Хроники магдармерии Святогорья (джен)

Магдармерия Святогорья

Старший унтердарм

Пирогова Дарья Владимировна,

отряд Веди

Вольный протокол происходящего 13, 14 и 15 сентября 1924 года, в полнолуние

Для личного пользования

Давно же я не была в театре. Ну примерно с Колдотворца. Там ежегодный выгон школьников до Святогорского театра на что-то из классики мои чувства не особо задевал. Школьные спектакли — и тем более. Ну, курса до шестого. Там я несколько поумнела, начала соображать, но подготовка к экзаменам, а потом магдармские курсы забрали время, а затем меня пожрала работа.

Моё общение с театром кончалось регулярным проходом мимо, если там был маршрут патрулирования. Ну или пьяным актёром, которого выкидывали из кабака с разбитым рылом, а по дороге до отделения и знахарского центра (благо, они рядом), мне были исполнены арии из оперы или монолог Коша из пьесы о храбром богатыре.

А тут мол «Приходите, господа магдармы, покажем фрагмент величайшей пьесы, поставленный…» Ну, дальше я не особо слушала, потому что Огинский всё равно сказал «Пойдете».

Казалось, в театр набилось полгорода, считая цыганский табор. Хотя я приметила лишь пару цыганят и крепкого, бородатого в ярком жилете цыганского барона. Частого гостя Магдармерии, надо сказать.

У сцены встала Доброгнева Бориславовна Скрябина, профессор ритуалистики в Колдотворце, и начала рассказывать, сколько гениальное произведение мы сейчас увидим. Затем раскрылся занавес.

На полу лежало Чудовище с букетом красных цветов в лапищах. Из-под маски очень красноречиво торчала курчавая шевелюра Пашки Добронравова. В его изголовье, скрестив руки, стояла строгая, как гендарм при исполнении, Маргарита Писарчук.

— Настенька, дочь меньшая, любимая, простилась с родными не дождавшись единой минуточки и надела на палец кольцо золотое… — вещала Доброгнева Бориславовна поставленным голосом.

На сцену выбежала встревоженная, как давешняя бабка с пропавшей козой, Любава Генриховна Летова. Сделала два круга по сцене под комментарии Скрябиной о том, что ищет она своё любимое чудовище, зовёт его и не слышит ответа.

Играла она достоверно, я поверила, а уж когда она бросилась на колени к бесчувственному чудовищу и начала причитать, что полюбила она его, друга ненаглядного…

Гендарм при исполнении… тьфу, госпожа Писарчук, надменно промолвила:

— Что ж ты медлишь-то? Забирай сокровища, весь замок твой. И Аленький цветочек забирай. И уходи.

— Нет! — сказала «Настенька». — Только Чудище лесное я люблю.

И бросается к нему на грудь обнимать и целовать.

Пашка, то есть Чудище, скинуло маску и поднялось на ноги, поднимая Любаву, то бишь, Настеньку.

— Полюбила ты меня как Чудище лесное. А я принц и буду я женихом твоим.

— А замок и цветочек Аленький мне не нужен.

И протянула она букет Маргарите.

Как же тут грохнуло! Меня ослепила болезненная вспышка. Кто-то завопил. Я автоматически вытащила палочку, но применять её, когда ты не видишь не только бессмысленно, но и опасно.

— Дарья! Вы где?! Всем оставаться на месте!

Голос первым продрался сквозь шум.

— Здесь, Платон Евпатьевич! Дмитрий Евгеньевич? Дмитрий Олегович?

Ерофея Силыча я уже услышала, и шипел он рядом что-то очень нелестное в адрес театра.

Кое-как продрав глаза сквозь туман мы все двинулись к сцене. Толпа смирно торчала по своим местам, видимо уже утихомиренная зычным голосом.

На всех актеров было страшно смотреть. Я едва узнала Любаву и Павла. У обоих лица иссекли морщины, они сгорбились, глаза поблекли. На Маргарите это отразилось чуть меньше, но и она выглядела гораздо старше.

— Добронравова с Летовой в знахарский центр, Писарчук — к нам на допрос! — скомандовал Дмитрий Евгеньевич. — Как свидетеля.

Я отдала честь и мы с Платоном повели актрису в отделение.

— Сходили в театр! — проворчал Ерофей Силыч, оставшийся на месте. — Потрясающее представление! Что и как вы натворили-то?

