Время строить и время обнимать (гет)

— Уже поздно, — Кроули нехотя поднимается с кресла.

Раньше эту фразу произносил Азирафаэль. Как правило, с плохо скрываемым сожалением. Иногда — с раздражением, когда Кроули пересекала невидимую черту, заставляя его задуматься: а вдруг сторона Небес не так уж хороша, как ему хотелось верить.

Кроули всегда прекрасно понимала намёки, и ничего не приходилось повторять по два раза. Азирафаэль гордился своим умением выставить её из магазина, не обидев и не уронив ничьего достоинства: пусть считалось, что не дремлет именно зло, добро также постоянно находилось на страже, а совместные посиделки ангела и демона за бутылочкой красного сухого явно входили в категорию «братание с врагом — казнить, нельзя помиловать».

Теперь Азирафаэль не представляет, как попросить Кроули остаться. Казалось бы, что может быть проще: «Не уходи». Или: «Наверху есть чудная комната, а ты не садишься пьяной за руль». Позже можно было бы — за завтраком, небрежно, между делом — предложить переехать в эту комнату насовсем. Азирафаэль хотел бы. Очень.

Но… Если он откроет рот и озвучит всё то, чем полна душа, Кроули пропадёт на месяц или на два, а то и на полгода. Любая попытка стать ближе — сесть рядом на диван, взять за руку — вызывает у неё с трудом сдерживаемую гримасу, словно её режут ножом по живому. Это больно. Азирафаэль её не винит. Он помнит их первый (и последний) поцелуй: горький, слишком короткий. Крайняя мера, чтобы остановить, поймать, удержать. Помнит отчаяние в голосе Кроули, её признание. Она не сказала прямо «я тебя люблю», но какая разница — Азирафаэль знал, точно знал, что она чувствует. Метатрон маячил за спиной, следил за каждым шагом, каждым жестом, и Азирафаэль не мог, не мог ответить — ни на прикосновение губ, ни на слова. Ему оставалось смотреть, как она спускается с крыльца, идёт к верной «Бентли». А потом он криво улыбался ангелу, превосходящему его статусом и силой, и втайне надеялся, что Кроули, немного успокоившись, поймёт, почему он был не в состоянии поступить иначе.

Она поняла, конечно. Не сразу. Далеко не сразу. Азирафаэль испепелит любого, кто посмеет заявить: «Её вина». В минуту опасности, когда мир вновь оказался на грани, они встали плечом к плечу и выстояли, и спасли Землю от проекта «Второе пришествие», или Армагеддона номер два — как ни назови, суть-то всё равно одна. В первый раз основная работа выпала детям; Азирафаэль и Кроули скромно постояли в сторонке, однако, как выразилась Кроули, стоять в стороне тоже надо уметь. Во второй пришлось отдуваться самим. При посильной помощи окружающих, но тем не менее.

Когда осела пыль и наступил день после, они поговорили. Азирафаэль извинился. Кроули сказала серьёзно и тихо: «Прости и ты меня. Я тоже была неправа». Не помогло. Кроули без малейшего колебания вверит ему свою жизнь, но не своё сердце. Она решила, что её любовь ему не нужна, и никогда не попытается поцеловать его снова. Азирафаэль мечтает об этом поцелуе, хочет узнать, как звучит его имя из любимых уст на пике страсти. Да, он хочет многого. Что ж, для начала хватило бы малости — просто держать её за руку, нежно сжимая ладонь, и чтобы Кроули снимала очки, когда они тет-а-тет.

Она заворачивается в шарф, широкий и длинный, практически палантин. Конец августа аномально тёплый, стоит почти июльская жара. Кроули будто никак не может согреться. Азирафаэль топит камин, наливает горячий чай в большую кружку. Он бы укутал её в шаль из чистейшей шерсти, обнял бы крепко-крепко. Невыполнимо. Азирафаэль смотрит на опустевший бокал и недопитый чай.

— До завтра?

Звучит как вопрос. Азирафаэль ненавидит неопределённость. Увы, он должен быть осторожен. Настойчивость дорого ему обойдётся.

Кроули задумывается на мгновение, словно прикидывая, будут ли ежедневные визиты расценены как навязчивость. В ресторанах они сейчас не бывают, в кино и театре тоже. Книжный магазин — единственное место, куда она соглашается прийти. А когда приходит, врастает в старое мягкое кресло с вытертой спинкой. Азирафаэль борется с желанием встряхнуть её за плечи.

— Посмотрим. Я позвоню. В пять часов не слишком поздно?

— Нет-нет. Я никуда не собирался. И не жду других гостей.

— Хорошо.

Кроули улыбается. Значит, завтра они увидятся. Можно выдохнуть с облегчением.

Азирафаэль наблюдает, как она выходит на улицу, слегка припадая на правую ногу.

