Тишина, полная боли (джен)

Всё, что Алекс знал, было тихим мучением. В этом мире звуков не существовало. Голоса, слова, звуки — они были всего лишь отголосками, которые ему не подвластны. Он был прикован к этому жестокому миру своей беспомощностью. Его тело — пустая оболочка, которое больше не подчиняется его воле. Он не мог двигаться, не мог говорить, не мог ничего изменить. Всё, что оставалось, — это наблюдать, ощущать и страдать.

Но самой мучительной была тишина, которая окружала его каждый день. Он знал, что она не была полным спокойствием, но звуки, которые должны были быть вокруг, словно растворялись в воздухе. Всё, что оставалось, это глухой и вязкий грохот собственного сердца, которое не могло выдержать того, что он ощущал. И в этой тишине, как в пустой и холодной яме, его мать была тем, кто стоял рядом, или, точнее, рядом с ним, но так далеко.

Её взгляд, когда она смотрела на него, был полон невыносимой ненависти. И хотя она не говорила ничего открыто, её взгляд был самодостаточен. Он был резким и холодным, как лезвие ножа, который разрезает не только плоть, но и душу. Алекс знал, что она ненавидит его. И это знание вызывало у него приступы такой глубокой боли, что иногда ему казалось, что его сердце не выдержит.

Мать заботилась о нём, но эта забота была похожа на наказание, а не на проявление любви. Она кормила его, меняла его одежду, но её прикосновения были механическими, отчуждёнными. Она никогда не говорила с ним, как с живым человеком. Для неё он был пустым сосудом, который поглощал её жизненную энергию. И хотя Алекс не мог говорить, он знал, что она чувствовала. Она чувствовала его боль, но не была способна увидеть его душу.

Его жизнь состояла из бесконечных циклов. Мать будила его утром, кормя и меняя ему постель. Всё происходило по расписанию, без изменений. Но между теми редкими моментами, когда её лицо становилось менее суровым, он замечал, как её взгляд на него менялся. В ней не было ни жалости, ни любви. Просто ненависть, скрытая за тяжёлой маской, которую она надевала, чтобы не дать себе сдаться под тяжестью этого беспощадного существования.

Каждый раз, когда он пытался отвернуться от этого взгляда, его тело оставалось неподвижным. Он не мог укрыться от её глаз. И именно этот взгляд стал причиной его ежедневной ненависти к себе. Он ненавидел себя за то, что был обречён быть здесь, в этой клетке, которую называли жизнью.

Он не мог поверить, что когда-то был другим, что когда-то был человеком, который мог ходить, говорить, мечтать. Это казалось чем-то нереальным. Нереальной была даже мысль о том, что когда-то мог бы быть для кого-то важен, нужным. Это было так далеким, как чуждая ему планета.

Но всё же, несмотря на боль, он продолжал существовать. Потому что, как бы ему ни хотелось, он всё ещё жил. И этот факт мучил его сильнее, чем любая физическая боль.