Жанна Д'Арк. Дорога на костёр и сожжение (джен)

Молодому, красивому, невысокому, худому, темноволосому, темноглазому монаху Жану Массьё пришлось совершить над собой нечеловеческие усилия, чтобы стать посланником миссии, возложенной на него низшим церковным чином. Он был на стороне Жанны. Он верил ей. Не мог не верить её слезам и искренним словам — вопреки всем обличениям судей.

Почему он, а не кто-то другой должен сделать это? Он ощущал себя совершенно не готовым к исполнению этого обряда. Эта обязанность тяжёлым грузом лежала на его хрупких плечах.

Он тихо отворил дверь её тюремной камеры и вошёл, держа на руках аккуратно сложенную одежду из тёмной мешковины.

Еле дыша, сдавленным голосом, похолодев, дрожа мелкой дрожью, обречённо и беспомощно, с невыразимой грустью и какой-то неловкостью в голосе, он сказал:

— Я принёс тебе платье для казни. Возьми. Ты должна надеть его.

Лицо его было бледно, а глаза его, некогда блестевшие светом жизни, теперь блестели от слёз.

В этот момент вся неотвратимость смерти предстала перед нею. Жанна посмотрела в глаза монаха с небывалым доселе страхом. Но она и сейчас не собиралась отрекаться от своей веры.

Со страхом глядя в его глаза, она безотчётно протянула руки. Дыхание её участилось и стало поверхностным.

Жанна ощутила на своих руках мягкость и тяжесть грубой ткани. С этим ощущением неизбежность конца словно придавила её бетонной плитой.

Молча, стараясь не смотреть ей в глаза, он удалился, затворив за собой дверь.

Она должна сделать это сама. В одиночестве. Возможно, ей было бы легче, если бы кто-то сделал это с ней. Но монах либо проявил уважение, либо строго следовал принятым канонам. Признаться честно, Жанна думала, что ей не позволят уединиться для этого последнего в её жизни ритуала. Да, это бы в известной степени унизило её, но в то же время ей было бы не так страшно.

* * *

Облачившись в свою последнюю одежду, Жанна с огромным трудом поднялась по лестнице и переступила порог своей тюремной камеры, в первый за долгое время и в последний раз в своей жизни выйдя на божий свет.

«Божий?.. — думала она с невидимой горькой усмешкой и удивляясь тому, что ещё способна о чём-то думать. — Когда-то он был таким. Но сейчас — божий ли? Кто теперь правит здесь? Это происки дьявола, живущего в чёрных душах этих людей…»

Этот шаг был самым трудным на её пути к собственной казни. И, конечно же, никто не подал ей руку — разве достойна помощи еретичка, ведьма и пособница дьявола?

Ладони и ступни её были холодны. Сознание её мутилось. Всё вокруг было как в тумане. Жанна не понимала, как ещё до сих пор стоит на ногах и даже может идти — удавалось ей это ценой нечеловеческих усилий. Шаги и все движения её были нетвёрдыми и медленными. Она боялась потерять сознание прямо посреди этой площади, на глазах у тысяч людей — что бы тогда сделали с ней? Что предписывает закон в таких случаях? Жанна могла только догадываться. Да, всего вернее, вначале посчитают, что она притворяется, чтобы отсрочить исполнение приговора или вовсе смягчить наказание — но разве власти пойдут на такое в отношении той, что, по их твёрдому убеждению, предала христианскую веру, а значит — самого Создателя? Но и, поняв, что пленница не играет — всего вернее, что её приведут в чувство, плеснув в лицо ледяной водой или сделав нечто иное — столь же бесцеремонное и грубое и, не дав толком опомниться — поведут — а если понадобится — потащат — дальше — дабы не дать страшной преступнице избежать суровой кары и пострадать так, как и должно великой грешницей — прочувствовав всё от начала и до конца.

Жан Массьё следовал за Жанной, идя неподалёку, не отрывая от неё глаз и также опасаясь, как бы Жанна не лишилась чувств на полпути к собственной смерти.

Кто-то из собравшихся будет объят злорадством, но большинство же с плачем и рыданиями станут провожать свою освободительницу в последний, самый жестокий и безжалостный на свете путь.

Вокруг стояли стражники с копьями. Зачем их столько здесь?.. Неужели же они думают, что она может сбежать? Да даже если бы она и захотела — сейчас у неё не хватило бы на это сил.

Ей было страшно. Очень страшно. Такого ужаса она не испытывала никогда в своей жизни. Она не знала, что ощутит столь невыносимый страх и была полна мужества до того самого мгновения, когда её позвали, сказав:

— Твой час настал.

