывших одноклассников. В городе меня все еще помнили, как надежного славного парня, что, несомненно, играло мне на руку, и именно поэтому малыш Франсуа легко поделился со мной тем, откуда у него вдруг появились нормальные шмотки и тачка.

Франсуа барыжил. За это беспросветное дерьмо я его презирал, однако, есть мне хотелось, больше. Он предложил мне вписаться в тему с закладками, и выгребая последние сбережения на оплату счетов, я уже собирался согласиться… но спасение пришло откуда не ждали.

Все тот же Молсон предложил мне должность приходского священника, пустующую после смерти моего отца. Он никак не мог найти подходящего кандидата, и решение временно пригласить на эту меня показалась ему приемлемым.

Его можно было понять, и не могу сказать, что это являлось плохой идеей. Это и впрямь казалось идеальным разрешением всех проблем: у меня появлялись средства к существованию, в идеале я смог бы накопить на продолжение образования, а у прихода появлялся пастырь — минус головная боль у Армандо.

Так началось мое трехлетнее служение Богу.

Поначалу все шло как по накатанной. Я вжился в новую роль и отыгрывал ее безупречно: речи мои были зажигательны, паства была в восторге, прихожан становилось все больше, пожертвования — крупнее. В епархии мной были очень довольны.

Со стороны могло бы показаться, что я проникся религией, а проповеди мои исходят от сердца… но это не было правдой. Меня спасали мои отточенные в университете ораторские способности, природное обаяние, а также то, что отец с матерью с самых пеленок вбивали в мою голову учение божие. Теперь же от меня требовалось лишь повторять то, что я успел усвоить, а учился я всегда прекрасно.

Возможно, именно из-за фанатизма родителей я теперь так же далек от Бога, как Франсуа Де’Лемонтруа от звания законопослушного гражданина.

Жизнь постепенно налаживалась. Но однажды я проснулся с четким пониманием того, что не прощу себя, если проведу всю свою жизнь на отшибе Ноттингемшира, предав все то, о чем мечтал всю жизнь. Мысль, как же мне снова вырваться из этого болота, вновь стала как никогда актуальна. Как обычно, все упиралось в деньги.

На ум пришел вопрос, которым я задавался в детстве. Ну, тот, который насчет пожертвований прихожан и их роли в жизни нашей семьи. Вернее, об ее полном отсутствии.

Прикинув на досуге, насколько увеличились доходы церкви по сравнению с былыми временами, я даже присвистнул — цифры получались нехилые.

Не мудрствуя лукаво я решил, что эта разница станет вполне себе справедливой премией за мою первоклассную службу во славу Господа. Это явно было посущественнее скупых благодарственных писем от епархии… да и что может быть важнее для любого бога, чем растущее количество его последователей? А деньги… деньги — это мирское, так вот пусть мирянам и остаются.

Одному конкретному, вернее.

Короче говоря, святой отец Геллерт страшно проворовался. Чего только не сделаешь ради великой цели?

В мой карман каким-то абсолютно диким потоком вливались суммы куда большие, чем моя так называемая премия. Поступления от церкви Святой Марии сократились в несколько раз за последние годы, епархии доставались лишь жалкие объедки с моего стола.

Уже в Лондоне, готовясь сдавать экстерном экзамены (восстановился в университете), я вдруг понял, что мои телодвижения в сторону церковной казны не могли не остаться незамеченными, ведь я… почувствовал свою полную безнаказанность, растерял остатки осторожности и в край обнаглел, запустив свои жадные руки даже туда, куда не планировал изначально. Если быть до конца откровенным, под конец карьеры священника я стал просто неприлично богат. По меркам Эдвинстоу, конечно.

Но Диппет так ничего мне и не сказал по этому поводу, хотя абсолютно точно не мог ни о чем не догадываться. Не слепой же он и, вроде, не совсем дурак. Так почему он промолчал?

