Ужасные истории, рассказанные в порту Хориниса (джен)

Эрнан скучал. Поначалу он ещё старательно выводил руны на куске пергамента, но вскоре отложил перо и стал смотреть сквозь узкое оконце на море. Помещение в порту, где Диего обычно вёл дела, располагалось на втором этаже большого склада. Так что вид из окна, через которое доносились крики чаек, открывался отличный.

Отец, споривший с седовласым охотником о ценах на шкуры и других не слишком увлекательных вещах, не обращал на сына внимания.

— Ну и жук ты, Диего! Парни каждый день жизнью рискуют на охоте, а тебе лишнюю пару монет накинуть жалко, — ворчал между тем старый охотник.

— Послушай, Драгомир, я всё прекрасно понимаю, сам в молодости немало побродил с луком по лесам и горам. Но и ты меня пойми. Куда я, по-твоему, потом дену эту уйму кабаньих шкур? Да ещё если куплю их дороже, чем другие торговцы. Хочешь, чтобы я в убыток себе торговал?

— Но в прошлом году цена была выше, а ты не жаловался!

— Так в прошлом году наш молодой король перевооружал свою лёгкую пехоту. На сапоги и кожаные доспехи шкуры брали, не торгуясь. Теперь всё, казна больше их не скупает. А кому они ещё нужны в таких количествах? Так что или отдавайте по моей цене, или...

Драгомир, не дослушав торговца, выругался, а потом махнул рукой.

— Ладно, старый кусач, забирай! — в сердцах буркнул он.

— Вот так бы и сразу, — довольно потёр руки Диего, ничуть не обидевшись на «старого кусача».

Только после этого он перевёл взгляд на сына.

— Эрнан! Я тебе велел заниматься письмом или шершней за окном считать?

— Шершней? — встрепенулся мальчишка. — Где?!

Он высунулся в окно и с любопытством завертел головой. Однако кроме отражения клонящегося к горизонту солнца на морской глади, скал у выхода из гавани, куска пристани с парой рыбаков и рабочими с верфи, ничего не увидел.

Диего и Драгомир засмеялись.

— Это выражение такое. Его применяют к людям, которые попусту глазеют по сторонам, вместо того чтобы заниматься делом, — снисходительно пояснил Диего. — Тебе уже скоро десять лет, а ты руны пишешь, как пьяный гоблин задней лапой. Так и собираешься оставаться неучем?

Эрнан вздохнул, нехотя окунул перо в чернила и вновь начал перерисовывать руны из непонятной книги под названием «Божественная сила звёзд».

— А вот за шкуры и рога мракорисов тебе придётся заплатить сполна, дорогой Диего, — вернулся к предмету торга Драгомир.

— Почему это? — насторожился купец. В отличие от кабаньих или волчьих шкур, мех и другие трофеи с мракориса всегда высоко ценились ремесленниками и торговцами из заморских стран.

— Мало их в этом году. И у нашей гильдии, и у охотников-одиночек, и даже у орков. Дешевле нигде не найдёшь. А не хочешь, так я могу Босперу с Бартоком их предложить или заезжим торговцам... — с равнодушным видом сообщил седовласый.

— Погоди, не суетись! — остановил его Диего. — Давай обсудим всё по порядку.

Он откинул крышку сундука, стоявшего возле стены, и извлёк оттуда широкую бутыль с белым варантским вином, хлеб, сыр, копчёный окорок и яблоки.

— Давай лучше перекусим немного, а заодно и поговорим без лишней спешки, — предложил хитрый купец и разлил вино по серебряным кубкам.

Драгомир сделал глоток, довольно крякнул, а потом достал широкий нож и принялся нарезать закуску крупными ломтями.

— Эй, малец, иди, перекуси с нами, — позвал он Эрнана.

Тот, дождавшись одобрительного кивка отца, живо оставил пергамент и подсел к старшим. Драгомир протянул ему ломоть окорока с куском хлеба.

— Так отчего, говоришь, мракорисов так мало нынче? — напомнил Диего.

— Никто точно не знает, куда они подевались. Хотя один молодой охотник, из наших, поведал презабавную историю... Правда, не знаю, верить этому или нет.

— Что он там рассказывал? — вновь разлив вино по кубкам, спросил Диего.

— Да, я тоже хочу послушать, дядя Драгомир! — навострил уши Эрнан.

— Ну что ж... — пододвинув к себе наполненный кубок, на миг задумался охотник. А потом стал рассказывать...

Куда исчезли мракорисы

— Началось всё с того, что года два или три тому назад одна старая самка маркориса ненастной зимней ночью принесла потомство, — начал Драгомир. — Уж не знаю, почему, но у мракорисов заведено приносить потомство в самую холодную и глухую пору. Обычно у этих зверей рождается по одному детёнышу, реже по два, но у этой самки их родилось сразу три. Два были обычной тёмно-серой масти, а третий уродился светлее остальных, и вдоль всей спины у него тянулась широкая чёрная полоса.