* * *

Привычная процедура. Платон задаёт вопросы, а я спешно записываю. Речь у Маргариты красивая, поставленная, но разговор часто уходит на оханья и причитания о том, что «как же я в таком виде жениху покажусь?!». Да, ни жалобы, ни моё мнение, о том, что в Лес такого жениха, в протокол записывать не надо. И высказывать я его тоже не буду.

Из знахарского центра привели Пашку с Летовой. Они выглядеть лучше не стали, но и их опросить надо было.

Ну и Ерофей Силыч привёл Скрябину. Та, вздыхая и охая, покаялась, что актеры, дети неразумные, взяли для реквизита цветок с её стола, который был подарком Бабы Яги. И отказавшись от него, обидели старого мифического персонажа, за что и получили по шее.

— Что делать-то теперь? — осведомился Ерофей Силыч.

— Что-что? Прощения просить. Ритуал надо, обратиться, чтоб она услышала. Да прощения просить. Да искренно, от всей души.

— А кто просить-то будет?

— Кто натворил, тот и будет.

Доброгнева Бориславовна, прихватив корзинку с оханьем утрепала готовиться.

А к нам явился Мирослав Святозарович Огинский. Как всегда торжественный и строгий. Он прилетал как из другого мира, давал втык, раздавал задания и снова улетал в него плести интриги, договариваться и вершить судьбы.

— Что у вас творится? Докладывайте!

Дмитрий Евгеньевич Соколов, мой начальник. Немногословный, сдержанный и требовательный как к себе, так и к другим доложил о том, что произошло. И сообщил, что нынче вечером мы идём с ним к госпоже Скрябиной в гости. По приглашению. На чашечку чая.

— Вот и договоритесь, чтоб цветок этот без присмотра не оставался. А то ещё какое безобразие натворит. И у нас тут два приезжих. Зарегистрируйте.

Шансы навести красоту таяли с каждой минутой расспроса двух франтовато одетых господ. Что-то они уклончиво отвечали. То Айзек позабыл дома письмо с приглашением, то литовец вообще обошёлся без приглашения. И прибыл «в исследовательских целях». Знаю я их исследовательские цели! Потом разгребай, драку разнимай. Или девицу «похищенную» ищи. И это в лучшем случае. А их ищи-свищи!

Тем временем, Дмитрий Олегович Шарапов: высокий, крепкий младший унтердарм, пришёл и доложил о том, что госпожа Скрябина проводит ритуал и просит прощения у Бабы Яги.

— Проследите, чтоб никто не помешал.

* * *

Святогорье на самом деле город небольшой. Все друг друга знают хотя бы в лицо. Меня в Южном Загородье точно в лицо хорошо знали. Сегодняшним вечером я шла в парадной блузе, юбке и с навитыми кудрями, а не в магдармской форме с аккуратным пучком на голове. И даже не в спортивных шароварах с битой для лапты. Я-то всех узнаю. А меня — не сразу. Но как узнают, кожуру от семечек под скамейку ногой задвигают.

Главное, не сорваться на строевой шаг. Или на бег. Как правильно во всём этом ходить? Забыла совсем. И улицы оглядывать не обязательно. Особенно в тот вон тёмный переулок соваться не надо. Без личного оружия-то. На бег всё же пришлось. Опаздывала. Пока только к воротам дома Соколова.

Дмитрий Евгеньевич посмотрел на карманные часы и кивнул. Всё же вовремя. Мне из окна махнула рукой его любезная рыжая супруга, Ядвига Аскольдовна, полтора месяца назад ушедшая с поста штатного алхимика Магдармерии в отпуск. Длительный. Напрямую никто не говорил, но по некоторым намекам понятно, что в семействе Соколовых весьма вероятно пополнение.

На чай к госпоже Скрябиной явились многие. И мы не были первыми из Магдармерии. Платон Евпатьевич нас опередил. Он уже договорился о сопровождении Аленького цветочка в спецхран Магдармерии до той поры, когда Скрябина сможет сделать подходящий ящик для него. С нас было взято слово Цветочек и Бабу Ягу не обижать. Да разве ж мы будем обижать?

Тут же мы послушали и про открытие выставки волшебных полотен.

— Завтра сходим, — сказал Соколов. — Посмотрим, что там творится.

— Вы не в восторге, Дмитрий Евгеньевич, — заметила я.

— Где я, и где искусство. — Он выпил чай. — К тому же, чую, что завтра отбоя от посетителей не будет. У нас. Да, Огинский велел гнать всех особо впечатлительных в шею. Все работы утверждены Госсоветом и лично царём. Они безопасны, но все имеют волшебные эффекты.