Это до сих пор остается для меня загадкой. Я спросил бы, да к тому моменту было уже не у кого: епископ отошел в мир иной через несколько недель после моего отъезда.

Тем не менее, я оценил, какими могли бы быть последствия моей жадной глупости и принял решение впредь быть осторожнее. А если когда-нибудь мне доведется преступить закон вновь — в особенности.

Постепенно я начал восстанавливать ослабевшие за время моего отсутствия связи со своими последователями (о, мне все еще нравилось их так называть) и обнаружил, что многие из них к этому времени обзавелись семьями или вовсю строили карьеру; кто-то ушел на изнанку; а кто-то скатился и больше не представлял для меня никакого интереса.

Это жизнь. Куда в ней без таких историй?

Экзамены я сдал успешно и стал дипломированным юристом. В день, когда заветная корочка стала моей, я отправился в бар со своим хорошим приятелем Анджеем Войцеком отметить это знаменательное событие.

Именно он мне и поведал о том, что именно произошло в Лондоне, пока меня не было.

Лондон… это не просто город, нет. Это, скорее, дикое живое существо, настоящий необузданный дракон, или бурная река. Такой же непостоянный, быстрый и никогда не спящий. Только ему, моему старому доброму другу, удалось бы измениться до неузнаваемости за столь короткий срок… точнее, той его части, что традиционно именуется теневой.

Я узнал, что расстановка сил на изнанке в корне изменилась: к власти пришла старинная семья Блэк, подмяв под себя другие группировки. Отрезав головы своим конкурентам, они монополизировали черный рынок и теперь упорно пропихивали своих людей в большую политику.

А когда я узнал, что теперь представляет из себя Скотланд Ярд и вся судебная система, то поперхнулся виски — от правосудия осталось только название. Сказать, что я удивился — значит ничего не сказать: цензурных слов, чтобы прокомментировать эти новости, у меня не нашлось.

Одним из самых громких и значительных символов наступивших перемен было имя «Адвокат». Почему его называют именно так, я понял немного позднее, но сути это не меняло.

Ко времени моего возвращения в Лондон, этот человек уже успел стал стать страшной городской легендой, поставив свою кровавую подпись под революцией теневого мира. Не оставляющий следов, всегда безупречно выполняющий задание… он был поистине лучшим в своем деле: киллер, как сказал Анджей, и карманный ликвидатор, как сказал бы я, из личного состава Эдварда Блэка. Он выполнял самые значимые заказы своего босса и напрямую влиял на положение и репутацию семьи Блэк не только в преступном, но и в легальном мире. Пусть и своеобразным образом: устрашая и оставляя за собой дорогу из трупов.

Иногда Адвокат слетал с катушек, не без этого. Анджей показал мне фото кровавой бани, устроенной им в Ист-Энде незадолго до нашей встречи.

Ну, что тут сказать? Всегда было известно, что гении — те еще отморозки, а теперь ему и прятаться было не обязательно.

Правосудия-то больше нет, помните?

Мир изменился. Правят балом теперь Блэки — хмм, где же я это уже видел? — и с их понятиями справедливости я был в корне не согласен.

Тогда я понял, что мне нет места в этом прогнившем механизме. Мне нечего делать в Скотланд Ярде, я не вписался бы в гильдию адвокатов. Ясно как день: мне не дадут продолжать дело, как я стал называть его в последнее время, всей моей жизни. В то же время меня не отпускали мои юношеские стремления и, возможно, надежда на то, что все не так уж и плохо, как описал Войцек.

Какое-то время я все же поработал в полиции, но лишь убедился в правоте моего друга. Одно было хорошо — я нажил новые связи.

Денег после моего церковного прошлого было еще предостаточно. Я ушел из Скотланд Ярда и открыл частное детективное агентство.

Конечно же, как и в любом деле, которое начинаешь с нуля, поначалу ничего не было гладко… но это уже совсем другая история. Важно здесь то, что, в конце концов, мне удалось заработать доброе имя, и когда-то никому не известный детектив по прошествии нескольких лет стал довольно востребованной фигурой в узких кругах. Дела стали серьезнее, значительнее… и опаснее.

