Берлинская кровь 4 (гет)

Германия 1945.

Взрывы бомб слышны отовсюду. Берлин полыхает и захлёбывается в крови собственного народа.

В бункер, где находится генерал, влетает мужчина лет тридцати — Гюнтер Рихтер. Он отличный пилот и имеет звание ныне, однако сейчас чувствует себя самым бесполезным человеком на свете.

Он видит, как его страна пала перед врагом и продолжает это делать, и от этой ситуации его обуревают все негативные эмоции, которые только можно себе вообразить. Он ведь мечтал отметить свой тридцать первый день рождения вместе с солнцем, так как за годы войны никого более близкого, кроме него самого, у него не появилось, но сейчас он понимал, что вынужден будет встречать его в обнимку с бомбами и трупами собственных товарищей.

Бункер теперь являлся единственным местом, где можно было спрятаться и немного перевести дух. Хоть внутри и было темно, местами холодно, Гюнтер чувствовал себя в бетонном доме безопасно. Перед ним стояла задача по передачи отчёта и успокоении собственной нервной системы. Хоть и звучало это смешно, ведь ныне слово спокойствие, как и благоразумие, не слышны в речах.

Их фюрер, их главнокомандующий словно слетел с катушек и вёл свою армию на погибель, ставя перед ней совершенно нереальные цели и совершенно неосуществимые планы и мечты. Понимав свой проигрыш, вынуждавший идти на попятную, фюрер закрывал глаза на реальность, не желал признавать то, что многие уже давно признали, и пытался поднять боевой дух всеми различными способами. И даже то, что все, кроме него, понимали происходящее, его никак не волновало. Все попытки вразумить, он тут же пресекал и посылал каждого неверного к чёрту. Он не хотел слышать слова «потери», «проиграли», «отступаем». Он отчитывал своих помощников и ругал их, говоря, что все они трусы, не способные постоять за страну, в которой родились. Но так ли это? Многие с ним были не согласны.

Ни один человек в здравом рассудке не пойдет на собственное самоубийство, даже ради страны, которая его вырастила. Оставались только безумцы, готовые схватить оружие и пойти воевать, но и их осталось совсем немного. Ослеплённый своим эго, одержимый мыслью о победе, фюрер не понимал мыслей тех, кто хотел сдаться, и приказывал расстреливать таких людей сразу же. И так как немецкая армия несла значительные потери, фюрер нашёл другой способ пополнить войска.

Он решил, что дети — вполне способные бойцы.

Дети… Существа, чьи души чисты и наивны в этом грязном мире, существа, которые пока только разбираются во всём, что с ними происходит, существа, способные со всей любовью броситься в бой, будь он настоящий или игрушечный, существа, пылающие любовью к этому миру и Вселенной.

И этих детей Гюнтеру особенно было жаль. Выпускники школ, подростки, не понимающие всей плачевной ситуации и всей тьмы, которая над ними нависла, шли в бой приказу, правда думая, что они смогут противостоять.

А фюреру было всё равно, кого отправить, как пушечное мясо.

Думая о невинных душах детей, Гюнтер проталкивается сквозь толпу, собравшуюся у двери, за которой генералы и высокопоставленные лица проводили срочные совещания, и ищет знакомое лицо генерала-фельдмаршала. Как только глаза его видят надменный взгляд, Гюнтер подходит ближе к знакомому мужчине и протягивает ему исписанный листок с той информацией, которую он сумел собрать и которую ему передали разведчики.

— Генерал-фельдмаршал, — звание отскакивало у Гюнтера от зубов, — вот это всё, что удалось собрать о численности противника.

— О, Гюнтер, — усмехнулся в ответ генерал-фельдмаршал, — я уж думал, ты уже не придёшь. Собрание начнётся с минуты на минуту. Я надеюсь на благоразумность фюрера.

— Возможно, он образумится и оставит людей в живых, сколько можно плутать в заблуждениях?

— Не так ставишь вопрос, Гюнтер. — Снова усмешка. — Нужно спрашивать так: сколько можно самому пребывать в иллюзиях? Мы все отошли от этих гипноза и речей. И что получили, — генерал обвёл глазами бункер, — мы вернулись к тому, с чего начинали.