Я разделяла эти ощущения.

Платон убрал документы в сумку и тоже получил чашку чая. В гостеприимный дом госпожи Скрибиной завалились шумные и весёлые Укротительницы, чем очень оживили остановку. Туда же пришли и гости из-за рубежа…

Платон дисциплинированно защёлкнул папку. Мы заново познакомились с гостями из Англии и Литвы и начали никуда не ведущий трёп о магии, традициях, устройстве мира.

Я сперва чувствовала себя не в своей тарелке. Дело в том, что перед Доброгневой Бориславовной я в своё время очень сильно провинилась.

* * *

Было мне тогда лет четырнадцать. Мы играли в лапту на заднем дворе Колдотворца. Удар у меня всегда был нехилый, но если меня раззадорить, то я била так, что мяч улетал очень далеко. И тут я что-то размахалась и мой мяч, описав дугу, исчез за крышей крыла замка. И это был, пожалуй, мой рекорд. Пока я провожала мяч, стоящий со мной рядом приятель тоже попросил кинуть мяч и замахнулся битой. Второй мяч сделал столь же примечательную дугу и пропал. Приятель кинул биту и побежал выручать мячи.

Мы пошли их искать. А нашли мы весьма прискорбное зрелище: статуя на фонтане во дворе нашей школы лишилась щеки и левого уха. И, кажется уже это поняла. Она красноречиво демонстрировала нам здоровенный каменный кулак.

Так мы и стояли, созерцая статую и чувствуя, что сейчас огребём. И хорошо, если не от статуи. Ну если наказание неизбежно, надо хотя бы мячи найти. Первый я и нашла в ближайших кустах. Стоило мне его схватить, как из-за дерева вышел дворник и узрел статую. И меня с мячом и битой.

— Сколько раз тебе сказано, Дарья? Площадка для игры на заднем дворе!

— Извините, мы нечаянно, — виновато произнесла я.

— Не мы, — заявил приятель, пряча руки. — Это всё Пирогова!

— Как так?! Мы оба кидали! — возмутилась я.

— Бита и мяч у тебя.

— Может для начала разберёмся, чей мяч? — возмущение кипело, застилая глаза.

— Ты что ли магдарм, чтобы разбираться? — подначил приятель. — Мяч у тебя. И бита у тебя.

— А чтоб и нет?

Он меня достал! Пятый раз какая-то ерунда происходит, третий раз из пяти он пытается нас кинуть. А магдарм у него главная дразнилка, особенно для меня. Леший его знает, что меня так зацепило!

— Ты опять забыла, что девка? Не берут в магдармы девок!

Этого я не простила. И прямо при дворнике метнула в приятеля мячом. Зараза! Он-то увернулся, а вот мяч неотвратимо летел в окно кабинета профессора Скрябиной. Ни вынуть палочку, ни как-то его остановить, я не смогла. Со звоном разбилось стекло.

— Теперь ты не только в магдармы не пойдёшь, но и Колдотворец не закончишь, — усмехнулся приятель и сгинул в кусты.

А я стояла, понимая, что к профессору я пойду виниться сама. Другого выхода нет, не было и не будет.

Потом, когда я разбирала осколки под бдительным присмотром Доброгневы Бориславовны, которая наверно присматривала во мне жертву для следующего ритуала, на мяче оказалась моя метка. Я их все метила, чтобы потом легче было выяснять, чей мяч набедокурил.

По-настоящему я оценила мерзость этого козла, когда выловила в фонтане второй мяч. И тоже с моей меткой.

До конца учебы потом я зубрила эти ритуалы, пытаясь хоть как-то в них вникнуть, чтобы только у меня вышло «хорошо» за год. И спасибо, что ни в одном ритуале я не выступила жертвой.

А козла я потом ещё самого из фонтана вылавливала. Но уже в городе, десять лет спустя. В стельку пьяного. Хотя сперва приняла его за мёртвого. Эта мерзость облевала мне новые форменные штаны. Уже с желтой опушкой отряда Веди.

* * *

— Да ладно, Дарья, что было, то было. — Похлопала меня по плечу профессор Скрябина. — Детские шалости — они такие.

— Детские шалости, — согласилась я.

Тем не менее, после этих слов мне стало гораздо легче. Я даже начала смеяться, особенно когда баба Зина — самое болтливое и надоедливое привидение города — начала трепаться про её пять мужей. Раньше их было три, а под конец вечера число мужей увеличилось до десяти.