Жанна оказалась не готова к этому. Ведь она — всего лишь человек, имеющий земное тело, что будет невыносимо страдать в этих адских муках. Эта участь не минует её — как не миновала и Иисуса Христа — Сына Божьего. Если даже и Он не избежал своей страшной участи — то что же говорить о ней? Но она умрёт быстрее, и ей не будут наносить ран — лишь это утешало Жанну.

«Зачем я здесь?.. — проносилось в её разуме. — Меня не должно здесь быть, это не моё место… Я слишком хрупкая и слабая… Это какая-то ошибка…»

И это действительно было ошибкой. Жестоким заблуждением сердец, над которыми восторжествовал сатана. Ад — не на небесах, но здесь — на земле. И создают его своими руками человеческие существа. Дьявол обитает не в недрах земных, но в душах людских. Дьявол — это не сущность, не дух, но всегда человек.

«Господи… Я не выдержу…», — шептала она и слёзы падали из её глаз, делая туманную завесу перед её взором ещё непрогляднее.

Но как безумна и как смешна была эта мысль. Она выдержит всё. Её заставят. У неё не будет выбора. Как не было у всех, кто был и ещё, несомненно, будет прикован здесь — на этом самом месте. Она не сможет оторвать своё тело от этого железного столба даже на самое малое расстояние. Она будет кричать и просить пощады, но никто не сжалится над ней. Она сгорит заживо. Она будет корчиться в невыносимой агонии, выгибаясь в немыслимых позах, безотчётно пытаясь разорвать железные путы. Но всё будет тщетно.

Теперь все видели её слабость, но ей было всё равно — ведь она не собиралась отступать, отрекаться от своих слов и от своей веры.

Осознание предстоящего ужаса и частичное беспамятство сменяли друг друга приступами, и в полуобмороке всё происходящее и грядущее казалось ей каким-то невыразимо кошмарным сном наяву.

Она шла вперёд, почти не разбирая дороги, не видя ничего перед собой — лишь бессознательно руководясь каким-то интуитивным чувством. Но свет от костра она различила бы даже с закрытыми глазами. Пламя его ещё не виделось вдалеке — чересчур много было людей.

Внезапно сознание Жанны вновь прояснилось, она наконец смогла полностью открыть глаза, и в ужасающей близости от себя увидела огонь. Всего лишь два шага отделяли её от предопределённого ужаса — ей не нужно было восходить на эшафот слишком долго — хотя она отчего-то думала, что для таких случаев непременно организовывались специальные, очень высокие постаменты. Чтобы все видели. Чтобы каждому было неповадно.

Два шага.

— Эй, нам некогда тебя тут ждать! — раздался оклик помощника палача.

Её торопили. Но у неё не было сил идти быстрее. И этот возглас отчего-то вселил в неё ещё больше почти животного страха. Что сейчас сделают с ней? Потащат вперёд? Но нет. Никто не прикоснулся к ней.

Железный столб. Металл раскаляется сильнее и причиняет больше боли, нежели, если бы он был деревянным.

Цепи, которые обнимут её тело и, также, раскалившись и прижимаясь к коже, сожгут её сердце. Это будет нестерпимая боль. Но не душу. Да, не душу. И эта мысль неожиданно придала Жанне — пусть в самой ничтожной степени — спокойствия и присутствия духа.

Второй помощник палача стоял около столба с верёвками в руках. Зачем они? Очевидно, чтобы крепче прижать тело и… ускорить смерть. Да, это было сделано и затем, чтобы всё произошло как можно быстрее — верно, сегодня состоится сожжение ещё одного несчастного, но, как бы там ни было, за эту нежданную милость (да-да, милость!) она вновь была благодарна Богу.

А внизу, в металлическом котле, уже были тонкие ветви — ожидавшие, когда их вместе с их жертвой превратят в пепел.

Жан Массьё встал прямо перед ней на земле, держа в руках крест такого размера, чтобы она могла видеть его сквозь светло-фиолетовую завесу дыма и держал до тех пор, пока всё не закончилось. Он был всех ближе к ней. Он стоял, мужественно, сам едва не задыхаясь от дыма, но вопреки поднявшемуся ветру, доносившему до него ядовитые испарения, видел последний вздох, той, которую не забудет уже никогда в своей жизни. Кто знает, быть может, после этого он решит оставить монастырское служение — ведь он не переживёт ещё одной такой встречи. Но есть ли на свете ещё такие же праведные, честные и мужественные люди, и, что поражало его более всего — столь молодые женщины.