Земля на привычной орбите, луна, солнце и звёзды там, где им положено находиться, прохожие спешат по своим человеческим делам, и у всего этого есть цена: шрамы внутри и снаружи. «Ты уверена, что всё в порядке? Это был открытый перелом», — тревожится Азирафаэль, особенно в дождливые дни: нога у Кроули ноет к перемене погоды. У Азирафаэля схожим образом на погоду реагирует левое крыло: такое впечатление, что его сводит. Он игнорирует это ощущение. Гораздо больше его волнует нога Кроули. «Ангел, кости срослись идеально, — заверяет она. — Просто мозг — загадочная штука. Ничего не болит, а он почему-то считает, что я должна хромать. Рано или поздно пройдёт, не переживай». Азирафаэль проводил бы её, придержал за локоть, чтобы она не споткнулась. Но если он осмелится, она отшатнётся и, чего доброго, действительно запнётся о ступеньку.

Подъезжает такси. Кроули забирается в него, машина скрывается за углом. Азирафаэль вздыхает, задёргивает занавески и относит посуду в раковину, чтобы вымыть её — руками, безо всяких чудес.

* * *

Кроули предпочитает появляться в магазине, когда сгущаются вечерние сумерки. Днём она нервно оглядывается, замирает, к чему-то прислушиваясь, и отвечает невпопад.

— Здесь никого нет, кроме нас двоих, — не выдерживает Азирафаэль.

— Я знаю, — откликается Кроули, не переставая искать следы чужого присутствия. Очевидно, действие бессознательное, на уровне инстинкта. Неудивительно. Перед тем как Азирафаэль ушёл на Небеса, магазин превратился в ангельский проходной двор. Кроули до сих пор не чувствует себя в безопасности. Ситуацию надо срочно исправлять.

Азирафаэль связывается с Мюриэль. Назначает встречу в кафе Нины.

— А где ваша подруга, рыжая такая? У неё всё нормально? — обеспокоенно спрашивает Нина.

— Да-да, всё отлично. Она… э-э… занята. Два чая, пожалуйста.

Красноречиво приподнятые брови дают понять, что поведение Азирафаэля недопустимо: ну кто заказывает чай в заведении с названием «Кофе или смерть»?

— Я рада тебя видеть, — Мюриэль, как всегда, доброжелательна. Белая полицейская униформа подчёркивает исходящее от неё неяркое сияние, которое не гаснет и тогда, когда Азирафаэль мрачно заявляет:

— Ангелам следует найти другую базу для собраний на Земле. Если кто-то заявится в книжный магазин без моего разрешения, полученного заранее, или же решит прогуляться в непосредственной близости, он об этом сильно пожалеет. Вплоть до летального исхода.

— Почему? — в голосе Мюриэль нет злости или разочарования, только любопытство.

— Магазин — моя территория. Ещё с тысяча восьмисотого года. И я буду её защищать.

Мюриэль дарит ему мягкую и — непостижимо, невероятно — одобрительную улыбку.

— Мы тебя услышали, Страж Восточных Врат. Удачи.

Кроули неверяще смеётся, когда Азирафаэль рассказывает ей об этом разговоре.

— «Вплоть до летального исхода»? Ты правда так сказал? — Азирафаэль кивает. — За это стоит выпить. Горжусь тобой, ангел.

На первый взгляд ничего не меняется. Они по-прежнему никуда не выбираются, хотя в Королевском национальном театре возобновляют постановку «Йермы» в современной трактовке, и Азирафаэль не отказался бы сравнить её с классическим спектаклем, который ему посчастливилось увидеть в 1934 году в театре «Эспаньоль». Но Кроули всё чаще устраивается в любимом кресле до того, как часы пробьют пять, а однажды заглядывает в магазин в десять часов утра и приносит коробку шоколадных конфет. Азирафаэль ест их по одной, чтобы растянуть удовольствие.

Он поздравляет себя с маленькой победой и прогоняет прочь предательскую мысль, что этого мало: вечером Кроули всегда уходит, и расстояние между ними не сократилось ни на дюйм.

* * *

Кроули спит в «Бентли». Азирафаэль выясняет это случайно — она пропускает их вечерние посиделки в магазине, отговорившись делами:

— Съезжу в Жасминовый коттедж. Анафема мне все уши прожужжала о каких-то картах.

Анафема обожает книги, хотя их и не коллекционирует, и способна часами обсуждать какой-нибудь удачный пассаж из романов Джейн Остин. При этом она — подруга Кроули. Азирафаэль рад. У Кроули должны быть друзья помимо него, тем более он рассчитывает когда-нибудь стать не только другом.

Когда стрелки подползают к пяти, он не знает, чем себя занять: всё валится из рук. Смысл прочитанного ускользает от сознания; чашки с заваренным чаем напрасно ждут, пока их выпьют. Азирафаэль накидывает плащ, суёт в карман мобильный телефон и запирает дверь.

