Берлинская кровь 4 (гет)

Германия 1945.

Взрывы бомб слышны отовсюду. Берлин полыхает и захлёбывается в крови собственного народа.

В бункер, где находится генерал, влетает мужчина лет тридцати — Гюнтер Рихтер. Он отличный пилот и имеет звание ныне, однако сейчас чувствует себя самым бесполезным человеком на свете.

Он видит, как его страна пала перед врагом и продолжает это делать, и от этой ситуации его обуревают все негативные эмоции, которые только можно себе вообразить. Он ведь мечтал отметить свой тридцать первый день рождения вместе с солнцем, так как за годы войны никого более близкого, кроме него самого, у него не появилось, но сейчас он понимал, что вынужден будет встречать его в обнимку с бомбами и трупами собственных товарищей.

Бункер теперь являлся единственным местом, где можно было спрятаться и немного перевести дух. Хоть внутри и было темно, местами холодно, Гюнтер чувствовал себя в бетонном доме безопасно. Перед ним стояла задача по передачи отчёта и успокоении собственной нервной системы. Хоть и звучало это смешно, ведь ныне слово спокойствие, как и благоразумие, не слышны в речах.

Их фюрер, их главнокомандующий словно слетел с катушек и вёл свою армию на погибель, ставя перед ней совершенно нереальные цели и совершенно неосуществимые планы и мечты. Понимав свой проигрыш, вынуждавший идти на попятную, фюрер закрывал глаза на реальность, не желал признавать то, что многие уже давно признали, и пытался поднять боевой дух всеми различными способами. И даже то, что все, кроме него, понимали происходящее, его никак не волновало. Все попытки вразумить, он тут же пресекал и посылал каждого неверного к чёрту. Он не хотел слышать слова «потери», «проиграли», «отступаем». Он отчитывал своих помощников и ругал их, говоря, что все они трусы, не способные постоять за страну, в которой родились. Но так ли это? Многие с ним были не согласны.

Ни один человек в здравом рассудке не пойдет на собственное самоубийство, даже ради страны, которая его вырастила. Оставались только безумцы, готовые схватить оружие и пойти воевать, но и их осталось совсем немного. Ослеплённый своим эго, одержимый мыслью о победе, фюрер не понимал мыслей тех, кто хотел сдаться, и приказывал расстреливать таких людей сразу же. И так как немецкая армия несла значительные потери, фюрер нашёл другой способ пополнить войска.

Он решил, что дети — вполне способные бойцы.

Дети… Существа, чьи души чисты и наивны в этом грязном мире, существа, которые пока только разбираются во всём, что с ними происходит, существа, способные со всей любовью броситься в бой, будь он настоящий или игрушечный, существа, пылающие любовью к этому миру и Вселенной.

И этих детей Гюнтеру особенно было жаль. Выпускники школ, подростки, не понимающие всей плачевной ситуации и всей тьмы, которая над ними нависла, шли в бой приказу, правда думая, что они смогут противостоять.

А фюреру было всё равно, кого отправить, как пушечное мясо.

Думая о невинных душах детей, Гюнтер проталкивается сквозь толпу, собравшуюся у двери, за которой генералы и высокопоставленные лица проводили срочные совещания, и ищет знакомое лицо генерала-фельдмаршала. Как только глаза его видят надменный взгляд, Гюнтер подходит ближе к знакомому мужчине и протягивает ему исписанный листок с той информацией, которую он сумел собрать и которую ему передали разведчики.

— Генерал-фельдмаршал, — звание отскакивало у Гюнтера от зубов, — вот это всё, что удалось собрать о численности противника.

— О, Гюнтер, — усмехнулся в ответ генерал-фельдмаршал, — я уж думал, ты уже не придёшь. Собрание начнётся с минуты на минуту. Я надеюсь на благоразумность фюрера.

— Возможно, он образумится и оставит людей в живых, сколько можно плутать в заблуждениях?

— Не так ставишь вопрос, Гюнтер. — Снова усмешка. — Нужно спрашивать так: сколько можно самому пребывать в иллюзиях? Мы все отошли от этих гипноза и речей. И что получили, — генерал обвёл глазами бункер, — мы вернулись к тому, с чего начинали.

Гюнтер вздохнул и ответил:

— Надеюсь, что заседание пройдет хорошо.

— Мы все на это надеемся, — пробормотал генерал, вглядываясь в листок, — однако будем смотреть правде в глаза. Я уверен, что всё будет как обычно. Он скажет, что мы кучка идиотов, к тому же ещё невоспитанных и не умеющих выстраивать тактику, потом выскажет безумную идею, от которой у нас у всех ёкнет, и дай Бог, чтобы не остановилось, сердце, и под конец он обязательно приговорит кого-нибудь к расстрелу. — Генерал помолчал секунду. — Жди меня и дальнейших указаний.

— Хорошо. — Сказав это, Гюнтер остался с другими людьми, что всегда находились рядом с дверьми во время собраний. Среди них толпились секретари фюрера, личная помощница, была даже его любовница, предпочитающая называть себя возлюбленной, прислуга и адъютанты генералов, их помощники.

В минуты заседаний, всё в бункере останавливалось и прекращало свою работу. Все, кто находился внутри, бросали свои дела и становились у дверей, слушая вопли, крики и ругательства. И таковы были правила. Это стало неотъемлемой частью жизни тут. И сегодняшнее собрание не стало исключением. Весь народ собрался, чтобы послушать голос фюрера.

Через пять минут, после того, как генерал-фельдмаршал исчез за дверью, Гюнтер увидел фюрера, идущего на собрание. Взгляд главнокомандующего был опущен в пол, а сам он сгорбился, будто бы хотел исчезнуть. Рихтер заметил, что руки у мужчины подрагивали, и ему оставалось гадать, от чего они ходили ходуном. Быть может, от общего напряжения или от беспомощности, или бессилия, которое он всем видом хотел скрыть, но о котором все и так знали.

Гюнтер думал о том, почему фюрер, зная, что все его тактики — сплошные иллюзии, — не хочет верить в реальность; почему он идёт на поводу своих желаний и тащит в омут крови всех остальных. Ведь никто уже не верит в то, что они одержат победу. Все хотят жить, и это желание заставляет отступать от приказов, бросать оружие и сбегать. И Гюнтер был таким же, желающим жить, и не чувствовал себя предателем или трусом. За годы войны он понял, что простым смертным она не нужна совсем, что и его товарищи, и товарищи врага — всего лишь пешки.

И чтобы отвлечься от таких негативных мыслей, Гюнтер стал водить взглядом по лицам собравшихся людей. Он скучающе перескакивал с одного лица на другое, пока взгляд его не наткнулся на интересную и прекрасную молодую фрау, которой на вид было не больше двадцати пяти лет. Она безусловно была красива. Её нежные черты лица так и манили к себе, пухлые губы улыбались, светлые глаза цвета чистого неба излучали спокойствие, которое так искал Рихтер, а русые волосы, небрежно выбивающиеся из причёски, добавляли в её образ озорства. Гюнтер беззастенчиво повёл взглядом дальше, отмечая, что руки у девушки были очень худыми и тонкими. И сама она была хрупкой и утончённой. Фрау выделялась среди прочей прислуги, находящейся в бункере, и Рихтер смотрел на неё, не в силах отвести взгляд.

Будто бы заметив, что на неё кто-то смотрит, девушка поймала его взгляд.

На долю секунды они встретились глазами, и Рихтер увидел в этом небосводе чистую и безграничную свободу его души. Ему казалось, что в голубизне этих девичьих глаз отражались все звёзды, вся Вселенная, и всё это так тесно переплеталось между собой, что, кажется, всё вокруг стало единым, как сама человеческая жизнь.

Шум померк, и крики фюрера остались позади его сознания. Он переместился в необычайно спокойное место благодаря этим глазам, его окутала лёгкость, невесомость. Он чувствовал то самое спокойствие, которое не приходилось чувствовать ему раньше, и жадно, неотрывно всматривался в лицо девушки. Она делала тоже самое, и Гюнтер понимал, что вёл себя неправильно. Он пытался заставить себя отвести взгляд, пытался не выглядеть таким наглым и бесцеремонным, но не мог. Ему казалось, что они остались в каком-то прекрасном месте, объятым истинной безграничной любовью к той Вселенной, что объединяла людей и властвовала над ними.

Но вся эта иллюзия исчезла, стоило только двери громко хлопнуть. Гюнтер моргнул, и этот резкий звук возвратил его в реальность. Он вздрогнул и понял, что собрание окончено, а значит, фюрер уже огласил свои новые безумные идеи.

Из комнаты вышли командующие, обсуждающие прошедшее собрание, и Гюнтер заметил, как их ноги ускорялись при каждом шаге, как будто хотели поскорее сбежать из этого места, как будто хотели сбросить с себя груз ответственности.

Все разошлись, и девушка исчезла из поля зрения Рихтера, что очень огорчило мужчину. Но кинуться на её поиски он не мог, для начала ему необходимо было найти фельдмаршала и выяснить итог совещания.

Генерал нашёлся почти сразу. Гюнтер быстро подошёл к нему и отметил про себя, что лицо его товарища слишком мрачное.

— Каков итог? — Гюнтер знал всё наперед, но спросил для уточнения незначительных деталей.

— Оставайся тут, я поеду и отдам приказ, тебе незачем участвовать в этом. — Приказным тоном ответил ему фельдмаршал.

— Но…

— Никаких «но», — грубо оборвал Гюнтера генерал, — я потерял очень много хороших людей, поэтому прошу тебя остаться здесь. Ты нужен в живых, у меня шансов меньше. — Мужчина хлопнул Гюнтера по плечу и ушёл, набросив шинель на плечи. А Гюнтер смотрел ему вслед, не зная, что можно предпринять и есть ли смысл что-либо делать?

Он оглянулся на пустынный коридор, где ещё до недавнего времени толпились люди, и отошёл в сторону, размышляя обо всём случившемся.

Закрыв глаза, он вдруг подумал о том, что снова хотел бы вернуться в то прекрасное место, в котором побывал, смотря на прекрасную девушку, словить ту любовь и жизнь. На своих губах.

Но он также смотрел правде в глаза. Нет, всё напрасно. Он одинокий пилот, с холодной душой и так задолжавший смерти. Она смотрела на него со всех щелей, и ему казалось, что её щупальца вот-вот до него доберутся. Ему хотелось бежать, бежать, как можно дальше, но он понимал, что бежать некуда, что он в западне, в ловушке.

Со дня на день Берлин поднимет белый флаг, и что потом будет ждать его, подполковника Гюнтера Рихтера? Плен, обвинение и смерть.

С какой стороны не посмотришь, она всё равно придёт. Так есть ли смысл отсиживаться здесь, в бункере? Он никому не нужен: ни фюреру, ни своей павшей стране.

Ни семьи, ни детей, ни кошки с собакой. Он один. И так было всегда. Возможно, ему нужно умереть. Возможно, смерть станет его спасением.

Он не святой. И в Бога никогда не верил. Самоубийство — не грех, нужно только решиться.

Да, сегодня, прямо сейчас он пристрелит себя, но не тут. Его кровь некому будет оттирать от пола, и зачем наблюдать столь жалкое зрелище фюреру?

Гюнтер вышел из бункера как раз в тот момент, когда утихли взрывы и грохот, остановился в метрах пяти от бункера, свернул к полуразрушенному зданию, прислонился к стене и собрался взять пистолет, как внезапно увидел её, ту самую девушку, которая подарила ему спокойствие на несколько секунд. Она стояла с точно таким же намерением, как и у него, только вместо пистолета, она выбрала другой способ: решила попасть под бомбёжку. Гюнтер открыл рот и часто задышал.

«Нет, не могу допустить, чтобы такая милая девушка погибла по своей же глупости», — его мысли и тело среагировали быстро, и он подбежал к девушке, схватил её за плечи и увёл её в сторону другого здания, спрятав её от открытого пространства.

Оба тяжело дышали, и девушка с непониманием посмотрела на Гюнтера, а он на неё, и всё о чём он думал, что вблизи её глаза кажутся ещё более красивыми, и он снова впадал во Вселенную с её бесконечной любовью.

Из глубины её глаз его вырвали залпы огня и сильный грохот. Гюнтер вздрогнул и резко повалил девушку наземь, закрывая её тело своим. Ему показалось, что вход пошли очереди автоматов, и он даже зажмурился, думая, что смерть его снова нашла.

Но через какое-то время Гюнтер, всё ещё ощущая себя живым, всё ещё чувствуя девушку под собой, прислушался и понял, что огонь снова стих. Гюнтер посмотрел на фрау и встал с неё, видя, как сильно она дрожала, а глаза её наполнились страхом.

— Сейчас, — сказал Гюнтер, — мы возвращаемся обратно в бункер. И не вздумайте мне перечить. Что это вы, вообще, там делали? — Возмущённо спросил мужчина, но девушка молчала и затряслась ещё сильнее.

Гюнтер вздохнул и поднялся с грязного пола, по которому когда-то бегали детишки. Он вместе с девушкой спрятался в одной из частных школ, теперь разрушенной от бомб.

Рихтер высунул голову на улицу, повертел ей из стороны в сторону, а затем, обернувшись к девушке, произнёс:

— Вроде бы всё чисто. Идёмте.

Быстрым шагом они преодолели расстояние от школы до бункера, и Гюнтер даже успел запыхаться от волнения. Как только они оказались в безопасном месте, подполковник достал сигарету и зажигалку из потрёпанного мешочка, прикреплённого к поясу брюк, закурил и спросил:

— Скажите, как вас зовут?

Девушка, как загнанная овечка, тяжело дышала, но всё же ответила:

— Ильза, Ильза Беккер, а вас? — Спросила она в ответ, а Гюнтер смотрел на неё в упор, утопал в её глазах опять и никак не мог собрать мысли в кучу, но всё же на автомате произнёс:

— Гюнтер Рихтер.

И в продолжение разговора, он задал ей ранее озвученный вопрос о том, что она делала, стоя на открытом пространстве и кто она, вообще, такая, чем промышляет по жизни.

Ильза, поправив короткие волосы благородного русого цвета, игнорируя первый вопрос, сообщила, что живёт в бункере и работает прислугой. И только в этот момент Гюнтер заметил, что она, как и другие люди её профессии, одета в специальную форму.

Между ними повисла тишина. Гюнтер докуривал сигарету, а Ильза задумчиво смотрела на своего спасителя.

— Хорошо, — проговорил Гюнтер, спустя несколько молчаливых секунд, — и всё же, мне любопытно, что вы делали под открытым небом? — Лицо девушки стало слишком серьёзным, и она явно не желала отвечать на этот вопрос.

Впрочем, судьба оказалась на её стороне, и от ответа её спасла ещё одна девушка в такой же форме прислуги.

— Ильза, — пропищал тоненький голосок, — срочно сюда. — Вторая прислуга поманила Ильзу рукой, и Ильза, метнув взгляд в сторону Рихтера, коротко кивнула ему, сказав тихое спасибо и следом попрощавшись, удалилась.

* * *

— Гюнтер, ты понимаешь положение дел? — Генерал спросил чётко и быстро, стояв в толпе перед очередным собранием.

Гюнтер задумался над его вопросом. Да, он прекрасно понимал положение дел, ведь он снова попал под огонь противника, снова висел на волосок от смерти, снова остался у неё в должниках.

Сколько раз он мог умереть и не умер, сколько раз его спасала случайность или удача? Гюнтер уже сбился со счёта. Он, как и любой другой солдат, знал, что он всего лишь оружие в руках политиков. Но кого это интересовало? Когда закончится война, никто не посмотрит на это. Для противника — он враг, врагом и останется. Он не станет в их глазах хорошим, ничего не вернётся на круги своя, он знает, что с ним будет.

Одно желание сделать мир чистым, перечеркнуло миллионы человеческих жизней. И даже мирный договор не спасёт ни его, ни его живых товарищей.

Когда он смотрел на руины города и страны, в его памяти невольно всплывали картинки его юношества. Например, как он бегал по этим улицам, залитым солнцем, с десятками прогуливающихся парочек по вечерам. Гюнтер помнил смеющиеся лица, довольные улыбки, помнил, как в этих местах сам был счастлив и верил в чудо, торопился жить. Каким же идиотом он тогда был, когда желал скорее стать слишком взрослым. Оглядываясь назад, теперь он понимал, что возраст от пятнадцати до девятнадцати лет — самый прекрасный и самый лучший. Гюнтер помнил, как наивно он рассуждал о том, что в тридцать у него будет всё, что ему хочется поскорее увидеть эту цифру в своих документах. Но чем взрослее он становился, тем отчётливее понимал, что не всё так просто, как было в мыслях. Когда он не получил желаемого, то энтузиазм поутих, а потом и вовсе исчез, а затем в его страну пришла война. И вот ему долгожданные тридцать лет, и всё, что он мог делать — это подчиняться приказам и улыбаться, чтобы не навлечь гнев господ.

Мужчина вынырнул из воспоминаний и вновь оказался в холодной, тянущий его на дно, реальности.

Адъютант генерала погиб под обстрелами, и Рихтер временно занимал эту должность, и ему казалось, что он тоже не продержится слишком уж долго.

— Да, я понимаю, — ровным голосом ответил Гюнтер, как будто минуту назад не думал о смерти.

— Как ты думаешь, — снова спросил генерал, — сколько мы ещё продержимся?

Гюнтер задумался, ответил:

— Не больше месяца, даже меньше, я думаю, ещё меньше.

Генерал кивнул.

— Я думаю также, Гюнтер. — Вышло даже как-то горестно. — Нам ничего не остаётся, как выполнить приказ фюрера и идти на собственную смерть или самим себе пустить пулю в лоб. — Он усмехнулся. Гюнтер подумал, что эта эмоция не к месту.

— Фюрер никого не хочет слышать. Он безумец с манией победы.

— Да, он безумец, Гюнтер. Ты прав, ты чертовски прав, мой дорогой друг. Безумец, которого мы когда-то подпустили к власти, вручили ему её на золотом блюдечке, а теперь жалуемся. Возможно, он совсем спятил, однако, Гюнтер, прошу, останься в живых, если меня не станет, и скажи всем, кто будет слушать, чтобы они бежали, куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Тут самый чёрный и самый страшный ад. Мы всегда думали, что ад глубоко под землёй, однако нет, ад намного ближе, он здесь, и нельзя отрицать того, что все мы расплачиваемся Богу за своё непослушание. И главное, Гюнтер, спасись сам. — После своих слов генерал отошёл от него на доброе расстояние и завёл разговор с другим высокопоставленным лицом. Гюнтер посмотрел ему в след, с грустью поняв смысл его слов.

Пока все собирались за круглым столом, Гюнтер попросил воды, потому что в горле пересохло от сильного волнения, что даже голове стало дурно. Он выпил почти половину стакана, когда глаза его снова выловили девушку, которую он вчера спас. Но теперь она не незнакомка, он знает, как её зовут.

Ильза.

Какое приятное имя, и как оно ей шло.

Гюнтеру хотелось поговорить с ней, и он не отказал себе в этом удовольствии. Рихтер преодолел расстояние, разделявшее их, и начал диалог:

— Здравствуйте.

Девушка заметно вздрогнула и обернулась, но Гюнтер увидел, что она узнала его и тут же расслабилась.

— Здравствуйте. — Ответила она ему очень тихо и едва улыбнувшись.

Он медлил, не знав, как продолжить разговор и что сказать, и нужно ли тут что-нибудь, вообще, говорить?

Ильза смотрела на него, он на неё. Они застыли всего на полминуты, не разорвав зрительного контакта, но этого времени хватило, чтобы Гюнтер почувствовал спокойствие внутри себя.

— Почему вы так смотрите на меня? — Ильза всё же не выдержала первой.

— Как — так? — Гюнтер натянул на себя маску удивления, будто бы речь шла не о его взглядах. Ильза смутила его своим вопросом. Не мог же он признаться ей, что она манит его, как магнит. — Я смотрю на вас абсолютно обычно, как смотрю на многих. — Соврал он. — Мне просто любопытно, каково вам здесь, среди всей этой толпы разношёрстных солдат?

Ильза вскинула брови. Вопрос её изумил.

— Как и всякой прислуге — мне тяжело. — Ответила она ему с какой-то настороженностью.

Гюнтер кивнул. Он догадывался, что бедной девушке достаётся немало работы.

— Я понимаю вас. — Ответил он, чтобы хоть как-то поддержать эту чудесную девушку. Ильза вздохнула и её пробило на откровения:

— Многие не считаются с нами. Но такова роль прислуги: на нас можно взваливать огромное количество работы, даже не потрудившись выяснить, а есть ли свободные руки для этих дел. И никто нас не слышит. Мы просили взять ещё пару девушек в помощь, ведь генералов за последний месяц стало в разы больше, а значит и дел тоже прибавилось. Но нас никто не услышал.

— Тогда почему же вы здесь, Ильза? — Рихтер задал очевидный вопрос.

— А вы? — Вопросом на вопрос ответила Беккет.

— Ну, — протянул Гюнтер и почесал затылок. — Я — солдат, лётчик и вынужден, как и любой офицер, быть тут. Хотя, смотря на всё это, — мужчина обвёл рукой зал заседаний, в котором с минуты на минуту начнётся очередное собрание, — я даже уже не знаю, где хуже. То ли за этим столом, то ли на передовой.

Ильза пожала плечами.

— Каждый сам решает, где ему хуже. Не думаю, что на передовой подают воду по первому желанию. — Она хмыкнула, явно намекнув на полупустой стакан в руке господина Рихтера.

Рихтер прочистил горло и повторил свой настырный вопрос:

— И всё же: почему вы здесь? — Со стороны могло показаться, что мужчина был наглым, настойчивым, но на самом деле Гюнтеру просто было интересно узнать об этой девушке хоть что-нибудь ещё.

— У меня особо не было выбора. Остро встал вопрос с работой и идти было больше некуда, кроме как прислугой в этот бункер. В сорок третьем здесь жил мой больной отец, и я ухаживала за ним до самой его смерти, а потом решила остаться тут, так как больше у меня никого за пределами бункера нет. А здесь хотя бы есть ощущение безопасности, платят деньги и кормят три раза в день. — Она помолчала, посмотрела на Гюнтера. — Вы осуждаете меня. — Сказала она уверенно. — Думаете, что прислуга — слишком унизительная профессия.

Гюнтер помотал головой и пылко начал говорить:

— Бог с вами, Ильза. Кто я такой, чтобы судить человека по его профессии. Каждый пришёл сюда ради чего-то, по своим причинам, будь то безвыходность или собственное желание. Я ведь прекрасно понимаю, что из-за войны жизнь у многих сложилась не сладко. Думаете, я здесь по своей воле? Меня призвали, и я не смел перечить. Разве был у меня выбор, разве есть он сейчас?

Ильза усмехнулась. Только усмешка вышла печальной.

— А разве он когда-то имел место быть?

— Хороший вопрос. Думаю, что за нас уже давно всё решили. Скажите, Ильза, а если бы была возможность, просто взять и сбежать, перенестись обратно в прошлое, в то время, когда мы были счастливы, мы бы ценили ту жизнь, зная наперёд, что у нас её отнимут? Что небо станет вражеским? Что пуля прилетит из любого столба?

Ильза задумалась на секунду, затем произнесла:

— Думаю, нашлись бы и такие, которые остались бы недовольны. Мы — люди — сложные существа. Мы усложняем там, где не нужно этого делать, и упрощаем там, где нужно усложнять.

Гюнтер потёр подбородок. Слова Ильзы несли в себе смысл.

— Мы непостоянны и изменчивы даже в собственном выборе, куда нам до идеала?

Ильза дёрнула уголками губ.

— Людям же надо вечно всегда бежать, так зачем же нам вечная жизнь, если мы не ценим то, что имеем в этом отрезке времени?

— Ильза… — Нежно произнёс Гюнтер, удивившись таким интонациям у себя в голосе. — Скажите, что вы намерены делать дальше после нашего поражения? — Ему было важно слышать её ответ, потому что сам Гюнтер не знал, какая жизнь уготовлена ему после акта капитуляции.

— Не знаю, — Ильза пожала плечами, и её кружева на форме смешно подпрыгнули, — наверное просто жить. Несмотря ни на что.

— Это… — Договорить Гюнтер не успел: позади них распахнулась дверь, и в зал зашёл фюрер. Весь его вид был злой и раздосадованный, а губы твердили, что все вокруг круглые идиоты.

* * *

С каждым днём ряды вояк пустели. Кто-то убивался сам, кого убирали по приказу, кто-то сбегал и находил свою смерть в отведённых местах.

Ильза вместе с другими сидела в маленькой комнатке для прислуги и ждала своего часа. Она знает, что никого не оставят в живых. Их всех приравняют к предателям. Но она не боялась смерти, по правде говоря, она её ждала, как старую подругу.

И она ведь почти встретилась с ней там, под открытым небом, но Гюнтер, этот милый офицер в чёрной форме, спас её и стал её ангелом-хранителем.

Её посещали разные мысли, воспоминания. Она думала о тех счастливых днях, когда вместе с другими детьми веселилась и резвилась по полям и лугам, как сидела во дворике у бабули в одной из деревушек на окраине Берлина, как бегала по мокрой траве, как купалась в речке до мурашек и синих губ, как возвращалась в тёплый дом, к своей семье. И все были живы. И все были счастливы. Ей казалось, будто бы она слышала собственный девичий смех на задворках своего сознания, на алее своей памяти, и ей казалось, что он выходил за пределы её разума, что он разносился эхом по этой маленькой комнате бункера, который стал её пристанищем и который никогда не станет ей домом.

Ильза отстранённо подумала, что сходит с ума. Ей не хотелось слышать свой смех в голове, а хотелось стереть эти светлые воспоминания, которые причиняли только лишь одну боль. И она невольно начала думать о том, чтобы повторить свой безумный поступок.