Она знала, что делать, без лишних слов. У неё не было выбора. Она сама, сознательно, своею волей не оставила его себе. А если бы она поступила иначе — то предала бы и себя, и Господа.

Жанна смиренно встала к столбу, прижавшись к нему спиной. Глаза её были открыты. Она смотрела вперёд. Она дала себя привязать. Она была готова к боли — насколько это было возможно, и если возможно быть готовым к такому человеческому существу.

«Так вот что такое ад на земле. Это не метафора. Это физическое явление, — невольно подумала Жанна, когда ощутила жар пламени у своих ног. — Ничто не может сравниться с человеческой жестокостью. И такой же ад живёт в их душах. И они будут сгорать в нём в конце своей жизни. Он иссушит их души. И в посмертии им не будет покоя».

При первом вдохе, когда она ощутила сладковатый запах дыма, то сразу же почувствовала какое-то очень сильное утомление, и черты её стали тоньше.

«Должно быть, так Господь смягчает мои страдания… Спасибо Тебе, Всевышний…» — и даже в таких обстоятельствах она могла о чём-то думать.

От этого дыма и глубочайшей, конечной безысходности глаза её нестерпимо слезились, но она не могла вытереть слёзы, и оттого страдала ещё сильнее.

Но тотчас же усталость достигла такого предела, что Жанна вновь ощутила близость обморока, и за несколько мгновений тьма сгустилась перед её глазами, которые в бессилии закрылись, а голова её опустилась вниз. И, если бы она не была привязана к железному столбу — она бы упала без чувств. Но чудовищным усилием воли Жанна разомкнула веки. Она приняла твёрдое решение находиться в сознании до тех пор, пока воля и сердце не откажут ей. Это было её принципом.

Очень скоро от этого невыносимого запаха Жанну начало мутить, и теперь она тратила силы ещё и на то, чтобы подавлять эти приступы и хранить достоинство. Делая непроизвольные глубокие вздохи и сглатывая, она лишь впускала в себя всё больше и больше этого дыма, призванного убить её раньше, чем её земное сердце начнёт гореть.

Но уже через несколько мгновений Жанна начала задыхаться. Это происходило постепенно. С каждым мгновением воздуха вокруг становилось всё меньше, а языки пламени уже почти касались голых ступней и спины, прижатой к железному столбу. На сей раз Жанну объял животный, доселе неведомый по своей силе страх. От дикой боли она не могла сдержать крик, рвущийся из её груди — хотя и пыталась всеми силами. Но, непроизвольно широко раскрыв рот и вдохнув, она ощутила, как всё её горло заполнил едкий дым и вновь зашлась в диком, не приносящем облегчения приступе кашля.

«Не-е-ет!!! Господи!!! Я не хочу умирать вот так!!! Это слишком мучительно!!! Пощади меня!!!» — когда пламя объяло её ноги — Жанна могла просить Создателя смилостивиться над ней лишь в своих душе и разуме.

Начиналась агония. Свет мерк перед её глазами и вспыхивал языками пламени вновь.

Внезапно в бескрайних хмурых грязно-белых небесах стремительно пролетела стая чёрных птиц, и от неожиданности и испуга глаза Жанны расширились. Она непроизвольно проводила их взглядом и поворотом головы.

«Они пришли, чтобы унести мою душу. Я чувствую это. Это посланники Бога. Жизнь скоро покинет меня».

Глаза её закатились, а из уголка уже почти бескровных губ вытекла тонкая струйка белой пены. Голова Жанны запрокинулась назад, а тело затряслось, забилось в судорогах, и оттого казалось ещё меньше, хрупче и беззащитнее.

С каждым мгновением, что приближали смерть, она вздрагивала всё реже.

Движения её были похожи на предсмертные муки раненой птицы — раненой ласточки, что в бессилии машет своими тонкими крыльями, более не в состоянии взлететь и не понимая, почему у неё — безвинного существа — так преждевременно и мучительно забирают жизнь — столь тонка и хрупка была её фигура.

Наконец, постепенно, тело её перестало шевелиться, а голова безвольно свесилась вниз. Безмерная, великая слава Всевышнему — она перестала испытывать боль. Больше она не чувствовала ничего.

Как душа всякого человеческого существа, душа Жанны до самого последнего момента сопротивлялась, не желая насильственно покидать этот мир — но судьба была неумолима.

И вот, исторгшись из земных оков, дух её легко и стремительно взлетел в самую высь и глубь небес, и, невидим для людских глаз, исчез, вознесясь над куполами белых церквей, птицами и меж облаками…