На озере (гет)

В субботу Сальников собрался отвезти Римму, а заодно и Марту с Платоном, на Щучье озеро в Комарово. Чтобы шашлыки и всё такое прочее. Ну, и вместе побыть, потому что стало невозможно уже. Две недели прошло с их с Риммой поездки в Москву, и за это время он видел женщину один-единственный раз. Не потому, что не хотел — ещё как хотел, рвался прямо! — а потому, что работы было выше крыши. Ещё и в командировку в область пришлось съездить на четыре дня по поводу тройного убийства, так оттуда даже позвонить Римме ни разу не удалось. Вернулся в пятницу вечером и как был — усталый, небритый — поехал прямо к ней с приглашением на завтра. А она обрадовалась — и ему, и приглашению. Гладила как-то особенно нежно по заросшей трёхдневной щетиной щеке, а потом ещё и накормила до отвала на ночь глядя, так что он чуть за столом не заснул. Вскинулся потом, извиняться стал, а Римма рассмеялась только. Всё правильно, мол, значит, чувствуешь себя как дома. Сальников смотрел на неё как зачарованный, потом встал, её с табуретки поднял и целовал, пока соседка на коммунальную кухню не заявилась и при их виде не раскашлялась.

Римма была просто чудо, неожиданный подарок судьбы. Всё в ней Сальникову очень нравилось, цепляло, грело. Всё, кроме дара, естественно, к которому он до сих пор не знал как отнестись. После дела Флоринской и добытых Риммой по этому делу неожиданных сведений он в существовании этого самого дара окончательно убедился, вот только в голове вся эта мистика по-прежнему укладывалась плохо. Было совершенно непонятно, на какую полочку всё это приспособить. Не болезнью же Риммин дар считать, в самом деле, хотя так, может, и проще было бы, яснее. Но Владимир Сергеевич теоретиком не был, его больше интересовал не вопрос классификации, конечно, а вопрос, чем помочь. Римма ему на это ответила, что ей не помощь нужна, а он сам, после чего и началось у них самое интересное. Вот только было этого интересного, важного и нужного за прошедшие с тех пор два месяца до обидного мало. Всё больше урывками, раз-два в неделю, в лучшем случае два часа после работы. Ещё повезло, что осень выдалась не по-ленинградски тёплая, бархатная, гуляй сколько хочешь. Они и гуляли — с собачкой, как и Марта с Платоном. Животинка свежим воздухом надышалась, как никогда в жизни. Кроме того, ещё случались у них посиделки в машине и на коммунальной кухне. А куда ещё он мог позвать Римму в девять-десять часов вечера, когда обычно добирался до неё? К себе мог бы, но... не решался пока. Но не думать об этом не удавалось, иной раз и среди дня находило. От таких мыслей голос у него менялся и в голове звенело. Ребята в отделе удивлённо косились, у Штольмана левая бровь иронически вверх ползла. Сальников тоже над собой иронизировать пытался, но получалось не очень. Слишком всё было серьёзно и сильно. Отрываясь и уходя от Риммы, он испытывал уже просто физическую боль. Хотелось обнять её и никуда больше не отпускать, присвоить, дать волю рукам и губам, заснуть и проснуться рядом с ней. Но две недели назад в Москве, когда он только намекнул, что предпочёл бы её соседство по гостиничному номеру, она заметно смутилась. Пришлось всё в шутку свести, и потом они почти всю ночь по Москве гуляли — всласть, наговориться не могли. Замечательная получилась прогулка, незабывемая. А для остального, значит, пора ещё не пришла, и придётся набраться терпения. В конце концов, они не Марта с Платоном и гулять им не слишком долго.