Он бесцельно бродит по улицам. Ночь незаметно опускается на Лондон. Зажигаются фонари. Звёзд не видно из-за серых плотных облаков. Ну, город в принципе не может похвастаться звёздным небом. Размышляя, не отправиться ли им с Кроули на побережье, Азирафаэль сворачивает в переулок недалеко от магазина. Кроули парковалась там в целях конспирации, когда они ещё работали на Рай и Ад. «Эта машина похожа на «Бентли», — автоматически отмечает он, проходя мимо. Минуту спустя до него доходит: это и есть «Бентли». Сквозь лобовое стекло видна скорчившаяся на сиденье фигура, замотанная в шарф чуть ли не по уши. Начавшие отрастать тёмно-рыжие пряди торчат во все стороны — во времена Армагеддона под номером два Кроули подстриглась очень коротко, чересчур коротко, по мнению Азирафаэля, но «удобство важней красоты, а нам предстоит сражаться, ангел».

Сейчас она спит, свернувшись в самой неудобной позе, какую можно вообразить. Азирафаэль не понимает. Квартира в Мэйфейре принадлежит ей. Он проверял. Почему Кроули опять перебралась в «Бентли», если у неё есть дом?

Возможно, фактически он в наличии, но Кроули туда не вернётся — по той же причине, по которой она нервно оглядывалась через плечо в книжном магазине, пока Азирафаэль не обозначил границы и не запретил остальным ангелам их нарушать, с горечью подсказывает внутренний голос. Квартира была территорией Кроули, а чужаки осквернили её своим присутствием. «Бентли» — иное дело. Кроули остро реагирует на изменение цвета и лишние детали вроде багажника для велосипеда, но не перестаёт считать её по-настоящему своей. Это замечательно. Всё же сон на заднем сиденье не способствует восстановлению физической формы.

Азирафаэлю срочно нужен способ заманить Кроули в комнату наверху, где мягкая кровать с россыпью подушек и тёплые одеяла. Будить её и предлагать переночевать в магазине бессмысленно: она откажется под надуманным предлогом и растворится на просторах Англии. Спасибо, Азирафаэль уже через это проходил. После того как им удалось остановить Метатрона и его развесёлую компанию.

Он покидает переулок с тяжестью в душе, так ничего и не придумав.

Насчёт поездки в Тэдфилд Кроули его не обманывала — следующим вечером она с энтузиазмом рассказывает, что Анафема обзавелась старинной колодой карт:

— Ты был бы от них в восторге. Потрясающие рисунки, прекрасно сохранились. Вероятно, их редко использовали: некоторые картинки довольно двусмысленные.

— С их помощью гадали, верно?

— Нет. Обычные карты для игры. Анафема их теперь собирает. В качестве своеобразной замены для карточек с пророчествами Агнессы, я полагаю. Мы даже сыграли в преферанс. И разложили пару пасьянсов.

— Ну, может, и нам сыграть? В бридж. У меня и специальный столик имеется.

— Предлагаешь тряхнуть стариной, ангел? Каковы ставки?

— Деньги — неинтересно. Играем на желание.

Кроули застывает сжатой пружиной, но отчаянные времена требуют отчаянных мер: Азирафаэлю не нравится, как она трёт переносицу и морщится от боли в затёкшей шее.

— Если ты проиграешь, — продолжает Азирафаэль, — проведёшь для меня консультацию.

— Кто я, по-твоему, демон-консультант? — фыркает Кроули, но напряжение уходит из её тела.

— Ты разбираешься во сне.

— Всё никак не можешь забыть, что как-то я проспала девяносто лет? Мои дорогие коллеги и жизнь в целом меня утомили. Я банально хотела выспаться, ясно?

— Ну, ты же постоянно мне напоминаешь, что меня едва не обезглавили из-за блинчиков…

— Ты так смешно возмущаешься. Как тут удержаться? Ладно, если ты выиграешь, поделюсь с тобой сонной мудростью. А если выиграю я…

— Я исполню твое желание. Любое.

— Ты рискуешь. Я могу загадать что-нибудь… не очень подходящее для ангела.

— Любое желание, — повторяет Азирафаэль.

Кроули долго молчит. Тянется к очкам, но затем опускает руку и сжимает её в кулак.

— Договорились, ангел.

…Она проигрывает и ничуть этому не огорчается. Возможно, даже испытывает облегчение, что ей не надо ничего желать. Азирафаэль ведёт её наверх. Прежде у неё не было необходимости там бывать, да и, справедливости ради, квартира стояла пустая. Если не считать стопок книг, которые Азирафаэль потом разбирал и любовно расставлял на полках магазина.

Кровать занимает большую часть спальни. Одеяло в сине-белую клетку гостеприимно откинуто, подушки в крахмальных наволочках с васильками так и манят к себе. На тумбочку рядом Азирафаэль поставил вазочку с ромашками и тарелку с шоколадным печеньем.

— Здесь уютно, — комментирует Кроули. — И вряд ли ты не в курсе, как люди спят. В чём проблема?

Азирафаэль беспомощно окидывает комнату взглядом (ему следовало лучше подготовиться!) и выпаливает:

— Матрас!

— Что «матрас»?