Вдруг из мыслей её вывел голос коллеги. Девушка, по имени Клара, едва чуть старше самой Ильзы, просила не жалеть её, когда она решится на отчаянный поступок, который прервёт её жизнь.

Другие говорили, что всё обойдётся, вещали о ценности жизни, но Ильза понимала, что всё это зря. Клара уже решилась, остался только вопрос времени.

Разговор прервался громким взрывом, и в помещении погас свет. Ильза даже не пошевелилась, за столько лет уже привыкла, ведь такое здесь случается слишком часто.

Минута, две. И свет снова включили. В комнату для персонала зашла их руководитель — Молли — и приказала Ильзе принести кофе для важных гостей фюрера. Беккет вздохнула, отогнала все свои ненужные мысли и принялась за работу.

В следующий раз Ильза встретила Гюнтера через несколько дней. Мужчина находился в одной из комнат ожиданий, когда туда вошла Ильза с подносом. Она робко постучалась в другую дверь, получила положительный ответ и вошла.

Когда она вернулась в комнату с пустым подносом, Гюнтер стоял возле одной из стен и поймал её взгляд.

— Вам что-нибудь принести? — Спросила Ильза.

Гюнтер в ответ покачал головой, достал из своего кармана фляжку и отпил. Ильза подняла бровь на его действия и коротко спросила:

— Всё так плохо?

Гюнтер сделал продолжительный глоток. Горестно вздохнул.

— Всё просто ужасно, милая фрау. — Голос его пропитан горечью. Он почувствовал, что ему нужно утешение.

— Русские подобрались к бункеру? — Спокойно спросила Ильза, и Гюнтер поразился её выдержке. У многих, кого он встречал здесь, на лицах так и вырисовывалась паника.

— Ещё немного и подберутся, это дело времени. Гитлер в ужасе, и мы не знаем, чего он от нас хочет. Всё кажется ужасным сном. Иногда я думаю, что я долго сплю и всё жду, когда меня разбудят. Что я проснусь от вкусного запаха маминых оладьев с брусничным вареньем или что она меня разбудит сама, приговаривая «соня, пора вставать». — Гюнтер грустно улыбнулся. — Я часто вспоминаю зелёные луга, прекрасную чистую природу, дымку над озером. Но всё это в прошлом. Мы умираем, а вместе с нами умирает и наша история. — Он перевёл дух, затем продолжил: — Как мы дошли до такого, Ильза? Как мы, люди, что изобрели самолёты, чайники, утюги, лекарства, как мы люди дошли до танков, бомб и многого другого, что истребляет наш род? Как мы дошли до самоуничтожения? В какой момент мы решили, что нас слишком много и нужно уничтожать других, чтобы господствовать самим?

Ильза пожала плечами. Гюнтер понимал, что никто из них не знает верного ответа.

— Возможно нас и правда стало слишком много. — Тихо ответила Беккер. — И мы решили, что нельзя тратить ресурсы планеты на людей, что другие не принесут пользы обществу.

— Причём тут польза? — Немного возмутился Гюнтер её мыслям. — А от нас с вами прямо-таки и веет пользой. Солдат, у которого ни родины, ни флага, и прислуга, которая пошла сюда не имея другого выбора. Дааа, — протянул лётчик, — польза от нас с вами огромная.

— Но она всё же есть. — Горячо возразила фрау.

Гюнтер скривил губы.

— Пока есть в вас толк и вами пользуются, пока на вас есть спрос, вы будете нужны. Но когда вы перестанете отвечать требованиям общества, то всё, занавес. Вас вышвырнут за борт, и больше вы никому не будете нужны.

— Но разве люди не единственные существа, достигшие в эволюции такого прорыва? Разве можем мы так поступать друг с другом?

— Вы наивны, Ильза. Посмотрите, мы слишком дорого расплачиваемся за решение истребить половину мира.

— Может вам чего покрепче? — Она резко перевела тему.

— Нет у меня с собой ничего покрепче. — Вздохнул Гюнтер, успокаиваясь. — Да, и не к чему. Я пока просто жду приказа от генерала. — Из другого коридора начали доноситься крики и споры офицеров. Гюнтер задумчиво посмотрел на Беккер. — Я хотя бы перемещаюсь, а вы тут сидите всё время. У вас рассудок не помутился?

— Нет, мне прекрасно, хоть порой и страшно. Иногда я думаю: а если мы тут останемся навсегда? Я не очень хотела бы жить под землёй, в бетонных стенах. Мне кажется, что, сидя тут, мы отстранились от всего мира и от того что, вообще, в этом мире происходит. Мы как будто в вакууме. И всё, с чем я могу соприкасаться, очень ограниченно. Вот вроде бы я нахожусь в самом защищённом месте, но умом понимаю, что оно также и опасно. Мне страшно, но не за свою жизнь и не за те дела, которые я не успела сделать, пока нахожусь здесь в заточении, а за то, что я не выйду отсюда больше никогда. Что никогда не встречу солнце, никогда не посмотрю в небо, не погуляю по парку и не съем мороженого. Каждый раз, просыпаясь, я вижу плитку на потолке, других, таких же заточенных, людей, и молюсь, чтобы выйти на свет. Скажите, Гюнтер, как там, наверху? — Беккер посмотрела на него с грустью. Гюнтер спрятал фляжку и достал сигарету, закурил.

— Ужасно. — Честно ответил он. — Мы в аду. В аду на земле. Порой мне кажется, Бог выгнал Еву и Адама из Рая, чтобы они очутились на земле, сотворив из этого мира ад. — Гюнтер сделал затяжку, затем продолжил говорить: — А если по правде, то мы несём огромные потери, и я бы посоветовал вам думать не о мороженном, а том, что будет после того, как вы выйдете отсюда. Рано или поздно, но это произойдет. И вам придётся строить свою жизнь полностью заново. Лучше подумайте, как вы будете это делать. Ищите варианты, придумываете запасные планы.

— А основной какой?

— Смерть. — Коротко ответил Рихтер.

— Вы хотите умереть? — Изумлённо произнесла фрау.

— Как и любой солдат, который понимает, что мы проиграли. Мне не за что цепляться, разве что за любовь, но возможно ли полюбить кого-то в таких условиях, а даже если и возможно, то смогу ли я взять на себя ответственность за человека, чья жизнь будет полностью зависеть от меня? Я солдат и вроде должен служить родине, которой уже у меня нет. И кому я, вообще, нужен в огромной Вселенной, которой плевать на нас. Мы всего лишь поколение людей, что пришли в этот мир вместе с войной, с войной же и уйдем. Мы пусты и бессмысленны.

— У нас есть профессии, и хоть что-то мы можем отличить от правды и от лжи. Труднее всего поколению пятнадцатилетних и двадцатилетних, они не понимают ничего, они легче всего поддаются манипуляторству и без разбора идут в бой, они сражаются, потому что это их природа и потому что у них нет ничего, их несёт сама жизнь. Они не успели ещё понять, кто они и что их ждёт; они не успели ещё обосноваться в этом мире и им тяжело, возможно, это поколение будет полностью загублено и в отличие от нас с вами никогда не очнётся. Им всю жизнь придётся нести на своих плечах свою испорченную молодость и свои загубленные годы. Они всегда будут посередине, посередине между войной и миром.

— Возможно всё, что сейчас происходит, однажды утром будет стёрто солнцем. И всё-таки хорошо, что человеческая память не вечна. Я рад этому. Я надеюсь, что солнце сотрёт мои воспоминания о тех событиях, которые окружают нас сейчас, о мертвецах, в которых я когда-то знавал друзей и близких, возможно, когда-нибудь они вернутся в мою память, как живые, а не как трупы, которых свалили на улицах толпами. Я буду бороться, Ильза. Когда-то я хотел распрощаться с жизнью, как и вы, но теперь нет, я не сдамся. Я буду бороться за себя.

— А что вы будете делать, когда война закончится? Я знаю, что у многих возникает ощущение пустоты и непонимания, как дальше жить. Мой отец столкнулся с этим после первой войны, когда его время воевать закончилось. У него не было знания, куда ему двигаться дальше, он не мог отпустить войну физически, он не имел никакого представления о мире, и он казался ему чужим. Он рвался обратно на войну, он не отпускал её. Война была единственным смыслом для него в жизни. И как бы мы не пытались ему помочь в освоении послевоенного мира, у нас ничего не вышло. — Ильза перевела дух от своих откровений и продолжила изливать душу лётчику: — Когда началась кампания Гитлера, он вступил в партию и потом снова отправился на войну. Я не понимала его тогда и не понимаю его сейчас. Почему? Почему он не смог отпустить войну? Почему рвался туда, как и многие другие солдаты? Почему вы просто не можете вернуться с фронта и окунуться в обычную жизнь без крови, убийств, мародёрства? — Ильза выдохнула, закрыла глаза.

Гюнтер посмотрел в сторону и ответил:

— Душа живёт кровью. Однажды я приехал в отпуск с фронта, это был сорок второй, может сорок третий год, не помню точно, да, это не так уж и важно. — Он махнул рукой, сделал затяжку. — Я приехал в город, в котором вырос, к своей сестре, но не смог продержаться там и дня. Мне было всё чуждо, а вкус еды странен. Мне казалось, что всё то, что раньше имело для меня смысл, осталось там, где-то за многочисленными временами годов, прожитых мною, и теперь душа моя живёт лишь кровью и пулями, войной, дисциплиной, формой с нашим отличительным знаком. На войне ты понимаешь, что жизнь одна и, просыпаясь каждый раз утром, ценишь, что ты открыл глаза. Ты не разбрасываешься ею, ты ценишь каждый полёт и каждую свою победу. Ты видишь облака и фотографируешь в своей памяти моменты жизни, чтобы перед смертью вспомнить их. Людям из мирных городов это понять трудно. Но это и есть жизнь. Жизнь с пониманием души.

— Для меня жизнь — это трава, по которой я иду ранним утром, когда она ещё не обсохла от росы; это гроза, которая ощущается в воздухе в поле; это колосья, в которых ты лежишь с чувством полной любви к миру, — Ильза начала вспоминать своё детство и свою любовь к жизни. Она слишком долго не открывала дверь в своей душе, которая вела в это беззаботное время, туда, где осталось её счастье.

Дверь в коридоре открылась, и Ильза вздрогнула, отогнав от себя воспоминания.

— Не бойтесь, — заметив её волнение, сказал Рихтер, — вы не пострадаете. — Из другого помещения вышел генерал и поманил Рихтера рукой. Гюнтер затушил сигарету. — Мне пора идти. Спасибо за разговор. До свидания. — Он пошёл вслед за генералом, надеясь, что встреча с Ильзой была не последней.

Генерал остановился за углом.

— Гюнтер, — он повернулся к лётчику, — санитары только что привезли сюда пилота, который выжил при падении нашего самолёта, подбитого врагами. Мне нужно, чтобы ты сходил вниз и узнал у него позиции советских войск.

Гюнтер сохранял хладнокровие. На самом деле ему не хотелось идти в самый низ, туда, где располагался госпиталь. Там пахло смертью, болью, отчаянием.

Но Гюнтер молча кивнул, развернулся и зашагал строевой походкой в самое страшное место в этом бункере.

По мере приближения к госпиталю нос Гюнтера улавливал отвратительный запах гниющих тел и разлагающихся трупов. Он прикрыл нос рукавом своей кофты, но это мало помогло, и запах стал проявляться ещё отчётливее.

Всюду сновали санитары, кто-то испускал последний вздох, кто-то кряхтел, кто-то кричал от невыносимой боли.

У Гюнтера заслезились глаза, но он упорно продолжал идти вперёд, чтобы выполнить приказ генерала. Остановив одного из санитаров, Рихтер поинтересовался о привезённом пилоте, и санитар махнул рукой в самый конец коридора. Гюнтер поблагодарил медбрата и быстрым шагом пошёл в указанном направлении.

Как только ноги принесли его к самой одинокой койке, он с ужасом понял, что на ней лежал его старый друг Вольф. Вернее белое подобие его друга.

Гюнтер постарался взять себя в руки и с улыбкой выдавил:

— Ну что, привет, как ты тут? — Гюнтер подошёл ближе к койке, тут же поняв, что Вольфу остались считанные минуты.

Вольф, старый вояка, ещё пытался смеяться.

— Могло быть и хуже, — прохрипел он из последних сил. — Я мог не дожить до твоего прихода.

— Не переживай, всё будет хорошо. — Гюнтер, конечно, в это не верил.

— Гюнтер, — если бы Вольф мог, он бы закатил глаза, — ты не вовремя со своим оптимизмом.

— Мы с тобой выжили благодаря моему оптимизму и сарказму. Хоть сейчас ты так не язвишь и на том спасибо.

— Куда мне? Посмотри, я умираю, прошу, застрели меня, у меня обожжена спина. И переломан позвоночник, я не встану, и смысл от этого всего. — Вольф судорожно вздохнул. — Самолётов было восемь. Это последнее, что я могу тебе сказать.

— Вольф, я пришёл не за этим.

— Да, конечно. Все мы одинаковые, Гюнтер, все мы ожесточённые твари, которые бросают слабого, потому что по-другому не можем.

Мужчина смотрел на друга, но тот, глядел в потолок, а потом на последних вздохах начал вспоминать, как они вместе с ним учились. Он рассказывал о своём первом полёте. О том, как он летел над полями и, раскинувшими внизу, реками, как всё плыло под ним, и ему казалось, что он орёл, что он — всемогущая птица.

Гюнтер его слушал, не смея прерывать, понимая, что это единственное желание покойного друга: высказаться.

Вольф вспоминал мать, отца, свою молодость и свою наивность, вспоминал павших ребят. В конце своей триады, он перевёл взгляд на Гюнтера и спросил:

— Имеем ли мы право на жизнь после того, как позволили стать оружием в руках безумца?

— Да, имеем. Всё будет хорошо, — повторил Гюнтер. — Встретимся на той стороне горизонта.

Вольф улыбнулся. И, смотря в потолок, умер с открытыми глазами возведёнными к небу. Гюнтер понадеялся, что другу виделись самолёты, небо и прекрасная жизнь.

Рихтер позвал санитара, и санитар откликнулся на зов тотчас. Он закрыл глаза усопшему, накрыл его тело простыней. Через какое-то время двое других забрали Вольфа насовсем, а вместо него принесли нового раненого. Такого же обречённого.

Гюнтер брёл обратно по коридору, стараясь не замечать отрубленные руки, ноги, кровь, капельницы.

Он часто задавал себе вопрос, имеют ли они право жить, и тут же вспоминал Ильзу, и отвечал сам себе «да». Пусть они оружие, но даже и у такого оружия есть душа.

И Гюнтер решил, что, как только война закончится, он заберёт Ильзу и уплывёт вместе с ней подальше отсюда, в другое место. К другому концу света.

Вечеринку в честь дня рождения фюрера в этом году проводят чуть короче и скромнее, чем в прошлом, но Ильза ничуть не удивлена, что его день рождения всё же отмечают.

Она вымоталась за этот день, потому что на празднество созвали всю прислугу. Уже вечером, уставшая и едва державшаяся на ногах, она вернулась в комнату для персонала, где многие обсуждали последние не очень-то и хорошие новости. Все всерьёз беспокоились за своё будущее.

Ильза подошла к своей кровати и из последних сил повалилась на неё, чтобы перевести дух. Сил подняться и снять с себя форму просто не было. О душе и речи не шло. Ноги гудели так, словно она пробежала тысячи километров без остановки.

Беккер старалась не слушать встревоженные голоса своих коллег, старалась не думать о том, что её соседка Клара, которая уже настроилась свести счёты с жизнью, раздобыла яд и была намерена принять его в ближайшие дни. На уговоры Ильзы, что нужно продолжать жить, Клара только отмахивалась. Утверждала, что без Гитлера и партии жизни нет. Ильза была с ней не согласна. Но кто она такая, — Ильза Беккер, — чтобы её слушать?

Ильза вздохнула. Оглянулась вокруг. Ей начало казаться, что она сходит с ума. Стены и пространство, которые она уже знала, как свой собственный дом, давили на неё и приносили в её душу только отвращение. Каждый прожитый день был для неё безликим. Ей хотелось глотнуть свежего воздуха, хотелось послушать пение птиц и подставить лицо лучам солнца.

Что будет с ней дальше? Если на секунду представить, что она выйдет из заточения, то, что она будет делать потом? Она ведь никому здесь не нужна. Куда она пойдёт? Чем займётся по жизни?

А может её просто убьют русские или заберут к себе и будут пользоваться, как шлюхой.

«Нет», — резко подумала Ильза. — «Не бывать этому».

Мысли её плавно перешли к Гюнтеру. Для неё он был интересным мужчиной, который смыслил в жизни, который смотрел на всё без каких-либо иллюзий. И он мог бы её спасти. Как спас тогда, когда она, идя на поводу у отчаяния, решила прервать свою жизнь. И Ильза невольно подумала, что это был знак свыше. Что он появился так вовремя и не вовремя, что теперь она каждый раз искала его среди других, что хотела общаться с ним, как можно чаще.

Беккер видела, как он был всегда собран и никогда не показывал, как боится того, что следующей жертвой станет он. Она слышала, как он давал советы и как рассуждал о жизни, и она находила эти рассуждения занимательными. Ей нравилось изучать его, нравилось смотреть на его мимику, запоминать его эмоции.

Гюнтер был её спасением в этом замкнутом пространстве. И Ильза была уверена, что он мог бы спасти её и вне удушающего бункера.

Размышления её прервались приходом молодой девушки, которая выглядела растерянно, и Ильза изумилась тому, как сильно внешне незнакомка похожа на Гюнтера. Сначала Ильза подумала, что ей померещилось это от усталости. Она закрыла глаза на секунду, но когда открыла их снова, то поняла, что девушка всё ещё находилась в поле её зрения.

Внешний вид девушки говорил о том, что она была очень богата. Её одеяние выглядело роскошно, и Ильза в сравнении с ней была просто дурнушкой.

Незнакомая девушка поймала взгляд Беккер и тепло ей улыбнулась, подходя ближе. Ильза встала с кровати, позабыв об усталости.

— Я немного заплутала, — проговорила незнакомка таким нежным голосом, словно зазвенели колокольчики, — где я нахожусь?

И только Ильза собралась ей ответить, как в комнату персонала влетел Гюнтер. Ильза постаралась не смотреть на него, чтобы не выдавать того факта, что они знакомы.

— Мари, — Гюнтер повысил голос, — ты свернула не туда, сестра. Нам чуть дальше по коридору.

Мари обернулась через плечо с улыбкой на лице.

— Прости, Гюнтер, отвлеклась на свои мысли.

Гюнтер закатил глаза.

— Мари, ты должна быть внимательнее. Нам нужно спешить. Поезд отходит с минуты на минуту, и если ты опоздаешь, то я не смогу тебя защитить. Я сам нахожусь на волосок от смерти. — Затараторил Рихтер.

— О, — Мари улыбнулась шире, — не беспокойся, дорогой брат-близнец, я в твоей защите не так уж и нуждаюсь. И помни, что я старше тебя, так что выключи свой командный тон.

Гюнтер скрестил руки на груди.

— Ты старше всего лишь на тридцать минут.

— И все же. — Усмехнулась Мари.

Наблюдавшая неподалёку за этой сценой Ильза невольно улыбалась, подумав о том, что эти мелкие перебранки являлись примером того, что даже в тёмные времена есть что-то другое, кроме войны. Что есть обычные разговоры, чаепития, споры, отдых.

— Мари, прошу тебя, уезжай, как можно раньше, ты видишь, я здоров, и я тоже уеду по возможности, обещаю, всё идём. Нас уже заждались.

Мари хмыкнула и вышла из комнаты прислуги, Гюнтер тоже собрался последовать за сестрой, как поймал взгляд Ильзы и замер на месте. Вид у него стал задумчивым.

— Это моя сестра, Мари, — зачем-то сказал он Ильзе, хотя она и так прекрасно слышала их разговор, — и она очень сильно опекает меня.

Ильза тихо засмеялась. И смех её был таким же нежным, как и голос у сестры Рихтера.

— Рядом с ней вы и правда не выглядите генералом люфтваффе.

— Рядом со старшими, вообще, всегда выглядишь менее взрослым, у вас есть сестра или брат?

— Есть сестра. Её зовут Карла. Она уехала в Америку ещё в начале войны, не пожелав остаться.

— А почему вы не поехали? — Гюнтер не мог заставить себя сдвинуться с места, ему хотелось говорить с Ильзой, как можно дольше, и он надеялся, что Мари нашла нужную дверь.

— Я не захотела бросать отца. И к тому же, если бы я и поехала на другой континент, то уж точно не за сестрой. Если бы там был мой любимый человек, то меня бы здесь не было. Но как видите, — Ильза развела руками, — у меня его нет.

— Вы одна? — Спросил Гюнтер, затаив дыхание, и вопрос этот больно ударил Ильзу по душе. На её глаза тут же навернулись слёзы от осознания своего полного одиночества, но она ответила спокойно:

— Да, — и почти не слышно. Гюнтер, увидев её печальные глаза, попросил прощение, но Ильза отмахнулась.

— Я сделал вам больно. — Грустно выдавил Гюнтер.

— А я вам, когда спрашивала про войну. Вы ведь тоже наверняка хотите всё бросить.

— Да, по правде сказать, я хочу сбежать. Но куда? Меня заметят сразу, и, к тому же, как и вам, мне не с кем разделить свою жизнь.

— Ещё не поздно всё исправить.

— Ильза, вы сбежите со мной, если я предложу вам такое?

Ильза во все глаза уставилась на Гюнтера Рихтера, не веря его словам. Ведь несколько минут назад она думала о том, что будет делать и куда пойдёт дальше, в случае, если выберется из бункера живой. И у неё не было никаких вариантов.

Но теперь.

Теперь у неё появился шанс. Шанс, который ей собирается подарить малознакомый мужчина, спасший её однажды.

И Ильза понимал, как сладко его предложение. Она хотела свободы, хотела сбежать.

— Да, я сбегу с вами. — Взбудоражено ответила Беккер.

— Спасибо, — выдохнул Гюнтер, — вы спасли мою душу от самоубийства. Я всё подготовлю. И, — он внезапно сделал шаг вперёд, оказывавшись непозволительно близко к фрау, — я хочу скрепить это обещание.

— Коим образом? — Удивлённо спросила Ильза и не успела даже прикинуть варианты, как Гюнтер наклонился и коротко поцеловал её в губы, затем отстранился, на секунду заглянул в голубые глаза и ушёл, оставляя ничего не понимающую Ильзу одну.

Её губы полыхали, а щёки покрылись румянцем. И всё, что она осознавала на данный момент, так это то, что она заключила сделку с любовью.

Дни перемешались в одно сплошное месиво. Каждый час раздавались взрывы, менялась тактика, падали снаряды, гибли бойцы.

Гюнтер уже не понимал ровным счётом ничего. Куда стрелять, куда лететь, какие цели ставить перед собой? Он видел много трупов, много погибших душ. Он видел лица молодых ребят, которые шли отвоёвывать Берлин, не имея понятия, что их ждёт.

Особенно были тяжелы последние дни, которые шли сразу после дня рождения фюрера. Большинство поговаривали, что скоро всё закончится, но Гюнтер понимал, что окончание мук их ждёт только тогда, когда умрёт главный демон Земли — Гитлер.

Гюнтер думал, что Гитлер мог стать кем угодно, а выбрал себе такую безнравственную профессию, как политика, из-за которой за ним теперь тянулся шлейф крови, от которой он не отмоется никогда.

Гюнтер взглянул в небо. Оно потемнело и отдавало какой-то неприятной, тошнотворной зеленцой. Город превратился в руины: ещё немного и Берлин поднимет белый флаг, а победители будут праздновать победу. А что делать проигравшим? Неужели на них будет клеймо позора до конца жизни?

Гюнтер связался с генералом, и тот приказал отправить последние дивизии. Гюнтер хотел возразить, наблюдая за тем, как жались молодые парнишки лет девятнадцати. Он не хотел отправлять и их на верную погибель, потому что знал: они уже ничего не смогут сделать.

Но ослушаться приказа он не смел. Пока его власть жива, его с лёгкостью могут отдать под трибунал, чего Рихтеру очень не хотелось. Он ведь пообещал Ильзе, что они сбегут, а значит у него было, что терять.

Он отдал приказ, скрипя зубами, а сердце обливалось кровью от вида печальных лиц юных солдат. Они отдали ему честь и пошли в бой, как бравые воины. Сам же Гюнтер мелкими перебежками понёсся в штаб, чтобы доложить об исполнении прихоти генерала.

Он зашёл в помещение весь грязный, с засохшей кровью у подбородка. Генерал сидел за столом, и вид у него был такой, будто бы он ждал Гюнтера с минуты на минуту.

— Ты отправил их, как я просил? — Командным тоном спросил мужчина.

Гюнтер кивнул. В горле пересохло.

— Да, — хрипло ответил подполковник Рихтер, — я отправил их. И, честно, думаю, что их расстреляют ещё на земле. Они даже не успеют взлететь. — Мужчина посмотрел на генерала с грустью в глазах.

— Посмотрим, — равнодушно ответил генерал, а потом перевёл тему: — Ходят слухи, что фюрер решил покончить жизнь самоубийством.

— Что? — Спросил ошеломлённо Гюнтер. На его вопрос никто не ответил. — А куда мы все пойдём потом? — Спросил Рихтер следом, всё ещё пребывая в шоке от сказанных слов генерала про фюрера.

— Вас выведут из бункера. А дальше делайте с вашей жизнью, что хотите.

Гюнтер опешил. Он и не думал, что это случится так скоро. Он ведь ещё не достал нужные документы. А значит пора поторопить старого знакомого, который когда-то помогал его родителям уехать из Германии.

Рихтер быстро развернулся спиной к генералу, уже потерявшему к лётчику всякий интерес, и стремительно вышел из штаба, чтобы посетить другое подвальное помещение. Он бежал, что есть силы, и молился, чтобы его тело не попало под обстрелы.