Самка была хитрая, она всегда старалась избегать ненужных опасностей и больше всего ценила свою шкуру, покрытую густым тёмным мехом. Вероятно, поэтому она и дожила до преклонных лет, а то потомство должно было стать для неё последним. Может быть, такой осторожной она стала потому, что едва не погибла ещё в щенячьем возрасте. Уж не знаю, что именно тогда произошло, но от того события у самки осталась метка — напрочь отгрызенное или отрубленное ухо.

Для логова Одноухая выбрала старые руины высоко в горах, где-то между Верхними пастбищами и Рудниковой долиной, чуть в стороне от Горного прохода. Там в основании разрушенной башни нашлось подходящее помещение — не слишком большое, так что его можно было обогреть теплом своего тела, но в то же время достаточно просторное, чтобы хватало места повернуться. В этом логове на куче веток, старых костей и обрывков шкур и оставляла Одноухая своё потомство, когда отправлялась на охоту. Ей нужно было хорошо питаться, чтобы выкармливать всех трёх детёнышей.

Как-то раз, вернувшись с охоты, Одноухая обнаружила, что один из детёнышей исчез, а от логова шли следы, похожие на человеческие. Но пахло от них не дымом, овечьим навозом и дублёной кожей, как обычно пахнет след человека, а смертью и тленом. И хоть запах этот нагонял ужас, но всё же Одноухой было жаль детёныша, и она пошла по следу. Он привёл её ко входу в подземелье на другом конце развалин. Возле этой щели между камнями и лежал её детёныш. Он был мёртв...

— Кто же его убил? — не выдержал Эрнан.

— Нежить, — сказал, словно выплюнул ненавистное слово, Драгомир. — В том подземелье прятался неупокоенный. Он и украл детёныша. Еда покойникам не нужна, но они любят убивать людей, животных и забирать их жизненную силу, чтобы подольше продлить своё противоестественное существование.

Самка не могла протиснуться в узкую щель вслед за умертвием, да и слишком осторожна она была, чтобы лезть в такое опасное место. А потому лишь горестно взревела, взяла зубами погубленного детёныша и зарыла его среди снега и камней.

Потом Одноухая по очереди перенесла двух оставшихся отпрысков подальше от опасных руин, обустроив новое пристанище среди корней поваленного бурей дерева. Первые дни она не отходила от логова, охраняя потомство. Но, в конце концов, голод заставил её пойти на охоту.

Назад самка спешила, не чуя под собой ног, даже несмотря на переполненное мясом добытого падальщика брюхо. К несказанному облегчению Одноухой, в логове всё оказалось в порядке — два тёплых пушистых комка возились на подстилке и попискивали.

С того дня она стала смелее отлучаться для охоты, уверившись, что нынешнее место вполне безопасно. Однако как-то раз, утром, после очередного возвращения Одноухая обнаружила, что в яме под корнями упавшего дерева остался лишь один детёныш — тот, что с полоской на спине. Ещё одного нигде не видно было, а от логова в сторону руин тянулась цепочка следов, вонявших нежитью.

Второй детёныш нашёлся там же, где и первый. И он тоже был мёртв. Одноухая пришла в неистовство от горя и ярости. Но всё же она была опытной и хитрой, а потому не стала протискиваться в щель между камнями, обдирая бока, а решила подкараулить проклятого неупокоенного по пути к логову.

Две ночи подряд Одноухая сидела в засаде возле тропы, укрывшись на вершине огромного валуна. Она часами сохраняла полную неподвижность. Падавшие с неба снежинки оседали на её шкуру и превращали самку мракориса в настоящий сугроб. Лишь лёгкий пар из ноздрей и два горящих ледяной ненавистью глаза выдавали в этой куче снега живое существо.

Только на третью ночь нежить вновь решила полакомиться жизненной силой детёныша маркориса и, когда как следует стемнело, заковыляла к логову. Этого Одноухая и дожидалась. Она бесшумно свалилась с валуна на голову умертвия и одним ударом могучей лапы перебила ему хребет. Любое живое существо погибло бы на месте в тот же самый миг от такого удара. Но это существо было неживым. И прежде чем окончательно издохнуть, оно вцепилось в подбрюшье Одноухой остатками гнилых зубов.

Самка с омерзением стряхнула с себя дохлую тварь и возвратилась к детёнышу. Чёрная Полоска спал, свернувшись клубочком, и сердце Одноухой сжалось от умиления. Она ласково заурчала и улеглась рядом, согревая детёныша своим телом.