— Я не знаю… вдруг он слишком жёсткий, и у меня заболит спина…

Кроули сбрасывает туфли — лодочки на невысоком каблуке — и падает на упомянутый матрас. Простыни пахнут лавандой.

— Как по мне, идеально.

— Наверное, стоило купить ортопедический. Или тот, что запоминает форму тела, забыл, как он называется…

Кроули не отвечает. Её глаза закрыты, лицо расслаблено. Заснула. Мгновенно. Должно быть, она очень устала. Азирафаэлю хочется подсунуть ещё одну подушку ей под голову, снять тёмные очки, нежно дотронуться до рыжих волос, наколдовывая чудесные сны, но он не имеет права к ней прикасаться, пока она не разрешит.

Он накрывает её одеялом и выходит, осторожно закрыв за собой дверь.

* * *

Кроули просыпается около одиннадцати. Спускается по лестнице медленно, держась за перила. Однако Азирафаэлю кажется, что прихрамывает она едва заметно. Вот что значит спать в нормальной кровати, а не чёрт-те как.

Она забирает из задней комнаты шарф, накидывает его на плечи.

Азирафаэль откашливается. Он не знает, как её задержать, но не готов попрощаться так скоро.

— Завтрак? Я… проголодался. Хотя, наверное, завтраки в кафе уже не подают, время для обеденного меню…

Кроули дёргает концы шарфа.

— В закусочной на углу завтраки подают до пяти вечера. Концепция у них такая.

— Правда?

— Мы можем лично в этом убедиться.

Азирафаэль заказывает яйца Бенедикт, чай и бисквиты. Кроули довольствуется омлетом и кофе. Преодолеть прежде не свойственное им обоим смущение не получается. Непринуждённой беседы не выходит. Азирафаэль заговаривает то о книгах, то о погоде, сбивается, подбирая слова. Кроули ковыряет вилкой ни в чём не повинный омлет. Залпом допивает кофе, поднимается из-за стола.

— Мне пора. Неотложные дела.

Азирафаэль глядит ей вслед. Бисквит комом встаёт в горле, и он никак не может этот ком проглотить.

В магазине он мечется из угла в угол. Поднимает телефонную трубку, начинает набирать номер Кроули и останавливается на предпоследней цифре. Ему страшно, что она не ответит. Или ответит и скажет, что уезжает, например, в Тимбукту.

Ладно, думает он. Ладно. Я был слишком настойчив.

Только бы Кроули вернулась домой.

«Она переночевала здесь единственный раз, а ты уже считаешь, что вы вместе живёте», — ехидничает внутренний голос.

«Магазин — её дом, — мысленно огрызается Азирафаэль. — И неважно, вместе мы или нет».

Он вновь подходит к телефону. Номер Анафемы записан в лежащем рядом с аппаратом блокноте, он точно помнит.

— Азирафаэль? Что-то случилось? — в интонации Анафемы ясно читается: «скажите, что это не новый конец света, умоляю».

— Нет-нет, просто… Кроули, она… Мы… завтракали, и она… Я беспокоюсь. — «Очень связно, Азирафаэль, ты гений выражения собственных мыслей, поздравляю».

До него доносится вздох. После затянувшейся паузы Анафема говорит:

— Она здесь. В смысле, в Тэдфилде. Запугивает мои розы.

— Отлично. Здорово. Ну, что она в Жасминовом коттедже. Пугать розы — всё же не самая хорошая идея.

— Ей что-то передать?

— Нет-нет, не стоит. Спасибо. До свидания, мисс Гаджет.

Анафема вновь вздыхает и отключается. Азирафаэль берёт тряпку. На стеллажах в глубине скопилось непозволительно много пыли.

Он дремлет в кресле, когда слышит знакомые шаги. Он старается дышать ровно и не открывает глаз. Кроули, постояв несколько минут совсем близко, поднимается наверх.

От облегчения Азирафаэлю хочется заплакать.

* * *

Азирафаэль не сомневается: утром Кроули ускользнёт — незримо, неслышно, он и не почувствует её отсутствия, лишь внутри опять начнёт разрастаться чёрная дыра. И в самом деле: комната ожидаемо пуста. При виде аккуратно заправленной кровати колет в груди. Азирафаэль спускается в магазин, протирает несуществующую пыль на полках, чтобы занять себя чем-нибудь. На чтении сосредоточиться не удаётся: мыслей много, и большинство из них нерадостные.

Звякает колокольчик.

— Круассаны закончились, я взяла булочки с ванильным кремом, — Кроули демонстрирует пакет с логотипом незнакомой Азирафаэлю кондитерской. — Пахнут вкусно. Надеюсь, окажутся съедобными. — Она разматывает шарф, вешает его рядом с плащом Азирафаэля, и чёрная дыра сжимается до атома, затаивается до следующего раза. — Ты не представляешь, сколько пластика они используют! Вакуумная упаковка, пакетик, ещё один пакетик, пакет побольше… И это называется забота об экологии?!

— Кроули!

— Что? Ты не согласен?