Но сейчас кажется всё стихло, и даже рёв советских танков умолк.

Добежав до нужного помещения, он открыл тяжёлую дверь и вошёл внутрь. Единственным источником света в подвале служила лампа, которая сейчас не горела, и Гюнтер остановился, рукой нащупав стену.

— Шенберг. — Гюнтер позвал своего знакомого, и тот откликнулся на имя сразу же.

— Гюнтер, это ты… — Просипел он, и послышался щелчок, означающий, что Шенберг перевёл оружие на предохранитель. — Чёрт побери, нельзя так врываться. Мы же условились, а если бы я выстрелил? — Шенберг злостно включил лампу, и почти пустое помещение озарил совсем тусклый свет.

Гюнтер махнул рукой.

— Каждая секунда на счету. Мне некогда было подавать знаки. Сколько ты ещё будешь здесь прятаться? — Проворчал Рихтер.

— Пока не получу другой приказ. Но что-то мне подсказывает, что моих ребят уже не осталось в живых. — Шенберг хмыкнул и положил пистолет на старый стол. — Ты принёс мне еду?

— А ты сделал мне документы? — Вопросом на вопрос спросил Гюнтер. Шенберг скрестил руки на груди и посмотрел на него исподлобья. — Да, принёс я еду, принёс, — ворчливо проговорил Гюнтер и скинул с плеча походный рюкзак. Открыв его, Рихтер достал палку колбасы и немного тушёнки. Глаза Шенберга загорелись при виде продуктов, и он на радостях подошёл к столу, открыл верхнюю полку и достал папку.

— Здесь всё необходимое, — сказал Шенберг, протягивая папку Гюнтеру, и усмехнулся. — Скажи, старый вояка, почему два?

Гюнтер забрал готовые документы из мозолистых грязных пальцев Шенберга и засунул их в рюкзак.

— Второй для дамы. — Ответил он слегка смущённо и не смотря в сторону Шенберга.

— Для дамы, — протянуто произнёс Шенберг. — Неужто ты решил влюбиться в такое тяжёлое для всех время?

Гюнтер поднял на него взгляд и надеялся, что весь вид его был возмущённым.

— Что, — лётчик нервно усмехнулся, — Шенберг, не придумывай, пожалуйста. Мы просто решили вместе сбежать. Ей, как и мне, некуда податься, вот я и предложил свою помощь.

По широкой ухмылке Шенберга Гюнтер понял, что тот ему не поверил.

— Не ври сам себе, ты влюбился. Иначе бы ничего не стал предлагать. Куда вы собираетесь бежать?

Гюнтер пожал плечами и закинул рюкзак обратно на спину.

— Я ещё не знаю, возможно в Америку, куда и все, а может и в Португалию. Как карты лягут. Никто не знает, что будет дальше, Шенберг. Прошу, береги себя, возможно, это последний раз, когда мы видимся.

— Возможно, но ты же знаешь, я привык не смотреть наперёд, там всё как в тумане.

— В любом случае, береги себя.

Шенберг кивнул, и они попрощались.

Гюнтер вышел из помещения с документами на руках и поспешил в бункер, чтобы отдать их Ильзе.

По дороге он всё обдумывал слова Шенберга о любви, но так и не пришёл к какому-то выводу. Да, Ильза нравилась ему, но, чтобы он влюбился с первого взгляда? Быть такого не может. Чушь. Ильза просто была его спасением. Не более.

Зайдя в бункер, чудом не попав под очередной обстрел, Гюнтер миновал несколько коридоров прежде, чем столкнулся с Ильзой. Беккер снова шла с пустым подносом и вселенской усталостью на лице.

— Ильза, я достал документы! — Он произнёс это скромно, полушёпотом, но в тоже время горячо, взволновано, и улыбка озарила её лицо. Она кивнула, но ничего ему не ответила. Да, и Гюнтеру не нужны были слова, он видел их в её глазах. Он знал, что она согласна на всё.

И теперь всё, что им оставалось — это ждать возможности выхода. И освобождения от бремени, столь тянущего их вниз.

— Ильза, ты не могла бы мне тут помочь?

Ильза, складывающая постельное бельё, услышала голос своей коллеги, доносившийся из кухни. Беккер горестно вздохнула, едва не бросив с психу аккуратно сложенную простынь. Она так устала за последнюю неделю, что чувствовала раздражение на каждую новую просьбу. Ей хотелось крикнуть: «нет, не помогу», но она понимала, что все её коллеги находились с ней в одной тарелке. И если она не будет помогать, то в следующий раз никто не поможет ей.

Но сегодняшний вечер выбил её из колеи окончательно: второе мероприятие за месяц, на этот раз посвящённое скромной свадьбе Гитлера и Евы. Гостей было немного, но Ильза пробегала от столика к столику весь вечер. Она видела, как многие были не рады находиться на этом празднике жизни, как сидели с натянутыми улыбками. Ильза и сама была не рада, но разве у неё был выбор?

— Иду, — крикнула Ильза и положила простынь к остальному сложенному белью. Она прошла на кухню, и девушка по имени Марлин отдала ей полный поднос еды.

— Отнеси это в переговорную.

Ильза приняла поднос в руки и отправилась в сторону переговорной. По пути Беккер думала о том, что за время пребывания в бункере она стала жить одним днём. Она больше не строила планов, и даже её отложенные деньги не воодушевляли на мечты. В отличие от своих коллег, которые грезили о растратах своих средств и смотрели далеко в будущее, Ильза думала о том, что ещё один день прошёл и о том, проснётся ли она на утро, услышит ли приказы, наденет ли форму, увидит ли Гюнтера.

Она отнесла поднос с едой в переговорную и покинула её также быстро, как и появилась там. С ней никто не заводил бесед, она ни на кого не смотрела.

Вернувшись обратно, она разобралась с бельём и решила уйти на покой. Повернувшись в сторону комнаты персонала, она с неудовольствием увидела, как к ней шла Эмма.

Эмма была одной из немногих, кто не попал под расстрел, хотя она, как и её погибшая семья, выражала в открытую ненависть к партии. Но Эмма была хитра. Она продумывала шаги наперёд, знала, где нужно стать подхалимкой, а где надавить. Возможно, это её и спасло. В отличие от своей семьи, которую сдали палачам её же родственники, вступившие в партию, Эмма сумела сбежать и доказать, что она непричастна к этим людям ни коим образом.

— Ильза, — пропела она, — как тебе обстановка? — Вопрос прозвучал издевательски. Ильза недолюбливала Эмму, и та об этом знала.

— Хотелось бы лучше. — Спокойно ответила Беккер, думая, как лучше уйти от разговора.

— Как ты думаешь, — у Эммы похоже были и время, и силы на диалог, — сколько нам ещё осталось жить? — Эмма знала, куда бить, потому что этот вопрос угнетал Ильзу больше всего. Невольно Ильза сравнила Эмму с энергетическим вампиром, который забирал из неё последнюю энергию.

— Не знаю. Я не хочу об этом думать. Я живу настоящим и радуюсь, что ещё дышу. — Ильза по-прежнему оставалась спокойной, и о том, что у неё есть шанс в один конец, она, конечно, умолчала.

Эмма сделала вид, что рассматривает свои коротко стриженные ногти, и ответила:

— А я думаю, что нам осталось меньше недели. Всё решится в конце апреля, и мы увидим белый свет.

— Я бы с удовольствием увидела его не на том свете. И, вообще, Эмма, сейчас вроде бы твоя смена. Почему же ты не идёшь?

Эмма посмотрела на Беккер и язвительно улыбнулась:

— Там достаточно людей, и они прекрасно справляются без меня, к тому же, я пришла сказать тебе кое-что очень интересное.

— Что же? — Ильза была уверена, что никакие новости не смогут её уже удивить.

— Говорят, что фюрер решил покончить с собой. — Эмма сказала это так обыденно, будто бы прочитала прогноз погоды в местной газете.

Ильза застыла, переваривая информацию. Если фюрера не станет, то, что будет с ними? Куда им деваться?

Не дождавшись ответа от своей собеседницы, Эмма продолжила:

— А ты решила, что будешь делать, когда выживешь и выйдешь отсюда?

Ильза постаралась остаться равнодушной.

— Нет, наверное просто жить.

Вдруг в комнату вошёл незнакомый Ильзе мужчина в сопровождении Гюнтера Рихтера. Ильза едва не расплылась в улыбке при виде подполковника, но постаралась сохранить спокойное выражение лица. Гюнтер тут же поманил её к себе рукой, и Ильза, извинившись перед Эммой, закончила их диалог, чему была несказанно рада, и подошла к Гюнтеру.

Стоявший рядом мужчина был немного выпившим и глупо улыбался, прося ещё шампанского. Ильза кивнула и удалилась на кухню, чтобы достать из огромных запасов алкоголя, среди которого был и коньяк двенадцатилетней выдержки, и вино, и даже пиво, дорогое игристое шампанское с приятным сладким привкусом.

Пока Ильза искала шампанское, Йохан донимал Гюнтера расспросами.

— Ты выбрал себе прекрасную партию, Гюнтер. — В который раз повторил офицер и пьяно ухмыльнулся.

— Йохан, перестань. — Немного смущённо ответил Гюнтер.

— А почему перестать? Ты решил сбежать, и это прекрасно. Теперь у тебя есть смысл, и ты не бросаешься под пули просто так. Нам недолго осталось подчиняться этому придурку.

Гюнтер шикнул на него.

— Во-первых, не кричи так, во-вторых, ты не забывай, что, выйдя отсюда, мы станем живыми мишенями для всех. Прямо хочешь, Йохан, выбирай: русские, англичане или американцы.

— Две последние нации — одна бурда. — Йохан икнул и привалился к стене.

Гюнтер вздохнул и покачал головой.

— Эта свадьба, — вдруг сказал лётчик, — полное неуважение к нам. Мы находимся здесь, как заложники, а он смеет гулять, праздновать свадьбу, хоть и не в больших масштабах.

— Я же говорю: придурок.

Гюнтер посмотрел на Йохана. Мужчина, стоявший перед ним, был его учителем. Когда-то Йохан обучил Гюнтера полётам, передал все знания о самолётах, о боевых стратегиях, о крутых виражах, заставляющих противника открывать рот. Йохан стал для него практически отцом. Несмотря на нацизм, который бродил в рядах солдат, Йохан остался добряком с огромным сердцем. Он никогда и пальцем не тронул мирных жителей, с уважением относился к старикам, женщинам и детям. Он понимал, что они не виноваты в том, что лидеры их государств затеяли войну. Он даже сочувствовал советским солдатам, которые просто защищали свою родину от наступления фашистов. И он никогда не поддерживал Гитлера. Но, как и многие, шёл на бой, потому что таково было его призвание.

— Йохан, тебе пора перестать пить, а то найдешь себе беду.

Йохан посмотрел на Гюнтера туманным взглядом.

— Возможно, ты прав, мой друг. И наверное мне стоит отступить. — Пробормотал он, а потом резко перевёл тему: — Мы всех своих похоронили?

— Да. Сегодня попрощались с Вильгельмом.

— Жаль, хороший был парень. Чистый, светлый, словно ангел.

— Порой, Йохан, мне кажется, что он и был ангелом. Молодой, наивный. Страна его погубила.

— Как и многих молодых. Ладно, мы с тобой уже стары, но что делать совсем юным ребятам?

— Не знаю, надеяться на себя или собираться в группы. Быть вместе. Куда-то бежать. Без званий проще, а вот у нас с тобой и звания, и документы.

— Ты думал когда-нибудь повернуть время вспять и не пойти на службу?

— Нет, а смысл? Вселенная привела меня сюда. Здесь я встретил её, — Гюнтер кивнул в сторону кухни, где находилась Ильза, — а значит, такова моя судьба. По-другому и быть не могло.

Йохан кивнул невпопад и отлепился от стены.

— Ладно, удачи, — сказал он и немного покачнулся, — надеюсь, ещё встретимся на этом свете.

Гюнтер похлопал его по плечу и попрощался. Как только Йохан скрылся за углом, в комнату вернулась Ильза с полной бутылкой шампанского.

— Извините, что заставила долго ждать… — Беккер прервала себя на полуслове и стала оборачиваться в поисках товарища Гюнтера. — А где господин…

Гюнтер рассмеялся от её растерянности и ответил:

— Ушёл на покой.

Ильза вздохнула, и Гюнтер вдруг подумал о том, сможет ли он отпустить войну и заменить её любовью? И он надеялся, что сможет, что не будет рваться больше в бой, что будет хотеть иного, нежели стрельбы, полётов и убийств.

Посмотрев на Ильзу, он решил, что ради неё он постарается.

Квартал за кварталом Берлин медленно становился другим городом, как и вся Германия. Для Ильзы она уже перестала быть той страной, в которой выросла Беккер. Теперь всё изменилось.

Обитатели бункера находились в ожидании. Час, когда фюрер совершит самоубийство, уже был близок.

Вся ситуация походила на неудавшийся праздник, когда именинник, поняв, что не сумеет справиться с пьяными гостями, уходит и оставляет всё на самотёк.

Постепенно укрывшимся в бункере предлагали выйти на поверхность, но Ильза наотрез отказалась, даже несмотря на то, что так хотела глотнуть свежего воздуха и посмотреть на небо. Она знала, что не увидит той голубизны, покрываемой порой лёгкими облаками, знала, что воздух пах залпами, кровью и был далёк от свежего. Она была уверена, что воздух в Берлине нынче спёртый.

Она хотела выйти из бункера вместе с Гюнтером. Каждый раз её посещали вопросы: а всё ли он хорошо продумал, всё ли хорошо спланировал? Ильза надеялась, что да. Гюнтер был её единственным шансом на свободу.

Свобода — какое страшное и одновременное сладкое слово. Ильза немного пугалась его. Она, привыкшая работать, привыкшая служить другим людям, боялась, что не сможет воспользоваться этой свободой, и ей очень хотелось, чтобы Гюнтер показал, как это — наслаждаться независимостью, освобождением.

На утро после свадьбы пришла плохая радиограмма: они окружены. Силы Советского Союза наступили им на пятки, и теперь никаких сомнений в том, что Германия пала, не осталось.

Ильза ждала Гюнтера. Он должен был появиться сегодня в бункере и ввести её в курс дел. Рассказать об их планах, рассказать, как они будут бежать из проигравшей страны.

Ильза ждала его приход, как не ждала отца с фронта. Уж очень ей хотелось побыть рядом с Гюнтером. От этого сильного мужчины веяло безопасностью и теплом. Рядом с ним Ильза чувствовала себя по-особенному, словно она — роза, которую оберегали и любили, словно она самый красивый цветок, который посажен в саду.

* * *

В полдень снова начались обстрелы и взрывы бомб. Электричество скакало и меркло, затем снова появлялось, и Ильза чуть не выронила стакан с водой, пока несла его одному из секретарей Гитлера.

Зайдя в комнатушку, в которой сидела молодая женщина, Ильза заметила, что та вся была на нервах. Её синие глаза, словно море, механически клацали по клавиатуре. Она отрешённо смотрела перед собой, уже знав наизусть каждую букву.

Ильза понимала, что подсознанием женщина находилась далеко от бункера. Беккер видела в ней себя, когда сама она точно также отрешённо сидела на своей кровати и думала обо всём и ни о чём одновременно.

Ильзу пугала неизвестность. Она не знала, чего ожидать в страшный час. Неизвестность длилась слишком долго и слишком мучительно. И всё, что оставалось — это ждать и понимать, что ты не властвуешь над ситуацией и ничего не можешь сделать.

Ильзе казалось, что она зависла над пропастью и не может сделать шаг вперёд. И бесконечно тянулось время, настолько, что казалось, что и минута отсчитывается слишком долго. Кто придумал это время? Конечно, человек. В попытке систематизировать всё то, что окружало людей, они придумали такой механизм, как время. Выдумали секунды, минуты, часы. Часы превратили в сутки, а сутки в дни. И кому теперь нужно это время, когда всё застыло, замерло?

Ильза бесшумно подошла к секретарю и поставила перед ней стакан. Женщина даже не моргнула, и Ильза, решив не отвлекать её от важных дел, удалилась.

Идя по коридору, она вдруг заметила знакомую спину впереди стоящего мужчины.

— Гюнтер. — Взволнованно окликнула его Ильза, мысленно радуясь, что видит Гюнтера живым. Рихтер обернулся, и Ильза увидела, что он был не один. Беккер остановилась посередине коридора и стала ждать, когда подполковник закончит разговор и подойдёт к ней.

Долго он себя ждать не заставил. Сказав пару слов собеседнику, Рихтер кивнул ему и пошёл по направлению к Ильзе.

— Ты жив. — Выдохнула она, как только Гюнтер поравнялся с ней.

— Да, я едва не погиб, но смог выбраться из-под этого града бомб.

— Ты живой, и это главное.

— Итак, Ильза, фюрер покончит с жизнью сегодня, и это точно. Хотя ты наверное уже в курсе последних новостей. — Ильза кивнула. — После того как фюрер будет мёртв, его тело, как и тело его новоиспечённой жены, сожгут, и с этого момента каждый, кто находится в бункере, станет предоставлен сам себе. Всех выведут отсюда и отправят восвояси, дав шанс уйти, сбежать. Вот, — он протянул чёрный свёрток, который Ильза не заметила в его руках, — я принёс тебе другую одежду. Она более удобна и практична для того, чтобы передвигаться по поверхности. Ильза, — он вдруг заволновался, — я бы этого не хотел, но некоторое время нам придётся скитаться по подвалам или убежищам. — Было видно, что эта новость расстроила Беккер, и Ильза вздохнула, однако умом она понимала, что другого выбора у них нет, и подвалы — это лучше, чем верная смерть на открытом поле, где их мог подстрелить кто угодно. Гюнтер продолжил говорить: — Я достал деньги. Как только всё устаканится, мы отправимся в Париж по тем документам, которые нам сделали, а из Парижа уже будем решать, какой путь нам держать дальше. Я думал и про Португалию, и про Америку, но нам нужно принять совместное решение. Пока наша первая цель — добраться до Парижа. А там, если всё пройдёт хорошо, будет легче.

— А если… — Ильза не хотела думать, что всё может пойти не по плану, но вопрос так и рвался с губ.

— Будем думать по ситуации. Сейчас я не могу дать тебе точных прогнозов. Если всё пойдёт в другую сторону от хорошего, значит мы пока останемся в Германии и уедем на её окраину.

— Но у нас же получится? — Спросила Ильза с надеждой в голосе.

— Я думаю, что да. — Гюнтер задумался, затем спросил: — Скажи, у тебя есть ещё родственники в Берлине?

Ильза отрицательно покачала головой.

— Двоюродная сестра Гретель уехала ещё в сорок третьем, и я не знаю, где она сейчас и что с ней. Больше никого не осталось.

— Хорошо. — Гюнтер кивнул. — Тогда нам остаётся только ждать.

Они разошлись по своим комнатам, и весь бункер замер в ожидании чего-то худшего.

Ильза пришла в комнату для персонала и решила немного отдохнуть перед тем, как окончательно выйти из этих бетонных стен.

Она очень надеялась, что их план с Гюнтером осуществиться в точности так, как они задумали.

Париж…

Звучало заманчиво и романтично. Она никогда не была за пределами Германии, никогда не пересекала её границ, и ей казалось, что она будет рада увидеть любую другую страну, которую не коснулась война.

* * *

Ильзу разбудил Гюнтер. Она так крепко уснула, что не услышала выстрелов, не услышала, как засуетились люди вокруг, не услышала громкоговоритель, вещавший из коридора о том, что проходит эвакуация.

Она разлепила глаза и увидела встревоженное лицо Гюнтера, склонившегося очень близко к её собственному лицу.

— Пора, — проговорил он одними губами, и Ильза с его помощью поднялась с кровати. Она была рада, что успела переодеться перед тем, как прилечь отдохнуть, и теперь ей оставалось только взять походной ранец, внутри которого лежали её немногочисленные вещи да личный дневник, в котором она иногда вела записи.

Вокруг царила суетливая атмосфера, странный, взволнованный, взбудораженный шёпот разносился изо всех углов и щелей.

Ильза шла вслед за Гюнтером и старалась не потерять из виду его широкую спину. Когда они проходили мимо покоев фюрера, в этот момент дорогу им преградили солдаты, и Ильза успела увидеть, как главный адъютант и кто-то из прислуги выносили два тела. Как только они скрылись за поворотом, солдаты разрешили Гюнтеру и Ильзе идти дальше.

Проходя мимо бывшей спальни уже теперь покойного Гитлера, Ильза мельком глянула в приоткрытую дверь и тут же пожалела о своём любопытстве. Стены в комнате были залиты кровью, которая попала на диван, письменный стол и светлый ковёр. Ильзу едва не стошнило от этого слишком кровавого зрелища, и она даже прикрыла рот рукой, быстро отводя взгляд. Она стала снова смотреть в спину Гюнтера, но образы в её головы были слишком красочными.

Она остановилась через несколько шагов и часто задышала, стараясь справиться с рвотным позывом. Нет, Ильза Беккер не боялась крови, но ей не доводилось видеть её за раз в таком огромном количестве.

Гюнтер обернулся через плечо и, увидев, что Ильза за ним не идёт, подошёл к ней практически вплотную.

— Ты в порядке? — Спросил он ласково и положил руку ей на плечо. Его прикосновение, как не странно, успокаивало молодую девушку, и через несколько секунд Ильза дышала уже ровно.

Беккер кивнула.

— Да. — Тихо ответила она следом. — Извини. Просто случайно увидела то, что не должна была видеть. От этого… — Она поджала губы. — Становится дурно.

— Понимаю, — ответил ей Гюнтер с сочувствием, — сначала я сам долго привыкал к изуродованным телам, особенно к тем, которые подрывались на минах, к рекам крови, которые текли без остановки, к крикам от сумасшедшей боли, которую испытывали почти убитые ребята.

Ильза вздрогнула.

— И как ты с этим живёшь?

Гюнтер пожал плечами.

— Ко всему привыкаешь. И к такому тоже, уж поверь мне. Ну что, — Гюнтер обернулся в сторону выхода, до которого оставались считанные шаги, — ты готова на встречу со своей новой жизнью? Не передумала идти со мной?

Ильза оглядела стены, коридор, по которому часто ходила, и поняла, что она более, чем готова. Этот бункер останется её воспоминанием и местом, где она повстречала Гюнтера.

— Да, — уверенно произнесла Беккер, — я готова. Идём.

Гюнтер взял её за руку. Позади них уже стали слышаться голоса других, собирающихся выйти из бункера. Гюнтер преодолел оставшееся расстояние до выхода и толкнул металлическую дверь.

Ветер обдул лицо Ильзы, и она на секунду зажмурилась. Слишком давно уже не ощущала щекотания этих ветреных порывов. Гюнтер крепче взял её за руку и повёл на другую улицу.

Ильза шла, едва не открыв рот. Берлин, который она знала в детстве и который видела сейчас, оказался совсем другим городом. Здания разрушены, дороги разбиты, горы мусора заполонили улицы, а запах стоял отвратительный. Кое-где валялись трупы, и Ильза старалась не смотреть в те стороны, чтобы не прибавлять себе картинок в будущих ночных кошмарах. В том, что они будут ей снится — Ильза не сомневалась ни секунды.

Вдалеке слышались взрывы, выстрелы, и Гюнтер, держа в одной руке руку Ильзы, а в другой оружие, оглядывался по всем сторонам.

— Мы почти на месте. — Нарушил молчание Гюнтер и показал на один из разваленных домов. Они сделали несколько коротких шагов, и внезапно их настигла очередь из автомата. Гюнтер выстрелил в ответ, а потом побежал со всех ног. Ильза бежала вместе с ним и не отпускала его руку.

Ей стало страшно. Она хотела зажмурить глаза от того потока пуль, которые неслись за ними, но понимала, что тогда усложнит задачу Гюнтеру. Поэтому, преодолевая свои страхи, она бежала и смотрела только вперёд. Она доверяла Гюнтеру и верила, что он их спасёт.

Она чувствовала мелкие камни под ногами, и ей даже показалось через подошву ботинок, что пятки прошли по нескольким гильзам.

До места они добрались живыми. Гюнтер быстро открыл дверь и втянул Ильзу за собой. Оба прислонились к стенке, тяжело дыша.

Минут пять они стояли в темноте и тишине, которая сопровождалась звукам их громкого дыхания, а затем Гюнтер, видимо поняв, что их жизни уже ничего не угрожает, чирикнул зажигалкой и нашёл в темноте выключатель. Он щёлкнул по нему, и комнату озарил совсем тусклый грязный свет.

— Ты цела? — Спросил Рихтер, в упор смотря на Беккер. Ильза с любопытством разглядывала помещение, в которое он её привёл. Оно было обставлено по минимализму. В одном углу стояла кровать, в другом раскладушка. Письменный стол придвинули к левой стене, возле правой была создана своеобразная уборная.

— Да, всё хорошо. — Ответила Ильза не совсем уверенно. Она всё ещё ощущала, как по её венам бегал адреналин, всё ещё слышала отголоски выстрелов.

Гюнтер подошёл к ней и обнял её очень крепко. Ильза обняла его в ответ.

Они стояли очень долго в объятьях друг друга, а потом Ильза просто потянулась за поцелуем, который Гюнтер вернул ей с особым жаром и позволил себе коснуться её тела.

Он снимал с неё одежду медленно, плавно, и в каждом его прикосновении Ильза чувствовала, что она желанна.

— Скажи, ты ведь пойдешь за мной, куда бы не привела нас судьба? — Шёпотом спросил он и поцеловал её в оголённое плечо.

— Да, конечно, — с придыханием ответила Ильза, — моя жизнь полностью в твоих руках.

Прошло несколько дней.

Каждый день Гюнтер покидал их временное пристанище, чтобы достать пропитание со складов, которые уже никто не охранял и послушать последние новости от, порой проходящих мимо, советских солдат.