Гюнтер вздохнул и ответил:

— Надеюсь, что заседание пройдет хорошо.

— Мы все на это надеемся, — пробормотал генерал, вглядываясь в листок, — однако будем смотреть правде в глаза. Я уверен, что всё будет как обычно. Он скажет, что мы кучка идиотов, к тому же ещё невоспитанных и не умеющих выстраивать тактику, потом выскажет безумную идею, от которой у нас у всех ёкнет, и дай Бог, чтобы не остановилось, сердце, и под конец он обязательно приговорит кого-нибудь к расстрелу. — Генерал помолчал секунду. — Жди меня и дальнейших указаний.

— Хорошо. — Сказав это, Гюнтер остался с другими людьми, что всегда находились рядом с дверьми во время собраний. Среди них толпились секретари фюрера, личная помощница, была даже его любовница, предпочитающая называть себя возлюбленной, прислуга и адъютанты генералов, их помощники.

В минуты заседаний, всё в бункере останавливалось и прекращало свою работу. Все, кто находился внутри, бросали свои дела и становились у дверей, слушая вопли, крики и ругательства. И таковы были правила. Это стало неотъемлемой частью жизни тут. И сегодняшнее собрание не стало исключением. Весь народ собрался, чтобы послушать голос фюрера.

Через пять минут, после того, как генерал-фельдмаршал исчез за дверью, Гюнтер увидел фюрера, идущего на собрание. Взгляд главнокомандующего был опущен в пол, а сам он сгорбился, будто бы хотел исчезнуть. Рихтер заметил, что руки у мужчины подрагивали, и ему оставалось гадать, от чего они ходили ходуном. Быть может, от общего напряжения или от беспомощности, или бессилия, которое он всем видом хотел скрыть, но о котором все и так знали.

Гюнтер думал о том, почему фюрер, зная, что все его тактики — сплошные иллюзии, — не хочет верить в реальность; почему он идёт на поводу своих желаний и тащит в омут крови всех остальных. Ведь никто уже не верит в то, что они одержат победу. Все хотят жить, и это желание заставляет отступать от приказов, бросать оружие и сбегать. И Гюнтер был таким же, желающим жить, и не чувствовал себя предателем или трусом. За годы войны он понял, что простым смертным она не нужна совсем, что и его товарищи, и товарищи врага — всего лишь пешки.

И чтобы отвлечься от таких негативных мыслей, Гюнтер стал водить взглядом по лицам собравшихся людей. Он скучающе перескакивал с одного лица на другое, пока взгляд его не наткнулся на интересную и прекрасную молодую фрау, которой на вид было не больше двадцати пяти лет. Она безусловно была красива. Её нежные черты лица так и манили к себе, пухлые губы улыбались, светлые глаза цвета чистого неба излучали спокойствие, которое так искал Рихтер, а русые волосы, небрежно выбивающиеся из причёски, добавляли в её образ озорства. Гюнтер беззастенчиво повёл взглядом дальше, отмечая, что руки у девушки были очень худыми и тонкими. И сама она была хрупкой и утончённой. Фрау выделялась среди прочей прислуги, находящейся в бункере, и Рихтер смотрел на неё, не в силах отвести взгляд.

Будто бы заметив, что на неё кто-то смотрит, девушка поймала его взгляд.

На долю секунды они встретились глазами, и Рихтер увидел в этом небосводе чистую и безграничную свободу его души. Ему казалось, что в голубизне этих девичьих глаз отражались все звёзды, вся Вселенная, и всё это так тесно переплеталось между собой, что, кажется, всё вокруг стало единым, как сама человеческая жизнь.

Шум померк, и крики фюрера остались позади его сознания. Он переместился в необычайно спокойное место благодаря этим глазам, его окутала лёгкость, невесомость. Он чувствовал то самое спокойствие, которое не приходилось чувствовать ему раньше, и жадно, неотрывно всматривался в лицо девушки. Она делала тоже самое, и Гюнтер понимал, что вёл себя неправильно. Он пытался заставить себя отвести взгляд, пытался не выглядеть таким наглым и бесцеремонным, но не мог. Ему казалось, что они остались в каком-то прекрасном месте, объятым истинной безграничной любовью к той Вселенной, что объединяла людей и властвовала над ними.