Она хмурится, возможно, считая, что Азирафаэль хотел побыть в одиночестве, а она разрушила его высеченные в камне планы. Недопустимо. Азирафаэль счастлив, что она вернулась и принесла завтрак, что она — здесь, и солнечный свет, льющийся в окна, вспыхивает в её волосах золотистыми искрами. Он не знает, как облечь чувства в слова и не спугнуть её неожиданным комплиментом.

— Я… Кофе или чай?

— Чай. Я в благодушном настроении, а оно не сочетается с кофе.

Кроули привычно греет руки о чашку. Азирафаэль думает: надо как-нибудь незаметно подложить плед к диванным подушкам. У него есть подходящий. В тёмных тонах, которые так нравятся Кроули.

— М-м. Неохота сегодня куда-то выходить, — говорит она. — Не возражаешь, если я позаимствую твой проигрыватель?

—Нет, конечно, — ещё бы Азирафаэль возражал.

Она всё-таки выходит — и возвращается спустя пятнадцать минут с охапкой пластинок. Азирафаэль подозревает, что она достала их из багажника «Бентли». И они не пылились в недрах шкафа или под столом, забытые сразу же после покупки: обложки выцветшие, а некоторые дорожки заслушаны до дыр. Кроули бережно вытаскивает из конверта первую пластинку. Дин Рид. Азирафаэль улыбается ей и скрывается между стеллажами. У него неотложное дело — надо решить, как рассортировать книги с легендами и сказками: по годам издания, странам или алфавиту.

Дина Рида сменяет Джо Дассен. Кроули сидит на диване с телефоном. Или лежит, Азирафаэль не определился с описанием её любимой позы: ноги закинуты на спинку, затылок почти касается пола («Обожаю смотреть на мир вверх ногами, ангел»). Она читает новости, анекдоты, рецензии на книги и спектакли — всё подряд — и цитирует самые, по её мнению, нелепые попытки журналистов быть остроумными.

Это замечательное утро. Азирафаэль мечтает сохранить его, как короткометражный фильм, и пересматривать в те дни, когда Кроули не будет рядом.

…Следующим утром она как ни в чём ни бывало съезжает вниз по перилам, чудом удерживая равновесие, жизнерадостно ухмыляется, и у Азирафаэля не хватает духу её отругать (она же могла свалиться и сломать многострадальную ногу во второй раз!).

Кроули приходит и уходит, когда пожелает, но «Бентли» переселилась из переулка на стоянку напротив магазина и гордо занимает два парковочных места, а в комнате наверху появляются пушистый ковёр, на который приятно ступать босыми ногами, горшки и кадки с растениями, стеллаж для книг, кресло и торшер. И она всегда предупреждает, куда идёт и зачем.

— Что тебе сделали работяги из Ист-Энда? — Азирафаэль качает головой. В его тоне нет осуждения: Кроули не поклонница насилия, тем более заканчивающегося смертельным исходом.

— Ничего. Всего лишь впятером избили молодого парня, потому что им показалось, что он как-то не так одет, — она с вызовом задирает подбородок.

Азирафаэль вспоминает Фландрию и охоту на ведьм. Свой вопрос, давно не дававший покоя: «Почему этот образ? Ты могла выбрать иной облик для пребывания на Земле. И даже сейчас, если ты попросишь другое тело, тебе вряд ли откажут. Одинокой красивой женщине, к тому же ведущей себя излишне самостоятельно, на взгляд обывателей, грозит нешуточная опасность». И тот же вызов в голосе Кроули: «Ты намекаешь, что мужчинам легче». — «Ну, я…» — «Я знаю, ангел. Вероятно, я не ищу лёгких путей».

Да, лёгкий путь — это не про Кроули. И ещё она терпеть не может несправедливость и двойные стандарты.

— Про них напишут в утренних газетах? — с усмешкой интересуется Азирафаэль.

— Ничего не обещаю. В любом случае, никакого криминала. Скорее рубрика «я у мамы идиот». Есть у меня пара пакостей в запасе как раз для таких… ретивых. Ради соблюдения баланса разрешаю сотворить пару добрых дел. Но не увлекайся — в семь часов мы идём на «Иоланту». Прекрасная опера: короткая, главная героиня прозрела и никто не умер в финале. Ещё бы поменять местами Роберта и Водемона, было бы вообще идеально.

— Ты просто не любишь теноров.

— А за что их любить? Самомнения воз и маленькая тележка, а таланта… Вот баритон…

— Иди уже!

Кроули показывает ему язык. Азирафаэль улыбается и картинно машет ей вслед. Как теперь дождаться вечера? Может, испечь дьявольский торт? Или миндальное печенье — Кроули постоянно таскает его из ангельских запасов, уверенная, что он ничего не замечает.

* * *

Они выбираются не только в театр. Кроули небрежно роняет:

— Квадратные круассаны — аномалия, которая не должна существовать в природе. Но на них обещают скидку в пятьдесят процентов и какие-то супермодные новые начинки. Не желаешь попробовать?