В один из таких дней он услышал, что Германия объявила капитуляцию. И в этот день всё смолкло. Больше не было слышно очередей автоматов, не было слышно, как взрываются бомбы.

— Как там на поверхности? — Спросила Ильза, когда Гюнтер вернулся с полным рюкзаком за спиной.

Гюнтер скинул его с плеч и мрачно посмотрел на Беккер.

— Германия подняла белый флаг. — Глаза Ильзы после его слов заблестели от слёз. Немецкая армия официально проиграла. — И теперь на улицах тихо. Сейчас советские солдаты патрулируют город и задерживают всех, кто так или иначе выглядит подозрительно. Особенно тех, у кого есть символика. — Гюнтер показал на своё предплечье, на котором к форме была пришита свастика.

— Мы будем сидеть тут. — Решительно заявила Ильза. — У нас нет другого выбора, я не хочу, чтобы тебя поймали.

— Я бы тоже этого не хотел, Ильза. — Гюнтер горестно вздохнул. — Все мы — пешки. Настоящие убийцы это те, кто свыше. Но разве советским солдатам есть до этого дело? Над нами будут вершить суд, а главари уже давно сбежали.

— Но не может быть, чтобы все сбежали, кто-то должен был остаться.

— Поверь, даже если нашлись те, кто остался, они сумеют избежать такой участи.

— Тогда нам нужно бежать сейчас, Гюнтер. Может мы скроемся в толпе? Я не хочу, чтобы нас нашли здесь. Меня они может и не тронут, а вот ты. Я так боюсь за тебя. — Ильза прижалась к Гюнтеру, ища в его объятьях успокоение. Гюнтер обхватил руками её спину и крепко обнял, а носом зарылся в её волосы.

— Всё будет хорошо, не переживай, — прошептал он. — Уже поздно. Нужно отдохнуть.

— Да, конечно, — кивнула Ильза и отстранилась первой.

Пока Гюнтер переодевался и обмывался, Ильза расстелила постель. Белье было серым, с засохшими пятнами, но сейчас Ильза думала, что лучше спать в таких условиях, чем лежать мёртвой где-то на улице.

Когда они легли на небольшую кровать и потушили ночник, Гюнтер смотрел в тёмный потолок, помня о каждой трещинке на нём.

— Как ты думаешь, — тихо спросила Ильза, — какими мы запомнимся в глазах следующего поколения?

Гюнтер долго думал, что ответить. Он не раз задавал себе такой вопрос, и каждый раз у него всегда был один, неизменный ответ.

— Я думаю, — также тихо произнёс Рихтер, — мы останемся для них потерянными, с кровью на руках. Они не простят нам того ужаса, что мы натворили. Они будут стыдиться нас и нашего поступка. Подожди, Ильза, это ещё только начало. Ещё не казнили тех, кого уже нашли, забрали в плен. Ещё не вскрыли все данные о лагерях, об убитых, о тех, кого пытали, насиловали. И скоро это всё будет обнародовано. И вот тогда, милая Ильза, станет ещё хуже. Нас всех приравняют в один ряд, и никто даже не посмотрит на отдельные истории солдат, никто не будет разбираться с тем, что многим пришлось пойти на сделку с совестью и убивать ради спасения собственной шкуры, никто не будет думать, что пришлось пережить нам. Никто ведь не знает, что нам поставили условие: или воевать добровольно-принудительно, или умереть в сию же секунду. И поверь, тех, кто не захотел подчиниться режиму, уже давно съели черви. Поэтому мы всегда будем убийцами, палачами чужих жизней. Мы — зло. И если взглянуть со всех сторон, Ильза, то все люди погрязли в этом зле, абсолютно все. Вот, к примеру, мы убиваем животных ради собственной выгоды, но оплакиваем свой род, своих солдат и даже не задумываемся о том, а каково бывает стае, когда кого-то из неё умерщвляют. Мы до невозможности парадоксальны, Ильза, и все мы ходим по очень тонкой леске жизни, ловя равновесие между двумя сторонами: злом и добром.

— Может, Гюнтер, нам никуда и не ехать. — Внезапно сказала Ильза. — Просто сбежать за пределы Берлина, вот и всё. Я не думаю, что мы нужны за границей. Там, таких как мы, хватает с лихвой. И наш переезд в другую страну не спасёт тебя от того, что ты немец. Мы не сможем сбежать от самих себя. Будь ты в Париже или Америке, или Англии — ты везде останешься палачом.

— Может ты и права. Но и тут нас никто не ждёт с распростёртыми объятиями.

Гюнтер повернулся лицом к Ильзе. В этот момент за дверью послышался рёв мотора, а затем шаги солдат и русская речь, которая пугала их обоих. Ильза по привычке закрыла глаза, Гюнтер затаил дыхание и молился тому, чтобы русские прошли мимо и не вздумали дёргать металлическую дверь. Потому что если они узнают, что она закрыта, они наверняка захотят её проверить и станут ломать, пока не выломают и не обнаружат их.

Однако в этот раз его молитвы были услышаны, и солдаты прошли мимо, громко хохоча.

Гюнтер и Ильза прятались в маленькой комнате целую неделю. Когда патрулирование стихло, а русских стало меньше, Рихтер сообщил Ильзе, что они уходят сегодня, но прежде им нужно пополнить свои запасы еды и воды.

Молодые люди вышли из своего пристанища ранним утром. Оба они переоделись в гражданское, и теперь мало походили на офицера и прислугу покойного фюрера.

Они шли по разбитому тротуару, стараясь не оглядываться и вести себя спокойно. Изредка им навстречу выходили прохожие, которые точно также, как и они, никуда не спешили.

Холодный майский воздух освежал и придавал ясности ума. Солнце периодически выглядывало из-за туч, и Ильза впервые с неподдельной радостью смотрела на то, как оно освещает город.

Они миновали Бранденбургские ворота, через которые проходил свет лучей. Ворота как будто светились и купались в его лучах, и Ильза остановилась, чтобы немного посмотреть на этот свет. Ей казалось, что это — добрый знак. Что у них всё получится и что плохое осталось позади. Она надеялась на удачу, которая несомненно была у них.

Пока Ильза рассматривала свет, Гюнтер набрал воды из ближайшей колонки, которая, на удивление, осталась цела после бомбёжки и функционировала, как и полагается.

На обратном пути они застали мальчишек, играющих в мяч в одном из разрушенных дворов. Дети веселились, смеялись и были очень даже счастливы, и это не могло не радовать глаз. Значит, всё складывалось не так уж и плохо. По крайней мере, для мирных жителей.

Ближе к девяти утра на улицах стали появляться советские солдаты, и Гюнтер постарался выглядеть невозмутимо, будто бы он — один из гражданских, а не бывший лётчик, когда-то бросавший бомбы со своих самолётов в адрес их товарищей. Солдаты прошли мимо, равнодушно взглянув на парочку. Никто не стал их останавливать и требовать документов. Похоже, сейчас всё стихло. Людей стало меньше, и Гюнтер понимал почему: все массово уезжали в соседние страны.

* * *

Заступал вечер. Солнце снова их покинуло. Гюнтер и Ильза вышли из убежища полностью собранные. В руках Гюнтер держал чёрный мешок, в котором хранилась форма. Он собирался избавиться от неё окончательно.

— Подожди меня здесь, — сказал Гюнтер и отошёл от Ильзы на несколько метров, чтобы бросить мешок в вырытую яму. Но едва он сделал пару шагов, как внезапно услышал русскую речь. Гюнтер встал как вкопанный и медленно повернулся. К нему шли двое солдат с автоматами наперевес. Гюнтер понимал, что если он дёрнется — его пристрелят, а умирать он сегодня не собирался. Со спокойным выражением лица, хоть сердце бешено колотилось, он поднял руки вверх, бросая мешок наземь.

Солдаты подошли к нему, и один из них наклонился, чтобы посмотреть внутренности мешка. Как только он открыл его, брови солдата удивлённо взметнулись вверх. Он окликнул своего товарища, призывая посмотреть на содержимое. Второй солдат тоже был удивлён.

Через секунду Гюнтера уже взяли под руки и повели в другую сторону. Он напоследок посмотрел на Ильзу, улыбнулся ей и подмигнул. Для неё это был знак. Они успели разработать план на случай, если Гюнтера всё же поймают. И вот этот план теперь ей пригодился. Она должна будет следить за новостями и воспользоваться деньгами, которые они отложили на билеты, чтобы приехать к нему на суд, который, как заверил Гюнтер, над ним обязательно состоится.

Гюнтера привели в специальный лагерь для пленных военных. Людей в лагере было достаточно, и Гюнтер вроде как должен был ощущать себя в своей среде, среди своих, но чувствовал себя здесь лишним. Ему не хотелось делить пространство с нацистами. Ведь он так хотел избежать всего этого, остаться не при делах, выйти сухим из воды. Но судьба была к нему неблагосклонна. Видимо за все свои поступки придётся отвечать.

Гюнтер обвёл глазами лагерь. На него никто не смотрел в ответ, до него никому не было дела. Он прошёл в дальний угол и сел на голую землю, стараясь отключить панику. Что теперь будет с ним и удастся ли ему выбраться живым? Или его всё же ждёт тюрьма, а ещё того хуже: смерть?

После Гюнтера привели ещё нескольких человек, среди которых не было ни одного знакомого лица. Их всех заставили надеть форму, а затем накормили. Скудно, но всё же Гюнтер был рад небольшой миске с едой.

К концу дня Гюнтер подружился с несколькими солдатами, и они тихо поговорили о том, кто, где воевал, в каких советских городах побывал и сколько советских вояк убил.

Ночь подкралась незаметно, и перед сном Гюнтер думал, что пока всё не так плохо. Ему только нужно подождать, а потом он вернётся к Ильзе.

Сквозь серые облака пыталось просочиться солнце. Гюнтер стоял в сторонке и курил сигарету, которую ему любезно предоставил его новый товарищ — Людвиг. Он был одним из первых, с кем Гюнтеру выпала честь пообщаться. Людвиг, также как и Рихтер, не успел спрятаться от русских и его повязали почти в самом начале после поднятия белого флага. Людвиг рассказал, что начинал свою карьеру простым рядовым в СС у Гиммлера, затем стал командовать несколькими отрядами. По своей натуре он не являлся тем человеком, который был способен на убийство. Людвиг, конечно, поддерживал кое-какие идеи рейха, но в целом он был больше положительным человеком, чем кровожадным нацистом. И, конечно, как и многие, искал выгоду на любой стороне.

— Людвиг. — Гюнтер обратился к Людвигу, который стоял неподалёку и тоже выкуривал сигарету, пуская струйку дыма в небо.

— А? — Откликнулся Людвиг.

— Слышно что-нибудь? — Спросил Гюнтер с надеждой, потому что только Людвиг знал о последних новостях. У него был достоверный источник, и он завязал неплохие знакомства среди советских офицеров. Гюнтер догадывался, что такие связи его новый знакомый получил только потому, что согласился сотрудничать и наверняка рассказал обо всех планах немецкой армии, которые были ему доселе известны. Такие как Людвиг могли и избежать суда. И Гюнтер не терял из виду такого человека.

Людвиг выпустил несколько дымовых колец и посмотрел на Гюнтера своими чёрными, как смоль, глазами.

— Нет, — хмыкнул он, — пока ничего.

Рядом с ними стоял ещё один мужчина по имени Равич, тихо подметивший:

— Конечно, ничего. Свежие новости ведь бывают только после обеда.

Гюнтер без интереса глянул на Равича. Этот мужчина был меланхоличен и нетороплив. Послушав его однажды, Гюнтер пришёл к выводу, что Равич был до мозга костей пессимистом и всегда видел ситуацию в самом плохом свете.

— Равич, — вздохнул Рихтер, качая головой, — ты бы хоть немного иначе посмотрел на ситуацию. Мы живы, и это уже хорошо.

— И это ты называешь хорошо? — Равич махнул рукой, показывая на других заключённых. — Мы находимся в чёртовом лагере. Мы пленники. А знаешь, как обычно поступают с пленниками? Их казнят! Не переживай, скоро ты встретишься со своими покойными сослуживцами. А я, будучи из Вермахта, на жизнь смотреть счастливо не могу и готовлюсь к самому худшему.

Гюнтер закатил глаза и отвернулся от Равича, не желая продолжать этот бессмысленный диалог.

— Давайте просто думать о хорошем, — с другой стороны от Гюнтера голос подал Зиммер — оптимист, каких ещё поискать. Он был полной противоположностью Равичу, и Гюнтеру нравилось с ним общаться больше. — Нас не убьют, и мы все выживем. Единственным неприятным исходом, возможно, будет то, что нас посадят в тюрьму, к сожалению, на пожизненное. Но, — он поднял руку и улыбнулся во все свои оставшиеся зубы, — это намного лучше чем умереть.

Гюнтер усмехнулся, и на душе как-то даже повеселело. Змммер славился тем, что внутри него плескалось огромное желание жить и любовь к самой жизни в целом. Он был человеком с мягким нравом, и Гюнтер честно не понимал, как Зиммер умудрился попасть на войну. В ходе их бесед, Рихтер выяснил, что Зиммер, в своё время, много путешествовал и промышлял музыкой. Его инструментом являлась скрипка, которой, по словам самого Зиммера, он владел превосходно. Войну он прошёл по морским путям и сдался в плен добровольно. Наверное поэтому и остался до сих пор в живых.

— Знаете что, давайте тогда ничего не думать. У всех у нас разные мысли и непоколебимое мнение. Нам остаётся только ждать, когда схватят оставшуюся горстку, а затем будут вершить над нами суд, вследствие которого нам всем вынесут один приговор: тюрьма.

— Лётчик, ты, возможно, прав, но сколько времени пройдет ещё прежде, чем это произойдет?

Вместо Рихтера ответит Равич:

— Не думаю, что много. Скоро всё закончится.

— Я считаю, что Гюнтер прав. — Снова заговорил Зиммер. — Они будут искать всех и вершить суд над всеми нами, а не над каждым солдатом отдельно. Повторюсь ещё раз: нам повезло, что мы живы. Давайте просто ждать. Понимаю, что это место угнетает, но мы лишены права выбора. Делать нам большего нечего. — Зиммер посмотрел на их небольшую группу, и все с ним согласились.

Каждый из этих солдат был по-своему уникален. У каждого за плечами имелась другая, довоенная жизнь. Кто-то был скрипачом, кто-то художником, кто-то механиком, кто-то поваром. Кто-то любил плавать, а кто-то бегать по утрам. У всех у них существовал привычный уклад жизни, свои потребности, свои интересы. Их ничего не объединяло, пока не объявили воинскую повинность. И мужчины, бросив все свои хобби, свои профессии, пошли на войну. И война стала их общим интересом.

Многие понимали, что в какой-то степени война нужна была миру. Нужна была для того, чтобы что-то поменять в сознании людей. Старые выстроенные системы уже не работали, и нужно было придумать что-то новое. Нужны были перемены.

Возможно, стоило поискать другие выходы, кроме как развязывать войну, для изменения привычных устоев, но разве кто-то стал бы их искать? Война — самый простой, самый быстрый, но как оказалось не совсем действенный способ. Кто войну затеял, тот в итоге проиграл. Но сознание людей всё же перевернул. И теперь перевернулся весь мир.

* * *

С момента заключения Гюнтера прошло чуть больше трёх месяцев. Лето уже подходило к концу, а он, как и его новоиспечённые товарищи, всё ещё находился в лагере. Дни его превратились в абсолютно одинаковые, лишённые смысла, и порой Гюнтер даже не знал, какой день недели и какое число пришли с восходом солнца.

Единственным его спасением стало то, что он начал писать письма Ильзе. Благодаря дружбе с Людвигом, Гюнтер передавал через него свёрнутые записки, в которых писал о своих чувствах, ощущениях и мыслях.

Ильза не отвечала ему, но Рихтер знал, что она получает их и читает, знал, что таким образом он её поддерживает.

В очередной день, кажется это было тридцать первое августа, Гюнтер сидел в камере и намеревался выйти на прогулку по небольшому периметру, как в комнату ворвался запыхавшийся Людвиг.

— Наша судьба решена, — из его уст это прозвучало, как приговор, — мы едем на суд в город Нюрнберг.

— Так далеко? — Удивился Зиммер. — Но почему туда?

Людвиг пожал плечами.

— Почём мне знать.

— Когда мы уезжаем? — Спросил Гюнтер.

— Завтра ночью. Поедем поездом.

— Мне нужно написать Ильзе, сказать ей, где я буду.

Людвиг покачал головой.

— Очередную записочку твоей ненаглядной передать уже не получится. С минуты на минуты приедут большие шишки, и уже никто не будет водить со мной должную дружбу. Я, конечно, всё ещё буду в почёте, но и они знают границы. — Людвиг подошёл к поникшему Гюнтеру и хлопнул его по плечу, призывая взбодриться. — Это дело будет громким. И я думаю, что милая фрау узнает, где ты. И если у неё будет возможность, она сама к тебе приедет.

Гюнтер смирился с этой мыслью, и остаток дня прошёл для него без изменений.

После ужина все четверо гуляли последний раз на территории лагеря и любовались уходящим солнцем.

Гюнтер вспоминал, как ещё в далёком тридцать девятом году последний день лета ознаменовался кровавым событием, и началось то, что навсегда войдет в историю.

Почему именно ему выпала такая доля: родиться незадолго до таких событий? Ведь у него было прекрасное детство и не менее прекрасная юность, теперь перечёркнутые ужасающей молодостью, в которой он повидал все «прелести» войны.

Как только последние лучи солнца скрылись за горизонтом, а луна стала царить на небосводе, началось общее построение около ворот. Их вывели под конвоем, и Гюнтер даже не стал оглядываться по сторонам. Он шёл с поднятой головой и смотрел вперёд, думая о том, что хотел бы увидеть Ильзу и обнять её. А ещё он хотел свободы.

Их запихнули в вагоны, как селёдок в бочку. Гюнтер выдохнул, увидев знакомые лица у одной из стен, и поспешил к своим друзьям, чтобы скоротать время пути с ними.

Поезд тронулся, и колёса застучали по рельсам. Гюнтер давно не путешествовал этим видом транспорта и был даже, в какой-то степени, рад небольшим переменам. Под мерный стук колёс Гюнтер засыпал с одним лишь желанием: побыстрее увидеть Ильзу.

* * *

Сентябрь встретил их уныло. От вчерашнего летнего солнца не осталось и следа. Утро выдалось серым и прохладным.

Они прибыли в Нюрнберг в пять часов утра. Их выволокли на улицу, а затем погрузили в большие грузовики и отвезли к огромному зданию. Каждому пленному предоставили одиночную камеру и завтрак, состоявший из перловки, чёрствого куска хлеба и жутко холодного, до тошноты невкусного чая.

Позавтракав, Гюнтер оглядел камеру, в которую его привели. Она была крохотной, около четырёх метров в длину и около двух в ширину. К одной из стен была приставлена койка, к другой приделан туалет. Точнее подобие туалета, которое представляло из себя дырку, прикрытую дощечкой.

«Могло быть и хуже» — подумал Гюнтер. — «Зиммер уже точно нашёл оптимизм в своей камере. Можно попробовать и мне также. Главное не уподобляться пессимистичному Равичу. Грусть и тоска мне сейчас не помогут».

Гюнтер знал, что скоро к нему придут с блокнотом и начнут спрашивать всё с самого начала: кто он такой, какое у него звание, кто был его командиром и чем он занимался на фронте.

И Гюнтер готов был ответить на эти вопросы, если бы они гарантировали ему то, что он выйдет отсюда свободным человеком. Хотя выбора у него не было: ему всё равно придётся отвечать. И либо он пойдёт на контакт и заслужит к себе расположение, либо его отправят в тюрьму сразу же по окончанию суда.

Мысли его были прерваны выстрелом. Гюнтер вздрогнул: настолько он отвык от этих звуков.

Подойдя к маленькому окошку, которое выходило во внутренний двор, Рихтер увидел, как на пыльном асфальте валялось чьё-то тело. Приглядевшись ближе, он заметил свастику на его рукаве, и понял, что убили слишком заядлого нациста.

«Что ж», — снова подумал Гюнтер, — «лучше я буду вежливым».

Утро встретило Ильзу прохладой и туманом. Выходя на улицы Берлина, Беккер понимала, что город стал ей чужд. Оккупанты в виде англичан и американцев небрежно относились к немцам, вели себя неуважительно и унижали их нацию. Ильза лишний раз старалась не высовываться, чтобы не навлечь на себя гнев этих якобы освободителей. Куда лучше относились советские солдаты, но сейчас их в городе стало в разы меньше. Ах, если бы Гюнтер был рядом с ней, Ильзе было бы спокойно. Все их мечты о побеге рухнули в одночасье, но Ильза, как бравый воин, сдаваться не собиралась. Даже несмотря на то, что Гюнтер писал о том, что, возможно, он не выйдет из заточения, Ильза верила, что они ещё повстречаются. И она готова была помочь всеми правдами и неправдами, чтобы добиться освобождения Гюнтера Рихтера.

Ильза прошла мимо Рейхстага, на полуразрушенном куполе которого по ветру развевалось красное знамя победы, принадлежавшее армии Советского союза. Вдалеке звучали русские песни, слышался громкий смех, и Ильзе на секунду показалось, что она уловила звон наполненных стаканов.

Вот уже как три месяца она жила в одиночестве, справлялась со всем сама и ждала хоть каких-нибудь радостных вестей от Гюнтера.

Ильза дошла до прилавка с газетами, за которым стояла молодая девушка, и спросила:

— Привезли что-нибудь свежее? — Девушка кивнула и достала с верхней полки новый выпуск местной газеты. Ильза протянула деньги за неё, а потом шёпотом спросила: — А лично для меня есть что-нибудь? — Продавщица отрицательно покачала головой, и Ильза, вздохнув, поблагодарила за проданную газету и пошла обратно в сторону своего убежища. По пути она развернула газету и стала вчитываться в последние новости.

На первой полосе было написано о том, что суд над военнопленными состоится завтра в Нюрнберге. Сердце девушки заколотилось, в горле мгновенно пересохло.

«Значит, Гюнтера отвезут именно туда», — подумала Беккер.

Она тут же свернула газету пополам и выкинула её в ближайшую мусорку, потому что теперь этот клочок бумаги стал ей неинтересен. Ноги ускорили шаг, и Ильза в считанные минуты оказалась в том самом пристанище, откуда они с Гюнтером должны были уйти ещё три месяца назад.

Она собрала свои скромные пожитки, взяла оставшиеся деньги и поспешила на вокзал, чтобы успеть купить билет на поезд до Нюрнберга.

На вокзале было шумно, и Ильза даже на какую-то долю секунды потерялась в этом гомоне и слишком огромной толпе людей. Живя в бункере, а затем в уединении в маленькой комнатушке, Беккер совсем забыла: каково это находиться в самой гуще событий, в этом беспросветном человеческом потоке.

Она успела купить билет на ближайший поезд и считала, что ей несказанно повезло: ведь следующий рейс в Нюрнберг будет не раньше, чем через двое суток.

Поезд отправлялся через пятнадцать минут, и Ильза, купив себе маленькую булочку, чтобы утолить голод, отправилась на перрон. Найдя нужный вагон, она показала билет и поддельный паспорт контролёру и после проверки юркнула в вагон со своей маленькой дорожной сумочкой.

В её вагоне были лишь сидячие места, и Ильза пробиралась сквозь ряды, пытаясь отыскать более уединённое место. Она видела, что в вагоне сидело много женщин с печальными лицами и решила, что они тоже едут на суд к своим мужьям, братьям, друзьям, любовникам.

Она села в самом углу и была приятно удивлена тому, что никто не стал заводить с ней бесед. Иногда Ильзе казалось, что за время, проведённое в бункере, она совсем разучилась общаться на отвлечённые темы и одичала, и только Гюнтер вызывал у неё желание разговаривать. Возможно, ей бы стоило с кем-нибудь пообщаться, но для этого нужно было более подходящее время.

Поезд тронулся ровно в десять, как и положено, и Ильза, откинувшись на жёсткое сиденье, стала наблюдать за пейзажем, быстро проносящимся за стеклянным, немного заляпанным окном.

Время тянулось медленно, и поезд делал слишком много остановок. Едва ли не на каждой из них заходили проверяющие и просили из раза в раз доставать документы, показывать билеты. К концу пути Ильза изрядно вымоталась и уже на перроне думала о том, что готова лечь на ближайшую лавочку, чтобы просто отдохнуть.

Люди вокруг неё спешили: кто-то тянул за собой сопротивляющихся детей, кто-то под подмышкой нёс маленькую собачку, кто-то тащил громадные чемоданы, будто бы в них поместился весь дом.

Ильза же просто стояла и думала, что ей делать дальше. Вот она приехала в тот город, в котором в одной из тюрьм сидела её любовь, и пока даже не представляла, как спасёт Гюнтера от участи быть казнённым или осуждённым, но одно она знала точно: она попытается это сделать.

Солнце находилось на второй половине небосвода, и его лучи расползались по городу. Оно уже не пекло так сильно, как летом, но всё ещё прогревало воздух до тёплой температуры.

Ильза вышла с территории вокзала и пошла вдоль домов, ища глазами стенды с объявлениями о сдачи в аренду комнаты на несколько дней.

Город оказался красивым. Маленькие домики с крышами, сделанными из красной черепицы, радовали глаз, и было ощущение того, что жизнь тут текла совершенно по-другому. Она была иной, не такой, как в Берлине, пропахшем насквозь гнилью и кровью. Даже воздух здесь был чище, и его хотелось вдыхать, как можно чаще.

Пройдя несколько кварталов, Ильза наткнулась на вывеску кафе и решила зайти внутрь, чтобы немного отдохнуть и, возможно, поспрашивать у местных о сдающихся комнатах.