Но вся эта иллюзия исчезла, стоило только двери громко хлопнуть. Гюнтер моргнул, и этот резкий звук возвратил его в реальность. Он вздрогнул и понял, что собрание окончено, а значит, фюрер уже огласил свои новые безумные идеи.

Из комнаты вышли командующие, обсуждающие прошедшее собрание, и Гюнтер заметил, как их ноги ускорялись при каждом шаге, как будто хотели поскорее сбежать из этого места, как будто хотели сбросить с себя груз ответственности.

Все разошлись, и девушка исчезла из поля зрения Рихтера, что очень огорчило мужчину. Но кинуться на её поиски он не мог, для начала ему необходимо было найти фельдмаршала и выяснить итог совещания.

Генерал нашёлся почти сразу. Гюнтер быстро подошёл к нему и отметил про себя, что лицо его товарища слишком мрачное.

— Каков итог? — Гюнтер знал всё наперед, но спросил для уточнения незначительных деталей.

— Оставайся тут, я поеду и отдам приказ, тебе незачем участвовать в этом. — Приказным тоном ответил ему фельдмаршал.

— Но…

— Никаких «но», — грубо оборвал Гюнтера генерал, — я потерял очень много хороших людей, поэтому прошу тебя остаться здесь. Ты нужен в живых, у меня шансов меньше. — Мужчина хлопнул Гюнтера по плечу и ушёл, набросив шинель на плечи. А Гюнтер смотрел ему вслед, не зная, что можно предпринять и есть ли смысл что-либо делать?

Он оглянулся на пустынный коридор, где ещё до недавнего времени толпились люди, и отошёл в сторону, размышляя обо всём случившемся.

Закрыв глаза, он вдруг подумал о том, что снова хотел бы вернуться в то прекрасное место, в котором побывал, смотря на прекрасную девушку, словить ту любовь и жизнь. На своих губах.

Но он также смотрел правде в глаза. Нет, всё напрасно. Он одинокий пилот, с холодной душой и так задолжавший смерти. Она смотрела на него со всех щелей, и ему казалось, что её щупальца вот-вот до него доберутся. Ему хотелось бежать, бежать, как можно дальше, но он понимал, что бежать некуда, что он в западне, в ловушке.

Со дня на день Берлин поднимет белый флаг, и что потом будет ждать его, подполковника Гюнтера Рихтера? Плен, обвинение и смерть.

С какой стороны не посмотришь, она всё равно придёт. Так есть ли смысл отсиживаться здесь, в бункере? Он никому не нужен: ни фюреру, ни своей павшей стране.

Ни семьи, ни детей, ни кошки с собакой. Он один. И так было всегда. Возможно, ему нужно умереть. Возможно, смерть станет его спасением.

Он не святой. И в Бога никогда не верил. Самоубийство — не грех, нужно только решиться.

Да, сегодня, прямо сейчас он пристрелит себя, но не тут. Его кровь некому будет оттирать от пола, и зачем наблюдать столь жалкое зрелище фюреру?

Гюнтер вышел из бункера как раз в тот момент, когда утихли взрывы и грохот, остановился в метрах пяти от бункера, свернул к полуразрушенному зданию, прислонился к стене и собрался взять пистолет, как внезапно увидел её, ту самую девушку, которая подарила ему спокойствие на несколько секунд. Она стояла с точно таким же намерением, как и у него, только вместо пистолета, она выбрала другой способ: решила попасть под бомбёжку. Гюнтер открыл рот и часто задышал.

«Нет, не могу допустить, чтобы такая милая девушка погибла по своей же глупости», — его мысли и тело среагировали быстро, и он подбежал к девушке, схватил её за плечи и увёл её в сторону другого здания, спрятав её от открытого пространства.

Оба тяжело дышали, и девушка с непониманием посмотрела на Гюнтера, а он на неё, и всё о чём он думал, что вблизи её глаза кажутся ещё более красивыми, и он снова впадал во Вселенную с её бесконечной любовью.