Но когда Геллерта Гриндевальда останавливала опасность? Ха! — она только подогревала кровь и заставляла верить, что все, что я делаю — не зря. Более того, не мытьем, так катанием, но я претворял свои идеи справедливости в жизнь, помогая сильным мира сего, чьи идеи мне импонировали. Что же до остальных…

Ну, детектив Гриндевальд очень востребован и часто бывает занят. Один такой на всех, понимаете? Не удалось ничего найти, извините. Вот ваш чек мистер или миссис… а то, что ваши деньги пойдут на действительно правое дело, вам знать совсем не обязательно.

Поэтому, когда ко мне обратился премьер-министр, подозревающий о том, что на него готовится покушение, я не стал отказывать ему в помощи. Этот политик всегда мне нравился как своими идеями, так и тем, что его слова редко расходились с делом. Славный малый.

И живой, благодаря моим стараниям.

Все бы хорошо, мир, как говорится, дружба да жвачка. Вот только покушение готовил… как вы думаете, кто?

Конечно же, Адвокат. Собственно, вот так я и перешел ему дорогу. Ну… с моими претензиями в большую политику, рано или поздно, это должно было случиться. В конце концов, мои представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, шли вразрез с идеологией Блэков.

Была ли текущая ситуация следствием допущенных мной ошибок при работе над этим делом? Безусловно.

Я мог бы действовать осторожнее. Я же обещал себе. До сих пор мне удавалось выходить сухим из воды. Но на этот раз всегда предусмотрительный и осторожный, лучший детектив Лондона, Геллерт Гриндевальд банально увлекся. Заигрался.

Как хотите назовите, не ошибетесь.

Возможно, эти несколько лет моей несколько политизированной детективной карьеры, каждый день из которых я ходил по острию ножа, балансируя одним лишь своим умом, попросту сделали из меня гребаного адреналинового наркомана.

Но одно я знаю точно.

Дело мое — правое.

* * *

Я уже не мог сидеть на стуле и просто в какой-то момент тихо сполз на пол. По телу разливалась свинцовая слабость — так хреново мне еще никогда в жизни не было.

Дамблдор сидел напротив меня, лежащего в луже собственной крови. Адвокат оказался не только гениальным киллером, но и мастером пыток.

Да… я раскололся: поведал ему всю свою жизнь, всю свою подноготную, рассказал ему то, чего обо мне не знал и не мог знать никто в этом городе.

Как на исповеди побывал, не иначе.

Ну… возможно, это не так уж и плохо — хоть один человек будет знать всю мою историю от начала и до конца перед тем, как я умру. Если этим человеком будет Альбус Дамблдор… плевать.

Вот только оправдательные речи мне не нужны — я считаю, что прожил свою жизнь достойно.

Бывший проворовавшийся священник, не верящий в Бога, исповедался наемному убийце с позывным Адвокат, вот так номер! Просто обхохотаться можно.

Я и впрямь хрипло рассмеялся, но тут же закашлялся, отхаркивая кровь. Блевать было уже нечем.

— Интересный вы человек, мистер Гриндевальд.

«Ну да», — я так ему и ответил. Если честно, мне было плевать на то, как он отреагирует на мои слова — сил совсем не осталось, в глазах двоилось, даже боль, и та отошла куда-то далеко, на самый край восприятия.

Я очень устал. Дайте мне поспать.

Кажется, я сказал это вслух.

Мягкой шалью на глаза опустилась темнота, стало вдруг очень тепло и хорошо. Если это смерть вот такая… а она не так уж и плоха, доложу я вам. Хотя вряд ли я кому-то смогу об этом рассказать.

Просто отпусти мне мои грехи, святой отец.

Примечания:

Город приватных писем — https://t.me/private_letters

Иногда городская легенда появляется на Чердаке — https://t.me/my_little_cherdak