Утром самка почувствовала неладное. Свет показавшегося в седловине между гор солнца нестерпимо резал глаза, а от пустяковой раны, оставленной зубами нежити, от хвоста до кончика носа расползался мертвящий холод. Но хуже всего то, что запах детёныша вызывал у Одноухой нестерпимое желание вцепиться клыками в его маленькое горячее тельце.

Одноухая не без усилия справилась с наваждением, выскочила из логова и помчалась по заснеженному склону, не разбирая дороги. Лишь в густой тени скал она остановилась и попыталась разобраться, что с ней происходит. Не знаю, что она там себе думала и способны ли мракорисы вообще думать, но к детёнышу с того мгновения она старалась не приближаться. Её ума хватило, чтобы понять — рано или поздно она может не совладать с собой и загрызёт своего последнего детёныша.

Чёрная Полоска между тем громко пищал, зовя мать и требуя молока. Однако Одноухая побежала в другую сторону. Побродив некоторое время по горам, она нашла зимнюю нору кротокрысов и выкопала из неё тёплую сонную тушу одного из них. Зверь умер, даже не успев проснуться.

Самка принесла добычу в логово и положила рядом со скулящим от голода детёнышем. Тот потыкался носом в бок кротокрыса и, не найдя соска с молоком, принялся слизывать ещё стекавшую из раны кровь. А Одноухая уже мчалась прочь, мучительно борясь с желанием вернуться и сомкнуть клыки на шее Чёрной Полоски.

С того дня самка старалась держаться от логова как можно дальше. Вид она прибрела страшный и отвратительный. Густая шерсть слезала с неё большими клочьями. Ставшая непрочной кожа, местами порванная об острые камни и сучья, обнажала синюшные мышцы и сухожилия. В глазницах с обеих сторон от острого рога недобро клубилось тёмное магическое пламя. Но Одноухая всё так же, мучительно борясь с собой, по ночам возвращалась к покинутому логову, чтобы принести для детёныша очередную добычу. А днём старалась забиться в какое-нибудь тёмное место.

Чёрная Полоска вскоре научился не только слизывать кровь, но и грызть мясо. Он подрос, окреп, но очень скучал по матери. То страшное, отвратительно пахнущее существо, которое приносило ему еду, матерью не было...

— Ну вот, перепугал мальца, — проворчал Диего, который успокаивающе гладил по голове разрыдавшегося Эрнана.

— Кхм... — смущённо прокашлялся Драгомир. — Тогда, пожалуй, я дальше рассказывать не буду.

— Нет-нет, рассказывай, дядя Драгомир! — сквозь всхлипы потребовал Эрнан. — Что дальше стало с Чёрной Полоской?

Старый охотник взглянул на Диего и, дождавшись согласного кивка, продолжил рассказ:

— Однажды — это было уже в конце зимы — Одноухая вернулась к своему покинутому обиталищу, но увидела, что Чёрная Полоска исчез, как и два предыдущих детёныша, а от логова змеится по снегу цепочка следов. Правда, пахли следы вовсе не нежитью, а живым человеком. Это она почуяла даже своим ослабшим из-за смёрзшихся мёртвых ноздрей нюхом.

Одноухая бросилась в погоню, но начиналась метель, с неба повалили густые хлопья снега, и вскоре она сбилась со следа.

Живая самка мракориса после такого стала бы кружить возле человеческого жилья в надежде отыскать детёныша и прикончить его похитителя. Но Одноухая была давно мертва, двигаться и действовать её заставляла тёмная магия Белиара, а не дарованная Аданасом жизненная сила. Поэтому она повела себя странно — стала разыскивать Чёрную Полоску среди других мракорисов.

Отыскав очередное логово и убедившись, что её детёныша там нет, она приканчивала чужое потомство. Если взрослые мракорисы пытались ей помешать, она убивала и их тоже. Так она и металась по всему Хоринису, не ведая усталости и боли, пока однажды не наткнулась на молодого охотника. Он её и упокоил.

Правда, мракорисов на острове после зверств Одноухой осталось мало, теперь они редки. Пройдёт не один год, пока они снова не расплодятся. Поэтому шкуры этих зверей нынче дороги и не скоро ещё подешевеют.

— А что с Чёрной Полоской? — нетерпеливо напомнил Эрнан.

— Его выкрал из логова тот самый молодой охотник, который потом утихомирил Одноухую. Он притащил его в наш лагерь и сказал, что вырастит до взрослого состояния и будет с ним охотиться. Ручные мракорисы иногда бывали в прошлом... Однако к весне Чёрной Полоске надоело, что его заставляют приносить брошенную палку и кормят ячменной кашей с костями, а не свежим мясом. Как-то ночью он перегрыз верёвку и убежал. Мы проследили отпечатки его лап до ближайшего ручья, а потом потеряли. Не знаю, где он теперь. Наверное, вырос в сильного молодого зверя и бродит в горах.