Она открыла дверь в почти пустое помещение и прошла к дальнему столику, стоявшему около окна. Сев за него, она почувствовала, как благодарно загудели ноги. Однако её уединение долго не продлилось. Внезапно к ней подсел молодой худощавый мужчина в плаще и шляпе, как у какого-то детектива, на вид которому ещё не было даже тридцати лет.

— Ильза Беккер? — Спросил он с очень сильным акцентом.

Ильза запаниковала внутри себя. И отрицательно покачала головой. Мужчина усмехнулся и вдруг достал помятый билет из своего плаща. Он положил его перед Ильзой и произнёс:

— Десять минут назад вы выкинули его в урну. Судя по данным, он принадлежал Ильзе Беккер.

— Кто вы? Что вам нужно? — Немного истерично проговорила Ильза.

— Значит, это вы. — Мужчина кивнул сам себе и снял шляпу.

— Что вам нужно? — Повторила свой вопрос Ильза. Она уже думала о путях отступления, в случае, если этот мужчина захочет арестовать её.

— Я Андреас, знакомый Гюнтера. Мы с ним вместе служили в начале войны.

— И что? — Ильза скрестила руки на груди и пыталась успокоиться.

— Гюнтер попросил меня разыскать вас и помощь в случае чего. Мы условились встретиться после войны в определённом месте, но я узнал, что его схватили прежде, чем вы смогли выехать за пределы Берлина.

Ильза всё ещё была настороженна по отношению к этому мужчине.

— Почему же тогда вас не забрали? И почему у вас такой явный акцент?

— Я француз, — ответил ей Андреас, — я обязан Гюнтеру жизнью. Он спас меня от смерти. А почему меня не забрали, думаю, не так уж и важно. Важно сейчас другое, Ильза. — Он слегка наклонился вперёд. — Я кое-что узнал о том, как будет проходить суд.

Ильза свела брови к переносице.

— Откуда вы знаете, что я приехала сюда из-за суда? Вы следили за мной?

— Бросьте, Ильза. — Махнул рукой мужчина. — Нюрнберг не такой уж и популярный город, а сегодня здесь толпы женщин. Не трудно догадаться, куда они все приехали. Но да, — он вздохнул, — я следил за вами. Хотел показаться раньше, однако решил, что здесь будет идеальное место, чтобы раскрыть все карты.

— Вы виделись с Гюнтером?

Андреас помотал головой.

— Последний раз мы встречались в апреле. Тогда, когда он задумал совершить побег вместе с вами. Гюнтер по жизни очень хороший стратег. Он знал всё наперёд и начал тщательную подготовку к вашему отступлению ещё задолго до победы советов. Мы продумали все ситуации и пути их решений.

Ильза кивнула, начиная постепенно верить этому мужчине, который появился так кстати.

— Хорошо, — медленно, всё ещё неуверенно проговорила Беккер, — что на счёт суда?

— Суд будет проходить не один день. Каждого пленного будут судить в несколько этапов. Гюнтера, скорее всего, начнут судить после генералов и остальной верхушки. Я надеюсь, что его не приговорят к смертной казни. По моим соображениям, Рихтеру могут дать либо пожизненное, либо лет двадцать, быть может пятнадцать, тюремного заключения без права на обжалование. Все мы надели форму и принуждённо служили стране. Я дам вам знать, когда начнётся слушание по его делу, договорились?

Ильза кивнула.

— Я буду ждать его, Андреас. Я не просто так приехала сюда. Он — моя любовь, моя жизнь и без него я пропаду.

Андреас дёрнул уголками губ.

— Ваши чувства взаимны, Ильза, будьте в этом уверены.

— Вы так думаете?

— Если бы не любовь, Гюнтер вряд ли бы стал беспокоиться о вас и вашем благополучии на случай, если его возьмут в плен. Никогда не видел его таким озабоченным, но он несколько раз взял с меня слово, что с вашей головы не упадёт ни единый волос.

У Ильзы перехватило дыхание. Она и не думала, что может значить для кого-то так много.

— Я снял номер в одной гостинице. Давайте я отведу вас туда, и мы забронируем номер и для вас тоже. И вместе будем следить за новостями, и мне будет проще. Так я хотя бы буду знать, что вы за стенкой и что вы в безопасности. Хорошо?

— Да, хорошо. Спасибо вам, Андреас.

Он отвел её в гостиницу, которая оказалась уютной, и внутри Ильзе даже стало как-то спокойнее. Андреас оплатил ей номер и проводил до дверей, сказав, что сам он будет находиться в начале коридора, за дверью пятьдесят один и что она может в любой момент обратиться к нему за помощью. Ильза ещё раз поблагодарила своего спасителя и отправилась отдыхать.

Зайдя в номер на одну персону, Ильза первым делом умылась, а затем переодевшись, завалилась на мягкую кровать, на которой уже не лежала долгое время. Кровати в бункере были жёсткими, как и кровать в её временном пристанище, а потому тело сразу расслабилось, и сон не заставил себя долго ждать. Закрыв глаза, Беккер погрузилась в царство сновидений.

Ей снились Елисейские поля во Франции и то, как она гуляла по ним с Гюнтером под руку. Вокруг было тихо и спокойно, и Ильза считала, что именно такую жизнь они заслужили. Но вместе с тем она понимала, что эта жизнь такая далёкая от реальности, такая ненастоящая, и от этого осознания больно щемило в районе груди. Она понимала, что, где бы они не были, прошлое их не отпустит. Оно будет внутри них всегда, и всё, что им останется сделать — это просто смириться.

В камере было очень холодно и одиноко. Первые две ночи Гюнтер не спал от слова совсем и прогонял в голове ненужные воспоминания. Перед его взором стояли лица тех, кого он когда-то убил. Они смотрели на него мёртвыми глазами, и Гюнтеру становилось не по себе. Он чувствовал, что воспоминания, словно удавка, завязали узел вокруг его шеи и сдавливали до боли в груди.

Он никуда не мог деться из этих четырёх стен. Ему хотелось на прогулку и курить, но здесь такой роскоши не предоставляли и только лишь три раза на день приносили невкусную еду.

На третью ночь Гюнтеру всё уже удалось заснуть. Усталость за прошедшие двое суток без сна дала о себе знать, и Рихтер погрузился в глубокий сон, в котором к нему пришла Ильза. И он так был рад встрече с ней, так был рад, что видел её красивое лицо, а не мертвецов, что на секунду ему показалось, будто бы они находились в реальности. Будто бы его освободили раньше времени, а она его дождалась. Она говорила ему слова о любви, и Гюнтер не мог больше сдерживать нежных чувств к этой девушке.

Внезапно подул сильный ветер, и решётка на окне затряслась так сильно, что разбудила Гюнтера. Он резко открыл глаза, сон рассеялся, и Рихтер с сожалением понял, что всё было не по настоящему.

Он вздохнул. Ильза была так близко и так далеко одновременно. Он хотел бы поговорить с ней, посмотреть на неё и убедиться, что с Беккер всё было в порядке. У него, конечно, была надежда на Андреаса, но Гюнтер предпочитал контролировать всё сам, а потому беспокойство за Ильзу никуда не исчезло.

Как и не исчезло беспокойство за свою шкуру. Что будет с ним дальше, Гюнтер даже не представлял. Любой вариант, будь то казнь или тюрьма, в отношении него был приемлем. Хотя, если разобраться, то Гюнтер действовал по приказу, убивал по приказу и по приказу захватывал чужую территорию. Да, на его руках не одна и даже не две отнятые жизни, но разве в этой ситуации он не стал такой же жертвой, как и те люди, которых он убил?

Ведь настоящие злодеи и убийцы сейчас расхаживали на свободе, наверняка упивались шампанским и жрали изысканную пищу. До них никто не доберётся, а если и доберутся, то их набитые карманы зелёными купюрами сделают своё дело. И отвечать за их идеи будут простые офицеры.

Гюнтер потёр лицо и перевернулся на другой бок. Кровать была отвратительной, неудобной, но, привыкшему спать в таких условиях, Гюнтеру, было плевать.

Он ещё долго ворочался, пока ветер на улице не стих и не оставил в покое решётку, и только тогда Гюнтеру удалось снова провалиться в сон.

Рано утром его разбудили отдалённые голоса, доносившиеся с улицы, и Гюнтер, открыв глаза, мысленно поприветствовал новый день. День, который ему наверняка ничего не принесёт.

Гюнтер встал с кровати и ощущал себя грязным, липким. Ему было противно от самого себя. Он мечтал принять горячий душ, почувствовать струи воды на спине и просто стоять под ними, никуда не спеша.

Такие маленькие мечты и вроде бы исполнимые, но только не в его случае.

По коридору послышались шаги, и Гюнтер навострил уши. Они приближались к его камере, что изрядно смутило подполковника Рихтера: ведь для завтрака ещё слишком рано.

Человек по ту сторону двери замер и открывать её не спешил. Гюнтер напрягся, уже подумав о том, что кто-то пришёл по его душу и сейчас просто пустит пулю ему в лоб, и дело с концом.

Но ничего такого не произошло. Дверь так и не открылась, зато в щель между ней и полом протиснули свёрнутый лист бумаги.

Гюнтер вскинул брови и наклонился, чтобы поднять записку. Пока он разворачивал лист, человек спешно удалился.

И каково было его изумление и облегчение, когда он увидел письмо от Ильзы.

Гюнтер вернулся к кровати, сел на неё и жадно принялся читать.

«Гюнтер, здравствуй! Спешу тебе сообщить, что я приехала в Нюрнберг, чтобы посетить суд и встретиться с тобой. Меня нашёл Андреас и помог мне расположиться в городе. Не представляешь, как я рада, что ты всё продумал до мелочей и что даже здесь, в незнакомом городе, ты не оставил меня в одиночестве. Мы с Андреасом следим за каждой новостью. Благодаря кое-каким связям, он договорился о передаче тебе моего письма. Надеюсь, ты рад читать эти короткие строчки, надеюсь, ты меня не забыл.

Я намерена быть к тебе, как можно ближе, мой дорогой. Андреас думает, что тебя посадят на пожизненное, что тебе не грозит смертная казнь, и это уже хорошо. Я не представляю, что было бы, если бы тебя убили. Моя жизнь без тебя бессмысленна.

Слушание по твоему делу состоится приблизительно через неделю, поэтому прошу, не волнуйся, жди и не вздумай что-то сделать с собой. Я всё равно никуда без тебя не уеду. Мы обязательно выберемся отсюда, Гюнтер. Мы сбежим, как и планировали. Знай, что я люблю тебя».

Ощущения после письма были двоякими. С одной стороны, на душе стало светло и хорошо только от того, что письмо написала Ильза, что она говорила о своей любви к нему, и слова эти придавали сил, но с другой настроение его всё равно ухудшилось. Даже то, что ему не грозит смертная казнь, не могло закрыть тот факт, что он сядет на пожизненное.

Неужели он будет до конца жизни мерить шагами крохотную камеру и смотреть на небо сквозь решётку, поставленную на окно, и изредка выходить на прогулки?

Разве такую жизнь он заслужил?

Гюнтер ходил из угла в угол. Сейчас он напоминал тигра, искавшего свободы за железными прутьями. Нужно было успокоиться. Но спокойствие никак не хотело приходить.

Через пару часов принесли завтрак и сразу же предупредили Рихтера, что после трапезы его заберут на допрос.

Гюнтер поклевал пригоревшую овсяную кашу, едва не выплюнув её обратно. Аппетита не было совсем, и краем сознания Гюнтер подумал, что так недалеко и до истощения. Он не видел себя в зеркало, но знал, что исхудал на пару кило. Об этом говорил ремень в штанах, который теперь Рихтер затягивал на пару дырок дальше.

По прошествии получаса после завтрака за Рихтером пришли двое охранников и, заковав его в наручники, будто бы он собирался бежать, повели его по коридору.

Коридор казался бесконечным. Лампы, висевшие под потолком и освещавшие почти весь коридор, местами моргали, сильно давя на глаза, и сменяли друг друга по теплоте света. Гюнтер невольно задумался о том, что это здание не видело ремонта уже слишком много лет, а проводка здесь была совсем хлипкой.

Его завели в полутёмное помещение, в котором горела всего лишь одна лампа, и Гюнтеру показалось, что вот сейчас его точно пристрелят.

Но он снова ошибся в своих предположениях. Один из охранников подвёл его к столу и усадил на стул. Гюнтер оказался спиной к выходу, лицом к другому пустующему стулу.

Наручники с него не сняли, и Гюнтер подумал о том, что браслеты сильно давили на его запястья. Но он решил, что эту боль перенесёт стойко.

Охранники оставили его одного, и комната погрузилась в звенящую тишину, которая пробиралась глубоко в сознание и сильно давила. Гюнтеру казалось, что он остался один на белом свете, что все его покинули, что теперь он никому не был нужен.

Гюнтер снова стал думать о своей участи, и из мыслей его вырвал громкий хлопок двери. Рихтер вздрогнул, но даже не повернулся, чтобы поприветствовать того, кто его сейчас будет допрашивать.

Он поднял глаза только тогда, когда человек сел напротив, и обомлел.

Перед ним сидел свежевыбритый, без единой ссадины, с румяным лицом его старый знакомый Альбрехт. Знакомый, которого Гюнтер, будучи сам при смерти, вызволил и спас от СС.

Рихтер уже не помнил, в каком году состоялось их знакомство, но помнил, как помогал Альбрехту сбежать из страны. Альбрехт являлся чешским пилотом с немецкими корнями. Он собирался пересечь границу нелегально, и его повязали и приговорили к расстрелу. Гюнтер, на тот момент сильно раненый, помог ему избежать участи быть убитым, а затем помог бежать в Швейцарию по поддельным документам.

— Гюнтер Рихтер. — Отчеканил Альбрехт, не смотря на Рихтера. Взгляд его был направлен в жёлтую папку.

Гюнтер открыл рот, но не мог вымолвить и слова. Альбрехт, которого он спас тогда, теперь сидел по другую сторону фронта.

— Альбрехт, — просипел Гюнтер, не веря тому, что тот стал перебежчиком. Альбрехт поднял взгляд на Рихтера, и Гюнтер увидел в них насмешку.

— Итак, господин Рихтер, — Альбрехт сделал вид, что не слышал обращение Гюнтера к нему, — у меня есть пара вопросов к вам.

И Альбрехт стал спрашивать о том, какие приказы выполнял Гюнтер, какие цели преследовал, кто им командовал и скольких он погубил на этой войне.

К концу допроса Гюнтер едва сдерживался от злости на Альбрехта. Мужчина сильно наседал на него, давил, задавал каверзные вопросы и пытался вывести на какую-то чистую воду. Гюнтер отвечал ему правду и не юлил, но в глазах напротив Рихтер видел недоверие и презрение.

Когда Альбрехт закончил, Гюнтер почти что выплюнул в его сторону слова о том, что он его должник, но сдержался. У них были свидетели, которые не должны были знать о том, что они знакомы.

Гюнтера отвели обратно в камеру, и он провёл день, лёжа на кровати и смотря в потолок. Ближе к вечеру, когда Рихтер уже успокоился, к нему внезапно пришёл Альбрехт.

— Что? — Огрызнулся Гюнтер. Злость на Альбрехта поднималась с новой силой. Альбрехт выставил руки вперёд.

— Гюнтер, — тихо произнёс он, — успокойся.

— Успокойся? — Прошипел Гюнтер. — Ты слишком зазнался, Альбрехт.

— А что мне оставалось делать, Гюнтер? Я не мог показать того, что мы знакомы. Я и так с мольбой выпросил твоё дело, чтобы хоть как-то помочь тебе. Прости за допрос, но я обязан был его провести. Поверь, ты не один такой здесь, кому я должен.

Но Гюнтер всё ещё злился, однако любопытство взяло верх:

— То есть, ты должен не только мне? — Вопрос прозвучал резко, но Альбрехта это ничуть не задело.

Мужчина кивнул.

— И скольким же ещё? — Полюбопытствовал Рихтер.

— Троим.

— И кому же, если не секрет?

— Августу Шольцу, Тилике Шлоссеру и Паулю Берштейну.

Гюнтеру показалось, что он где-то слышал эти имена, однако точно знал, что ни с одним не был знаком лично.

— Интересно, — протянул Рихтер, — я помог тебе перебраться через границу, а как эти трое заполучили тебя в должники?

— Август помог мне избежать Гестапо и пыток СС, обеспечивал меня разными документами. Я за шесть лет войны много, где побывал. Тилике в сорок третьем устроил меня адъютантом у одной высокой шишки в Испании, а Пауль в сорок четвёртом помог перебраться в сторону Советского союза, и здесь я закрепил очень хорошие позиции.

— Даже не сомневаюсь, — всё ещё недовольно проговорил Рихтер. — А сейчас ты чего пожаловал?

— Я просто хотел сказать тебе, что постараюсь добиться для тебя самого мягкого приговора. Быть может, я даже договорюсь на несколько лет или договорюсь о принудительной эмиграции. Полетишь в Америку.

— А кому я там нужен, Альбрехт?

— Поверь, для отбывания наказания ты там очень даже пригодишься. — Альбрехт помолчал. — Я твой должник, Гюнтер. И я обязательно тебе помогу.

Альбрехт гулял по коридорам, не желая возвращаться в свой кабинет, где его ждали четыре папки с личными досье на товарищей, когда-то спасших ему жизнь.

Он выпросил эти дела, как только увидел списки многочисленных заключённых. За тот год, что он пробыл на территории Советского союза, Альбрехт заимел хорошие связи, и его назначили на должность инспектора. Альбрехт прекрасно вёл допросы, умел надавить с точки зрения психологии, и порой даже ему удавалось раскусить очень крепких орешков. Платили ему за работу хорошо, и Альбрехт никогда не чувствовал себя предателем. Он не хотел воевать, несмотря на то, что его мать, вступившая в партию, стала одной из начальниц женского концлагеря и всегда принимала сторону Гитлера. Она была жёстким человеком, не умеющим дарить ласку, заботу и любовь. Альбрехт никогда не знал материнской любви, и большую часть жизни провёл у своей бабушки по отцовской линии в Чехии, которая и привила ему уважительное отношение к людям, сделала его душу доброй и открытой. Отца, к сожалению, Альбрехт не помнил. Тот умер в его младенческом возрасте. Про мать Альбрехт ничего не слышал, да и не хотел слышать. Она не очень-то интересовалась им с рождения, практически спихнув заботу о сыне на свекровь. И за это Альбрехт был ей благодарен.

И сейчас на нём лежал груз ответственности за четыре жизни, хозяева которых, каждый в разное время, подарили ему возможность продолжать свой путь. Он был должником четыре раза, и теперь настало время расплачиваться.

Альбрехт решил, что подумает обо всём завтра, а сегодня ему нестерпимо захотелось выпить. Он отработал свой рабочий день, как и положено, а затем отправился в один кабак, где сегодня за барной стойкой обязательно должен встретить одного знакомого русского. Тот был иммигрантом, приехавшим в Германию уже очень давно. Ещё до переворота в Российской империи.

Путь до кабака занял у него не больше десяти минут. Альбрехт миновал главную площадь, прошёлся вдоль неработающих фонтанов, поднялся по мостовой, каменная плитка которой требовала срочного ремонта, и, наконец, увидел знакомые, обшарпанные местами, двери. Толкнув их, Альбрехт оказался в полумрачном помещении. Людей в кабаке сегодня было предостаточно, и инспектор даже удивился такому наплыву посреди недели. Обычно много людей здесь бывало только в выходные дни. Очевидно капитуляция Германии расслабила всех жителей.

Альбрехт водил глазами по залу, ища Бориса, и не ошибся, когда сделал предположение, что его друг будет сидеть за барной стойкой.

Протискиваясь между столиками с большими компаниями за ними, Альбрехт добрался до барной стойки, и на его удачу место рядом с Борисом как раз пустовало.

— Приветствую, — проговорил Альбрехт, хлопнув Бориса по плечу в тот самый момент, когда тот взял стакан и сделал щедрый глоток янтарного пива. Борис вздрогнул и закашлялся, едва не выплюнув всё выпитое обратно. Альбрехт усмехнулся и сел рядом, пока Борис приходил в себя.

Откашлявшись, мужчина недовольно посмотрел в сторону Альбрехта.

— Идиот, — проворчал он. — Разве можно так пугать людей? А если бы я умер?

Альбрехт ухмыльнулся.

— Я бы устроил тебе шикарные похороны.

Шутка Борису понравилось, и он засмеялся.

— Что тебя сюда сегодня привело? Ты же предпочитаешь проводить такой досуг только в выходные дни. — Спросил Борис, снова отпив пива.

— Сложный день. Решил немного расслабиться. Надеюсь, не сильно помешаю?

— Нет, что ты такое говоришь, как ты можешь помешать. Сыграем в шахматы или в карты?

— Да, идея неплохая. — Альбрехт дёрнул уголками губ. — Бармен, налей мне пива.

Как только бармен удовлетворил заказ Альбрехта, Альбрехт и Борис переместились за дальний стол, где раскинули партейку карт.

— Итак, Альбрехт, — начал Борис, когда кинул на стол семёрку червей, — рассказывай, почему день твой сегодня не удался?

Альбрехт отбил семёрку девяткой и ответил:

— Встретил своё прошлое.

Борис изумлённо вскинул брови вверх.

— Речь о даме? — Поинтересовался он, ожидая хода своего оппонента.

— Если бы о даме, — вздохнул Альбрехт. — Речь о тех, кому я обязан жизнью.

В ход пошла шестёрка бубен, и Альбрехт невольно сравнил себя с этой цифрой.

— Это ты о тех вояках, которые помогли тебе избежать немецкой армии в разные годы?

Альбрехт кивнул, смотря, как на шестёрку падает крестовый валет. А значит, у Бориса не было карт масти бубна, в принципе. Альбрехт запомнил этот момент, но мысли его всё равно крутились возле товарищей.

— И что же, прямо-таки, всех повстречал?

— Всех, Борис.

— Ох, — вздохнул Борис, набирая карты в руки, — ты попал, мой друг.

— Попал, — повторил за ним Альбрехт. — Мне нужно помочь всем четверым. И я пока не представляю, как это сделать. Суды будут тяжёлыми. — Альбрехт вздохнул и провёл рукой по своим волосам, думая, какой картой будет отбивать валета червей.

— Кто выступает от стороны обвинения?

— Зигфрид Мая.

Борис посмотрел на Альбрехта с сочувствием.

— Не повезло. Он же не даст никому и шанса.

— Вот то-то же. — Альбрехт снова вздохнул. Зигфрид Мая славился своей жёсткостью и тем, что всем сердцем ненавидел нацистов. Он хоть и являлся по своей природе немцем, это не сделало его терпимее по отношению к своей же нации. Прожив всю жизнь в Советском союзе, он был верен своей стране до конца и готов был выполнять все её указания. И от этих фактов Альбрехта окутывала уверенность, что Зигфрид будет судить всех по одному сценарию. И это Альбрехта не совсем устраивало.

— Выпей-ка ты чего-нибудь покрепче, — сказал Борис, — и иди отдыхать. Тебе нужна ясная голова, чтобы придумать, как спасти своих друзей.

— Пожалуй, ты прав, — Альбрехт допил пиво и решил повысить градус одной стопкой водки, не более. — Но прежде чем я уйду, я ещё бы хотел обыграть тебя в шахматы.

* * *

Альбрехт встретил рассвет на балконе с сигаретой в зубах. Он смотрел, как солнце медленно всходило, освещая соседние дома, и думал о предстоящих заседаниях. Он думал о них весь вечер, пока обыгрывал Бориса в шахматы, думал, пока шёл домой, думал, пока чистил зубы и укладывался в постель.

Ему нужны были весомые, сильные доводы о том, что эти четверо солдат не были виноваты в своих деяниях, что они совершали их неумышленно, что они служили своей стране также, как и служили советские солдаты.

И ещё ему бы стоило переговорить с самим Зигфридом, узнать его настрой и его линию обвинения, чтобы строить свою линию защиты.

Альбрехт докурил сигарету и решил, что на работу он сегодня пойдёт пораньше.

Улицы ещё были пусты, и только немногочисленные прохожие, такие как Альбрехт, спешащие на работу или выгуливающие собак, составляли инспектору компанию на тротуаре.

Он дошёл до работы неспешным шагом за полчаса, показал на пропускном пункте документы, получил ключ и поднялся на второй этаж к своему кабинету.

Но только он вставил ключ в дверной замок, как позади него послышался знакомый, ехидный, с нотками гордости голос:

— Альбрехт, не знал, что ты так рано приходишь на работу. — Альбрехт натянул маску вежливости на лицо и обернулся через плечо, чтобы поприветствовать обладателя столь громкого баса. Зигфрид Мая медленно, с присущей ему, напыщенностью шёл в сторону Альбрехта.

— Зигфрид, — проговорил Альбрехт, когда Мая с ним поравнялся, — и тебе доброе утро. Я почти всегда прихожу в такое время, а вот, что ты делаешь здесь в такую рань? Даже удивительно. — Альбрехт усмехнулся, показывая свой положительный настрой. Зигфрид смотрел на него надменно.

— У меня много дел, если ты помнишь. Суды и всё такое. — Глаза Зигрифда сверкнули. — Слышал, ты настойчиво выпрашивал несколько дел. Что, — он оскалился, — твои дружки?

Альбрехт постарался остаться равнодушным.

— Не твоего ума дела. — Ответил инспектор. Зигфрида его ответ позабавил.

— Хотел предупредить тебя, что ты зря стараешься, мой дорогой коллега. Им уже вынесли приговоры. Суд — всего лишь формальность.

— Это мы ещё посмотрим. Неизвестно, Зигфрид, как может всё обернуться. Быть может, — Альбрехт перешёл на шёпот, — всплывут твои личные дела. — Альбрехт знал, что он блефовал. Зигфрид Мая был слишком честным и верным, но даже если у него и были проколы, о них никому не было известно.