Или:

— В местном кинотеатре ретроспектива фильмов с Гретой Гарбо. Давно не видела «Королеву Кристину», тем более на большом экране. Устроим вечер ностальгии по золотой эре кинематографа?

Азирафаэль немедленно соглашается.

Единственная проблема — все предложения исходят от Кроули. Он не осмеливается её куда-то позвать. И боится не отказа, а того, что «Бентли» пропадёт со стоянки, которую видно из окна магазина, вместе с Кроули. Говорят, к хорошему быстро привыкаешь. Он привык к тому, что она недалеко: в квартире наверху, на диване в задней комнате или греется на солнце в виде маленькой змейки, обвив горшок с фиалками, — к тому, что всё чаще слышит её негромкий смех.

«Ну же, не будь трусом. Соберись, если хочешь её поцеловать в этом столетии».

Азирафаэль усаживается на пол у комнаты Кроули — да, это её комната, и он донесёт правду до любого усомнившегося кулаками, если понадобится, — и набирает побольше воздуха в грудь:

— Кроули? В «Глобусе» ставят новую версию «Много шума из ничего». Ты ведь не разлюбила комедии?

— Не разлюбила. — Кроули выглядывает в коридор, озадаченно хмурясь. — Ангел, почему ты разговариваешь со мной через дверь?

— Потому что она закрыта, — Азирафаэлю странно объяснять очевидное. В чужие комнаты не заходят без приглашения.

— Теперь она открыта, — несколько раздражённо произносит Кроули, распахивая дверь до конца. — Будь добр, не стой, в смысле, не сиди на пороге. Шекспир, значит?

На ней растянутая футболка с Фредди Меркьюри и старые джинсы, она босиком, и Азирафаэль не может отвести взгляда от янтарно-жёлтых глаз: тёмные очки лежат на подоконнике между столетником и геранью. В руке у неё опрыскиватель для цветов.

— Ещё я читал, что в одном из кинотеатров на окраине показывают записи опер, — продолжает он, пока смелость ему не изменила. — Ближайший сеанс послезавтра. «Севильский цирюльник» длиннее, чем «Иоланта», но там тоже всё хорошо закончилось и никто не умер.

— Звучит заманчиво.

— Я заказал билеты.

— Очень предусмотрительно с твоей стороны, — Кроули нервно дёргает край футболки.

«Я стою слишком близко», — думает Азирафаэль. Они одновременно делают шаг назад. Азирафаэль спотыкается о ковёр (как глупо!), взмахивает руками, чтобы не завалиться на спину, и невольно охает: от резкого движения боль пронзает крыло как игла.

— Ангел?

— Всё в порядке. Сейчас пройдёт.

Азирафаэль сводит лопатки вместе, приподнимает плечи. Боль не затихает. Кроули ставит опрыскиватель на подоконник, садится на кровать, скрестив по-турецки ноги, хлопает по покрывалу:

— Давай сюда. Крыло, я имею в виду.

Азирафаэль пристраивается на краешке на почтительном расстоянии от неё. Кости и перья обретают форму и вес. Кроули касается их без колебаний или излишней осторожности, уверенно нажимает на нужные точки, чтобы расслабить напряжённые мышцы. Азирафаэль выдыхает: массаж творит чудеса. Он кусает губы, чтобы не застонать от удовольствия.

— Физиотерапия? Нет, не слышали. Профилактические полёты? Нам это не надо, мы будем ходить пешком, как обычные смертные, — беззлобно возмущается Кроули. Дует на отросшую чёлку, чтобы та не лезла в глаза.

Азирафаэлю хочется притянуть её к себе и целовать, целовать. Долго. Насколько хватит дыхания. Он плавится, тает, как тонкая корочка льда на ярком солнце, пока Кроули бережно распутывает слипшиеся перья, не переставая бубнить себе под нос, что некоторые совсем разленились и что если второе крыло выглядит таким же запущенным, она за себя не отвечает.

Азирафаэль готов слушать её ворчание целую вечность.

* * *

— Ангел, стоять! Очки! Куда я их дела? В прошлый раз они нашлись в холодильнике. В холодильнике, представляешь? Страшно подумать, куда я их засунула сейчас.

Как и мечтал Азирафаэль, в магазине и квартире наверху Кроули тёмные очки не носит и не прячет змеиного взгляда, на удивление выдающего все её эмоции. Азирафаэль благодарен и тронут. И не представляет, как дать ей понять: он ценит её доверие и сделает всё, чтобы его оправдать.

— Думаю, я видел их на стеллаже с романами Жюля Верна.

Кинотеатру на окраине Лондона не повредил бы ремонт. Стены зала, рассчитанного на тридцать человек, не больше, обшарпаны, обивка кресел видала лучшие дни. Азирафаэль полагает, что они с Кроули смотрятся здесь, как аристократы в парижском Дворе чудес среди разбойников и нищих. Он надел свой лучший костюм в светло-бежевую клетку, повязал купленный накануне галстук-бабочку — старый несколько поистрепался. На Кроули вечернее платье — длинный струящийся шёлк, меняющий цвет от бордового до тёмно-вишневого в зависимости от освещения, с рукавами три четверти, старинная серебряная заколка в волосах и начищенные до блеска туфли. Без каблука: она всё ещё прихрамывает. На шее — неизменный шарф.

