Прима (джен)

Актёр провинциального театра, Владимир Дмитриевич Синичкин, стал примой.

Это произошло внезапно.

— Вова, ты наша прима! — так однажды сказал режиссер.

Заявление громкое и бесспорное Синичкина, конечно, смутило, но не напугало. Так провинциальный актёр Владимир Дмитриевич Синичкин и стал примой.

Сначала роль примы давалась ему с трудом. Синичкин нехотя ворчал на молодых актёров; лениво ругал стремянку, которая норовила уйти из-под его ног всякий раз, как он на неё вставал; изредка доставалось соседям — жителям дома, которые благородно терпели провинциальный театр, располагавшийся в их подвале.

Со временем ворчание Владимиру Дмитриевичу даже понравилось. Оно делало его солидным и умудренным жизнью, как и полагается настоящей приме.

Ворчать на режиссёра Синичкин долгое время побаивался. Но роль обязывала, а потому в один прекрасный день он осознал: пора. И, скрепя сердце, начал ворчать.

Надо сказать, что на режиссёра он ворчал крайне редко — только в тех случаях, когда надо было что-нибудь привинтить или повесить. Синичкин руками работал отменно, но работу эту не любил. Во-первых, ему этого и на заводе хватало. Во-вторых, он прима и такое ему не к лицу. Где это видано, чтобы примы театра под потолком болтались на старой стремянке и занавес вешали?! Владимир Дмитриевич был уверен, что для этого в театре существуют молодые (и ленивые) актёры.

Но несмотря на свою лень, молодые актёры не были глухи к голосу разума. После непродолжительной ругани Синичкина, они сразу же разбредались по театру в поисках общественно-полезного дела: кто вешать занавес, кто собирать декорации. Владимир Дмитриевич же ставил в буфете чайник. Это было ему к лицу.

Синичкину начала даже нравится роль примы. Когда Владимир Дмитриевич входил в театр, он входил в образ. Рабочая одежда, пахнущая металлом и керосином, преображалась и становилась одеждой репетиционной.

Он поднимался на стремянку и с надрывом вопрошал:

— Кто-нибудь уже купит в этот театр нормальную лестницу?!

Ему не было равных за кулисами. Как он ругал молодых (и почему-то только во время спектакля чересчур активных) актёров!

— Куда вас всех понарожали?!— шипел он. Конечно, формулировки были другие — от них краснела чёрная даже лакированная сцена, (чего уж там говорить о бумаге!).

В ответ на его пассажи молодые актёры только переглядывались, вопросительно приподнимая нарисованные моноброви. Отвечать было страшно — всё-таки прима…

В разговоре с режиссером Владимир Дмитриевич безапелляционно заявлял:

— Пьеса говно. Но если нужно, я сыграю.

И, действительно, играл.

Ему всё прощалось: и пошлые анекдоты на застольях с молодыми актёрами, и обращение “Мельпомена Зевсовна” к скромной, еле-еле двадцатилетней студентке Людочке. Филолог Людочка морщилась и молчала — в свои двадцать она предпочла бы быть музой лёгкой, а ещё лучше — любовной поэзии или, на худой конец, какого-нибудь двадцатилетнего молодого человека. Одергивать приму она как-то не решалась: разозлится ведь и разразится потоком слов, от которых потом покраснеет и сцена, и бумага.

В общем, актёр провинциального театра Владимир Дмитриевич Синичкин стал образцовой примой. Перед спектаклем он выпивал рюмку коньяку — для храбрости, а после спектакля лез целоваться к бедной Людочке и горячо шептал: «Я же люблю тебя, дурочка!». Людочка каждый раз уворачивалась и краснела.

А вместе с Людочкой краснела чёрная лакированная сцена, которой уже осточертели примы.