— Аналогично. — И Зигфрид знал, что у Альбрехта не было на него ничего криминального. В отличие от самого Зигфрида. Тот, если бы захотел, нарыл бы много чего интересного в отношении любого человека.

— У всех есть скелеты в шкафу, Зигфрид.

— Я свой закрыл на тысячи замков. А вот у твоих друзей слишком большой послужной список.

Альбрехт фыркнул.

— И что же ты намерен делать с ними?

Зигфрид пожал плечами.

— Не знаю, может быть попрошу их расстрелять или повесить. Они этого точно заслужили. — Он мерзко улыбнулся. — Увидимся в суде, Альбрехт. — И Зигфрид пошёл дальше по коридору.

Альбрехт, открыв дверь в кабинет, подумал, что хотел бы сломать Зигфриду все кости.

Октябрь подходил к концу. Ночи стали холоднее, и Гюнтер начал мёрзнуть под тонким одеялом. Хоть его организм и привык к такому холоду, всё же порой Гюнтеру хотелось ощутить тепла, которого очень не хватало.

Конкретных новостей о дате его слушания и о том, какой приговор ему всё же вынесут, Гюнтер не слышал. Слухи ходили разные, но и эти слухи ничем не подкреплялись. Альбрехт проводил ещё один допрос, но на тихие вопросы Гюнтера ответить не смог, делая вид, что не слышал их. От Ильзы Гюнтер тоже больше не получал писем, что также удручало и без того отвратительное состояние души.

Снег в этом году решил пойти раньше. В один из октябрьских последних деньков Гюнтер с удивлением обнаружил тонкий белый слой на земле, когда смотрел в окно.

Он вдруг почувствовал ненависть к этому белому одеялу, которое растает через несколько часов, потому что холод ему осточертел. Ему осточертела невкусная еда и еле тёплые напитки. Ему осточертело, что раз в неделю ему позволяли обмыться в почти холодной воде.

Он так хотел свободы. И делать то, что ему пожелается. Порой, Гюнтер представлял, как Ильза встречает его за воротами, они едут в гостиницу, где он приводит себя в порядок, а потом они идут в ресторан и едят там до отвала и пьют столько, сколько в них влезет.

Гюнтер потёр руки и засунул их в карманы, наивно полагая, что так пальцам станет теплее.

«Глупо», — думал Гюнтер, — «для этой камеры нужны толстые перчатки».

Внезапно послышались чьи-то громкие крики и шаги, переходящие в бег:

— Сюда, ещё один готов.

Это было не ново. За последние три недели, с тех пор, как начался жуткий холод, Гюнтер то и дело слышал, что кто-то да умер. И каждый раз, просыпаясь по утрам, он радовался, что это был не он.

Дверь скрипнула, и Гюнтер обернулся, видя перед собой юного солдата с наручниками в руках.

— Пройдемте со мной, пожалуйста. — Сказал юнец ещё совсем мальчишеским голосом.

Гюнтер мысленно удивился такой вежливости и спокойно подошёл к парню, протянул ему руки и стал ожидать, пока солдат защёлкнет кольца на его запястьях.

Его вывели в коридор и повели по привычному маршруту, который означал только лишь одно: очередной допрос.

По пути Гюнтер увидел, как из другой камеры вышел врач в чистом белом халате, а за ним двое солдат, несущих на носилках тело, прикрытое чёрным мешком, из-под которого выглядывали потемневшие конечности.

Гюнтер отвёл глаза в сторону, подумав, что обмороженные ноги выглядели жутко, и посочувствовал бедняге, который не дождался суда. Хотя, это ещё с какой стороны посмотреть, кому из них повезло больше. Быть может, это Гюнтеру стоило сочувствовать.

Рихтера привели в знакомый кабинет, и Гюнтер даже порадовался тому, что сможет провести несколько часов в более тёплом помещении.

Альбрехт уже сидел за столом и вчитывался в лист бумаги. Гюнтер сел напротив, и Альбрехт попросил молодого бойца оставить их наедине.

Как только дверь за солдатом закрылась, Альбрехт посмотрел на Гюнтера и спросил:

— Как твои дела?

Брови Гюнтера взлетели вверх до немыслимой высоты.

— Не смотри на меня так, — махнул рукой Альбрехт, — сегодня я могу поговорить с тобой немного иначе. Аппаратура, которая стояла здесь на прослушке, дала сбой, и её отправили на диагностику. Поэтому допрос я провожу сегодня так рано.

Гюнтер промычал.

— Как видишь, я всё ещё жив. Но это похоже ненадолго. Конечности отмерзают с каждым днём.

— Совсем худо?

Гюнтер кивнул.

— Ладно, я что-нибудь придумаю.

Гюнтер никак не прокомментировал последнюю фразу Альбрехта, вместо этого сказав:

— Снова будешь допрашивать? Что на этот раз? Я уже, кажется, ответил на все вопросы. Или всплыли новые факты, о которых я даже не знаю?

Альбрехт поджал губы.

— На самом деле я просто хотел поинтересоваться твоими делами и спросить о том, где сейчас генерал-фельдмаршал Майер? К сожалению, его не нашли ни живым, ни мёртвым.

Гюнтер неловко пожал плечами.

— Я не знал о его планах. Мы никогда не обсуждали личную жизнь.

Альбрехт кивнул.

— Ты знаешь, когда состоится суд? — Внезапно спросил Гюнтер. Раз уж сегодня нет прослушки, то можно немного пооткровенничать.

— В четверг в девять утра. — Ответил ему Альбрехт.

— А какой сегодня день недели? — Рихтер понятия не имел ни какое число, ни какой день недели. Знал лишь только, благодаря разговорам охранников, какой месяц на дворе.

— Вторник.

Значит у него есть ещё два дня, чтобы насладиться жизнью.

— Послушай, Альбрехт, — неуверенно начал Гюнтер, — у меня есть одна просьба к тебе.

— Всё, что угодно. — Решительно ответил Альбрехт.

— В городе есть одна особа. Её зовут Ильза Беккер. Я знаю, что она остановилась в местной гостинице. Девушка приехала ради меня. — Гюнтер немного смутился. — Я хотел бы, чтобы она присутствовала на судебном заседании. Если меня приговорят к смерти, то я должен увидеть её на прощание. — Он сказал это так горестно, что у Альбрехта тут же изменилось лицо. Гюнтер не знал, о чём думал его старый друг, но видел в его глазах сочувствие.

— Рано делать такие выводы. Зигфрид, конечно, ещё тот мудак, но и я не лыком шит.

— Зигфрид? — Переспросил Гюнтер. Имя казалось ему очень знакомым.

Альбрехт кивнул.

— Да, Зигфрид Мая. Представляет сторону обвинения.

— Мне кажется, я его знаю.

— Возможно. Он командовал группой разведчиков, пока те не попали в плен. Всех их позже немцы повесили в лесу.

— Кажется, Майер что-то про него говорил. Какой-то скользкий тип. Вроде как работал и на американцев, и на Советский союз, и даже поставлял информацию Гитлеру через десятые лица. Но это только слухи. И как же он тут оказался?

Альбрехт пожал плечами.

— Сам не знаю. Наверное, напросился. Он не любит нацистов. Для него ваши суды, как для голодной собаки кость. Поэтому я мало верю в то, что он как-то связан с Гитлером.

— В такое время никому нельзя верить. Каждый ищет выгоду. Он может ненавидеть нас, но никто ведь не отменял того факта, что он мог подзаработать за разглашение ценной информации. Каждый выживает как может.

— Я думал об этом. Но у меня нет никаких доказательств того, что Зигфрид может быть предателем. И к тому же судить будут вас, и суду не будет никакого дела до стороны обвинения.

— Речь будет идти о преступниках, и ты будешь доказывать, что мы — не они. Представь настоящего преступника.

— Гюнтер, — Альбрехт тихо вздохнул, — всё это очень сложно. И как я это сделаю? Я ведь ничего не знаю о Зигфриде! Думаешь, он позволит своим скелетам выйти наружу?

— Ты можешь хотя бы попытаться. — Горячо возразил Гюнтер. — Наведи справки, не поверю, что у тебя нет хороших знакомых. Нам нужно копать под него. Я думаю, нет, я даже уверен, что он не так чист на руку, каким хочется сейчас казаться. Ты говоришь, он ненавидит нацистов? Думаю, что он лицемер.

— Может ты и прав, Гюнтер. Зигфрид работал на всех одновременно и неизвестно, что за его плечами. Ладно, я подумаю над твоими словами.

Они поговорили ещё о работе Рихтера чисто для формальности, а затем Альбрехт отпустил Гюнтера.

* * *

После обеда Альбрехт заглянул в архив. Он не думал, что найдёт что-то о Зигфриде, что подорвёт его репутацию, но решил хотя бы поближе узнать своего противника. Возможно, какие-то записи или военные дневники могли бы натолкнуть на мысли.

Зайдя в архив, Альбрехт стал водить пальцем по пыльным полкам, где стояли личные досье сотрудников, в поисках буквы «М». Когда глаза его наткнулись на знакомую фамилию, Альбрехт вытащил тощую папку, в которую был подколот всего лишь один лист, представляющий из себя анкетные данные.

— Чёрт, — пробормотал Альбрехт, — этот козёл не наврал. Он и правда надёжно спрятал все свои скелеты.

Порывшись ещё в архиве и не найдя там больше ничего, Альбрехт вышел из пыльного помещения в расстроенных чувствах.

Он ничем не сможет помочь своим товарищам. Суд состоится в четверг, и даже если он и мог бы по своим связям нарыть что-то на Зигфрида, то это заняло бы большее количество времени, нежели два дня. Он попросту не успел бы к началу суда.

Возвращаясь в свой кабинет, Альбрехт прошёл мимо двери кабинета Зигфрида, из-за которой доносились голоса и смех, а затем остановился. Обернулся. Долго смотрел на дверь, будто бы хотел загипнотизировать её. А потом в его голове зажглась идея.

Ведь он мог найти компромат на Зигфрида в его собственном кабинете. Это было куда более вероятнее, чем искать информацию в архиве или за пределами этого здания.

И Альбрехт решил, что сегодня ночью он проникнет в помещение и постарается найти что-нибудь, что обличило бы Зигфрида Мая.

К позднему вечеру Альбрехт дождался, когда Зигфрид покинет работу. Он наблюдал за ним из окна своего кабинета, предварительно спрятавшись за шторами, и, когда Зигфрид окончательно покинул территорию, Альбрехт пошёл вниз, к посту охранника.

— Эй, дружище, — сказал Альбрехт, подойдя ближе. На посту сидел ещё один юный солдат по имени Виктор. — Не подсобишь мне в одном деле?

Виктор прищурился:

— Что за дело?

— Понимаешь, — протянул Альбрехт, — мы с господином Зигфридом Мая обсуждали послезавтрашний суд у него в кабинете. Как только наши споры утихли, мы с ним распрощались, и я отправился к себе за вещами. Пока я собирался, то обнаружил одну неприятную для себя вещь: я оставил очень важные документы на столе господина Мая. Мог бы ты одолжить мне ключ от его кабинета? Я только заберу документы и сразу же закрою его.

Виктор напрягся. На лице его читалось сомнение.

— Вы не можете входить туда без разрешения господина Мая. А я не могу дать вам ключ от другого помещения.

Альбрехт покачал головой.

— Я всё это прекрасно понимаю. Но от этих документов зависит будущее. Между прочим, твоё будущее, дружище. — Юнец нахмурился. — Не смотри так на меня, — усмехнулся инспектор, — не могу сказать тебе, что там такого важного в этих документах. Гриф секретно. Но они нужны мне, иначе всё пропало.

Но Виктор был непреклонен. И тогда у Альбрехта оставался только один вариант.

— Сколько? — Задал вопрос Альбрехт.

— Что — сколько? — Удивлённо переспросил Виктор.

— Сколько ты хочешь получить за то, что дашь мне ключ без ведома господина Мая?

Виктор задумался. Глаза его блеснули интересом.

— Сто рублей, — через минуту раздумий сообщил Виктор. У Альбрехта едва не отвисла челюсть.

Какая наглость! Сто рублей — это ведь целое состояние. И куда этому юнцу девать эти рубли, если он находится на немецкой земле?

Альбрехт, конечно, не стал уточнять, как и не стал торговаться со стоимостью услуги. Раз Виктор был согласен на взятку, Альбрехт, скрипя зубами, отдаст ему последнюю сторублёвую купюру.

Получив деньги, чуть ли не трясущимися от счастья руками, Виктор отдал ключ Альбрехту и велел тому долго в чужом кабинете не задерживаться.

Альбрехт преодолел путь до кабинета Зигфрида очень быстро и также быстро проник внутрь. В кабинете было темно и очень жарко.

Альбрехт на ощупь прошёл к столу и включил настольную лампу, чтобы не привлекать внимание светом от лампы на потолке.

На столе у Зигфрида царил порядок, и Альбрехт понял, что копаться в этом порядке нельзя. У Мая слишком цепкий взгляд, он бы сразу заподозрил, что кто-то находился в его кабинете без его ведома.

Альбрехт задумался. Где Зигфрид мог хранить документы? Мужчина огляделся. Сейфа в кабинете не было, что задачу упрощало. Альбрехт посмотрел на стол и решил начать с верхних ящиков.

Просмотрев три ящика, Альбрехт с неудовольствием обнаружил, что ничего стоящего внутри них не было. Он почти отчаялся, когда заглядывал внутрь последнего четвёртого ящика, как вдруг заметил, что дно у ящика было немного кривоватым.

Альбрехта очень заинтересовал этот факт, и он, достав перочинный нож, поддел им дно, которое с лёгкостью поддалось.

— Двойное дно, — пробормотал Альбрехт, убрав дощечку, — а ты хитрый жук, Зигфрид.

Достав стопку каких-то документов, Альбрехт сел на стул и принялся изучать их содержимое. По мере прочтения этих документов, у Альбрехта перехватывало дыхание, пульс участился, а рот открывался непроизвольно.

Оказалось, что Зигфрид Мая был ещё тем подлецом, лгуном и предателем. Он работал и на своих, и на чужих. Среди документов Альбрехт нашёл письма, адресованные ему от Гитлера, кое-какие фотографии, доказывающие причастность Зигфрида к сливанию информации, деньги, а также поддельные документы на случай, если немцы всё же выиграют войну.

— Вот же двуличная сволочь, — изумлённо проговорил Альбрехт в пустоту. Он находился под впечатлением, и теперь ему нужно было переварить всю ту информацию, которую он только что получил.

Информация, которая могла бы помочь ему оправдать Гюнтера и других ребят.

Альбрехт вернул всё на свои места и вышел из кабинета, не оставляя за собой никаких следов. На проходной он поблагодарил Виктора, отдав ему ключ, и повертел папкой в доказательство того, что он действительно говорил правду.

Уже по пути домой Альбрехт снова и снова прогонял письма Гитлера, его слова и его благодарности Зигфриду за оказанную помощь.

Он думал о том, как много предателей повидала его вторая Родина и думал, что таких предателей нужно казнить в первую очередь.

— Я надеюсь, нас туда пропустят. — Сказала тихим голосом Ильза, обходя огромную лужу. По другую сторону её действия повторял Андреас.

— Альбрехт обещал обо всём позаботиться. — Ответил ей мужчина, когда они снова встали рядом друг с другом.

Сегодня, в первый ноябрьский промозглый день, должен был состояться суд над Гюнтером, которого Ильза ждала с нетерпением. Она надеялась увидеть своего возлюбленного, но ещё больше её надежда была связана с тем, что Гюнтера отпустят к ней. Она так хотела встретить предстоящую ночь в его объятьях.

Дождь лил, как из ведра, и Ильзе пришлось сильнее прикрываться синим однотонным зонтиком.

Она задумалась о предстоящем событии, совсем не услышав последние слова Андреаса, и кивнула ему невпопад.

Здание суда показалось впереди, и ноги Ильзы зашагали быстрее. Она спешно обходила все лужи, но её сапожки всё равно промокли насквозь. Однако Ильзу Беккер это совсем не волновало. Сердце её трепетало, переживало от другого. Она хотела верить, что исход суда будет для всех хорошим.

Ильза и Андреас вошли в здание, и тут же очутились в суетливой атмосфере. Кругом сновали люди, в воздухе царило напряжение. Ильзе эта обстановка напомнила тот день, когда Гитлер покончил с собой. Все тогда тоже носились, как сумасшедшие, и едва понимали, что им делать дальше.

Через минуту к Ильзе и Андреасу подошёл Альбрехт, который на днях разыскал Ильзу и передал ей послание от Гюнтера, что тот ждёт её на суде.

— Фрау Беккер, — поприветствовал Ильзу Альбрехт, а затем пожал руку Андреасу. Ильза была смущена тем, что все обращались к ней, как к фрау, ведь такое обращение имело место быть только у замужних дам. Однако её тошнило от слова «фройляйн», и поэтому она никого никогда не поправляла. И, к тому же, она вполне могла считать себя замужней девушкой с того самого момента, когда сказала Гюнтеру первое «да». Ильза поприветствовала Альбрехта в ответ, и инспектор продолжил: — Следуйте за мной. Я отведу вас в нужный зал суда.

Альбрехт повёл их до конца коридора и отворил тяжёлую дверь, сказав, чтобы они заняли самые последние ряды.

Людей в зале уже было достаточно много, и Ильза заметила, что кроме неё и Андреаса, на последнем ряду сидели ещё несколько женщин, которые были одеты во всё чёрное, словно пришли на похороны.

Ильза отвела от них взягд, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, и стала оглядывать зал. Помещение было просторным, с высокими потолками. Кое-где стены потрескались, а краска отвалилась, но в целом зал создавал приятное впечатление. Хоть обстановка и была гнетущей и напряжённой, Ильза пока не чувствовала, как она на неё давила. Однако ладошки от волнения у Беккер всё же вспотели.

В зал прошло ещё несколько человек, и Ильза подумала, что кто-то из них наверняка был со стороны обвинения. Судья правды и справедливости. Сегодня они будут судить других, разбирать их ошибки, преподносить факты. А кто-то из них хоть раз признал свои ошибки? У кого-то из них хватало смелости сказать, что он не прав?

Ильза подумала, что таких людей было достаточно много. Особенно тех, кто считал себя выше других, тех, кто думал, что они лучше.

Что же произошло со всем человечеством, раз они разом так ослепли? Раз они разом стали считать войну искусством?

— Андреас, скажите, — Ильза тихо обратилась к своему спутнику, — есть ли шанс, что человечество одумается?

Мужчина посмотрел на Беккер, вздохнул и, понурив голову, ответил:

— Шанс есть всегда, Ильза. Но человечество далеко от того, чтобы понять, каких людей нужно ценить, а каких нет. К сожалению, талантливые люди у нас в самых низах. И не имеют способа докричаться до других. Вы только посмотрите, что творится кругом. Хирурги стали официантами, инженеры подались в посудомойщики. Зато кто сидит на месте судей? Продажные люди, имеющие столько денег в сейфах, сколько хватило бы на целую армию. Если взять все те деньги, что тратятся на войну и политику ежегодно, и направить их на помощь бедным, то можно стереть трущобы с лица Земли, а также решить проблемы голода навсегда. Но человечеству далеко до этого, ему бы понять для начала, чего оно хочет и что является правдой. Нам нужны были художники, писатели, поэты, музыканты, скульпторы, дизайнеры и многие другие профессии, которые имеют связь с Богом и больше нашего с вами говорят с ним и передают нам его послания через творчество. И они были. И что мы в итоге сделали в благодарность с этими людьми? — Ильза промолчала, Андреас продолжил: — Мы их уничтожили. Истребили, посчитав их мусором. И теперь всё придётся выстраивать заново, чтобы мир не рухнул окончательно.

Ответить ему Беккер ничего не успела, так как в зал суда зашёл судья, а вслед за ним охранники привели заключённых, среди которых она заметила Гюнтера. Сердце её дрогнуло, ладошки вспотели ещё сильнее.

Ильза жадно смотрела в его осунувшееся лицо, на синяки под глазами, на отросшую бороду и волосы. Гюнтер устремил взгляд в пол, но потом в какой-то момент вскинул голову, и его глаза встретились с глазами Ильзы. Беккер слабо улыбнулась и кивнула ему, заметив, как тусклая полуулыбка озарила лицо подполковника Рихтера.

День обещал быть длинным и тяжёлым. Дождь за окном усилился, где-то вдалеке послышались раскаты грома. Секретарь объявил о начале судебного процесса, и сторонние наблюдали замолкли. В зале воцарилась тишина.

Прошло полчаса с начала судебного процесса. Первые дела, которые зачитывали в зале заседания, принадлежали особо жестоким нацистом, ни о чем не сожалеющим. Всех их отправили на расстрел, доказав виновность в совершённых ими преступлениях.

Ильза вздрагивала каждый раз, когда судья выносил приговор, и чувствовала, как внутри неё стягивается тугой комок напряжения. Она чувствовала себя так, словно в неё вонзили тысячи иголок. Она не могла пошевелиться, не могла расслабиться.

— А теперь подсудимый Гюнтер Рихтер. — Сказал судья очень громко. — Сторону обвинения представляет прокурор Зигфрид Мая. Сторону защиты представляет инспектор Альбрехт Юн. — Гюнтера поволокли в сторону решётки. Как только металическая дверь закрылась, судья продолжил: — Гюнтер Рихтер, вы подполковник воздушных сил немецкой армии?

— Да, ваша честь, всё верно. — Хрипло ответил Рихтер.

— Хорошо, тогда слово предоставляется прокурору Зигфриду Мая.

— Спасибо, ваша честь. — Ответил Зигфрид и встал со своего места. Он подошёл ближе к решётке и оскалился при виде Гюнтера.

Ильза же не могла поверить глазам. Видя перед собой Зигфрида Мая, свою первую любовь, она вся пылала странными ощущениями.

Перед её взором так и всплывали картинки из прошлого, когда ей было шестнадцать, а Зигфриду немного больше. Они познакомились через одну компанию и влюбились друг в друга беспамятства. Их любовь длилась почти год, но потом в один прекрасный день Зигфрид сказал ей, что всё, что было между ними — ошибка; что у него нет и не было никаких чувств; что он просто наигрался с её душой. Он оставил её, и с тех пор они не виделись. Ильза помнила ту боль, которую испытала во время его признаний. И после она заглушала её много лет, склеивала разбитое сердце, пока не отпустила ситуацию до конца.

И вот теперь они снова встретились спустя такое количество времени, да ещё и при таких нехороших обстоятельствах.

— Как вы знаете, — голос Зигфрида вывел её из лабиринта прошлого, — все мы тут собрались, чтобы вершить судьбу преступников и сделать мир чуть более праведным и справедливым. Я считаю, что всё человечество должно запомнить этот момент. Если говорить про подполковника Гюнтера Рихтера, то он безусловно является частью нацисткой системы, её элементом. И причём не самым обычным. Он занимал не последнюю должность, и как мне известно, у него за плечами достаточно много грехов, — после этих слов господин Мая открыл папку и начал зачитывать данные из рапортов Гюнтера, которые он очевидно достал при обыске бункеров. Зигфрид рассказывал суду, сколько самолётов было сбито Гюнтером за весь период военных действий. Также Мая упомянул, что на момент кончины Гитлера подполковник Рихтер находился в бункере и был в числе тех, кто попытался сбежать.

Ильза же думала о том, что Зигфрид слишком хорошо подготовился к судебному заседанию. Она снова поймала взгляд Гюнтера, и на этот раз глаза его выглядели печальнее. Будто бы он уже смирился с тем приговором, который ещё не вынесли. Внешне он оставался спокойным, даже в какой-то степени равнодушным.

Ильза знала, что он, в первую очередь, был солдатом. Солдатом, который стойко принимал все трудности своей жизни.

Беккер перевела взгляд на Альбрехта, но тот уткнулся в листы, раскиданные на столе, и что-то помечал в каждом из них, пока Мая продолжал зачитывать все факты из службы Гюнтера.

По окончанию рапорта Зигфрид добавил несколько не очень лестных слов от себя и выразил надежду на благоразумие судьи и максимальную справедливость в наказании для нациста Гюнтера Рихтера.

После его речи настала очередь Альбрехта. Инспектор встал со своего места и начал говорить:

— Я Альбрехт Юн. Инспектор по защите прав подсудимых. — Он посмотрел на Зигфрида. — Конечно, те слова, которые сказал прокурор, имеют место быть, и никто не открещивается от того, что подполковник Гюнтер Рихтер, как и многие сегодняшние подсудимые, являлись участниками кровопролитной войны, растянувшейся на долгие годы. Но хочу сказать в их защиту то, что не все разделяли идеологию и взгляды господина Адольфа Гитлера. Да, безусловно то зло, которое причинила Германия всему миру, останется в нашей памяти навечно. Но давайте посмотрим правде в глаза, разве вы бы не пошли по приказу своего государства на войну? Разве ослушались бы, стали бы нарушать закон о воинской повинности? Все мы прекрасно знаем, что как только Гитлер пришёл к власти, в самой Германии стали царить беспорядок и хаос. Всё, что так или иначе противоречило партии, сразу же уничтожалось беспощадно. Книги сжигались, наследие культуры разрушалось, несогласных людей убирали с дороги. Конечно, были те, кто смекнул, что ждёт их в ближайшем будущем, и сбежал раньше времени из страны. Но таких людей были единицы. Большинство всё же осталось на своей Родине, не готовые менять привычную жизнь.

— Если подполковник Гюнтер Рихтер не разделял взгляды Адольфа Гитлера, — слово взял судья, — то почему же он не сбежал прежде, чем тот обьявил войну? Вместо этого господин Рихтер пошёл служить и выполнять кровавые приказы.