Азирафаэль смотрит на её лодыжки. Возможно, однажды наступит тот день, когда они усядутся вдвоём на диван, Кроули закинет ноги на его колени, и он будет гладить и массировать ступни и щиколотки, наблюдая, как она прикрывает глаза и довольно вздыхает. От невинной фантазии щёки начинают пылать.

— Ангел, как ты себя чувствуешь?

— Я в порядке. Здесь жарковато, только и всего.

Народу в зале откровенно мало: два человека в первом ряду и три во втором. Кроули выбирает места в пятом ряду, как можно дальше от динамиков:

— У меня нет желания оглохнуть.

Она не отрывает от экрана глаз, хотя знает «Севильского цирюльника» чуть ли не наизусть. Их пальцы нечаянно соприкасаются на подлокотнике. Азирафаэль замирает, боясь даже вдохнуть. Кроули не убирает руку.

Два дня назад она дотрагивалась до крыла Азирафаэля. Теперь он жаждет её прикосновений. Они ему необходимы, как вода заблудившемуся в пустыне путнику. Наверное, так теряют рассудок. Он не замечает, как заканчивается опера, и Кроули окликает его несколько раз, прежде чем он догадывается встать: служители ждут, когда все выйдут, чтобы погасить свет и запереть зал.

Кроули не комментирует его странное поведение. Радио в «Бентли» она тоже не включает. Домой они едут в тишине. Азирафаэль ощущает растущее отчаяние: затормозив у магазина, Кроули неловко вылезает из машины — хромота мешает ей передвигаться быстро — и со всей возможной скоростью ковыляет к двери. Оказавшись внутри, рваными движениями разматывает шарф.

Азирафаэль спотыкается, хватается за стену, чтобы не упасть. Кроули невозможно близко, они почти задевают друг друга носами. Она застывает, часто дыша, а затем отступает на шаг.

— Пожалуйста, — вырывается у Азирафаэля. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Кроули снимает очки. Не глядя, засовывает их в карман плаща, висящего тут же, на вешалке. Смотрит пристально, касается плеча Азирафаэля — вероятно, чтобы его успокоить. Азирафаэль протягивает руку, убирает выбившуюся из причёски прядь ей за ухо. Прослеживает пальцами контуры татуировки на виске. По телу Кроули проходит дрожь. Она прикрывает глаза. Не в силах остановиться, Азирафаэль берёт её лицо в ладони, целует приоткрытые губы — невесомо, давая ей шанс оттолкнуть его, сказать «нет».

Кроули вцепляется ему в плечи, углубляя поцелуй.

Вместо сладости — горечь. Азирафаэль чувствует в Кроули страх: она уверена, что всё закончится через мгновение, когда схлынет порыв безумия, поэтому и торопится, стремясь получить как можно больше, пока он не передумал. Это неправильно. Азирафаэль отодвигается, перехватывает её запястья, когда она пытается убрать руки, целует там, где бьётся пульс: он не может допустить, чтобы она решила — ему это не нужно.

Он покрывает беспорядочными поцелуями её шею, щёки и подбородок, а затем вновь завладевает её губами. В этот раз поцелуй мучительно медленный. И он в тысячу раз лучше, чем в самых смелых мечтах. Кроули стонет — восхитительный звук, — и внутри вспыхивает жар, словно кто-то поднёс спичку к траве, давно не знавшей дождей. Они отрываются друг от друга на несколько секунд, чтобы глотнуть воздуха, который на самом деле не так уж им необходим, и целуются, целуются, пока припухшие губы не начинают болеть.

Кроули прислоняется затылком к стене. Зрачки расширены, на щеках румянец. Ей идёт. Не удержавшись, Азирафаэль тянется за новым поцелуем, а потом спускается ниже, где на шее трепещет тонкая жилка, оставляет засос. Намеренно, чтобы после Кроули разглядывала его в зеркале и знала, что произошедшее ей не приснилось.

Люди полагают, что Азирафаэль — настоящий джентльмен. Оправдывая это почётное звание, он должен притормозить, проявить силу воли, не разгоняться от нуля до ста двадцати миль в час: Кроули заслуживает, чтобы за ней ухаживали, чтобы были долгие прогулки под луной и всё остальное, что описывают в романах. Азирафаэль должен проводить её до двери комнаты, пригласить завтра в «Ритц» на полуденный чай: достойное место для первого свидания. А потом, так уж и быть, он разрешит себе запереться в ванной, спустит до колен брюки с нижним бельём, сожмёт член в ладони и доведёт себя до разрядки торопливыми, грубыми движениями; кончит, уткнувшись в холодный кафель пылающим лбом, дрожа от жгучего стыдного удовольствия.