Сальников подумал и решил позвать молодёжь с собой на озеро. Во-первых, было им вчетвером очень уютно, как-то по-семейному совсем. А во-вторых, и Марта с Платоном, и гитара, и шашлыки должны были помочь не искушаться бестолку. Раз Римме нужно больше времени, значит, так тому и быть. Платону он накануне уже позвонил, попросил мясо на рынке купить и замариновать, потому что сам никак не успевал. Парень идею с шашлыками одобрил, а Римма с Мартой и вовсе просияли так, что Владимир Сергеевич себя мысленно по плечу похлопал. А потом, когда уже всё обсудили и обо всём договорились, Римма вышла в подъезд его проводить. Уже прощаясь, обняла, прижалась, выдохнула куда-то в шею своё: "Володечка...", и все благие намерения чуть прахом не пошли. Сидел потом в машине, никуда не ехал, усмирял дыхание и пульс. И казалось, что и Римма где-то там, в доме — с горящими губами, бьющимся сердцем и похожим выражением лица. Поди пойми, действительно ли это так, или он просто выдаёт уже страстно желаемое за действительное.

Дома долго заснуть не мог, кровь играла. Курил в форточку, маялся вопросом, что делать. Просто давным-давно с ним не случалось ничего настолько настоящего. Чтобы каждая мелочь имела значение. Чтобы до такой степени бояться обидеть или задеть. Чтобы не просто наслаждаться происходящим, а "с места в карьер" думать о будущем...

— ... Да ну, не может быть... — сказал Володя каким-то странным голосом.

Он приехал чуть раньше назначенного времени, и теперь ждал, пока появится Платон, а они с Мартусей закончат со сборами. Стоял перед книжным шкафом и рассматривал расставленные Мартусей семейные фотографии. Римму это не удивило, Платона эти фотографии тоже всегда интересовали.

— Не может быть, — повторил мужчина крайне озадаченно. Римма отложила плед, который в последний момент тоже решила взять с собой, потому что к вечеру уже сильно холодало, и подошла к Володе, взяла его под руку, спросила:

— Чего не может быть?

— Это же твой брат с женой? В Новгороде? — ответил Володя вопросом на вопрос.

Он указывал на фотографию, где Женя со Светой были запечатлены на фоне памятника тысячелетию России.

— Ну, да, — ответила она. — А что?

— А то, что не бывает таких совпадений, — пробормотал мужчина. — Снимок когда сделан?

Римма сняла заинтересовавшую его фотографию с полки и, и перевернув её, прочитала:

— Сентябрь 1970 года...

Володя изумлённо чертыхнулся, и она посмотрела на него укоризненно:

— Не ругайся, пожалуйста. Лучше объясни мне, а то я ничего не понимаю. Ты что, был знаком с ними?

— Нет, знаком я с ними не был, но, выходит, встречался. При очень... — Володя громко выдохнул, — драматичных обстоятельствах. Получается, это они Якову жизнь спасли в сентябре семидесятого.

— Кто "они", дядя Володя?!

Вопрос Платона прозвучал совершенно неожиданно, так что они оба вздрогнули и обернулись. Парень стоял в дверях, Мартуся рядом с ним. Римма послала племянницу вынести мусор, а вернулась девочка уже вместе с Платоном.

— Кто "они"? — повторил парень напряжённо.

— Да Мартины родители, — Володя взял у Риммы из рук фотографию и протянул её детям. — Женщину я, может, и не узнал бы, но мужчина... Очень хорошо я помню и эту родинку на щеке, и прищур. Я ведь тогда даже фоторобот сделал и все больницы новгородские объехал, чтобы найти его. А они, оказывается, приезжие были...

— Я ничего не понимаю, — воскликнула Мартуся звонко. — Что сделал папа?! Зачем вы его искали?

— Да отблагодарить хотел, солнце, — сказал Володя тепло и немного растерянно. — Если бы не они...

Платон приобнял взволнованную девочку за плечи и объяснил задумчиво и серьёзно:

— Я же рассказывал тебе про то, что в семидесятом году мой отец чуть не погиб, помнишь? Тогда хирург в госпитале сказал нам, что если бы не профессионально оказанная прямо на месте ранения первая помощь, его бы даже до больницы не довезли. Получается, это твой отец тогда в Новгороде моего спас... Какое-то совершенно удивительное совпадение, — Парень растерянно покачал головой.