— А вы думаете, у господина Рихтера было право выбора? Или возможность уехать за пределы Германии? Если бы он не повиновался, его бы ждала тюрьма или того хуже расстрел. Ваша честь, у вас на столе имеются доказательства того, что господин Рихтер действительно оказался в рядах военнослужащих не по своей воле. Вы можете с ними ознакомиться.

Судья опустил голову в разложенные листы перед собой и стал вчитываться в те абзацы, которые Альбрехт специально для него выделил.

Через несколько минут судья посмотрел на Рихтера.

— Господин Рихтер, — обратился он к Гюнтеру, — а какое мнение у вас насчёт вашей службы?

Гюнтер слегка вздрогнул, и Ильза видела, как шевельнулся его кадык от сглатывания накопившейся слюны.

— Ваша честь, — хрипло и волнительно начал Рихтер, затем прочистил горло и продолжил, — я родился в не такой уж и богатой семье. Моя жизнь мало чем отличалась от жизни других детей, выросших в те времена в Берлине. Начало моей юности выпало на первую мировую. Но тогда я не понимал и доли всего того ужаса, которая оставляла за собой война. Я рос, ставил цели, планировал будущее, хотел завести семью. В общем, жить, как все. Я никогда не желал впутываться в военные действия, никогда не желал убивать. Но прошло время, и власть сменилась. Я партию не поддерживал тогда, не поддерживаю и сейчас. И я не ходил на выборы, это могут подтвердить архивные записи. Думаю, вы уже ознакомились со всеми материалами, но я всё же скажу. Мой выбор имел последствия. Позже ко мне домой заявились представители полиции и показали мне ордер на мой арест, в связи с распространением мною запрещённых книг. Но я в жизни таким не занимался. У меня была основная работа и моё любимое хобби — рисование. Я особо и книгами-то не увлекался. Но они пришли и сказали, что мне грозит срок. Я был не согласен, но умом понимал, что оспорить это не смогу. Нас всех лишили прав. И мне предложили сделку: свободу в обмен на службу в армии. Я понимал, что я не буду свободен в любом случае, и из двух зол выбрал армию. Я начинал простым рядовым, служил честно и беспрекословно выполнял приказы. Вы наверное хотите узнать, как я дорос до звания подполковника? Мне просто хотелось жить. Звучит эгоистично, да. Зато честно. Я никогда не убивал забавы ради и уж тем более на благо идеологии, которую пропагандировал господин Гитлер. Я никогда не трогал женщин, детей, стариков и мужчин, относящихся к мирным жителям. Я никогда не трогал советских солдат, если они не угрожали моей жизни, и никогда не грабил простых людей. Да, мне нет оправдания. Я шёл за страну, которая погубила многих. Но я шёл только потому, что спасал самого себя. Пожалуй, на этом всё. — Гюнтер замолчал.

— Хорошо, — проговорил судья, который внимательно слушал бывшего лётчика немецкой армии. — Ваши ответы приняты. Ожидайте приговора, а я попрошу привести следующего подсудимого.

Гюнтера вывели из зала суда, и Ильза до последнего провожала его взглядом, пока Рихтер не скрылся за дверьми.

— Его речь, — слева от неё раздался тихий голос Андреаса, — была впечатляющей. Был бы я судьёй, отпустил бы его прямо из зала суда.

Ильза кивнула, полностью соглашаясь со словами Андреаса.

— Андреас, скажите, — обратилась она к мужчине, — а Альбрехт ещё кого-то должен защищать? — Она заметила, что господин Юн не спешил покидать зал суда.

— Да, ещё троих, и только после этого суд удалится на совещание с вынесением последующих приговоров. Я думаю, что мы останемся здесь до конца дня.

Беккер посмотрела на Зигфрида, который уже был готов озвучить следующие факты о новом подсудимом.

— Я знаю прокурора, — зачем-то произнесла Ильза. Она доверяла Андреасу, и ей вдруг захотелось высказаться о своих чувствах.

— Позвольте узнать, откуда вы его знаете? — С осторожностью уточнил Андреас.

— Когда-то в далёком прошлом мы были в одной подростковой компании.

— Вы были близки?

Ильза поджала губы, кивнула.

— Да, мы были больше, чем просто друзья. Потом он меня бросил. — Она посмотрела на Андреаса. — Не подумайте ничего, Андреас, всё в прошлом. Смотря на него сейчас, меня переполняет только одно желание: разорвать это надменное лицо на куски.

Андреас изумился такой речи из уст нежной фрау:

— Ильза, — мягко сказал Андреас, — я понимаю, что вас преследуют воспоминания, которые пробуждают злость и разочарование, но поймите, вам не стоит тратить время и нервы на такого человека, как Зигфрид. Он и мизинца вашего не стоит.

Ильза слабо улыбнулась. Она была рада такой поддержке.

— Он вас видел?

Ильза пожала плечами.

— Не знаю. Может видел, может нет. Какая разница? Я с ним разговоры заводить не собираюсь. Быть может, он сам подойдёт, если заметит меня, а если нет, значит это никому и не нужно.

Андреас на это ничего не ответил.

Началось слушание следующего обвиняемого. Ильза посмотрела в сторону решётки и заметила высокого человека с тёмной густой шевелюрой на голове и аристократическими чертами лица. Его голубые глаза смотрели прямо, и Ильзе показалось, что разумом этот мужчина был далеко от зала суда. Зигфрид читал факты из его биографии, которые рассказали о мужчине достаточно много. Офицер оказался из СС и занимал приличную должность. Ему было предъявлено обвинение в сотрудничестве с Гиммлером, а также в работе по постройке концлагерей. Помимо этого прокурор Мая обвинил его в нацизме и в том, что на его руках кровь тысячи невинных жизней.

При зачитывании обвинений на лице мужчины не дрогнул ни единый мускул, а взгляд по-прежнему оставался стеклянным.

Альбрехт, в свою очередь, озвучил факты, полностью противоположные от фактов, которые огласил Зигфрид. История подсудимого началась ещё в тридцать четвёртом году, когда он работал прорабом на стройке лагерей, которые не имели никакого отношения к нацистским концлагерям. Позже ему предложили должность начальника охраны Гиммлера, а после его смерти он недолго руководил охраной фюрера. Затем, когда его терпение лопнуло, он попытался сбежать, однако был пойман американцами.

Судья многое уточнял и задавал много вопросов, но все ответы в итоге привели к тому, что правда была на стороне Альбрехта.

Между Зигфридом и Альбрехтом завязалась словесная перепалка, однако Альбрехт быстро заткнул оппонента за пояс, что очень не понравилось господину Мая. Он счёл нужным обвинить Альбрехта в не компетенции, но судья его слова не принял, сказав, что это к делу это не относится.

* * *

Следующим на скамье подсудимых оказался очень молодой юноша с красивыми чертами лица. Его цепкие шоколадные глаза оглядывали всех находящихся в зале, а тёмные волосы смешно топорщились в разные стороны. Ильза заметила, что парень был инвалидом: на одной из рук у него не хватало пальцев, а другая рука попросту отсутствовала.

Но, несмотря на свою неполноценность, молодой человек держался достойно. Его история показалась Ильзе довольно обычной, если не считать потерю памяти и побег через границу в Австрию, где его и схватили. Он не стал сопротивляться и сдался добровольно. До своего побега он работал адъютантом одного известного, но уже покойного, начальника, и до последнего пытался спасти команду.

Альбрехт сослался на инвалидность и попытку спасти своих товарищей, а также на юный возраст человека. При объяснении, почему он пошел на войну, юноша так и ответил: «Я не знал себя и мир. Я всегда был в поисках внутреннего «я», но пошёл не по той дороге, чтобы сделать мир хоть чуточку лучше».

В доказательство его слов, господин Юн подал судье страницы из личного дневника молодого парнишки, где он писал о тяжёлом решении отправиться на войну и о последствиях этого решения.

Судья принял это во внимание. И Зигфриду не дали сказать ни слова.

* * *

Дождь не прекращал барабанить по крышам домов. И только лишь часы, висевшие в зале, давали понять, что с начала суда прошло около пяти часов. Перерыв ещё не объявляли, были лишь небольшие передышки между слушаниями дел.

За окнами сверкала молния и громыхал гром, а грязные серые тучи смотрели на гостей суда с высока.

В помещении иногда случались скачки электричества, а звуки пишущей машинки под конец стали раздражать Ильзу. Из-за непогоды Беккер хотелось спать, но ещё больше хотелось есть и снова увидеть Гюнтера. Слава Богам, что заканчивалось очередное и, скорее всего, крайнее на сегодня заседание, после которого обещали объявить перерыв.

Последним, чьё дело рассматривали, был ровесник Гюнтера. Мужчина выглядел уставшим и измотанным. Ильза заметила, что как только его имя произнесли, почти весь зал сразу напрягся. Очевидно, что подсудимый являлся очень важной персоной.

Как и полагается по сценарию, посыпались многочисленные обвинения со стороны Зигфрида, в которых было сказано и об измене родине, и о продаже врагам, и о сотрудничестве, и разглагольствовании тайн. Судья спокойно его слушал и черкал что-то себе на листок.

После громкой речи Зигрифда на сцену вышел Альбрехт и начал говорить о том, что никакие тайны этим человеком не были разглашены, что подсудимый был на месте и прятался от врагов, и что он ничего такого важного и секретного не знает и не является изменщиком.

Судья дал слово подсудимому, не опровергшему ни единого довода своего адвоката и пояснившему то, что действительно прятался от своих же, которые долго его преследовали с целью последующего расстрела.

После слов обвиняемого Альбрехт показал судье документ, подтверждающий, что солдат не числился в командовании на момент окончания войны. Зигфрид яростно пытался доказать вину подсудимого, за что получил замечание от судьи за слишком эмоциональные высказывания в сторону стороны защиты и её обвиняемого.

Ильза, наблюдавшая за всеми процессами, думала о том, что каждый выживал, как мог, что тем, кому некуда было податься, пошли на верное служение Родине. Зигфрид не имел ни малейшего понятия, какой крест, порой, несли за собой люди, особенно те, кто не делал зла, те, у кого просто не осталось другого выбора.

Как грустно и досадно ей было наблюдать за подсудимыми, которые не были беспощадными убийцами. Она видела в их глазах сожаление, в них читалась любовь к миру и ко всему, что создано в нём. Она не хотела, чтобы их казнили, и ей оставалось надеяться только на благосклонность судьи.

Разбирательства закончились, и секретарь объявил об окончании суда.

— Вот и всё, Ильза, — из раздумий Беккер вырвал голос Андреаса, — идёмте, я думаю, что итоги судебного заседания объявят уже завтра. Сегодня слишком поздно.

Андреас поднялся со своего места.

— Завтра? — Немного опечалено произнесла Ильза, встав следом за мужчиной.

Андреас кивнул и пошёл в сторону выхода, где толпились другие люди. Как только Ильза и Андреас оказались в коридоре, мужчина продолжил диалог:

— Им нужно обсудить все детали дела и все новые факты, которые сегодня были озвучены. Нам нет смысла здесь оставаться. Думаю, Альбрехт оповестит нас.

Ильза кивнула, закусила губу, над чем-то раздумывая, но потом всё же решилась:

— Скажите, Андреас, а я могу поговорить с… — Андреас покачал головой, не дав леди договорить.

— Строго запрещено. — Твёрдо сказал он. — Нам нужно идти, пока совсем не стемнело.

Но сделать шаг в сторону Андреас не успел. Ильза заметила, как его глаза посмотрели ей за спину, и в них отчётливо проявилась настороженность. Она хотела спросить у Андреаса, в чём дело, как за её спиной раздался до боли знакомый голос:

— Ну, здравствуй, Ильза.

Зигфрид улыбался Беккер, однако видел в милом лице напротив неприязнь и ненависть.

Она выдавила из себя тихое «Здравствуй», а затем её спутник, взяв её под локоть, быстро попрощался и увёл Ильзу в неизвестном направлении.

Зигфрид ещё долго смотрел ей вслед, пока Ильза не завернула за угол в начале коридора. Зигфрид хмыкнул. А ведь сначала он подумал, что его подвело зрение и ему показалось, будто бы на последнем ряду сидела Ильза Беккер — его давняя подружка из прошлого. Человек, к которому он, вроде как, что-то испытывал в далёкой юности. Теперь же ему было любопытно, что Ильза забыла на судебном заседании. Наверняка она приехала ради одного из заключённых. Но вот только ради кого? Об этом стоило подумать.

Он развернулся и отправился в сторону своего кабинета. День был сложным, и господин Мая решил, что ему необходимо проверенное средство для расслабления.

Зайдя в свой кабинет, Зигфрид включил свет, и помещение озарил яркий свет. Мая прошёл к столу, отодвинул стул и сел на него, откидываясь на спинку. Голова немного побаливала от голода, от усталости и от непогоды за окном.

Зигфрид отодвинул верхний ящик стола и достал из его недр металлическую фляжку. Он всегда хранил её на случай нелёгких дней. Открутив крышку, Зигфрид поднёс флягу к губам и сделал два внушительных глотка. Коньяк обжёг горло, но Зигфрид обожал вкус этого напитка.

Он вдруг вспомнил молодого себя и совсем юную Ильзу. Они встретились в одной компании общих знакомых. Зигрифда тогда не интересовали никакие отношения, но он видел, что Ильза проявляла к нему знаки внимания, он знал, что был симпатичен ей.

И Зигфрид, особо не углубляясь в отношения, всё же позволил себе провести время в компании Ильзы. К тому же, она была мила и красива, с ней он не стыдился выходить в свет.

Поначалу всё это напоминало несерьёзный флирт, в который играл Зигрифд, но в который не играла Беккер. Мая думал развлечься на пару-тройку месяцев и свести всё на нет, как вдруг их отношения затянулись. Зигфрид, не привыкший к такому раскладу, ведущий жизнь одинокого Казановы, даже не заметил, как Ильза Беккер утянула его в свои сети и всё крепче завязывала узлы.

И Зигфрид решил, что пора с этими узлами заканчивать. Они провели в отношениях почти целый год, и в очередную совместную ночь, когда страсти улеглись, а сон уже подбирался к глазам, Зигфрид вдруг созрел для серьёзного разговора. Он не стал ждать до утра, ему нестерпимо хотелось закончить всё здесь и сейчас. Он честно сказал Ильзе о том, что никогда её не любил, что все их отношения для него не больше, чем игра и что Ильза взяла на себя слишком много.

Он помнил её лицо, когда вывалил на неё свои мысли. От счастливой улыбки не осталось и следа, её словно стёрли ластиком. Лицо помрачнело, в глазах застыли слёзы. Ильза молча собралась и пулей вылетела из квартиры Зигфрида, не забыв громко хлопнуть дверью, да так, что штукатурка посыпалась с потолка. Но, что больше удивило Зигрифда, так это то, что она стойко держалась и не стала закатывать скандалов.

Зигфрид знал, что сделал ей больно, знал, что она не захочет быть его другом, после всего того, что между ними было, знал, что, скорее всего, больше её никогда не увидит. Но Мая считал, что поступил благородно и правильно. Они и так заигрались в несуществующие чувства (по крайней мере, со стороны Зигрифда их точно не было) длинной в год, и дальше продолжать эту игру было нельзя и невозможно.

Шли годы. За это время он повстречал многих девушек, которыми пользовался также, как и Ильзой, но у него была одна беда: ни одна из них не была похожа на Ильзу. Зигрифд почему-то часто сравнивал свои новые пассии с Беккер и не мог найти объяснения дурацкой привычке. И никто за столько лет не отнёсся к нему с той теплотой, с которой относилась Ильза Беккер.

Он снова открыл первый ящик стола. Пошарил рукой по дну, где под кучей бумаг лежала старая фотография Ильзы. Зигрифд не знал, зачем он хранил её все эти годы, но у него не поднялась рука выкинуть или сжечь подаренное фото непосредственно самой Ильзой.

Достав его на свет, Зигфрид невольно улыбнулся, смотря на озорную улыбку ещё совсем молодой Ильзы. На фотографии ей было не больше пятнадцати. Волосы заплетены в два смешных хвостика, топорщащиеся в разные стороны; красивый летний сарафан с принтом сидел по тоненькой фигуре и смотрелся на Ильзе просто потрясно, а её небесные глаза глядели прямо в камеру, не прячась и не смущаясь.

Зигфрид, как заворожённый, провёл кончиками пальцев по застывшему лицу Ильзы на плёнке. Он погрузился в свои думы, среди которых блуждала мысль: «зачем я с ней так поступил». Увидев её сегодня, Мая вдруг ощутил острое желание поговорить с ней, взять её за руку, поцеловать и обнять. У него как будто проснулись те юношеские желания, к которым добавились зрелые чувства.

Ильза выглядела недоступной, снежной королевой, и от её стен, которые она возвела вокруг себя, просыпался азарт захвата этой крепости, в которую Ильза себя заточила.

* * *

На часах не было и пяти утра, а город уже окутал туман, словно кто-то напустил большое количество дыма: настолько он был непроглядным.

Зигфрид проснулся рано и уже стоял на ногах с чашкой горячего чёрного кофе в руках, наблюдая через окно за случайными прохожими.

Вот, немного шатаясь, прошла ночная бабочка с какой-то очень уж весёлой вечеринки: ноги её то и дело заплетались, а глупый пьяный смех раздавался через каждую секунду. Следом за жрицей любви шёл пьяненький мужичок с мешковатой сумкой наперевес. Он был грязным, с порванной одеждой, хромающим.

Зигфрид долго наблюдал за улицей, думая о чём-то своём, а когда на часах стукнуло семь ноль-ноль, Мая начал собираться на работу.

Он пришёл одним из первых и проводил время в своём кабинете, размышляя о сегодняшнем дне.

Сегодня состоится заключительное слушание, и судья вынесет приговор четверым обвиняемым. Зигфрид надеялся засудить всех четверых. Умом он понимал, что они всего лишь жертвы, что они не нацисты, что они волею судьбы оказались в рядах истребителей человечества. Но для Зигфрида победа в этих делах была важна. Во-первых, для успокоения своего самолюбия, во-вторых, для хорошего послужного списка. Ведь чем больше нацистов окажется за решёткой или приговорено к смерти, тем выше у него шансы подняться по карьерной лестнице и заработать в жаловании.

Время к началу суда подобралось очень близко, и, взяв необходимые документы, Зигфрид отправился в зал. В помещении было мало людей, меньше, чем вчера, однако Мая успел увидеть Ильзу в компании того же мужчины, с которым она была накануне. Сердце прокурора вдруг ёкнуло при виде леди, и он посмотрел на неё, запоминая её не изменившиеся черты лица. Ильза повернула голову в его сторону, и господин Мая встретился с её глазами, которые когда-то смотрели с нежностью и любовью, а теперь вместо этих чувств пришли холодность и равнодушие. И от этого стало как-то не по себе.

Зигфрид подошёл к столу и начал раскладывать документы, краем уха слушая разговор Ильзы и её спутника, которых было прекрасно слышно.

— Ильза, вы какая-то дёрганная, — проговорил мужчина, — быть может, вам принести кофе? Ещё полчаса до начала процесса.

— А, да, спасибо. — Пробормотала Ильза, и мужчина, кивнув, спешно удалился из зала. Зигфрид наблюдал за тем, как Ильза заняла свободное место на стуле в ожидании своего спутника. Сначала он хотел подойти к ней, но не решился тревожить её при людях. Он украдкой наблюдал за ней, отмечая про себя, что выглядела Беккер не очень-то и выспавшейся.

Наконец, к ней вернулся её спутник и подал девушке кружку с кофе. Ильза тихо его поблагодарила и с удовольствием принялась поглощать напиток. Чуть позже, когда чашка её опустела, Зигфрид услышал, как она бросила молодому человеку, что пойдёт прогуляться перед началом слушания.

Это было на руку Маю, и он решил последовать за Беккер, чтобы поговорить с ней.

Она вышла из зала, и Зигфрид, выждав несколько минут, отправился следом. Ильза стояла чуть дальше от дверей, возле окна, пейзаж которого выходил во внутренний двор.

Зигфрид подошёл к ней, борясь с желанием дотронуться до её плеча.

— Доброе утро, Ильза. — Проговорил он чётко и немного волнительно. Ильза вздрогнула и обернулась через плечо.

— Зигфрид. — Сдержано кивнула Беккер в ответ.

— Почему ты здесь?

— А тебе какая разница?

— Здесь окно открыто, и ты можешь простыть.

Ильза усмехнулась.

— Неужели тебя интересует, заболею я или нет? Ты же вроде тут для того, чтобы вершить свою справедливость, а не беспокоится о какой-то барышне. Вот и иди, верши.

Зигфрид опешил от такого тона.

— Ильза, я…

— Не вздумай ничего говорить мне. Я не хочу поддерживать с тобой беседы.

— Ильза, я понимаю, что ты злишься на меня, но давай отбросим все старые обиды и попытаемся снова быть вместе.

— Зачем? Зачем ты предлагаешь мне начать всё сначала, когда сам закрыл дверь? Зачем?

— Тогда на это у меня были свои причины, я был слишком молод и не готов ни к чему такому. — Мая махнул рукой. — И думал, что у меня всё ещё впереди.

Ильза кивнула, а потом внезапно перешла на угрожающий шёпот:

— Позволь уточнить, кто-нибудь знает о том, что ты сотрудничал с нацистами, поставляя информацию в руки фюрера? Или ты прикрыл этот момент? — Зигфрид постарался остаться спокойным, но вид у него стал серьёзным и суровым. Откуда, чёрт возьми, ей было это известно? А потом в голове всплыли картинки того, как он в одном из бункеров видел Ильзу со спины, но тогда он был уверен, что ему показалось. Теперь же нет. Это точно была она. И раз она была здесь, значит среди подсудимых точно есть её любовник.

— Нет, не знают. — Грозно прошипел в ответ Мая. — И они никогда об этом и не узнают, к тому же теперь, я прекрасный прокурор и засажу твоего любовника на всю его жизнь.

Но Ильза только усмехнулась.

— Кто бы сомневался. И что тебе это даст? Потешишь собственное самолюбие? Какой же ты жалкий.

— А кто-нибудь знает, что ты служила у Гитлера в бункере? — Зигфрид решил перейти в наступление, думая, что заденет этим фактом Беккер.

— Нет, не знают, да и при чём тут это? Я была обычной прислугой, я не служила на благо Рейха.

— Ильза, не будем ломать комедию, я предлагаю тебе один раз. — Зигфрид внезапно взял её руку в свою. — Ты, после заключения своего любовника, становишься моей на всю жизнь. На кой чёрт тебе сдался этот нацист? Что он сможет тебе дать в отличие от меня? А я выполню любую твою прихоть. Поверь. У меня есть на это средства. И я дам тебе ту любовь, в которой ты нуждалась тогда и нуждаешься сейчас. Поверь, я изменился, я другой. Я многое осознал. — Он поцеловал её руку и посмотрел на неё открыто. Но Ильза его словами не впечатлилась.

— Зигфрид, ты кажется упускаешь несколько маленьких моментов. — Она высвободила руку из его захвата. — Я не твоя игрушка, я не влюблена в тебя больше и не буду тешить теперь твоё самолюбие. Я не буду бегать за тобой. Что ты можешь мне дать, любовь? — Беккер хохотнула. — Какую? Какую любовь ты можешь мне дать? Любовь, зависимую от твоего настроения, или деньги, которые запятнаны кровью тех, кого ты приговорил? О, Зигфрид, ты не поменялся. Когда мы разошлись, я думала, что ты и правда хоть немного, но изменишься со временем, однако нет. Время ни черта тебя не изменило. Оно только усугубило и вывело на поверхность всё то, что лежало у тебя внутри. Не вздумай делать что-либо назло. Ты ничего уже не изменишь, а теперь, прости, но мне пора.

Ильза распрощалась с ним и пошла в сторону зала суда тихой поступью. Зигфрид смотрел ей в спину, понимая, как сильно он просчитался в своё время.

Зал суда постепенно наполнялся людьми. Обстановка становилась напряжённее, и Ильзе казалось, что сегодня она ещё хуже, чем вчера. Беккер тихо села на своё место рядом с Андреасом.

— Куда вы ходили? — Поинтересовался мужчина.

— Просто осмотреться, — вздохнула Ильза, стараясь не вспоминать странный разговор с Зигфридом, но ей вдруг захотелось выговориться. — Зигфрид подловил меня. Можете себе представить, он предложил мне бросить моего любовника и стать его женой. Какой кошмар. Теперь я ещё больше боюсь за Гюнтера. А что если он надавит на судью?

Андреас вскинул брови.

— Он это серьёзно? Послушайте, Ильза, может вам переговорить с Альбрехтом? Суд пока не начался, время есть.

— Вы думаете, в этом будет толк? Ну, если я расскажу ему свою личную историю?

— Он хотя бы будет осведомлён об этом. Попытайтесь, Ильза.

— Хорошо.

Беккер встала и отправилась в кабинет Альбрехта.

Инспектор Юн оказался на месте и что-то читал в свежей газете. Дверь в его кабинет была приоткрыта, и Ильза постучалась, привлекая внимание мужчины.

Альбрехт вскинул голову.

— Ильза? — Удивился господин Юн. — Доброе утро. Проходите, — Юн указал на свободный стул. — Что-то случилось?

— Здравствуйте, Альбрехт. — В ответ поздоровалась фрау и прошла к стулу, села на него. — Простите за беспокойство, но есть кое-что, что я должна вам сообщить.

— Внимательно вас слушаю.

— Я думаю, что прокурор Мая попытается сегодня надавить на судью, чтобы тот избрал самую наивысшую меру наказания для всех ваших подопечных.

Альбрехт вскинул одну бровь.

— Почему вы так думаете, Ильза?

Ильза отвела глаза в сторону, щёки у неё немного покраснели. Она молчала, Альбрехт терпеливо ждал, поглядывая на часы. До начала суда оставалось не более десяти минут.