Но у Азирафаэля нет силы воли. Она испарилась где-то между пятым и седьмым поцелуем. Бордовое платье скользит на пол озером шёлка. Нижнее бельё у Кроули тоже шёлковое, отороченное чёрным кружевом. У неё беззащитный взгляд — святой Манчестер, как она уязвима в этот момент, — но она ничего не говорит и не пытается его остановить.

Азирафаэль опускается на колени. Гладит правую ногу Кроули, ту, которую она сломала, когда они спасали мир, целует обнажённую кожу там, где заканчивается чулок. Она вздрагивает. Кладёт руку ему на затылок — безмолвный призыв продолжать.

Он запускает пальцы под кружево, находит нежные складочки. Кроули прикусывает нижнюю губу, но отзывается стоном на каждую ласку. Шёлковая ткань воспринимается как досадное препятствие. Избавившись от неё, Азирафаэль ласкает Кроули не только пальцами, но и языком, остро ощущая, как внутренний жар охватывает каждую часть тела миллиметр за миллиметром. На пике наслаждения Кроули невольно дёргает его за волосы, и этого достаточно, чтобы отправить за грань их обоих одновременно.

После Кроули практически падает на него — ноги её не держат.

Азирафаэль не помнит, как они добираются до кровати в её комнате и когда он успел раздеться. Скорее всего, помогло маленькое чудо. Не имеет значения. Он отключается, едва его голова касается подушки, не выпуская Кроули из объятий.

…Его будит свет, падающий из окна. Он долго моргает, привыкая к нему — шторы в комнате не задёрнуты. Им владеет приятная расслабленность, которая исчезает, когда он вспоминает вчерашнее. Кроули, полностью обнажённая, наблюдает за пробуждающимся городом. Словно почувствовав, что Азирафаэль проснулся, она оборачивается. Потягивается совершенно по-кошачьи, как пантера, разминающая мышцы перед броском.

Азирафаэль любуется ею: волосы спадают на плечи растрёпанной мягкой волной, янтарно-жёлтые глаза горят расплавленным золотом. Фигура окутана солнечным сиянием.

— Знаешь, это нечестно, — говорит Кроули. — Вчера ты свёл меня с ума.

— Это плохо? — сипит Азирафаэль. Голос его не слушается.

— Наоборот. Мне было слишком хорошо. А я не люблю быть в долгу.

— Меня ждёт расплата?

— О да. Моя очередь лишать тебя способности здраво мыслить. Я хочу, чтобы ты забыл собственное имя и думал только обо мне и о том, что я собираюсь с тобой сделать.

— А ты мне расскажешь? — Азирафаэль облизывает пересохшие губы.

— В мельчайших подробностях, ангел. И ты будешь умолять о большем.

Уверенность ей к лицу. Азирафаэль заинтересован. Более чем: у него стоит так, что почти больно.

— Поверь, тебе не придётся прилагать особых усилий.

— Даже так? Я настолько хороша?

Вместо ответа Азирафаэль протягивает к ней руки. Кроули забирается на него сверху, а потом склоняется к губам, и связные мысли позорно быстро улетучиваются из его головы.

* * *

Из кровати они вылезают, чтобы выпить чаю. Конфеты даже в самом изощрённом воображении едой не считаются, но в квартире (и магазине) нет ничего другого.

Они возвращаются в постель. Кроули прижимается ухом к груди Азирафаэля. Её волосы щекочут ему подбородок, из-под одеяла торчит голая пятка. Это и есть счастье, думает он.

— У меня на тебя большие планы, — сообщает он вслух.

— Я должна испугаться? — фыркает Кроули.

— Нет. Пугать тебя в мои планы как раз не входит.

— Отрадно слышать. Что же они в себя включают?

— Путешествие.

— Мы засиделись на одном месте?

— Что-то вроде того. Для начала мы бы посетили Японию. Купальни, горячие источники… Ты же любишь тепло.

— У японцев принято купаться голыми, помнишь? А у многих из них странное отношение к татуировкам…

Азирафаэль касается змеи на виске Кроули.

— В общественные купальни мы не пойдём. Только ты, я и горячая вода. И да, если начнёшь шутить про секс в бассейне, я тебя покусаю. Или отшлёпаю.

— Если тебе нравятся подобные вещи, могу предложить змеесвязывание.

— Надеюсь, змеи будут неядовитые…

— Пфф! Как будто я к тебе подпущу каких-то посторонних змей!

Азирафаэль представляет, как Кроули обращается в змею, обвивается вокруг него… Дыхание перехватывает, сердце колотится в предвкушении. Острая коленка чувствительно упирается в пах:

— Эй! Не отвлекайся!

— На чём я остановился?..

— Ты ненасытен. Жадность — один из смертных грехов, ангел, разве нет?

— Просто…

Просто теперь можно. Можно прикасаться, как давно хотелось и грезилось, и ничего и никого не бояться.

Кроули прижимает его руки к кровати, смеётся в поцелуй, и всё наконец становится правильно.