"А я бы никогда его не вспомнил, — В голосе брата тоже слышалось удивление. — Рану помню — заточкой в район печени, а лица... — нет, не помню. Ни раненого, ни его друга. Это не совпадение, сестрёнка, это судьба. В которую ты не хочешь верить..."

Открытие было из разряда ошеломляющих, так что уложились и поехали они, считай, в тишине. На заднем сидении задумчиво молчал Платон, погрузившись, похоже, в тяжёлые воспоминания, и Мартуся тоже притихла, прислонившись щекой к его плечу. Владимир Сергеевич покосился на Римму, у которой тоже последние десять минут был совершенно отсутствующий вид. В какой-то момент ему даже подумалось, что это она сейчас с духом брата беседует. Даже губы чуть шевелятся, вроде бы. Или это ему кажется? Чёрт знает что такое!

— Римм, а ты не знаешь, зачем они тогда в Новгород ездили? — спросил он, чтобы хоть что-нибудь спросить.

Она ответила с заминкой, только усилив его подозрения:

— У Жени со Светой годовщина свадьбы была 30 сентября. Они в это время всегда уезжали на пару дней только вдвоём, Марту оставляли на тётушек.

— Не на тебя?

— Я тогда в Москве жила.

— И что, они вам ничего про случившееся не рассказывали?

— Я ничего подобного не помню, Володя.

— Зато я помню, — вдруг откликнулась Мартуся, — как мама рассказывала тётушкам, что они помогли раненому милиционеру в автобусе... Как странно, что это был Яков Платонович...

— Да уж, — хмыкнул Сальников, — очень странно.

— В автобусе? — переспросила Римма.

— Именно, — кивнул Сальников. — Убийца, уходя от погони, вскочил в отъезжающий рейсовый автобус, Яков за ним, а мне пришлось их на машине догонять. Когда я подъехал, автобус стоял перед мостом, Яков уже был ранен и без сознания, двое, мужчина и женщина, пытались ему помочь, а убийца ушёл через мост пешком. Твой брат сказал мне, что он хирург, и сделает всё возможное до приезда скорой, и чтобы я тоже делал свою работу. А когда я рванул за убийцей, ещё и крикнул мне в спину, что убийца — левша. Это помогло.

— Отец рассказывал, — включился Платон, — что он блокировал нападавшему правую руку и пропустил удар левой. Учил меня потом, как страховаться от такого удара... Много раз повторял, что сам виноват, что был не в форме.

Сальников подумал, что они оба тогда были... не в форме. Очень сильно выпили накануне, поминая тётю Настю в день её рождения. Но поутру, как водится, их понесло расследовать. Яков, когда, наконец, пришёл в себя через неделю после ранения, действительно постоянно твердил, что сам во всём виноват, хотя вина была, конечно же, общей. Владимир Сергеевич отчетливо видел тогда, в семидесятом, что друг сам не свой после смерти матери, и он даже обещал Августе присмотреть за Штольманом. И не уследил.

— Дядя Володя, а вы не расскажете, что вы тогда расследовали? — спросил тем временем Платон. — А то ведь я так и не знаю обстоятельств дела.

— Не уверен, — Сальников глянул на парня в зеркало заднего вида. — Там история вообще-то совсем не для субботнего пикника...

— Это ничего, — тихонько вздохнула Мартуся. — Всё равно лучше поговорить об этом, чем вспоминать молча...

Владимир Сергеевич в который раз подивился девочке. Не удивительно, что Платон относится к ней, как к взрослой. Марта была очень юной, нежной, часто ребячливой, и в то же время не по-детски вдумчивой, даже мудрой. Много пережившей. От этого согреть её хотелось ещё сильнее.

— Дети правы, — поддержала племянницу Римма. — Избежать разговора о прошлом сегодня уже не получится. Но давайте всё же до места доедем.

Возражать ей никто не стал, и в машине опять воцарилась тишина.