— Мы с Зигфридом когда-то были близки, — смущаясь, всё же ответила Беккер через пару минут молчания. — Сегодня он попытался предложить рассмотреть вариант восстановления былых отношений. Я ему отказала. Он догадался, что один из подсудимых — мой возлюбленный. А так как он не знает, кто именно, то пострадают все четверо.

Альбрехт задумался.

— Такое поведение вполне в духе Зигфрида. Уж такая у него натура. Но не волнуйтесь, Ильза, есть у меня один козырь в рукаве, который, как я надеюсь, поможет мне в освобождении Гюнтера и остальных.

— Вы про его связь с нацистами?

Альбрехт изумился.

— Откуда вы это знаете?

— Дело в том, что я была прислугой при фюрере и долгое время жила в бункере. Когда-то я слышала имя прокурора в разговоре, но не думала, что это был именно он. Но теперь понимаю, что я не ошиблась. Возможно, он приходил и в бункер тоже, однако я с ним там никогда не сталкивалась.

— Это же отлично, Ильза. Вы можете выступить свидетелем, если того потребует ситуация.

Ильза кивнула. Она была готова на всё, лишь бы спасти Гюнтера.

В зал суда они пришли вместе. Под неодобрительный взгляд Зигфрида, Ильза села на задний ряд, а Альбрехт прошёл к своему столу.

Через несколько минут в зал зашёл судья, и все замолчали. Секретарь объявил о начале судебного процесса, и судья предоставил слово Зигфриду для дополнительных обвинений, если таковые имелись.

— Спасибо, ваша честь, — произнёс прокурор Мая, — дополнительных обвинений не имеется, но я бы хотел попросить вас рассмотреть наказание в виде расстрела, а не пожизненного заключения, как я просил ранее.

После его слов в зале поднялся тихий гул: все начали перешёптываться и переглядываться в недоумении.

— Почему теперь вы настаиваете на этой мере наказания? — Поинтересовался судья.

— Я долго думал и пришёл к выводу, что для этих преступников не может быть иного наказания, как смерть.

— Не могу с вами здесь согласиться, прокурор Мая. Как уже ранее сказал Альбрехт Юн: у них нет ничего за плечами, кроме вынужденного служения немецкой армии. А за это смертная казнь не предусмотрена.

Зигфрид сжал руки в кулаки.

— Ваша честь, позвольте, — со своего места поднялся Альбрехт. — Я считаю, что господин Мая перегибает палку. Ранние показания подсудимых дают нам понять, что они непричастны к нацистской системе.

— Они убивали людей и отдавали приказы о смерти. — Вставил свои пять копеек Зигфрид.

— Они такие же подчинённые, как и рядовые. Отличают их только погоны на плечах. Одно дело свято верить в кровь, которую ты проливаешь, другое, отдавать приказы, потому что так нужно.

— Вы перекладываете ответственность, инспектор Юн.

— Да неужели? Прокурор Мая, по-моему, это вы в попытке свалить всё на других людей, скрываете что-то своё личное.

— При чём здесь моя личная жизнь? Эти люди носили форму Третьего Рейха, говорили о Гитлере и отдавали приказы о смерти. Этого достаточно, чтобы убить их.

— Правда? То есть, вы хотите спихнуть всю ответственность за войну на этих четверых? Я считаю, что ответственность за всё то кровопролитие, которое случилось, несёт лишь один человек. Тот, кто начал эту кровавую бойню. Вся ответственность лежит на плечах Гитлера. И вы хотите, чтобы за его ошибки и грехи расплачивались другие люди?

— Они немцы! — Взбудоражено ответил Зигрифд.

— Мы с вами тоже! Не переходите на нацию! Или вы и нас в нацисты записали? Или вы отвергаете то, что вы — немец?

— Нет, не отвергаю. Но и я не причастен к тому, что делала Германия.

— Господа, вы немного отклонились от насущных дел. — В их спор встрял судья с недовольным выражением лица.

— Простите, — первым опомнился Альбрехт, — я требую отклонения предложения господина Мая. Это неправильно. Солдаты не могут платить своей жизнью за ошибки людей, жаждущих крови. Всё же мы находимся в здании суда, где вершится правосудие, а не творится бесчинство. То, что хочет сделать господин Мая, является перекладыванием ответственности и не более.

— Ваша честь… — Зигфрид едва успел возмутиться, как судья внезапно поднял руку.

— Всё. Остановитесь. Если у вас больше нечего добавить по существу и нет дополнительных материалов, указывающих на совершение преступлений против мирных граждан, то суд окончен и удаляется на принятие решения для вынесения окончательного приговора.

Все промолчали, и судья встал со своего места. Секретарь объявил об окончании суда.

* * *

Через час судья вернулся обратно в зал, и все в ожидании приковали к нему взгляды.

— Суд постановил, — начал судья, и Ильза невольно закусила нижнюю губу, — освободить и признать невиновными: Гюнтера Рихтера, Пауля Бернштейна, Тилике Шлоссера и Августа Шольца. Приговор окончательный. Обжалованию не подлежит.

Ильза выдохнула. Голова закружилась от переизбытка эмоций. Она видела, как лицо Альбрехта тоже сияло от радости, как Гюнтер закрыл глаза, очевидно сдерживая слёзы.

И только вид Зигфрида был недоволен происходящим. Ильза не стала акцентировать своё внимание на бывшем возлюбленном, но, прежде чем подойти к Гюнтеру, подумала о том, что Зигфрид заслужил проигрыш в этом деле.

Гюнтера выпустили из камеры. Мужчина чувствовал себя в прекрасном расположении духа. Весь прошедший день, пока оформляли бумаги, он думал о том, что теперь будет делать дальше, когда официально получил статус «свободен». Ведь теперь они с Ильзой могли никуда не бежать, нигде не прятаться и жить полной жизнью, наслаждаясь ей.

Гюнтер понимал, что ему нужно будет учиться жить без войны, избавиться от желания всё время куда-то бежать, справляться с кошмарами и боязнью резких звуков.

Выйдя на улицу, Гюнтер первым делом увидел Ильзу. На лице его появилась широкая улыбка, точно такая же, как и у Беккер.

Гюнтер подошёл к ней ближе и заключил её в долгожданные объятия.

— Здравствуй. — Прошептал он ей.

— Здравствуй, — ответила она нежно. — Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно, — выдохнул Гюнтер. — Я, наконец-то, свободен. Скажи, где Андреас? Я хочу пожать ему руку и поблагодарить за то, что он присмотрел за тобой.

— Он встретил старого знакомого, и они решили пропустить по стопке. Мы пересечёмся с ним позже, а сейчас пойдём в гостиницу. Ты умоешься, приведёшь себя в порядок, отдохнёшь в нормальной кровати, а после сходим с тобой поужинать в ресторан неподалёку. Ты наверняка забыл вкус нормальной еды.

Гюнтер усмехнулся.

— О, да. Это поистине прекрасные предложения, моя дорогая Ильза. Я согласен на всё.

На душе у Гюнтера стало спокойно и хорошо. Точно также, как в полях в далёком детстве.

* * *

Гюнтер стоял под струями душа, как и мечтал долгое время, и наслаждался этим. Горячая вода, которой ему так не хватало, окутала его тело, и пар распространился по небольшой душевой. Гюнтер долго откисал в воде, смывал с себя грязь, оттирался от дурного запаха. Он не мог нарадоваться тому, что теперь был чист и свеж, что от него пахло не потом и грязью вперемешку с кровью, а душистым мылом с нотками лаванды.

Вечером он надел парадный костюм, который для него раздобыла Ильза, и ощущал себя человеком с высоким статусом.

На Ильзе в этот вечер было чудесное бежевое платье в пол, и оно очень гармонировало с чёрным костюмом Гюнтера.

Они пришли в тот самый ресторан, о котором Ильза говорила утром, и Рихтер почувствовал себя ещё лучше, когда увидел за столом Андреаса и Альбрехта, которые пришли разделить с ним его свободу.

Первый, с кем обнялся Гюнтер, был Андреас.

— Андреас, — воскликнул Рихтер, — как давно я тебя не видел, как я рад, что ты здесь. Спасибо тебе за всё. И за Ильзу в особенности.

— Взаимно, Гюнтер, — ответил ему Андреас и усмехнулся. — Теперь ты стал походить на человека.

Гюнтер рассмеялся, пожимая руку Альбрехту.

После приветствий компания из четверых человек расселась по своим местам. Каждый заказал себе блюдо, и пока они ждали еду, то за разговорами решили распить бард тридцать восьмого года.

Вечер быстро перетёк в ночь, и компания выдвинулась из ресторана с чудесным настроением.

— Ну что, куда ты поедешь теперь Гюнтер, прихватив с собой Ильзу? Я в жизни не поверю, что ты намерен остаться тут. — Спросил Андреас.

— Да, ты прав, Андреас, в Германии мы точно не останемся. Думаю, если у нас получится достать деньги, которые остались на моих счетах, то поедем в Америку. Хоть мы так никому не нужны, всё же поговаривают, что в этой стране — рай для эмигрантов.

— А где мы теперь нужны? Мы везде брошены. Другое дело, что там о нас никому неизвестно, и никто не увидит нашего прошлого, и не знает нашего будущего. Там другие правила, другой менталитет. Почему бы и не рискнуть? Ведь терять уже нечего.

— Ты тысячу раз прав, Андреас. — Они остановились у перекрёстка. — Что ж, друзья мои, видимо нам пора прощаться. Я очень рад, что жизнь свела меня со всеми вами, я очень счастлив, что меня не приговорили к вечному заточению. Спасибо вам за всё. Никогда не устану это говорить.

— Я рад, что смог отплатить тебе тем же добром, которое ты для меня однажды сделал.

— Я тоже рад.

Они пожали друг другу руки и разошлись по разные стороны. Гюнтера посетили чувства тоски и уныния. Он не видел этих людей целую вечность, и теперь они снова расстаются на неопределённый промежуток времени. Но Гюнтер верил, что, где бы они не были, они никогда не потеряются.

* * *

Добравшись до комнаты в отеле, Гюнтер снял с себя костюм, переоделся в более удобную одежду и лёг на мягкий матрас, прикрыв глаза. Тело его расслабилось, и Рихтер больше не ждал, что в любую секунду может произойти что-то ужасное. Хотя порой на задворках сознания так и мелькали мысли о новых приказах, о стрельбах, о взрывах. И пока мирная жизнь была для него в новинку.

— Гюнтер, — обратилась к нему Ильза, когда легла рядом, — ты говорил сегодня про Америку, это правда?

— Смотря, о чём ты спрашиваешь? — Ответил Гюнтер, не открывая глаз.

— О переезде, конечно же. Ты правда хочешь туда уехать?

— Если говорить открыто, то да, я не хочу больше жить в Германии. Хоть она и наша Родина, и кровь в моих жилах немецкая, какая будет и у наших детей, я не хочу находиться и строить будущее в этой стране. Как и не хочу, чтобы здесь жили наши дети.

— А они будут помнить о твоём прошлом?

— Конечно. Мы ничего не будем скрывать, тем более мы же должны будем рассказать им историю нашего знакомства. — Гюнтер улыбнулся губами. — Ты ведь тоже загорелась этой идеей, признайся.

— Да, я тоже хочу отсюда уехать.

— Хорошо, я очень рад это слышать. — Рихтер открыл глаза и потянул Ильзу на себя, затягивая её в глубокий поцелуй, обещающий шикарную ночь.

Несколько недель пролетело быстро.

В скором времени у Гюнтера и Ильзы на руках имелась приличная сумма денег, хватающих на переезд в другую страну.

Молодые люди заканчивали с оформлением виз, дело с которыми обстояло быстрее, нежели обычно, потому что, как выяснилось, сестра Ильзы перебралась в Америку, как и сестра Гюнтера. Обе они помогали с оформлением, консультируя их по телефону.

В последние дни Ильза собирала немногочисленные вещи, уместившиеся в один небольшой чемодан.

— Как ты думаешь, — спросила она у Гюнтера одним из поздних вечеров, — мы всё правильно делаем? Я вдруг поймала себя на мысли, что мы и английского-то толком не знаем, как мы будем там жить?

— Наши сёстры явно нас не бросят, они же сказали об этом. По первости, конечно, будет трудно, но потом мы обязательно втянемся в ту жизнь. Сначала нас поселят в городке для эмигрантов, а позже отправят в Нью-Йорк. А почему ты вдруг так запереживала?

— Не знаю, я вспомнила своё детство, юношество. Да и, вообще, всё то время, которое прожила в Германии. Мне внезапно пришла мысль, что мы потеряны, что мы никогда не найдем себе места в этом мире, что мы так и будем бежать из страны в страну. Так и будем искать себе пристанище для наших душ. И боюсь, что мы можем его так и не найти. Разве можно сбежать от самих себя? Забыть то, что мы пережили? Иногда мне до сих пор снятся мёртвые дети, Геббельса и госпожа Браун.

— Не думай слишком много, Ильза. Для людей глубокие думы очень опасны. Просто живи и увидишь: жизнь сама избавит тебя от иллюзий, от предрассудков. Не будь слишком самостоятельной, иначе будешь покинута жизнью.

— Видишь ли, Вселенная такая странная штука, она тебе вместо шампанского, которое ты заказывал, подливает водку.

— Очень умно, — ухмыльнулся высказыванию Беккер Гюнтер. — Ладно, давай отдыхать, завтра у нас трудный день.

— Конечно. Давай.

Луна освещала их последнюю ночь в Германии, и у обоих было неспокойно на душе. Им предстояло столкнуться с той самой неизвестностью, которая всё равно пугала, заставляла думать о нехороших исходах. Они боялись того, что общество их не примет, но вместе с тем, с каким-то предвкушением, хотели и собирались отчалить в новую жизнь, в другой мир.

* * *

Рано утром Гюнтер и Ильза с чемоданом в руках выехали из номера. Несмотря на свой страх, Ильза поделилась с Гюнтером тем, что переполнена желанием побыстрее оказаться на корабле в прекрасном окружении, посмотреть на океан, который они буду пересекать, и вступить в новую жизнь.

Он сели в машину, любезно предоставленную гостиницей за отдельную плату, и водитель повёз их в порт.

— Дорогой, мы не забыли билеты и паспорта? — Уточнила Ильза, читавшая брошюрку с программой их путешествия.

Гюнтер похлопал по левому внутреннему карману.

— Они здесь. Не беспокойся, милая.

Дорога до порта оказалась свободной, и впервые за много дней светило солнце. Оно ползло и поднималось откуда-то из-за горизонта, освещая своими лучами всё вокруг, сообщая жителям, что начался новый день. Люди открывали окна, постепенно выходили на улицу, спешили на работу, а некоторые фабрики уже гудели, вырывая из сна жителей близлежащих домов.

Казалось, что мир начал восстановление по ускоренной программе, жизнь входила в привычное русло, и всё становилось на круги своя. Только теперь стали ценнее мысли в отношении простых понятий о важности жизни и бытия.

* * *

Они подъехали к, немалых размеров, порту и вышли из машины. Гюнтер забрал из багажника чемодан, и молодые люди, наскоро поблагодарив и попрощавшись с водителем, поспешили найти лайнер, на котором сегодня отправятся в Америку.

Через пару минут Гюнтер и Ильза лицезрели перед собой красивый корабль с просторными палубами, с которых открывался прекрасный вид на воды, а на самих палубах, в зоне отдыха стояли шезлонги.

Внутри корабля тоже всё было прекрасно и гармонично: благородный деревянный пол, по которому было приятно ступать, интересные колоны, придающие кораблю свой неповторимый стиль, винтовые лестницы, напоминающие старину, и уютные каюты, создающие ощущение безопасности. Ильза оказалась довольна внутренним убранством, и всё было намного лучше, чем она могла себе представить.

Их каюта оказалась очень просторной и с очень удобным размещением. Недалеко от неё находился ресторан, в который Ильза и Гюнтер сначала сходили на обед, а затем и на ужин.

Вечером, наевшись и отведя душу за винами, они вернулись в каюту и, переодевшись в более удобную одежду, прогулялись по палубе. Они много говорили о чувствах, которые томились в их душах, и о том, что они будут делать по прибытии в Америку. Гюнтера беспокоило больше всего получение прав в Америке, но Ильза уверяла его, что, так как у них есть родственники, проблем у них не будет. Главное, что им было нужно, в первую очередь, это обустроиться и найти хорошую работу.

Легли они далеко за полночь. Но сон их был не крепок от волнения, от мыслей, что их ждёт завтра. Чувство адреналина бегало по венам, а сердца бились сильно в предчувствии чего-то прекрасного.

Америка встретила их солнцем и теплом, несмотря на начало зимы. Ильза, укутавшись потеплее, быстро сходила с трапа корабля. Людей было много, но никто не толкался и не вопил. Никто никуда не торопился. Все были приветливы и вежливы.

В специально отведённом месте для иммигрантов, человек в форме задавал несколько вопросов о целях приезда, о времени планируемого пребывания, о родственниках, имеющихся в Америке, а также досмотрел вещи.

Ильзу и Гюнтера отвезли в специальный городок для беженцев и иммигрантов. В городке имелись все комфортные для проживания условия, а вдалеке можно было наблюдать огни небоскрёбов Нью-Йорка. Гюнтер и Ильза смотрели на них, как завороженные.

В комнате, куда их разместили на ближайшую неделю, было немного душно. В ряд стояло несколько одиночных коек, и все, кто находились в помещении, были, как на ладони.

Гюнтер и Ильза разместились в самом углу и после длительного дня ушли на покой.

* * *

Дни текли сами собой, и Гюнтеру начало казаться, что они живут в этом городке уже больше двух лет, хотя по правде прошло всего лишь несколько дней со дня их приезда.

Жизнь здесь текла не хуже любого другого места. Кто-то обзаводился друзьями, кто-то влюблялся, кто-то даже умудрялся скандалить. Гюнтер и Ильза держались в стороне, особо ни с кем не общались и в друзья не набивались.

К концу недели к ним пришёл человек из эмиграционной службы и сказал, что на следующей неделе им будет выдана туристическая виза на время, а затем будет выдана виза и на жительство.

Гюнтер уточнил у представителя эмиграционной службы, что будет с ними, когда они выйдут отсюда, и мужчина объяснил им, что, как только они получат визу, то будут вольны делать, что угодно в пределах законодательства Америки.

— А что на счёт работы? — Уточнила Беккер. — Я понимаю, что мы будем на попечении сестры господина Рихтера, но есть ли возможность получить хорошую работу с нашим статусом?

— Сестра господина Рихтера будет нести за вас полную ответственность, и об трудоустройстве тоже спрашивайте её. Однако пока у вас нет визы на жительство, вряд ли вы сможете устроиться куда-нибудь на серьёзную работу. Квоты иммигрантам тоже не полагаются.

— А как же тогда жить?

Мужчина пожал плечами.

— Мелкими подработками, тут все только так и живут. — Ответил он и попрощался с ними.

Ильза вздохнула и посмотрела на Гюнтера.

— Ну, это намного лучше, чем ничего. — Немного погодя сказала она.

Гюнтер кивнул.

— Намного лучше, чем в Германии. Да, и моя сестра нас в беде не оставит.

— Это точно. Осталось только дождаться переезда.

* * *

На следующей неделе, как и было обещано, их выпустили из городка и отвезли до Нью-Йорка.

Для того, чтобы получить туристическую визу, Гюнтер и Ильза отправились в специальный отдел полиции, где работали с иммигрантами.

Гюнтер ощутил некое волнение при получении документов, потому что впервые за длительное количество времени ему больше не нужно было бояться, что его схватят.

— Поздравляю вас с получением визы. — Полицейский пожал ему руку. Гюнтер же впервые пожимал руку полицейскому и честно, без притворства радовался своей свободе.

Они вышли из здания, и на улице их уже поджидала Мари. Она выглядела ещё лучше, чем в их последнюю встречу в бункере.

— Мари. — Гюнтер обнял сестру, как только они поравнялись.

— Брат! — Воскликнула Мари, обняв его в ответ. — Как вы добрались? Всё нормально? Я волновалась.

— Да, всё хорошо. Спасибо, что взяла на себя ответственность и что помогаешь нам.

— О, да, мне это только в радость. Ладно, садитесь в машину, отвезу вас в квартиру, которую подобрала для вашего проживания.

— Ты разыскала для нас квартиру? — Гюнтер вскинул правую бровь.

— Да, а что ты так удивляешься? Для любимого брата что угодно. Или это запрещено?

— Нет, конечно, нет, но я бы хотел уточнить, на какие деньги ты это всё организовала? Не думаю, что на наши скромные сбережения. Или ты нашла здесь хорошую работу?

— Смотришь в самую суть, братец. — Усмехнулась Мари. — Да, с работой у меня всё хорошо, и я могу позволить себе купить вам жильё.

Гюнтер открыл рот, но Мари уже шла к машине, и ему пришлось поспешить за сестрой. Он открыл дверь заднего сидения для Ильзы, а затем сел в машину следом за ней.

— Скажите, а… — Ильза хотела задать вопрос, но Мари её перебила:

— Вы не обременяете меня абсолютно. К тому же, поверьте, вам будет трудно освоиться в Америке без связей. В этой стране каждый сам за себя. Мне самой пришлось тяжело. Но вам испытать такой опыт, я не дам. Скажи, братец, я слышала о суде. Надеюсь, тебя признали невиновным?

— Да, меня признали невиновным, Альбрехт помог мне выбраться на волю.

— Это тот парень, которому ты помог сбежать из Германии?

— Да, он. Даже не думал, что судьба вот так столкнёт нас, однако это оказалось счастьем.

— В любом случае, хорошо, что вы уехали. Когда стало известно о самоубийстве Гитлера, я вся на нервах и панике хотела бежать и делать запрос о твоём местонахождении. Ты даже не представляешь, что творилось здесь, вся страна поднялась на уши. Я даже из дома не выходила первое время, боялась. Зато теперь все хорошо.

Она довезла их до дома стоящего в конце улицы, которая располагалась чуть дальше центра. Все трое вышли из машины, и Мари со счастливым видом повела парочку к дому. Они зашли внутрь, а затем поднялись на лифте на самый последний этаж.

Квартира, купленная Мари, была прекрасно обустроена. Внутри их встретила небольших размеров прихожая. По левую сторону располагались две двери, ведущие в санузел и ванну, по короткому коридору был проход в кухню, а с правой стороны открывался вид на просторную гостиную, из которой можно было попасть на лоджию и в спальню. Всё убранство было выполнено в бежевых тонах, что очень успокаивало, и Гюнтер едва не задушил сестру в объятьях. О большем он и не мечтал. Максимум, на что он рассчитывал: на крохотную комнату, которую они с Ильзой позволили бы себе на первое время.

Выпив чаю, Мари попрощалась с братом и его невестой, пообещав, что заскочит по возможности.

Ильза тоже светилась от счастья и также, как и Гюнтер, благодарила Мари за столь драгоценный подарок.

Когда сестра Рихтера покинула квартиру, Ильза и Гюнтер вышли на лоджию с бутылкой кальвадоса, а Гюнтер прихватил ещё с собой сигареты. Молодые люди сидели в течение получаса, наслаждаясь дарованной тишиной. Никто из них до конца всё ещё не мог поверить в то, что это происходит с ними наяву, а не во сне.

Они пошли спать, когда окончательно замёрзли, и лёжа на мягких подушках, были непомерно благодарны судьбе.

* * *

Рождество они встречали в узком семейном кругу. К Ильзе и Гюнтеру приехали их сёстры, одна из которых уже давно обзавелась семьёй. К тому времени, Рихтер осуществил свою давнюю мечту — стал художником и писал картины на заказ за приличные деньги, а Ильза работала редактором в газете и очень любила свою работу. Они часто виделись с Гретель, которая, хоть и жила в другом штате, навещала их с мужем и ребёнком.

— Как думаете, мир оправится? — Спросила Ильза между разговорами.

— Конечно, мир оправится. Ещё ни разу не было такого случая, чтобы планета не приходила в себя. Вопрос в другом. Оправятся ли люди, пережившие войну? Ведь мы поколение, застрявшее между прошлым и будущим.

— Да, на наш век уже выпало две войны, мы стали свидетелями слишком многих событий и сами изменились. Хотелось бы верить, что на нашу жизнь мира хватит.

— Думаю, что хватит. Война должна была научить тому, что жизнь нужно ценить, что нужно радоваться тому, что имеешь и что не нужно бежать вперёд, когда есть здесь и сейчас. Нужно брать от жизни всё, что она тебе даёт, и наслаждаться этими благами. Не тратить её попусту. И находить радость в любых ситуациях.

— Да, и самое главное правило: жизнь есть везде. Главное её найти!

На такой хорошей ноте они закончили разговор о сущности жизни и перешли к другим, занимательным темам.

Никто из них не знал, что их ждало дальше, но никто не сомневался в том, что они заслужили счастье. Ильза смотрела на Гюнтера и понимала, что этот человек вытащил её со дна её жизни. Только повстречав Рихтера, она познала, что такое настоящая искренняя, взаимная любовь. Он спас её от смерти, как физической, так и духовной. И она знала, что, смотря на неё в ответ, Гюнтер испытывал такие же чувства, что он страстно желал жизни с ней. Она знала, что стала его спасением, его смыслом существования, ради которого он так боролся за свободу, ради которого он готов был бежать из страны.

Чуть позже, когда гости уже разошлись, Ильза стояла в объятьях Гюнтера на лоджии. Оба они смотрели в небо, где кто-то из соседей решил запустить красивый салют.

— Пожалуй, у нас всё только начинается, — тихо сказала Ильза. Гюнтер кивнул ей в знак согласия, а затем их взгляды встретились.

Они смотрели друг на друга и видели друг в друге продолжение своих душ, своих жизней. Они излечили самих себя, свои раны, избавились от душевных переживаний. Решение приехать в Америку оказалось самым лучшим и самым правильным. Здесь был их дом, здесь они нашли покой. Они никогда не забудут прошлого, не будут забегать в будущее. Они решили, что будут жить настоящим.